Игра по чужим правилам Усачева Елена
– Что?
Черты лица у Курбановой заострились, кончик носа побелел. Ира пропустила тот момент, когда Ленка кинулась на нее с кулаками. Острая боль в груди и лице заставила увернуться, выставить вперед руки.
– Все в чужие игры играете! Ничего своего! – кричала Ира, пытаясь отпихнуть от себя Ленку. Но Курбановой стало слишком много. Она заполнила собой все вокруг.
– А ты мое не трогай!
Слова были какие-то всё не те. Словно из сериала, кем-то написанные.
– Хо-хо! – пронеслось над головами.
– Девки! Жги!
Радостно заулюлюкал десяток голосов.
Ира зажмурилась, сжавшись. И вдруг стало легко и светло. Все закончилось.
Щукин с Митькой держали Ленку за руки. Веселый Максим хохотал, его кудрявая башка пряталась за плечом высокого Димки. Девчонки охали.
– …азие! – долетело до Иры.
Она осторожно выглянула из-под рук.
– Девочки! Как вы можете! – пылала праведным гневом химичка.
– Дура! – оставила за собой последнее слово Курбанова. – Ты еще пожалеешь! Никто с тобой разговаривать не будет!
И стала продираться сквозь толпу одноклассников к выходу.
Ира медленно встала. Болела спина. На парту она, что ли, упала? Локоть тоже отбила. Воздух из груди выходил с хрипом – Ленка ухитрилась ее здорово ударить. И еще что-то было с лицом, потому что левая часть странно себя ощущала. Как при уколе анестезии у зубного врача. Улыбка сводила мышцы, кривя губы. Хотелось помочь себе руками, чтобы лицо не исказилось в неправильной судороге.
– После уроков классный час! – монументально сообщила химичка и зацокала каблучками на выход.
Народ стал быстро расходиться. Ира отлипла от парты, на которую всю короткую учительскую речь опиралась.
– Чего подрались-то? – поплыл над уходящими вопрос.
– Щукина не поделили, – возник логичный ответ.
– Ой, было бы что делить…
– Позарилась на чужое. И что все за Щукиным бегают?
– Так ей и надо. Ленка еще мало врезала. Если бы у меня уводили парня, я вообще убила бы.
– Она давно нарывалась, все мучила Ленку.
– Так ей и надо.
– Так надо!
– Чего, правда из-за Щукина? – Толпа схлынула, оставив Ходасян, все так же сидящую на своем месте, с восторгом глядящую на Иру.
– Курбанова из-за него. – Лицо нехотя оживало. Ира пощупала себя. Глаза, нос, уши на месте. Остальное пришьем.
– А ты?
– А я просто так.
Странно, но ей и правда, стало легче. Гораздо. Не было больше обиды, болезненных воспоминаний. Понять бы только, что с лицом и что случилось со спиной. Зеркальце выдало оптимистичную картину хорошего синяка. Вот сестра-то обрадуется. Боевые раны – они украшают.
Очень хотелось сбежать. Чувство долга, атавистичным отростком повисшее на душе, не давало это сделать. Самое время было идти к Щукину и просить, чтобы он за нее заступился. В конце концов, не она свару начала.
Но Курбанова мастер выворачивать ситуации в свою пользу.
Так и вышло. На классном часе силы тут же разделились. В классе все стали садиться не как на уроках, а свободно. И вдруг оказалось, что на ряду около окна Ира осталась с Ходасян, которая, еще не разобравшись что к чему, заползла на свое место. Да Митька, пришедший позже всех, обнаружил, что других мест нет, как сесть за парту напротив учительского стола. Перед Ирой.
