Камень судьбы Туров Тимур

Глеб только сейчас сообразил, что Алексей вышел из дома в одной футболке, и поежился – на улице был явный минус, дождь усилился и перешел в мокрый снег.

Добравшись до пустынной Малой Каланчевской улицы, они остановились в тени бетонного забора. Алексей выбивал зубами дробь и ругался. Глеб, вымотанный дракой в подъезде, пулей в подголовнике, своими страхами, оказавшимися отнюдь не беспочвенными, и безумной гонкой под «Раммштайн», с надеждой оглядывал улицу. Сесть в теплую машину и уехать отсюда казалось ему верхом мечтаний. О том, что будет завтра, послезавтра и вообще – потом, – он думать не хотел, да и не мог.

Акундин, чтобы хоть как-то согреться, начал приседать, хлопая себя руками по плечам.

– Может, куртку мою наденешь? – предложил Глеб.

– Я ее порву, ты ж дохляк, – пробурчал в ответ Алексей. – У тебя в сумке одеяло, часом, не завалялось?

– Полотенце есть, махровое.

– Сойдет.

Обернув верхнюю часть туловища полосатым зелено-желтым полотенцем, Акундин стал похож на солдата наполеоновской «Гранд армии», отступающего из-под Москвы. В этот момент на дороге появилась одинокая «девятка». Глеб перешагнул через бордюр и поднял руку. Водитель сбавил скорость, но, заметив за его спиной экзотически одетого Алексея, дал газу и умчался прочь, от греха подальше. Вслед «девятке» понесся отборный акундинский мат.

– Ты чего выпялился? – не выдержал Глеб, невольно подражая манере нового знакомого. – Иди к забору и стой там, понял? Подойдешь, когда я договорюсь.

– Ты мне порычи еще, порычи, – с угрозой ответил Акундин, но послушно убрел в густую тень.

Машину удалось поймать только спустя полчаса. Хозяину раздолбанного «Рено», классическому ночному бомбиле, было глубоко фиолетово, как выглядят его пассажиры, – лишь бы платили.

– Куда? – моргая слезящимися от недосыпа глазами, лениво спросил он.

«Поедем к Милке, – подумал Глеб. – Час на дорогу, потом перекусим и решим, как быть дальше».

Он назвал адрес, кивком согласился с объявленной бомбилой ценой и махнул Акундину – садись.

– Мы куда? – спросил Алексей, когда «Рено» тронулся с места.

– К Милке. Это моя бывшая девушка.

– Бывшая – это хорошо, – хмыкнул Акундин. – Красивая?

Глеб хотел ответить утвердительно, но, подумав, уклончиво сказал:

– На любителя. Рыжая.

– Рыжая – это тоже хорошо, – несмотря на бившую его дрожь, засмеялся Алексей. – Рыжие в постели – огонь! Или нет?

Ничего не ответив, Глеб отвернулся к окну. Ему не нравился этот человек, с которым его свела судьба. Судя по всему, он во всем был полной противоположностью Погодина. И то, что теперь они, как говорится, ходят в одной упряжке, Глебу тоже не нравилось…

Вепрь – Гюрзе:

Информация по Акунду будет утром. Что с клиентом?

Гюрза – Вепрю:

Все нормально, идем по следу.

К дому, где жила Милка Игнашевич, бело-желтой семнадцатиэтажке, торцом выходящей на Ленинский проспект, они подъехали только в половине шестого. Третье транспортное кольцо оказалось закрыто на ночной ремонт, а набережная у Кремля перекрыта милицией из-за аварии – какой-то обкуренный стритрейсер не справился с управлением, протаранил столб, тот рухнул поперек дороги, проломив чугунную ограду набережной и оборвав провода троллейбусной линии.

Милка вставала рано, она была классическим жаворонком, в чем тоже не совпадала с Глебом, любителем поспать. И как всякий жаворонок, утром девушка имела отличное настроение и видела все в радужном свете. «Никаких проблем не будет», – уверил себя Глеб и набрал номер квартиры на пульте домофона.

Под заунывные сигналы, доносящиеся из решетчатого динамика, он начал прикидывать, что станет говорить бывшей подруге. Перебрав в уме разные варианты, решил остановиться на самом простом:

«Мила, привет. Мы с товарищем – кстати, познакомься, Алексей – попали в неприятности. Мы поживем на твоей даче пару дней?»

Про дачу Глеб придумал только что, и это был, пожалуй, самый надежный вариант укрывища. Дело в том, что бревенчатый деревенский дом под Александровом принадлежал двоюродной тетке Милки, очень пожилой и грузной женщине, которая давно уже не покидала своей московской квартиры. Дачу она щедро отдала в распоряжение племянницы, пообещав, что после смерти дом отойдет Милке в собственность.

