Азия. Время красоты Янаева Ольга

Выздоровеет Яночка? Получится ли у нас?

Варя что-то говорит Семену. Тот счастливо кивает. Варя, улыбаясь нам, спешит в избу, чтобы, как в прошлый раз, чем-то отблагодарить Семена за его помощь. Хорошо, мне легче. А то пришлось бы вести долгие переговоры с Семеном, выдерживая его шуточки-прибауточки…

Дед спешит к нам. Патлатый, жилистый, не изменился ни капельки. Машет гостеприимно длинными руками:

— Идем. Идем кушать, отдыхать.

В доме у Деда все по-прежнему. Травы под потолком, печка, чугунки. Кровать Деда на печи. Моя кровать у окна. Дед обращается к Яночке:

— Ты поселишься у Вари. С ней будет хорошо.

А меня никто даже не спрашивает. Но это же моя подруга!

— Так надо, — строго говорит мне Дед, хотя я не произнесла ни слова.

Я тут словно прозрачная: не успела подумать, как Дед уже отвечает. Надо заново привыкать к Морозовым.

Яночка послушно кивает, присаживается на лавку у стола и вдруг начинает плакать. Я никогда не видела ее слез!

От удивления я тоже присаживаюсь на лавку. Яночка плачет, не может остановиться, так горько, тихо. А Дед слушает, словно Яна ему рассказывает что-то. Слушает, кивает: так, так, понятно, понятно, милая. Яночка плачет и плачет. Из нее что-то вырвалось.

Варя заходит хлопотать с обедом. Вытирает Яночке лицо полотенцем. Прижимает к себе, целует в макушку. Яночка затихает. Варя уводит ее умыться. Дед говорит мне:

— Сделаем, что сможем. Там посмотрим.

Любимая его фраза. Я знаю: это значит, что мои Морозовы сделают все возможное и невозможное.

Яночка и Варя возвращаются. Варя сразу с жаром начинает хлопотать по хозяйству. Яночка порозовела немного, выплакавшись. Дед режет свежую буханку на крупные ломти. Кладет на деревянный поднос. Собирает крошки и быстро кидает себе в рот. Яночка тихо говорит:

— А я всегда любила собирать пальцем крошки… Хлеба было нельзя, диета. Я крошки соберу, подержу на языке, и вкус чувствую хлебный.

— Бери и хлеб, и крошки сколько хочешь.

Яна медленно протягивает руку, берет огромный кусок хлеба, подносит ко рту.

— Теперь мне можно кушать все, что захочу.

Я вздрагиваю. Дед спокойно отвечает:

— Надо набираться сил, кушать, гулять. Привыкать к месту, а место потихоньку будет привыкать к тебе. Потом надо найти занятие по душе.

Заходит Анатолий. Они нас ждали, знали, что прибудем. И телеграмм не надо, все знают… Анатолий как-то особенно глядит на Яну. Не отрываясь. Словно ждет, когда она его вспомнит. И Яна отвечает ему открытым взглядом — он ей очень нравится. Я вижу, она поражена его красотой, тем светом, что исходит из его глаз, от его лица…

Варя подает в глубоких деревянных мисках ароматные густые щи. На середине стола зеленый лук, огурчики малосольные, грибы со сметаной, с жареным луком…

От борща и домашнего хлеба такой аромат, что кружится голова… После Вариного борща можно не кушать до следующего утра. Там фасолька, картошка, помидоры, свекла, кислая капуста, кабачки, лук репчатый и зеленый.

Дед, посмеиваясь, спрашивает:

— Ну, что там, в заморских странах? Как дела?

Дед острый на язык, непредсказуемый. Что же ему рассказать? С чего начать?

— Лучше задавай вопросы, а я буду отвечать.

— Договорились. — хитро щурится Дед.

— Дед, мы всем подарки привезли… — вспоминаю я про целую сумку сюрпризов для жителей Общины.

— Я люблю подарки, — потешно отвечает он. — И мы вам приготовили гостинцы.

Варя кивает, улыбается.

Мы держимся за сытые животы, идем гулять, падаем на опушке в мягкую траву.

Яна заливисто смеется. Я ищу вокруг причину ее веселья. Но ничего не вижу.

— Посмотри. — Яна показывает мне три ели.

Ветерок дует так, что они плавно машут ветками, как балерины руками, а внизу развеваются их зеленые пачки.

