Франсуаза, или Путь к леднику Носов Сергей

23

Был у Дины один разговор. Более странных у нее, наверное, никогда не было. Потом она много раз его вспоминала, прокручивала в голове, и всегда ей казалось, что помнит дословно весь разговор – от начала и до конца – при всей его просторности и сумбурности.

Она возвращалась домой и не смогла въехать к себе в подворотню – коммунальные службы по случаю начала весны затеяли возню с подземными трубами и прорыли перед ее подворотней траншею. Дина сумела припарковаться на другой стороне улицы, за три дома вперед. Только вышла из машины, к ней хмырь подходит – невысокий, бычья шея, глазки маленькие.

– Динара Васильевна, здравствуйте, – говорит. – Вы меня не узнаете, наверное? Ну это неважно… То есть как раз важно, но чуть позже, а сейчас я хочу попросить вас, если вы не очень спешите, уделить мне минуту-другую… Вернее, несколько минут. Для разговора, Динара Васильевна.

– Вы кто? – спросила Дина, соображая, как он мог ее отследить, если она остановилась не у дома.

– Меня Артем… Александрович зовут. То есть Артем, а если по отчеству – Александрович… Я вас оштрафовал в октябре.

– Вы? Меня?

– Да, я инспектор. Вы пересекли сплошную линию. Ну там была спорная ситуация. Вы помните?

– Что вам надо от меня? – спросила изумленная Дина.

– Ничего. Почти ничего. Я нарочно вас жду здесь, чтобы это… ну то самое… возвратить деньги. Вот.

– Какие деньги?

– Штраф.

– Это разводка?

– Никакой разводки, Динара Васильевна. Ваши деньги. Возьмите. Я был не прав.

– Уберите! Я не возьму!

– Почему? В чем дело? – забеспокоился Артем Александрович. – Пожалуйста, Динара Васильевна. Вы же помните, я – без квитанции. Я не должен был вас… Это коррупция, по правде сказать. В свой карман положил. Возьмите и простите меня. Вы не верите, что я инспектор? Вот удостоверение…

Он действительно достал красную корочку.

– Отойдите от меня, – шарахнулась в сторону Дина. – Не прикасайтесь ко мне!

– Но ведь это же ваше, не мое…

– Откуда вы знаете, где я живу?

– Но это же очень просто, Динара Васильевна… Тем более в моем ведомстве. Номер машины был зафиксирован. Мы хоть и без формальностей обошлись, но было видеонаблюдение, номер зафиксирован, ну какие тут трудности?

– Вам мало?

– В смысле? Нет-нет, я, наоборот, возвращаю. Я все взвесил и решил, что надо вернуть.

– Вам начальство велело?

– Начальство? Да вы нашего начальства не знаете!.. Какое начальство? Я – сам. Исключительно – сам.

– Вы всем возвращаете?

– Никому не возвращаем. Только вам. Да почему ж вы такая недоверчивая?

– Сказала же, не возьму!

– Хорошо, потом. Но все равно, Динара Васильевна, уделите несколько минут. Надо поговорить. Я к вам домой не напрашиваюсь. Хотите кофе? Тут у вас кафе, я уже туда заходил…

– Говорите здесь.

– Как же здесь? Это не разговор здесь.

– Говорите здесь. Что надо?

– Ну, во-первых, деньги вернуть. Сумма небольшая, но тем не менее…

– А во-вторых?

– Во-вторых, помните, что вы тогда сказали? Ну как вы тогда выразились?

– Ничего не помню. Мне некогда. До свидания.

Она хотела перейти улицу.

– Динара Васильевна! Здесь нет перехода!.. Вы тогда мне зла пожелали…

– Зла? Вам? – Дина остановилась.

– Вы сказали: «Ну все, капитан, теперь у тебя все кубарем пойдет». И добавили: «Помяни мое слово».

– И?

– Динара Васильевна, я нарочно с края света приехал, можно мы с вами поговорим, выслушайте меня, а потом поступайте, как вам захочется… Вот там посидеть можно, кофе хотите?

– Десять минут, – сказала Дина.

Первый этаж нового дома на месте бывшего сквера занимало кафе-бар «Рогнеда», с живой музыкой после восьми. Было начало седьмого, музыка была, но не живая.

Артем Александрович пропустил вперед Динару Васильевну, сели за столик у окна. Официантка принесла меню.

– А давайте поужинаем. Вот смотрите, тут есть…

– Прекратите, иначе уйду.

– Но кофе… Или, может, коньяк?..

– Вы не понимаете русского языка?

– Хорошо, по чашечке эспрессо, да?

Он заказал два эспрессо.

– Ух, – сказал, – даже не знаю, с чего начать.

– Уже начали, – сказала Дина.

– Это да. Итак, вспомните. Вы, мне тогда показалось, сплошную линию переехали. Вы ж не блондинка какая-нибудь. Я был неправ. А вы правы были. Сознаю.

– Дальше.

– Мы с вами спорили.

– Дальше.

– Дальше… ну то да се, я вам правами угрожал… что отберу… В общем, вы мне заплатили две тысячи.

– Я помню.

– Две тысячи без квитанции. Это много.

– Я помню. Дальше.

– Ну понятно, что я их должен вернуть.

– Не очень понятно. Но дальше.

– Дальше вы, перед тем как уехать, сказали мне те самые слова. Я на них тогда внимания не обратил. Нет, вру, обратил, а как же не обратить… Но не поверил, конечно. Потом вспоминал часто. Вы во всех отношениях оказались правы. Вы во всех отношениях оказались правы, – повторил Артем (Александрович).

Он замолчал.

Дина тоже молчала.

– Женщина ушла от меня, и не только это. Все сразу посыпалось – и по службе, и везде. Не поверите, отец застрелился…

– Стоп! Я не хочу слушать.

– Из моего пистолета…

– Стоп, сказала! Вы не слышали?

– Стройная, высокая, большой лоб, рыжие волосы, – быстро-быстро заговорил Артем, пока не перебили. – Алина зовут…

– Да что же это такое? Я не хочу знать, как зовут вашу женщину! Мне безразлично, рыжая она или не рыжая!..

– Чтобы представили… чтобы в деталях… – он повел головой нервно (Дина подумала: и там таких держат? (впрочем, наверняка уволили – за пистолет)).

– Я не собираюсь ничего представлять, – сказала спокойно.

– Но ведь такого не бывает, чтобы все сразу.

– Бывает. И такое, и не такое бывает.

– Чтобы все сразу и чтобы само?

– По-вашему, я виновата?

– Нет! Если кто виноват, то только я! Динара… можно я вас так, без отчества?.. В мистику я не верю… В приметы там, в дурной глаз и все такое… Но чтобы все сразу и чтобы само?

Официантка принесла два кофе.

– Вы от меня хотите что-нибудь или как?

– Ну если вам это нетрудно… возьмите их назад, пожалуйста, а?

– Деньги?

– Ну и слова… те самые.

– Как это взять?.. Я не понимаю.

– Я сам не понимаю… но как-нибудь… Скажите… ну что-нибудь типа того: «Артем! Товарищ капитан! Я забираю назад все сказанное мною вам седьмого октября прошлого года. Все плохое отменяется. Все у вас будет хорошо».

– Вы серьезно?

– Ну да, это очень смешно выглядит… Я и сам не верю… Но если б вы знали… если б вы знали… Что ж мне… тоже?.. из табельного оружия, что ли?.. Ну скажите. Вам же ничего не стоит.

– Артем, я могу сказать, но вы же взрослый человек, неужели вы действительно считаете, что я имею отношения к вашим несчастьям?..

– Скорее всего не имеете. Но все равно. Вы же сказали тогда.

– Так я со злости тогда.

– Ну так скажите сейчас. Не со злости. Вам же ничего не стоит.

– Хорошо, Артем! Так? Артем! Товарищ капитан! Все слова, сказанные мною вам седьмого ноября…

– Октября.

– …седьмого октября минувшего года, я забираю назад – без следа и остатка. Плохое отменяется, хорошее предрекается. Аминь.

– Я понимаю, что смешно. Но так надо. Иначе… я не знаю что. Вы меня простите, пожалуйста.

– Давно простила, Артем.

– Да ничего вы не простили. Вы сейчас простите. Так и скажите: «Я вас прощаю, Артем».

– Я вас прощаю, Артем.

– Спасибо.

– Может, на бумаге написать?

– Это лишнее, наверное. Достаточно и так, думаю.

– Хотите совет? Больше на свои силы рассчитывайте, Артем.

– Вы просто не знаете меня. Я же на самом деле… крутой. Так все считают. Если мою женщину обидит кто, я за себя не отвечаю. Или вас кто обидит, вы мне сразу… и я!.. слово даю!.. Это я перед вами тряпка такая… и еще перед этим… перед ира… – он запнулся и быстро выговорил: – иррациональным… А в жизни я другой. Не верите?

Последние слова он действительно произнес другим тоном – с холодком в голосе.

Дина будет потом вспоминать эту внезапную перемену тона так часто, что сама засомневается уже, не придумала ли задним числом, чего не было – внезапного холодка.

А тогда она лишь улыбнулась:

– Нет, правда, я вам желаю, чтобы ваши несчастья прекратились. Но я не ведьма.

– Конечно, не ведьма. И деньги – пожалуйста. – (О! Узнаваема интонация: вот с такой же он вымогал незаконный штраф.) – Иначе я на чаевые оставлю.

– Свечку в церкви поставьте, – ответила уже без улыбки.

– Думаете? Я не крещеный.

– Ладно, давайте. Исключительно для того, чтобы вам легче жилось.

И зачем? Не надо брать было – так она много раз потом думала, вспоминая, как он зловеще благодарил:

– Спасибо, Динара, мне действительно легче будет. Мне уже сейчас – почти легко.

24

Ну и что дальше? И есть ли оно, это дальше? Дальше и дольше? Говоришь, три дня? Три так три. Ты знаешь больше меня, погляжу. Если б я не понимал, что мы заказали джип и водителя на три дня, и если бы не понимал, что в сей момент движемся в сторону Ротанга, я бы не сумел сейчас догадаться и не сумел бы поверить тебе, сколько времени, Франсуаза, провели мы в долине Спити. Три так три. Пусть будет три, если день, как единица времени, еще не потерял смысла.

А по-моему, уже давно потерял. Иначе невозможно уместить, сколь бы ни был долог каждый из них, в три пусть даже не по-нашенски емких дня все те новые горы и новые пропасти, бесконечную дорогу в оба конца, бурлящую Чандру, сменившую Спити, что разлилась по плоской равнине миллионами проток, сверкая на солнце. Может ли за три дня не земля даже, а, сказать точнее, сухая поверхность земли, абсолютно, казалась бы, мертвая, начать оживать на глазах красками, каких не знает язык, а иссохшие прутики, торчащие из-под камней, – распускаться цветами? И может ли за три дня так измениться дорога?

О том, что Ротанг Ла частично открыт (для фур и для джипов), мы узнали утром еще – от водителя встречного джипа. Мы возликовали, но водитель, похоже, не разделял нашей радости. Два джипа стояли рядом, наш на краю пропасти, водители разговаривали через открытые окна, тот возбужденно рассказывал о пережитом, а наш озабоченно качал головой. Частью моего сознания я был далеко, где-то среди скалистых возвышений, фигур выветривания, спускающихся строем к реке, – оттуда я видел две крохотные белые крапинки, наши машины, почти слипшиеся боками на царапине нечеткой дороги, а другой частью своего «я» я был здесь. Эва как, подумал еще, а ведь я и не медитировал вовсе. В том джипе сидели немолодые авантюристы, похоже японцы, с каменными, мертвецки неподвижными лицами. Трогаясь, наш сказал: «Трудная дорога». Это одно из немногого, что он способен произнести по-английски. Но он понимает английский язык или делает вид, что понимает. Нам с ним повезло. Нам жутко повезло с этим водителем. Он знает эту трудную, плохую дорогу, ее особенности, ее характер, он чувствует ее, он молится за рулем, когда проезжает опасные места, осыпи и размытости, равно как и святые места, равно как и мосты. На середине моста он обязательно дает короткий, точечный гудок, приветствуя, должно быть, каких-то духов, божеств. Что дорога плохая, нам сказали в Кейлонге еще, и будет лишь размываться, пока не растают снега (все ссылаются на аномальный снег в конце мая – начале июня). Другой бы не поехал, а он согласился, потому что в Казе у него взрослый сын – есть случай повстречаться. Он не был в Казе с прошлой осени, когда завалило дороги. А нас только вези. В долину Спити очень хотел Командор, а мы хотим туда, куда он хочет.

Просто еще не сезон, Франсуаза. А в другие времена года здесь вообще не проехать.

Впрочем, до первого перевала было терпимо, ручьев через дорогу бежало не много. Здесь по этой грунтовке от селенья к селенью даже ходит автобус.

Кстати, автобус. Представь: красный, нарядный автобус. Он выезжает из-за поворота, из-за уступа – лоб в лоб. Слева стена, справа пропасть метров так сто пятьдесят. Я прикидывал ширину этой грунтовки – одна полоса. Крачун говорит, полторы – по крайней мере на повороте. Хорошо, полторы – когда поворот. А иначе – чудо, и только. Одна и четверть… Я не представляю, как можно разъехаться. Движение левостороннее, как бы то ни было, нам прижиматься к стене, – ан нет, мы уступаем автобусу. Когда наш резко подает назад, мы все кричим «а-а-а-а!» Он останавливается, я даже боюсь сказать, у самого края. Я смотрю вниз и не вижу под собой ни дороги, ни края дороги. Я вижу реку далеко внизу, реку и камни. Главное, я не понимаю, что он придумал. Может, мы ошиблись в нем, может, он самоубийца. Лучше не придумать места для сведения счетов с жизнью. Горы, огромное небо, красота неземная… И я снова гляжу на нас откуда-то из непонятного неотсюда. И мною овладевает странное безразличие. Если думаешь, что я думаю о тебе, это далеко, дорогая, не так. Просто думаю: куда несет нас?.. зачем? (Значит, если опосредованно, то о тебе тоже. Ну да.)

Он говорит: ноу проблем (это он говорит).

Автобус движется на нас, я вижу, именно вижу: он нас чуть-чуть подтолкнет, и нас на дороге нет. А еще вижу, что вижу: бок автобуса. Но наш водитель тоже берет на него, метя, кажется, автобусу в бок – и не успевает попасть, не успевает задеть, иными словами, они успевают разъехаться. Это какой-то фокус – как будто перед тобой на секунду растянули, как резинку, пространство.

Люба закричала: браво! Командор захлопал в ладоши. Крачун – наш с тобою биограф, великий психолог – икнул. А я только почувствовал пустоту внутри себя, словно где-то остался не здесь. Ничего не шевельнулось во мне, будто нечему было во мне шевельнуться.

В селении перед первым (с этой стороны) перевалом водитель остановился проверить колеса. Некий человек настойчиво предлагал мне починить ботинки. Он прозревал в них скрытый дефект. Я не поддался. Потом мы долго серпантинили на перевал, потом, побыв наверху около нарядных ступ (снег за три дня здесь растаял почти наполовину), долго и мучительно спускались вниз, отматывая петли серпантина одну за другой. Дорога была вся в ручьях, на нее сползала скользкая грязь, она уже не походила (дорога) на грунтовую даже, а не поймешь, какою была. Но мы были не одни. С высоты было видно, что подтягиваются джипы – там один, там другой, там далеко третий, – верный признак, что Ротанг Ла пропускает.

Не надо было останавливаться внизу. В крохотном сезонном селении на три-четыре, условно говоря, строения (прямоугольник невысоких каменных стен с палаточным шатром сверху) мы, поверив дорожной рекламе, решили поесть. Дал нам готовили около часа. Мы потеряли время, солнце высоко взошло, потеплело и с гор потекло уже не ручьями, а реками.

Хорошо ехать по воде, когда понизу. Хорошо, когда горная дорога ведет сквозь сошедшую лавину по проделанному в ней коридору, – колеса в воде, с обеих сторон высокие стены, над машиной свисают громадные сосульки, но есть уверенность, что не упадешь в пропасть. Уверенность пропадает, когда лавина заканчивается. Те же камни под колесами и та же вода, но высота, высота…

Хорошо смотреть на противоположную сторону ущелья. Живописнейшие водопады низвергаются один за другим. Иначе – когда они падают на дорогу с твоей стороны. Вот тогда я и подумал, что Лех – Манали – это так, это терпимо. Неужели так и будет – по нарастающей?

Молился водитель почти незаметно – он тихо проборматывал что-то типа нашего «была не была» и делал стремительный жест рукой, настолько стремительный, что я, рядом сидящий, едва замечал это. Он стал жаловаться на что-то, мы разобрали на что – на тормозные колодки: намокли.

Проблема с тормозами на горной дороге – милое дело, Люба сказала. Ничего, сказал Командор, никуда не денемся.

А что думает Франсуаза? – спросил меня наш с тобою биограф. Я промолчал.

А в самом деле, что ты думаешь? Ты ничего не думаешь.

Странно, я перестал бояться. Адреналин, что ли, перестал вырабатываться. Ты в этом понимаешь что-нибудь, нет?

А ведь по крайней мере два раза было очень опасно. Объективно опасно. Первый раз, когда поток воды обрушивался на дорогу, уже не похожую на дорогу из-за вывороченных камней, лежащих грудою на пути. Далее – в пропасть низвергалась вода. Люба сказала: не надо. А внутри меня кто-то спросил: поедет? Нет, не спросил – сказал: поедет. И он, буркнув свое молитвенное вроде как «была не была» и вдавив педаль газа, повел, вцепившись в руль, под этот поток, да одним колесом по склону груды камней – накреняясь и почему-то не опрокидываясь. Если бы мы застряли там, нас просто снесло бы вниз. Нас и сносило, но он как-то вывернул, вывернув руль. Это загадка, почему не снесло и не перевернуло.

Другой раз вода, чтобы низвергнуться в пропасть, не падала сверху, а неслась на дорогу потоком из расщелины сбоку. Размыв был довольно велик: в ширину – безусловно, а в глубину – трудно прикинуть на глаз. Ничего. Тем же манером проехал.

Крачун сказал, что он поседел (забыв о том, что он без волос). Люба сказала, что больше ей нечего в жизни бояться.

Я подумал: а ревности мужа?

Перед подъемом на Ротанг Ла водитель просил нас – мы не сразу поняли что – сделать крюк, чтобы помолиться у придорожного храма. Йес, йес – догадались мы, чего он хотел. Мы доехали до этого храма. Он вышел, постоял у ворот секунд пятнадцать, не больше, опустил монетку в щель – там была, мы увидели, щель в стене – и вернулся за руль. Он не был буддистом. Здесь уже появлялись индуистские храмы. Что за храм и кому, я не успел рассмотреть из машины, да и что бы я рассмотрел? Тронулись. И хорошо. Хорошо, что он помолился.

Мы поднимаемся на Ротанг.

25

Стол для стрижки собак, инструменты для тримминг-ухода.

– Это в основном для жесткошерстных…

Люба показывала Дине свой арсенал – колтунорезки и пуходёрки, всевозможные ножницы и щетки.

– А это?

– Когтерезочки, бокорезочки… Ну а как же? Коготки им тоже стричь надо иногда. А вот косметика. Я только тату не занимаюсь, а так – всем. Но если кто хочет татуировку собаке… нет, это не ко мне.

– Люба, спасибо вам за подарок на 23 Февраля.

– Да что вы! Пусть носит.

На 23 Февраля, на День защитника Отечества, Люба подарила Адмиралову моток собачьей шерсти; и двух недель не прошло, а Динина мама, Елизавета Петровна, уже связала Адмиралову целебный шарфик. Адмиралов повязывает его на голую шею. Что думает об этом Франсуаза, Дина не знает.

Люба сказала:

– Стригу, а у самой нет собаки. И никогда не было.

– Аллергия? – спросила Дина.

– Судьба, – ответила Люба.

Тем временем Макс демонстрировал Адмиралову способ приготовления рыбы.

– И вся коптильня? – Адмиралов заглянул в металлический ящик.

– Как есть вся, – охотно ответил Макс. – Засыпаем опилки на дно, кладем на решетку рыбу, закрываем крышку, ставим на газ. Двадцать минут – и готово.

Ящик он разместил над двумя зажженными конфорками.

– И дыма не будет?

– Весь дым будет внутри, – Макс посмотрел на часы. – Отлично. Процесс запущен. Итак – за стол!

Они прошли в комнату.

Раз, два – и все за столом.

Адмиралов открывал бутылку водки, а Макс – вина.

– Мы с Любой в Индию собираемся, в Гималаи, – похвастался Макс. – Она не говорила?

– Нет. По путевке? – Дина спросила.

– Зачем же по путевке? Самостоятельно. По горным дорогам – как придется. Автобусами, попутным транспортом… От Леха до Ришикеша.

– Мне эти названия ничего не говорят, – сказал Адмиралов.

– Мне тоже, – сказала Дина.

– Лех – это главный, если не единственный город Ладакха. Было такое королевство Ладакх, там буддисты жили. И сейчас живут. Иностранцев до недавнего времени туда вообще не пускали, – Максим наливал водку Любе, Адмиралову и себе. – От остальной Индии очень сильно отличается, другая страна практически, – лично к Дине обратился Максим, наливая ей бокал красного.

– Не довелось, – ответила Дина. – В Индии мы никогда не были.

– А Ришикеш, – сказала Люба, – это столица йогов. Я правильно говорю?

– Ну, так называют иногда. За знакомство!

Удостоверили знакомство известным порядком.

– Не тот ли это Ришикеш, – вспомнил Адмиралов, – о котором мы говорили на тарабарском?

– А не на птичьем? – усомнилась Люба.

Пришлось объяснять Дине и Максу, чем тарабарский отличается от птичьего и при каких обстоятельствах на одном из этих языков мог состояться разговор о городе Ришикеше. Однако сбивчивые объяснения Любы и Адмиралова ни у Дины, ни у Макса интереса не вызвали.

– Йоги, – громко произнес Макс, – действительно на каждом шагу в Ришикеше. А что вы хотите? Один из главнейших священных индийских городов! Мечта каждого индуса – попасть в Ришикеш. Люба тоже никогда в Индии не была. А я был и в Лехе, и в Ришикеше, и много еще где…

– Завидую вам, – сказала Дина.

– А что завидовать? Взяли и поехали. Присоединяйтесь.

– Ну нет, – сказала Дина, – мы тяжелы на подъем.

– Да вы подумайте. И нам экономия. Вчетвером дешевле. Мы бы могли джипы снимать.

– Если бы не рука и не плечо, – сказал Адмиралов и улыбнулся печально.