Как мы пережили войну. Народные истории Прилепин Захар

Он дошел до Берлина!

Хочу предложить вашему вниманию фронтовые письма моего отца. Учитывая то, что речь идет о боях под Харьковом, где сейчас нам снова угрожают развязыванием войны, думаю, тема очень актуальная.

Эти письма бережно хранились бабушкой, получавшей их на Урале, в эвакуации. В конце войны письма уже приходили в Харьков, куда дедушка с бабушкой вернулись после освобождения города.

Ко мне они попали в 1989 году, мой брат Юра решил уехать из страны вместе со своей семьей. Наша большая семейная квартира в центре города, доставшаяся в свое время Юре, теперь отходила к государству – приватизации тогда еще не было, а у меня была своя маленькая хрущевка. И вот, когда я прощалась с братом, его женой и детьми (старшей, Ане, было 10, а младшему, Мишке, всего полгода), в разоренной квартире моего детства, свадьбы и первого года замужества, среди кучи брошенных вещей мне попался на глаза знакомый бабушкин узелок из платочка с фронтовыми письмами.

Они пролежали у меня дома еще около 20 лет.

В семье произошла трагедия – в Австралии, где обосновался брат со своей семьей, погибла Аня, которую я любила как самую дорогую дочь и еще сильнее.

Мне катастрофически не хватало мужественности, чтобы пережить это горе. И тут мой взгляд упал на все тот же истрепанный бабушкин узелок с письмами. Подумав, что письма помогут мне немного отвлечься, я решила заняться ими системно, чтобы прочитать уже не случайно-выборочно, как я это делала раньше, а в хронологическом порядке. Положив каждое письмо в отдельный пластиковый файл и сшив все файлы в скоросшиватели, я начала все это набирать на компьютере.

«О, боже! Неужели это был мой отец?!!»

Но ведь я его знала совсем другим. Мама постаралась после развода, мне было всего пять лет, когда они разошлись, разделив детей. Отец был, и в то же время его как бы и не было. Хотя с возрастом, я уже начала что-то понимать сама, и в последние годы его жизни в моем отношении к отцу было заметное потепление. Но все равно сейчас я чувствую себя его должницей, не отдавшей ему ту дочернюю любовь, которой ему так не хватало после войны…

14 марта 1942 года, суббота

Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!

После длительной 12 дневной поездки мы, наконец, выгрузились. Моя мечта сбылась. Нахожусь в 100–120 км от нашего города. Очень рад, что мне придется участвовать в боях за свой город. С двумя товарищами зашли в одну хату. Нас хорошо приняли. По горло накормили. Украинский борщ с мясом, на второе – жареная свинина и вдоволь свежеиспеченного хлеба. Деньги дали – отказались брать. Но мы бесплатно ничего не берем. Как будет дальше – не знаю. Адреса пока нет, но он будет немного погодя. Чувствую себя хорошо, ничем не болел. Если не будет писем, то не беспокойтесь. Обстановка будет такова, что писать будет некогда.

Привет Доре, Мусе, Ире и всем. Следующее письмо с фронта.

С красноармейским приветом. Миша

5 мая 1942 года

Здравствуйте, дорогие Мама, Папа, тетя Дора и все!

Обстановка, в которой я и мои товарищи находились, не давала возможности писать вам письма. Жив и здоров. Нахожусь – рукой подать к своему городу. Живу в лесу, где когда-то отдыхал. У нас здесь дурацкая весна: дожди льют беспрестанно – холодно. Весна сильно запаздывает. Школу уже закончил и работаю командиром в подразделении. С питанием из-за размытых дорог бывают перебои. В хороших боях еще не участвовал, были пустяковые перестрелки. У нас всех одно желание: скорее пойти в генеральное наступление и закончить войну в этом году. Передай Тараненко, что муж ее жив и здоров. Хинкиса не аттестовали (за трусость), где-то находится в дивизии, где – не знаю. Получил сегодня от вас 4 письма сразу. Хорошо будет, если вы будете писать вместе с Дорой.

Мой адрес: П.П.С. 1675, 560 с/п, 8 рота, 3-й взвод, сержанту Рогачевскому.

Если не будете получать от меня писем, то не беспокойтесь, не всегда есть время заняться письмами.

Пока всего хорошего. Целую всех крепко. Миша

7 мая 1942 года

Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!

Некоторое затишье на нашем фронте дает возможность оправиться после трудного перехода с тыла на фронт и заняться перепиской. Я хочу вам сообщить, что пишу только вам – больше никому. На вашей совести лежит сообщать обо мне остальным. В отношении здоровья – я удивляюсь. Бесконечные дожди, сырость, костры даже в лесу зажигать нельзя, и несмотря на это, я ни разу не болел. Неудержимое желание видеть вас – сильно скучаю. Когда это сбудется – трудно сказать, но не за горами. К нам домой зайду обязательно – уже совсем близко. Вы держитесь и ждите – скоро будем вместе. Миша

8 мая, 1942 года

Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!

Привет всем с фронта. Сижу и завтракаю. Кругом артиллерийская канонада, через головы летят мины. Все это гостинцы туда, куда мы готовы двигаться, ждем приказа. В часы досуга ходил в деревни, только что освобожденные нашими частями. Картина такова: хаты сожжены, оставшиеся разрушены. Крестьянство подверглось ограблению. Немцы заходят в дом, подают бумажку, на ней по-русски написано: «Белый мука, масло, сало молоко – клади на стол». Если это не выполняется, то начинается повальный разбой и хата сжигается. Все это я сам видел и слушал пострадавших. Из одежды забирают все годное, как взрослое, так и детское. В отношении себя, то работаю в подразделении. Никаких жалоб на здоровье. Живу, как на даче – в лесу. Жалко только то, что поздняя весна. В отношении действий, то ведется подготовка. Как только это будет закончено, то один только приказ. Приказ тов. Сталина будет выполнен. Немцы навряд ли смогут оказать серьезное сопротивление. Готовлюсь к вступлению в партию.

С приветом. Ваш Миша

28 мая 1942 г.

Передай Тараненко, что Вася жив и здоров.

Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!

Не ругайте меня за отсутствие писем. Обстановка никак не позволяла этим заняться. Вы читаете газеты и знаете, что наши войска перешли в наступление. С боями продвигаемся вперед. Счастье выпало на мою долю – наступать прямо на свой город. Участвовал в двух боях. До города осталось совсем близко, но немец цепляется за каждый населенный пункт и несмотря на безнадежность сопротивления, не хочет уходить с нашей земли. Но мы его вежливо просим. Сейчас, после трудных дней, отдыхаю. В дальнейшем, как только мы опять выступим, писем писать, возможно, не буду. (Просто невозможно.) В отношении здоровья, то все в порядке – нигде не зацепило. Привет всем. Не волнуйтесь, я не один, таких как я, – миллионы, а судьба покажет.

С фронтовым приветом. Целую. Миша

Фронт. 24 июня 1942 года

Здравствуйте, дорогие Мама, Папа, Самуил, Муся, Ида, Бабушка!