— Трио маленьких лебедей, — заливается Яна. Я тоже начинаю смеяться. Очень уж похоже…

— Это танец для тебя. В честь твоего приезда, концерт по заказу.

Мы дремлем в траве, слушая стрекот букашек. Вот бы остановить время. Задержать на этом мгновении…

Утром Анатолий ведет нас показывать свою гордость — конюшню. Там работают еще три парня. Двое из Общины: Петр и Леша. Третий — из деревни, зовут Серегой. Он так и представился — Серега.

Они приветливо нам кивают. Анатолий показывает каждую лошадь. С трепетом рассказывает о ее породе, характере, имени. Мы заслушиваемся. А еще больше засматриваемся на Анатолия. Просто ангельская красота.

Анатолий обожает всех лошадей, но есть и любимчики. Сердцу не прикажешь.

— Я знаю, чем займусь здесь, — шепчет мне Яна. — Лошадьми.

Ее глаза горят. Она уже влюблена в Анатолия, в его лошадей…

Вечером Дед приглашает познакомиться с новым человеком в Общине.

— Смотрите, кого нашел Анатолий.

Дед представляет нам невысокого парня лет тридцати. В деловом недорогом костюме. Галстук набекрень. Парень все время нервно посмеивается.

— Кажется, у него шок, — говорит Анатолий.

— Этот лес, как «Солярис» Лема, подбрасывает мне загадки, — оживленно ворчит Дед.

— Дед, ты читал «Солярис»?!

— Конечно, я многое читал, я фанат чтения.

Интересно, а где же в Общине прячутся книги?

— Когда нужно будет тебе, и книги появятся. А сейчас у тебя другая учеба, — поясняет Дед. Я согласно киваю. У меня и так немного времени, нужно усваивать учение Деда.

— Здорово, добрый молодец, — говорит Дед парню.

Парень продолжает посмеиваться.

— Слушай, ты помнишь, как попал в лес?

— Нет, — отвечает парень, посмеиваясь, оглядываясь по сторонам.

— Может, тебя на машине привезли? Ты заблудился? На вертолете летел? От компании какой-то отбился?

— He-а. Не помню, — смущенно-оборонительно посмеивается парень.

— Может, где-то рядом кино снимают? — предлагает свой вариант Яна.

— Выглядит он как будто только что с корпоративной вечеринки, — предполагаю я.

— Мы узнаем, — решительно обещает Дед. — Вова поест, поспит. Дай Бог, завтра и вспомнит все…

— А откуда вы, — Вова вставляет матерное словечко. — знаете мое имя, а?

— Потише. Здесь девушки. У тебя на руке татуировка. — смеется Дед.

— Ага, — соглашается Вова, нисколько нам не доверяя. — Я сплю? — пробует он объяснить себе этот лес и Общину.

— Нет, исключено, даю гарантию, — заверяет Дед.

— А кто вы, на хр…, такие? — продолжает нервно посмеиваться парень, ничего не понимая.

— А ты? — отбивает подачу Дед.

— Я не помню, — разводит руками Вова. — Нет, я сплю. Ни хр… себе…

— Ты попал к нам не случайно, это ты сам поймешь. Забыл все, ну Бог с ним. Может, особенно и нечего помнить было. Имя осталось. Это хорошо. Завтра начнешь новую жизнь.

Тут парень бросается к воротам. Анатолий легко догоняет его.

— Вы секта, фанатики! Людей едите? — орет Вова.

— Скорее это ты нас объешь сейчас. Да на здоровье. Иди отобедай, Вова. Потом поговорим…

Ошеломленному Вове отводят место в доме у Петра. Тот делится с гостем одеждой.

— Посмотрим, что это за ребус по имени Вова, — Дед сосредоточенно потирает свои большие ладони.

Дед у меня очень непростой. Фактически что я знаю о собственном дедушке? Что он — мой родной Дед, вещун, колдун, труженик, лекарь местный… И все? А что было до Общины? С моими предками? Надо расспросить Деда. Неудобно не знать свои корни.

На следующее утро Вова успокоился. Деловито ходил по Общине, с интересом разглядывал, что и как здесь обустроено. К вечеру он уже знал всех по именам, шутил, легко давал дельные советы.

— Мужики, — сказал за ужином Вова. — раз уж мне нет хода назад, не помню я пока (Вова подбирает приличное слово)… ничего, берите в свою артель. По ходу руки вспомнят, что умеют. Разберемся.

