Пришельцы. Земля завоеванная (сборник) Злотников Роман

4

Здравый смысл требовал узнать о человеке, с которым сцепилась Соня, как можно больше. Шульцов начал со справочника. «Слава Северной Пальмиры» усердно перечисляла творения Петраго-Соловаго, а также собранные им звания и награды. Шульцов пробежал глазами немалый список, протер очки, прочитал еще раз и полез в книжный шкаф. Сборник повестей о помогавших чекистам до, во время и после войны сперва пионерах, а потом комсомольцах стоял на месте. На месте было и авторское посвящение героическому деду Михаилу Абовичу Капанадзе, с которого будущий корифей клялся «делать жизнь». Шульцов вернулся к справочнику – ранние произведения, равно как и дед-чекист, в нем не значились, зато вовсю сияли имперским золотом благородные предки. Оказывается, Петраго-Соловаго были в неучтенном родстве с Рюриковичами, а фамилию, которая была слишком известна, дворянский дед корифея сменил в 1926 году. И сделал это столь изобретательно, что кровавые опричники остались с носом, зато люди просвещенные сразу понимали: перед ними представитель истинной русской, допетровской аристократии. Олег Евгеньевич поморщился и, пробормотав «я не Живаго, я не Мертваго, я не Петраго, не Соловаго», включил компьютер.

Повести, которые в самом деле были хороши, выложить в Сеть никто не удосужился, зато историк ознакомился с соловагинскими пьесами, сценариями и законодательными инициативами. Вишенкой на торте стала трехлетней давности статья, неприятно хамская по тону, но полная занятных подробностей. Оказывается, Петраго-Соловаго в 90-х водил дружбу с известным криминальным авторитетом, периодически жалуясь тому на обидчиков. Обидчикам, правда, дозволялось откупиться: оскорбленный Агриппа брал деньгами, услугами, но всего охотней антиквариатом, отдавая предпочтение «серебряному веку». Мир переменился, авторитет закономерно сел, Агриппа Михайлович не менее закономерно с его горизонта исчез, не дождавшись пения хотя бы первого петуха. Обидчивости он, тем не менее, не утратил, как и тяги к прекрасному, но круг общения поменял, сделав ставку на власти предержащие.

Дело пошло, Агриппа Михайлович успешно доил бюджет и блистал на элитарных сборищах, не забывая пускать полученные средства и площади в оборот. Первым его детищем стал пресловутый «Светоч», последним на момент написания статьи – общенародный историко-кулинарный проект «Боярский стол», призванный дать отпор чужеродной шаверме и возродить блеск, который мы потеряли. То, что стол был всего лишь боярским, проникновенно шептало о скромности учредителя-Рюриковича. Умилиться мешали логотип – наглый мордастый каравай с усами-колосьями, разлегшийся на выполненной допетровской вязью надписи «ВСЕМУ ГОЛОВА!» – и то, что соловагинские забегаловки успели слопать две библиотеки, детские ясли, музей-квартиру гремевшего в России 1913 года тенора и добрую дюжину вполне пристойных кафе и столовых. Дотошный историк поискал опровержение статьи, но такового не обнаружилось, хотя абстрактных громов и молний в адрес замахнувшихся на великого Агриппу ничтожеств и завистников имелось в избытке. Равно как и хвалебных рецензий, одну из которых Олег Евгеньевич поначалу принял за памфлет.

Обещанный к осени шедевр под интригующим названием «Ангел в форточке» повествовал о загнанных в спецприют дворянских сиротках, коих ждановско-бериевские опричники сперва заставляли красть у ленинградцев предметы искусства, а потом перебили. Под видом ликвидации застигнутой на месте преступления банды грабителей. Уцелел лишь один, вспомнивший слышанную в колыбели молитву и на глазах потрясенных энкавэдэшников исчезнувший в столбе света, что ворвался сквозь форточку во тьму залитой кровью квартиры бывших князей Маратовых. Куда девалось бесценное колье, что сжимал в руке спасенный, рецензент не сообщил, но обнадежил, что Петраго-Соловаго задумал тетралогию.

Подошли коты, заявили протест: они желали спать, а бодрствующий хозяин им мешал. Шульцов отбыл гладильную повинность и отправился в спальню. Ему снилась школа с зелеными партами, фиолетовыми чернилами и двойкой по литературе. Олег Евгеньевич помнил, что он – доктор наук и никакой аттестат ему не нужен, однако красная запись в дневнике не исчезала, как и здоровенный плакат, на котором Петраго-Соловаго жестом вождя мирового пролетариата указывал дорогу к ресторану. Нужно было взять топор и срубить это безобразие под самый корешок. Увы, на топоре сидел криминальный авторитет в княжеском колье и плакал, потому что его бросили, а он опаздывал на поезд и не хотел становиться Анной Карениной. Сердобольный Шульцов попробовал вызвать Гену, однако тот защищал маратовское золото от ползущего к нему старика Козлодоева, который, как оказалось, и влепил Шульцову двойку, прикинувшись для этого Карамазовым.

