Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична Прохницкая Элеонора
— Это — не эмоции, это — распущенность! Вы пьете у себя на телевидении, как забойщики на бойне!
— Не тебе судить! Скажи спасибо, что я работаю.
— Иди спать. А если и впредь будешь приходить с работы домой в непотребном виде — мы с тобой расстанемся!
Это был первый серьезный конфликт с Людвигом. Я понимала, что попала в кабалу к Клене Белявской, что я безвольно пляшу под ее дудку из-за боязни потерять работу. Я отлично понимала, что Клена организовывала эти попойки только для того, чтобы очередной раз услышать, что она — «кормилица». Ей не приходило в голову, что тем самым она унижает замечательных, талантливых актеров, благодаря которым она, Клена, и стала «удачливым» режиссером. Ей ни разу не пришло в голову, что не она их «кормилица», а они труженики-актеры и что без них она — ничто!
Мы закончили итальянский трехсерийный фильм. На заключительном «банкете» я отказалась пить водку, сославшись на боль в печени.
Клена, к моему удивлению, в этот раз сильно не настаивала, хотя вопросительно подняла брови. Началась работа над польским фильмом «Кукла», по книге Болеслава Прусса. Мне была поручена главная роль. Как и было заведено, премьеру полагалось отметить «по всем правилам». Когда всем разлили водку по граненым стаканам, я сказала: «Я — мимо!»
— Что значит, ты — «мимо»? — уточнила Клена.
— А это значит, что я больше водку не пью.
— Что, опять у тебя печень барахлит?
— Нет, печень моя пока в порядке. Я просто не хочу больше пить на работе водку. Если я нужна вам как актриса — я готова работать с вами, но пить в тон-ателье я больше не буду.
Клена, словно воспитатель детского сада, собирающая детей у песочницы, похлопала в ладоши: «Вы полюбуйтесь, коллеги, на Прохницкую! Она, оказывается, у нас „подосланная“. А мы принимали ее за „свою“. Ну, и когда же будет „проверка“, не сегодня ли, что ты именно сегодня, в день премьеры, отказалась отметить это событие?! В следующую смену допишешь „Куклу“ и гудбай! Мне такие, как ты, не нужны!»
Я так хотела сказать ей все, что думала о ней, что она грубая, бездарная, что она превратила замечательных актеров в бессловесных рабов, что чуть не загубила мою личную жизнь.
Но я ничего ей не ответила, молча, даже не попрощавшись со своими любимыми актерами, я вышла из студии.
— Напрасно, Клена! Прохницкая работает классно! — вступился за меня Александр Белявский.
Остальные актеры поддержали его. Но Клеопатра, Клена Белявская была настроена непримиримо. Больше на озвучивание она меня не вызывала!
Жизнь продолжается
В 1980 году судьба послала нам сыночка. Сашенька оказался одаренным мальчиком, с прекрасным музыкальным слухом. К трем годам в его багаже были песни из репертуара Леонтьева, Пугачевой и «Комбинации». В пять лет он поступил в детскую школу искусств по классу фортепиано и аккордеона. Успешно кончив ее, он поступил в музыкальное училище имени Сергея Прокофьева, однако учиться там после второго курса он не захотел и ушел, после того как стал свидетелем одного инцидента.
Грустное фото на память о деревне перед отъездом в Москву. 1985 год
Мы втроем в воскресенье возвращались из гостей на метро и в переходе на станции «Проспект мира» увидели Сашиного педагога, который играл на аккордеоне, собирая подаяние мелкой монетой в лежащую у его ног кепку.
Саша был настроен решительно: «Я не хочу такого будущего и сам буду искать свой путь в жизни…» Легко сказать!
В конце 90-х и в начале 2000-х годов, когда в стране царствовал произвол, беззаконие, бандитский передел, а чинуши и служители Фемиды решали судьбы людей «по понятиям», добиться чего-либо честным путем было нереально.
Уроки по музыке Саша играл бабуле
Даже после окончания «Школы телевидения Останкино», факультета «Ведущий музыкальных радиопередач» — Саша никуда не смог устроиться по специальности. Я же уже ничем помочь ему не могла.
На телевидении я не встретила ни одного знакомого лица. От увиденного в холле первого этажа, возле «больших лифтов», я была в ужасе: его оккупировали или арендовали лица кавказской национальности и торговали в лотках разным барахлом. У меня было ощущение, что я ошиблась дверью и не туда попала. Кроме того, на телеэкранах все чаще стали появляться однофамильцы наших звезд. Процветало кумовство! Дети, внуки и прочие родственники заполонили эфир.
Братья Сашенька и Эмильчик на даче. С ними — Сеня
Было ясно, что «простому смертному», человеку даже со специальным образованием, но «со стороны», туда не пробиться! Висеть на шее у родителей Саша не мог и, похоронив навсегда свои музыкальные способности, пошел работать… в торговлю.
…Когда Клена Белявская лишила меня работы, мы втроем с Сашей, который тогда еще учился в школе, стали жить на одну зарплату Людвига. На дворе стояли лихие девяностые. Жить было очень трудно. Магазины были пустые. По Москве ходила такая невеселая шутка: «И чего только в наших магазинах нет: мяса нет, сыра нет, колбасы нет, сахара нет!» — и т. д. Чтобы отоварить талоны на продукты, приходилось целыми днями простаивать в очередях. Мои руки были исписаны химическим карандашом с номерами в разных очередях.