Шлю вам всем горячий привет с фронта, с передовых позиций. Последние две недели особые обстоятельства не давали возможности что-либо вам написать. Сейчас относительное затишье, чем я и воспользуюсь, чтобы поделиться с вами о своей фронтовой жизни. 4 месяца, как я на фронте, 2 месяца, как в боях, и за исключением одной небольшой царапины на левой руке, – я невредим – жив и здоров. Пишу письмо на командном пункте роты, впереди меня немцы, метров 800 – видно без бинокля, а в бинокль видно их одежду, оружие и пр. За два месяца участия в боях я многое что познал, испытал и перенес, о чем нечего и мечтать в тылу даже в военное время. Вас интересует вопрос о состоянии немецкой армии в настоящее время? Со всей ответственностью могу сказать, что сама армия без авиации и танков есть армия трусов, разбоя и инквизиции. Ни одной атаки немцы не смогли отбить без танков и авиации. Больше чем 200–300 метров к своим окопам они нас не подпускают. Как только мы подойдем на 200–300 метров, они выскакивают из окопов, бросая все: пулеметы, автоматы, боеприпасы, – и удирают. Вся их сила – это авиация и частично танки. При танковых атаках они бросают их по 30–50 штук сразу, теряют их половину (часть текста вымарана цензурой).

И несмотря на их бешенную технику, мы прочно держим оборону. Научились бороться с их танками. 20 июня наша рота пошла в ночную разведку. Подойдя вплотную к одной деревне, занятой немцами, рота остановилась, спряталась в траве, а я и еще 4 товарища с автоматами пошли на выполнение задания. Когда мы разведали их позиции, то решили побеспокоить господ офицеров. Подошли вплотную к их часовому. Заметив одного нашего сержанта, немецкий часовой крикнул: «Halt!!!» Но в ответ он получил удар штыком уже в спину, так как бросился бежать. С пяти точек мы открыли огонь из автоматов, а роте дали сигнал, чтоб она уходила на свои позиции (брать деревню было бессмысленно, так как там было до двух батальонов пехоты с танками). Немцы в панике подняли вопль, крики, стрельбу, завели свои танки, все небо осветили ракетами – светло, как днем. Переждав, пока они успокоятся, насмотревшись, определив их огневые точки, – мы без потерь пошли к своим. Во время одного из обстрелов меня задело осколком мины по левой руке. Сейчас на том месте осталась белая полоска на дочерна загоревшей руке. Чепуха.

Сейчас работаю в штабе роты. Живем в окопах. Последнюю неделю идут непрерывные дожди – довольно неприятно – сыро и холодно. Свою шинель я отдал одному раненому, а сам хожу в плаще, так что не промокаю. Сапоги начали протекать, приходится каждый день ходить в деревню и сушить портянки. Купаться тут негде, а белье дезинфекцируем по мере возможности. Однажды… (два слова стерлись) так прожарил мои штаны, что спалил целую половину. С помощью автомата заставил его снять свои штаны, и он целый день пришивал новую штанину, но ничего не вышло, и ему пришлось до склада идти в кальсонах. Смеху было полно. С питанием – когда густо, когда пусто, ничего не поделаешь, обижаться не приходится. Тараненко не видел уже давно, ничего не могу сказать. Мама, зайди по адресу ул. Советская № 4 (напротив дома шоферов), Телерман И. Д. Самого Телермана 11 июня я видел.

Фронт. 30.06.42 г.

Здравствуйте, дорогие!

Дорогие мама и папа, 28 числа сего месяца наша часть от обороны перешла в наступление. 3 часа я держался в бою. В 300 м от деревни, на которую мы наступали, меня легко ранило в правую ногу. Пуля пробила ступню, не задела кости. Нога не болит, но без палки я ходить не могу. Сейчас нахожусь в санбате и наверное, буду направлен в ближайший госпиталь на излечение. Обратного адреса я не знаю, сообщу следующим письмом. Не волнуйтесь, через 20–30 дней я буду здоров.

С приветом. Миша

г. Марксштадт 16 июля 1942 г.

Здравствуйте, дорогие!

После того как я пролежал 3 дня в саратовском госпитале, меня пароходом направили в госпиталь для легкораненых, расположенный на реке Волге, в городе Марксштадт. Ехали мы вверх по Волге на санитарном пароходе. Выехали 13-го вечером и причалили 14-го июля утром, проплыв, таким образом за 7 часов 60 км. С пристани на машинах нас отвезли на место. Территория, на которой я нахожусь, раньше называлась «Немцев-поволжье». Сейчас немцев отсюда выселили. Питание в госпитале хорошее. Масла получаем 40 гр. Хлеба белого 600 гр. На завтрак: хлеб 200 гр., сахар 25 гр., масло 20 гр., каша, селедка, оладьи – как когда, и чай. На обед: суп, мясо с лапшой или вермишелью, или рыба жареная, 200 гр. хлеба и компот. На ужин: оладьи, лапша, ушки. Масло 20 гр., хлеб 200 гр. и чай. На Волгу можно ходить произвольно. Сегодня делаю себе удочку и буду ловить там рыбу (для развлечения). Состояние у меня удовлетворительное. Хожу свободно, рана на ноге уже зарубцевалась. Температура 37 град. Сильно ослаб от потери крови. После ранения три часа из раны сочилась кровь, так как сапог снять я не смог и пришлось ползти без перевязки. Я мог бы и не ползти, а бежать, но огонь был такой сильный, что подняться нельзя было, и приходилось, прижимаясь к земле, ползти, а местами и выжидать в лощинах. Но это все осталось позади, сейчас я поправляюсь, и все это забудется. Что произошло за это время, вы сами знаете и слышите по радио. Так что писать о наших военных удачах и неудачах я не буду. Адрес свой я также не пишу, так как от вас письмо не успеет ко мне дойти.

Привет Орловым и Бабушке.

О Тараненко мне ничего не известно. Знаю только, что его подразделение тоже участвовало в бою 28 июня с. г. К этому добавить больше ничего не могу, а догадываться не нужно.

16–07–42 г. Миша

г. Маркс, 25 июля 1942 года

Здравствуйте, дорогие!

Жив и здоров. На днях выписываюсь. Куда попаду – не знаю. Как я обещал в последнем письме, опишу более подробно, что произошло со мной до и после ранения.

Как вам известно из сообщений газет, наши войска кольцом охватили Харьков, в числе этих войск была и наша часть. Немцы сосредоточили много танковых дивизий, самолетов и мотопехоты. Под напором численно и технически превосходящего противника наши части отходили от Харькова. Я предполагал быть дома 20-го мая, и можете представить себе, с каким настроением я удалялся от города. Но выход был один. В некоторых местах нашу роту оставляли для прикрытия отхода, и нам приходилось драться одному с десятью, с танками и броневиками. Однако в порядке отходили до прихода немецких юнкерсов. На одном поле появились несосчитаемые эскадрильи бомбардировщиков. Там, где была равнина, – росла трава – стало вспаханное поле. Там, где был лес, стала равнина с выкорчеванными деревьями. Погибал обоз, гибли лошади, горели деревни, в беспорядке отходила часть.