Ленка многозначительно хмыкала. Девчонки смотрели на Иру с презрением. Ее и так недолюбливали, а тут всем в красках рассказали, какая Лисова плохая, мстит подруге за старые обиды, парня уводит. Конечно, все сплотились против врага. Парней потянуть за собой было делом простым, никто не хочет криков и скандалов, а хочет спокойно списывать домашку и получать подсказки у доски. Им просто приказали, они просто сели, куда было сказано. И вот сейчас вели себя тихо, отводили глаза, мол, прости, так получилось. Зазевавшимся, негромко напоминали: «Зотов, куда пошел?» И Зотов послушно подхватывал сумку и переходил с ряда на ряд. «Липатов, далеко собрался?» И он уже никуда не собирался, только забывчиво спрашивал: «А чего?» – но сам уже клал сумку на парту около стены. Щукин ходил как привязанный. Привычно избегал проблем. Тряпка! Интересно, что Курбанова наплела парням? Пообещала вселенские проблемы? Народу по большому счету плевать. Им просто связываться не хочется. Тише сидишь, дольше проживешь. Закон бабочек. Курбанова включила НЛП и загипнотизировала всех, как Каа бандерлогов. И вышло, что не они против Лисовой, а Ира против них. Они идут правильной дорогой, одноклассница мешает им это делать. Они твердят, что сейчас день, а она доказывает, что ночь, и они не знают, что с этим делать.
Химичка нервно бегала перед доской, выплевывая из себя общие положения – что такое гимназия, что такое честь, как надо себя вести.
Дверь распахнулась, впуская завуча. Игорь Дмитриевич был широк. Он плыл вперед, как всегда, погрузившись в себя. За толстыми линзами очков терялись глаза. В школе он вел литературу. Учителем Игорь Дмитриевич был великолепным, одним из немногих, кто умел и любил говорить со школьниками. И они говорили с ним в ответ. О князе Игоре и о Ярославне, о страхах тургеневских детей из «Бежина луга», о любви и предательстве.
– Что-то вы с сентября взялись? – устало начал завуч, посмотрев, как всегда, поверх ученических голов. – Садитесь, – махнул он пухлой рукой и на мгновение театрально задержал этот жест. Очнувшись от своих мыслей, Игорь Дмитриевич дошел до стола, повернулся.
Класс загрохал, садясь. Все тут же занялись своими делами, лишь пара робких взглядов была направлена в сторону учительского стола.
– Понятно, – сказал завуч с легким придыханием полного человека, устраиваясь на стуле. – Ну, рассказывайте, дети мои, чему научились за прошедшие два месяца.
Повисла тишина. Хорошая тишина класса, когда никто ответа не знает или не догадывается, что от них ждут.
– Игорь Дмитриевич, это какое-то безобразие… – заполнила образовавшуюся пустоту химичка.
Завуч прищурился, соглашаясь с коллегой, однако на нее не посмотрел. Его не интересовало мнение учителей. Ему хотелось слышать класс. Но дети молчали. Они уже своим разделением дали понять: извечное осеннее бурление вылилось в развал, в бунт, и надо было осторожно пройти по границе разрыва, соединяя расколовшееся.
– Безобразие, безобразие, – устало согласился завуч. – Ну что, други мои, это все, чему вы научились в гимназии? – Он повел рукой, показывая, как неравномерно распределились силы. – Все против троих. Меньшинство, конечно, не право, потому что ошибаться большинство не может.
Курбанова с раздражением смотрела на учителей. Она готовилась защищаться, доказывать, что Ира начала драку первая и, хоть Лисова внешнего ущерба имеет больше, пострадала в первую очередь Ленка. Но слова завуча сбили ее с мысли.
– Я не с ними! – поднял руку Парщиков. – Мне просто места нет.
– Это понятно! – качнулся всем телом завуч.
Знакомое движение – он начинал распаляться, заводиться. В таком состоянии мог говорить часами. О Бродском и Довлатове, о Стругацких. О романе «А зори здесь тихие». Даже Пришвин с Паустовским в его рассказе превращались в фейерический калейдоскоп.
– У вас пока ни у кого своего места нет. А общие правила вы соблюдать не желаете. Так?
И снова была тишина. Но не та, где каждый хочет что-то сказать, не решаясь начать первым. Это был звук пустоты.