— Неплохой этот парень Вова, — делится со мной Дед. — Я посмотрел по своим раскладам: еще подростком Вова понял, что у него дар особенный. Он видит тех, кто должен скоро умереть, в зеленом цвете. Вова испугался своего дара. Постарался его спрятать… Эта сила плющит человека, если не используешь дар свыше, бежишь от него. Сила мстит. Но он так усердно не хотел признавать свой дар, прятал его, стеснялся, отчаянно стремился выглядеть, как все, что попал в эту историю. Ему необходимо было к нам попасть. Иначе умер бы. Неделя оставалась ему, не больше… Он проводник тех, кто уходит в мир иной. Сильный проводник. В прошлых жизнях, в некоторых из них, два раза был жрецом в Древнем Египте. Потом на Руси шутом у самого Грозного, в девятом веке в Англии сам был королем. Потом в эпоху Возрождения художником был, видел и Леонардо, и Микеланджело, и Рафаэля… Вова сначала свои прошлые жизни вспомнит. Все, до единой. Затем уверует, наконец, в свой дар. Поучится у нас, и отпустим назад. Я уже знаю, кто он, откуда и как попал сюда. И главное, зачем. Будет людям помогать, как ему предписано. Он инженер-автомеханик. Прикрылся профессией. Думал, спрятался надежно, чтобы быть как большинство. Думал, всех перехитрил. Не получилось.

— Дед, а как он попал к нам?

— А вот как, внучка: ехал Вова к своей будущей невесте. Он так думал. А попал к нам. Да он сам из деревенских, учился в городе в техникуме, потом остался работать. А тут тетка к нему приехала. Про родственников рассказала. Фото показала. Вова увидел на фото девушку, подругу далекой родственницы из местных. И решил поехать познакомиться с девушкой, заодно и родственников повидать… Взял такого, как наш Семен, с мотоциклом. Да тот сильно выпивши был. Мотоцикл перевернуло, Вова скатился с откоса, ударился головой. Но он крепкий, футболист-любитель. Шишка пройдет, а вот память — не знаю, вернется ли. Здесь скорей всего и женится. Голосочков детских хочется услышать. А то повырастали все, разъехались. Давно ребятишек у нас не было…

— Думаю, они справятся, и будет у вас веселый детский сад…

— Хорошо бы. Я малых ребят люблю, они все помнят. Рассказывают о своих прошлых жизнях. Есть с кем поговорить…

Сверкающее солнечное утро. Анатолий обучает нас с Яной держаться в седле.

Я смотрю на Яночку и Анатолия. На какое-то время забываю о ее болезни. Яна так счастливо смеется. Так по-детски вскрикивает, боясь упасть. Пытается обучиться искусству верховой езды со свойственным ей азартом. Анатолий влюбленно смотрит на нее.

Между ними Музыка и Ветер.

Анатолий что-то непонятное выкрикивает чистокровному жеребцу, вороному Арину, направляя веревкой его движения. Вокруг нас блестят травы. Пронзительно синеет высокое небо, страстно шумят могучие деревья.

Какая смерть? Какие страдания? Вот же она, Яночка. Чуточку похудевшая, правда, волосы отросли до плеч, она похожа на подростка. Девочка, юная, румянец на щеках, взволнованно-радостно блестят глаза. Она влюблена. Прочь черные мысли!

Может, все будет хорошо… Все ДОЛЖНО быть хорошо. Дед сделает все, что сможет. У нас еще есть время…

Два дня Община готовилась к празднику своего рождения.

Наготовили угощений, столы поставили во дворе. Из деревни людей пригласили. Семен пришел с баяном. Праздник, как обычно: ели-пили, сидр яблочный заготовили, чтобы всем хватило. Развеселились, петь-танцевать начали. Я брожу, ищу Яну. Натыкаюсь на Анатолия и Яночку. Они целуются возле сосны… Если я шагну, они меня заметят. Что делать? Не хочется испугать, помешать, но и стоять тут не годится… Я зажимаю уши и закрываю глаза. Но это не выход. Снова слышу их взволнованные голоса.

Что они говорят друг другу! Это так сильно!