Мне удалось собрать 8 человек и двигаться группой к рубежу отхода. Четверо суток, день и ночь, шли мы с грустью по украинским садам, огородам, пашням и лугам. В походе мы не голодали. Из разбитых продскладов брали продуктов сколько угодно. Резали раненых и убитых коров и т. д. В одном складе я набрал котелок подсолнечного масла. Другие бойцы несли белую муку – хотели жарить блины. Однако упавшая в 15-ти метрах от меня бомба, к счастью, разбила только котелок с маслом, сам же я воздушной волной был сброшен в канаву, и это меня спасло. Еще несколько бомб упали совсем рядом, но я лежал в безопасности в канаве. Одного из 8 убило, двух ранило, нас осталось 5 человек. Наконец дошел до р-на обороны и нашел свою часть, которая должна была первой принять на себя удар наступающего противника. Но немцы в атаку не пошли и укрепились в 800 метрах от наших окопов.

Так мы жили месяц «друг» против «друга». Ходили в ночные разведки и прочая фронтовая жизнь на передовой линии. Так продолжалось до 28 июня сего года. В этот день мы получили приказ пойти в наступление. Я шел рядом с командиром роты. Потери были большие, но мы были уже в деревне; здесь меня и зацепило. С поля боя я выбрался сам. Сапог я снять не смог и поэтому потерял много крови. До санчасти было 3 км. Это расстояние я прополз за 4 часа. Потом мне делали уколы, везли на машине, и я попал в госпиталь, полевой, потом – в другой. Ехал по ж. д. в г. Валуйки. В валуйском госпитале встретил одного рабфаковца – он сейчас военный врач. Он меня перевязал, и я был направлен в г. Острогожск.

3-го июля мы сидели и завтракали. Не успел я взять ложку, как раздались взрывы, и наш корпус превратился в развалины. Это на город налетела немецкая авиация. Во время налета был ранен начальник госпиталя, и его вывозили на грузовике. В этот грузовик сел я, один товарищ (из моей палаты), жена начальника и сестры. Город был в огне. Машина шла с огромной скоростью. По сторонам рвутся бомбы, темно от взрывов, падают телефонные столбы, загромождая дорогу. Чтобы вырваться из этого ада, нам осталось 1–2 км. Как раз в это время налетела новая волна самолетов. Хотя было утро, в городе было темно. Мы остановили машину. В этот момент вой и четыре знакомых взрыва. Две бомбы упали впереди радиатора, ранило жену начальника госпиталя, разбило кузов, пробило бак с бензином, который стоял в кузове (я на нем сидел).

Когда налет закончился, мы на полном ходу помчали на переправу через Дон. Создалась необходимость оказать первую помощь тяжелораненым, которые находились в нашей машине. И мы направились в один из госпиталей. Там мы покушали, обработали раненых и направились дальше на восток. Приближались сумерки. Ночью сбились с дороги, кончилось горючее. Забрели в одну МТС. Набрали там керосина и поехали по незнакомой дороге. К нашему несчастью, по дороге оказался разрушенный мостик через болото. Ушло 2 часа на поправку. Горючее было на исходе, но до шоссейной магистрали оставалось метров 500. Но в темноте попали в канаву, из которой сами выбраться не могли. Пошли на шоссе и начали просить помощи. Но все машины на бешеной скорости проходят мимо – не помогало и оружие.

Мы попали в ловушку. Идти пешком не было никакой возможности. Начало светать. Вдруг видим – едут колхозные трактора. Зацепив трактором застрявшую машину; мы ее вытащили. Но это – полбеды. Горючего не было. Тогда я предложил поставить поперек шоссе машину и трактор и остановить все движение по шоссе. Так и сделали. Образовалась вереница спешащих грузовиков. Собрав полбака бензина, мы на полном ходу поехали в г. Борисов. Там мы с одним товарищем покинули машину, достали продуктов, водки – выпили с горя и заснули. Был вечер 5 июля 1942 года.

Утром 6 июля мы пошли на станцию и сели на первый проходящий поезд (мы оба были ранены в ноги). На одной из станций мы встали, через коменданта станции, первый раз за все время, что я в армии, по-настоящему пообедали. Конечно, не один раз, а два. Вечером этого же дня сел в формировавшийся на этой станции санитарный поезд, и за четверо суток доехали в Саратов. Полежал в Саратове 4 суток, после чего меня направили в г. Маркс, где я нахожусь и сейчас. Госпиталь хороший, до Волги метров 300, гуляй сколько хочешь. Вдень я сейчас получаю 80 гр. слив, масла, 600 гр. хлеба, 50 гр. сахара и три раза приварок. Сейчас хожу без повязки, рана уже засохла, и я просто отдыхаю. По выписке из госпиталя постараюсь попасть в летную школу – уже оформляю документы. Здоровье, как будто, в порядке. Так началось и так закончилось. Я описал все, не уменьшая и не преувеличивая.

С приветом. Целую. Миша

Начато 25, окончено 26 июля 1942 года.

P. S. Это письмо не нужно показывать другим. И распространяться о том, что я написал – не нужно.

ППС 2556 Часть № 728 31 декабря 1942 г.

Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!

Горячо поздравляю вас с Новым годом. Встречая новый год, вы все, наверное, подымете бокалы за разгром немецких войск, за окончание войны в 1943 году. Я же могу поднять бокал с бензином и влить его в боевую машину за разгром и победоносное окончание навязанной нам фашизмом войны. Прошел ровно год, как я видел папу, и 9 месяцев, как видел маму. За истекший год мне пришлось пережить столько, сколько я не переживал за всю свою жизнь. Частично вы знаете, а об остальном можете догадываться. Сейчас характер моей жизни немного приближается к гражданской жизни. Живу в отдельной крестьянской хате. Распорядок дня устанавливаю сам, по необходимости. Какие могут быть дальнейшие передвижения – я не знаю. Пока пишите по этому адресу.

Привет Орловым, Бабушке, Соне. Получили ли фотокарточку?

С приветом. Миша

Он дошел до Берлина

В конце войны, в письме от 2 февраля 45 года, он пишет родителям:

А вас прошу с ума не сходить из-за моего отсутствия. Ждали 4 года, остались месяцы. Пусть завидуют тебе, а не ты.

Вы спрашиваете о моих наградах. Так могу ответить, что первая награда, так это то, что я столько раз участвовал в боях и на сегодня жив-здоров. Вторую награду я получил под Харьковом, весной 42 г. – орден Отечественной войны II степени. Но, как ни печально, он сгорел вместе с гимнастеркой и документами. Но это тоже награда, так как я успел выскочить из машины и остался жив и невредим. Получить взамен другой – нельзя. Но ничего, у меня есть еще орден Красной Звезды, который я получил летом 44-го, а весной 44-го я получил медаль «За отвагу». Пока что с меня хватит. А там видно будет. Зимой 43 г. меня приняли кандидатом в члены партии. В начале января я получил партийный билет.

Из письма от 5 августа 1945 г.

Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!

Сегодня получил ваше письмо, полное ужасов и отчаяний. И причиной всему этому – всего лишь отсутствие писем. Какие могут быть сомнения в настоящий момент, когда мы живем в мирной обстановке и ожидаем своей очереди для поездки домой….

Для лучшего хочу вам сказать: к нашей встрече я приготовил хорошую скатерть, на которой мы должны отпраздновать мое возвращение домой с победой.