– Профан, – фыркнул влетевший в форточку Достоевский, оказавшийся еще и академиком Спадниковым в венке из плюща. – Геродот злокозненный. Ужо будет тебе эскалоп с эстрагоном!

Плакат испугался, сбросил корифея, выгнулся наподобие паруса и стал алым, гребцы-полковники налегли на весла, Олег Евгеньевич встал у мачты, ожидая, когда запоют сирены, и понял, что вот-вот задохнется – день котами не только кончался, но и начинался.

– Уйди, – велел историк взгромоздившемуся на хозяйскую грудь рыжему Егору, – или дай телефон.

Кот предпочел уйти, Шульцов набрал полковника и как мог сдержанно объяснил, что ловить нечисть он сегодня не может по причине важной встречи и просит перенести визит к Козлодоеву, то есть, конечно же, к Карамазову на четверг.

5

При виде Петраго-Соловаго перед глазами вставала кинематографическая «Россия 1913 года» с твердыми знаками, Фаберже, конфетко-бараночками, французской булкой и немного Распутиным. Агриппа Михайлович был могуч и аристократичен от знаменитой николаевской бородки до галстука с золотой высокодуховной булавкой. Судя по визиту на территорию противника и протянутой руке, корифей был настроен на что-то вроде мира. Как и Шульцов.

Рукопожатие вышло значительным и столь исполненным перстней, что историку показалось, что он оцарапался.

– Прошу садиться, – Петраго-Соловаго распоряжался в чужом кабинете, будто в своем. – Ваш руководитель уверял, что вы хорошо знаете его погребок. Я пью «Мартель». От пристойного и выше.

– Этот коньячный дом знают многие, – поддержал разговор Шульцов, с трудом оторвав взгляд от придавившего соловагинский галстук Царь-колокола. – Я о нем прочел в «Капитальном ремонте».

Развалившийся в кресле барин ждали, когда им подадут, но Олег Евгеньевич в половые не нанимался. «Мартель» у директора, само собой, водился, у него водилось все, что дарят уважаемым мужчинам, однако первым историк достал австралийский шираз.

– Порой мне кажется, что Дионис покинул Европу: в Австралии дурных вин просто нет, а в Старом Свете случаются. – Шульцов улыбнулся как мог светски и вытащил уже коньяк. – У нас разные вкусы, будет правильно, если каждый позаботится о себе сам.

О себе Агриппа Михайлович заботиться умел просто великолепно.

– Вы удивлены моей лояльностью? – вопросил он, элегантно согревая бокал. – Я не могу долго сердиться на хорошеньких девиц, а ваша дочь, в отличие от ее подруги, прелестна. Я бы на вашем месте запретил Софье общаться со столь вульгарным созданием.

– Вы так думаете? – уточнил Шульцов, не далее как вчера созерцавший фото младшей внучки Агриппы Февронии в розово-черных лосинах и с кольцами в носу.

– Да, – подтвердил собеседник, – я имею обыкновение говорить что думаю. Конечно, руководство университета недовольно сорванной лекцией, я бы сказал, очень недовольно, но кто мешает ее повторить? Более того, я буду рад видеть на ней не только вашу дочь, но и вас. Мы могли бы поговорить о наших византийских корнях, в конце концов, борьба с ложной генетической памятью – наш прямой долг.

– С ложной? – Дионис все ж оставил Шульцова не до конца, будь иначе, историк бы подавился.

– Нам внушили, что мы азиаты, скифо-монголы, и это убеждение закрепилось на генетическом уровне, в то время как мы – наследники и преемники Афин и Спарты. Впрочем, вы ведь немец… В каком году ваши предки прибыли к нам?

– Простите?

– Этот город надо переименовать в Петрополь, – Петраго-Соловаго решил, что напиток достаточно нагрелся, и пригубил. Пить коньяк он умел, и вряд ли это была генетическая память. – В крайней случае, в Петроград, что и было сделано, когда мы решили отмежеваться от потомков вандалов.

– Я занимаюсь античностью, Первая мировая не мой профиль.

– Образованный человек должен знать мировую историю, – отрезал защитник Феодоры. – Значит, договорились. А ведь я давно собирался с вами связаться… Как с наследником Спадниковых. Мой дед в юности ухаживал за одной из теток вашего покойного патрона, я хочу выкупить их тройной портрет работы Серебряковой, а заодно пару других работ. Они написаны на даче, где мой дед тоже бывал…

– Простите, я не торгую картинами.

– Разумеется. Но речь об истории моей семьи, а память, генетическая память…

Дальше стала скучно, мерзко и понятно. Петраго-Соловаго в самом деле любил антиквариат, а спадниковские картины казались легкой добычей. Ну как же не отдать Серебрякову за даже не отсутствие неприятностей, за допуск дочки к телу, по самый галстук погруженному в жидкость большого кино. Тело в успехе не сомневалось, но ему нравилось слушать собственный голос, и оно вещало. О духовности, преемственности, истинной культуре и борьбе с мрачными наследиями.

