Последняя любовь Екатерины Великой Павлищева Наталья
Екатерина не отходила от него ни на шаг, хотя доктора твердили, что это крайне опасно, ведь у больного дифтерит. Она не ела, почти не спала и не переодевалась. Даже почувствовав боль в горле, ничего не сказала врачам, чтобы не удалили от умиравшего возлюбленного.
Роджерсон, оглядев Ланского, пришел в неописуемый ужас, тело его было сплошь покрыто пластырями со шпанской мушкой! А в небольшом горшочке, спрятанном под кроватью, вообще обнаружил дурманящий порошок. Но больше всего врача ужаснул тот самый прыщ, который когда-то старательно прятал Ланской. Теперь он стал почти черным, а потом покраснел, это означало предсмертную агонию.
Екатерина требовала прописать «Джеймсовы порошки», от которых сама всегда отказывалась. Роджерсон возмутился:
– Какие порошки, он до утра не доживет!
С государыней случилась почти истерика:
– Нет! Он справится! У Сашеньки крепкий организм!
Ее с перепугу поддержал Соболевский:
– Да, у Александра Дмитриевича выступил пот, это признак того, что кризис прошел.
– Это предсмертный пот! – фыркнул Роджерсон. Вообще-то Соболевского хотелось попросту прибить, Роджерсон прекрасно понимал его роль в болезни Ланского.
Ночь прошла в страшных мучениях, Ланской задыхался, его шея стала совсем красной, не помогало уже ничто. На Екатерину, забывшую от отчаяния обо всем, было невозможно смотреть. Роджерсон втихомолку плакал, спрятавшись ото всех. Плакала и Мария Саввишна Перекусихина, и многие из тех, кто был в те дни в Царском… В комнату к больному никого не пускали, боясь заражения, только государыня пребывала там, невзирая ни на какие запреты, но все знали о состоянии любимца государыни, к Саше относились хорошо, если даже не любили, то уж не ненавидели – это точно, потому его внезапная и страшная болезнь стала ударом для обитателей Царского Села.
Рассвело, летом в Петербурге ночи очень короткие, и рассвет мало отличается от заката. Саша пережил ночь, в глазах Екатерины появилась робкая надежда, она прекрасно знала, что тяжелобольные обычно умирают по ночам. С первыми лучами солнца робкая надежда окрепла… Может, справится? Может, Соболевский прав и это был кризис, который Сашенька преодолел? Чуть попила водички, попыталась смочить пересохшие губы Ланского.
И вдруг дворцовые покои прорезал крик:
– Не-е-ет!!!
Ланской захрипел и вытянулся, перестав дышать окончательно…
– Нет! Нет, Саша, очнись! Сашенька! Открой глаза! – Екатерина держала его лицо обеими руками, уговаривала, потом принялась целовать, словно прикосновения ее губ могли разбудить умершего.
– Ваше Величество, нельзя, вы рискуете. Ваше Величество…
И тут врачи и придворные, находившиеся в комнате, увидели совсем другую императрицу, она забыла обо всех своих титулах и регалиях, о троне, об императорском достоинстве. Любящая женщина осознала, что любимый умер. Екатерина прижалась лицом к его рукам, зарылась в складки одеяла и рубашки, вцепилась в умершего, запричитала в голос точно так, как это делают миллионы убитых горем женщин по всему миру, императрица выла, как воют простые деревенские бабы по своим мужьям, сыновьям, любимым:
– Зачем же ты уше-е-ел?! На кого же ты меня оставил?! Да зачем же ты меня осироти-и-ил…
Тело сотрясали рыдания, и ей было все равно, что подумают собравшиеся вокруг люди, как они к этому отнесутся, осудят ли. Она оплакивала такую сильную и такую короткую свою любовь.
Не осудили, ни у кого не повернулся язык ни сказать, ни написать хоть одно насмешливое слово. Настоящее горе и настоящая любовь заставляют замолчать даже самых отъявленных циников и завистников.
Несколько дней Екатерина сама была на грани жизни и смерти, металась в бреду, никого не узнавая и не желая никого видеть. Она лежала, зарывшись лицом в подушку, и ревела. Роджерсон опасался воспаления мозга от постоянных рыданий. Несколько раз предлагал пустить кровь, что было привычным для императрицы, от избытка дурной крови у нее сильно болела голова. Но Екатерина ничего не позволяла делать и всех от себя гнала.
Только через неделю, видно, выплакав весь запас слез, она, сильно ослабевшая, сумела подняться на ноги. Бродя по спальне, словно во сне, вдруг увидела начатое и незаконченное письмо Гримму. Глаза снова застлали слезы, Саша собирался и себе приписать про какие-то задумки для коллекции. Собирался, но не смог. И никогда уже больше не сможет… Саши нет… Нет ее друга, нет любви, она снова одна…
Капая слезами на бумагу, взялась за перо, вторая половина письма представляла разительный контраст с первой. Сначала была радость жизни, а потом мрак, отчаяние от жестокого удара судьбы…
Из этого состояния мрака Екатерину вывел Потемкин. Получив сообщение о смерти фаворита, он сразу оценил произошедшее и сколь возможно быстро примчался поддержать свою Катю… При всех недостатках Потемкин был весьма сентиментален и имел чуткое сердце, тем более дело касалось его дорогой Кати. Князь не стал утешать, прекрасно понимая, что никакое утешение невозможно, нет слов, которые могли бы смягчить горе от потери любимого человека. Григорий Александрович просто принялся… рыдать вместе с Екатериной. Даже если Потемкину не был дорог Ланской, ему была дорога Екатерина, а потому они несколько дней ревели в два голоса.
Полегчало.
А через пару дней произошел неприятный случай. В комнаты государыни сумел прорваться какой-то сумасшедший. Молодой человек довольно красивой наружности, рослый и видный из себя, вдруг бросился на колени перед Екатериной, умоляя… взять его на место Ланского!