– Ну, вот скажите мне, чему вас в гимназии учат? – Игорь Дмитриевич не замечал отчужденности вокруг себя. Как учитель, он привык вытягивать ответы. – Митя, пожалуйста!
Парщиков оторвался от своего дневника.
– Писать и считать.
Его ответ заставил всех зашевелиться.
– Хорошо, Митя! А еще?
– Вычитать и умножать, – добавил ободренный Парщиков.
– Тоже неплохо, – активно закивал завуч и повернулся ко второй половине класса. – А еще? Варвара! Что ты там прячешься?
– Еще общаться… – протянула анемичная Вава.
– И это верно, – снова качнулся Игорь Дмитриевич. – А еще? Максим! Ну, ты-то знаешь наверняка!
– Дружить! – выпалил Максим и засмеялся. Класс загудел, обсуждая, кто научился дружить, а кто нет.
– Вот видите, как хорошо, – повел рукой завуч. – Все вы знаете! Но ведь главное – не то, чему вас учат, а чему вы учитесь! Курбанова, скажи, пожалуйста, чему ты научилась за годы, проведенные в школе.
– Писать, считать, – протянула Ленка.
– Это ты. А вот Щукин научился ходить по стенам и выбираться из окна пятого этажа, – перебил ее Игорь Дмитриевич.
Все снова притихли.
– Не выходил я никуда, – протянул Лешка негромко, но в возникшей тишине его все хорошо услышали.
– Значит, в гимназии вы научились быть фокусниками! – хлопнул обеими ладонями по столу завуч. – А знаете, еще чему вы научились?
Он оперся руками о стол и смотрел на девятый класс. Все с тревогой следили за его движениями. Каждый боялся, что именно на нем остановится тяжелый взгляд из-под толстых очков.
– Вы научились ненавидеть друг друга, лгать и лицемерить. По мелочи. На крупное у вас фантазии не хватит. А еще вы научились стаей нападать на одного, презирать тех, кто на вас не похож. Но вы умеете удивлять. И знаете чем?
– Своими знаниями. – Начавший говорить Парщиков уже не мог остановиться.
– Знаниями своими вы поражаете! – легко согласился завуч. – Особенно их глубиной. Нет. Леша, ты не догадываешься, о чем я говорю?
Щукин медленно поднялся и посмотрел в стену.
– Да ты уж сиди, – остановил его Игорь Дмитриевич. – Тебя и так последнее время слишком много. Что, дорогой мой, не знаешь ответа?
– Не знаю, – легко отозвался Лешка.
– А мы ведь договаривались, что вы этих слов произносить не будете!
Щукин не отзывался. Смотрел в стенку с каменным лицом, всем своим видом изображая, что его здесь нет. В классе больше не было первоначальной тишины. Легкий шелест слов летал над головами девчонок, парни хмыкали, слишком громко вздыхала Ходасян. Митька демонстративно вырвал страницу из ежедневника и смял ее.
– А то, что все правильные слова вы знаете. Что подводить – нельзя. Что обманывать – нехорошо. Что там у нас еще есть? Подскажите. Ну, Люба.
– Не воровать, – раздался робкий голосок.
– Хорошо. Коля, ты!
– Не драться.
– Ну, вот видите! Но это ведь скучно, правила соблюдать?
– Конечно, скучно, – по инерции крикнул Дима, купившись на тон учителя.
Класс засмеялся, но Игорь Дмитриевич не стал ждать.
– А еще вы все хотите прожить свою жизнь честно и правильно. Не такую, как ваши родители и учителя. Ваша жизнь будет другая, ведь так?
Гул голосов нарастал, но никто отдельно выступать не спешил.
– Да ничего у вас не будет. Все то же самое.
Народ уже спорил друг с другом, не слушая учителя.
– Все правильно. – Игорь Дмитриевич прикрыл глаза. – У вас очень хорошо получится жить в мире взрослых. Вы уже маленькое отражение этого мира, его копия. Что вам обычно говорят про жизнь? Что она груба и жестока. Вы для нее хорошо подходите. Ну а те, кто не сможет подстроиться под ваши правила, будут вами изгнаны, а потому проживут свою жизнь. Сложную, с постоянными попытками подстроиться под вас, с неудачами, но по-своему счастливую.
– О! – снова поднял палец Митька.
– Парщиков, не надейся, – покачал головой учитель. – Ты – с ними, хоть и сидишь на другом ряду. А вы живите своей стаей, с вами уже ничего не сделаешь.
– Почему это не сделаешь? – протянул Дима, который ничего не понял.
– Выросли потому что.
Литератор встал, заставив класс грохнуть – задвигались стулья, заскрипели парты.
– У Оскара Уайльда есть хорошая фраза о том, что каждый ребенок мечтает прожить не так, как его родители, но в какой-то момент он понимает, что ему дано не более чем всем вокруг. И тогда очень хочется послать эту жизнь к черту, наделать глупостей, чтобы ни в коем случае не походить на тех, кто уже прожил свою жизнь. Но во всех своих поступках вы только повторяете других. Поверьте, это выглядит глупо. Чем больше вы отталкиваетесь от жизни взрослых, тем больше ее в вас обнаруживается. Лена, что ты сейчас хочешь доказать?
Курбанова вздрогнула. За всеми этими словами как-то забылось, зачем они вообще здесь собрались.
– Лисова была первая! – выпалила она.
– Судя по ее синякам, драться она начала лицом! – усмехнулся Игорь Дмитриевич.
Класс засмеялся, оживая.
– Думайте, думайте своей головой. Не будьте стадом. Идите своей дорогой. И пусть она не будет ничью повторять. Не бойтесь совершать свои ошибки. И вспомните, что вы люди, а в каждом человеке изначально заложены сострадание и понимание. Всем вместе – это очень удобно. Одному сложнее. Но зато это будет ваша жизнь, а не чужая. Курбанова, ты уверена, что готова отвечать за каждого, кого подбила к этому бойкоту?
– А чего мне за них отвечать? – Ленка поняла, что проиграла, и даже не пыталась сопротивляться.
– Да мы сами по себе!
– Вот еще, – попытались подать голоса мальчишки.
– А раз не готова, то не играй в игры, с которыми не справляешься, – жестко произнес завуч.
– Чего не справляюсь-то? – буркнула Курбанова. В чем-то она была права.
– Да, не справляешься! Все ваши любови и страдания шиты белыми нитками. Вы уж разберитесь со своими сердечными делами. А то пока всех не перебьете, не успокоитесь.
– Это точно! – зычно отозвался Димка и толкнул стоящего рядом Максима. Им обоим еще далеко было до первых влюбленностей.
– Хорошие вы были ребята, пока маленькие, – тихо заговорил Игорь Дмитриевич, заставляя всех замолчать, чтобы услышать слова учителя. – Выросли, стали никакими. Лисова! Я не буду предлагать кому-то у кого-то просить прощения и мириться. В конце концов вы сами разберетесь. Школа вам не нужна. Но и ты не подставляйся. Это и твоя вина, что все так получилось.
Ира медленно села. Она? Виновата?
– Пока не поздно, учитесь договариваться и вообще – говорить друг с другом. А еще слышать и принимать чужую точку зрения.
– Как будто взрослые нас слышат! – буркнул Митька.
– Слышат. Не всегда, но слышат. А вы не берите у нас плохое. Попробуйте взять что-то хорошее.
– А оно у вас есть? – Парщиков уже хамил.
– Есть. Поищите. До свидания.
Он ушел, так и не сказав, кто во всем этом виноват, не призвал к ответу. Все смотрели друг на друга, словно примеряясь, к кому слова завуча больше относятся. Получалось, ни к кому. Или ко всем?
– Ты поняла, что он сказал? – повернулся к Ире Митька.
– Что ты дурак, – устало отозвалась она.