Эти письма помогли мне восстановить то, чего не хватало раньше, – связь времен. Он все-таки сумел научить меня жить настоящим, соединяя в нем прошлое и будущее.

Отец вернулся домой живым и почти невредимым, хотя брат до сих пор помнит, как в детстве любил играть, перекатывая шарик под кожей у отца на руке – это была то ли пуля, то ли осколок снаряда, оставшийся памятью о войне.

Батя! Как ласково назвал тебя Александр! Ты там меня слышишь? Мне хочется быть похожей на тебя. Тяжело нам было раньше понимать друг друга. Ты был совком-трудоголиком, а я хипповала и все порывалась за железный занавес вырваться. Вырвалась. Вышла замуж за однокурсника из Болгарии, пожила там, заболела ностальгией и вернулась. Не судьба мне от родины отрываться. Кто-то из вас, то ли ты, то ли мама, наделили меня неразрывной связью с родной землей.

Мама возмущалась, что я характером вся в тебя. А ты помнишь, как она все таскала меня по врачам и от физкультуры в школе освобождала? После Болгарии я устроилась работать в проектный институт, и там меня, благодаря моим явным данным бегуньи, добровольно-принудительно заставили участвовать в профсоюзных соревнованиях: в беговых и лыжных кроссах. А в результате я так увлеклась спортивными занятиями, что поехала в школу горнолыжных инструкторов в Приэльбрусье и осталась там работать инструктором. Повезло мне вырваться из маминой домашней тюрьмы. Иногда я носилась по горам на грани риска. Но ни одной серьезной травмы – только растяжение связок один раз. Теперь, прочитав твои письма, я думаю, что это, наверное, твои боевые гены сработали. Права была мама – не в нее я пошла характером, а в тебя.

Из семейных разговоров я помню, что после войны ты заочно закончил строительный институт и по распределению работал на Урале, мама с маленьким Юркой тоже за тобой туда поехали. А когда я родилась, через шесть с половиной лет после Юры, ты уже был главным инженером строительного управления в родном Харькове. Не застал ты, батя, того, как наша Родина сузилась. Через пять лет после того, как мы с Юрой тебя похоронили рядом с твоими родителями, Советский Союз развалился, и мы стали независимой Украиной. Не знаю, как кому, а мне тесновато стало. Не хватает российских просторов. Лучшие друзья в России остались.

На Кавказе тогда вооруженные конфликты начались, я вернулась в Харьков и, угомонившись, с детишками дома няней работала. Органично как-то получалось. И еще волонтерская деятельность: в психологической службе, помощь бездомным, участие в международных благотворительных лагерях. Так что мне не стыдно будет встретиться с тобой, батя.

Сейчас у нас снова война – гражданская, теперь на Украине. Люди от всего этого хаоса звереют, опять нацизм расцвел, и это уже на нашей украинской земле. Россию объявили агрессором. И еще нас пугают угрозой новой мировой. Можно подумать, что весь мир сошел с ума. Ну я-то стреляный воробей – клиническую смерть пережила и с Богом там встретилась. Поэтому меня, так же как и тебя, особо на испуг не возьмешь и массовому психозу я не поддаюсь. А ты, батя, хоть и был атеистом, но, судя по твоим письмам, свято верил в торжество правды и справедливости. А это и есть самая главная вера. На той вере и держимся. С Победой тебя, батя! С 70-м юбилеем!

Рогачевская Елена Михайловна, 13.11.1953, г. Харьков, образование неполное высшее, пенсионерка

Воевали как могли

Последнее время попадалось много материалов о военном времени и переосмыслении, я так считаю, подвига русского народа во Второй мировой войне. Жаль, что мы открещиваемся от своей истории, своих корней и тем самым отрываем наших детей и внуков от истории малой родины, не говоря уже о России.

Калуга – это родные места моего прадеда и деда, да и у отца детство прошло в этом городе. В 1941 году ему было тринадцать лет, как и многим его друзьям с улицы Ломоносова. Очень хотела кого-нибудь из них найти… Занималась этим больше трех лет, но, увы, многих уже, наверное, нет с нами, как и моего папы – Павла Анатольевича Реброва.

Данные по возрасту и имя с фамилией привели на Московскую улицу, но сын предполагаемого друга моего отца сказал, что его родные не жили в том районе. Была еще маленькая зацепка. Просматривая и штудируя материалы в Интернете, нашла еще возможного мальчишку из 40-х в Московской области, но администрация Наро-Фоминска не смогла мне помочь.

В одном из калужских изданий с воспоминаниями об оккупации Калуги прочитала такую фразу: «немцы были разные». Человек писал о немецком солдате, который приносил кашу в котелке для семьи с большим количеством детей. Такие случаи были, но они – единичные. Зато массовыми были издевательства над ни в чем не повинными гражданами. А уж если вопрос касался их жизней… Людей, оказывавших им сопротивление, невзирая на возраст, наносивших им хоть малейший вред, уничтожали на месте. Расстреливали даже детей, укравших хлеб в голодное оккупационное время.

Калуга была оккупирована 13 октября 1941 года, а уже 21 октября вышел приказ о создании городского управления с девятью отделами, занимавшимися помощью полиции, торговлей, финансовой, промышленной, транспортной и другими делами, во главе с Н. Щербачевым и его заместителем А. Кудрявцевым.

Дворягин Борис, 1951 г.

Издавались указы о штрафах и телесных наказаниях для гражданского населения, уклоняющегося от работы. Было создано еврейское гетто, которое находилось в Кооперативном поселке Калуги, и ежедневно около ста человек из них отправлялись на уборку трупов и общественных туалетов.

За время пребывания немцев в Калуге было уничтожено свыше тысячи человек советских военнопленных и мирных жителей.

Был такой случай. В кинотеатре «Центральный» кто-то выстрелил в немецкого солдата, так всех находящихся там людей, включая женщин и детей, закрыли для дальнейшего решения их участи. Предупредили: если не признаются, кто это сделал, то расстреляют всех.

Интересно, что одним из следователей по этому делу был артист Калужского драматического театра Косинов Г. Г., впоследствии 15 лет отсидевший и, что удивительно, реабилитированный.

Людям, перешедшим на сторону врага, хочется противопоставить отважных мальчишек, которые, как могли, сражались с оккупантами. Ребята с улицы Ломоносова (сейчас улица состоит из одного недавно построенного многоэтажного дома): Костя и Шурка Лазаревы, Вася Большаков – ночью ходили резать телефонные провода вверх от улицы Ломоносова до улицы Плеханова.

Книзу, от улицы Ломоносова и до улицы Вооруженного восстания, обрезали провода мальчишки под руководством Сергея Табакова: Павел Ребров, Борис Дворягин, Мишка-голубятник и брат Сергея, Юра.

А рядом обязательно клали острый осколок снаряда.

Немцы не успевали восстанавливать связь, и пушки некоторое время молчали.

Организовал и все придумал Василий Большаков, ОН был самым отважным И чуть постарше других.

Ребров Павел, 1949 г.