Так страстно, так по-настоящему. Но никому нельзя слушать то, что они говорят. Это очень личное. Я тоже хочу влюбиться. Я тоже хочу! Я делаю вид, что возвращаюсь. Они не заметили меня… Целовать некого. Все заняты. Кстати, у Деда должна быть зазноба. Бабушка умерла давно. Конечно же, это Варя! Просто на людях они не показывают своих чувств. Сдержанный Дед. Скромница Варя.

А мне некого целовать. Вова со своей невестой Леной. Света с Петром. Маруся с каким-то парнем из деревни. Только я одна. Совсем одна. Поплакать, что ли…

Прошло два месяца. Осень, щедрая на острые ароматы леса, на вкус поздних яблок и ягод, вступала в свои права… Яночка последние дни явно избегала меня. Я замечала: ей становилось все хуже. Она все чаще хотела побыть в одиночестве.

Дед передал мне просьбу Яны:

— Она просит тебя уехать. Сердечно просит тебя возвращаться домой. Не обижайся. Так надо. Послушай ее.

То есть как это? Не может быть! Дед что-то напутал, не понял.

— Я хочу поговорить с Яной.

— Нет, — останавливает меня Дед. — Сейчас она не может с тобой говорить.

Это невыносимо.

— Перестань, — сердито приказывает мне Дед.

— А что я делаю, что?

Я волнуюсь, гнев поднимается во мне.

— А что я делаю? Что «перестань»?

Меня несет. «Нечто» перешагнуло барьер, я пропустила тот момент, когда его можно было утихомирить…

— Прекрати, — еще более сердито повторяет Дед.

Но я не могу остановиться.

Меня шатает от гнева. Под ногами землетрясение. Как же так? Как они посмели? Моя Яна, моя подруга, мой дорогой человек просит меня — уезжай отсюда, из Общины моего родного Деда, и не хочет больше видеться со мной? Что случилось, почему так произошло? Я привезла ее сюда, все силы отдаю намерению, чтобы Яночка выздоровела. Я держу ее на своих невидимых руках, а они — уезжай?

Дед бьет кулаком по столу:

— Я сказал — перестань. Тебе же будет плохо потом. Саша, угомонись…

Но я уже не могу сдерживать себя. «Нечто» вышло из берегов. Я сжимаю кулаки в бессилии: как они могут так поступать со мной?

Дед выходит из избы, с силой хлопает дверью. Гнев колотится во мне. Посуда звенит на полках, расписные глиняные картины дрожат на стене. Одна из них падает на пол, за ней вторая — обе разбиваются вдребезги… Меня продолжает трясти. Чтобы не разорваться на части, я стучу кулаками по столу: нет, нет, вы не смеете отлучать меня от Яны! И вдруг вспоминаю: она же просила сама.

И вот силы покидают меня. Падаю на мягкую кровать, зарываюсь в подушки. Пот течет по спине, по рукам, по вискам… Заходит Варя, заботливо ставит чайник, заваривает целебные травы, малиновые листочки. Достает литровую банку с перетертой смородиной. Приносит душистый горячий чай с медом. Я послушно пью, ем густую сладкую смородину. Варя гладит меня по голове:

— Ничего, Сашенька, ничего.

Но Варя сама, я вижу, плакала сейчас. Я глотаю чай, захлебываюсь слезами…

— Надо сделать, как просит Яна, как одобряет Дед. Ведь ты любишь Яночку? Постарайся, уступи…

Я засыпаю под теплыми, успокаивающими руками Вари, доброй колдуньи. Мне снится сон: мы с Яной в Японии, в модельных апартаментах моем полы. Я натираю пол до блеска. Яна тоже не отстает. Я вижу, что она совершенно здорова. Я ЗНАЮ ЭТО. Мне хочется кричать от радости, бежать, рассказывать скорее всем-всем, но мы опаздываем на поезд. Мы едем на работу вместе. В электричке никого нет, вагон пустой. Яна вдруг выходит из поезда, идет по ровной зеленой лужайке. Она широко шагает, улыбается зеленому горизонту и яркому синему небу. Я догоняю ее.

— Яна, я сейчас вернусь, только расскажу всем, что все закончилось, ты здорова… Никто ведь еще не знает эту новость, кроме меня. Я быстро. — Заглядываю ей в глаза и с ужасом замечаю: у нее на лбу кусок белого лейкопластыря с какими-то цифрами. Я вижу эти цифры крупно и почему-то понимаю, что это день и час ее смерти.