Глава одиннадцатая
Любовь прошла, завяли помидоры
Последняя запись на вырванных листочках:
«Три фигуры выступили из темноты. Они и были порождением ночи. Выдали идущих шаги. Гулкие шаги между притихших домов. Где-то там, за стенами, за зашторенными окнами было светло, уютно и мирно. А здесь – ветер, тьма, эти трое. Она остановилась, соображая, успеет ли убежать. Но бежать назад было страшно, особенно поворачиваться спиной к тем, что шли на нее. Словно у них был пистолет, из которого непременно выстрелят. А ведь еще неизвестно, что собираются делать эти трое. Может, просто идут. Гуляют.
– Эй!
Она попятилась. Они идут к ней!
– Стой!
А вот теперь самое время бежать! Минуту назад – усталость, раздражение, мысли о школе. Сейчас – скорость. Она неслась обратно к автобусной остановке, а за ней грохотал сам город.
Не успеет!
Споткнулась, подвернула ногу, неловко обернулась – не поняла. Она упала, но боли не почувствовала. Она видела приближающиеся ноги.
Помогите!
Его шаги были бесшумны. Он просто появился, и те, другие, остановились. Была драка, нет, она не заметила, только те, плохие, исчезли. А он подошел, протянул руку, чтобы она могла встать.
– Проводить? – спросил он негромко.
И она согласилась».
Все ушли. Ира поначалу тоже собиралась домой, встала, выпуская Ходасян, но потом опустилась обратно на стул. На нее напала лень. Все, что ждало ее за дверью, было понятно.
– Рано вас Игорь Дмитриевич освободил, – ворчала химичка. – Надо было оставить посидеть весь урок, как раньше делали. Дело до драки дошло, а закончилось все пятиминутным разговором. Это же ЧП. А он…
Чтобы не прерывать ход учительского монолога, Ира кивала. Вот бы она ушла. Хорошо бы посидеть одной, в тишине. Не шевелясь.
– Скоро полугодие заканчивается, об экзаменах надо думать, а у вас ветер в голове.
Кивок.
Химичка вдруг пристально посмотрела на Иру.
– Возьми пудру, спрячь свою красоту. – На парту перед Ирой легка синяя пластиковая коробочка. – Из-за чего подрались-то? Неужели из-за Щукина? Вот балабол. И чего за ним Курбанова бегает?
– Не из-за Щукина. Она меня с днем рождения не поздравила, – буркнула Ира, вертя в руках незнакомую конструкцию – никак не могла понять, с какой стороны замочек у пудреницы.
– Путаные вы. – Химичка открыла коробочку, коснувшись ученицы холодными руками. – Ерундой страдаете.
Ира посмотрела на свое отражение. Ничего особенного. Сквозь кожу пробивается легкая синева. Возможно, к вечеру все станет заметнее.
И вдруг химичка предложила посидеть в классе.
– Я уйду. Чтобы тебя никто не тревожил, кабинет закрою. Через полчаса вернусь, захочешь, пойдешь домой. Нет, еще посидишь.
Вот бы на ночь остаться. Тут, наверное, привидения замученных учеников по коридорам бродят…
– Ну все, сиди.
В замке щелкнул замок. Каблучки отбили удаляющуюся дробь по лестнице.
Ира отодвинула стул, пробираясь к окну. Ноябрь был уныл. Улица устало помигивала слипающимися ресницами голых веток. Никого. Мокнет под дождем площадка, мокнут дома, мокнут деревья. А на море под этим же дождем мокнут корабли. И сам город, вдруг превратившись в такой корабль, стронулся и поплыл… не к горизонту, а на край света, за которым мрак.
За спиной грохнуло. От неожиданности Ира чуть не снесла цветы с подоконника.
На пороге лаборантской стоял Щукин. В руке у него была швабра.
– Ты решил на пару с Курбановой меня прибить? – Других версий такого явления не было. Вместо швабры ему бы косу – вылитая смерть. По крайней мере, такой же бледный, как ненавидимая всеми вестница печали.