«Никто ни по одной базе данных не сможет вычислить нас на этой даче», – окончательно уверился в своем решении Глеб.

– Че твоя подруга, подмывается, что ли? – грубо спросил Акундин, пританцовывая от холода у подъездной двери. – Ты ж сказал, что она уже не спит…

Пожав плечами, Глеб перенабрал номер – с тем же результатом. Милки, судя по всему, не было дома, а это значило, что девушка ночевала где-то в другом месте. Глебу стало на мгновение очень неприятно, но он сам не понял, почему…

Москва просыпалась. В домах зажигались огни, дворы наполнялись бодрым шарканьем дворницких метел, из подъездов выходили люди с помятыми лицами, спешащие на работу. Милка появилась со стороны улицы. Голубая дутая курточка, спортивная сумка через плечо, рыжие волосы собраны в задорный хвостик – девушка бодро вышагивала по асфальту, стуча каблучками. Заметив Глеба, она улыбнулась:

– Су-уперский, ты! Каким ветром?

– Ты где была? – хмуро спросил Глеб.

– Да с девчонками тусили на покрутонах, – беззаботно отмахнулась Милка, но, словно вспомнив о чем-то, свела к переносице треугольные бровки: – А ты что, волновался? Волновался, да? Су-уперский, ты, может быть, даже ревнуешь?

Глеб не нашел ничего лучше, как глупо промямлить:

– Ничего я не ревную…

И тут в разговор вступил Акундин. Он весь преобразился, перестал дрожать, изящно перекинул полотенце через согнутую руку и изобразил галантный полупоклон.

– Девушка, вы прекрасны, как рассветное солнце на Ривьере. Не удивлюсь, если мой угрюмый друг в минуты страсти роковой именовал вас именно так – Солнышком. Кстати, позвольте представиться: Алексей, обладатель Кубка Москвы по паркуру. Позвольте вашу сумочку. О, я чувствую запах керосина! Вы увлекаетесь пойстингом? Что крутим? Аккордеоны, манкифисты, роллы? Или вы работаете со стаффами? А может, с пальчиками?

– Нет, что вы, – сощурила глаза Милка, в улыбке показывая мелкие зубы. – Я только учусь. У меня носочки-треники.

– На «Болоте» крутите? – Акундин полуобнял Милку, увлекая к двери и перейдя на доверительный бархатный басок. Девушка хихикала, звеня ключами.

– Обычно на «Болоте», там все рупоисты собираются. Иногда в Цэпе катаемся, но там сейчас сыро. Вы голодные, наверное? У меня борщ есть и салат. Су-уперский, ты чего застрял?

Последняя фраза относилась к Глебу, который потерянно топтался в стороне, от злости крепко стиснув зубы. Он не нашел ничего лучше, как спросить в ответ:

– А тебе разве на работу не надо?

– Ну что ты, Су-уперский, – рассмеялась Милка. – Совсем потерялся в своем вирте. Какая работа – у меня ж вольный график!

…Они сидели на чистенькой Милкиной кухне. Глеб уныло ковырялся ложкой в тарелке с борщом, исподволь наблюдая, как Акундин обволакивает рыжую хозяйку вниманием, ловко и умело расставляя разнообразные словесные силки, ловушки и западни. Алексей явно был докой по части слабого пола, причем большим докой, куда там Андрюхе-Брюхе с его «девушка, вы любите оргазм?». Больше всего Глеба бесило, что Милка, весело хихикая, точно крыска за Гамельнским крысоловом, покорно шла в эти ловушки, увязая в трясине профессионального флирта все глубже и глубже.

– Хватит жрать, – бухнул наконец Глеб, отодвигая тарелку. – Милка, нам…

– Фи, Су-уперский, какой ты грубый, – сморщила носик девушка. – Если ты наелся, это же не значит, что все остальные тоже. Алеша, вам налить добавки?

– Солнышко, мы же договорились – на «ты», – осклабился Акундин. – От добавки не откажусь, тем паче что борщ вкуснейший. Ты – отличная хозяйка, мои респекты и тонна зависти будущему супругу.

Милка смущенно хихикнула:

– Это по рецепту моей мамы. Она из Белоруссии, там все так варят.

– «Молодость моя – Бе-ло-рус-си-я», – пропел Акундин, принимая из Милкиных рук наполненную тарелку. – Слышь, Глеб Погодин, ты чего сычом сидишь, волком глядишь? Иди покури, что ли… С тобой рядом кусок в горло не лезет.

– А ты не жрать сюда… – начал Глеб и осекся, поймав Милкин укоризненный взгляд. Не выдержав, он вскочил и заорал: – Да пошли вы! «Сю-сю, Солнышко, му-сю-сю, отличная хозяйка». Тьфу, уши вянут!

И с грохотом отодвинув стул, ушел на лоджию – ему и впрямь до невозможности захотелось курить.