– Вы с ума сошли?!
– Я буду любить вас еще более Ланского, не пожалеете!
Екатерина вызвала охрану…
Сашу похоронили согласно его просьбе, несколько странной, – в парке, так, чтобы его могилу было видно из окон покоев государыни. Екатерина согласилась. И вдруг…
Сначала даже не знали, как ей сказать. Ужас обуял всех! У Ланского не было врагов, кто мог сотворить то, что сделано?! Однажды утром могила оказалась не просто осквернена, ее разрыли, тело изуродовали и бросили, покрыв все вокруг скабрезными надписями. Моральные уроды бывали во все века. Искреннее горе императрицы тронуло ее придворных и окружающих, но нашлись те, кто позавидовал даже мертвому Ланскому… Ходили слухи, что это либо тот, что просил о замене, либо его приятели. Екатерине было все равно, кто именно.
После жуткой истерики и нескольких дней на грани жизни и смерти Екатерина распорядилась перезахоронить любимого в ближайшей церкви, а потом над могилой возвели небольшой фамильный склеп Ланских. Но никто из родственников позже не изъявил желания быть похороненным в этом склепе, для Ланских Саша в качестве фаворита считался позором. Даже мать Александра, которой Екатерина написала ласковое письмо, не сочла нужным ответить императрице. Екатерина писала, еще не придя в себя, а потому ошиблась, употребив в письме вместо слова «случай» слово «приключение». Может, это оскорбило женщину, давшую жизнь ее возлюбленному? Ланская не заметила искреннего горя, кричавшего с каждой строчки, каждой буквы письма. Но Екатерина не обиделась, она сама была слишком потрясена, чтобы задумываться над чьим-то недовольством.
Ланской завещал свое недвижимое имущество вернуть в казну, а все остальное оставлял той, из рук которой получил. Это оказалось более 6 000 000 рублей. Екатерина все распределила между родственниками, выкупив только картины и камни, которые они собирали вместе. Но благодарности не дождалась, хотя и не ожидала ее.
Из всех родственников Саши рядом с ней после смерти была только его сестра Елизавета, увидев которую Екатерина снова залилась слезами. Эта сестричка более всех походила на любимого Сашеньку. Довольно долгое время государыня жила, запершись ото всех, не желая видеть даже сына и внуков, исключение делалось лишь для Елизаветы.
Никто не мог понять столь сильного отчаяния, казалось, государыня готова лечь в гроб рядом со своим возлюбленным. А дело было еще и в том, что она узнала истинную причину гибели Ланского. Услышав откровенное объяснение Роджерсона, почему организм Саши не смог сопротивляться и что именно послужило толчком к страшной трагедии, она сначала замерла в немом оцепенении, хватая воздух ртом, потом в ужасе замотала головой:
– Нет, не может быть!
– Да, Ваше Величество, Александр Дмитриевич употреблял излишнее количество этого средства.
Последовала новая истерика и причитания:
– Дура старая! Сластолюбица чертова! Сгубила молодого парня!
К горю от потери любимого добавилось понимание, что он погиб, желая угодить ей! Это было невыносимо тяжело, Екатерина заперлась с Елизаветой Ланской ото всех, теперь уже не рыдая, а просто сидя, бездумно глядя куда-то в пустоту… Никто не нужен, никто не важен. Была любовь дана на старости лет, рядом был прекрасный любящий человек, а она погубила! Погубила своей неуемной жаждой сладострастных удовольствий!
Шли месяцы, Потемкин, мысленно махнув рукой, уехал в Петербург, дела не могли ждать, когда императрица очухается от своего горя, потянулись на зимние квартиры и придворные. Екатерина никого не держала, вернее, просто не замечала ничьего отъезда. Государство не могло рыдать месяцами вместе со своей правительницей, людям нужно жить, чиновникам заниматься делами, и Царское Село постепенно опустело.
Жизнь со смертью Ланского не закончилась, множество вопросов требовало разрешения, множество дел не терпело отлагательств, не всегда императрицу могли заменить Потемкин или Безбородко. И вот однажды…
Луна заливала все вокруг ровным, холодным светом, делая и без того знобкую ночь вовсе неприятной. Две женские фигуры, закутанные в теплые плащи, скользнули из дворца в Царском Селе к выходу, прошли мимо прикорнувшего часового, стараясь не шуметь и не разбудить, выбрались на площадь, где также дремали на козлах своих разномастных экипажей толстые кучера. Выбрав коляску поприличней, женщины приказали вознице:
– В Петербург!
Тот с сомнением покосился на пассажирок:
– Энто дорого встанет!
Одна из женщин снова махнула рукой:
– Езжай, тебе говорят.
– А деньги-то есть?
– Приедем в Петербург, найдутся, – вздохнула вторая. И что-то было в ее голосе такое, что кучер понял, что в обиде не останется. Всю дорогу пассажирки молчали, а кучер, пощелкивая кнутом, сначала гадал, кто бы это мог быть, а потом, утомившись долгими мыслями, стал напевать.
На заставе при въезде в город из будки к ним никто не вышел, проследовали легко, а уж там кучер сообразил поинтересоваться:
– Куда везти-то?
– В Зимний.
– Куда?!
– Вези!
Когда подъехали поближе, та, что посолидней, приказала:
– К Новому Эрмитажу.
Кучеру не слишком нравилось ночное приключение, как бы не остаться без заработка, а кобылка-то устала, все же от Царского Села до Зимнего дворца путь не близкий. Еще меньше ему понравилось, когда обнаружилось, что в Эрмитаже никого нет, окна темные и стража тоже куда-то запропастилась.
– Не поворачивать же обратно, – усмехнулась одна из странных пассажирок.
Кучер уже решил везти их прямиком куда-нибудь в полицию, как последовал совсем нелепый приказ:
– Нужно сломать дверь!
– Чево?! Это вы у себя, барыня, дверь ломайте! Нешто во дворце можно?!
И тут услышал смех:
– А я у себя и велю ломать!
Женщина вышла из коляски и принялась громко стучать в дверь ногой. На шум откуда-то со стороны примчался с фонарем заспанный слуга, закричал на подходе:
– Эй, чего творишь-то, чего творишь?! Щас полицейского позо…
Он не договорил, едва не бухнувшись на колени перед женщиной в плаще:
– Ваше Величество! Простите великодушно, не узнал! Да как же, Ваше Величество?!
Тут и кучеру стало не по себе. Неужто государыню вез, не признав?! Да еще и деньги требовал. И вообще собирался в полицию сдать! Кучер почувствовал, как у него подкашиваются всегда крепко державшие ноги. Но императрица не стала ждать, она очень устала, а потому, услышав, что ключей нет, а где камердинер, слуга не знает, потому как без хозяйки дворец стоит пустой, приказала ломать дверь.
При свете луны и фонаря, принесенного слугой, Екатерина с Перекусихиной пробрались в комнаты и кое-как устроились поспать на остаток ночи. Слуга растопил камин, принес еще дров и воды, сам сбегал к Потемкину с сообщением о неожиданном возвращении государыни.
Утром для Екатерины все вошло в привычную колею, но прежним уже не было, государыня что-то делала, с кем-то разговаривала, решала вопросы, отвечала, приказывала, но двигалась, словно во сне, пробудиться от которого не было ни сил, ни желания. Не запрещая ничего придворным, сама не посещала балы, маскарады, праздники, не играла в карты по вечерам, норовя запереться ото всех и остаться одной. Рядом были только самые преданные люди: неизменная Мария Саввишна Перекусихина, любимые и привычные камердинеры Захар Зотов и Алексей Попов, с докладами приходил Безбородко, посещал и молча сидел рядом Потемкин.
Именно вот это его молчаливое сочувствие и было Екатерине дороже всего, оно куда вернее вздохов и слов, оно от души.
Немало нашлось тех, кто попытался поскорее найти Ланскому замену, вспомнили красавца Павла Дашкова, наперебой принялись подсовывать рослых, умных, образованных поручиков, дипломатов, способных скрасить чей угодно досуг… Не выдержав, Екатерина попросила:
– Гриша, скажи, чтоб не старались. Душа болит…
Потемкин быстро прекратил эту ярмарку кандидатов в фавориты. Как ему это удалось, знал только он сам. И за такую помощь Екатерина тоже была тайному супругу благодарна, недаром говорят, что друзья познаются в беде.
Правда, ее горе было столь велико и непритворно, что к нему с сочувствием и пониманием отнеслись все, в том числе и заграничные корреспонденты…
В КРЫМ
Асам Потемкин занялся делом… Никто не знал, что такое они обсуждают с Безбородко всякую свободную минуту. Пошли даже нехорошие слухи о готовящемся заговоре…
Все оказалось просто. Еще когда приезжал император Иосиф под именем графа Фалькенштейна, он бросил фразу: мол, мало ли что князь Потемкин наговорит о своих успехах в Малороссии, вот если бы посмотреть… Екатерина согласилась, но тогда дальше рассуждений о необходимости время от времени посещать не только близлежащие губернии, но весьма отдаленные не пошло. Потом в путешествие отправились великие князья, а потом случилась беда с Сашей Ланским. И вот теперь Потемкин задумал невиданное – прокатить государыню и почти весь двор «с ветерком» по Малороссии.
С кем обсуждать такое путешествие, как не с «хохлом» Безбородко? Обоих захватила такая идея. Большой любитель и умелец организовывать грандиозные праздники, Потемкин кипел от восторга при мысли закатить этакий праздник на всю Европу. Сердце Григория Александровича не терпело вида заплаканной или тоскующей императрицы.
Для начала соратники прикинули маршрут, причем, войдя во вкус, Потемкин даже вскочил, взволнованно забегал по комнате, размахивая руками и теребя свои и без того не слишком причесанные волосы:
– До Крыма! Чтоб сам Крым посмотрела и море с горы!
Несколько более осторожный Безбородко, прекрасно понимая, чем чревата такая «прогулка» в Крым государыни, поскреб затылок:
– Опасно… Турки обидятся, решат, что это к войне…
– И пусть к войне! Турок побьем, и вовсе все наше будет!
Флегматичный Безбородко шмыгнул носом:
– Так мы к войне готовимся или к путешествию?
– Сначала к путешествию. Понимаешь, Андрюша, ничего не пожалею, жизни своей не пожалею, чтоб показать товар лицом!
Не пожалел. А тогда они долго прикидывали, чего и сколько понадобится, как лучше ехать – на санях или в каретах, а может, вовсе вплавь? Все зависело от того, сколько человек поедет, для одной императрицы с малым числом сопровождающих Потемкин мог бы организовать путешествие за несколько недель, но ведь так хотелось размахнуться!
Рано поутру, едва она успела выпить кофе, к Екатерине вдруг попросился Потемкин. С чего бы? Случилось что?
Нет, князь вошел довольный, одет парадно, глаза блестят…
– Как почивала, матушка?
– Благодарствую… Как сам?
– Я тебе, Катя, занятный документ принес, прочти на досуге. – Бумагу протянул скромно, но лукавый глаз из-под бровей сверкнул так, что она не смогла отложить дело в долгий ящик. Уж очень любопытно стало, показала рукой, чтоб садился в кресло, взяла очки…
Уже после первых слов Екатерина поняла все: и задумку Потемкина, и то, какая работа проведена по подготовке, и то, насколько он сам загорелся этой идеей. Проехать до Крыма самой и провезти огромную свиту, в том числе из иностранцев!
Григорий Александрович терпеливо дождался, пока Екатерина пробежит глазами весь документ, не подавая вида, насколько трудно дается это спокойствие. Государыня вскинула глаза на своего дорогого батеньку. Вот кто понимает ее до самого донца и готов наизнанку вывернуться, только бы ей было хорошо! Такое придумать мог только Потемкин! Если и говорили о поездке, то лишь самой императрицы с небольшим штатом, а Григорий Александрович вон на что замахнулся.
– Маршрут продумал, а во что встанет? Да и что иностранцам показывать? Наше бездорожье или нестроение?
– Есть что показывать, матушка, не ударим лицом в грязь, не бойся. Дороги где подновим, где новые проложим, мосты уже чинят, во всякой губернии пусть сами озаботятся своими дорогами.
– Во что обернется такая прогулка?
– То не прогулка, а инспекция, довольно тебе дома киснуть. А хоть и дорого обойдется, но польза будет большая. Ты проедешь, дорогу с собой не заберешь? И мост не разрушишь, чтоб другим не достался. Все же на месте останется – дворцы, дороги, даже столбы верстовые!
– Что? Какие столбы!
– А верстовые, чтоб видно было, сколько от Петербурга проехали.
– Все предусмотрел, – с сомнением покосилась на довольного Потемкина Екатерина.
Тот вздохнул:
– Пока не все, но мы с Безбородко стараемся.
– То-то мне доносят, что вы с хохлом всякий день горилку вместе пьете!
– Да не пьем горилку, не люблю я ее. А вот над прожектом думали вместе. Согласна, Катя?
Государыня вздохнула:
– Ох и искуситель ты, батенька!
– Так ведь придумка того стоит! Соглашайся, Малороссию увидишь, Крым, море… – Потемкин закрутил головой, блаженно прикрыв единственный глаз, словно и сам увидел нечто такое…
– Море у меня вон в Петергофе есть.
– Э, нет! То не море, а Маркизова лужа! Поехали, Катя.
– Ну что с вами, хохлами настырными, делать? Прикинь, во что обойдется и что сделать надобно. К тому же сколько времени на подготовку уйдет.
Потемкин снова заблестел глазом:
– То зависеть будет от числа ездоков, а подготовку уже начали. Ордера по всему пути следования разосланы про строительство путевых дворцов, подготовку лошадей на станциях, столование, починку и строительство дорог, мостов и столбов тоже…
Екатерина даже с места подниматься начала то ли от возмущения, что без нее все решил, то ли от изумления, что столько сделано. Потемкин замахал руками:
– Ты, матушка, не беспокойся, если в большой расход введу, то я лучше свои тебе доложу, только чтоб все по высшему чину получилось.
Поняв, что бить прямо сейчас не собираются, он вдруг, как фокусник, вытащил из рукава какую-то книжицу и протянул обомлевшей государыне:
– Вот тебе еще, Катя, задачка. Посмотри, после ругаться будешь. Не стану тебе мешать…
Глядя вслед удалившемуся другу, Екатерина пыталась проглотить ком в горле. Вот кто живет ради нее. А еще ради получения от жизни удовольствия. Более беспокойного и деятельного человека она не встречала! И батенька собирался уходить в монастырь! Да с его энергией монастырь был бы уже разнесен по камешку! Или Григорий Александрович стал патриархом.
Глянув в книжечку, она и вовсе обомлела. Дневник-путеводитель назывался «Путешествие Ее Императорского Величества в полуденный край России, предприемлемое в 1787 году». В предисловии говорилось: «Всех городов, знаменитых рек, местечек и достойных замечания урочищ через путешествие сие последовать имеет, предполагается здесь географическое и историческое краткое описание». Вторая, правая страница каждого листа оставалась пустой, и пояснялось, что это для путевых заметок самого путешественника.
Выходит, Потемкин с Безбородко продумали все или почти все. Сама не зная почему, Екатерина вдруг горько разрыдалась! Заглянувшая в спальню Мария Саввишна бросилась к государыне:
– Что, матушка, что?!
– Ты посмотри, Маша, пока я слезы лила с Елизаветой взаперти, Потемкин с Безбородко делом занимались…
Та кивнула:
– Да, матушка, уж они, поди, и ночки не поспали, все то спорили, то мирились, то вместе над бумагами корпели.
И снова слезы душили государыню.
– Жаль, что Саши нет, ему интересно было бы…
– Так у тебя есть кого брать…
Екатерина махнула рукой: не тот!
Девять месяцев Екатерина не желала ни на кого даже смотреть, а хитрый Потемкин не торопил, понимая, что сердечная боль должна утихнуть. Но он не мог бесконечно караулить одинокую государыню и уехать, оставив ее без нового друга, тоже не мог. Князь подсуетился, и рядом с государыней оказался очередной его адъютант Ермолов. Красив, статен, умен, научен всему, что необходимо. Твердо усвоил, что в душу пока лезть нельзя.
Он и не лез. Но даже если бы и захотел, не удалось, душа государыни была еще наглухо закрыта для кого бы то ни было, она кровоточила по Саше Ланскому. Позже Екатерина признавалась не одному Гримму, что любила Сашу больше всех и даже собиралась выйти за него замуж. Это признание она якобы делала и Потемкину, что дало повод позже обвинить Григория Александровича в… отравлении Ланского, как слишком успешного конкурента. Но Потемкин имел столько власти, что не рвавшийся к ней Ланской был ему едва ли страшен, а душевная близость Александра к Екатерине князю вовсе не мешала. Как бы то ни было, сама Екатерина никогда не обвиняла и, похоже, не подозревала Григория Александровича в таком преступлении.
Пока сердце государыни еще занимал Ланской, а потому Ермолов, пробыв в фаворитах почти год, скользнул незаметной тенью, не оставив следа ни в душе, ни в памяти Екатерины. Она была щедра ко всем своим любовникам, а потому одарила и Ермолова. К чести последнего, он не старался воспользоваться своим положением, хотя ни от чего и не отказывался. Расстались миром.
Правда, ходили упорные слухи, что Ермолова убрал сам Потемкин за то, что тот решил вступиться перед императрицей за обиженного князем Сахиб-Гирея, мол, недоплатил Григорий Александрович бывшему владельцу Крыма за полуостров. Сахиб-Гирей сам обратиться к государыне не решился и стал действовать через ее фаворита. Потемкину был вовсе ни к чему рядом с Екатериной такой правдолюбец, который жаловался на своего благодетеля, напрочь забыв, как вообще попал в спальню императрицы! Князь легко убрал наивного жалобщика и дал себе зарок не подбирать больше ни праведников, ни интересующихся политикой. Снова и снова вздыхал Григорий Александрович: «Эх, Саша!..» Все же Ланской, который совсем не лез в дела государства, был очень удобен, и Екатерина его так любила…
Между самим Потемкиным и Ермоловым произошла настоящая стычка. Возможностей опорочить дорогого батеньку перед государыней у нового фаворита было много, однако Екатерина пропускала мимо ушей все наветы, прекрасно зная Потемкина и на что тот способен, тогда Ермолов принялся задевать самого князя. Сначала Григорий Александрович даже с некоторым изумлением смотрел на ретивого красавца: не его ли милостью в императорскую спальню попал? Сапоги лизал и с руки ел, а стоило обжиться, как осмелел и за эту же руку цапнуть норовит? Потемкин смотрел на фаворита свысока, как на левреток подле Екатерины, считая, что поймет свое место и, чуть потявкав, смолкнет.
Но не тут-то было, поддерживаемый множеством недоброжелателей, Ермолов тявкал все громче и даже принялся злословить прямо в глаза, прекрасно зная, что Григорий Александрович ради спокойствия дорогой Кати не станет ей жаловаться. Только просчитался, Потемкин действительно жаловаться не стал, не по-мужски это, он разобрался сам. Услышав единожды очередную гадость в свой адрес, схватил болтуна за шиворот и так припечатал к ломберному столу, что тот захрипел. Из разбитого носа показалась кровь, в глазах метался ужас, губы дрожали, но стоило чуть очухаться, как обиженный потребовал дуэли! Потемкин, спокойно наблюдавший, как приходит в себя щенок, посмевший тявкнуть на хозяина, с удовольствием кивнул:
– На табуретах!
– Что?!
– Биться станем на табуретах. Только не взыщи, батенька, если я тебя покалечу, башку проломлю основательно.
Ермолов хорохорился, пытался жаловаться Екатерине, но та не прислушивалась к этим жалобам совершенно.
– Князь Потемкин глядит волком, но душу имеет при том отменную. При случае он первый же за обидчика и просить начнет, а тебе мириться с ним надо, коли обидел Григория Александровича чем.
Ермолов понял, что сильно ошибся, сделав ставку на недругов Потемкина, и поспешил загладить вину. Но не тут-то было: изменников Григорий Александрович не прощал. И даже на Екатерину основательно дулся.
Французский посланник граф Сегюр, прекрасно ладивший с Потемкиным и знавший ему цену, поспешил предупредить князя о происках его недоброжелателей. Тот спокойно усмехнулся:
– Не этому сопляку меня свалить. Я его слишком презираю, чтобы бояться.
Екатерина очень хотела, чтобы князь забыл неприятность и помирился с Ермоловым. Сам молодой красавчик тоже осознал, что наделал, посмев выступать против всесильного Потемкина. Но сколько ни заглядывал в глаза князю, Григорий Александрович только отворачивался, он не прощал измен и участия в склоках супротив себя. Когда государыня принялась уж слишком стараться, чтобы оба фаворита оказывались рядом, Потемкин попросту отбыл в свое имение и даже не приехал в Петергоф на торжественный обед в честь восшествия Екатерины на престол. Та поняла, что нужно выбирать. И выбор этот сделала легко, Ермолов не шел ни в какое сравнение с Сашей Ланским, умным, чутким и ни во что не вмешивающимся. Потому новый фаворит пробыл таковым совсем недолго.
Правда, Екатерина никогда не обижала своих «бывших», он получил солидные средства и бессрочный отпуск за границу. Ермолов покинул спальню императрицы без особого сожаления, но и она тоже не страдала. Мир с Потемкиным был восстановлен.
К этому времени Потемкин, которого ждали дела на юге, уже нашел нового фаворита для начавшей оживать Екатерины. Им стал племянник самого князя Александр Дмитриев-Мамонов. Красавец, умница, вполне понимавший, на что идет и чего от него ждут, он бросился в свою «службу» очертя голову и сначала справлялся весьма хорошо. Немного пришедшая в себя императрица привычно начала одаривать фаворита, награждать чинами и званиями, но, что важно, теперь она берегла молодого человека. Страшный урок, полученный с Сашей Ланским, не прошел даром.
Кажется, на сей раз Потемкин нашел того, кто нужен. Это, конечно, не Ланской, влюбленными глазами есть государыню не будет, но и в политику лезть или за кого-то заступаться тоже. Александра Мамонова интересовала только его собственная персона. Сначала Потемкин обеспокоился, поняв, что новый фаворит слишком капризен и себялюбив, но поразмыслив, понял, что это даже к лучшему. Екатерине, занятой выполнением капризов фаворита, будет попросту некогда страдать, а делами государства она заниматься не прекратит. Умный Григорий Александрович оказался прав, государыня действительно разрывалась между необходимостью заниматься делами и исполнять пожелания Мамонова. Она всегда была щедра к фаворитам, но теперь временами даже оказывалась в щекотливом положении. Любовник скучал, он вовсе не собирался сидеть рядом со своей благодетельницей, как Ланской, разбирая бумаги или старые манускрипты, он желал развлекаться, получать награды и подарки, ровно ничего для этого не делая. И… временами закатывал скандалы!
Никто не мог понять, почему Екатерина попросту не выгонит нагловатого молодого человека, который не считался с ней совершенно. Правда, началось это не сразу. Сначала, получая богатые дары и повышения по службе, Мамонов даже выражал какую-то благодарность, а когда заскучал, у Екатерины нашлось средство развлечь любовника, и не только его.
Государыня было немало удивлена, когда не встретила восторга со стороны Мамонова. Вот уж кому вовсе не хотелось ехать через всю Россию непонятно куда и непонятно зачем! Смотреть на то, как живут в Малороссии? Это интересовало Потемкина, но никак не Мамонова. Тем паче в Петербурге у него появился амурный интерес!
И только опасение, что может вовсе потерять хорошее отношение Екатерины, заставило Александра Матвеевича хотя бы делать вид, что в восторге от придумки неугомонного князя.
А тому было некогда. То, что он задумал, не под силу обычному человеку, но Потемкин и не был обычным. Его буйная фантазия и колоссальные организаторские способности проявились в подготовке этого путешествия в полной мере. Если когда-то Великий Петр поднял на дыбы Россию, то Потемкин сотворил это же с ее югом.
Поездка была действительно организована с истинно русским размахом и надолго осталась в памяти не только участников путешествия, но и благодаря их отзывам у потомков. Можно сколько угодно спорить о существовании потемкинских деревень, ведь таковых никто не видел, а сам князь едва ли рискнул бы демонстрировать что-то подставное. Поезд государыни был столь велик, что за всеми не уследишь, достаточно лишь одному свернуть в сторону и обнаружить вместо домов нарисованные фасады, как князь мог лишиться не только положения, но и головы, ведь его пытались обвинить в растрате огромных средств. Тут бы не помогла и прежняя любовь императрицы. Вряд ли Потемкин действительно занимался очковтирательством столь явно, хватало забот и без того, но с легкой руки французишки, кстати, самого в поездке не бывавшего, потемкинские деревни стали символом такого очковтирательства.
Но результаты бурной деятельности князя можно видеть и до сих пор: город Екатеринослав никуда не делся, и Алешин тоже, дворцы, конечно, почти не сохранились, все же многовато лет прошло, их просто перестроили, а вот арки стоят, и даже Катькин мост существует! Конечно, не обошлось без очковтирательства и показухи, куда ж без нее, но и заслуги Григория Александровича тоже забывать не следует.
Потемкин продумал и организовал все: путевые дворцы, встречи хлебом-солью, фейерверки, питание, дороги, мосты, сменных и запасных лошадей, запасы продуктов, даже ледники во дворцах, освещение, флотилию на Днепре, взрыв некоторых скал для более удобного прохождения порогов, мебель в покоях, отопление возков, сами возки и кареты, кузнецов, сопровождавших необычный поезд (подковы могут теряться в любое время), даже ораторию на прибытие в Крым, столовое и постельное белье, лекарей и аптекаря, свечи, костры вдоль дорог… Были отрепетированы встречи, назначены балы в городах по пути следования и проверена готовность залов для мероприятий… Проще сказать, что не было сделано и продумано. Можно смело утверждать, что подобного организаторского таланта Россия ни до того, ни после не знала! Он предусмотрел все, и если бывали сбои, то только из-за нерадивости людей. Человеческий фактор, так сказать…
Потемкина обвиняли и обвиняют в приукрашивании пути следования, мол, и ветхие строения сносились, и дыры латались, и фасады белились… А еще радостные, нарядные жители с песнями встречали государыню. Хочется спросить господ обвинителей: вы уборку в квартире к приходу гостей делаете, особенно если гости важные и дорогие, а тем паче иностранные, перед которыми ударить в грязь лицом не хочется? А прохудившийся соседский (и даже не соседский, а свой) забор укрепили, если есть опасение, что он свалится на дорогую машину гостя? А на крыльцо встречать выходите или остаетесь у телевизора, пусть сам разбирается в том, какие тапочки надеть? И валяющиеся не на месте вещи спешите убрать… И в холодильничек чего прикупить… И музычку организовать…
Если гости дорогие, то и в XXI веке народ по пути следования на улицы с флажками (или без) выходит. Во-первых, поприветствовать, во-вторых, полюбопытствовать. И это сейчас, когда все уже всё видели по телевизору и в Интернете и никого ничем не удивишь. А больше двухсот лет назад? Да в уездном городе N или вообще богом забытой веси, про которую и вспомнили только потому, что на пути оказалась? Огромный поезд из почти двух сотен экипажей не мог не привлечь внимания местных жителей. Конечно, собирались, конечно, глазели. И, конечно, умывались, будучи предупрежденными, что едет царица-матушка (!!!), и самые дорогие наряды надевали, и песни пели приветственные. А вы бы не пели?
Встал вопрос, ехать ли наследнику или кому-то из семьи? Но было решено, что этого делать нельзя, ведь оставлять столицу вовсе без членов императорской семьи попросту опасно. Екатерина не признавалась себе в том, что ей попросту не хочется ежедневно видеть Павла Петровича подле себя еще и в поездке. Они же путешествовали без нее? Теперь она поедет сама. А вот великих князей Александра и Константина можно бы отпустить.
Но тут категорически отказалась Мария Федоровна. Мать не могла себе представить, что ее мальчиков увезут куда-то так далеко в зиму, в мороз! Нет, нет и нет! Кроме того, приболел Константин, и вопрос решился сам собой. Бабушка пообещала подробно рассказывать в письмах о том, что увидит по пути. Конечно, с одной стороны, мальчикам очень хотелось поехать, с другой – на несколько месяцев они должны были попасть во взрослое общество, что лишало их возможности нормального обучения. Государыня смирилась: если захотят, поедут позже сами.
Павел Петрович был в бешенстве: его не просто задвигали на второй план, с ним не считались вовсе! Наследник престола обязан быть вместе с императрицей во время такого мероприятия. Отсутствие Павла Петровича для всей Европы могло означать только одно – он не являлся таковым! Но Екатерина просила отпустить с ней, по крайней мере, Александра. Не ему ли намерена оставить престол государыня?!
Отношения матери и сына, и до того бывшие прохладными, стали совсем натянутыми. Павел Петрович окончательно удалился в любимую Гатчину и, теряя самообладание от обиды и злости, занялся муштрой с утроенной энергией. Что он мог поделать против той, что дала ему жизнь, той, что правила Россией по своему усмотрению и власть могла завещать так же?! Может, тогда у Павла Петровича родился замысел твердого закона о престолонаследии, чтобы никакая воля не могла лишить возможности наследовать трон того, кому он предназначен? Чтобы никто не мог по собственной воле захватить власть и не отдавать ее другому?
Павел Петрович подписал такой указ, после него власть передавалась именно так – от отца к старшему сыну и далее, если появлялась необходимость, к среднему или младшему. Самого Павла это не спасло от убийства, а его сыновей от восстания в декабре 1825 года.
Во второй день нового, 1787 года, несмотря на субботу, Петербургу не было покоя с раннего утра. Подле Казанского собора столпотворение: императрица прибыла на торжественный молебен по поводу отправления в дальнее путешествие на юг России. Вообще, всеобщий сбор отправлявшихся был назначен в Царском Селе, куда и отправились после молебна.
К этому времени уже были готовы дорожные наряды для всех участников. Екатерина не поскупилась: каждый получил по крытой шелком шубе, шапке и муфте, мех которых, конечно, разнился в зависимости от положения. Самая дорогая шуба досталась, конечно, новому фавориту Мамонову, она была из меха туруханского волка и обошлась в 15 000 рублей! Всем полагались и сапоги, мехом внутрь.
Кроме того, утеплились мехом поставленные на санные полозья кареты, были заготовлены даже мешки с шерстью для согревания ног во время езды. В самих каретах ставились печки, устраивались теплые туалеты (не бежать же в придорожные кусты, если приспичит?).
С Екатериной поехали очень многие, императорская свита насчитывала около 3000 человек, и довольно много присоединилось по пути. Из иностранцев отправиться в дальнее путешествие рискнули посланники – австрийский Кобенцель, французский Луи Филипп Сегюр, английский Фиц Герберг Сент-Элен, испанец принц Карл-Иосиф де Линь, в Киеве к ним присоединился принц Карл-Генрих Нассау, а чуть позже в Каневе сначала бывший фаворит Екатерины польский король Понятовский (которого быстро спровадили обратно домой) и австрийский император Иосиф II, снова ехавший под именем графа Фалькенштейна. Блистательной была и русская часть свиты, не усидел в Петербурге Безбородко (куда ж в Малороссию без любимого «хохла» императрицы?), а вот из дам поехали немногие, кроме непременной Анны Протасовой, были племянницы Потемкина Бранницкая и Скавронская, графиня Чернышова и еще несколько фрейлин.
Осталась дома Екатерина Дашкова, чему была весьма удивлена государыня, ей казалось, что Дашковой должно быть весьма интересно своими глазами увидеть российские просторы, ведь она столько рассказывала о своих поездках по Европе! Но любознательность президента академии оказалась то ли фальшивой, то ли чисто книжной, несмотря ни на какие уговоры и убеждения в комфорте путешествия, Екатерина Романовна от такой чести отказалась. Ее душа не смогла бы вынести первенства Потемкина, который был безусловным фаворитом всего путешествия! Дашкова привыкла быть всегда и везде на первых ролях, ну, разве что вторых рядом с государыней, но никак не третьих следом за «одноглазым циклопом». Вот еще!
Мало того, она даже проводить государыню в далекую дорогу не приехала, сославшись на свои нервы в присланной записке. Екатерина ответила весьма примечательно:
«Вы поступили в этом случае, как и во всех других, умно и рассудительно. Письменное «прости», конечно, лучше».
И выкинула строптивую подругу из головы. Пусть сидит себе в кабинете, когда есть возможность воочию увидеть столько интересного.
7 (18 по новому стилю) января ровно в 9 утра императрица вышла к своей карете, широко перекрестилась на кресты церкви и, опираясь на руку Мамонова, села на свое место. Рядом, кроме Мамонова, устроились Анна Протасова и двое иностранцев – Кобенцель и Сегюр.
– С богом!
Карета тронулась, за ней потянулись остальные. Остававшиеся махали платочками и провожали взглядами огромный поезд из 14 карет, 124 саней с кибитками и 40 запасных саней, под колокольный перезвон вытянувшихся на целую версту, – началось знаменитое путешествие императрицы Екатерины «в полуденный край России». Морозец градусов 18 то ли от возбуждения, то ли из-за отсутствия ветра не ощущался, государыне пришлось даже заметить Мамонову, чтобы накинул шубу, это только кажется, что не холодно…
Вместе с Екатериной в путь отправились 3000 человек! Но по пути следования для всех были готовы кров, пища и развлечения. Ехали не торопясь, у Екатерины было требование – не изменять ее привычный распорядок дня. Она по-прежнему вставала в шесть утра, занималась делами, и в путь отправлялись в 9 утра. В 12 вставали на обед и с 15 до 19 снова ехали. На границах губерний государыню встречали губернатор с чиновниками и сопровождали до следующей губернии, отвечая на любые интересующие вопросы.
Путь до Киева поделен на 78 отрезков с обедами и ночевками. Заранее заготовлено все необходимое – от провианта до овса для лошадей, от постелей до ночных горшков… Столовая посуда на обедах использовалась только раз, было решено оставлять ее на память на месте, как и постельное белье, и все остальное. И впрямь, тащить с собой еще и это для такого количества человек казалось просто невозможно. Не все сразу поверили, что получат необходимое в пути, а потому, особенно у дам и иностранцев, кибитки были набиты всякой всячиной, зачастую ненужной. Постепенно обременительные вещи оставлялись в местах ночевок и ехать становилось легче.
Ничего не оставляла только государыня, потому что не брала, она верила своему батеньке, если тот сказал, что в путевом дворце для нее будет готов, например, лед для умывания, значит, будет! А множество книг, которые Екатерина везла с собой, она оставлять не собиралась нигде.
К Смоленску Мамонов все же умудрился простыть, причем очень сильно. Кроме того, у многих иностранцев болели глаза от снежной белизны. Доктору Роджерсону пришлось изрядно потрудиться. Государыня страшно испугалась, узнав, что у Александра Матвеевича болит горло! Она в ужасе требовала от Роджерсона сказать ей всю правду! Неужели и этот?!
Роджерсон успокаивал:
– Нет, матушка, господин Мамонов просто простужен. Нужно теплее одеваться и носить шапку. Все же зима…
Но Екатерина не находила себе места, пока у Мамонова не спала температура и ему не стало полегче. После этого Александру Матвеевичу было категорически запрещено выглядывать из кареты, выходить на остановках и сидеть без шубы. Разумная в отношении собственных внуков, Екатерина страшно боялась за взрослого уже Мамонова, чем его сильно злила. Чувствовать себя в положении любимой собачки, которую беспрестанно тискают, но не позволяют даже отбежать в кусты, мало кому бы понравилось. А жаловаться некому, Потемкин умчался вперед, готовя встречу в своих землях.
Князь должен был присоединиться к остальным в Киеве. Туда же подъезжали еще несколько участников экспедиции.
Первое время, конечно, было суматошно, но постепенно все успокоилось, путешествие благодаря прекрасной подготовке и продуманной организации оказалось весьма комфортным и приятным.
Для государыни соорудили совершенно немыслимый экипаж, состоявший из нескольких комнат, в нем имелась небольшая библиотека (куда ж без книг?), гостиная на восемь человек, даже игральный столик для карт. В пути Екатерина могла работать, принимая сановников, выслушивая секретарей, делая записи. Это, кстати, говорило о качестве дорог, на ухабах много не попишешь. Вот вам и пресловутая проблема, которая в России якобы с древних времен. Дорога – это не потемкинская деревня, ее на холсте не нарисуешь и ухабы краской не замажешь, если ее нет, так, сколько ни разукрашивай, не появится. Тащили это сооружение тридцать лошадей, запряженных цугом. Экипажа было два на случай поломки.
Ехали очень весело, иногда к вечеру животы болели от смеха. Частенько, к полнейшему изумлению иностранцев, сама Екатерина устраивала настоящие импровизации со своим давним приятелем, Львом Нарышкиным. Сначала не очень понимая, что происходит, даже Сегюр, хорошо знакомый с веселым нравом государыни, терялся. Однажды за рассказанный каламбур Нарышкин получил чашу отменного рейнского, ему понравилось, и Лев потребовал такого же за каждый следующий анекдот. Предвидя веселье, Екатерина категорически отказала. Тогда Нарышкин закатил шутейный скандал, к которому подключилась и государыня. Принц де Линь и граф Сегюр с растерянностью наблюдали, как «ругаются» Екатерина с Нарышкиным! Их взаимные обвинения были столь нелепыми, что скоро стало ясно, что это розыгрыш, только как реагировать?
Закончилось и вовсе весело. Екатерина с Мамоновым крепко ухватили «бунтовщика» с криком:
– А вот мы тебя охладим!
От Сегюра потребовали горсть снега, которую тот спешно подал, ожидая, что Нарышкина просто умоют, но Екатерина поступила куда более вольно. Она затолкала снег… в меховые штаны обер-шенку! Взвывший от неожиданности и холода Нарышкин бросился вытряхивать таявший снег.
Государыня как ни в чем не бывало налила остальным по чаше вина и протянула со словами:
– Вот вам, господа, только еще не просите, снега вокруг вон сколько.
– А мне? – подал голос из угла чуть пришедший в себя Нарышкин.
– Чего тебе, снега или вина?
– Конечно, вина, снега уже достаточно.
Бедолаги иностранцы чаши с вином приняли осторожно, кто знает, на что еще способна расшалившаяся государыня? Екатерина весело рассмеялась:
– Пейте, пейте, я сегодня уже нашалилась…
По сторонам дороги время от времени попадались стоявшие в сугробах вместе со своими лошаденками мужики, которые, сняв шапки, терпеливо пережидали, пока проедет огромный поезд. Де Линь кивнул на одного такого, увязшего с дровнями в сугробе по пояс:
– Как он выберется?
Екатерина насмешливо глянула Карлу-Иосифу в глаза:
– О том подумано уж. Позади всего поезда едет нарочная служба, из снега вытащат и двугривенный за хлопоты и обиду дадут.
Вообще императрица сразу предупредила Потемкина и всех, кто организовывал поездку: местное население не обижать. Ей не хотелось понимать, что вслед понесутся проклятья и обидные слова, напротив, лучше, если с удовольствием вспоминать станут. Именно поэтому все, что только можно, делалось по ходу за государственный счет, по 500–600 лошадей на каждую стоянку поставляли заранее, как и корма для них. Все, вышедшее из строя при малейшей поломке, оставляли там, где приходилось менять. Продовольствия для гостей и корма для лошадей запасено столько, что доставалось и местным.
Сама Екатерина очень любила на остановках выйти из кареты и поговорить с народом. В один из дней с ней наружу выбрался и Сегюр, с интересом наблюдавший, как государыня общается со своими подданными.