Либеральный Апокалипсис (сборник) Злотников Роман

Карел разглядывает палитру эмоций на ее лице. Усмехается, обреченно машет рукой. Ему почти нечего терять, и он готов пойти даже на такую глупость. В конце концов, для чего еще нужны в его возрасте жены, кроме как для восполнения нехватки общения?

– Эх. Погоди, просмотрю новости и расскажу кое-что.

Он пересаживается на диван и быстро просматривает новостные каналы в голографии, транслируемой через глазную линзу. Сплошной позитив. Бунты в Центральноафриканской Особой Зоне в этом месяце пошли на убыль. Великий Сахарский Барьер построен на семьдесят три процента. Последствия землетрясения на Дальнем Востоке успешно устранены. Строительство нового блока лунной станции откладывается на неопределенный срок. За сотню с лишним лет космонавтики – почти никакого прогресса. Переключает, пропускает музыкальный канал – старинная инструментальная музыка приятна, но порядком надоела. Следом идет редкий – один на сотню развлекательных – образовательный канал для детей. Карел усмехается: эту старую передачу о пользе онанизма и опасности секса с людьми он уже видел несколько раз. На канале местных новостей ничего интересного – из-за жары небольшой сбой в энергосетях, одно небольшое ДТП, прибавление в городском зоопарке, показатели заказов в местном банке спермы…

Выключив линзу, Карел поворачивается к жене.

– Так, о чем я хотел тебе рассказать… А, о своем творчестве. Как ты знаешь, я пишу музыку и имею на то соответствующую лицензию. Когда-то давно я имел право даже выступать публично и выкладывать музыку в сети, но пятнадцать лет назад один… придурок подал на меня в суд, заподозрив в паре строк оскорбление в свой адрес. Тексты нашего сборника прогнали через анализатор, после чего меня заключили в эту тюрьму…

– Белгород – не тюрьма! – поправляет Карела жена. В ее глазах заметен испуг. – Белгород – Особая Зона. Ты говоришь как экстремист!

– Да, да, – отмахивается Карел, – Особая Зона, резервация, закрытый город – одна фигня. Люди врут, когда говорят, что с исчезновением государств исчезли границы – границы изменились и стали только страшнее.

Карел замолкает. С досадой он чувствует, что постепенно превращается в занудного старикашку. В голове снова проносятся воспоминания о том, первом «преступлении». Совместное творчество их объединения признали нетолерантным и лишили лицензии. Особо старательных и тех, у кого имелись другие замечания подобного толка, перевели в Особые зоны, такие, как Белгород. Спустя пять лет Карелу разрешили снова заниматься музыкой, но только в стенах квартиры, а делиться позволено с «ограниченным кругом близких лиц без права копирования».

Жена решает разрядить паузу:

– Но ты же был тогда не один.

– Да.

– Тогда наказали всех участников вашего движения?

– Ага, почти всех. Кое-кого им не удалось найти. А кое-кто уже умер – ведь я был одним из самых молодых в нашем сообществе. Мне кажется, когда исчезнут последние из тех «стариков», музыкальное творчество вообще запретят, как ущемляющее права разработчиков программных синтезаторов.

Жена понимающе кивает.

– Каким жанром вы тогда занимались? Лоубитом?

– О, нет. Не жанром. Лоубит – это не жанр музыки, это целая концепция. Понимаешь, как только музыку научились переводить в цифровой вид, люди старались улучшить ее звучание, сделать полнее и естественнее. Параллельно развивались компьютерные сети, пропускные каналы становились все больше. Появлялись разные форматы – сначала mp3, wma и ogg, потом flac и ape… Звучание становилось все чище и лучше, почти неотличимо от «живого». При этом разработчики старались сделать файлы более компактными. Но они все равно занимали много места. И вот, в самом начале двадцать первого века в Интернете зародилось новое движение, протестное и андеграундное. Его основатели решили публиковать музыку – любую, и рок, и электронику – в заведомо низком качестве, чрезмерно сжатую, с низким «битрейтом». Такую, чтобы целый мини-альбом можно было прикрепить к электронному письму или записать на… – тут Карел осекается, – на мини-компакт диск.