Пронзительно кричу. Просыпаюсь. Сижу на кровати, не замечая, как уходит время. Не могу понять, где нахожусь: в этом жутко ясном сне или у Деда… Яна рядом, в доме у Вари. Она не хочет меня видеть. Непонятно, что ужаснее: этот сон или возвращающаяся ко мне реальность.

Яна ждала меня у ворот, завернувшись в огромный платок. Голые ноги в валенках. Исхудавшая шея кажется непривычно длинной. Огромные от худобы глаза горят, как при температуре. А может, у нее жар.

Яночка заговаривает со мной первая:

— Саша, милая, хорошая, родная…

Я кидаюсь к ней, обнимаю. Под руками одни ребрышки. Какая же она худенькая! Скелетик просто! Я плачу застоялыми слезами.

Они катятся по щекам горячие, тяжелые.

— Послушай меня, послушай… — говорит она. — Я люблю тебя. Я ведь тоже теперь Морозова. Мы родные. Помнишь, тогда в Японии кто-то спросил на съемках: вы — сестры? Да, мы — сестры. Я так никого не любила, как тебя, как твоего Деда, как Анатолия. Стыдно сказать: своих родных так не любила… Ты понимаешь, о чем я сейчас: там постараюсь, чтобы мы увиделись. Просто не будешь меня видеть какое-то время, но я ВСЕГДА буду тебя любить. Ты не отпускаешь меня. Ты держишь меня здесь, своей волей. Своей силой. Но мне НАДО уходить. Ведь это не мы решаем, родная… Дед так много важного делает, чтобы все шло КАК НАДО. Ведь уйти правильно — это так непросто! Никто специально не занимается УХОДОМ. Как попало, как получится, но здесь все по-другому. Я никогда не была так свободна, так счастлива, как здесь, как сейчас. Я никогда так не любила. Без страха. Без условий. Щедро. Каждый день как последний. Малыш, отпусти меня. Хорошо?

Мы крепко обнялись.

— Мама ко мне приедет. Дед сказал, нужно и ее подготовить. Трудно ей будет.

Я не разжимаю рук. Мне кажется, что, пока мы так стоим в обнимку. Яночка останется со мной жива и невредима… И тут какой-то толчок от Яны, словно слышу приказ: «А теперь ИДИ».

Я пошла как пьяная, спотыкаясь, слепая от слез. За спиной — рюкзак, в руке — спортивная сумка. Куда я иду, зачем? Но я не оборачивалась, не сопротивлялась. Я ее ОТПУСТИЛА. От сознания этого я выла, кусала руку. Анатолий вышел из-за дерева, крепко обнял за плечи, взял у меня сумку. Он тоже плакал, не скрывая слез. Я почувствовала, как он часть моего горя забрал себе. Мне стало немного легче. Мы молча шли, слепленные одним, таким близким горем. Анатолий плакал, переживая за меня, за Яночку. За нас всех.

ПРОЩАЙ, МОЯ ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА. Я НАВСЕГДА ОСТАЮСЬ С ТОБОЙ. Прохладный ветер подул мне в лицо. Я услышала мужской приглушенный голос: ЧТО ЖЕ ТЫ ПЛАЧЕШЬ КАК БЕССМЕРТНАЯ?

Не бессмертная. Я тоже уйду. Теперь не страшно умирать. Перед ЭТИМ улыбнусь тебе, Яночка. Жди меня. Сделай так, чтобы мы встретились…

На разбитом мотоцикле Семена трясемся по проселочной дороге. Высоко в небе надо мной висит орел, поглядывая строго, как Дед. Я знаю, это он и есть. Проверяет, в каком я состоянии, все ли в порядке… Спасибо, Дед.

Ничего не осталось от той шестнадцатилетней Сашеньки, восторженной девочки с Большими Желаниями. Я стала взрослой. Я буду жить за себя и за тебя, Яночка.

На сотни километров — только леса, синие небо, огромные облака. Вот что не может мне надоесть, что питает меня. Мир, там, за этим лесным пространством, показался вдруг таким маленьким. Со всеми странами. Толпами людей. Модельной и бытовой суетой, победами и поражениями. Но я вернусь туда. Я еще могу работать. Если пойму, что модельная дорога для меня стала закрыта, я найду новую. Я буду стараться качественно жить, Яночка. Я не подведу.

Я поступила в институт. У нас в городке открылся филиал столичного вуза. Договорилась с кафедрой: меня отпустят на три месяца.

Зиночка нашла модельное агентство в Таиланде, которое не возражает насчет моего небольшого росточка.

Игорь захотел повидаться. Остановился в том же отеле, что и раньше. Назначил встречу в центре города, в маленьком кафе.

Я пришла на встречу первой; Игорь немного опаздывает, позвонил и сказал, что уже в пути. Вежливый официант проводил меня к заказанному столику. После того как мы договорились о встрече, у меня целый день влажные от волнения ладони.

Наконец появляется Игорь. Твердым шагом направляется к столику. Он настроен решительно. Всем своим видом демонстрирует: больше не намерен изображать терпение. Его жесты четкие, лицо непроницаемое, тон деловой.

— Ставлю условие. Последний раз прошу: оставайся со мной. Понимаешь? Со мной. Я — живой человек, мужчина, занятый до чертиков. Ты мне нужна. Просто необходима. Я прошу тебя. Прошу, — Игорь берет меня за руку. — Я твой первый мужчина…

Я молчу, не могу поднять глаз.

— Любая женщина, — продолжает Игорь, не снижая напора. — сколько ни вливай в нее внимания, заботы, подарков, любви, всегда будет думать, что она этого достойна. А значит, достойна и большего. Женщины неблагодарны. Как кошки.

— Не надо обобщать, — Я пытаюсь устоять под его нешуточным натиском, перед его жизненным опытом. — Не надо забывать, в некоторых странах кошки тысячелетиями считались священными животными.

— Я все сказал, твое слово…

Я молчу. Он ждет, поглядывает на часы. Каким он может быть разным! Таким Игоря я еще не видела… МЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕМ ДРУГ О ДРУГЕ…

Моих сил хватает только на то, чтобы просто отрицательно покачать головой. Выпиваю глоток минералки.

— Значит, я не вхожу в систему твоих сердечных координат.

Я встаю, спешу к выходу.

Игорь опережает меня. Садится в машину. Нервно заводит двигатель.

— Садись. Я отвезу тебя домой.

Я снова отрицательно качаю головой. Что-то не пускает меня в салон. Мне легче взять такси. Больше не могу находиться с ним рядом ни минуты. Все кончено между нами. Понятно без слов. Чистой воды мужской терроризм.

Моим родителям известно еще со времен моего бессознательного детства: если на меня давить, получается обратный эффект.

Зиночка в больнице. Ее сбила машина. Я спешу к ней. У меня дрожат колени и лицо. Как это произошло? Зиночка может говорить. Она в сознании, но сломаны три ребра, обе руки, левая нога, и у нее сотрясение мозга средней тяжести.

Я хожу в больницу каждый день. Зиночке становится то хуже, то лучше.

Доктор говорит: надо переждать десять дней. Он уверен: потом организм пойдет на поправку. Зиночка уверяет: она не помнит машину, шофера. Был вечер, она возвращалась из агентства…

Мне что-то не дает покоя. Какая-то мысль, которая рядом, но я не могу ее поймать. Через день меня внутри словно ошпаривает кипятком — Игорь! Неужели он посмел, смог совершить преступление? Как такое могло произойти? Это невозможно. Но я чувствую, Зиночка что-то утаивает. Кажется, она видела и машину, и водителя.

Я звоню Игорю. Его телефон не отвечает. Мне ничего не остается, как призвать на помощь подсказку Деда, «комнату истины»…

У некоторых людей получается рисовать гениальные картины, писать талантливую музыку, открывать новые законы науки. А я могу войти в магическое пространство «комнаты истины». Кажется, что ты спишь наяву, но понимаешь, что тебе весь этот сон подчиняется, как дрессированный тигр. Надо быть осторожнее.

Сейчас в комнате один стул. Игорь сидит ко мне спиной, вцепившись в кожаное сиденье.

— Привет, — зову я его миролюбиво.

Он оборачивается. Лицо изможденное, волосы взлохмачены, глаза как у затравленной собаки. Мятая несвежая рубашка. Это просто невозможно. Таким я не видела его ни разу. Неужели кто-то когда-то видел Игоря в таком состоянии?

— Смотри, что ты сделала со мной! Это все из-за тебя. Наслаждайся.

Он обвиняет меня, называет причиной его мучений.

— Но ты сам все решил за меня. Ты вломился в мою жизнь, как медведь в теремок. Ты сбил машиной Зиночку. Я знаю, что это ты. Ты решил уничтожить многое, что мне дорого, и, наконец, меня саму.