Жили мы очень экономно. Зарплату Людвига я старалась растянуть до следующей зарплаты. Жить так дольше было невозможно. Саша рос, и ему требовалась новая одежда, обувь, хорошие музыкальные инструменты.
Я готова была работать где угодно и кем угодно.
Однажды, по дороге на Лосиноостровский рынок, который тогда представлял собой несколько деревянных прилавков, на которых симпатичные азербайджанцы торговали дешевыми овощами (сейчас это хорошо укрепленный «плацдарм» для торговли всем, что только продается, со своей охраной и двухэтажными магазинами), я увидела на столбе объявление: «Клубу железнодорожников Лосиноостровского узла требуется руководитель драматического кружка». С моим дипломом ГИТИСа меня взяли на ставку 110 руб.
«Вот компания какая!» Деревня Бортнево, 1985 год
На первую встречу со мной пришло 5 пожилых женщин. Я не знала, что мне с ними делать.
В театральной библиотеке мне попалась пьеса Н. Семеновой «7 мисок, 7 ложек» о том, как простая русская женщина потеряла на войне семерых сыновей. Исполнительница главной роли, семидесятилетняя Анна Петровна, так пронзительно сыграла сцену, где она, поминая сыновей, раскладывая на столе семь мисок и ложек, разговаривает с каждым из сыновей, и так задушевно пели русские народные песни ее соседки, что на Московском конкурсе самодеятельных драмкружков мы получили звание лауреатов.
…Я сидела в клубе на телефоне, обзванивала профессиональных камерных исполнителей для участия в благотворительном концерте, посвященном Рождеству Христову.
Перед входом в клуб был уже выставлен большой красочный стенд с объявлением о проведении 7 января рождественского вечера. Вдруг в комнату клуба, где я звонила по телефону, вошел высокий представительный мужчина лет 35. Он представился Сергеем Ряховским, проповедником, и предложил свои услуги в проведении проповеди со сцены, перед зрительным залом, в день Рождества Христова.
Ряховский читал проповедь в цивильном костюме. Он простым, доходчивым языком, но настолько проникновенно рассказал о жизни и мучительной смерти Иисуса Христа, что люди в зрительном зале не могли сдержать слез. Классическая музыка в исполнении камерного квартета, старинные романсы, стихи — все это наилучшим образом дополнили проповедь Ряховского и создали необыкновенно красивый, душевный и незабываемый вечер.
В те годы подобные мероприятия были еще под запретом, но я рискнула. Кто-то словно подсказывал мне, что надо делать и вел меня, будто за руку, к проведению этого рождественского вечера.
Спустя некоторое время Ряховский снова появился в клубе и сделал мне неожиданное, и столь долгожданное для меня, деловое предложение: помочь в организации и проведении дубляжа на русский язык американского фильма «Рождение Иисуса Христа».
Я договорилась об аренде на ТВ студии звукозаписи, пригласили лучших актеров и впервые в качестве режиссера дубляжа быстро и профессионально записала фильм. Моя причастность к жизни Иисуса Христа изменила мою жизнь. Всевышний послал мне свое благословение и стал помогать мне.
Предложения на работу актрисой и режиссером дубляжа я стала получать отовсюду: с «Мосфильма», с «Видеофильма», с ТВ-центра, с «СВ-дубль» и др. Работала без выходных. Постоянно, много лет, я получала заказы на дубляж фильмов от Сергея Ряховского.
Мне посчастливилось стать постоянной участницей кинокапустника для «Ники». Он был придуман и воплощен с огромным чувством юмора талантливыми авторами Аркадием Ининым и Борисом Грачевским. В работе над кинокапустником я соприкоснулась с замечательным актером Сергеем Безруковым и начинающим тогда и малоизвестным Максимом Галкиным.
Моим любимым местом работы, моим «родным домом», где мною были отдублированы сотни фильмов, начиная от «Черепашек Ниндзя», — был «Видеофильм». Располагался он в Сокольниках, в бывшей даче Берии. Оснащенная современным оборудованием, студия звукозаписи находилась в помещении бывшей конюшни Берии.
Я бесконечно признательна актерам, благодаря труду и таланту которых я как режиссер получала великолепные результаты дубляжа и озвучивания фильмов и заказы на новые работы: Всеволоду Абдулову, Александру Клюквину, Вадиму Андрееву, Алексею Золотницкому, Виктору Петрову, Алексею Борзунову, Людмиле Гниловой, Раисе Мухаметшиной, Виктории Липко, Ирине Савиной, Людмиле Ильиной… Всех не перечислить, но я храню в своем сердце светлые воспоминания о каждом, с кем мне пришлось работать и кто дарил мне минуты творческой радости и дружеского, человеческого тепла.
Самым любимым моим партнером и моим другом, с которым мы проработали много лет и создали не один десяток замечательных озвученных фильмов, был актер Александр Белявский, умный, талантливый, с его неповторимым по красоте тембром голоса, с мягким, покладистым характером, с хорошими манерами. Я не припомню случая, чтобы он когда-нибудь вспылил, вышел из себя или выразился нецензурно.
Мы с А. Белявским на озвучании
Каждая встреча за пультом с Белявским была для меня праздником!
Последние годы, из-за болезни, Саша не работает.
Рядом с ним — его верная, любящая жена Людмила и маленькое чудо, подаренное им Господом, когда они были уже «в возрасте» — доченька Александра Белявская. Она такая же красивая, как ее папа, и наверняка будет такой же доброй, талантливой и интеллигентной.
Все годы работы на «Видеофильме» бессменно моей правой рукой в озвучивании фильмов была «ас» своего дела звукорежиссер Ирина Моисеева.
Моей последней режиссерской работой был дубляж американского мультфильма «Ледниковый период» на студии Дэвида Шафутинского, сына известного шансонье.
После ухода из жизни моей мамы я работать больше не смогла. Потеря моего самого близкого и бесконечно любимого человека оказалась для меня самой большой и невосполнимой потерей в жизни. Моя жизнь из цветной стала черно-белой, и прежде такая любимая моя работа показалась мне ненужной и бессмысленной.
Мама покинула меня 6 декабря, а в июне весь дачный участок был в незабудках. Они были повсюду, даже в парнике. Откуда они взялись в таком количестве, ведь я их не сажала?! Они появляются снова и снова, вот уже пять лет, с тех пор как не стало мамы, которая очень любила проводить здесь лето, в тихой деревне Бортнево. Вне всякого сомнения, это знак от нее: «Не забудь меня!»
Самой большой ошибкой в моей жизни было замужество за Эмилем Кио. Я поверила ему, а он меня предал. На алтарь любви к этому человеку я положила свою актерскую карьеру, которой я добивалась своим трудом, начиная с учебы в хореографическом училище в послевоенное, голодное детство. В моем творческом багаже была учеба в ГИТИСе, работа в «Комсомольском патруле», две главные роли в фильмах, звездный взлет на сцене парижской «Олимпии», работа в мюзик-холле, гастроли по всей Франции, Швейцарии, Бельгии.
Летом 2000 года вишню собирали ведрами и тазами
В то время как у Эмиля Кио, к моменту нашей встречи, кроме окончания МИСИ и фамилии и имени, доставшихся ему от его знаменитого отца, ничего больше не было.
Мою фактическую существенную помощь Эмилю Кио в создании нового иллюзионного аттракциона он принял как должное и не оценил этого.
Моя встреча с ним — это наказание Господнее за ту боль, которую я причинила Борису. Он очень любил меня, а я его оставила и ушла к Эмилю. Недооценила? Захотела чего-то другого? Вот и получай! В жизни ничего не проходит бесследно. За все надо платить. Мне пришлось заплатить высокую цену.
Но Господь милостив и после испытаний посылает нам добро. Мне он послал Людвига: надежного, преданного и доброго друга, человека чести и высочайшей порядочности. Такой, как он, не предаст, не пойдет «на сеновал» и не станет делить квадратные метры и ложки с чашками.
Я счастлива, что с таким человеком мне суждено будет встретить старость и доживать свой век.
- А пока… Жизнь продолжается…
- Стареть совсем не больно и не сложно.
- Не мучат и не гнут меня года.
- И только примириться невозможно,
- Что прежней я не буду никогда!
Часть II. Так мы жили
Рассказы
К читателю
В моих зарисовках нашей «неповторимой» действительности нет художественного вымысла. Так мы жили.
Когда я поняла, что не в силах больше выносить эту ежедневную борьбу за существование, эту ежечасную корриду в драке за кусок мяса, мыла, школьные тетради, туалетную бумагу, соль, сахар и пр., когда вакханалия тотального дефицита и разнузданного хамства достигли чудовищных размеров, я, чтобы не сойти с ума, начала писать. Я записывала все эпизоды, с чем сталкивалась в магазинах, в кабинетах чиновников и с теми, от кого хоть как-то зависела наша жизнь.
Наш жутковатый спектакль, сценарий которого был замешан на бесправии, репрессиях, постоянном обмане и унижении человеческого достоинства, выхолостил из нас все человеческое. Мы оскудели умом и сердцем, озлобились, деградировали и влачили в основной массе жалкое, почти животное существование, сохранив инстинкт: где достать еду? Я описывала эпизоды нашей жизни для того, чтобы те, кто будет жить после нас, узнали правду о нашей жизни и постарались бы понять, как трудно было быть «советским» человеком и как вдвойне трудно было быть советской женщиной.
Элеонора Прохницкая
Шляпка
Сегодня утром, собираясь в булочную, я дала себе «установку» — этому я научилась во время телевизионных сеансов у всемогущего мага — ни на что не реагировать и сохранять спокойствие. А что, в самом деле, может случиться в булочной? Это тебе не мясной, где мясник с таким выражением лица, будто ты ему сто рублей должна и не собираешься отдавать, — швыряет на весы грязное мясо, которое и на земле, и на полу валялось, взвешивает кусок, где больше половины костей и желтого старого жира, да еще успевает сманипулировать и подложить довесок в виде чего-то черного и «душистого».
Я однажды таким «довеском» попыталась угостить дворнягу Кордана, который на нашей автостоянке живет, так он на меня так посмотрел, что я все поняла, извинилась и отошла от него подальше. Теперь он как только видит меня, даже издали, ворчать начинает, предупреждает, чтобы близко к нему не подходила. Животное, и то имеет свою позицию.
А мы всю жизнь должны молчать и улыбаться. Попробуй что-нибудь скажи этому мяснику, так он тебя так отделает, что век будешь помнить! Что говорить, в мясном, конечно, могут возникнуть неприятные ситуации.
Или в овощном, скажем. Ну разве смолчишь, когда тебе в сумку редиску ссыпают из пластмассовой миски, мало того, что каждая редиска толстым слоем глины облеплена, так из этой миски в твою сумку граммов шестьсот земли всыпают. Тоже, конечно, человек обидеться может…
Но в булочной, да еще самообслуживания подобное исключено. Пришел, взял хлеб, получил по талону сахар, купил что-нибудь к чаю и — до свидания. Ну что может случиться в булочной?
…В третий раз я обходила лотки с хлебом, «тыкая» во все подряд батоны железной ложечкой в надежде наткнуться на свежий. Я знала, что теперь эти мудрецы из хлебного делают такие фокусы: смешивают вчерашний, позавчерашний и сегодняшний. Вот и ищи, как грибы в лесу, этот мягкий хлеб…
Мягкого я так и не нашла. Он весь был такой, что им можно было гвозди заколачивать. Я чувствовала, как во мне постепенно растет волна раздражения. В зале никого не было, кроме кассира при выходе из булочной, поэтому я, очень сдержанно, во избежание конфликта, спросила у нее:
— Не скажете, почему хлеб такой черствый, как камень?
Она взглянула на меня так, будто я убила ее детей и сожгла ее дом.
— А я что, делаю его?!
— Ну, а все-таки?
— Ночной!!! — ей явно хотелось добавить в мой адрес еще что-нибудь эдакое… но она обиженно поджала тонкие губы и отвернулась от меня.
«Опять этот „ночной“! Вот идиотизм! Почему же его надо печь и привозить ночью, а не утром!» — подумала я, а вслух сказала: — Но его же не угрызешь! — и пожалела о том, что так «разговорилась».
В свой, ставший уже традиционным у нас ответ: «Не нравится — не берите!» — кассир вложила столько сердца и эмоций, что я сделала вид, что меня это не касается и, повернувшись к ней спиной, опять стала стучать железной ложечкой по хлебу.
Стоявшая рядом со мной высокая, дородная дама с черными усами, которая так же, как и я, стучала железной ложечкой по каменному хлебу, резко повернулась в сторону кассира и низким, грудным голосом спросила ее:
— Почему вы мне грубите? Я, по-моему, молчу…
Кассир от неожиданности подпрыгнула на стуле.
— Во дают! Совсем оборзели! Да нужны вы мне, как прошлогодний снег! Да видела я вас… Да кто вас трогает?!
Назревал скандал, который предотвратила своим появлением в зале дама в белом халате. Она вошла походкой королевы, держа руки в карманах и откинув назад голову с высокой и сильно взбитой залакированной копной белых, пергидрольных волос. В ушах у нее сверкали и блестели крупные белые камни.
— Торта! Трехрублевые! — объявила она кассиру. — Возле кассы пусть контейнер поставят! — дав ц.у., она также царственно, ни на кого не глядя, удалилась.
Из подсобного помещения послышалась до боли родная и близкая русская речь. Показавшиеся два рослых, сомнительно трезвых уже с утра грузчика вывозили контейнер с тортами. Они катили по залу железную клетку с белыми скучными коробками с видом благодетелей. Покупатели в зале оживились. Некоторые пристроились к ним и сопровождали их до места назначения.
Интеллигентная пожилая женщина в смешной, старомодной шляпке, бедно, но опрятно одетая, учтиво поинтересовалась:
— Извините за беспокойство, молодой человек, — обратилась она к одному из грузчиков, здоровенному, небритому детине лет 55, — вы не будете так любезны сказать, какие тортики?
— Трехрублевые… — буркнул он.
— Меня интересует название, а не цена, — она ближе подошла к грузчику.
— А я откуда знаю! На коробке написано, читайте! — грубо ответил он, выгружая коробки из контейнера на прилавок.
— Но я, к сожалению, не вижу без очков, — не отступала старушка.
— А я что, должен очки вам купить?
— Ну зачем же купить? Я просто забыла взять их с собой. А вы, работая в этом отделе, должны знать, какие тортики поступили в продажу!
Грузчику это явно не понравилось. Он, не поворачиваясь, через плечо оглядел ее с головы до ног.
— Слушай, ты, «шляпка»! Ты чего прицепилась? Чего ты выступаешь? Тебе что, дома поговорить не с кем, что ты с утра пораньше права качаешь, карга старая?!
Интеллигентная старушка опешила. Она никак не ожидала такого исхода диалога. Не пожелав, однако, простить публичного оскорбления своему обидчику, она, мгновенно перебрав в своем словарном запасе все ругательные слова, какие знала, вдруг неожиданно громко, на весь магазин, выкрикнула в спину уходящему грузчику:
— Козел!
Спина грузчика вздрогнула, как будто от сильного удара. Он на минуту замер, втянув голову в плечи, затем, развернувшись на 180 градусов, молча стал двигаться к старушке.
Она, маленькая и худенькая, застыла на месте и, словно загипнотизированная, широко открытыми глазами смотрела на грузчика, как кролик на удава. Он медленно подошел к ней вплотную, подумал, глядя на нее сверху вниз, чтобы с ней такое сделать, затем своими огромными, грязными ручищами взял за поля шляпки и с силой натянул ее на глаза старушке…
Старушка завизжала, запричитала. Ее обступили люди и стали помогать ей надеть шляпку обратно на то место, где ей полагалось быть. Но старый, севший от времени и стирки фетр не поддавался. Здесь, вероятно, нужна была недюжинная сила грузчика. Старушке было больно, она громко охала. Наконец ее удалось вырвать из шляпного плена. По красному, испуганному лицу ее катились слезы. Она тяжело и часто дышала. Поблагодарив граждан за участие, она быстро вышла из магазина.
Все были настолько потрясены происшедшим, что стояли некоторое время молча, как в шоке. Кто-то предложил пожаловаться администратору, той самой, с царственной осанкой и с крашеными пергидрольными волосами. Дама с грудным голосом и с черными усами сказала, что это бесполезно. Она знает и эту заведующую, и всех остальных работников этой булочной.
— Все они грубияны! — свела она, наконец, свои счеты с кассиром, многозначительно поглядев на нее. — Моей ноги здесь больше не будет! — сказала она, выходя из магазина.
Последнее слово осталось, однако, за кассиром:
— Напугала бабу му…ми. Буденный! Тебе бы шашку в руки!.. Иди, иди отсюда! Не оглядывайся!
Я хотела было выскочить из этого магазина, как вдруг увидела, как те же два грузчика поставили в противоположный угол булочной контейнер с сухарями. «Хоть сухарей взять, чтоб пустой из магазина не уходить», — решила я. Ни надписи, ни ценника на сухарях не было. Хорошо, если это ванильные или с корицей, а если горчичные, то кому они нужны? Общаться с кассиром мне больше не хотелось. В зале, кроме нее, никого не было.
Заглянув в щель между лотками с хлебом, я увидела мужчину в синем халате, выгружающего из контейнера батоны.
— Извините, — обратилась я к нему заискивающим тоном и улыбаясь во весь рот, чтобы расположить его к себе и не нарваться на грубость, — вы не подскажете, какие сухари в продаже?
— А там все написано. Читайте.
— Где?
— Внутри пакета с сухарями.
Я взяла в руки пакет, нащупала в нем крохотную бумажку и попыталась прочитать. Но даже с моим стопроцентным зрением сделать это было невозможно.
— Извините, но здесь так мелко написано, что без лупы не разберешь! Может, вы знаете, какие сухарики? — сделала я еще одну попытку, заглядывая в щель между хлебными полками и все так же улыбаясь во весь рот. В это время появившийся там же второй мужчина в таком же синем халате спросил:
— Федя, чего она от тебя хочет?
— Да, нервнобольная попалась, припадочная! Сухарей очень хочет!
Второй пожалел меня и дал совет:
— Не нервничай по пустякам, не стоит! А то рожать не сможешь!
…Сухарей мне больше не хотелось. Хлеба, кстати, тоже. Мне хотелось одного: убежища от тотального, воинствующего хамства!
Я бежала домой и думала: когда впервые случилась с нами эта большая беда?! Где?! В магазине ли, в метро, на улице?! И кто был тот первый, который решился нахамить?! Кто он?!
Мне захотелось закричать во весь голос: «Люди!!! Опомнитесь!!! Будьте людьми!!! Что же вы делаете!!! Будет ли когда-нибудь конец этому беспределу!!!»
…ждите ответа… ждите ответа… ждите ответа…
1989 г.
Выходной день
Сегодня у Вики — выходной день. Вернее — свободный день. Один из тех, какие бывают у творческих работников: ни репетиции, ни записи на радио, ни концерта. Можно расслабиться, отдохнуть. Она вышла из ванной комнаты и остановилась перед большим зеркалом в спальне.
— Ну-с! — сказала она, глядя на свое отражение. — Чем займемся, Виктория Сергеевна? К косметичке пойдем или, может, в сауну? Нет… пожалуй, несколько партий в теннис и затем в бассейн. После этого маленькая чашечка кофе в экспресс-кафе и — на выставку… да. Скромненько и со вкусом! — Ее забавляла эта игра в западную актрису, которая запросто может позволить себе все это.
У косметички Вика не была никогда в жизни — не позволяли ни средства, ни время. В бассейн и в баню, правда, ходила несколько раз, это недорого, но опять же время… его всегда Вике не хватало. Все свое свободное время, как, впрочем, и все наши женщины, имеющие семью, если они, конечно, не жены «слуг» народа, она тратила на постоянные, нескончаемые, отупляющие очереди — пожирающие все ее время и силы. Вот и сейчас, открыв холодильник и заглянув в него, она грустно продекламировала: «И вечный бой, покой нам только снится…»
Было 9 часов утра. Самое время приступать к операции «борьба за существование». Хорошо бы ей до прихода сына из школы в поисках чего-нибудь съестного, успеть обойти все магазины в округе. Несмотря на изнурительную, неприятную предстоящую процедуру, Вика не падала духом раньше времени. «Я в хорошем настроении выхожу из дома и в хорошем — вернусь домой», — уговаривала она себя, спускаясь в лифте и стараясь не дышать, чтобы не вдохнуть в себя специфический запах аммиака, исходящий из лужи вторичного продукта на полу.
Начала она свой поход с ближайшего продовольственного магазина. Он был пуст с утра. Мясной отдел, который интересовал Вику больше всего, был закрыт. «За кулисами» раздавался стук топора. Редкие утренние покупатели с надеждой заглядывали в глаза друг другу: «Рубят?», «Случайно не знаете, когда?..». Но никто ничего не знал. Знала наверняка контролер зала, со скучающим видом стоявшая возле кассы. В ее обязанности входило заглянуть во все сумки после оплаты. Но контролер, ввиду большой государственной тайны, секрет открытия мясного отдела не разглашала и на вопрос покупателей: «Когда?» — уклончиво отвечала, позевывая: «Неизвестно»…
«Дохлый номер! — подумала Вика. — Не буду-ка я тратить время и слетаю пока в универсам. Там уж наверняка нарубили…»
В универсаме картина пустоты из-за больших размеров самого магазина показалась ей просто удручающей. На том месте, где, по ее предположению, уже должны были «нарубить и разложить», блестели чисто вымытые лотки. В углу были навалены жирные утки. Их лапы, торчащие вверх, то ли молили о пощаде, то ли взывали: «Не проходите мимо! Возьмите нас!» «Нет, это нам даром не нужно!» — подумала Вика и, пройдя через пустые бакалейный и молочный, вышла на улицу. Поеду в молочный на Докукина! Может, творог или сыр куплю на завтрак. А то, кроме яиц, в холодильнике ничего нет. А их ешь и дрожишь: не попалась ли тебе сальмонелла?
В фирменном магазине «Молоко» была тишь да гладь: ни продуктов, ни покупателей. Видимо, тонкое сало, густо обсыпанное крупной солью, и сухая брынза, сиротливо и застенчиво притаившаяся за стеклом прилавка, никого не прельщали. В пустом зале лежали на полках пачки маргарина и стояли два контейнера: один с молоком и один с кефиром. «Возьму кефир, — решила Вика, — и сделаю домашний творог».
В зале, кроме нее, была еще одна покупательница. Она стояла возле диетических яиц и о чем-то сосредоточенно думала, глядя на них. Скучающая пожилая кассир, казалось, без особого интереса наблюдала за ними. В пустом зале они были видны ей как на ладони. Вика взяла в руки пакет кефира и посмотрела число. «Двадцать пятое!» — сказала кассир, назвав завтрашнее число. Вика поблагодарила ее. Она взяла еще два пакета, поставила их в свою хозяйственную сумку, подошла к кассиру и, протянув ей один рубль две копейки, попросила: «Пожалуйста, пробейте три пакета кефира!».
Кассир строго взглянула на нее и потребовала:
— Предъявите товар! — Вика, приняв это за шутку, так как знала, что кассир видела, как она брала кефир, включилась в эту «игру» и в тон ей ответила:
— Пожалуйста, если я вам не внушаю доверия, — приоткрыв сумку, она наклонила ее в сторону кассира. Однако кассир и не думала пробивать. Вика поняла, что она не шутит. Проскучав с семи утра в пустом магазине, она, видимо, очень нуждалась в «человеческом общении» и выбрала эту яркую, модно одетую женщину своей жертвой. Она заявила, что ей плохо виден кефир, поэтому она пробивать не будет. Растерянная Вика попыталась еще раз показать ей свою сумку, но кассир, даже не взглянув на нее, повторила опять, что кефир она не видит. В кассу выстроилась очередь из четырех человек. Стоящая за Викой женщина с пакетом молока в руках взмолилась:
— Да пробейте же ей! Не задерживайте людей! Мы и то все видим, что у нее в сумке три пакета кефира, а вы не видите!
Но кассир решила покуражиться над Викой всерьез. Она попросила ее отойти в сторону, не мешать работать и начала пробивать тем, кто стоял в очереди сзади Вики.
Вика почувствовала, как от обиды и унижения у нее запылали щеки. Неужели давление поднимается? Из-за такой ерунды, как кефир… Она сделала еще одну попытку:
— Ну что вы в самом деле… я же вам показываю… вот, смотрите. Пробейте, пожалуйста!
Но кассир была неумолима. Она решила использовать до конца данную ей крохотную власть, чтобы унизить человеческое достоинство и насладиться этим:
— Поставьте кефир на место, выйдите из зала, возьмите корзинку, поставьте в нее кефир, встаньте снова в очередь — вот тогда я вам пробью!
В магазине к тому времени «выбросили» в продажу колбасу «Прима», и народу в связи с этим «выдающимся» событием значительно прибавилось. В кассу выстроился внушительный хвост.
— Встать еще раз в очередь? Это же явное издевательство!
— А ты как думала? Без очереди? Деловая! Глаза намазала, губы размалевала и без очереди? А ну, отойди отсюда! — Покупательница с тройным подбородком отодвинула Вику в сторону длинной, толстой колбасиной, словно дубиной.
Кассир была явно довольно такой «солидарностью» толстой грубиянки:
— Я ей уже давно говорю, чтобы она отошла от кассы и не мешала мне работать.
— Правильно! — поддакивала ей все та же покупательница, довольная тем, что кассир без звука пробила ей целую колбасу вместо положенных по норме двух килограммов. — …а то мы, значит, с очередью родились, с очередью и умрем, а она, если намазалась, так лучше нас, что ли?! Ей без очереди можно?
В затылке у Вики сильно застучало, сердце забилось где-то в горле. Она резко выскочила из зала и бегом побежала в подсобное помещение в поисках кого-нибудь из администрации. «Сейчас я ее накажу, она узнает, как над человеком издеваться!»
На первом этаже не было ни души. Вика вбежала на второй этаж. Все двери были закрыты. И только в самом конце длинного коридора она увидела открытую дверь. В комнате у окна сидел и одиноко курил молодой блондин в модном свитере. Он представился Вике заведующим. Выслушав ее, он пообещал «разобраться» и спустился с ней в зал.
Кассир, увидев заведующего, выскочила из-за кассы и довольно талантливо начала разыгрывать театральный этюд на тему: «Злоумышленница с кефиром». Она показывала, как Вика прятала от нее кефир, прижимая к груди сумку, и приговаривала при этом:
— Она не хотела показать мне три пакета кефира.
Заведующий, заслушав ее внимательно, воспринял всерьез этот бред и сказал Вике:
— Женщина! Как вам не стыдно!
— Но позвольте! — возразила она. — За что вы меня стыдите? Я хотела найти у вас защиты от такого поведения кассира, а вы меня же еще и стыдите?! В таком случае дайте мне жалобную книгу!
Дать книгу заведующий наотрез отказался. Вика настаивала на своем. Кассир продолжала изображать Вику…
В это время из подсобного помещения в зал вошел молодой брюнет в белом халате. Он подошел, поздоровался с заведующим за руку и сказал, обращаясь к Вике:
— Я — начальник предприятия. Что у вас случилось?
Вика не поняла, о каком предприятии идет речь, но в сердце у нее затеплилась надежда: «Сейчас этот молодой симпатичный начальник во всем разберется, накажет виновных и справедливость восторжествует!»
— Меня обидели, и я прошу жалобную книгу, которую обязаны выдать покупателю по первому требованию, а мне отказывают в этом праве! — обратилась она к начальнику.
Начальник для начала успокоил кассира:
— Зоя Павловна! Успокойтесь и сядьте, пожалуйста, на место. Мы сейчас все утрясем! — Затем он посмотрел на Вику недобрым взглядом: — А вы назовите сначала нам свою фамилию и место работы. И мы вам напишем!
Какая-то седая женщина, видимо приятельница или соседка кассира, которая шепталась с ней о чем-то, стоя у кассы, радостно закричала:
— Правильно! А я подпишу как свидетель, я все видела!
— Но вас же вообще не было тогда в магазине! — возразила Вика. — Что вы могли видеть?
Но, увы, напрасно! На нее посыпались оскорбления. Она уже проклинала себя за то, что ввязалась в эту историю. Лица заведующего, начальника, кассира и ее знакомой были искажены ненавистью к ней, в их глазах была агрессивность, жесты были воинственны. Они стыдили и срамили ее на весь магазин, не стесняясь в выражениях и не давая ей вставить ни единого слова. В голове у нее сильно шумело и кружилось: «Боже, за что они так со мной? Что я им сделала?.. Мне плохо… Только бы не упасть…» Оскорбительные фразы и грубые слова, которые выкрикивали эти люди, взявшие Вику в кольцо, слились для нее в единый глухой гул, который больно давил ей на уши…
Входящие покупатели с нескрываемым интересом и любопытством смотрели на молодого мужчину в белом халате, который размахивал пальцем под носом у модно одетой женщины. То, что этот, в белом халате, начальник, не вызывало ни у кого сомнения, но кто эта женщина и за что он ее отчитывает? Иные подходили поближе, чтобы услышать, что говорил начальник, когда они слышали обрывки фраз, в их глазах загорался огонек презрения:
— Аферистка!
Одна старушка объясняла другой, подставив к губам ладонь и крича ей в самое ухо:
— Поймали ее! Она кефир хотела украсть! Незаметно вынести в сумке из магазина! А на такую и не подумаешь, одета по моде! В милицию бы ее…
— Правильно, — громко проскрипела глухая. — На них всем миром навалиться нужно! Тянут, тянут, уж всю страну растащили!
В магазине послышался тошнотворный запах, как из пивной бочки. Очередной покупатель, неизвестно зачем забредший в это свое хмельное утро в молочный магазин, стоял, слегка покачиваясь при входе, соображая, идти ли ему дальше или вернуться. Однако его скупой от рождения и деградированный от постоянной пьянки мозг заинтересовала шумная компания. На нетвердых ногах он подошел к ним, несколько секунд тупо помолчал, соображая, кто на кого «бочку катит», затем, повернув к Вике то, что называлось у него раньше лицом, и, качнув помпоном детской вязаной шапочки, натянутой на голову, выдохнул ей в самое лицо смесью сивухи с чесноком:
— Обезьяна размалеванная! Проститутка! Да гоните ее вон из магазина! По фигу нам с ней разговаривать!
Начальник предприятия улыбался:
— Вот видите! И народ против вас! А народ не обманешь, он все видит!..
…Домой Вика вернулась с пустой сумкой. Чтобы снять боль в сердце, она приняла валокордин, легла на диван и дала себе слово, что в следующий свой выходной день она пойдет только в бассейн… Будь прокляты эти магазины!