Спустя минуту туда притопал Акундин, завернувшийся в коричневый клетчатый плед. Он повязал его крест-накрест, стянув на груди узлом. Получилось что-то вроде безрукавки и мексиканского серапе одновременно. Странно было то, что Глеб не увидел крови от ран, которые нанес человек в черном Акундину. И Алексей уже почему-то совсем не хромал.

– Ты чего психуешь, боец? – сыто жмурясь, спросил он. – Я же ничего такого не делаю. И потом – сам же сказал, что Солнышко – твоя бы-ывшая.

Слово «бы-ывшая» он произнес в Милкиной манере, растягивая гласные.

– Она тебе не Солнышко! – процедил Глеб. – И плед этот, кстати, я ей подарил, понял?

– Дурак ты, Глеб Погодин, – отмахиваясь широкой ладонью от сигаретного дыма, зевнул Алексей. – Такая девка, самый сок – а ты быкуешь, красный вон весь, как омар. Не ссы, все путем будет. Давай лучше обмозгуем, что дальше делать. Ситуевина-то хрено…

Он замолчал, привлеченный чем-то внизу, во дворе. Крепко, до боли сжав плечо Глеба, Алексей перегнулся через край лоджии – и тут же отпрянул.

– И тут достали! Глубоко роют. Все, по коням!

– Что там? – Глеб, похолодев, тоже намеревался глянуть вниз, но Акундин уже тащил его в комнату, на ходу бормоча:

– Во влипли так влипли…

Они, толкаясь плечами, лихорадочно обувались в тесной прихожей, когда из кухни вышла Милка с мокрыми руками – девушка мыла посуду.

– Ой, мальчики, а вы куда?

– Потом расскажем, Солнышко! – фальшиво улыбаясь, заверил ее Акундин. – Очень нам сейчас нужно в одно место.

– Дверь никому не открывай, если что, вызови милицию! – уже из подъезда крикнул Глеб и тут же повернулся к Алексею: – Они ей ничего не сделают?

– Я-то откуда знаю, – буркнул тот, шагая к лифту. – Твои ж догонялы.

Но, увидев, как Глеб враз потемнел лицом, мягко добавил:

– Думаю, девка им без надобности. Они нас как-то чуют, врубаешься? На нас маячок есть какой-то. Пуля, что в машине, меченая была – это понятно. А у нас-то что? Или…

Он развернулся, схватил Глеба за отвороты куртки и тряхнул:

– Ты же мне не все рассказал, так? Добавить ничего не хочешь?

– Не хочу, – бестрепетно глядя в глаза Акундину, ответил Глеб. – Не хочу, но придется. Только не сейчас – история у меня длинная.

Зашумел лифт – кто-то, хотя почему кто-то – понятно кто! – вызвал кабину. Подъезд наполнился шорохами, сдержанным гулом – это снизу поднимались поимщики. Глеб вспомнил о «швейных машинках», пистолете, ноже и поправил себя: «Не поимщики, а убийцы!»

– Пошли наверх. Будем уходить через крышу, – распорядился Алексей. – Давай, братуха, шевелись!

Когда они добрались до последнего, технического этажа, у Глеба сердце буквально выпрыгивало из груди. Он пытался не отстать от длинноногого Акундина, но в итоге проиграл тому два лестничных пролета.

– Курить бросай, вставай на лыжи, – усмехнулся Алексей, перевязывая узел пледа. Во взгляде, который он бросил на задышливо присевшего на ступеньки товарища, явственно читалась неприязнь.

Железная дверь, ведущая на чердак, была заперта на увесистый навесной замок. Чуть выше белела бумажка – в свете борьбы с терроризмом все подсобные помещения жилых домов были опечатаны таким вот немудрящим способом.

– А дальше как? – приуныл Глеб.

– А дальше – так! – уверенно шагнул к двери Акундин.

Его и без того широкая спина вдруг точно раздалась, ноги изогнулись. Огромные ручищи вцепились в замок, и через мгновение он вместе с выдранным пробоем полетел на пол. Пинком распахнув дверь, Алексей махнул рукой:

– Погнали! Шевелись, боец, шевелись!

Вепрь – Гюрзе:

Сатра Акунд. Полных лет двадцать семь. Родители неизвестны. Предположительно, погибли в ходе Десятилетней войны. Принадлежит к так называемой группе «детей клана Ксенфа». Получил образование в Школе клана. Магические способности – ниже среднего.

Приметы: высокий, темноволосый, кожа смуглая, глаза карие. Особых примет нет.

Дополнительные сведения: ловок, подвижен, легок в общении, необязателен, импульсивен, азартен. Ведет беспорядочный образ жизни, склонен к случайным связям с женщинами из числа «коричневых». Среди сатра заслужил дурную репутацию забияки.