– Сделай одно дело.
Займись делом, порисуй мелом, возьми лопатку, вскопай грядку…[4]
Ира молча смотрела на одноклассника.
Щукин полез в свой чемодан, уронил швабру. Рюкзак в его руках крутанулся, упал на пол с глухим стуком.
– Бомба, что ли? – в Ире проснулось любопытство.
– Две! – Лешка сидел над рюкзаком, не зная, что с ним делать дальше. – Там, короче, это… рассыпалось.
Цветок фиалки. Он лежал на дне, опрокинувшись на бок. Зеленые мохнатые листики набрали в ворсинки земли. Как и учебники с тетрадями. Из коричневой горки торчал одинокий карандаш.
– Это у тебя чего?
– Кактус, – буркнул Лешка, запуская руки в рюкзак. – Помоги собрать.
– Это то, что ты в прошлый раз стащил? – стала догадываться Ира.
Скандал в сентябре, Щукин с Пулейкиным вылезают из класса через окно. Все было, наверное, так же. Химичка оставила их и закрыла класс. Щукин стащил фиалку. Ту самую, что принесла Лика. Теперь вернул. Любовь прошла, завяли помидоры. Жалко. Красивая была история. Все кругом придумывают свои истории с печальным концом.
– Сделай так, чтобы он не загнулся. – Лешка искал, куда бы поставить перепачканный в земле горшок, и не придумал ничего лучше, как устроить его на учительский стол.
– Землю выгребай, – скомандовала Ира, отодвигая подальше учительские тетради и учебники. Но Щукин вновь отличился, перевернув над цветком рюкзак.
Сначала посыпалась земля, потом рухнули учебники с тетрадями, отбив Ире запястье. Последним по полу покатился одинокий карандаш.
– Знаешь, сколько тебе это будет стоить! – взвыла Ира.
– Желание, – кивнул Лешка, заглядывая внутрь своего чемодана. Он собирался еще немного потрясти его над фиалкой, но Ира дала однокласснику подзатыльник и отправила к раковине. От рукомойника он вернулся все с той же шваброй. Хозяйственный.
Ира руками клала землю обратно в горшок.
– И откуда ты только такой взялся? – ворчала она, замечая, что влажная земля оставляет неприятные разводы на столе.
– От мамы с папой. – Лешка кидал учебники в рюкзак.
– Они у тебя инопланетяне! – Ира отобрала у Щукина тетрадку – из нее сыпалась земля. – Чего ты с этим горшком таскаешься?
– Отдать хотел, а потом передумал. Ей и правда не нужны все наши воспоминания. – Лешка пнул ногой карандаш.
– А как же Курбанова? – Показательно еще хотелось ткнуть пальцем в разбитое лицо.
Лешка снова глянул в рюкзак, как будто тетрадки пересчитывал.
– Чего с цветком-то?
– Помрет твой цветок, – рассердилась Ира. – Сейчас вообще с пятого этажа сброшу! – Что за манера разбираться со своими влюбленностями через нее!
– Ну, сбрось, – Лешка дернул молнию на кармане, достал длинную металлическую линейку. – Ты скоро?
Это уже была наглость! Мало того что в земле возиться заставили, так еще торопят.
– Через час! – съязвила Ира, сильно ударяя пальцами по листкам, чтобы стряхнуть крошки земли. – Тут еще подмести надо и стол протереть.
– Через час химичка придет, а мне уйти надо.
– Как уйти? – Черт! Надоело все. – В окно?
– В окно только бэтмены ходят. А я хожу как человек.
Лешка вытащил из одной створки нижний шпингалет и распахнул двери. В кабинет ворвался свежий воздух коридоров. И их непривычная тишина.
– Жди! – сурово приказала Лисова. Ничего себе номер! Сбросил на нее этот дурацкий горшок и сразу бежать намылился.