В дверь позвонили. Появившийся на пороге сын, чмокнув ее в щеку и кинув на пол ранец, сказал:
— Мам! Я такой голодный, что у нас сегодня на обед?..
1989 г.
День Победы
Этот день — 9 Мая — мой любимый праздник. Я, довоенное дитя, хорошо помню заснеженную Москву, дирижабли в небе, колючие заграждения. Помню завывание сирены и голос Левитана по радио: «Воздушная тревога!»
Всю войну мы с мамой прожили на Сретенке, на улице Мархлевского. Бомбили нас почти каждый день. Вернее, не нас, Главпочтамт, который находился рядом, на Кировской.
Мама никогда не спускалась со мной в бомбоубежище, опасаясь, что нас засыпет. Услышав сирену, она брала меня на руки, укладывала на диван, сама ложилась рядом, выключала свет и говорила: «Если погибнем, то вместе».
Мы не погибли. Дожили до светлого, радостного дня Победы. Дождались отца, который в сорок первом, сдав свою долгосрочную бронь, добровольцем ушел на защиту Москвы и, несмотря на ранение под Москвой, дошел со своей авиационной истребительной дивизией до Берлина. Он вернулся в звании майора, обветренный, подтянутый, весь в наградах, немного чужой, но такой родной и любимый наш папка, наш победитель, наш герой!
Я очень люблю этот праздник! Люблю его песни!
В этот день и песни, и седые люди в орденах переполняют мое сердце бесконечной нежностью, гордостью и верой в наш народ, скорбью о тех, кто не вернулся. Я очень люблю этот праздник!
По нашей семейной традиции мы отмечаем его на даче, и если весна выдается ранняя и теплая, в этот день уже начинает цвести вишня. Мы накрываем красивой скатертью стол в саду под вишней и из городской сутолоки переносимся в мир тишины, простора, голубого неба и жужжания пчел над вишнями.
В эту весну на 9 Мая было жарко уже с утра. Мама и папа, нарядные и торжественные, приехали к нам из своего Чертаново, так как дача находится в часе езды от нашего дома. Сев в машину, мы с мамой начали по-хозяйски обсуждать наше праздничное меню. Мамочка с горечью поведала мне о том, что в результате двухдневных поисков по магазинам ей ничего не удалось купить и она везет только одни консервы: шпроты, икру минтая, банку лосося. Зато я могла похвалиться венгерской курицей, которую хранила к этому дню в морозилке больше месяца и теперь зажаренную и румяную везу ее с собой. Только вот я не успела купить хлеб и по дороге надо заехать в универсам. Идея с универсамом маме очень понравилась. Приехав три дня назад с папой из санатория, они ничем не смогли отовариваться и холодильник их был пуст. А в такой большой праздник в универсаме наверняка должно быть что-нибудь вкусненькое.
В универсаме, раскаленном жарким весенним солнцем и лишенном какой бы то ни было вентиляции, стояла невыносимая духота и было полно народу.
Злые, недовольные люди метались от прилавка к прилавку в поисках чего-нибудь.
Ни мяса, ни кур, ни колбасы в магазине не было. Люди толпились около контейнера с расфасованным фаршем и торопливо набивали этим серо-белым, непонятно из каких частей туши сделанным месивом свои тележки. Из гастрономического отдела через весь магазин тянулась длинная очередь.
— Что дают? — задала я пожилой женщине ставший таким привычным последнее время вопрос и к своей радости услышала:
— Сыр!
— Сыр?! — не поверив, переспросила мама.
— Да, сыр! Постоим?
— Конечно! Он так редко бывает!
Для нас давно уже потеряло смысл название сортов сыра: голландский, эдемский, российский. Все названия слились в единое понятие безвкусной резинообразной массы под общим названием «сыр».
Мы встали в очередь. Самодовольная продавщица с лицом, про которое говорят «щеки со спины видать», небрежно кидала в окошко по пять-шесть кусков сыра. Люди протягивали к этим кускам свои руки, пытаясь поймать их, кто на лету, кто схватить с лотка. Но те, кто стоял уже впереди, стояли, как говорится, «насмерть». Они с силой отталкивали тех, кто пытался через их головы дотянуться до сыра, и только набив свои тележки, отъезжали, уступая место «для боя» следующим.
Очередь двигалась очень медленно. Вдруг окно закрылось. Все будто замерло. Свалка у окошка прекратилась. Прошло пять, десять, пятнадцать минут.
Окошко не открывалось. Люди стояли терпеливо, в жуткой духоте, обливаясь потом, как безмолвное стадо. Кто-то попытался вдруг что-то сказать, чем-то возмутиться, но его никто не поддержал. Люди привыкли молчаливо ждать, и они ждали. Чьи-то два малыша, подружившиеся между собой за эти двадцать минут, взяли с полки «сопутствующих товаров» красный пластмассовый трактор и катали его по полу. Люди тупо и безучастно наблюдали за их игрой. Одна женщина рассказала анекдот: «Приходит сын со школы домой, а мать его спрашивает: „Ты руки с мылом мыл?“ „Да“, — отвечает сын. „Ну, тогда чай будешь пить без сахара“». Почему-то никто не засмеялся. Так прошло тридцать пять минут.
Читать бесплатно другие книги:
