Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична Прохницкая Элеонора

Муж растерянно развел руками и оглянулся на соседей. Они стали давать советы: «Доски и цемент — в магазине „Стройматериалы“»… «За гравием и песком на карьер надо ехать…» «Кирпич можно достать на кирпичном заводе, это недалеко, в Софрино…» Я слушала их, словно бы во сне, и думала: «Ну почему я такая невезучая?! Почему, если я стою за чем-нибудь в очереди, именно на мне все заканчивается?! Почему, если я первый раз в жизни захотела отдохнуть по-человечески, должен был обвалиться в доме пол?! Почему моя жизнь, данная мне однажды, такая трудная и полна нескончаемых проблем?! За что, Господи?!»

…Вторые сутки я сидела на телефоне и покрасневшим, распухшим пальцем крутила диск. Бесполезно!!! Телефон всех магазинов стройматериалов был либо непробиваемо занят, либо там никто не снимал трубку. Один раз, правда, мне повезло, кто-то снял трубку, но на заданный мною вопрос вместо членораздельной человеческой речи я услышала в трубке: «Гав-гав-гав», и тут же трубку бросили — «ту-ту-ту…»

«Нет, это — потерянное время, по телефону ничего не добьешься, — решила я, — надо ехать!» Но легко сказать «Ехать!» Все магазины стройматериалов располагались, как правило, далеко за городом, куда добраться можно только электричкой. А как работает наша железная дорога, увы, мы знаем, поэтому дай бог мне за день успеть съездить хотя бы в один магазин…

За неделю поездок по этим проклятым магазинам я измоталась, издергалась, но так ничего и не смогла добиться: путь к магазинам был далек и утомителен, магазины — грязны и абсолютно пусты, а продавцы, в своей наглой самоуверенности данной им власти над нами, несчастными покупателями, — предельно грубы и, кроме все того же «гав-гав-гав…», я ничего ни от кого не услышала.

Я решила взять себе «отпуск» и, передохнув дома один денек и собравшись с духом, «пошла по второму кругу». Начать я решила с магазина, что находится в Пушкино, это ближе всего от меня, в часе езды на поезде. Приехала я туда к открытию, к восьми утра, оставив дома спящего больного сына, который ко всем моим проблемам ухитрился подкинуть мне еще одну, схватив где-то ангину с высокой температурой, и я очень волновалась, оставляя его дома одного, и хотела как можно быстрее вернуться домой.

До открытия магазина оставалось несколько минут. Перед закрытой дверью волновался народ. Из разговора между собой двух мужчин я поняла, что в магазин «что-то» завезли. Как я тут же сумела выяснить у одного из них, это «что-то» была половая доска. Боже мой, да не ослышалась ли я?! Неужели и мне наконец-то привалило счастье!

— Какая удача! — не в силах сдержаться, поделилась я своей радостью с тем, от кого услышала это приятное сообщение, судя по всему пенсионером. — А я, знаете ли, два дня на телефоне просидела, а потом неделю по всему Подмосковью ездила и нигде не могла найти эту чертову половую доску, ни в одном магазине!

— Это вам здорово повезло! Я ее с прошлого лета ищу. А тут мне на ушко шепнули, что в этом месяце должны ее в Пушкино завезти. Так я весь месяц здесь отдежурил. Все обещали со дня на день, а привезли только позавчера, но не продавали, потому что накладных еще не было, цену точно не знали. А сегодня вроде бы должны продавать, — ответил он.

— А на чем ее отсюда вывозить? — поинтересовалась я.

— А вы, что же, до сих пор очередь на грузовое такси не заняли?

— Нет, я не знаю, где это.

— Да вон, трансагентство, — он махнул рукой в сторону маленькой дощатой будки и, взглянув на часы, добавил, — две минуты осталось до открытия магазина, вы еще успеете. Бегите, занимайте очередь!

Я рванула со всех ног и, заняв очередь на машину, где оказалась всего девятой, прилетела обратно и в первых рядах прорвалась на открытую территорию магазина — большой, грязный двор, — где штабелями была уложена половая доска. Двор моментально заполнился покупателями, которые сновали по двору с озабоченными, сердитыми лицами. Я металась от одного человека к другому в надежде найти продавца или какого-либо другого работника магазина, чтобы выяснить «как?» покупается и оформляется эта доска. Но спросить было не у кого. Все покупатели, так же как и я, шныряли по двору в поисках продавца, словно рыбки в аквариуме в поисках пищи. Наконец я столкнулась все с тем же пенсионером, который вывел меня из тупиковой ситуации, указав рукой на стоящую вдалеке женщину:

— Во-о-он она стоит, в коричневой шапочке, Зиночка ее звать… очень симпатичная девушка, — с видом завсегдатая пояснил он.

Я подошла к ней. Она стояла ко мне спиной, держа руки в карманах черной спецовки.

— Здравствуйте, Зиночка! — обратилась я к ней по имени в надежде, что это поможет мне хоть чуточку расположить ее к себе и избежать грубости, к которой я так и не привыкла за свою жизнь и всякий раз тяжко страдала от нее.

Зиночка повернула в мою сторону свое надменное, оформленное макияжем на уровне мирового стандарта, лицо и взглянула на меня свысока, с видом королевы, с той только разницей, что вместо короны ее голову венчала темно-коричневая норковая ушанка. Окинув меня с ног до головы презрительно-ленивым взглядом и сверкнув, в лучах утреннего солнца, «ромашками» в ушах — сапфирами, окруженными крупными бриллиантами, — она, оценив мой затрапезный вид, почти не открывая рта, сквозь зубы процедила:

— Вначале подгоняйте машину и грузите… я замерю доски… потом заплатите.