Основной заработок вне Пелены: работа инструктором по паркуру. Слабые способности к магии компенсирует отличным владением как холодным, так и огнестрельным оружием. Имеет высокую апелиду (степень) в боевом искусстве копоэйры – контра-местре.

Как продвигаются дела? По возможности возьмите Акунда живым. Он мне нужен.

Гюрза – Вепрю:

Ведем клиентов по остаточному магическому следу. Видимо, артефакт хранится вне блокирующего футляра. При удобном случае постараемся взять Акунда в соответствии с вашими пожеланиями, но – никаких гарантий дать не могу.

О том, что такое паркур, Глеб имел самые смутные представления: ну, есть такие парни в бриджах и кроссовках, бегают по городу, прыгают через парапеты, умеют не хуже Джеки Чана перемахнуть через любой забор, взобраться на крышу гаража или трансформаторной будки, сигануть с нее вниз, сделав сальто или какой-нибудь другой кульбит. Вроде соревнования по этому самому паркуру проводятся. Судьи намечают трассу, участники выходят на старт – и вперед. В какой-то молодежной телепередаче видел Глеб и короткий мастер-класс по паркуру, который проводил очень похожий на Акундина (а может, это он и был?) молодец, рассказывавший и показывавший, как надо перепрыгивать через заборы и взбираться на козырьки подъездов. В общем и целом паркур не казался Глебу чем-то этаким, явлением, событием в жизни человечества. Просто очередная придурь скучающей молодежи в обществе победившего потребления, типа скейтбординга или хип-хопа. Урбанистическая субкультура. Практическое применение имеет весьма своеобразное – паркур хорош, когда нужно быстро убежать от стражей порядка или враждебной молодежной группировки.

Но это все была теория, знания, почерпнутые из Интернета и телевизора. Оказавшись вслед за Акундиным на крыше, Глеб воочию увидел, что такое паркур.

– Делай, как я, – бросил через плечо Алексей и превратился в тень, стремительно заскользившую между бетонных надолбов вентиляционных труб, лифтовых будочек, антенн и прочих технических объектов, превращающих крышу обычного жилого дома в настоящую полосу препятствий.

Глеб некоторое время пытался держать Акундина в поле зрения и следовать его маршрутом, но, в очередной раз споткнувшись об антенную растяжку и больно ударившись коленом, плюнул и пошел так, как ходят по подобному неудобью все нормальные люди – перелезая через все, что ниже груди, и огибая прочие препятствия.

Акундину пришлось вернуться за Глебом.

– Ты охренел, дорогой товарищ?! – с ходу обрушился он на Погодина. – Они уже на техническом этаже, а ты телепаешься тут, как беременный утконос.

– Почему… ут… утконос? – задыхаясь, спросил Глеб.

Вместо ответа Алексей ухватил его за шкирку и одной рукой втащил наверх, пробормотав что-то про бога, который преподнес ему невероятный по ценности подарок, навьючив в напарники такого вот тюфяка.

– Видишь вон ту будочку?

Глеб кивнул.

– Это вход в крайний подъезд. Иди туда. Дверь я вышиб. Спустись до лифта, сядь и отдыхай. И еще – дай-ка мне телефончик свой…

– А ты? – Глебу очень хотелось отказать, но он не посмел или просто не хватило дыхания.

– Схожу гляну, что ж за персонажи нас гоняют. Не бойся, со мной все будет в порядке.

Глеб вновь кивнул. Теперь, после увиденного на крыше, он и вправду не боялся, что с Акундиным что-то случится. И еще он понял, что такое настоящий паркур…

Алексей вернулся через несколько минут.

– Валим! – коротко приказал он и загрохотал вниз по лестнице, на ходу набирая на мобильном чей-то номер.

– Алё, Додсон? Это Алекс. Извини, что разбудил. Нам с чувачком надо занырнуть по-глухому. Да, все по-взрослому. Требьен. Жди.

– А нас… нас не перехватят там… внизу? – изо всех сил стараясь не отстать, спросил Глеб, когда Акундин закончил разговор.

– Машин было две. Пятеро на крыше, я их покрутил-повалял маленько, ха-ха. Еще трое маячили вдалеке, они не успеют. Плюс два водилы. С ними, если что, я разберусь, а стрелять прямо там они не осмелятся. Прорвемся, боец. Наддай!

Они выскочили из подъезда и свернули за угол. Никто не пытался их задержать, никто не преследовал.

– Тачку лови! – сказал Акундин. – Нам надо на Якиманку.

Додсон, оказавшийся бледным, наголо бритым крепышом с модной бородкой, включил свет и отпер ржавую дверь, ведущую в подвал старого двухэтажного особняка, соседствующего с фешенебельным «Александр-хаусом».

– Алекс, там плита на роликах. Ну, ты помнишь. Спуститесь – и задвиньте за собой, чтобы мама родная не заметила.