Она последний раз тряхнула цветок и поставила его на подоконник. Как раз в то самое место, где он раньше стоял. Там еще остался темно-желтый кружок от поддона, который вечно был перелит – слишком много народа стремилось поупражняться с лейкой.
Швабра размазывала грязь по полу. Тряпка от доски добавила белых разводов. Выездной Хэллоуин. Ведьмы резвятся. День грязи. Выберите понравившееся название.
– Чего? Всё? – Щукин напряженно вслушивался в тишину школы. С пятого этажа можно спуститься только по этой лестнице. По ней же поднимется химичка. Только на четвертом этаже можно будет перейти на другую сторону.
Ира последний раз сполоснула тряпку, провела по полу и столу. Если бы Господь Бог решил усложнить ей жизнь, то ничего более оригинального, чем щукинская затея с фиалкой не понадобилось бы. Подхватила свою сумку, оставляя на столе пудреницу.
– Давай быстрей!
Лешка подсунул под шпингалет линейку. Оставалось соединить створки, чтобы язычок закрытого замка вошел в паз, и убрать линейку. Шпингалет упадает обратно – и дверь вновь будет заперта.
Щелчок. Дверь заперта. В закутке, как всегда, темень.
– Слушай! – быстро зашептал Лешка, на ощупь отыскивая руку Лисовой. – Спасибо. – Ладонь у него была горячая, как будто из бани вышел. Пальцы чуть подрагивали. – Ну, короче… – Он шевельнулся, задел Иру плечом. – Спасибо! Семь желаний – как всегда.
Он побежал к лестнице. Ира пошла за ним, в спине опять что-то болезненно щелкнуло. На что же она налетела? Вроде бы парты сдвинуты не были. И уже на четвертом этаже сообразила – она-то куда бежит? Ей как раз надо остаться в кабинете, чтобы не напугать учительницу своим отсутствием. Если исчезновение Щукина с Пулейкиным химичка пережила, то пропажа Иры так просто не пройдет.
Лешка бухал своими ботинками в районе первого этажа. Ира остановилась.
Черт! Что за манера влипать в истории? А может, Щукин прав? Любая проблема решается быстрым бегом?
И она побежала. Боль в спине скоро прошла. Вылетела на улицу, оставила за спиной крайние деревья парка, оглянулась.
Отсюда были хорошо видны окна кабинета химии на пятом этаже. Вон они. Подоконники уставлены цветами, в лаборантской плотная штора, шкаф в крайнем окне кабинета виднеется. От дождей пятиэтажное здание гимназии посерело и как будто стало меньше, скособочилось. Решетка перед входом слегка гудела от ветра. В окнах отражалось серое небо. Ступеньки крыльца потрескались. Кусты акации справа и слева от него были поломаны и засыпаны мусором.
А вообще – правильно. Нет человека, нет проблемы. Это Щукин хорошо придумал. Ни с кем ни о чем не спорить, ничего не доказывать. Спрятался на время, и вопрос решился сам собой.
Не будет она никому мстить. Пускай Курбанова спит спокойно, не боится она ее бойкота.
Нет, нет, Игорь Дмитриевич прав. Мстить не надо. Надо говорить. Надо договариваться. Надо слышать других.
Лисова уже давно шла прочь от школы. Через дорогу, дворами, оставила за спиной налоговую инспекцию и здание детского сада, перешла перекресток, обогнула сберкассу, миновала аптеку. И только когда пятиэтажка показала свой облезлый край из-за новеньких высоток, Ира поняла, что идет к Кате. Поговорить. Все обычно убегают, так ничего и не решив. А она сделает по-другому.
Небольшой бугорок, дорожка для проезда машин. Окно около подъезда, как всегда, не зашторено. Но сейчас на кухне никого. Соседнее окно темное. А дальше свет. Ира нашла в кармане мелочь, выбрала монету покрупнее и бросила в стекло.
Штора тут же дернулась. Катя, подслеповато щурясь, выглянула на улицу.
Читать бесплатно другие книги:
