Франсуаза, или Путь к леднику Носов Сергей

32

Не то чтобы у Динары Васильевны была слабость к ножам, но их наличие в доме, считала она, возлагает на владелицу ножей определенную ответственность. И прежде всего за остроту лезвий.

Было бы по-другому, ей бы не случилось встретиться во вторник вечером с Федей и узнать от него убийственную новость. Но прежде чем Федино известие (это будет чуть позже в кафе) потрясет Динару Васильевну, ей придется еще изумиться простым обстоятельствам непреднамеренной встречи. «Знаешь, – сказала, – если бы мы в бане повстречались, я бы, наверное, меньше удивилась».

На самом деле ничего особенного. Встретились они на рынке – у окошечка киоска «Работа с металлом». Федя пришел сюда за дубликатом ключа от своей однокомнатной квартиры, а Дина принесла ножи на заточку.

Получив два ключа, Федя сравнивал их у окошечка – дубликат с оригиналом. Дина разворачивала ножи, произнося сентенцию о гипотетической встрече в бане.

Шевельнув усами, мастер из нутра киоска вежливо обратился к Дине:

– Давно не было вас, – он один выполнял все работы с металлоизделиями. – Хорошо заточил, значит.

– О, да, спасибо, очень хорошо, – сказала Дина и улыбнулась ему в окошечко.

На сей раз она привезла ни много ни мало семь.

– Все в природе тупится, – точильщик сказал. – Без заточки нельзя.

Федя спрятал ключи в карман.

– Комплект метателя ножей? – спросил весело.

– Обыкновенный кухонный, – ответила Дина.

– А этот для чего? Масло намазывать?

– А этот нож, Федя, твой отец хочет взять в Гималаи.

– Ну это ты зря, Дина. Мой папаня с таким ножом не удержится, пойдет на снежного леопарда, а ведь они в Красную книгу занесены.

– Хорош острить, – ответила Дина, отдавая ножи точильщику.

Когда-то Дина точила ножи сама, Адмиралов ей не мешал, даже не заговаривал с ней в минуты точения, знал, что заточка доставляет жене удовольствие. Точильный камень, которым пользовалась Дина, прежде принадлежал покойному дяде Вите, брату отца. Строго говоря, согласно устному определению отца Дины, точильный камень должен был быть унаследован будущим по факту супругом Дины (то есть, как ни крути, нынешним Адмираловым) – причем в качестве приложения к охотничьему ножу, с которым покойный Виктор Аркадиевич, гласило предание, ходил на кабана. Вряд ли на кабана – убойные возможности «холодного», как говорили, «оружия» были явно преувеличены, даже удостоверения на право владения этим ножом не требовалось (в ту же Индию его можно было везти со спокойной совестью и без декларации, но, конечно, в багаже, а не с ручной кладью). Как бы то ни было, на дядин охотничий нож Дина не претендовала, а что до точильного камня, она сразу же посчитала его своим, сказав Адмиралову: «Тебе не надо». В то время у нее был югославский кухонный набор, изготовленный еще до распада Социалистической Федеративной Республики Югославии. На этих ножах Дина обрела первый опыт заточки. Удачный опыт, даже очень удачный. И все равно отчего-то она оставалась недовольна собой – возможно, в силу (так думал Адмиралов) «завышенных требований к собственной персоне». Кроме того, югославские ножи со временем разочаровали Дину: они были с деревянными рукоятями, под которые попадало мясо, да и не только, – мыть их мука была. Тогда Дина, вняв рекламе (в чем бы никогда себе не созналась), приобрела кухонный набор немецких ножей, цельнометаллических, – мыть их стало одно удовольствие. А также точить. Адмиралову эти ножи напоминали медицинские инструменты, но своими побочными ассоциациями он Дину не тревожил и сам на них не зацикливался. Его смущало другое. Он вообще не понимал, зачем так много ножей в доме – и для сыра, и для рыбы, и для мяса, и для хлеба, и для еще немало чего, – конечно, это не мужское дело – вмешиваться в кухонные дела жены, он и не вмешивался, хотя ему часто доставалось за то, что он пользуется не тем ножом и не способен усвоить отдельных ножей назначение. И этого тоже не мог понять Адмиралов: зачем его, взрослого человека, воспитывать? Все, что усвоено, то и усвоено – не мудрее ли воспринимать мужа как данность? Сам он никогда не предпринимал попыток перевоспитывать Дину. Во всяком случае, он так считал.

Возможно, из-за тех же «завышенных требований к собственной персоне» Дина однажды посчитала, что заточкой ножей должен заниматься профессионал, а не самоучка-любитель вроде нее. В прошлом году такой профессионал обнаружился на рынке – в торце главного павильона. Примерно раз в три месяца Дина по дороге с работы завозила сюда ножи. Прямо у нее на глазах осуществлялось неторопливое точение на стареньком электроприводном станке с абразивным кругом. Дина, при всем ее прогрессизме, испытывала уважение к старой технике и тем более к людям, которые на ней работают. Она могла бы сэкономить несколько минут и успеть, пока ножи точатся, купить, допустим, мороженой рыбы, но ей нравилось наблюдать за искрометной работой усатого точильщика.

– Почему ножниц нет? Еще ножницы заточу.

Обещала принести в следующий раз ножницы.

Дина и Федя прошлись по рынку. Уже появилась черешня, турецкая. Дина купила килограмм и тут же у прилавка: «Держи» – дала Феде полиэтиленовый мешок в руки – расправить. «Это кому?» – «Собачке Муму». – «Если мне, мне не надо!» – «Надо, Федя, надо. Молодой. Витамины». – «Мне столько не съесть». И потом – когда уже ничего не поделаешь:

– Мне столько не съесть одному.

– А ключ для кого?

– А что ключ? Просто ключ – запасной.

– Для чего?

– Чтобы было!

Дина припарковала машину за два квартала от рынка, руки у Дины были в черешне, решили зайти в кафе.

Она позволила Феде заказать по чашечке кофе, а сама пошла в туалет мыть руки. Глядя в зеркало, вспомнила о книге Антониони, которую Федя подарил ей на Новый год. Вот! Сейчас они поговорят о «Красной пустыне».

Вернулась за стол и не успела ничего сказать – Федя спросил:

– И когда мой папенька в Индию отправляется?

– Билет на первое июня, они до сезона дождей добраться хотят…

– Ты ему не говори, Дина, я тебе одной признаюсь. У него в июне внук родится.

Дина произвела губами глухой звук. Глубоко вдохнула и выдохнула.

– Так. Прекрасно. Вот это новость.

– Не все еще. В июне внук, а в августе внучка.

– Шутка? Ты меня разыгрываешь?

– Тебе всегда кажется, что тебя разыгрывают. Зачем разыгрывать? Нет. Просто так получилось.

– Постой. Не бывает такого. Такого в принципе не бывает!

– Мамы – разные.

– Я догадалась, что не одна.

– Они подружки. Обе в Минске живут. Студентки. Я бы женился, если бы одна была, а когда две… тут все по-другому, сама понимаешь.

– Что я понимаю? Я ничего не понимаю!

– Это их решение.

– А ты ни при чем?

– При чем. Но так получилось.

– Родители есть?

Ждал он или нет этот вопрос, для него, похоже, вопрос этот был наименее трудным – оживился.

– С родителями как раз вполне нормально. У Маринки только мать, у Жени только отец. Они знакомы. Было бы идеально, если бы они составили пару.

– Кто – пару? Ты про кого? Про родителей?

– Ну да. Дочки – за. Но вряд ли получится. Хотя было бы идеально.

– Федя, миленький, тебе девятнадцать лет.

– Моему папане тоже девятнадцать было, когда меня родил.

– Твой папаня родил тебя в законном браке и от одной женщины… чёрт!.. что я несу!..

– Не волнуйся, я вполне осознаю исключительность ситуации. К тому же я не такой легкомысленный, как ты могла бы подумать. Решения надо принимать взвешенные, ответственные. Моя первостепенная задача – определиться с жизненными приоритетами.

– Молчу. Нет, молчу.

– Вот и молчи, и не говори ему ничего… до конца августа.

– Он из Индии в конце июня вернется.

– Боюсь, до августа лучше. Пусть себя бережет. Стихи пишет, детские. Пригодятся еще.

33

Это, Франсуаза, священный город Ришикеш. Ты разве не мечтала побывать в Ришикеше? Ну так вот, мы в Ришикеше! Ты недовольна? Не ожидала? Думала, не доберемся? Твое право – можешь в прятки играть. А мы – на мосту. И этот мост – через Ганг! Длинный-предлинный навесной мост через Ганг. Наконец-таки я увидел Ганг, священный Ганг, бурлящий, кипящий, мчащийся под гору, и он, я тебе скажу, слишком велик для горной реки, насколько я представляю горные реки и мосты через них. На перилах при входе на подвесной мост сидят обезьяны. Высматривают, нельзя ли чем поживиться. Детеныши цепляются к их животам. У Любы уже отобрали банан, когда мы спускались все вместе с горы, теперь отбирать у нас нечего, нас пропустили. Обезьяны священны, их нельзя обижать – ни словом, ни тем более жестом. Я тут утром еще миролюбиво присел на камень рядом с одной, так она на меня так оскалилась и так на меня зашипела, что я счел за лучшее встать, отойти, ну ее, пусть одна на камне сидит. Ты когда-нибудь видела обезьян на воле? Я только здесь. Первых – когда подъезжали. Брели себе по обочине в сторону Ришикеша и не боялись машин. Одна обезьяна такая потом залезла в гостинице нашему психотерапевту в номер и стала исследовать его рюкзак, а когда он прикрикнул на нее, появился служащий и объявил, что обезьяну нельзя обижать. Обезьяны вроде коров. А что до коров, они тоже переходят Ганг по навесному мосту, ну а что им еще остается, не вплавь же. Тут есть еще один навесной, километра два вниз по течению, и на нем, говорит Командор, ко всему такому вдобавок нищие калеки сидят по краям, не пройти мимо них невозможно. Тяжелое зрелище, наглядимся еще. Или вот мотоциклы. Как-то умудряются по мосту проезжать сквозь толчею, лавируя между встречными и попутными пешеходами – и те и другие абсолютно безразличны к приближению двухколесного транспорта. Может, мы еще искупаемся в Ганге. Вода здесь мутная, глинистая, но это не та грязь, которой славен Ганг, бегущий по равнине. Здесь, у нас, еще горный поток. Или это уже не совсем горный? До равнины близко уже. Это ж предгорье. Мы над уровнем моря метров триста каких-то. Это тебе не пять километров, как неделю назад. Справа на том берегу, кстати, спуск – ступени к воде. Мы видим, как там совершаются омовения. Мы высоко над рекой. Гхат – но, боюсь, ты не знаешь этого слова. Даже уверен. Люба восклицает: купаются в сари! – и показывает рукой на женщин, входящих в воду. А Командор отвечает: чего же ты хочешь? Купальники запрещены. Люба между тем взяла купальник с собой. Почему я не мужчина? – говорит Люба. Это да, судя по тому, что мы видим с высоты навесного моста, мужчинам действительно проще. Но далеко нельзя никому заходить, может унести теченьем. А вот это самый высокий ашрам, – показывает Командор на причудливое здание слева. Словно сложено из конструктора для детей. Блоки, секции, башенка, пирамидки. Человечки в окнах и на смотровых площадках. Мы туда не пойдем, сказал Командор. Мы вон туда пойдем, там много ашрамов. Где-то там наш баба обитает. Франсуаза, я к тебе обращаюсь. Ты не расслышала? Наш с тобою баба. Вот и Крачун забеспокоился о тебе, спрашивает меня, что я чувствую и каково мое настроение. Врать не буду, я в порядке, все со мной хорошо. Но по имени избегает тебя называть. Биограф!

Дальше – больше: мы по тверди идем – левый берег реки. Город переполнен паломниками. Если б я знал, как называется их одежда, я б тебе описал.

Торговые лавки. Молельни. Ашрамы. Семья из четырех человек медленно передвигается на одном мотоцикле. Горбатые коровы (если это коровы (и если это горбы (но не верблюды же! – коровы))) и просто коровы, безгорбые. Вереница лошадок, груженных песком – по большому мешку с двух сторон на спине. Маленькие девочки продают «живые» блесточки: бросают в кастрюльку с водой, а они по воде начинают носиться, не задевая друг друга. Брахман-старик, сверкая глазами, протягивает для милостыни котелок, и поди разберись, может быть, он бывший банкир, вставший в свой срок на путь просветления. Заходим в ашрамы, после второго у меня все смещается в голове: видел ли я это или нет еще? Фигуры богов, деревья во дворе, у которых стволы обмотаны яркими нитками. В одном все как будто уснули на каменном полу: лежат кто вытянувшись, кто свернувшись калачиком – медитация лежа? Солярные знаки. Взгляд к ним привык – свастики тут на каждом шагу. Командор заговаривает с какими-то людьми, он их выбирает по признакам, только ему известным. Гириш баба? – спрашивает Командор. Гириш баба? И, не получив желаемого ответа, Макс показывает мне жестом руки: ничего, ничего, сейчас разберемся. Он заводит нас в цветущий сад большого ашрама и велит оставаться здесь, а сам уходит куда-то искать моего бабу (нашего бабу, Франсуаза). Мы гуляем по саду. Это как бы музей. Тут индуистская мифология наглядно представлена в сценах. Вдоль аллей установлены павильоны-кабинки вроде беседок, они обтянуты со всех сторон металлической сеткой. За сеткой застыли фигуры богов и героев сказаний. Надписи на хинди и на английском объясняют, что происходит внутри беседок-кабинок. А там происходят события. SHRAVAN KUMAR DEVOTEDLY CARRIES HIS BLIND PARENTS ON PILGRIMMAGE. Слепые родители, глаза закрыты, сидят словно на чашах весов, – эту ношу несет на плечах посредством как бы нашего коромысла благодарный сын. Люба тянет меня за рубашку – ей понравилось это: GENEROUS KARNA отдает свои золотые зубы TO LORD KRISHNA AND ARJUNA. Психотерапевт Крачун застыл перед сценой сражения. LORD NRISINHA KILLS THE DEMON HRINYAKASHYAPU TO SAVE HIS DEVOTEE PRAHLAD. Четырёхрукий демон с головой льва по-человечески на чем-то сидит, на коленях у демона распластан черноусый LORD NRISINHA, демон уже разорвал ему живот, и обильная кровь течет на одежду чудовища, но LORD NRISINHA вопреки ожиданиям демона замахнулся коротенькой саблей, еще секунда – и он отрубит львиную голову. Мне больше всего понравилось это. MOTHER YASHODA рассматривает THE ENTIRE UNIVERSE IN THE MOUTH OF LORD KRISHNA. Невысокий Кришна открыл рот, как ребенок (черты лица и элементы одежды на всех фигурах обозначены краской). Краска во рту и на лице в целом заметно потрескалась. Грешу на зрение: ведь мне не дано рассмотреть в овальном рту Кришны то, что видят другие, – и уж тем более Мироздание. Индианки в красивых сари подходят к этим кабинкам и благоговейно складывают руки в молитве. Я немного завидую им.

Пришел Макс и повел нас дальше. Выглядел он озабоченным. Ашрамы попадались реже и реже. Слева образовалась каменная стена с колючей проволокой, а справа стали появляться хибарки. Вот что, сказал Макс, я, пожалуй, вернусь, а вы идите вдоль этой стены до конца улицы, увидите там что-то такое совершенно заброшенное, короче, это будет Битлз-ашрам, его так еще называют, там битлы сорок лет назад обитали. Знаете Махариши? Когда-то были его владения. Только других не спрашивайте, как пройти, вам все равно не скажут, идите прямо, как я сказал. Подождете меня у ворот.

Ничего себе! Того самого Махариши! Вот это да! Я не большой фанат битлов, но даже я знаю, как весь мир шалел, переживая их увлечение Махариши. И это все рядом! Где-то здесь!

И мы пошли без Макса по улице, а на самом деле по пыльной дороге – к знаменитому когда-то ашраму. Прохожих нам все меньше встречалось, а в европейской одежде не встретилось ни одного. А я-то полагал, сюда должно было быть паломничество поклонников Леннона со всего мира.

Поперек дороги лежала лошадь. Она лежала себе на боку, вытянув задние ноги и одну переднюю, а другую так согнула, что чуть не упиралась копытом в живот. Нет, не труп, как сначала мне показалось. Мы сумели ее обойти со стороны морды. Дорога привела на как бы пустырь. Это были уже окрестности Ришикеша. За лачугами из тростника и дощечек был виден Ганг. Под деревом у высокой стены сидели бродяги – для нищенствующих брахманов они выглядели, пожалуй, слишком молодыми. Их было трое. Один из них чистил чашу из нержавейки. Никого больше не было здесь – никаких тебе хиппи, никаких туристов. Трое под деревом на нас не обращали внимания.

Между тем за высокой стеной было именно то. То, о чем Командор говорил. А другого здесь быть ничего не могло. Я знал, что это место заброшено, но не думал, что до такой степени.

А что там с ними случилось? Почему поссорились? – Крачун спросил.

Я не помнил деталей, но, кажется, был какой-то сексуальный скандал. Какая разница, сказал я. Да, ответила Люба, нам-то до этого что. Главное, мы тут. Нет: главное тут мы.

Сооружение с тремя конусообразными отростками включало в себя решетчатые ворота. Они были на замке. Владеющих языком хинди о чем-то пространно информировала надпись на щите, а для знающих английский просто сообщалось: NO ENTRY. Однако вход через ворота, запертые на замок, предусмотрен был, но не для людей, а для каких-то таинственных существ. Я сразу заметил это прямоугольное отверстие в правом нижнем углу ворот. Вряд ли так позаботились о макаках – одна обезьяна свободно прогуливалась по стене, еще несколько сидели на дереве со стороны ашрама – судя по всему, каменная стена для них не представляла препятствия. Но может быть, священным обезьянам необходимо предоставить возможность пользоваться воротами, подобно людям? А будут ли – это уже их личное дело.

Как бы то ни было, но я в эту щель мог пролезть. Шириной она была с высоту ступеньки, на которой мы стояли втроем, а ступеньки здесь обычно высокие. Не знаю, что нашло на меня, но я спросил: полезем? И, более не сказав ни слова, пролез. Для этого мне всего лишь пришлось лечь на бок. Ух ты! – воскликнула Люба, увидев, что я стою за решеткой ворот, и тоже довольно ловко пролезла. Вы сумасшедшие, сказал Крачун. Мы с Любой стали звать к себе Крачуна. Люба при этом восклицала: тут здорово! тут все заросло! тут такое!

Может, он прав был: я сам чувствовал, как мною овладевает, ну что ли, безумие. Меня так и подмывало запеть, или прыгать начать, или трястись.

Крачун захотел бы, не смог бы пролезть – не та комплекция. Он уговаривал нас возвратиться.

Вверх по ашраму вела дорога, и я сказал, что пойду. Я сказал, что чувствую зов. (Знаешь, Франсуаза, я действительно что-то почувствовал вдруг.)

Люба еще сомневалась, пойти ли со мной или остаться у ворот с психотерапевтом. Для нее это был вопрос ревности мужа: и то и другое ей казалось опасным. И она решила пойти со мной! Правильно, Люба!

Слушай (я к тебе, Франсуаза), ты представить не можешь, там за стеной необъятная территория, и действительно – джунгли. И разбитые здания в стиле… ну как тебе объяснить?.. вспомни, мы смотрели гравюры Эшера… Примерно в стиле таком…

И меня в самом деле как будто стало немного трясти.

34

Иногда Адмиралов заговаривал первым, провоцируя Франсуазу на обстоятельный отклик. Но и она могла завести Адмиралова.

– В русском языке даже слово мужчина женского рода, – объявляла Франсуаза с бухты-барахты.

– С каких это пор? – отзывался Адмиралов, прислушиваясь к боли в плече.

– Всегда так было.

– Разве? Я думал, до сих пор было мужского.

– Все слова на «ина» – женского рода. Пучина, лучина, картина, малина, витрина… Женщина, наконец. Почему же мужчина – мужского? Самого настоящего женского. Просто все договорились считать мужчину он вместо она — вопреки логике языка, а на самом дела надо она, язык нам верно подсказывает, он умнее нас. А мы язык обмануть пытаемся. А если прислушаться к языку по-честному и непредвзято, никаких мужчин вообще нет.

– Детина – мужского рода.

– А должна быть женского. Та же история. Просто детина – разновидность мужчины, вот и делаем вид, что род мужской.

35

Адмиралов не планировал эксгумацию. Ехал в маршрутке, и она впилила в трамвай. Без жертв. Но с потерей драгоценного времени. Адмиралов прикинул, до какой из двух ближайших станций метро ближе идти и выбрал почему-то неближнюю. В пути он понял почему. Потому что (хотя это и не объясняет ничего ровным счетом), потому что данный маршрут частично совпадает с путем к собачьему и кошачьему кладбищу. Вот так бы и свернул на кладбище, если бы был при лопате. Конечно, он без лопаты был. Но, подумав о кладбище и лопате, Адмиралов, шедший по набережной канала, вспомнил, что впереди будет бензозаправка, а уж там лопата наверняка есть.

Таким образом, непреднамеренная мысль, возвысившись до идеи, обрела контуры воплощения.

Если действовать, то в темноте, но лопату Адмиралов решил попросить, пока было светло, – просьба о ней, когда стемнеет, может показаться в этих краях подозрительной.

– У меня к вам нескромный вопрос. Нельзя ли мне у вас арендовать на час-другой лопату. Я заплачу за аренду.

Девушка с невероятной частотой заморгала, а потом округлила глаза. Это у нее такой отработанный трюк, подумал Адмиралов. Хорошая девушка. С невероятно фиолетовой прядью.

– А в качестве залога могу отдать мобильник, – он протянул ей мобильник.

– А если пожар? – спросила девушка (по-видимому, наличествовала пожарная лопата).

Адмиралов улыбнулся с видом «мы ведь понимаем друг друга».

– Сколько я вам должен?

– Ничего не должны.

Еще больше понравилась. Нестандартная. И друзья у нее фрики какие-нибудь. И живет с каким-нибудь фриком. А летом автостопом в Морокко.

– Но мобильник на всякий случай оставьте.

А странно было бы, если бы Адмиралов вызывал доверие.

– Один звонок, – сказал Адмиралов.

Он зашел за стеллаж с глянцевыми журналами.

– Дин-Дин. Это я. Тут дело такое. Я у художника Бархатова. Он завтра утром наконец картинки сдает. Будет всю ночь работать. Мы с ним поработаем немного, да? Ты меня не жди, ложись, я поздно приду. Только дверь закрой на ключ, хорошо?

Через минуту Адмиралов шел с лопатой вдоль железнодорожной насыпи.

Поскольку еще было относительно светло и народу достаточно много шастало по тротуару, он решил не торопиться – свернул в переулок и направился в сторону ночного бара. Там, в подвальчике, оставив лопату у входа в зал, он коротал время за кружкой пива почти до полуночи. Он сумел не закурить, хотя и приобрел зажигалку. Она бы могла пригодиться вместо фонарика. Адмиралов рассчитывал провести операцию за пятнадцать минут и вернуться домой на такси к часу ночи.

В двадцать минут первого он был у собачьего кладбища.

Эта часть насыпи почти не освещалась – учредители несанкционированных захоронений знали, где выбрать место.

Опираясь на лопату, Адмиралов поднялся по склону и понял, что не сразу найдет место Мачо. Ориентиром ему был куст, а условием – рыхлость почвы. Что-то у него не сходилось. Наконец он соотнес удаленность от куста с пятачком свежекопанной земли. Определил.

Воткнув лопату в землю, Адмиралов ощутил себя героем бродячего анекдота. Ладно, не рассуждать! – дал команду себе и стал быстро копать.

Скоро он докопался до пакета, но, к его великому изумлению, сумки не было. Адмиралов стал спешно зарывать яму – он попал на чужое захоронение.

Присев, Адмиралов щелкнул зажигалкой. Осматривался. Надо было взять левее, ближе к кусту, но там располагались гранитные плитки и им подобные надмогильные знаки, а место собачки Бархатова, как Адмиралов помнил, было в стороне от всех этих печальных предметов. Если бы не зажигалка, он бы так и не нашел это скорбное место. Адмиралов поднес зажигалку к ближайшей плите (она была размером чуть более ученической тетради) и прочитал на ней: «Мачо». Бархатов, оказывается, посетил могилку собачки и обозначил ее плитой, нарочно заказанной для этого случая. Невероятно. Но, вспомнив слезы Бархатова, Адмиралов решил, что ничего невероятного в этом нет. Не ему судить старика. Он мысленно попросил у обоих прощения – и у живого хозяина, и у мертвой собачки – и отковырнул лопатой плиту.

Под плитой лежала кость. Адмиралов умилился. А потом удивился. Зачем же он так? Другие собаки, живые, могут учуять кость по запаху и осквернить могилу подкопом. Странно, что Бархатов не подумал об этом.

Но тут Адмиралов заметил, что кость не настоящая – искусственная. Он узнал ее, эта та самая, которую он подарил Петру Никифоровичу, вернее, его собаке. Адмиралов еще больше удивился. И еще больше умилился.

Слезы навернулись на глаза.

Он стал копать.

Он откопал сумку. Молнию бокового кармана, замусоренную землей, смог открыть только до половины, но рука пролезла.

В кармане не было ничего.

Он шарил рукой.

Ничего не было в кармане.

Не было в кармане ничего-ничегошеньки. И других карманов не было.

Адмиралов затосковал. Потом сказал вслух:

– Какой же я идиот.

И стал спешно зарывать сумку.

Он уже положил могильную плитку на место, придавив косточку, и почти что спустился вниз, когда случилось то, что и так много раз этой ночью случалось – в его возбужденном воображении. Подъехала милицейско-полицейская машина.

Двое – один держал фонарик – подошли к насыпи.

– Расчленёночку закапываем, – пошутил без фонарика.

– Это кладбище домашних животных, – со скорбным достоинством произнес Адмиралов.

– Незаконное кладбище, – поправил второй. – Вы были обязаны утилизировать труп животного в установленном порядке. То, что вы сделали, – это грубейшее административное нарушение.

– Это не моя собака, – сказал Адмиралов зачем-то.

– Но похоронили вы. Какая наивность! Думали, если ночь, мы не заметим?

– У меня тысяча, – достал Адмиралов.

– Нас трое.

– Больше нет, – он достал вторую.

Луч милицейского фонарика пробежал по несанкционированным захоронениям, остановился на плите с надписью «Мачо».

– Какая порода?

– Полагаю, дворняга.

– Соболезнуем.

Адмиралов шел на бензозаправочную станцию. Прежде чем перейти мост через Обводный, он спустился по ступеням к воде и вымыл противопожарную лопату.

Фиолетовая прядь приняла ее с таким безразличным видом, словно она каждую ночь по нескольку раз выдает лопаты. Возвращая мобильник, сказала:

– Звонил не переставая.

Были зафиксированы три непринятых звонка, и все от Бархатова.

Адмиралов шел по улице и думал, зачем Бархатов названивал ему. Он крайне редко звонил на мобильник. Что-то стряслось.

Без пяти час. Бархатов поздно ложится. Адмиралов решил отзвониться. Мало ли что.

– Андрюша, – отвечал Бархатов. – Как нехорошо получилось!.. Я вам звонил. А ваш мобильный не отвечает. Я тогда вам домой позвонил, подошла ваша супруга, мы с ней не знакомы, но теперь познакомились… Ее зовут Дина… Знаете, мне показалось, она думала, что вы у меня и что мы вместе работаем… Но вы же мне не сказали!.. Вы же знаете, что вы у меня не были?

– Да, – сказал Адмиралов, – я знаю.

– Ну так вот я вас, получается, невольно заложил. Я для этого и звонил, чтобы сказать. А то ведь я же не знаю, где вы. И знать не хочу.

– Петр Никифорович, я совсем не там, где вы думаете.

– Ну вы меня простите, я невольно.

– Ничего, – сказал Адмиралов. – Это не смертельно.

Он отключился от Бархатова, но, пройдя несколько шагов, снова захотел ему позвонить.

– Петр Никифорович… А зачем вы мне, собственно, звонили?

– Звонил?.. Ну так я ж говорю: чтобы предупредить вас, что я заложил вас невольно…

– Нет, зачем первый раз?

– Первый? А я уже и не помню, первый зачем… А! Вспомнил!.. Я хотел вам сказать, что нашел визуальный образ Франсуазы!

– Спасибо, – сказал Адмиралов, – но об этом потом как-нибудь.

– Просто вас хотел порадовать, вот и все.

Денег у Адмиралова на такси уже не было. Домой он шел пешком. У него были грязные ботинки и плащ – может, это и к лучшему, думал он, признание будет выглядеть убедительнее. Он, конечно, во всем признается, надо только придумать как. Шагая по ночному городу, он репетировал в своей голове правдивый рассказ о событиях этой ночи.

Около двух ночи он был дома. Дина еще не спала. Но когда он вошел в прихожую и стал разуваться, выключила свет в комнате.

Адмиралов отправился в ванную, он долго мыл грязные руки.

Вошел в комнату – знал, что Дина не спит.

– Почему же ты не спрашиваешь, где я был? Ты ведь знаешь, что я не был у Бархатова.

– Мне все равно.

– Как это все равно? Разве бывает все равно? Разве ты не хочешь, чтобы я тебе все рассказал?

– Сам захочешь, сам расскажешь, – отвечала Дина.

– А я вот хочу.

Он включил свет: Дина сидела на кровати в своей ситцевой пижамке, обхватив колени руками.

– Я очень хочу. Я тебе расскажу, ты будешь смеяться.

Он сел рядом. И стал рассказывать.

Вопреки его ожиданиям рассказ получался совершенно не смешным и даже глупым, он это чувствовал сам. Он сам с трудом верил в то, что рассказывал. Ерунда какая-то, белиберда. Труднее всего было объяснить, почему он сразу не признался жене в том, что собачку похоронили в злополучной сумке на молнии. Он перескакивал с мысли на мысль, рассказ выходил сумбурным, путаным. А главное, Адмиралов сам не понимал, в чем и почему ему надо каяться – когда от него вроде бы и не ждут никаких покаяний. Адмиралов ничего не скрывал. Он рассказал про милиционеров. Он даже сказал, что денег, потраченных на предприятие, вполне бы хватило, чтобы официально утилизировать тело собачки по всем правилам утилизации. Он даже рассказал про фиолетовую прядь – как она сначала удивилась, а потом не удивилась нисколько. Он предположил, что пленки где-то в квартире, а не закатились ли они под шкаф? Но это и хорошо, что ясно теперь, что они не зарыты. И вообще, ему теперь стыдно смотреть в глаза старику Бархатову, ведь он, как ни крути, осквернитель праха. Но все-таки он хотел сделать так, чтобы было как можно лучше.

Ничего похожего на то, что он сам себе рассказывал, репетируя по дороге к дому встречу с женой, у него сейчас не получалось, он это чувствовал. Сумбур его бестолкового повествования усугублялся еще и тем, что Дина безмолвствовала. Она как будто не слышала Адмиралова. Она не смеялась, не гневалась, она рассматривала его лицо с каким-то печальным испугом. А когда он запнулся, спросила:

– Как твое плечо?

– Ничего, – сказал Адмиралов.

Он бы мог прочитать в ее взгляде взаимоисключающее – и сосредоточенность, и рассеянность, – вот так спроси человека: «О чем ты задумался?» – он ответит: «Ни о чем», – и будет прав.

– Я еще вчера нашла пленки. Они были в машине, в бардачке. Надо было тебе сказать. Я не сказала.

– А я землю копал, – сказал Адмиралов.

Пальцем она коснулась лба Адмиралова и провела по руслу морщины, словно хотела вытереть пыль.

Обняла Адмиралова. Он обнял ее – тоже крепко.

36

Я не мог понять, где я. Лежал в траве, а надо мной плакала и причитала Люба. Небо закрывали ветви деревьев, названия которых я не знал. Я только видел, что листья у них очень широкие и что листьев, наверное, было больше тогда, чем их было на самом деле. Стоило мне подумать об этом (что их больше, чем на самом деле), как вся картинка обрела резкость. Я попробовал сесть, у меня получилось, хотя и не без того, чтобы всему, что было вокруг, угрожающе не покачнуться в момент напряжения мускулов шеи, когда я отрывал от земли затылок, а покачнувшись, вновь не обрести устойчивость. Я сидел в высокой траве рядом с дорожкой, вымощенной камнями, и слушал Любу. Я понял, о чем она. Она радовалась, что я не мертвый. Зачем же плакать тогда? Похоже, я ее напугал.

Я спросил, где мы. Это Битлз-ашрам, сказала Люба.

О черт, Битлз-ашрам! Транцендентальная медитация, или как там ее. Откуда он взялся, этот Битлз-ашрам? Индия. Махариши. Я читал когда-то о нем, но ничего не помню.

Ты не помнишь, как мы перелезали через каменную стену? Стену? Подожди, почему стену, мы пролезали через прямоугольное отверстие в решетчатых воротах, разве не так? Это сначала, говорит Люба, а потом мы еще перелезли невысокую каменную стену, ну вот такой высоты, ты сам этого захотел. Да, я помню (я вспомнил), а дальше? А дальше мы шли по каким-то дорожкам, заросшим травой, по этим ужасным джунглям и видели эти ужасные домики, похожие на грибы-дождевики, вытягивающиеся из-под земли.

Нет, не из-под земли, вспомнил, вспомнил!.. а из плоских крыш каких-то строений.