– Все сделаем, как в аптеке, – с серьезным лицом кивнул Акундин.

– Давай, браза. Удачи тебе. Если кто будет интересоваться – я ничего не видел, никого не знаю. Но маякну на форуме в теме «Снаряжение» – мол, приходил покупатель, интересовался диггерской каской с двумя фонарями. О’кей?

– Спасибо, браза! Сочтемся.

Акундин, а следом за ним и Глеб пожали Додсону руку и спустились в подвал. Плита, о которой говорил крепыш, обнаружилась в самом углу обширного подземелья. Чугунная, толстая, она со скрежетом ушла в стену, открывая темный вертикальный лаз с железными скобами-ступенями. Глеб включил полученный от Додсона налобный фонарик, нагнулся над лазом.

– Глубоко…

– Лезь давай, – поторопил его Алексей.

Хватаясь руками за мокрые, изъеденные коррозией скобы, Глеб услышал, как Акундин задвинул плиту. Сверху посыпался мусор, кирпичная крошка, ржавчина.

Очутившись внизу, Глеб завертел головой. Синеватый луч налобника выхватывал из темноты низкие каменные своды, позеленевшие от времени, слякоть на земляном полу, пятна плесени, груды заросшей белыми грибами гнили. Сырой, тяжелый воздух содержал очень мало кислорода, приходилось дышать открытым ртом. Впрочем, это было даже к лучшему, так меньше чувствовался тошнотворный, густой запах тухлятины, неподвижно стоящий в подземелье.

– Нравится? – усмехнулся Акундин, спрыгнув в грязь рядом с Глебом.

– Мы что, вот тут будем прятаться?

– Жить захочешь – и в заднице у дьявола сныкаешься, – без тени улыбки ответил Алексей, подтягивая узел пледа. – Ладно, пошли. Нам еще топать и топать.

В низком тоннеле, которым брели Глеб и Акундин, гуляло эхо. Оно отражалось от каменных стен, дробилось на множество отзвуков, шелестело, забивая уши тяжким гулом, в котором слышались голоса давно умерших людей, когда-то, столетия назад, вырывших и обустроивших эти катакомбы. Тоннель вел под Москвой-рекой куда-то в сторону храма Христа Спасителя. Изредка попадались боковые ответвления, мрачные отнорки, перекрытые коваными, насквозь проржавевшими решетками.

– Тут где-то, наверное, и спрятана знаменитая «Либерия», – невольно понижая голос, сказал Глеб.

– Чего? – откликнулся идущий впереди Акундин.

– Библиотека Ивана Грозного.

– Если что и было, все давно превратилось в слизь, сгнило и пропало, – ответил Алексей. – Тут черви знаешь какие? В палец толщиной и длиной с руку. Человека обгладывают за ночь до костей. А крысы…

– Да ладно – крысы, – поежившись, нарочито бодро усмехнулся Глеб. – Чем они тут питаются-то?

– Мудаками вроде нас с тобой. Стой!

Акундин указал лучом налобника на проход, уводящий в сторону от основного тоннеля. На закопченной влажной стене Глеб заметил глубоко вырезанный в известняке знак: косой крест в круге.

– Нам туда, – сказал Алексей. – Слушай, что у тебя все время брякает, а?

– Замочек на куртке, – неуверенно ответил Глеб. – У него висюлька такая.

– Оторви. Задолбало уже – звяк-звяк.

Глеб зажал замок «молнии» в кулаке, на всякий случай подпрыгнул, проверяя, и отчетливо услышал тихий стук.

«Это не замок. А что тогда? Изумруд! Футляр открылся, камень выкатился из него и стучит», – догадался Глеб.

Он сунул руку в карман и нащупал пальцами гладкую и почему-то теплую поверхность камня. Не доставая изумруда, Глеб запихнул его в футляр и защелкнул крышку.

– Стой! – снова скомандовал Акундин. – Тихо! Тш-ш-ш!

– Что случилось? – еле слышным шепотом спросил Глеб.

– Не знаю… – Впервые с момента их знакомства в голосе Алексея послышалась неуверенность. – Как будто тише стало. Или темнее. В общем, хрень какая-то произошла…

Несколько секунд он стоял на месте, озираясь и прислушиваясь. Но кипучая натура в конце концов взяла верх над осторожностью, и Акундин тряхнул закудрявившимися от влажности волосами:

– Ладно, фигня это все. Пошли, до бункера уже немного осталось.

Это и вправду был бункер, настоящий, выстроенный, судя по датам на оборудовании, в конце пятидесятых годов на случай ядерной войны. Чтобы попасть внутрь, Глебу и Алексею пришлось вновь спускаться в вертикальную шахту, а потом прыгать с трехметровой высоты на кучу заботливо уложенных матов.

– Это диггеры постарались, – кивнув на маты, пояснил Акундин. – Тут у них убежище.