– Или на дискету? – жена поворачивает голову набок, прищурившись. – Кажется, что-то такое фигурировало в твоем деле?

Карел прерывает рассказ и думает. Что это – новые алгоритмы в блоке псевдологики или целенаправленный «заказ» от производителя? Он хмурится.

– Было. Но это никак не связано с тем, о чем я сейчас говорю.

– Я видела какой-то устаревший носитель у тебя на столе. Ты же и сейчас занимаешься чем-то противозаконным, Карел? Прошу, ответь мне, это очень важно для нашей семьи! Ты и сейчас что-то пишешь коллективно?

– А ты слишком много хочешь знать! – чуть не кричит Карел, вскакивая с места.

Он пытается запустить режим «семейного скандала», но жена не ведется на его провокацию, улыбается.

– Не обижайся. Я же такая глупая.

Придется действовать иначе, решает Карел. Он кивает.

– Я и не обижаюсь. Разве можно на таких, как ты, обижаться?

Карел осторожно поднимается со стула, обходит стол, поправляет твердые, как пакля, волосы и гладит шею супруги. Она продолжает улыбаться, чтобы муж чувствовал, что ей это нравится. Через пару секунд он резким движением откидывает крышку на затылке и нажимает кнопку аппаратного выключения жены.

Он купил ее тридцать лет назад и все тридцать лет ненавидел этот глуповатый кусок металлопластика. Увы, альтернативы ему в нынешнем социуме нет.

«Нельзя требовать от свободы справедливости. Свобода несправедлива – можно требовать справедливости от тюремного надзирателя, разливающего баланду».

Карел часто думает над этой цитатой советского философа Померанца, как и в целом о свободе. Что такое свобода? Есть ли она вообще, когда «разрешено все, что не запрещено законом»? А если закон несправедлив и ущемляет права большинства?

Чаще всего он думает о таком на своей работе. Работа Карела – муравейник из офисов-опенспэйсов, разделенных перегородками на маленькие клеточки полтора на полтора метра. Здание серое, старое, хоть и реставрированное. Карел, когда-то давно игравший в компьютерные игрушки, зовет его про себя «проклятой твердыней корпорации». Корпорация – а точнее, Транспортно-логистический Холдинг Белгорода – занимается управлением всего, что в Белгороде движется. Метро, наземный транспорт, включая легковые электромобили, киберпочта, связь с междугородними рейсами…

Карел занимает одну из самых простых и малооплачиваемых должностей в иерархии Холдинга – оператора-диспетчера внештатных ситуаций. Бывают случаи, когда одна из систем дает сбой – тогда случается, например, дорожное ДТП, или поезд опаздывает на пару секунд. Горячая пора приходится на период зимнего холода, или на времена стихийных бедствий, а в обычное время случаются три-четыре аварии в день. Карелу через сеть приходит информация об этих авариях, и он составляет технические отчеты, с которыми потом что-то делают. Точно он не знает, что, потому что это не его уровень. Точно тем же в его отделе занимаются еще четыре человека, из них он относительно близко знаком лишь с начальником, с которым общается раз в месяц. Остальные трое сидят в соседних кабинках и выходят из кабинок с разным интервалом, чтобы не пересечься в коридоре – того требуют нормы субординации.

Сегодня пятница. Вообще, Карел любит пятницы. В последний день недели действуют послабления режима, например, отменен дресс-код, и можно уходить на полчаса раньше. На Кареле потертые джинсы и любимая синяя футболка с портретами отцов лоубит-движения. Правда, нынешняя пятница непоправимо испорчена визитом к корпоративному психологу. В один из десяти уютных кабинетов с мягкими креслами необходимо являться раз в две недели, по расписанию, составленному руководством. К несчастью для Карела, в этот раз время визита выпало на последний час пятницы.

На часах замирает время 17:30, рабочий «тонкий клиент» переключается в спящий режим, и приятный женский голос говорит:

– Рабочий день закончен. Карел Гауди, покиньте помещение и пройдите в кабинет триста пятнадцать. Рабочий день закончен. Карел Гауди…

Карел хватает сумку и шагает по пустому коридору. Впереди идут другие сотрудники, некоторые оборачиваются и молча кивают. Но прощаться за руку, как некогда раньше, не принято – следует соблюдать дистанцию в полтора метра, иначе штраф за намеренное нарушение личной зоны.

Психолог – миловидная, хоть и несколько стервозная женщина, ее зовут Стелла Кацоудас. Карел дал бы ей сорок пять – пятьдесят, не более. Она – одна из немногих настоящих женщин, которую он знает давно, общается вживую и которой разрешается смотреть в глаза. Потому Карел, несмотря на весьма солидный возраст, испытывает к ней что-то вроде рудиментарного полового влечения, чего очень стыдится. Страшнее всего думать о том, что она также испытывает влечение к кому-то из своих пациентов.

– Присаживайтесь в кресло. – Она позволяет себе легкую улыбку, но видно, что за день она устала не меньше его.

– Спасибо.

Ворсинки на подлокотниках кресла колышутся, словно белоснежные щупальца анемонов. Когда Карел кладет на них свои запястья, они считывают пульс, потоотделение и транслируют данные в глазную линзу Стелле. Осторожный, ненавязчивый детектор лжи.

– Как ваши успехи на работе? Вы довольны своей должностью?

– Да, – привычно отвечает Карел. Это – правда. Конечно, есть куча недостатков, но правильнее их списать на общество в целом, а не на работу.

Психолог кивает, видимо, действительно правда.

– Были ли какие-то интересные случаи на последних неделях? Что-то необычное?

Карел усмехается. Как будто ей действительно все это интересно. Но беседу надо поддерживать.

– В среду я на три минуты опоздал на рабочее место из-за остановки вагонов метро. Ну, не только поэтому – еще я на несколько минут задержался, забежав перед аварией по дороге в магазин. За опоздание мне автоматически начислили штрафные баллы. Эту же самую остановку рассматривал наш отдел. Поскольку я написал отчет об аварии в течение одной смены, мне добавили премиальных…

Стелла недолго, почти наигранно смеется.

– А вас не волнует то, что вы уже пятнадцать лет не соглашаетесь на должность начальника отдела, хотя вам несколько раз предлагали повышение?

– Нет, не волнует. Я делаю это вполне сознательно, потому что мне не нужна лишняя ответственность.

Стелла делает удивленное лицо, хотя слышит этот ответ уже не в первый раз:

– Вы боитесь ответственности?

– Нет… Не знаю. Скажем так, не ответственности в целом – только лишней.

– Хорошо. – Психолог кладет ногу на ногу. Колено направлено к собеседнику – все знают, что это знак расположения, и таким жестом надо пользоваться очень осторожно. – Как ваши дела вне работы? У вас нет проблем в семье?

– Нет, – твердо отвечает Карел.

– Ну же, Карел, зачем вы мне врете. У вас уже давно проблемы с вашей второй половинкой. Почему вы снова ее выключили на этой неделе?

Все знает, зараза. Еще бы, сфера полномочий корпоративных психологов куда шире, чем это может казаться.

– Захотелось резко оборвать разговор.

– Но это же не гуманно и нарушает права кибер-жен! Как я понимаю, не было никакого намека на семейный скандал или угрозу психике, и вы все равно применили крайний метод…

Разговор с психологом развивается по стандартной модели. Сначала надо спросить про работу, а потом расслабить собеседника и по локоть влезть ему в душу.

– Не знаю. Ну не нравится она мне, что я могу поделать?

Стелла понимающе, с сочувствием кивает.

– За такое начисляются штрафные баллы. Вы уже трижды делали подобное, после пятого дело будет рассматриваться в суде. Вы, вероятно, при покупке выбрали не тот психотип. Я рекомендовала вам развестись, почему вы не последовали моему совету?

– А разница? – усмехается Карел. – Я боюсь, что меня не устраивают все женщины, которых собрали на заводе, но уже поздно что-либо менять – лицензия на брак с человеком стоит гигантские деньги для меня, на это уйдут годы. К тому же все равно это похоже на…

Он осекся.

– На что?

– На клетку. Простите, но нынешний брак человека с человеком похож на клетку, после которой, в случае любой малейшей ошибки, – расстрел.

Стелла отводит взгляд. Удивительно, но Карелу даже на миг кажется, что она с ним согласна. Однако порядок проведения «воспитательной беседы» требует другого.

– Карел, мы все тут, в Белгороде, не без грешка. Но, простите, вы нисколько не изменились за то время, что здесь живете. Вы все так же похожи на подростка, у которого проблемы с социализацией. Вас не волнует прогресс. Вы отказались от добровольного чипирования, пользуетесь устаревшей техникой, глазной линзой одной из первых моделей. Не участвуете в политических процессах, вас не волнует глобальное потепление. Насколько мне известно, вы непозволительно много… злоупотребляете креативом. Должна вам сообщить, что я запросила ваше расширенное досье.

Карел вздрагивает. Снова кто-то лезет в самое сокровенное, что у него осталось. Пусть. В конце концов, шило в мешке не утаишь. Психолог, ставшая больше похожей на прокурора, продолжает:

– У вас уже были проблемы в области свободно распространяемой музыки, как мне стало известно из досье. Вы не хотите поговорить об этом?

– Честно говоря, не хочу, но кому интересно мое мнение? Задавайте вопросы дальше.

– Вот, например, что мне известно из расширенного досье. Оказывается, вы не атеист, ваше вероисповедание – ежепоклонник, – длинное слово Стелла читает по слогам. – Почему вы мне раньше не сообщали об этом? Что это за церковь?

– Я с детства поклоняюсь Великим Ежам, – усмехается Карел. – Это вера моего отца. В нашей Тайной Церкви осталось всего пять человек, но мы – зарегистрированное религиозное объединение и вправе справлять свои обряды. В период расцвета культа у нас даже было храмовое помещение в Иркутском Изоляте, но…

– Ладно, ясно, – обрывает Стелла, но тут же спохватывается и спрашивает. – Надеюсь, я за время нашего общения не оскорбила ваши религиозные чувства?

– Оскорбили, дважды. Но я не буду подавать на вас в суд, обещаю.

На миг в глазах Стеллы заметен испуг, потом она снова принимает наступательную позицию. Карел еле сдерживается, чтобы не засмеяться – иногда так смешно наблюдать полное отсутствие чувства юмора у собеседника.

– Вы носите одежду с фотоизображениями других людей. Это может нарушать авторские права, их право на личную жизнь и прочее. Я просканировала вашу футболку, но не нашла соответствий этих лиц в базах знаний. Кто это?

– Харитонов и Барбье. Одни из основателей лоубит-движения. Не бойтесь, они не будут выражать своего протеста, они жили в первой половине двадцать первого века. Все их изображения доступны по свободной лицензии.

– Хорошо. Дальше – вы указали в числе родных языков русский. Вам известно, что этот язык является уже двадцать лет запрещенным за пределами шести Особых Зон?

В глазах Стеллы горит огонь. Похоже, эта тема для нее болезненна.

– Я ничего не могу сделать с тем, что я на четверть немец, на четверть голландец, на четверть турок и на четверть – удмурт. То есть практически русский. Я выучил русский еще в юности, из интереса, потому что когда-то думал заниматься переводами русской литературы на мировые языки. Потом это стало ненужным, так как русскую литературу тоже запретили. Кажется, во время трудоустройства я уже рассказывал об этом…

Стелла холодно кивает.

– Возможно. Итак, Карел, время нашей беседы, к сожалению, заканчивается, и мы не успели поговорить о вашем толерантном круге оптимального общения. Я вынуждена отложить разговор на следующий раз, а пока что я дам вам следующие рекомендации…

Карел спешит – не потому, что задержался, а потому, что все надо сделать быстро. Он идет на встречу с одним из своих зарегистрированных друзей. Всего в том самом «толерантном круге оптимального общения» семеро человек, с кем Карелу дозволяется «вступать в диалог на любые темы, используя уменьшенную дистанцию, совместно заниматься спортом, развлечениями, за исключением деяний, составляющих сексуальный характер и ущемляющих права…» и далее по тексту Рекомендаций. Из семерых – одна женщина, с которой запрещено общаться живьем, один инвалид-индус с проблемами веса, и лишь двое живут в Белгороде.

Анри – самый молодой из друзей Карела. Этому лысоватому толстому бородачу всего двадцать девять, хотя выглядит он на сорок. В его крохотной квартире беспорядок, который раньше называли «холостяцким», странным образом уживается с коллекциями антиквариата, тропической экзотики, старого компьютерного «железа» и прочими странными штуками. Для своих лет Анри зарабатывает очень много.

– Никак не могу привыкнуть, что ты развелся. – Карел пожимает руку и плюхается в кресло напротив огромного старого телевизора. – И как тебе живется без супруги?

– Нормально. – Анри, усмехнувшись, показывает на гигантскую стопку древних порножурналов на тумбочке, за которую в силу их шовинистичности запросто могут посадить. – Я не смог полюбить кусок железа, как ни пытался. Надеюсь, после развода ее утилизировали. А ты когда разведешься? Или пока терпишь?

– Я же говорил, почему мне пришлось жениться, – отмахивается Карел. – В крупных корпорациях неженатых не берут.

– Работай на себя. – Анри махнул на гору хлама, которая его окружает. – В Особых Зонах, вроде нашей, у малого бизнеса еще есть хоть какие-то шансы.

Карел мрачно хмурится.

– Шансов нет ни у кого. Ты лучше скажи, у тебя еще трехдюймовых дисководов не осталось?

– Обижаешь! У меня их еще штук пять лежит. Две тысяча двадцатого года, самые последние.

Анри подходит к огромному шкафу и начинает рыться в нем, коробки, бросаемые им на пол, создают небольшую горку.

– Ты не торопись, я просто спросил. Мой пока работает нормально. Просто я тебе принес кое-чего.

Карел расстегивает потайной кармашек в сумке и передает другу трехдюймовый конвертик.

– О! – Анри кивает, заговорщически прищурившись. – То самое?

С порога его валят на пол, надевают наручники и усаживают на диван в прихожей. Там же на столике расположена походная лаборатория: половина техники позаимствована из выпотрошенной студии Карела, половина – планшеты, какие-то датчики с проводами – принесена Комиссией.

Карел сидит на своем домашнем диване и пытается вспомнить, где он видел раньше выражения лиц двух членов Комиссии, нависших над ним. Похоже, в каком-то старинном киберпанковом фильме – там были такие же одинаковые безликие люди в пиджаках с руками, заложенными за спиной. В стороне стоит жена – разумеется, без тени раскаяния на лице, хотя это она впустила их. Приказ разработчика есть приказ. Рядом с ней – крепкий охранник в кевларе и старичок-эксперт, колдующий с техникой. Он, похоже, единственный, у кого есть чувство юмора – непонятно, то ли он знает русский язык, то ли просто тихо посмеивается от нелепо-забавного аккомпанемента. Распознаватель речи, подслушивающий аудиоканал с ноутбука Карела, периодически мигает красным – программе непонятно значение половины слов в куплетах.

– Что это? – спрашивает стоящий справа комиссар, кивая на звучащую лоубитную музыку.

– Частушки. Сатирические куплеты на русском.

– Вы признаете факт своего участия в создании произведения?

Карел усмехается:

– Конечно. Разве вам не заметно, что голос – мой?

– Кто еще участвовал? – теперь в разговор включается «левый».

– Мне они все известны под никами.

– Вы лжете. – Стоящий справа показывает страницы на планшете. – Это ваши друзья. Незарегистрированный круг общения из закрытого форума «Лоубит». Вы занимались совместным музыкальным творчеством и незаконно распространяли его, создав преступное сообщество. За последние два года вы изготовили и распространили еще два подобных носителя общим тиражом тридцать шесть экземпляров. Итого – три эпизода преступления. Трех участников, включая программиста вертолетов, мы уже засекли. Назовите нам, пожалуйста, имена остальных.

– Осталось всего двое, не считая десятка покупателей. Потрудитесь отыскать их сами, чего вам стоит.

Комиссары кивают.

– То есть вы отказываетесь сотрудничать с правосудием? Вы догадываетесь, что вам грозит?

– Вполне.

Прозвучало убедительно – морально Карел уже приготовился «гнить в лагерях», как говорили в старину. Тем временем звучит последняя частушка, и мини-альбом на «флоппике» заканчивается.

– Господин Руфус, перевод текста осуществлен?

– Да. – Старик прекращает улыбаться, его лицо становится строгим и даже суровым. – Анализатор дает восемьдесят пять процентов переводимых фраз, из которых шестьдесят процентов расценены как экстремистские, нарушающие права, пятнадцать – потенциально нетолерантные. Нарушение прав инвалидов, растений, животных, сексуальных и национальных меньшинств, пропаганда сексуальных отношений, экстремизма, покушение на исторические символы демократии… ну и, разумеется, использование запрещенного языка.

– Все ясно, – кивает «правый». – Да, добавьте к этому нарушение правил использования коптеров и то, что я уже перечислил.

Старик ковыряется в своем планшете, затем спрашивает:

– Выставляю на судебное голосование?

Комиссары мельком, по диагонали читают заключение эксперта, скрепляют дело электронными подписями и командуют:

– Выставляйте.

Комиссары наконец-то присаживаются на диван, просят у жены Карела чашечку кофе. Карел расслабленно откидывается на спинку дивана и наблюдает за медленным изменением двух столбиков на экране планшета. Не то чтобы он на что-то надеется – просто ему интересен сам судебный процесс.

Анри весь дрожит. То ли от холода – в капсуле достаточно прохладно, несмотря на наличие климат-контроля, то ли от нервов.

– Это конец. Говорят, там по улицам ходят волки, – наконец подает он голос. – И половина сидит за убийства.

– Плевать, – отзывается Карел из своей капсулы. – Так даже интереснее.

– Чего?! – восклицает Анри. – Тебя что, ничуть не беспокоит, что там мы запросто можем сдохнуть?

– Лучше сдохнуть в Особой Зоне для нетолерантных третьей степени, чем медленно гнить в «свободном» мире.

– Там же тюрьма! Резервация! Остров-концлагерь! Полтора миллиона отрезанных от мира голодающих дикарей! Боже, зачем только я влез во всю эту историю…

Карел не выдерживает:

– Хватит ныть! Ты еще ничего не видел и судишь по байкам из Сети. К тому же ты моложе и крепче меня, это мне надо говорить о злой судьбе.

– Знаешь, почему такие, как мы, несчастны? – спрашивает Анри. – Мы просто слишком много читаем исторических материалов. Мы знаем, как было тогда и как стало сейчас. Знаем, что такое настоящая свобода, что такое свобода творчества. Возникает чувство, что мы родились не в ту эпоху. Сейчас вообще мало кто умеет читать, и потому никто не чувствует…

– Кончаем разговоры, – голос пилота в наушниках прерывает монолог Анри. – Ну что, господа парашютисты, счастливого вам приземления!

В иллюминаторе внизу проплывает тонкая полоска пролива, пересеченная вдоль барьером. Самолет начинает снижаться.

– Я боюсь высоты! – вскрикивает Анри, и секунду спустя его капсула отстреливается вниз. Карел хватается за поручни и мысленно ведет отсчет: «Один… два… три… Свобода!»

Когда они выбираются из парашютных капсул и добираются до ближайшей дороги, уже начинает темнеть. Дорога узкая и пустая, хоть и не выглядит заброшенной. Спустя минут пять ожидания, мимо проезжает древняя фура, грязная, чадящая дизельным двигателем. Водитель не останавливается. В другое бы время и в другом бы месте Карел с Анри удивились столь расточительному расходованию углеводородов, но они слишком уставшие, чтобы это даже просто обсуждать. Через пару минут ожидания на обочине они решают идти в сторону, из которой она приехала – судя по картам, там должен быть населенный пункт с русским названием Углегорск.

За двадцать минут пути – тройка автомобилей, бензиновых и древних настолько, что, казалось, их угнали из музея. Один водитель останавливается и задает какой-то вопрос по-русски, но Карел плохо понимает местный разговорный диалект. Пока он вежливо здоровается и пытается объяснить водителю на английском, тот машет рукой и уезжает.

– Негостеприимно что-то, – Анри подхватывает рюкзак с дороги.

– Что ты хочешь, мы пока еще не «свои».

Темнеет окончательно. Начинает холодать. Еще через десять минут мимо них проезжают два джипа – новых, «гидрогениумных». Первый резко тормозит и поворачивает, перекрывая дорогу, второй проезжает чуть дальше и останавливается.

Из ближнего джипа выходят два молодых парня в камуфляже с винтовками. Один наставляет ствол на Карела и Анри. Карел напрягается, готовый бежать в сторону кустарников, но все обходится – второй военный командует опустить ружье и подходит ближе, здоровается за руку.

– Нашлись, наконец-то. Лейтенант Алекс Ищенко, рад приветствовать на территории Сахалинской Республики. А мы вас на всей зоне выброса искали. Вам что, не сказали ждать на месте патруля?

– Ничего не сказали, – пожимает плечами Карел. – Дали карты и сказали обратиться в ближайшие органы местной власти.

Парень усмехается.

– С таким же успехом они могли бы сбрасывать вас в Тихий океан. Похоже, их все меньше интересует судьба отпущенных.

– В смысле, заключенных?

Лейтенант смеется и приглашает в машину.

– Сейчас поедем в город, утром придете за документами и оружием, и я вам кое-что покажу.

Летнее кафе стоит почти на самом берегу бухты. Из ветхих динамиков у барной стойки играет рок-классика восьмидесятых годов прошлого века – простой и веселый, мощный мотив. Позади – небольшой, на двадцать тысяч человек, городок с невысокими домами, словно растворяющимися в лесу. С берега доносится смех играющих детей.

– Я обещал вам показать. Видите стену? – Лейтенант указывает на море. Там, в полукилометре от берега виднеется белая тридцатиметровая преграда, отделяющая остров Сахалин от остального мира.

– Видим, – кивает Анри. – Почти сразу заметил. Интересно, она глухая? Нигде не проплыть?

– Почему. Внизу оставлены «окна» для морской фауны, у портов есть ворота для судов. В конце концов, соорудить что-то и перелететь. Только смысл? Да, мы все еще зависим материально от поддержки западных фондов, но это они за стеной, а не мы. Это загнивающий мир закрыт от нас, от свободных людей. Скоро два миллиарда жителей центрально-африканской СПИД-резервации перебьют последних пограничников и рванут на север, в Европу. Начнется новое великое переселение народов. Миллиард индусов и полтора миллиарда китайцев с территорий, которые остались после Великой Ядерной, поплывут в Америку и Австралию. И только мы, «нетолерантные третьей степени», будем спокойно наблюдать за этим из десятка своих огороженных республик.

Звучит не сильно убедительно, но Карелу нравится. У него даже зарождается в голове пара музыкальных идей на тему великого переселения народов, но тут же он вспоминает, что здесь нет Интернета и заниматься музыкальным творчеством будет намного сложнее.

– Все равно, у вас тут все так… дико, – задумчиво произносит Анри. – Ходите с ружьями. Денег нет, еда по талонам. Доступ в Интернет от вас заблокирован…

– Зато у нас сохранен традиционный брак, – парирует Алекс. – Вот мне – двадцать пять, я женат уже три года, у меня двое детей. Мальчик и девочка. И воспитываю я их сам.

– Не знаю. – Анри усмехается. – Для меня это тоже дико. До сих пор не могу привыкнуть, что женщине на улице спокойно можно глядеть в глаза и ничего за это не будет.

– А вы… натуралы? – осторожно спрашивает Алекс.

Карел и Анри кивают.

– Правда, если можно называть натуралами людей, которые полжизни спали с роботами, – усмехается Карел.

– Ничего, какие ваши годы. Научитесь и с бабами. В прошлом году мы поженили восьмидесятилетнего бразильца, сосланного за прилюдное чтение стихов. Кстати, по поводу искусства…

Лейтенант вытаскивает из кармана плеер и протягивает наушники: левый – Карелу, а правый – Анри.

– Что там?

– Частушки на русском с жутким немецким акцентом. Очень популярны в последние месяцы. Записали какие-то тайные фанатики из Европы и распространяли на дискетках, смельчаки. Нескольких, по слухам, уже высадили в Южно-Сахалинске. Хотел бы я с ними пообщаться…

– Кажется, ты уже познакомился с одним из этих фанатиков, – смеется Анри и хлопает Карела по плечу.