– Я подошлю транспорт, – закончивший речь корифей глотнул коньяку, – завтра, часов в семь.

– Нет.

– Вам удобней другое время?

– Я не отдам картины, – твердо сказал Шульцов и на всякий случай добавил: – И не продам.

Олег Евгеньевич ставил культуру Запада выше восточной, а охватившую мир япономанию не одобрял, но его отношение к учителю сделало бы честь лучшему из японцев. Вдова Спадникова знала, кому оставить набитую памятью квартиру.

– Вы своеобразны, – Петраго-Соловаго поставил бокал, – теперь я не удивляюсь поведению вашей дочери.

Теперь он не удивлялся, теперь он угрожал. Умело, можно даже сказать, профессионально. Альтернативой отданным картинам было не только многоступенчатое покаяние с более чем вероятным отчислением, но и иск о защите чести и достоинства, который в случае принятия закона об оскорблении творцов и творчеств мог перерасти в нечто более серьезное. Особенно если вскроется связь Софьи и Марии с экстремистскими организациями. Агриппа Михайлович не мог позволить оскорблять великую культуру и государственность в своем лице. Олег Евгеньевич не мог предать Спадникова и Соню.

– Что ж, – подвел черту внук чекиста, – я вас понял, а вы не поняли ни меня, ни положения вашей дочери.

– Отчего же, – возразил Шульцов, – вас я прекрасно понимаю, но не могу требовать от Сони того, на что не пойду сам.

– У вас будут проблемы.

– Далеко не первые в моей жизни.

– Если вы полагаете, что ваша крыша вас не кинет, вы просто… банальный лох.

– Если вы полагаете, что защитник культурных ценностей может угрожать историку, используя жаргон, вы равно не разбираетесь ни в литературе, ни в истории. У меня нет покровителя, кроме того, кто даровал миру дельфинов.

– Что за чушь!

– Для обладателя генетической памяти вы знаете удивительно мало. Видимо, это признак деградации.

– На что вы намекаете?!

– Просто вспомнился ваш дед, с которого вы собирались делать жизнь. У вас не вышло.

– Так… Вы вторгаетесь в частную жизнь, а это…

– Это посвящение. Ваше посвящение к вашей же книге. Вышедшей очень неплохим тиражом. Если вам оно мешает, соберите уцелевшие экземпляры и уничтожьте. В одной не самой блестящей киносказке это пробовал сделать натурализовавшийся в нашем мире Кощей. Неудачно, однако у него не было вашего имени и опыта.

Ответный залп был предельно вульгарен, но Шульцов лишь пожал плечами и, дождавшись паузы, распахнул дверь.

– Римма Петровна, – попросил он, – прошу вас, проводите Агриппу Михайловича.

Петраго-Соловаго шумно втянул воздух, но продолжать скандал при секретарше счел излишним. Шульцов дождался, когда тронется лифт, и вернулся к столу. Очень хотелось даже не выпить, просто сесть у окна, вертя в руке бокал, но Олег Евгеньевич удержался. Пусть Дионис и утратил к профессору Шульцову всякий интерес, возлияние в любой форме выглядело бы воплем о помощи, а защитить свою дочь и свою совесть старомодный мужчина обязан сам.

6

– Вы – молодец, – вместо приветствия сообщил Григорьич. – Держите удар.

– Благодарю, – слегка растерялся Олег Евгеньевич, особых ударов пока не ощущавший. – Если откровенно, я не в восторге от Университета Мундиальной культуры. Соня не слишком представляла, чему и для чего собирается учиться, просто увязалась за подругой.

– Вы не возражали? – удивился «дикобраз».

– Не думал, что их примут, ведь это заведение не для… То есть для…

– Для, черт ее бей, элиты, – подсказал Аркадий Филиппович. – Но девочки поступили.

– Наследство Спадниковых, – зачем-то объяснил Олег Евгеньевич, – причем во всех смыслах. Про Серебрякову даже Соловаго знает.

– Про чужие картины он знает не «даже», – фыркнул «дикобраз». – Странно, что прошла и Мария, но мы не о том говорим.

– Именно, – ушел от обсуждения собственных проблем Шульцов, – у нас осмотр места происшествия или как там у вас выражаются?

– И это тоже, но сперва позвольте пару советов. Во-первых никаких разговоров с доброжелателями, кроме нас с Аркадием, а во-вторых… Есть один журналист, парень даже не с тараканами, со скорпионами, но своих героев из виду не выпускает. Пару лет назад он по просьбе… одних моих знакомых занялся Соловаго, в результате красавец остался без особняка на Петергофском шоссе. Ректор Сониного университета на этой сковородке тоже покорячилась, так что серый волк для семерых козлят у нас в кармане. Адвокат, если что, тоже найдется. С очень личной симпатией к Агриппе.

– Спасибо, если потребуется, воспользуюсь обязательно. А сетку-то сняли…

Отреставрированная арка роковой не казалась, но открывшийся взору мозаичный Достоевский мог бы выглядеть не столь помятым. Под портретом начиналась мощеная дорожка, тянувшаяся сквозь анфиладу узких дворов, утыканных поганкообразными фонарями. Картину дополняли недурные граффити, матерые двери с домофонами и умудрившиеся припарковаться машины. В марках убежденный пешеход Шульцов разбирался скверно, но не оценить вдохновенное коровье лицо с фермерского фургончика не мог.

– Меня всегда поражало, – признался историк, – что на мясных лавках изображают радость поедаемых. Счастливая собака или кошка куда уместней.

– Обман совести, – предположил Григорьич. – Куры и свиньи счастливы, значит, их можно смело есть, ведь они только этого и ждали. Насильники часто так оправдываются… А вот и «Старикан».

Заведение было воистину достоевским – крутую, уводящую в подвал лестницу украшали глазуновские иллюстрации, а при входе на самом виду возлежал здоровенный – впору Ричарду Львиное Сердце – топор. И все равно Шульцову на язык упорно лез старик Козлодоев. Возможно, потому, что рядом с топором ждал формальный владелец ресторана, немолодой, лысо-бородатый и при этом спортивный.

– Не понимаю, – удивился Олег Евгеньевич, – ведь Карамазова убивали иначе.

– Вы правы, – непонятно чему обрадовался бородач, – но массовое сознание связывает Достоевского именно с топором. Пресс-папье, даже окровавленное, не произведет нужного эффекта.

– Тогда почему не «Раскольников», а «Карамазов»?

– Хотелось избежать ассоциаций с неприятной большинству школьной программой. Кроме того, «Карамазов» звучит благороднее. Вы ведь обещанный эксперт?

– Видимо, – пробормотал изнывавший от хоть и не школьной, но противной ассоциации Шульцов. – Не знаю, смогу ли я быть полезен…

– Сможете, сможете… – заверил Григорьич. – Идемте, осмотрим залы.

Осмотрели. Шульцов узнал много неожиданного о дореволюционной орфографии, и не только.

– Захоти я стать большевиком, – признавался часом позже историк, – я б не вылезал из подобных заведений, они отлично стимулируют классовую вражду. Но по моей части ничего примечательного.

– Я так и думал… Пройдемся-ка по окрестностям. У самого ресторана встают три машины, не больше, остальные – на стоянке, платной, но с карамазовцев денег не берут. За стоянкой ведется видеонаблюдение, за ресторанным двором – тоже, а между ними – глухо. Впрочем, шпана здесь не резвится, объяснили в свое время…

– На Обводный дворами пройти можно? – попытался ухватить мелькнувшую мысль Шульцов.

– Можно, причем разными дорогами. Раньше имелся проход чуть ли не до Лиговки, потом пару дворов закрыли. Вы что-то надумали?

– Сам не знаю, но пропавшие могли куда-то свернуть, хотя вы наверняка проверяли.

– Проверяли. Мне помехи эти покоя не дают, странные они какие-то… Больше других буянит камера на набережной, но пропаданцы туда не добирались, а на стоянке и у ресторана волны по экрану пробегут – и все. Давайте обойдем все, раз уж пришли…

Главным впечатлением от обхода стало чудовищное изображение на торце одного из домов. Забравшаяся под самую крышу свекольная Джоконда глумливо ухмылялась – она-то знала, что тут творится, а полиция и всякие историки – нет.

– С нижней крыши малевали, – объяснил проследивший за взглядом Шульцова Григорьич. – Ну и жуткая же баба!

– При этом суть шедевра, несмотря на флюс и цветовое решение, передана очень точно. Однако «развидеть», как говорит моя дочь, все равно хочется.

– Мой зять тоже так говорит, – кивнул сосед. – Погодите-ка!.. Два года назад мы влипли в мифы, но это не значит, что эти… козлодоевы угодили туда же. Зять мне дыру в голове провертел с «Доктором Кто». Там герой не бог, а периодически воскресающий пришелец, но землянам-то без разницы, им главное результат и поражающие воображения способности.

– Логично, – поддержал друга Григорьич. – Инопланетянам пропаданцы еще могут пригодиться для экспериментов, а вот зачем они, такие красивые, богам? Хотя, если современные дикари поклоняются владыкам самолетов и дарителям консервов, почему бы тем же грекам не обожествить каких-нибудь звездолетчиков? Особенно, если те принялись обустраивать Землю, одновременно выясняя отношения между собой… Захват, долгосрочный захват – дело тонкое, а правит далеко не всегда тот, кто царствует. Олег Евгеньевич, что скажете?

– Что вы читали академика Вакулина… Простите, звонят.

Это был Гена, и это был лев, берсерк, потерявший Патрокла Ахилл! Шульцов слушал хриплый приглушенный голос и ничего не понимал. Понял сосед.

– Геннадий добрался до сегодняшнего «Частного сыщика», – объяснил он.

– Простите? – еще больше не понял Олег Евгеньевич. – Гена, я сейчас на Обводном, мне неудобно говорить. Приезжайте к…

– Ко мне, – велел сосед. – Обсуждать так обсуждать.

7

Нельзя сказать, что до «Частного сыщика» о Шульцове писали лишь научные издания. Пару раз Олег Евгеньевич объяснял акулам пера, что герои якобы исторических фильмов отнюдь не были дураками, психопатами и маньяками. Доцента, а потом профессора Шульцова регулярно упоминали в связи с проходящими на невских брегах конгрессами, имел резонанс и отказ сменить тему диссертации в угоду коллегам, двадцать лет назад ставшими зарубежными. Сперва директор скандал тщательно замял, но в прошлом году ситуация изменилась радикально. Крымские перспективы стоили выноса сора из избы, и Егоров расписал научный подвиг Шульцова с геродотовым блеском. Теперь история с защитой за собственный счет аукнулась вновь.

«Частный сыщик» был хитер: статья «Карьера непотопляемого историка» не обвиняла, а задавала вопросы, предоставляя делать выводы читателям. Как майор медицинской службы Шульцова пережила Блокаду, сохранив чуть ли не всех оставшихся в городе родных? Почему этнические немцы и к тому же дворяне не были репрессированы, а малолетнего отца Шульцова записали русским? Как сын беспартийных родителей поступил в престижнейший вуз и был оставлен на ведущей кафедре? Только ли научной совестью был продиктован его отказ сменить тему докторской? Как научный мир не исторг из своей среды шарлатана, подвизавшегося в эзотерическом салоне? Были ли естественными скоропостижные смерти академика Спадникова и его вдовы, составившей завещание в пользу все того же Шульцова? Что знал и о чем догадывался погибший под локомотивом друг и однокашник загадочного доктора наук? Что связывает историка и археолога со скоропалительно вышедшим на пенсию полковником Р. и не только с ним? В каких отношениях он находится с дважды разведенной К., в прошлом – врачом, а ныне дорогостоящей гадалкой? И, наконец, почему дочь Шульцова от второго – выделено курсивом – брака подключилась к травле выдающихся деятелей отечественной культуры?

Нет, прямо агентом спецслужб и убийцей Олега Евгеньевича не называли, однако намеки были прозрачней байкальской воды.

– А, – пробормотал непотопляемый Шульцов, – так вот вы что имели в виду… Ну какой же это удар?

– Тем лучше, – полковник споро переводил кухню в режим «суровые мужские посиделки». – Мне казалось, в вашей среде к таким пакостям относятся болезненно.

– Не к таким. Те, чьим мнением я дорожу, о моей защите знают все, а менять работу и брать кредиты я не собираюсь.

– Я бы все равно ответил, – Григорьич подключился к сервировке, и Шульцов почувствовал себя немного паразитом. – Симметрично. Ежу понятно, что «козлит» на вас Агриппа, и просто так он не уймется. Ваша супруга в курсе?

– Нет, и не хотелось бы.

– Вот именно. Унять нашего красавца можно тремя способами. Покаяться и отдать то, что он хочет, врезать в ответ или убедить тех, кто пускает к корыту, накинуть платок на Агриппин роток.

– Первый вариант исключается. – Полковник вытащил бутылку, он по-прежнему был верен «Бульбашу». – Олег не из тех, кто сдается на милость всякой швали. Если б не Марина с Соней, я бы посоветовал драку, а так… Найдем хотя бы последнего джигита, его родич заткнет Петраго с полпинка.

– Не хотелось бы, – Шульцов поморщился, облекая неясные ощущения в слова, – не хотелось бы, чтоб конфликт двоих питерцев решали… варяги. Только бы обошлось без моей первой жены.

– Вряд ли, – и не подумал успокаивать Григорьич. – Про ваш второй брак не зря ввернули. ЧС славен копаньем в чужом белье, так что будьте готовы. Прошу к столу.

– Не сказал бы, что всегда готов, – Шульцов послушно передислоцировался, понимая, что в самом деле хочет выпить. – Вы ничего… земного не обнаружили?

– Обнаружили, кто намалевал Джоконду и счастливую корову. Редкостный балбес…

– Но, кажется, талантливый. Раз он рисует по найму, карамазовцам следовало бы воспользоваться его услугами. Достоевский над аркой ужасен…

– У художничка мозгов не хватает искать заказы. Бездельника кормит мать, а подкармливает псковский дядя, он же хозяин фургончика. Ну… традиционно. За нас с вами и за фиг с ними!

Звякнули наполненные до краев рюмки, и часть зубровки оказалась на скатерти. Шульцов заподозрил умысел, сосед с лицемерным смешком воздал хвалу Дионису, и подозрение переросло в уверенность.

– Так вы что-нибудь надумали? – изобразил невинность Аркадий Филиппович. – Меня, признаться, ставит в тупик выбор. Пропадай красавицы или хотя бы красавцы, можно было бы подумать на Аполлона или Юпитера.

– В том-то и дело, что нет. Античные божества постоянных возлюбленных меняли не слишком часто, а разовых не похищали, мать Геракла вообще не знала, что изменила мужу с Зевсом… Питер, конечно, не Эллада, так что могут быть варианты. С помехами не прояснилось?

– Нет, разве что впихнули аномалию в территориальные рамки. Камеры барахлят на сравнительно небольшом участке набережной, однако никакой закономерности выявить не удалось. Если аппаратура реагирует на кого-то или на что-то, оно проявляется совершенно беспорядочно. Когда все началось, выяснить не вышло – записи хранятся ограниченное время. Я прошерстил все районные «исчезновения» за десять лет. До недавнего времени процент мужчин среднего возраста среди пропавших без вести был обычным.

– До недавнего времени – это до открытия ресторана?

– Черт его знает. Место специфическое, по ночам особо не пошастаешь – некуда и незачем, то ли дело Лиговка… Постойте.

«Песня о тревожной молодости» в полковничьем телефоне означала коллег. Формально бывших, но Аркадий Филиппович оставался в строю куда больше, чем пытался показать.

– Докладывай, – велел сосед. Лицом он владел отменно, но подобное бесстрастие сулило новости, и Шульцов понял, что ему страшно. Соню надо было запереть дома, запихнуть в больницу, благо в Академии бабушку еще помнили, а всего лучше – забрать документы из университета и срочно купить путевку. Если не в Северную Корею, то на Кубу…

– Олег, – сосед отключился, но телефон не убрал, а положил рядом, – помнится, вы упоминали леопардов. В связи с Дионисом.

– Да, леопард сопровождает Диониса, часто в качестве верхового или упряжного животного.

– Леопард в зоопарке напал на некоего журналиста. Свидетели дружно утверждают, что молодой человек, злостно нарушив все правила, забрался за ограждение и принялся совать зверю микрофон. Он был пьян, что многое объясняет, но ничего не доказывает. Для нас куда важнее, что к леопарду приставал некто иной, как автор пресловутой статьи в ЧС… Вы ведь помните Валеру?

– Конечно.

– Ну так он, совершенно случайно, естественно, оказался неподалеку. И пока шла вся эта суматоха, успел поинтересоваться оставленной у ограды сумкой. Точнее – ноутбуком. И в нем обнаружилось продолжение оной статьи. Очень грязное и, как мы и думали, о вашей частной жизни. В общем, Валера просит узнать, не брали ли у Сони интервью.

– У Сони?

– Валера видел, как журналист с оператором вышли из университетского парка, откуда направились прямиком в зоопарк. Олег, лучше позвонить прямо сейчас.

– Хорошо… Соня, – дождавшись ответа дочери, Шульцов старался говорить спокойно, – у тебя не пытались взять интервью?

– Еще как, – жизнерадостно подтвердило чадо. – Так смешно вышло… Я не хотела говорить, а этот поросенок даже мое имя узнал. Его прогнали.

– Кто?!

– Какой-то дядька в шляпе. То есть не сам дядька, а его охранники.

– Где это было?

– В нашем парчике. Меня в деканат вызывали, но я извиняться не буду.

– С извинениями потом разберемся. Тебя ждали прямо у факультета?

– Ага… Папа, я из универа ухожу. Не из-за Петраго, просто они ничему не научат. Понимаешь, Шикова, наш замдекана… Она уговаривала, чтобы я извинилась хотя бы для вида. Осенью у нас будет дискуссия с другими гостями, и мне разрешат самые острые вопросы, а через год у них что-то планируется, так там я даже с Петраго поспорить смогу. Папа… Я сама не знаю, как у меня оно вылетело!

– Что именно?

– «В следующий раз я дам тебе побить Дэнни, – мурлыкнула дочь, – Но сегодня ты должен лечь…» Папа, она не узнала! Читает нам зарубежную литературу и не узнала, это хуже Соловаго, он хотя бы историю Византии не преподает! Я… Я это сказала и написала заявление.

– А Маша?

– Меня одну вызывали. Папа, я иначе не могу!

– Естественно. «Революция будет продолжаться»…

– Вот! Ты сразу узнал, а они…

– Они – прошлое, Лапа. – Шульцов переключил телефон на громкую связь. – Значит, тебя ждали во дворе?

– Ага, только он ко всем приставал.

Приставала был кудрявым, в ковбойских штанах со шнуровкой и противным, а Соня злилась и терпеть не могла всякие акции. Девушка рявкнула в подставленный микрофон и побежала к воротам, кудрявый увязался следом, и тут откуда-то вылез бугай в камуфляже, сказал что-то вроде «Э» и улыбнулся. «Э» послышалось и за спиной. Соня обернулась и увидела второго бугая, очень похожего на первого, и рядом дядечку в шляпе. Дядечка лизал мороженое и с детским простодушием таращился на корреспондента. Потом кивнул своему мордовороту, и тот куда-то отскочил.

– Софья, – вновь начал кучерявый, – не могли бы вы…

– М-не! – ухмыльнулся оставшийся бугай и сделал шаг вперед. Корреспондент тоже сделал шаг, но дорогу ему уже заступил вернувшийся второй.

– На, – он протянул корреспонденту что-то на палочке, Соня сощурилась и поняла, что это круглая конфета. Человек с микрофоном дернулся и взял, даритель сделал шаг к Соне и сунул ей в руки мороженое, пришлось укусить. Мороженое оказалось черносмородинным и очень вкусным, а журналист что-то фыркнул и убрался вместе с оператором.

– И все? – уточнил Олег Евгеньевич.

– Ага… Папа, ты сердишься?

– Я горжусь. Сиди тихо и никому не открывай.

– Я лучше помою руки перед едой.

– Сперва убери за котами, я не успел. Пока…

– Итак, – сосед уже поднимал рюмку, – хвала Дионису!

– Да уж…

Раздавшийся звонок слился с лаем Джаббы. Это был Гена с шампанским и миногами – Валера по старой дружбе успел сообщить про не пожелавшего давать интервью леопарда всем заинтересованным лицам, а ближайший продуктовый славился рыбным отделом.

8

В пятницу не случилось ничего, но суббота началась своеобразно. Шульцовские дамы еще спали, почивали даже коты, но не полковник. Условный звонок вырвал историка из нелепого, но веселого сна с рассуждающими о генетической памяти леопардами и выгнал в прихожую. Аркадий Филиппович был явно готов к походу.

– Случилось страшное, – объявил он. – Не для вас, но ваше присутствие очень желательно. Дело Григорьич сделает максимально громким – Агриппа заслужил, – но труп это еще не все.

– Простите, – Шульцов провел рукой по щеке на предмет щетины, было терпимо. – Я сейчас…

– Побриться и выпить чаю вы успеете, заодно я вас порадую, хотя, нет. Лучше сперва позавтракайте. Через полчаса придет машина.

Заинтригованный историк проследовал в ванную и повернул кран, забыв закрыть дверь. Это было ошибкой: рыжий Егор при всех своих лапах и хвосте обладал душой дельфина. Звук текущей воды не извлек бы кота разве что из глубин Аида. Прыжок на раковину, тычок под руку с бритвой, закономерный кровавый итог…

– Надо было вам сразу все объяснить, – покаялся сосед. – Но я не думал, что вы так разволнуетесь, а аппетит я бы вам испортил.

– Я не разволновался, – историк невольно потянулся к порезу. – Просто коты… Они оказываются где угодно, с собаками так не бывает. Так что у вас случилось?

– Случилось у Соловаго. Теперь ему не до вас и даже не до антиквариата. Нет, он, конечно, выкрутится, но субсидий и должностей в обозримом будущем заразе не видать, особенно если поднимется большой шум, а он поднимется. Представляете, Олег, в холодильнике, арендованном управляющей компанией Агриппиных забегаловок, нашли трупы двоих пропавших. Освежеванные по всем правилам мясницкой науки. И мы с Григорьичем хотели бы знать, что вы думаете по этому поводу.

– Как… как их обнаружили?

– Я бы сказал, что нашли их характерно. За сведения о пропавших уважаемые люди пообещали награду. Вчера по указанному в обещании номеру позвонили и сообщили, что трупы прячут в холодильнике на продуктовой базе и вывезут при малейшем намеке на опасность. Уважаемые люди не то чтоб совсем поверили, но неожиданный визит в указанное место организовали. Результат превзошел все ожидания; тогда бросились искать доносчика и нашли. Помните историю с бизнесменом, непонятно с какой радости распылившим в подъезде вонючку, которую добавляют в газ?

– Само собой…

– Тут что-то в этом же роде. Звонил рассорившийся с невестой и с горя напившийся студент. Звонил из дому, по собственному утверждению – из хулиганских побуждений. Ему в «Боярском столе» в ответ на обоснованную претензию нахамили, он разозлился, а тут – рекламка с телефоном и просьбой обращаться в любое время суток, он и обратился. Уважаемые люди, само собой, не верят и просят рассказать все как есть. Под гарантию полной безопасности и за немалые деньги.

– А что думает Андрей Григорьевич?

– Пока ничего. Нужно найти удобоваримое объяснение хотя бы для служебного пользования. Подбросить трупы в холодильник в обход соловагинских кадров практически невозможно, к тому же они очень профессионально обработаны. При этом ни малейшей попытки замести следы, все на виду. Изъятые бумаги в порядке, но там числятся свиные туши.

– Именно свиные?

– Именно. Это важно?

– Может быть… Если можно, попросите водителя выключить радио.

В наступившей блаженной тишине мелькали сталинские фасады, блаженствовали дождавшиеся солнца античные воины с Нарвских ворот, тянула в синеву куриные шеи отреставрированная церковь… Если б только какой-нибудь местный склочник подал жалобу, что «СтарикЪ КарамазовЪ» втайне держит скотину, визгом своим мешающую людям спать… Ничего, обойдемся без подсказок.

– Аркадий Филиппович, вам нужно объяснение для служебного пользования? У меня появилась гипотеза. Ни один нормальный современный человек ее не примет, однако…

– Однако что?

– Она объясняет, почему в одной части Средиземноморья возник запрет на свинину. Вы помните «Одиссею»?

– В общих чертах.

– Нам нужна частность, а именно – волшебница Кирка, по большинству версий близкая родственница Трехликой, возможно, даже дочь. Эта дама имела обыкновение превращать людей в чудовищ и животных, в том числе и в свиней. Кирка ценила себя очень высоко и выбирала себе соответствующих возлюбленных, сама выбирала. Как подобная сущность отреагирует на заигрывание нетрезвого наглого мужика?

– Черт! – полковник с легкой оторопью посмотрел на Шульцова. – Все сходится… Особенно если ей нравится гулять ночами. Пол-ответа мы, считай, нашли. Остается объяснить, как свиньи угодили в холодильник и почему вновь стали людьми.

– Кирка в родстве с Гекатой, а Дионис знает, как ответить Трехликой. О некоторых вещах говорить неудобно, но, видимо, моя семья остается под, скажем так, покровительством.

Аркадий Филиппович, я подозреваю, что дело в Соне. Она не должна была пройти в этот… Университет Мундиальной культуры, однако ее приняли, причем вместе с подругой, и это отнюдь не случайность и не везение. Я думал, про нас забыли, жил, работал, не болел. По нынешним временам даже отсутствие проблем – удача, а нам везло, пусть и без дешевых эффектов. Потом Соня сцепилась с мстительным и сильным, в самом деле сильным подонком, это становилось опасным, и покровитель вмешался с присущим ему юмором. Леопард не может изменить своих пятен… Наверное, он все время был немного рядом и не мог не почуять магию Трехликой, а дальше все очень просто.

В нужный момент чары Кирки разрушаются, а напившийся студентик испытывает неодолимое желание, как ему кажется, пошутить. И шутит, только на самом деле шутит божество. Не представляю, что вы станете с этим делать, и еще меньше представляю, где искать гуляющую ночами даму, так что рано или поздно все повторится. Конечно, если из города убрать всех слишком много о себе полагающих скотов, риск уменьшится.

– Об этом будем думать потом, а сейчас… Сейчас мы попробуем найти связь между окрестностями «Старикана» и холодильником. Удачно, что вы обратили внимание на фургончик с коровой. Псковские фермеры ребята дошлые, мимо дармовой свинины не пройдут, особенно если та… элитарная.

9

Псковский фермер не подкачал. Прапорщик в отставке, он с ходу понимал, когда и кому врать и врать ли. Осознав, что от него требуется и какими неприятностями обернется скрытность, хозяин фургона полностью подтвердил догадки Аркадия Филипповича. Единственной новостью стало, что свиньи на Обводном появились прежде ресторана.

– Я, значит, отбывал домой, – рапортовал бывший прапорщик. – Выехал, как сейчас помню, в три сорок пять, самое оптимальное время. Разворачиваюсь, значит, чтоб на набережную, и тут какой-то… прямиком под колеса! Думал – человек, не бросать же! Вылез, а оно – с пятаком. Неплохой такой, значит, на сотню кг с гаком! То, что не человек, оно, конечно, слава богу, но свинья-то денег стоит! Сразу видно – кормили на совесть. Ну, думаю, как тушу найдут, значит, сразу определят, кто сбил. Других-то «Газелей» тут не стояло.

– И вы, – доброжелательно уточнил Григорьич, – решили наезд скрыть?

– Так точно. Травмы были все больше скрытые, без крови, значит… Ну я его загрузил, думал, выкину, как отъеду, а потом успокоился, прикинул, что неэкономично, туша-то – первый сорт! Отвез к себе, значит, обработал, сдал. Сестре позвонил, конечно, расспросить между делом, не было ли чего такого, интересного. Нет, говорит, тихо все, а через месяц привез я, значит, кролей, оставил на ночь в фургоне, а при таком раскладе спишь вполглаза. И вдруг меня как шилом кольнуло – глядь в окно, а по двору свинья носится. Я племянника растолкал. Поймали, значит, а третью уже Толик сам. Набрал меня, что делать, спрашивает, ну я объяснил. Тогда мы со «стольниками», то есть с «Боярским столом» которые, и договорились.

– Как вы могли договариваться, не зная, попадутся ли вам еще бесхозные свиньи?

– Так я о своих договаривался и о кролях. Ну и сказал между делом, что, может, буду еще и беконных сдавать. От соседа, только он, значит, того, ненадежный.

– Странно, что свиней видели только вы.