Глеб прошелся по бункеру, разглядывая толстенные двери с запорными штурвалами, бетонные своды, кабели, аккуратно уложенные на крюках-держателях, эбонитовые телефоны, попадавшиеся через каждые десять метров, пол, выложенный дырчатой металлической плиткой, лампочки в сетчатых колпаках. Аппаратура для фильтрации воздуха не работала, телефонные трубки молчали, в кранах не было воды, но электричество каким-то образом поступало в этот реликт давно завершившейся «холодной войны».

– Наверное, просто забыли провод какой-нибудь обрубить, – пожал плечами Акундин в ответ на вопрос Глеба и добавил: – Ничего не трогай. Это комната для совещаний. Вон дверь, а за ней комната отдыха. Там сухо и тепло. Выбери себе кушетку – и спи. Сюда никто не пролезет, я люк запер.

– А ты куда?

– Никуда. Посижу вот пару минут, помедитирую, ха-ха. Иди, тебе выспаться надо. Не забудь, с тебя еще «длинная история».

Глеб хмыкнул и отправился в комнату отдыха. Уже улегшись на жесткую кушетку – бункер был меблирован чрезвычайно аскетично, – в проеме не до конца прикрытой двери он увидел, как Акундин, сидя на корточках и сжав виски ладонями, раскачивается из сторону в сторону, что-то бормоча под нос. Потом усталость взяла свое. Глеб словно провалился в непроглядную пропасть…

И вновь ему пригрезился странный, удивительный сон.

Золотые масляные лампы, изготовленные специально для Повелителя Ойкумены, давали мало света, и в углах восьмигранного походного шатра залегли густые тени. Тускло поблескивало золотое шитье на парчовых занавесях. От запахов благовоний кружилась голова. Александр взъерошил волосы и стер со лба внезапно выступивший пот. Бешено колотилось сердце, руки сделались слабыми, точно у ребенка. Опять приступ! С трудом приподнявшись на лежанке, Царь царей потянулся к кувшину с вином. Сил наполнить кубок не осталось, и Александр, как простой пастух, припал к краю кувшина, глотая тягучую сладкую влагу в надежде, что она вернет былую мощь его телу. Он всегда пил вино неразбавленным, как и все македоняне. Греки за это называли своих северных соседей варварами. Где сейчас надменная греческая гордость? Там же, где и былая слава Персидской империи – у подошв его сандалий.

Глеб на мгновение удивился, откуда он знает столько, ведь никогда не интересовался этими делами, но удивление ушло, и он вновь потерял себя, растворился в видении…

Оторвавшись от кувшина, Александр повалился на подушки, заскрипел зубами. Проклятие! Через несколько дней его непобедимое войско должно выступать в поход. Непокорная Аравия ляжет под пяту Повелителя Вселенной, как легли десятки иных стран. Будут новые битвы, будут новые города, завоеванные его непобедимой армией. Будут и новые колодцы божественной мощи. Но, во имя Зевса, как он поведет в бой гетайров, если у него нет сил поднять руку, чтобы ударить в медный щит и вызвать слуг?

«Колодцы Вавилона отвергли меня! – В отчаянии Александр скомкал слабеющими пальцами шерстяное покрывало. – Равно как и колодцы других городов. Камень, проклятый камень! Без него мне не вкусить божественной силы, не испить земной мощи, что вновь позволит показать всем народам, что я, Александр, – Великий и равных мне нет среди живущих».

Горячее винное тепло побежало по жилам, отяжелив веки. Дрема пришла исподволь, как осенние тучи с гор. Александр начал дышать ровнее, пальцы разжались. Он погрузился в воспоминания, точно в прохладную воду бассейна для омовений…

Камень, удивительно крупный изумруд с круговыми насечками, ему подарила мать, царица Олимпиада, когда юному Александру едва исполнилось восемь лет.

– Это Слеза Зевса, – сказала тогда она.

– Разве Громовержец может плакать? – удивился Александр.

– Да. Но он делал это лишь однажды, когда скорбел о смерти своего сына и твоего предка Геракла. Это тайна, поэтому никогда и никому не показывай камень. – Мать помолчала и добавила: – Если древние сказания не лгут, то камень принесет тебе все, чего ты только пожелаешь!

С тех пор он никогда не расставался с изумрудом, хотя до конца понял, что это за камень, только когда остался за отца управлять Македонией. Змеиное отродье, фракийцы из племени медов, подняли восстание, и их войско пошло на столицу страны, Пеллу, грабя и предавая огню все на своем пути. Александр тогда собрал воинов отца и повел их в бой, уверенный в победе. Уверенность эта росла час от часу и ко дню битвы укрепилась в нем настолько, что он первым бросился на врага, увлекая за собой остальных бойцов. Меды были вырезаны все, до последнего человека. Вернувшись в Пеллу, Александр вдруг почувствовал страшное опустошение. Он буквально валился с ног, побледнел, и испуганные советники отца решили, что сын царя ранен или отравлен. Но это был не недуг. Повинуясь указаниям матери, Александр спустился в пещеру на окраине города и там впервые вкусил земной мощи из колодца богов. Когда он вновь обрел силы, мать сказала:

– А теперь возьми в руку Слезу Зевса и своим именем запечатай колодец. И покуда ты не пожелаешь, этим источником не воспользуется никто.