— Что грузить? — не поняла я.

— Женщина, вы что, издеваетесь надо мной или вам делать нечего? — она посмотрела на меня как на заклятого своего врага. — Что вам надо, то и грузите!

— Мне нужна трехметровая половая доска… только я не могу понять, как я смогу погрузить ее в машину, — пролепетала я.

— А что, «Я» вам ее буду грузить?! Это ваши проблемы. Грузчиков у нас нет.

— Да как же так, в магазине, где такие тяжести, и вдруг нет грузчиков? — я говорила уже как в сумасшедшем доме — сама с собой. Зиночка, вместо ответа очень красноречиво взглянув на меня, отошла в сторону.

Я, сообразив, что во всей этой истории самое главное иметь грузовик, — опрометью бросилась туда, где заняла очередь на машину. Мне явно везло. Очередь продвинулась, и я стала уже шестой. Несколько минут я в предвкушении, что вот-вот подойдет моя очередь, прогарцевала на месте, как цирковая лошадь перед выходом на манеж. Однако те пятеро, что стояли передо мною, были неподвижны и сосредоточенно серьезны, как на панихиде. Они молча, все как один, смотрели на трансагента, толстую, расплывшуюся на своем стуле, как квашня, немолодую женщину с грязными, сальными волосами, которая, подперев мощным кулаком мощную щеку, отрешенно смотрела в окно. Над очередью висела гробовая тишина.

— Извините, — нарушила я это коллективное молчание. — Нельзя ли побыстрее? Мне срочно нужна машина доски вывезти!

Все оглянулись в мою сторону. Трансагент повернула ко мне свое лоснящееся, потное лицо и, ничего не сказав, отвернула его обратно к окну. Пятеро стоящих передо мною граждан посмотрели на меня почему-то как на душевнобольную. В глазах одной старушки я даже уловила сострадание. Высокий молодой человек с яйцевидной головой, почти лишенной растительности, обиделся на меня не на шутку:

— Да что вы говорите?! Вам машину надо?! А мне, значит, не надо?! Я что, дурак, что ли, или мне делать нечего, что я с семи утра здесь стою?!

— Так что же вы стоите? — не поняла я. — Выписывайте машину!

— Послушайте, вы… — он хотел еще что-то сказать в мой адрес, но сдержался. — У нас и так нервы у всех на пределе, а тут вы еще… Где они, эти машины?! С утра было всего три, так их взяли! Теперь надо ждать, пока они погрузятся, затем отвезут груз и вернутся обратно. Может, до обеда успеем мы, первые трое. А вы не мыльтесь! Раньше двух часов машину не получите!

— Ну, так бы и сказали, теперь понятно… спасибо… — пробормотала я и посмотрела на часы. Было четверть десятого. До того как должна получить машину, оставалось более четырех часов. «А что, если к тому времени доска закончится? — подумала я и похолодела. — Надо бы договориться с кем-нибудь и отложить эту доску, пока она есть». Я побежала обратно на открытую территорию магазина. Там бойко шла погрузка. То и дело подъезжали какие-то грузовые машины, и какие-то «добры молодцы» закидывали доски в машины. Улучив момент, я подошла к одному из них.

— Извините, молодой человек. А вы бы не смогли и мне тоже помочь, когда освободитесь?

— Сейчас закончим и вам перекидаем! — смахнув со лба пот, ответил он. — Тариф знаете?

— Бутылка? — уточнила я, назвав существующий в стране стандарт за услуги.

— Бутылка — это здорово. От бутылки мы никогда не откажемся! А вообще-то мы берем 15 рублей за куб.

— Так много?! — невольно вырвалось у меня.

— А кому много, тот сам пусть корячится, геморрой себе зарабатывает!

— Да нет, это я так просто сказала. Я согласна! — испугалась я, что он обидится и не захочет со мной иметь дело. — Мне нужно до двух часов отложить два куба половой доски. Машину раньше двух я не получу и боюсь, что доска к тому времени кончится.

— Ну что же, все в наших руках, — ответил он. — Только арифметика такая получится: поскольку работа, двойная, — вначале из общей кучи отложить, а потом в машину грузить, — то и тариф, стало быть, двойной, это во-первых. А во-вторых, на это дело надо разрешение спросить у начальства. — Он показал рукой в сторону высокого красивого мужчины средних лет в белоснежной сорочке, с галстуком в модную сине-красную полоску, надетым под черную спецовку, в дорогих светло-серых брюках, в изящных полуботинках, в больших роговых очках и… в темно-коричневой норковой ушанке. — Это старший продавец, главный человек здесь!

— Интересный! — оценила я. — На артиста похож или на профессора… Только вот странно, почему все продавцы здесь в норковых шапках летом?

— А чего ж здесь странного? Это униформа у них такая! Вместо касок, которые им по технике безопасности положены, чтобы мягче было, если доска нечаянно на голову опустится. Ну, идите, узнавайте, в случае чего — мы здесь!

Я направилась к старшему продавцу, ужасно сожалея в глубине души о том, что на мне — потертые джинсы, старая выношенная куртка и видавшие виды кроссовки. Я чувствовала себя Золушкой. От него на расстоянии тянуло дорогим, недоступным для простого смертного французским одеколоном. Вблизи он показался мне еще красивее и интеллигентнее.

— Добрый день! — почти пропела я ему, вложив в эти два слова всю свою женственность, обаяние и все самые красивые нотки своего приятного тембра, и, стараясь изо всех сил выглядеть хоть чуточку такой же привлекательной, как он, — прикрыла своей большой хозяйственной сумкой потертости на джинсах, что выше колен.

«Интеллигентный» красавец через плечо оглядел меня с головы до ног и, решив, что я не стою того, чтобы он удостаивал меня ответом, отвернулся. Затем он громко потянул из носоглотки и выплюнул себе под ноги серовато-зеленоватый клубочек. Меня замутило, стало почему-то очень неловко то ли за него, то ли за себя и захотелось убежать прочь, но выхода другого у меня не было, и я заговорила с ним снова.

— Я бы хотела обратиться к вам с просьбой разрешить мне отложить на пару часов половую доску. Машина будет только в два часа… А пока мне нужно съездить в Москву. Сынок мой заболел, температура высокая… мне нужно лекарство ему дать и покормить… а к двум я приеду обратно, — поделилась я с ним своими заботами в надежде вызвать у него сочувствие.

— Нельзя! — коротко отрубил он.

— Мне сказали, что вы можете это разрешить. Я вас очень прошу!

— Просите!.. За просто так даже прыщ на заднице и то не вскакивает.

Я не поняла его «тонкого» намека и молча смотрела на него. Затем сделала еще одну слабую попытку:

— Мне сказали, что вы можете…

— Мало ли что я могу! — перебил он меня. — Да если я каждому встречному буду просто так разрешать, так я завтра без штанов останусь. На сто рэ в месяц не проживешь, ясно? Словом, нельзя, не разрешаю я вам ничего откладывать, — и, зло осклабившись, сверкнув целым рядом золотых коронок, по слогам добавил. Не-раз-ре-шаю! По-нят-но? — Повернувшись ко мне спиной, он зашагал к белой «Волге», на большой скорости въехавшей во двор.

Мне захотелось зареветь, бросить все это к черту и уехать в Москву, но, вспомнив слова пенсионера о том, как редко бывает в продаже эта доска, я решила не сдаваться и довести дело до конца.

Я помчалась в очередь на грузовое такси и, предупредив там, что мне срочно нужно на пару часов отлучиться, но что я вернусь, — укатила в Москву. «Рискну! — думала я, сидя в электричке. — Может, и не распродадут эту доску. Главное — получить машину!» По мере того как поезд приближался к Москве, я все меньше и меньше думала о доске и о двух «милых» продавцах, и мысли мои целиком переключились на больного сына. Как он там один? Что делает? Догадался ли что-нибудь поесть и измерить с утра температуру?

Сын сидел раздетый в трусах и майке в кресле перед телевизором. На журнальном столике перед ним красовалась целая гора разноцветных фантиков от конфет.

— Саша?!

— Мамочка, не ругайся! Это я лечился! От ангины здорово помогает!

— Ты же уже взрослый мальчик, неужели ты не понимаешь, что это вредно? — начала было я «урок воспитания».

— А почему вредно, если вкусно? — перебил он меня.

— О Господи! Мне сейчас некогда объяснять тебе это! Потом! — закончила я эту тему, взглянув на часы. Вот так всегда: все бегом, всю жизнь куда-то торопимся, бежим и все на одном месте. Дурацкое состояние, когда внутри все дрожит оттого, что ты рвешься на части, мысленно побывал уже в десяти местах и решил все проблемы, а на самом деле ты не в силах объять необъятное. Бесконечные проблемы не исчезают, а наоборот — появляются все новые и новые, и ты не можешь вырваться из этого омута, из этого проклятого замкнутого круга. Вот и получается пожизненный бег на месте. Как во сне, иногда снится, что ты бежишь, бежишь… а ты ни с места. Оттого мы все раздражены, неприветливы, оттого дрожат наши руки и болят наши сердца. Господи! Да за что же ты нас так наказываешь?! Облегчишь ли ты когда-нибудь нашу жизнь?!

— Некогда мне, некогда!!! Ты понимаешь? — начинала заводиться я. — Бульон куриный будешь… нет? А котлеты… тоже нет? Не хочешь — не надо! Уговаривать тебя не буду! Сиди голодный! Если ты не понимаешь, что тебе надо поесть и принять лекарство — не надо! Болей!!! Мне некогда с тобой возиться! Я не могу разорваться на части, за меня никто ничего не сделает! А ты еще вредничаешь и усложняешь мою жизнь! Тебе ремня надо было бы врезать как следует! Понятно?! Ну ничего, я вернусь, и мы с тобой разберемся! Все! Я убежала!!!

Я захлопнула дверь и услышала, как сын громко заревел. Мне стало безумно жаль его и стыдно за себя. Нашла на ком срывать свое зло! Если мне с утра намотали нервы, если я не выспалась, голодная, уставшая и раздраженная, то при чем тут мой сын? Эх, нервы, нервы… сдерживать их становится все трудней и трудней… Надо бы вернуться к сыну, приласкать и успокоить его, но увы! У меня — срочные дела, и на «лирику» нет времени. У меня нет времени на больного сына, потому что мне нужно достать доски! У меня никогда не остается времени и физических сил на сына и на мужа.

Какой-то парадокс: вроде бы моя семья — мой сын и мой муж — составляет смысл моей жизни, но вместе с тем мне не до них. Я настолько устаю и изматываюсь ежедневно в «борьбе за жизнь» — в поисках продуктов и одежды, цветных карандашей и тетрадей, постельного белья и мыла, туалетной бумаги и шампуня для волос, простаивая часами в магазинах и таская, как верблюд, непосильные ноши, что все мои силы, здоровье уходят только на это.

«Это» составляет смысл моей жизни, ради «этого» я живу на свете, ежедневно вспоминая перед сном, вместо молитвы, недобрым словом всех тех, кто повинен в том, что создал такую жизнь нам, советским женщинам, лишив нас земных женских радостей, заменив их только одной: радостью по случаю приобретения куска неудобоваримой колбасы или еще чего-нибудь такого же «качественного», нашего родимого производства. Одно утешение, что это не только мой удел, что так живут в своем большинстве все наши женщины…

…В очередь за грузовым такси меня впустили без скандала, и я довольно быстро получила машину. Въехав на ней во двор магазина и найдя тех двух грузчиков, я радостно дала им распоряжение:

— Все в порядке! Машина подана, можно грузить!

— А что грузить-то? — не поняли они.

— Я же с вами уже говорила! Половую доску!

— А где вы ее видите?..

Только теперь я увидела, что высоченная гора половой доски, пока я ездила в Москву, исчезла, и лишь кое-где виднелись аккуратно уложенные и перевязанные проволокой стопки. Внутри у меня что-то оборвалось, забегало по всем моим клеточкам и остановилось в горле тугим, соленым комком. Сквозь слезы, навернувшиеся в глазах, я плохо видела грузчиков. Они двоились.

— Как же так… я же просила вас… я предчувствовала… у меня и машина есть… Что же мне теперь делать? — я моргнула, слезы скатились по щекам на куртку, и теперь я хорошо видела их перед собой. — Может быть, вы знаете, когда еще привезут эту доску?

— А кто ее знает! Может, в конце года и подкинут для плана. Да не расстраивайтесь вы так! Звоните! Узнавайте!

— Да, да… конечно… спасибо…

Я стояла на месте, не в силах сдвинуться.

— Ну, что вы стоите?! — крикнул мне шофер грузовика через окно кабины. — Мы едем или не едем?!

— Извините, мы не едем… вы свободны…

— Морочат людям голову! Сами не знают, что им делать, то ехать, то не ехать! — сердито проговорил он и, рванув машину с места и обдав меня удушливым отработанным газом, скрылся за воротами.

Я действительно не знала, что мне теперь делать, и как приклеенная продолжала стоять на том же месте. «Что это со мной? Может, меня парализовало? — подумала я и пошевелила пальцами рук и попробовала согнуть ноги в коленях. — Нет, как будто бы пока все в порядке. Пока. Но когда-нибудь это непременно со мной случится. Сколько можно?..»

Мимо меня пробежал с какими-то бумагами в руках тот самый пенсионер, который просвещал меня с утра. Увидев меня, он притормозил и весело поинтересовался:

— Ну как успехи? Все в порядке?

Я помотала головой. Боялась разреветься и потому молчала. Он подошел ко мне.

— Ну, что же вы… я думал, что догадаетесь… Надо было «на лапу» дать. Старший продавец решает этот вопрос в пять минут. Вон, видите, сколько с его разрешения отложено досок. За такой дефицит, как половая доска, надо было раскошелиться!

— Я не знала. Я ведь в первый раз. А сколько надо за это давать?

— За то, чтобы отложить? Эта «услуга» стоит 15 руб. за куб.

— Это грузчики берут 15 рублей за куб, за погрузку! А ему-то за что? Он ведь не работает, руки в карманах держит!

— Эх, милочка! Да вы словно бы с луны свалились! Где вы живете? У нас все не как у нормальных людей, все шиворот-навыворот. Кто работает, тот едва концы с концами сводит, а у кого руки в карманах — тот и в порядке. Он ведь еще и с грузчиков мзду берет.

— С грузчиков? За что?!

— За то, что разрешает им здесь подхалтурить. По нашему советскому «сервису» в этих магазинах грузчики для покупателей не предусмотрены. Грузи, мол, как захочешь, независимо от того, кто ты есть — мужчина или женщина, старый или молодой. Ну а если даже и мужчина, и молодой к тому же, да разве под силу ему одному перекидать в машину двести-триста штук тяжеленных трехметровых досок или, того еще похлеще, бревен?! Нет, конечно! Вот и подсуетились местные алкаши на разовую работу. Сколотили бригаду из всякой пьяни безработной. Они много не требуют, главное, чтоб на выпивку после работы было, а основной куш идет старшему продавцу. За то, что разрешает им здесь подработать. Ну, вроде бы это его частная лавочка. Понятно?

— Так это же — мафия! Надо директору магазина обо всем рассказать!

— Нет, ну вы правда как с луны свалились! Да без ведома директора здесь ничего не делается. И он тоже с этого имеет хороший кусок! — объяснил он мне.

— Так это надо разоблачить! В милицию заявить или в газету написать! — возмутилась я.

— Ну, пишите, пишите, коли у вас времени свободного много и здоровье позволяет! Ничего вы не добьетесь, только нервы себе измотаете! Послушайте моего совета: не усложняйте себе и без того трудную жизнь. Живите как все. Надо «дать» — давайте! А правду у нас не ищите, все равно не найдете! Многие «правдоискатели» по сей день кто в тюрьме, а кто в психушке «отдыхают», за поиски правды. Вот так-то, милочка! Ну, счастливо вам! — проговорил он все это скороговоркой и трусцой побежал к старшему продавцу. Протянув ему квитанции, улыбнувшись, как хорошему другу, и пожав ему на прощание руку, он сел в кабину с шофером в груженный досками доверху грузовик и уехал.

Я тряслась обратно в Москву электричкой, и всю дорогу перед глазами у меня зияла огромная дыра в полу с провалившейся туда мебелью.