Игорь молчит, тяжело сглатывая, как будто у него пересохло горло.

— Сбил твою фанатичку, старую деву, и правильно сделал. Так мне хоть легче на душе стало. Так болело. Я не привык чувствовать себя кучей дерьма.

— Не привык любить сам. Ты научился только подчинять себе, добиваться угрозами, силой, чтобы не терять время на чувства. Только на бизнес. А жизнь твоя где? Ты сам где? Тебе сразу подавай результат. Боишься оказаться слабым, а вдруг откажут, а как добиться любви? Да и не любви, а просто того, что тебе хочется! Как легко жить, отдавая приказы. Но чем сильнее сдавливаешь пружину, тем сильнее она выстрелит. Ты не умеешь любить, можешь только уничтожать, разрушать, мстить за свою слабость. Ты самый слабый мужчина, которого я знаю.

Игорь совершенно обессилел.

— Я люблю тебя, — тихо говорит он, как будто признается в преступлении.

— Мне не нужна твоя любовь. Такая любовь. Не смей меня любить, слышишь? Не смей лезть в мою жизнь, ты — чужак.

Игорь бросается на меня, сжимает горло своими сильными руками. Теми руками, которые я любила… У меня потемнело в глазах.

Затошнило. В какое-то мгновение мне показалось, что это — конец… На несколько секунд темнота застыла перед глазами. Но тут же Нечто поднялось во мне, стремительно, как штормовая волна: я разжала его руки, оттолкнула, он отлетел в стену, как тряпичная кукла.

— Только попробуй еще раз вломиться в мою жизнь! Я никого не трогаю. Но если это будет касаться моей жизни и жизни дорогих мне людей, я тебя уничтожу. Ты и знать не будешь, почему у тебя все так фатально сложится… Сейчас ты забудешь эту встречу, но будешь помнить — меня больше нельзя считать своей собственностью. Не смей меня любить! Все.

«Комната» взорвалась сизой дымкой. Все исчезло. У меня не был сил. Я упала на диван. Несколько минут, чтобы прийти с себя.

Зиночка, прости, родная. Я спешу в больницу.

Сжимаю тихонечко ее пальцы, выглядывающие из наложенной гипсовой повязки… Зиночка перебинтована как мумия…

— Прости, если можешь, я все-все знаю…

— Мы же вместе, мы вместе, он хотел тебя сбить, но не смог. Меня ударить ему было легче… Но ты понимаешь, что по-настоящему он покушался на тебя? На самом деле он сбил тебя. Мы в этой истории одно целое.

Одно целое… Моя душа так болит, так ноет от чувства вины. От мысли, что не я, а Зиночка лежит в больнице. Приняла удар на себя.

— Зиночка, я думаю, что он оставит нас в покое. Я больше не дам тебя в обиду.

Зиночка проникновенно смотрит на меня.

— Саш, я тебя люблю, ты родной мне человек. А какая любовь без страданий? Все закономерно…

Я несогласно мотаю головой. У меня ком в горле. Никогда правда жизни не была так близка мне. Эта правда беспощадна, ее нельзя приукрасить. От нее не сбежишь. Только прощением ее можно смягчить.

— Прости меня, если сможешь.

Зиночка серьезно отвечает:

— Если ты так, то и ты меня должна простить за вечер твоего рождения, когда я подошла к тебе на площади и спросила на самом деле вот что: «Девочка, можно вломиться к тебе в жизнь, полностью поменять ее, подвергнуть тебя, совсем юное создание, новым испытаниям, без всякой гарантии на успех и материальные блага?»

Я вдруг осознала, какой громадный кусок моей жизни остался в прошлом. Неужели я смогла прожить его всего за несколько юных лет? Вспомнилось, как бабушка таскала по коридору мертвецки пьяного деда. Потом тетя также таскала мужа. И я, если бы не Зиночка, таскала бы через некоторое время в стельку пьяного Костика…

Зиночка тихо спрашивает:

— Саш, ты согласна продолжать карьеру?

И за этим тихим вопросом столько воли, столько любви к делу, сил не только для меня, а еще для десятка таких, как я, и тех, кто придет к ней после меня…

— Я лечу в Таиланд. Я продолжаю наше дело, Зиночка. Я сама этого хочу.

Целую Зиночку. Иду укладывать чемодан. Меня ждет…