Вася показывал нам, где прятал добытое ночью оружие, – рассказывали после ребята. – Потом и мы приоткрывали чугунные крышки колодцев и аккуратно складывали все, что могло нам пригодиться в борьбе с немецкими захватчиками…

И оружие пригодилось! Когда шли бои за освобождение Калуги, фашисты заминировали Гостиный Двор. Освобождение города длилось около десяти дней, с переменным успехом. Взорвать Гостиный Двор немцы оставили нескольких солдат на мотоциклах. Им уже удалось разрушить часть павильонов и крышу левого крыла, где раньше продавали молоко.

– Вдруг Василий Большаков, – вспоминает Павел Ребров, – куда-то пополз, вернулся с автоматами и предложил нам с Борисом Дворягиным выстрелить. Когда раздались три автоматные очереди из разных мест, мотоциклисты решили, что их окружили наши войска, бросили все и скрылись.

Василий Большаков погиб в 1946 году в возрасте 22 лет, утонув вместе с машиной в Оке.

Торговые ряды со стороны улицы Карпова, 1942 г.

Рядовой Сергей Дмитриевич Табаков умер от ран 18 сентября 1943 года в Черниговской области.

Лазарев Константин Алексеевич пропал без вести в августе 1943 года.

Ребров Павел и Дворягин Борис дружили всю жизнь.

Судьба остальных мальчишек с улицы Ломоносова мне неизвестна.

Татьяна Мусатова

Поклонимся великим тем годам…

О. Тольская

С любовью и нежностью вспоминаю всех своих многочисленных родственников и друзей, среди которых мне посчастливилось жить.

Война прошла по всем: одни воевали, другие оказались в блокадном Ленинграде, в эвакуации, погибли от голода, работали на оборонных заводах. Всех помню. Обо всех грущу и счастлива передать частицу правды об испытаниях, выпавших на их долю.

Фронт

Семь двоюродных братьев мамы ушли на фронт. Почти все воевали на Ленинградском и Западном фронтах:

Бычков Дмитрий Павлович – шофер на Дороге жизни. Когда он уходил на фронт, мама надела на него ладанку, и он благополучно, вплоть до снятия блокады, вывозил людей на Большую землю и обратно в Ленинград необходимые грузы. Иногда удавалось привезти немного продуктов оставшимся в городе маме и старенькой нянюшке. Они вспоминали, что забирались под одеяла на кровать и грызли мороженую картошку, как яблоки.

Бычков Сергей Павлович – служил в инженерных войсках. Был инженером-гидротехником, наводил понтонные переправы: через Неву в районе Невской Дубровки, где был ранен. Дошел до Венгрии. После войны остался на военной службе. Строил береговые укрепления на Дальнем Востоке (остров Даго), в Советской гавани, в Калининграде. До выхода в отставку, в чине полковника, служил в Военморпроекте.

Бычков Сергей Павлович

Бычков Юрий Геннадиевич – служил в танковых войсках 3-го Украинского фронта под командованием маршала Рыбалко, подвозил снаряды на автомашинах. Работа очень опасная, в живых остались единицы. Его часть немного не дошла до Берлина и была переброшена на Прагу. Ни в одном городе их не встречали с таким ликованием! Улицы, по которым шли наши войска, были буквально засыпаны цветами.

Бычков Юлиан Николаевич – воевал на Ленинградском фронте, был сильно контужен (после войны у него долго непроизвольно подергивалась голова). Санитарный поезд, увозивший раненых в тыл, проходил через Ленинград, и ему удалось пристроить в него своих родителей, умиравших от голода (Николая Павловича Бычкова и Валентину Петровну Веригину, актрису, ученицу К. М. Станиславского, дружившей с А. А. Блоком, которая оставила много воспоминаний о театральной жизни и поэтах серебряного века конца XIX – начала XX века). Николая Павловича сочли уже безнадежным и хотели вынести на каком-то полустанке. Юлиан Николаевич с трудом уговорил начальника поезда оставить отца, прося принять во внимание то, что тот является видным гидротехником, профессором Института водного транспорта. Их всех сняли в ближайшем, за линией фронта, городе (предположительно в Череповце). Николай Павлович поправился, дожил до глубокой старости и скончался в возрасте 94 лет. Валентина Петровна дожила до 92 лет.

Все они были награждены орденами и медалями.

Самым орденоносным из них был Бычков Сильвестр Николаевич, летчик-истребитель морской авиации Балтийского флота. После окончания летного училища, в 1943 году, в звании младшего лейтенанта, был принят в истребительный полк командиром звена. В 1944 году получил звание капитана и командовал эскадрильей. На своем счету имеет 283 боевых вылета, 28 воздушных боев, 12 индивидуальных воздушных побед, 53 вылета на разведку. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красной Звезды, тремя орденами Красного Знамени и многочисленными медалями.

В передачах о войне по петербургскому радио несколько раз упоминали его фамилию в числе летчиков, сбивших самое большое количество самолетов. Его представляли к званию Героя Советского Союза, но награждение отклонили за то, что он отлупил вороватого интенданта и надерзил политруку, заявив, что «сражается не за Советскую власть, а за Русскую землю». Сильвестр Николаевич и в мирной жизни был отчаянным, дерзким, бесшабашным и широким человеком. Одна история его сватовства заслуживает отдельного рассказа. Пригласив любимую девушку в самолет, он крутил мертвые петли до тех пор, пока она не согласилась выйти за него замуж.

Погиб Сильвестр Николаевич под Лиепаей при невыясненных обстоятельствах: он был уже полковником, командиром полка и ночью по тревоге вылетел на задание. Неопознанный самолет вторгся в воздушное пространство СССР. Родным сказали, что он при посадке врезался в дерево… Прилетевшие на похороны летчики под большим секретом рассказали брату, что самолет Сильвестра Николаевича был сбит своими ракетами тогда, когда он возвращался на аэродром, а сопровождающий по какой-то причине замешкался и отстал. Сильвестр Николаевич пытался посадить самолет, но не дотянул до летного поля. Когда его нашли, то обнаружили, что кто-то уже побывал на месте катастрофы. Сильвестр Николаевич был еще жив, но документы и личные вещи были уже изъяты. Помню, что на поминках летчики между собой говорили, что они все «смертники»…

Ушли добровольцами: Барановский Юрий Владимирович (служил в инженерных войсках по обслуживанию аэродромов); Розанов Геннадий Николаевич, который погиб в первые дни войны.

Бычкова (урожденная Карпенко) Ольга Ефимовна – после смерти матери в блокадном Ленинграде, в 17 лет записалась добровольцем. Служила в инженерных частях. Их полк был расквартирован в Лемболово.

Бычковы Ольга Ефимовна, Вера, Юрий Геннадиевич

Работала на кухне, помогая санитарам. Зимой 1944 года у командира полка родилась дочь, и он послал Ольгу Ефимовну помочь жене. 27 января, в день снятия блокады, она надела пальто жены командира, сняла звездочку с вязаной армейской шапочки и пошла гулять по городу. В Елисеевском магазине, на Невском проспекте, продавали пирожные. Стояла огромная очередь. Тетя Оля встала и купила одно пирожное, на большее у нее не хватило денег. Растягивая удовольствие, ела пирожное, гуляла вдоль Невы и видела необыкновенной красоты салют.

Тольский Петр Андреевич (1903–1961 гг.), родной брат моего папы, Георгия Андреевича, закончил Лесотехническую академию, ученый-лесовод. В 1942 году пошел добровольцем на фронт, окончил артиллерийские курсы и участвовал в битве на Курской дуге.

Тольский Петр Андреевич

Был контужен, лечился в госпитале. После контузии за хорошее знание немецкого языка был направлен служить в контрразведку СМЕРШ, о чем я узнала совсем недавно и ужаснулась… Дядя Петя был человеком очень мягким, из профессорской семьи, с традиционными устоями и культурой интеллигентных семей XIX века. Трудно себе представить, что ему пришлось пережить!.. Он участвовал в боях за Прагу, за Берлин. Награжден двумя орденами Красной Звезды, получил благодарность от Сталина и маршала Лелюшенко.

Его сыну, Андрею, в начале войны было 14 лет. Он с матерью и младшим братом эвакуировался из Ленинграда в Пермь. Было очень трудно, голодали, и мать отправила Андрея в военное училище в Свердловск. Горькие годы одиночества, голода, казарменного быта, муштры Андрей до сих пор вспоминает с душевной болью.

Свердловское военно-морское училище он закончил по специальности «судовой механик». Был направлен на Северный флот, но в военных действиях не успел принять участия. Война закончилась. Он остался военным и долгое время служил в бригаде шхерных кораблей в Финляндии, порт Поркаллауд.

Шервуд Алексей Александрович, отец моего мужа, кадровый военный, прошел три войны. Перечень основных сражений, в которых он принимал участия, у меня занял три машинописных листа. Воевал в 108-й танковой дивизии 6-й гвардейской танковой армии на Западном фронте, Воронежском, 1-2-3-м Украинском фронтах, на Дальнем Востоке против Японии. Закончил военную карьеру в звании генерал-майора, начальника связи Забайкальского округа.

Шервуд Алексей Александрович

Войну начал в чине капитана на должности начальника связи 108-й танковой Сибирской дивизии. 1942–1943 гг. – начальник связи П-го корпуса I-й танковой армии, заместитель начальника связи Западного фронта; майор; подполковник; гвардии-полковник. 1944–1948 гг. – начальник связи 6-й гвардейской танковой армии; участник Великой битвы под Москвой (июль 1941 г. – декабрь 1942 г.); 1942 г./1943 г. – Курской битвы под Прохоровкой; 1944 г. – Корсунь-Шевченковской операции; Яссо-Кишиневской операции в Румынии, Дебреценской операции в Венгрии; 1945 г. – Будапештской операции, освобождения Венгрии, тяжелейших боев на озере Балатон; Пражской наступательной операции, освобождения Праги; боевых действий против Японии (высадки десанта в Мукдене).

В сводках с фронтов вместе с командующими армиями часто упоминали и полковника А. А. Шервуда.

Алексей Александрович награжден: орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени разных степеней, орденом Кутузова II степени, тремя орденами Отечественной войны, двумя орденами Красной Звезды за боевые заслуги; медалями «За отвагу», «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За освобождение Праги»; медалями и орденами иностранных государств – медалью «За победу над Японией» (МНР), двумя орденами Венгерской республики. А. А. Шервуд – «Почетный радист СССР».

Алексей Александрович был великолепным рассказчиком! Слушать его было одно удовольствие: огромный жизненный опыт, острый ум, прекрасная память. Алексей Александрович в любой компании становился центром маленькой вселенной. Это был человек исключительной красоты и обаяния. Приветливый, открытый, улыбчивый. Он располагал к себе с первой минуты знакомства. У него был особый дар любить и дарить людям тепло…

Об ужасах войны он не любил вспоминать. Рассказывал разные курьезные случаи. По нашей просьбе начал писать воспоминания. Однако подробно описал начало войны, переброску Сибирской армии на Западный фронт и бои под Москвой. О дальнейших событиях оставил краткий, как военные донесения, план.

Из сохранившихся воспоминаний А. А. Шервуда: «Война застала на летних сборах под Благовещенском (на Амуре)»

Вечер, суббота, 21 июня 1941 г. Сидим в палатке, составляем с заместителем и начальником штаба план проведения первого за месяц выходного дня, назначаем всевозможные соревнования, вечером показ кино, поход в Дом Советской Армии на спектакль «Любовь Яровая».

Наступило воскресенье, 22 июня. Погода прекрасная, солнышко, тепло. Все на спортплощадке. Танцуют под гармошку, ждут начала соревнований… В 16 часов (10 – по Московскому времени) командиры всех частей срочно вызываются в штаб дивизии. Собрались в кабинете командира дивизии, и он зачитал шифровку командующего Дальневосточным фронтом о нападении Германии без объявления войны на СССР и приказ немедленно, по тревоге, сегодня же, не снимая лагеря, выйти дивизии в запасные районы, тщательно замаскироваться и ждать дальнейших распоряжений. Вернувшись в батальон, собрал личный состав, объявил тревогу и вывел батальон в запасной район. Приступил к организации связи с частями и подразделениями дивизии. Связь дали в небывало короткий срок и тщательно ее замаскировали. Полки были так же замаскированы. Приехавший 23 июня командир дивизии не смог никого найти. Пришлось связистам провожать его к частям.

Вывод в запасные районы объяснялся опасением вступления в войну Японии, союзницы Германии. Вечером 25 июня получил приказ вернуть части в лагерь, одна ночь на подготовку, утром 26 июня погрузка в ж/д составы и отправка на фронт… В 10 часов подали первый эшелон, на который должны были погрузиться батальон связи и штаб. Меня назначили начальником эшелона…

Эшелон шел мимо станции, где жили его жена с детьми, но Алексей Александрович не смог отлучиться, чтобы проститься. Аттестат передал через начальникастанции и встретился с семьей только в 1946 году.

В Москву прибыли в первых числах июля. Сформировали две танковые дивизии: 109-я ушла сразу на фронт в сторону Можайска, а 108-я, в которую А. А. Шервуд был назначен начальником связи, стала принимать пополнение и оснащаться танками Т-34 и КВ. В конце июля 108-ю танковую дивизию включили в состав Брянского фронта и перебросили в район лесов, юго-западнее Брянска, получив приказ двигаться навстречу наступающим гитлеровским войскам в сторону Гомеля.

«На совещании у командира дивизии мне показалось очень странным, что ни справа, ни слева у нас нет соседей и взаимодействовать не с кем. На мой вопрос командир ответил, что в 6 часов утра прибудет представитель авиации, которая будет нас прикрывать, но он не приехал…

Утром дивизия начала выдвигаться из леса на открытую местность, и буквально через мгновение нас начала совершенно безнаказанно бомбить немецкая авиация. На наши запросы о прикрытии ответа не было, хотя все радиограммы были приняты… Нас бомбили два дня. Дивизия потеряла много людей и техники: все колесные машины, радиостанции, лишилась связи с фронтом. Радиостанции были сожжены своими же танками. Дивизия шла одной колонной: впереди – штаб и связисты – как корабли в Цусимском сражении! Стрелявшим сзади танкам мешали радиостанции…

Впоследствии выяснилось, что операция была отложена на два дня, а до командира нашей дивизии приказ не дошел. На меня как на начальника связи пало подозрение, что я не передал шифровку. Однако позже выяснилось, что на станции, которая принимала от нас шифровки, не было шифровальщика и некому было расшифровывать донесения и шифровать приказы.

Виновными в этой неудачной операции военная прокуратура определила меня, начальника связи дивизии и командующего артиллерией. Нам пришлось десять дней просидеть под арестом и в то же время выполнять свою работу. Только благодаря вмешательству командования дивизии, мы были освобождены, хотя впоследствии нас незаконно судил дивизионный суд.

Получив пополнение, с боями стали отходить в направлении Брянска – Карачаева – Болохова. Шли лесами, немцы обходили нас по хорошим дорогам. Кончилось горючее, собрали совещание и решили сжечь машины, а их было 700 единиц (танков уже и не осталось), и пешими выходить из окружения. Вечером того же дня к нам в дивизию приехал командир и комиссар вновь сформированного партизанского отряда, которые формировались из работников райкомов и исполкомов на территориях еще занятых нашими войсками, а с уходом Советской армии они оставались в тылу у немцев.

Командир дивизии дал указание партизанам два раза в день докладывать о передвижении немцев и любыми средствами обеспечить транспорт горючим. В течение суток приказ был выполнен, и уже под огнем противника дивизия стала отходить в сторону Болохова…»

Отходили по ночам. Днем передвижение было невозможно: немецкая авиация гонялась за каждым человеком! «Со мной был случай: необходимо было одну радиостанцию срочно отправить в полк к командиру дивизии. Пришлось ехать днем. Выехали в поле, и сейчас же на нас напали 6 самолетов Ю-87. Машину оставили на дороге, а меня и экипаж немцы гоняли по полю, как зайцев! Ничего с нами поделать не смогли, подлетели к машине и что-то на нее сбросили. Когда мы к ней подошли, то увидели: машина цела, но вся засыпана листовками! Видимо, у них не осталось боеприпасов… Вот в такой обстановке нужно было совершить марш 700 машин…»

Отходили по направлению Белево – Плавок – Тула. За собой взрывали мосты. Алексей Александрович ехал замыкающим, докладывал о прохождении колонны. Саперам, стоявшим у мостов, давал сигнал к взрыву. Взрывали тогда, когда немецкие танки входили на мост. С группой солдат-связистов шли по линии воздушной связи, включились в нее и доложили командующему 50-й армии Болдину о возможности прорыва немцев в Тулу.

«В Туле штаб дивизии собрался в полном составе. Заняли помещение Зареченского райкома партии и получили приказ: всеми силами оборонять Тулу, как дальний рубеж обороны Москвы. Воздушное прикрытие города было организовано по подобию Москвы. Бомбили редко и не безнаказанно. В Тулу прибывало много отходящих частей, и все с большими потерями. Потери личного состава составляли 60–70 %…»

На этом воспоминания Алексея Александровича обрываются. Остался план дальнейших заметок с небольшими комментариями, который охватывал весь период войны: от Курской битвы до победы над Японией.

В 1976 году А. А. Шервуд встретился с корреспондентом газеты «Калининская правда». Из его интервью, данного в День освобождения Венгрии от фашизма: «В октябре 1944 года в составе 6-й гвардейской танковой армии вступили на территорию Венгрии. Жители освобожденных селений и городов радушно встречали наших воинов. Обычная настороженность, подозрительность первых минут встречи, вызванная оголтелой пропагандой салашистов, утверждавших, что русские солдаты несут зло и насилие, быстро проходили. Особенно когда венгры видели, с какой заботой воины относятся к детям и старикам. Местные жители охотно предлагали свою помощь, становились проводниками, показывали, где лучше пройти танкам.

Дебрецен, Вац, Будапешт, Плоешти… Вначале марта 1945 года, южнее озера Балатон, завязались ожесточенные бои. Гитлеровцы бросили против нас 11 отборных танковых дивизий, в том числе эсэсовских, чтобы не пропустить наши войска на Вену. Многие танкисты нашей армии совершили тогда беспримерные подвиги (А. А. Шервуд за эту операцию получил серебряный орден Кутузова II степени.)

Как-то в те дни, проезжая с командующим, генерал-полковником А. Г. Кравченко, через только что освобожденное село, увидели пять подбитых „фердинандов“. Пехотинцы с восхищением рассказывали, что наш танк смело вступил в бой с вражескими машинами, огнем и тараном их уничтожил и ушел дальше. Командующий приказал установить имена героев: связывались со всеми батальонами и взводами, но безуспешно.

Нелегко приходилось нам, связистам-танкистам. Без связи танки слепнут, теряют ориентировку, маневренность. Нужно было поддерживать бесперебойную связь со всеми экипажами, взводами, батальонами, полками армии. Геройские у нас были связисты! Многие бойцы гвардейского ордена Александра Невского и Красной Звезды полка связи 6-й гвардейской танковой армии за участие в Балатонской операции удостоились правительственных наград…»

6-я гвардейская танковая армия закончила свой боевой путь в Харбине, совершив бросок через Большой Хичган и приняв участие в разгроме Квантунской армии. Заключительным аккордом ее боевой славы стал парад Победы в Харбине.

В блокадном Ленинграде

Мой дедушка, Тольский Андрей Петрович (1874–1942 гг.), был видным ученым-лесоводом, профессором, заслуженным деятелем науки Марийской АССР, заведовал кафедрой лесных культур Поволжского политехнического института в г. Йошкар-Ола. За месяц до начала войны он уехал в Ленинград для работы в научных библиотеках. В первые же недели войны руководство института настоятельно просило его вернуться, но он отказался, уверенный в скорой победе, и просил директора института предусмотреть его занятия со студентами с февраля 1942 года (сохранилась копия письма).

Андрей Петрович был крупнейшим теоретиком и пионером лесоразведения в засушливых районах России. Около 15 лет проработал в опытном Боровом лесничестве в Бузулукском бору Самарской области (с 1974 г. носящем его имя). На площадях около 60 тыс. га закладывал опытные посадки лесных культур в Марийской, Татарской АССР, Ульяновской области. Его перу принадлежит более 110 оригинальных работ и научных пособий.

Тольский Андрей Петрович

Андрей Петрович скончался от голода в Ленинграде в январе 1942 года. Ученик А. П. Тольского и большой друг нашей семьи Евгений Дмитриевич Годнев, в годы войны гвардии лейтенант, командир взвода топографической разведки артиллерийского дивизиона, по делам службы попал в блокадный Ленинград и вспоминал: «Больной, в холодной комнате, при свете коптилки, едва владея рукой, до последних часов своей жизни А. П. Тольский работал над своим фундаментальным трудом „Лесная метеорология“, который является единственным научным исследованием в СССР в этой важной области лесных наук. Но завершить эту работу ему не удалось».

К этому времени скончалась его сестра, Екатерина Петровна, которую удалось похоронить на Смоленском кладбище. Дедушку пришлось попросить похоронить дворника. Бабушка, Евгения Мечиславовна, и тетя, Анна Андреевна, были очень плохи. Место захоронения дедушки, несмотря на принятые усилия, установить не удалось. В День Победы прихожу на Пискаревское кладбище и кладу цветы на безымянные захоронения 1942 года…

Бабушку и тетю Асю вывезли из Ленинграда по Дороге жизни в Кириллов, Вологодской области, где Анна Андреевна проработала около года внештатным сотрудником Кирилло-Белозерского заповедника (до войны она окончила историко-лингвистический институт при ЛГУ по специальности «искусствовед»).

Андрей Петрович и Евгения Мечиславовна

По-прежнему голодали. Обе были совершенно беспомощны в житейских делах. Бабушка (урожденная Святополк-Мирская, скончалась зимой 1943 года, унеся с собой тайну своей жизни: ее отец – польский князь литовского происхождения, Мечислав Викторович Святополк-Мирский, мать Ольга Георгиевна Ильина, дворянка, правнучка Дмитрия Сергеевича Ильина, героя Чесменского сражения). Сразу после рождения бабушка была отдана на воспитание в Императорский воспитательный дом. Ее опекала семья чухонцев, живших в Парголово. По какой причине родители обвенчались только спустя годы после рождения дочери, можно только предполагать (Святополк-Мирский – католик, О. Г. Ильина – православная, о чем записано в свидетельстве о рождении бабушки от 1901 г.). Кроме того, могла сыграть немаловажную роль и разница в имущественном положении: польский род Святополк-Мирских владел значительными наследственными имениями, а род Ильиных обеднел. У меня сохранилась фотография матери Мечислава Викторовича. Судя по снимку, дамы очень жесткой!

А. А. Тольская (2-я слева вверху), Ю. Н. Непенин (сидит 2-й слева в середине)

Анна Андреевна Тольская, похоронив мать, получила вызов и зимой 1943 года перебралась к нам в Свердловскую область, поселок Новая Ляля, где, немного оправившись, стала работать на заводе, выпускавшем снаряды, браковщицей. Я хорошо помню, как она появилась в нашем доме. В то время тете Асе было 40 лет (1902–1965 гг.), но выглядела она старухой. Шла, опираясь на палку, шатаясь от слабости. Ноги опухли как бревна, сочились сукровицей, чулки приросли к ногам, чтобы их снять, пришлось их долго отмачивать…

Всю блокаду в Ленинграде прожила моя школьная подруга, Леночка Поликарпова, с мамой, Александрой Ивановной, которая была мне как вторая мать. Я была с ней очень близка и гораздо откровеннее, чем со своей мамой…

Из рассказов Александры Ивановны о блокаде

…Очередь за хлебом. У прилавка еле стоит, качаясь от слабости, женщина, у которой украли карточки, что обрекало ее на верную смерть. Она безнадежно протягивает руку, умоляя дать ей хоть крошку хлеба. Очередь хмуро, равнодушно и даже враждебно оттесняет ее в сторону. Наконец, подошла очередь Александры Ивановны. Она получила хлеб и протянула женщине довесочек. Та упала на колени и стала целовать руки Александре Ивановне…

Александра Ивановна всегда вспоминала этот случай со слезами на глазах. Щемило сердце и у меня. Только что закончилась война, еще не отменили карточки, и мы очень хорошо знали цену хлеба. Величие поступка Александры Ивановны может оценить только тот, кто сам пережил блокаду.

Они жили на улице Красной Конницы (Кавалергардская). Напротив их дома, на углу Суворовского проспекта, до сих пор стоит дом из серого гранита. Во время войны в нем был госпиталь. В одну из бомбежек в дом попала бомба. Александра Ивановна видела, как из окон горящего здания выпрыгивали раненые, пытаясь спастись, и гибли…

После войны госпиталь восстанавливали пленные немцы. Многие были расконвоированы и ходили по квартирам, предлагая свои услуги. Их жалели и подкармливали. Даже мы с Леной как-то отдали им свои завтраки…

В блокадном Ленинграде жили и работали мои тети Крюковы.

Татьяна Александровна – впоследствии видный ученый-этнограф. О ее жизни, дружбе с известными людьми (Д. С. Лихачевым, Л. Н. Гумилевым, А. А. Ахматовой и др.) можно прочитать в книге «Личность и творчество. К 95-летию Т. А. Крюковой», изданной в Петербурге в 2000 году Российским этнографическим музеем.

Татьяна Александровна жила во флигеле музея, продолжала работать, дежурила на крыше во время налетов. Однажды в купол Мраморного зала музея попала бомба и взорвалась. Тетя Таня чудом осталась жива, была сильно контужена и вынуждена была лечиться.

Слева направо: Т. А. Крюкова, А. Г. Бычкова, А. Н. Барановская

На встречу Нового 1942 года сварили столярный клей и слушали пластинки с музыкой Бетховена.

В феврале 1942 года от голода умер учитель и большой друг, видный исследователь творчества Ф. М. Достоевского, В. Л. Комарович, за которым Татьяна Александровна самоотверженно ухаживала, по воспоминаниям Д. С. Лихачева, «отрывая от мужа и от себя такие необходимые крохи мясного, которые ей удавалось достать… Она же и похоронила В. Л. Комаровича и спасла его архив», который передала Д. С. Лихачеву.

17 сентября умер ее муж, Георгий Александрович Никитин, заведующий отделом Поволжья музея. Ему было 37 лет. Похоронив мужа на Смоленском кладбище, Татьяна Александровна вместе с сестрой, Ниной Александровной, выехала в эвакуацию к родителям в приволжский город Козьмодемьянск, у которых жил вывезенный на лето и ее сын, четырехлетний Александр.

Нина Александровна Крюкова работала в Ленинграде в службе коммунального хозяйства Василеостровского района, занималась очисткой города и захоронением умерших. Она оставила пронзительные, полные горечи и трагизма описания жизни в блокадном городе. Каждый раз, когда я их перечитываю, у меня болит сердце. Небольшая часть их напечатана в книге «Блокада глазами очевидцев. Книга 2-я», выпущенной издательством «Остров» в 2015 году.

Н. А. Крюкова

Тетушка была своеобразным человеком, страстным, талантливым. Она до конца своих дней не могла смириться с гибелью царской России, России ее золотого детства. Ненавидела большевиков и считала, что для свержения Сталина и его режима все средства хороши.

Приведу отрывок из ее воспоминаний о начале войны:

Я помню первый день объявления войны. Я жила в то время в Ленинграде.

Ничего не зная, как всегда тусклая и апатичная, я поехала на Невский проспект и пошла в «Гостиный Двор». В одном маленьком магазинчике продавщица, не обращая ни на кого внимания, завешивала окно: «Каждую минуту можно ждать налета», – говорила она не то мне, не то другой продавщице. «Почему?» – спросила я, ничего не подозревая. «Неужели вы не слышали? По-моему, уже всякий знает! Германия объявила нам войну!» Мгновенно что-то стукнуло у меня внутри, и скованные, заснувшие в своей темнице чувства, тесня друг друга, ударили в голову. Их было так много, что у меня закружилась голова и потемнело в глазах. Я вышла и прислонилась к каменной трубе. Мимо меня шли, говорили люди, не обращая на меня внимания.