— Да не убивайся ты так! — посоветовал мне дома муж, видя, что я так расстроена, что даже отказалась от ужина. — В конце концов, половая доска — это сейчас не самое главное. Ремонт дома надо начинать с фундамента. Дядя Митя сказал, что достать кирпич на заводе совсем несложно. — И, не увидев в моем облике даже намека на энтузиазм на этот счет, он ободряюще добавил: — Я бы сам с огромным удовольствием съездил, так ведь я на работе целый день!

…В двухэтажном облезлом здании конторы кирпичного завода было пусто, тихо, темно и пахло сыростью. «Как во время войны, — почему-то вспомнила я военные фильмы, — только тогда хоть таблички вешали: „Все ушли на фронт“». А сейчас и спросить-то не у кого. Ни души. Все комнаты закрыты. Я еще раз прошла по пустынному коридору. В одной из комнат мне послышался какой-то шорох. Я постучала. Шорох смолк, и в двери залязгал открываемый кем-то замок. На пороге показалось недовольное лицо. Хозяйка лица, как оказалось бухгалтер, проговорила, что она «абсолютно не в курсе», и опять закрыла дверь, почему-то на замок. В другом конце коридора «зацокали» каблучки, и я пошла навстречу этому звуку. Молодая, высокая полная брюнетка с пакетом пирожков в руках, покачивая широкими бедрами, выплыла мне навстречу из-за угла и представилась секретаршей. Она круглыми непонимающими глазами смотрела на меня, когда я объясняла ей причину своего визита, и, оставшись равнодушной и безучастной к моей проблеме, отрешенно проговорила:

— Ищите замдиректора товарища Воронкова. Он где-то на территории завода.

На огромной заводской территории, грязной и пыльной, было шумно от снующих туда-сюда грузовиков, груженных кирпичом, и царила полная неразбериха. Меня посылали от одного здания к другому, от вахтера я бежала к начальнику цеха, а потом наоборот. Мне называли фамилии каких-то людей, которые якобы только что «видели Воронкова» и «знают, куда он пошел». Проколесив таким образом больше часа, наглотавшись пыли, извозив ноги в грязи, наслушавшись от шоферов громкой матерной брани, но так и не найдя этого загадочного Воронкова, я побежала обратно в контору в надежде найти его в своем кабинете.

— Не появлялся? — спросила я у секретаря.

— Воронкова, что ли, ищите? Так его в это время на заводе уже не бывает! Его с утра ловить нужно, — ответил за нее какой-то мужчина в грязной спецовке, который звонил по телефону. — С восьми до девяти.

На следующее утро я встала ни свет ни заря и в половине седьмого утра уже сидела в электричке. В вагоне, кроме меня, было еще несколько пассажиров — помятых и непромытых мужчин с хмурыми лицами, сидящих в одинаковых позах на жестких, холодных скамейках с прислоненными к стеклу запрокинутыми головами и продлевающими, таким образом, по дороге на работу свой ночной сон. Я смотрела на них и думала: «Вот они, созидатели нашего светлого будущего! Те, которые должны были уже жить при коммунизме! Государственные люди, живущие на государственной земле, в государственных квартирах, получающие символические государственные зарплаты, создающие государственный продукт, который у них отбирается государством и распределяется на государственное усмотрение. Несчастные, обманутые, недееспособные, лишенные права что-либо решать за себя, нелепо и бессмысленно прожившие свою жизнь…»

…Электричка шла медленно, словно бы тоже не выспалась, останавливалась на всех остановках, неторопливо открывая и закрывая двери, и, почти что пустая, все отдалялась и отдалялась от Москвы. Было уже восемь, когда она прителепалась, наконец, в Софрино. Я выскочила из тамбура на платформу и всю дорогу до конторы пробежала бегом. Сердце мое колотилось и рвалось на части от мысли, что я могу опоздать и не застать на месте Воронкова. Делая над собой последние усилия и преодолевая лестницу через две ступеньки, я взлетела на второй этаж и, стараясь дышать ровнее, вошла в приемную.

— Ушел на территорию, — коротко и нелюбезно буркнула мне секретарша, стоя ко мне спиной и включая электрический чайник.

Обегав кругами несколько раз всю огромную, пыльную территорию завода и не найдя там Воронкова, я снова побежала в контору. От этой утренней часовой многокилометровой пробежки я изрядно согрелась, и пот струйками стекал по моей спине и по лбу. Воронкова на месте не было.

— Да, был, — сказала секретарь, глядя на себя в маленькое зеркальце и подмазывая ресницы, которые, видимо, не успела намазать дома, — но уже уехал по делам в Москву. Сегодня его не будет. Приезжайте завтра к 8 утра.

— Как уехал?! — я смахнула с брови соленую, теплую струйку, чтобы она не попала мне в глаз. — Еще ведь девяти нет?!

— Вас забыл спросить, когда ему ехать и что ему делать! — секретарша оторвалась от своего изображения в зеркальце и сердито посмотрела на меня. Я явно начала ее раздражать своими вопросами. — Вы думаете, что ему больше делать нечего, как сидеть в кабинете и вас ждать?!

— Нет, я так не думаю… извините… спасибо.

У меня не было сил ни рассердиться, ни обидеться, ни расплакаться. Было очень странное состояние, которое я испытывала в последнее время все чаще и чаще. Его трудно передать словами, и думаю, что ни один человек из цивилизованного мира не понял бы, что это такое, но мы, живущие в нашей дикой, бесправной и бесчеловечной Империи, испытываем его почти постоянно. Это чувство какой-то «подвешенности» в воздухе, какое-то «третье» состояние, нечто среднее между жизнью и смертью. Да, именно так! Это еще и не физическая смерть, но и не человеческая жизнь!

Ноги машинально вынесли меня на улицу, к дверям конторы, и я остановилась здесь в оцепенении, не соображая, куда мне идти и что делать дальше. В голове и в душе была абсолютная пустота. Ни на что не надеясь, совершенно бесцельно я побрела на территорию завода… Постепенно голова моя начала работать, и проснувшаяся слабая мысль все крепла и крепла, крутясь и повторяясь, словно заклинив, на одном месте: «Здесь я тоже ничего не добьюсь… ничего не добьюсь…» Уезжать, однако, в Москву мне не хотелось. Дойдя до того места, где голосистые крановщицы грузили на машины поддоны с кирпичом, я остановилась и долго смотрела на них и на выруливающие из длинной, скучной очереди грузовики, заполняющиеся у меня на глазах горками из яркого красного кирпича. «Кто эти счастливцы?» — с завистью думала я.

— За кирпичом приехали? — прозвучал у меня над ухом раскатистый бас.

Я вздрогнула от неожиданности. Подошедший ко мне высокий, грузный пожилой мужчина с белыми как лунь волосами, с орденскими планками на светло-сером пиджаке добродушно улыбался. Не дождавшись от меня ответа, поспешил поделиться со мной своей радостью.

— Моя очередь скоро подходит! Вон мой грузовик — третий, с голубеньким кузовом, видите?.. А ваша когда?

— А моя — никогда. Я просто так здесь стою. На экскурсию из Москвы приехала, — невесело пошутила я и рассказала ему про свои хождения по мукам.

— Представляете, я нигде ничего не могу добиться! Кругом — глухая, непреодолимая стена! Нам срочно нужен ремонт дома. У нас обвалился пол, произошла катастрофа, а никому нет никакого до этого дела!

— Эх, милочка! Да вся наша жизнь — одна большая, всеобщая катастрофа! Нравственная и социальная! Вот взять хотя бы меня. Я фронт прошел, правительственные награды имею, сорок лет на заводе оттрубил. И что в результате? Квартира 28 кв. м и пенсия сто тридцать два рубля, на которую еле-еле концы с концами свожу. А уж коснись того, если что-то купить надо, так такого унижения натерпишься, что ничего не захочешь! Мне как участнику войны специальное разрешение на покупку кирпича дали, так я с этим разрешением в кармане и с валидолом под языком десять дней вот тут, где мы с вами сейчас стоим, простоял. Нет кирпича, и точка! Другим грузят, а мне — нет! «Это для организаций!» — говорят. Спасибо одному доброму человеку! «Надо, — говорит, — дать тем, кто грузит, пару красненьких бумажек. Сразу кирпич найдется». Так я и сделал. Не подмажешь — не поедешь! И везде так! Вот в чем наша катастрофа!

— Господи! Да я согласна «подмазать», только не знаю кому и как! Мне бы хоть какой-нибудь бракованный, битый кирпич достать, на фундамент! — взмолилась я.

— А вот мы сейчас узнаем. Может, и поможем вашей беде, — седовласый ветеран улыбнулся и хитро, по-молодому подмигнул мне. Он подошел к крановщице, вероятно к той, с которой уже имел «деловые отношения», и о чем-то переговорил с ней. Она показывала рукой туда, откуда выезжали вагонетки с кирпичом.

— Идите сюда! — крикнул ветеран и помахал мне. Я рванула к нему со всех ног.

— Пойдемте! Надо найти Сергея Ивановича, он может сделать, — сказал он мне, когда я подошла к нему.

Переступая через усеявшие землю кирпичные обломки, мы направились к зданию, из которого «выезжал» кирпич. Это был цех по изготовлению кирпича, и там предстояло нам провести переговоры «на высшем уровне» с начальником цеха.

Сергей Иванович оказался невысоким, очень худеньким молодым человеком, почти мальчиком, с большими голубыми глазами, с пухлыми губами и с детским, ангельским выражением лица. Выслушав моего попутчика, он серьезно сдвинул белесые брови и мальчишеским, ломающимся голосом сказал:

— Я, как работник завода, имею право выписать на себя «неликвид». Это — формально, на бумаге. Отберу, разумеется, самый лучший. Стоить это будет 50 руб. за куб. Сколько вам надо?

— Мне на фундамент нужно… — я осеклась под серьезным, предостерегающим взглядом ветерана. Он покачал мне головой и сказал юному начальнику.

— Побойтесь Бога, Сергей Иванович! За «неликвид» — 50 рублей! По госцене это 10 руб. стоит!

— А вы достаньте по госцене! — пустил «петуха» Сергей Иванович. — Да я не навязываюсь, вы сами ко мне подошли! Не хотите, не надо! — он повернулся и хотел уйти. Я схватила его за рукав, испугавшись, что он уйдет, и закричала:

— Хотим, хотим!!!

Сергей Иванович потоптался на месте и обиженно прошлепал пухлыми детскими губами:

— Ну ладно… — он закатил кверху глаза и, как двоечник в школе, начал закладывать пальцы, производя «сложные» математические подсчеты. — Три куба — это 150 рублей… плюс машина… подъезжайте завтра после обеда и привозите 200 рублей… Все будет путем… квитанцию оформим… Да вы не сомневайтесь, это недорого! Я же не один, мне с начальством делиться нужно. Зато завтра будете с кирпичом. А иначе не достанете, только время зря потеряете!

— Вот мерзавец! — сказал ветеран, когда мы вышли на улицу. — Совсем ведь мальчишка, а туда же! Только, поди, техникум закончил, без году неделю работает, а уже научился взятки брать! Ясно, его, конечно, заставили. Вы слышали, как он сказал: «Мне с начальством делиться нужно!» До чего же у нас все глубоко прогнило! Нет! Тут никакой перестройкой не отделаешься! Здесь все ломать надо и на чистом месте заново строить! Только так!!!

На следующий день я, счастливая, будто бы выиграла в лотерею тысячу рублей, выехала с территории завода в кабине старого, скрипящего грузовика, в кузове которого лежал некондиционный кирпич. Подъехав по размытой дождями и разбитой тракторами грязной, в колдобинах и рытвинах, грунтовой дороге к дому, шофер спросил:

— Как выгружать будем? Если вручную, то еще четвертной подкинуть надо!

К большому стыду, денег у меня больше не было. Он открыл задний борт грузовика и с шумом высыпал «драгоценный» груз на землю, подняв столб красной пыли.

К горке кирпича начали подходить соседи. Ни одно событие в деревне, а тем более такое «выдающееся», не оставалось без внимания.

— На фундамент пойдет! — одобрил дядя Митя.

Появившийся откуда-то Мишка, мужик лет шестидесяти, с высохшим, синюшным лицом, которого в деревне никто и никогда не видел трезвым, подошел на нетвердых ногах, поднял кирпич, покрутил его в руках и, поглядев на меня маленькими мутными глазками, спросил:

— Почем платила?

Я сказала. Мишка длинно и красноречиво выругался.

— И за такое-то говно ты двести рублей отдала? Ты что, охренела, что ли? Что же ты меня не попросила? Да я бы тебе за эти деньги классный бы кирпич достал у солдат в воинской части. Армия наша ой-ой-какая богатая, у них что хочешь купить можно, хоть танк! Кстати, тебе танк не нужен?.. Нет? А вертолет?.. Тоже нет? Может, станковый пулемет нужен?.. Я серьезно… Да говори, не бойся. Я не кусаюсь!

— Ну чего ты хундры-мундры разводишь! Ты по делу говори! — вступилась за меня тетя Настя. — А то ты будто не знаешь, что у ней дом завалился и надыть его подымать. Помогни, Мишка, девке!

— Это нам раз плюнуть. Что нам стоит дом построить! — Мишка пошлепал себя ладонями по груди и по тощим ляжкам, словно собираясь сплясать цыганочку, и пропел:

Сделаем! — пообещал он и поинтересовался. — Как звать-то тебя?

— Элеонора…

— Как, как?! — Лицо его вдруг приняло серьезное, почти трагическое выражение. Он смотрел на меня в упор, не мигая, шевеля губами, словно бы силясь прочитать у меня на лбу это диковинное, неслыханное доселе имя, и никак не мог этого сделать.

— Слушай, повтори, а? — попросил он. — Я что-то не врубился.

Я поняла, что Мишке ни за что не одолеть «Элеонору» и облегчила ему жизнь:

— Элла.

Мишка одобрительно боднул головой воздух.

— Ну так бы сразу и сказала. Это совсем другое дело. Не дрефь… как тебя там… — Я подсказала Мишке свое имя. — Не дрефь, Алла! — сказал Миша. — Такой дом тебе отгрохаем, что даже у Райки от зависти челюсть отвиснет! Поняла? — Он наклонился ко мне и, дыша мне в лицо зловонной смесью перегара, чеснока и дешевого табака, поводив у самого моего носа пальцем, доверительно, тихо повторил: — Даже у Райки отвиснет! — И уже громко добавил: — Весь материал — по госцене идет!

— Вроде бы раньше за «левый товар» полцены брали, — осторожно напомнила тетя Настя.

— А ты еще вспомни, как в целках ходила, — прикрикнул на нее Мишка. — Ну и народ, а?! Когда это было?! В застойно-застольный период?! Пятый год вся страна перестраивается, а они все по старинке живут! Да у нас, если хотите знать сейчас — ин-фля-ция и тотальный де-фи-цит, — с трудом выговорил он всем набившие оскомину газетные слова и гордо замер под уважительным взглядом соседей, никогда не слыхавших от Мишки ничего, кроме мата, и сраженных наповал его интеллектом.

Я молчала, не зная, что мне делать… Скупать ворованное?.. Но я никогда ничего подобного в жизни не делала. Я выросла в семье, где мне внушали с пеленок: «Надо жить честно! Стыдно делать то, что противоречит понятию СОВЕСТЬ! Стыдно! Стыдно! Стыдно!» И я всю жизнь старалась жить по совести, даже улицу никогда не переходила в неположенном месте. Строго блюла наши советские законы и подзаконы, инструкции, порядки и постановления. Словом, была образцовым гражданином своей великой страны, с полным джентльменским набором, присущим таким «честным гражданам», как я: нищенской зарплатой, постоянными лишениями и унижениями и постоянными запретами — «НИ-ЗЯ!». Все, что по закону, который хорошо продумывался и создавался ТАМ, НАВЕРХУ, чтобы держать нас, честных придурков, в постоянном повиновении — «НИ-ЗЯ!». Нам — «НИ-ЗЯ!», а им все можно! Оттого мы — это полуголодные, полураздетые, забитые рабы, а ОНИ, наши хозяева, давно уже живут при коммунизме, том самом, ради которого они и совершили семьдесят лет назад свою преступную перед народом акцию.

— Ну чего ты еще раздумываешь? — прервала мои далеко идущие мысли тетя Настя.

— И нечего тебе думать! — зашумели соседи. — Мы уж прошли через это. По сей день наши крыши дырявые были бы, кабы не солдатики. Пока ты в наших магазинах купишь что-нибудь, так полжизни потеряешь, состаришься раньше времени. А тут тебе как королеве прямо готовое к дому подвезут и за машину не возьмут…

— А чего за нее брать, — перебил их Мишка, — коли машина государственная, а бензин — бесплатный, дармовой.

— Ну, вот видишь! Соглашайся! — шумели соседи.

— Ну чего вы к девке пристали? Может, она хочет по-честному все делать. А вы ее в грязь толкаете! — визгливым фальцетом закричал вдруг восьмидесятилетний дядя Митя.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы уж молчала! — набросилась на него тетя Настя. — А то мы, наверное, не знаем, как ты себе летнюю дачку, баню да сарай сообразил! — Она повернула ко мне свое взволнованное лицо. В ее прищуренных глазах блестел сердитый огонек. — Сын его старшой, Витька, — директор продуктовой базы в «Заветах Ильича», что находится аккурат супротив базы стройматериалов. Так они с тем мордатым директором, что разъезжает на заграничной перламутровой машине, такие дела делают… что ни в сказке сказать, ни пером описать… Они, поди, не только «Заветы Ильича» в своем кулаке держат, но и весь район. А может, и до Москвы уже добрались, тут недалече. У-у-у, мафия проклятая! Ворюги безбожные! Через таких весь честный народ голожопый ходит!

— Ой, не могу! — захихикала пенсионерка Мария Ивановна, дачница из Москвы. — Обхохочешься с вами! И в цирк ходить не надо! Ну и дела! Ну и назавещал вам Ильич!

— Кому нам?!. А тебе не назавещал?! Мать твою так… — Мишка грозно двинулся к Марии Ивановне. — И вообще, ты кто здесь такая, чтобы рот открывать?! А ну, отвали отсюда!

Мария Ивановна, обиженно поджав губы на пухлом лице, тряхнув двойным подбородком и буркнув «грубиян невоспитанный», быстро засеменила на тоненьких, кривых ножках к дому.

— Ну?!. — Мишка выжидающе посмотрел на меня. Соседи молчали. Повисла пауза.

— Ну ладно… доставайте, — неуверенно проговорила я, в глубине души надеясь, что все это — пьяный треп и что наутро Мишка забудет об этом своем обещании. Но Мишка не забыл и не натрепался. Он достал все, что обещал…

Время от времени к дому подъезжали КРАЗы и КамАЗы с военными номерами и что-нибудь сгружали. Территория вокруг дома напоминала большую строительную площадку: желтели горки песка, пестрел гравий, краснел отборный кирпич. Ждал своей очереди аккуратно сложенный шифер и штакетник. Под прозрачной пленкой красовался тес. Работа кипела вовсю. Нанятые нами два плотника-самоучки из соседней деревни, закончив подводить фундамент, настилали пол из отменной половой, шпунтованной доски. Я смотрела на все это, радовалась и мне до сих пор еще не верилось, что проблема, которая еще совсем недавно казалась мне неразрешимой, решена так легко и просто.

Мишка, словно прораб, крутился тут же и, с трудом держась на ногах, давал плотникам советы. Я остановилась на пороге, не решаясь ступить на белый струганый новый пол. В доме приятно пахло древесиной.

— Ну как, хозяйка? — увидев меня, развел в сторону руки Мишка, словно готовясь обнять меня. — Дела идут, контора пишет?.. Вот то-то! Мишка слов на ветер не бросает! Сказал — сделал! Сервис! — Он выплюнул на новый пол маленький сжеванный окурок и поднял кверху желтый прокуренный палец. — Фирма «Мы наше советское счастье из крепких не выпустим рук» и Мишка — ее президент! — посмотрел на меня мутными глазками, слегка покачиваясь взад-вперед, и вдруг спросил:

— Наш уговор помнишь?.. Так где же водка?..

— Помню я про водку. Пока нигде не могу ее купить. Не волнуйтесь, будет вам водка.

— А я вот волнуюсь, потому что такое дело обмывать полагается, а ты динамо крутишь!

— Да ничего я не кручу. Не можем мы найти водку. Ищем и я, и муж. Найдем и отдадим вам за ваши труды. Обязательно отдадим!

Мишка посмотрел на меня недобрым, недоверчивым взглядом.

— Ну-ну… а то смотри…

— Господи! — взмолилась я. — Хоть бы поскорей наша перестройка закончилась и все изменилось бы у нас! Чтобы жили мы по совести, по-человечески! Чтобы в магазинах все было! Чтоб стали мы добрее друг к другу…

— Ну, заблажила… как тебя там… Эмма, что ли… Ты чего, дура, что ли? Ты в перестройку, что ли, веришь? — перебил меня Мишка. — Ну, ты даешь! Так это же та же самая Евдокия, только в другом сарафане. Раньше нам мозги пудрили со «светлым будущим», а теперь с «перестройкой». Подождите, мол, граждане-товарищи, скоро все будет «хоккей»! Сами, суки, икру ложками жрут и коньяком запивают, а нам все удавку на шее затягивают и просят: «Потерпите!» Тьфу, твари! — Он сплюнул и погрозил мне пальцем. — Про водку не забудь! — и пошел со двора, заорав пьяным, дурным голосом на всю деревню:

Я смотрела вслед хмельному Мишке и думала: в доброе время и песни-то добрые складывал русский мужик, а в смутное…

Неожиданно заморосил колючий холодный дождь, сорвав со старого клена первый желтый лист — предвестник осени. Заканчивалось долгожданное, короткое лето. Подошел к концу мой законный отпуск.

1990 г.