– Кто еще знает о колодце? – спросил Александр.

– Твой отец, – усмехнулась Олимпиада. – Но я выкрала у него камень, и больше он не сможет черпать здесь силы для своих бессмысленных походов, для всех этих девок из покоренных стран и бесстыдных пирушек.

Отец… Странный человек, так и не понятый Александром до конца. Странный – и страшный! Как он ревел, как рубил мечом равнодушные камни у входа в пещеру, когда вернулся из похода! Но боги не открыли ему пути к колодцу. Филипп слабел, и слабость будила в нем все большую ярость. Он убивал друзей, придворных, слуг, коней, собак и сжег собственный дворец. Отвергнув мать Александра, царь спал с наложницами из покоренных областей Эллады, затем женился на юной Клеопатре, дочери вассального царька Аттала. А потом… Потом отец умер, умер на мече, как и подобает всякому царю из рода богоподобного Геракла. И Аид ведает, кто направлял этот меч – рука телохранителя Павсания или воля Александра.

– Нет! – выгнувшись дугой на лежанке, прохрипел Царь царей. – Я не убивал его! Это все персы, это все Молос, это все мать…

На крики в шатер вбежали слуги. Александр обвел их мутным взглядом, потребовал еще вина и велел убираться.

Слеза Зевса пропала во время перехода через пустыни Гедрозии, когда войско Александра возвращалось из Индии. Во время страшной песчаной бури, в которой погибло несколько тысяч воинов, Александр оказался погребенным под слоем песка. Тогда и исчез камень. И колодцы божественной мощи, запечатанные именем Повелителя Ойкумены, стали ему недоступны, а новые нужно было завоевывать. И тогда он решил идти на Аравию.

Вновь воспоминания унесли его в прожитое, в то время, когда он был еще совсем молод и полон сил. После трех лет боев и походов его армия перешла реки Тигр и Евфрат, вступив, наконец, в коренную Персию – на мидийские равнины. К тому времени были найдены и щедро поделились с Александром мощью богов десятки колодцев. Все их он запечатал своим именем с помощью Слезы Зевса. Все они отныне принадлежали лишь ему одному.

Владыка Персии Дарий собрал величайшее в истории войско, чтобы остановить дерзкого македонянина. Глупец! Он не знал, что нельзя противиться мощи богов. У деревни Гавгамелы Александру принесли весть о персидской армии.

– Вперед! – весело приказал молодой царь. – Поторопим наших коней, чтобы победа не смогла ускользнуть!

Ночью в палатку к Александру пришел Парменион. Старый, верный пес Парменион, который водил в бой конные илы македонян еще при Филиппе.

– Вся равнина между Гавгамелами и Арбелой освещена огнями персидского войска, – с тревогой сказал он. – У нас всего семь тысяч гетайров и менее тридцати тысяч сариссофоров. Нам не одолеть Дария в открытом бою! Царь, давай нападем сейчас, внезапно, пока персы не выстроились в боевые порядки и…

– Я не краду победу! – рассмеялся Александр, под плащом поглаживая изумруд. – Ступай. Перед битвой нам всем нужно выспаться.

И он действительно уснул, и сон его был легок, светел и крепок. Так крепок, что, когда на рассвете тот же Парменион, удивленный отсутствием царского приказа к построению войск, явился в палатку, Александр все еще спал.

– О царь, почему ты спишь сном победителя, когда сражение – впереди? – спросил военачальник.

– А что? – улыбнулся ему Александр. – Разве ты не считаешь, что мы уже одержали победу, хотя бы потому, что не должны более бродить по этой огромной и пустынной стране, преследуя уклоняющегося от битв Дария?

А потом был день. И было сражение, которого еще не знала история.

– Гавгамелы и Арбела станут моими Левкетрами и Мантинеями, – заявил Александр, разводя отряды пеших и конных воинов на позиции.

– Эпаминонд беотийский был великим воином, – осторожно согласился Парменион, – но он воевал со спартанцами, у которых не было такого подавляющего перевеса в людях…

– Число врагов не имеет значения, – перебил его царь. – Важно правильно распределить силы. Гетайры и гипасписты встанут на правом фланге. Все илы и хилиархии, все до единого. Я сам поведу их. Ты возглавишь остальное войско и будешь биться насмерть – это мой приказ. Собери всех, кого только можно, до последнего пельтаста. Сариссофоров выстроим в центре, легкую конницу разместим позади них. Лагерь бросить! Если мы победим – он не достанется врагу. Если потерпим поражение… Зачем нам тогда лагерь? Во имя Зевса и пращура нашего Геракла – за дело!

Когда огромная масса персов, поддерживаемая колесницами и слонами, устремилась на македонян, Александр сразу бросился в передние ряды, отвагой и мужеством подавая пример остальным. Соединенная мощь божественных колодцев бурлила в нем, переполняла, делая движения стремительными, как полет коршуна, а удары – неотвратимыми, как бросок кобры.

Воины шли за царем, не думая о смерти, и их встречный натиск устрашил персов, заставил остановиться и отступить. И тогда Александр сам ринулся на сонмище врагов, круша все на своем пути. О, как вопили воины Дария, отчаянно пытаясь избежать смерти от мечей и копий македонян! Хрипели кони, роняя с морд пену на пропитанную кровью землю. Даже боевые слоны устрашились ярости Александра. Их трубный рев потряс поле битвы, и это было подобно пению божественных труб, возвестивших Дарию о начале конца его царствования.

Парменион выполнил приказ царя. Он выстоял под ударами персов ровно столько, сколько было нужно, чтобы гетайры Александра разметали конницу Дария, вышли в тыл персидской армии и ударили в самое ее сердце. Это был решающий момент сражения. Скифская конница Дария, обойдя фалангу, вышла к лагерю македонян. Не встретив там ни одного человека – Парменион поставил в строй даже кашеваров и погонщиков ослов, – скифы принялись грабить обоз вместо того, чтобы атаковать врага.

Александр во главе своей агемы, где были только лучшие и преданные всадники и сам Черный Клит, почти пробился к колеснице правителя Персии и даже видел его – крупного бородатого мужчину в высоком золотом шлеме. В грохоте битвы, в треске копий, в звоне мечей и пении стрел их взгляды на мгновение встретились, и Дарий увидел глаза своей смерти. Уже не думая о войске, он обратился в бегство, а следом побежала и вся армия. Македоняне гнали персов всю ночь, до рассвета, пока их кони не начали плакать и падать от усталости…

Память о пережитом триумфе разогнала застоявшуюся кровь. Александр очнулся и, раздувая ноздри, сел.

«Сейчас позову Пармениона, Черного Клита, Филоту, Гефестиона, Еригея, Никанора, Птолемея, Гермолая, Деметрия… Выпьем вина… Нет, не просто выпьем – мы напьемся допьяна, надеремся, как бывало! Пусть зажарят десять быков – Царь царей будет праздновать победу над своими врагами!»

– Врагами… – вслух проговорил Александр. – А кто мои враги? И где мои друзья?

Беспощадная совесть немедленно напомнила:

«Пармениона ты велел казнить по подозрению в заговоре. А Филоту, сына старого полководца и твоего друга, казнил еще раньше. Помнишь, как его пытали, чтобы добиться имен других заговорщиков? Помнишь, как под ударами бичей мясо слезло с его костей? Но он молчал, ибо не хотел оговаривать безвинных, потому что никакого заговора не было!»

– Замолчи! – крикнул Александр.

«А другой твой друг, Черный Клит… Верный Клит, надежный Клит, Клит-спаситель. Где он? Ты убил его! Сам, своей рукой! И за что? За правду. За слова, которые он передал тебе от имени ветеранов войска, – что царь слишком увлекся пирами и женщинами, забыв о тех, кто погибал за него по всей Азии…»

– Замолчи! – прохрипел Александр.

«Гефестион умер в Экбатанах всего восемь месяцев назад. А знаешь, почему он умер? Его убило вино, которым он напивался допьяна всякий раз, когда слышал, что царь забыл о своем верном друге и не хочет его видеть. А знаешь, сколько раз он слышал это? Каждый день, дважды в день, трижды в день!»

– Замолчи! – выдохнул Александр.

«Еригей, Никанор, Птолемей, Гермолай, Деметрий… Никто не явится на твой зов. Все они мертвы. Их убил ты. Твоя воля, твои желания, а иногда и твои прихоти. За что ты казнил Гермолая? А Деметрия? А помнишь ли ты юного Филиппа, сына Агафокла из Пеллы? Того самого, что умер от изнеможения, потому что ты приказал ему бежать за твоим конем, держась за стремя, а он был так предан тебе, что не смел ослушаться? Ты – убийца друзей…»

– Боги… – прошептал Александр из последних сил. По его впалым щекам потекли слезы. – Я стал как отец, когда у него… Когда я запечатал колодец в Пелле. Значит, и мой смертный час близок…

Через три дня Повелитель Ойкумены, Царь царей, богоподобный Александр Великий умер. Последними его словами были: