Рожденная в грехе Робертс Нора

Глава 16

Под мерцающими звездами, под яркой, как свет маяка, луной он нес ее к центру круга.

Стояла полная тишина, только уханье совы время от времени доносилось до них, почти растворяясь по пути в гробовом безмолвии.

Он поставил ее на землю, расстелил одно из одеял, бросил на него другое. Потом опустился на колени у ее ног.

– Что ты делаешь?

Еще минуту назад она была спокойна и полна решимости, а сейчас – снова вся напряглась.

– Я снимаю с тебя туфли.

В самом деле, что может быть проще и натуральней? Но почему в его движениях столько соблазнительного, даже непристойного?

Он тоже снял обувь, аккуратно поставил возле ее туфель. Когда он приподнимался, его руки скользнули по всему ее телу – от колен до плеч.

– Ты дрожишь? Тебе холодно?

– Нет. – Разве может быть холодно, когда внутри такое пламя? – Мерфи, я уже говорила. Я не хочу, чтобы ты думал, что это может значить что-то, кроме того, что значит. Будет нечестно с моей стороны, если…

С улыбкой он обеими руками обхватил ее лицо, поцеловал в губы.

– Да, да, я знаю. «У красоты свой смысл существованья». Так написал один поэт.

Какой странный человек! В одной руке штурвал трактора, грабли, лопата, в другой – стихи. И руки, несмотря ни на что, мягкие, нежные.

Он гладил ее плечи, спину, волосы. Его губы были терпеливы и в то же время настойчивы. Они требовали от нее все большего. И сами давали большее.

Она все еще немного дрожала, вжимаясь всем телом в его тело. Легкий вздох – радости, удовольствия – вырвался из ее губ. Он ей ответил тем же.

Слабый ветер шелестел в траве. Она воспринимала это как музыку, как песню, которую трава переняла у Мерфи и сейчас поет сама.

Он слегка отстранился, снял с ее плеч куртку, которую накинул на нее перед выходом из дома. И опять его руки нежно гладили все ее тело, щеки, волосы.

Она полагала, что неплохо знает приемы и средства, к которым прибегают мужчины на пути к взаимному и полному наслаждению, но сейчас происходило что-то новое, необычное. Или ей казалось? Это было какое-то медленное, терпеливое продолжение танца – вальса, которому он недавно учил ее, а ей оставалось, как и тогда, слушаться его, зная, что все у них получится, ведь учитель у нее сам Мерфи.

Он осторожно расстегнул пуговицы ее блузки, распахнул полы, прижал ладонь к маленькой груди. Там, где сердце.

Словно ток прошел по ее телу.

– О, Мерфи!

– Сколько я мечтал об этой минуте! Твоя кожа, ее запах, вкус… – Он начал снимать с нее блузку. – У меня грубые руки, прости.

– Нет, совсем нет.

Как она дрожит, как откидывает назад голову при самом легком прикосновении к ее груди, скрытой пока под кружевным лифчиком. Как готовится уступить, сдаться. От этого, он чувствовал, сходит с ума. Но все откладывал момент – хотя и ощущал его, – когда в его руках окажутся ее маленькие тугие груди.

Вновь он прижал губы к ее губам, уже откровенно раскрытым, ждущим, как и все ее тело.

– Я хочу… – бормотала Шаннон. – Хочу тебя больше, чем могла вообразить.

Не спуская с него глаз, она принялась расстегивать ему рубашку, стащила ее с плеч и с восхищением увидела мускулистое тело, к которому приникла с какой-то почтительной робостью.

Мерфи расстегнул ей брюки, они заскользили вниз по ее ногам. Поддерживая Шаннон за руку, он помог ей перешагнуть через них.

Она снова прижалась к нему, но он нежно отстранил ее и покачал головой. Терпение в любви тоже имеет свои пределы.

– Иди ко мне, – хрипло прошептал Мерфи. – Ложись рядом.

Он бережно опустил ее на одеяло, впился в губы. Его руки касались всего ее тела с какой-то ужасающей нежностью. Материя, кое-где покрывавшая его, только усиливала желание. Когда же его пальцы и губы проникли под лифчик и коснулись соска, тело ее резко изогнулось.

– Ради всего на свете… – выдохнула она. – Сейчас! Скорей!

Словно прикосновение шелковой ткани, его губы ласкали ее грудь. Обеими руками она изо всех сил прижимала его к себе, движения тела становились все яростней и бесстыдней. Она молила его бессвязными словами – бессвязными еще и потому, что его губы, язык, зубы мешали ей говорить.

Внезапно она почувствовала, что не может больше – дышать, ожидать, жить. Пламя обожгло ее целиком, она боялась, что сгорит, исчезнет, растворится. Со стоном она расцепила руки, сомкнутые у него на спине, и, как бы в поиске опоры, ухватилась за одеяло, за землю.

Дрожь пронзила ее тело. Дрожь, трепет, озноб высшего наслаждения. Это невозможно. Невообразимо. Гак хорошо быть не может. Во всяком случае – ей не было никогда. Ни с кем.

У него вырвался ответный стон. Губы его продолжали терзать ее рот, руки опустились ниже – к бедрам, туда, где были лишь тонкие невесомые трусики…

– Шаннон, – в исступлении шептал он, – я же люблю тебя. Понимаешь? Люблю!

Она снова коснулась его спины, мускулистой, напряженной, чуть влажной.

– Теперь подожди, – чуть слышно прошептала она – У меня пропали силы. Господи, что же ты делаешь со мной?

– Доставляю радость. Тебе и себе.

Слова сами собой вырывались у него. Наконец-то, наконец он может сделать то, о чем столько мечтал, чего так ждал! Но в мечтах он был скор, а сейчас не хотел, не мог торопиться. Ведь наслаждение и торопливость несовместимы. И все же он чувствовал: этот момент наступал. Именно о таком он грезил – чтобы вся она была его, только его. Чтобы лежала, беспомощная и ослабевшая от желания, в его объятиях и чтобы он зажигал в ней пламя. Одно за другим, одно за другим. Чтобы она стонала и извивалась от его ласк – под его руками, губами, языком. Чтобы зверела, сатанела от страсти, и ей казалось бы мало, мало.

Он продолжал целовать ее лицо, грудь, живот. Она дрожала и изгибалась, а потом сомкнула ноги на его спине. Он покачал головой – не потому, что отказывал ей, а чтобы согнать пелену со своих глаз – яснее видеть ее.

– Погляди на меня! – отрывисто проговорил он, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла. – Ну же, погляди!

Она открыла глаза.

– Я люблю тебя, ты слышишь? – В голосе его была какая-то яростная настойчивость. – Видишь?

– Да, – прошептала она не сразу. – Да, вижу.

И потом из ее горла вырвался радостный, торжествующий крик – когда он наконец вошел в нее, глубоко и сильно. Через все ее существо смывающей все на своем пути лавой прошла дрожь блаженства. Она вновь закрыла глаза, подчиняясь и отдаваясь неустанным движениям его тела.

Бессознательно она следовала его ритму, ей казалось, что вокруг бушует гроза – гремят раскаты грома, блещут молнии. Ее тело то сотрясалось, и затем следовал взрыв, то становилось счастливо-бессильным. Ее руки беспомощно соскользнули с его спины. Она услышала, как он произнес ее имя, тело его дрогнуло, ослабло, она ощутила его вес.

Еще несколько мгновений он содрогался, зарывшись лицом в ее волосы. Она тоже продолжала дрожать, но он знал, был уверен: это дрожь, свидетельствующая об утоленном желании. Если бы у него оставались силы, он бы погладил, приласкал ее – но сил не было.

– Сейчас освобожу тебя, – пробормотал он. – Через минуту.

– И не смей об этом думать!

Он улыбнулся и потерся носом о ее волосы.

– По крайней мере, тебе так теплей.

– По-моему, мне уже никогда не будет холодно. – Она вновь обняла его. – Ты, конечно, загордишься от того, что я скажу тебе, но мне все равно. Так вот, ни разу в жизни я не испытывала такого счастья.

Не гордость он почувствовал, услышав это, а радость.

– А у меня просто не было никого до тебя. Шаннон стиснула его еще крепче и засмеялась.

– Чтоб у такого, как ты, да никого не было! Представляю, сколько желающих…

– Если и были, то лишь так, для опыта. – Мерфи шевельнулся, сделал попытку приподняться на локте, посмотрел в ее улыбающееся лицо. Тоже улыбнулся. – Хотя я был бы лжецом, – добавил он, – если бы не сознался, что некоторые эксперименты были вполне приятными.

– Напомни мне позднее, когда поднимемся, чтобы я как следует ущипнула тебя.

Она засмеялась еще громче, когда он дважды перекатился вместе с нею, и они оказались на самом краю одеяла.

– Пожалуй, нарисую тебя в таком виде, – сказала Шаннон, задумчиво водя пальцем по его руке и груди. – Я со школьных времен не писала обнаженную натуру.

– Дорогая, если я буду перед тобой в голом виде, боюсь, что кисть тебе не понадобится.

– Пожалуй, – согласилась она, целуя его. Потом со вздохом откинула голову ему на грудь. – Знаешь, никогда не занималась любовью под открытым небом.

– Ты смеешься!

– Там, где мы жили, это не очень одобрялось.

Он не стал допытываться, шутит она или говорит серьезно. Ощутив, что кожа у нее становится прохладной, Мерфи потянулся за вторым одеялом и укутал ее.

– В эту ночь для тебя многое впервые, – сказал он потом. – Первый раз ты на сейли, первый раз танцевала вальс. И вот здесь, под открытым небом.

– Во всем виноват вальс. Нет, вру. Вальс начал процесс соблазнения, а завершила его твоя песня. Да, да. Когда я слушала тебя, то не понимала, как и почему могла сказать тебе «нет».

– Напоминай мне, чтобы я пел для тебя почаще. – Мерфи обхватил ее за шею, укутанную одеялом. – Прекрасная зеленоглазая Шан, любовь всей моей жизни! Поцелуй меня еще раз.

Шаннон задремала. Мерфи разбудил ее, едва небо высветилось на востоке. Он сделал это с неохотой: ему нравилось смотреть на нее спящую; на то, как спокойные ресницы лежат на чуть порозовевших щеках. И он желал, чтобы наступило такое время, когда он снова и снова будет видеть, как она спит – на рассвете, после ночи любви.

Но пора было возвращаться.

– Шан! – Он осторожно коснулся пальцами ее щеки, поцеловал. – Дорогая, скоро утро. Звезды уже исчезли.

Она шевельнулась, пробормотала что-то, прижалась к его руке. Он едва различил слова:

– Почему ты не останешься? Почему? Зачем приходить ко мне, чтобы покидать снова?

– Шш… – Мерфи крепче обнял ее. – Я здесь и никуда не ухожу. Тебе что-то снилось.

– Если ты любишь, то больше никуда не уедешь. Поклянись.

– Я люблю тебя. Пробудись. Ты никак не проснешься.

На этот раз она открыла глаза. Какой-то еще миг она находилась между двумя мирами – действительным и воображаемым, и оба казались ей реальными.

Светает. Предрассветная пора. Запахи весны. Серые холодные камни вокруг, под начинающим светлеть небом, и теплые руки возлюбленного на ее плечах.

– Твой конь…

Она неуверенно оглянулась: почему не слышно звона уздечки и нетерпеливого перебора копыт?

– Все мои лошади в конюшне, – ласково сказал Мерфи, поворачивая ее лицо к себе. – А где ты?

– Я? – Она заморгала и окончательно избавилась от сновидений. – Мерфи?

Он внимательно, с некоторым испугом вглядывался в ее лицо.

– Что ты увидела? Можешь вспомнить? Я хотел покинуть тебя?

Она покачала головой. Выражение отчаяния, страха быстро исчезло с ее лица.

– Мне приснилось что-то. Вот и все.

– Расскажи подробней.

Она спрятала лицо у него на плече.

– Просто сон. Уже утро?

– Да, почти. Я провожу тебя до Брианны.

– Так быстро прошла ночь?

Он стиснул ее в объятиях, затем поднялся, чтобы взять одежду.

Свернувшись под одеялом, Шаннон наблюдала за ним, и в ней зарождались искры нового желания. Она села, опустила одеяло с плеч.

– Мерфи!

Он взглянул на нее, и она испытала радость, увидев, как его глаза загорелись от страсти.

– Мерфи! Я хочу, чтобы ты опять любил меня.

– Я хочу этого больше всего на свете, но мои родные в доме могут…

Он замолчал, потому что она поднялась во весь рост, сбросив одеяло, стройная, обнаженная, зовущая, и пошла к нему.

– Хочу, чтобы ты опять… Как в самый последний раз. Быстро и отчаянно.

В ней было что-то от колдуньи. Собственно, он понял это, когда только увидел ее глаза. Сейчас в них светились сила, уверенность, волшебство. Выражение их не изменилось и после того, как он схватил ее за волосы и повел к стене.

– Тогда здесь, – произнес он хрипло.

Он резко повернул ее, прислонил спиной к камню стены, который лишь выглядел холодным, а на самом деле был теплым и гостеприимным. Таким, во всяком случае, она ощутила его сейчас.

Мерфи обхватил ее за бедра, приподнял. Она обвила его руками и ногами и вздрогнула, когда он с силой вошел в нее. Движения его были быстры и отчаянны. Как она и просила, если сама понимала, что хотела сказать.

Глаза в глаза, каждое яростное движение отнимает чуть не все силы, лишает дыхания. Ее ногти царапают ему плечи, губы что-то силятся сказать, и наконец из них вырывается победный вздох, когда их тела одновременно сотрясаются в счастливых конвульсиях.

Ноги у него ослабели, ладони сделались такими влажными, что он боялся – не удержит и выронит ее. С удивлением он прислушивался к своему неровному дыханию – словно пробежал с десяток километров.

– Господи, – пробормотал он с каким-то священным трепетом, моргая глазами, потому что их застилал туман. – Господи Иисусе!

Опустив голову на его плечо, она вдруг начала смеяться. Весело, радостно, безрассудно. Он с трудом удерживал ее, чтобы она не упала.

Вскинув руки вверх, она крикнула:

– Я чувствую, что живу! Живу! Продолжая удерживать ее, он счастливо проговорил:

– Ты живешь, женщина. Но ты едва не доконала меня сегодня. – Он жарко поцеловал ее и опустил на землю. – Оденься, прошу тебя, иначе мне больше не жить.

– А я хочу, чтобы мы пробежались голыми по полям! Вот чего я хочу!

Он нагнулся, чтобы собрать ее одежду.

– Представляю, как это понравится моей славной матери, если она выйдет из дома и увидит нас, – засмеялся Мерфи.

– Твоя славная мать, – отвечала Шаннон, начиная одеваться, – прекрасно знает, где пропадал всю ночь ее славный сын.

– Знать или видеть собственными глазами, – возразил он, – далеко не одно и то же. – Сидя на траве, Мерфи надевал ботинки, Шаннон в это время натягивала брюки. – Ты чертовски заманчиво выглядишь в мужской одежде!

– Это чисто мужской взгляд.

– Шан, ты согласишься сегодня вечером пойти со мной прогуляться, если я предложу?

Ей показался забавным почти светский тон, каким был задан вопрос, хотя всего несколько минут назад они здесь, на этом месте, вели себя, как обезумевшие от вожделения животные.

– Да, – степенно ответила она, – пожалуй, соглашусь, мистер Малдун.

Она постаралась передразнить его ирландский акцент, но у нее, видимо, ничего не получилось, потому что он заметил:

– Все равно звучит как у янки. Но мне нравится твой противный выговор.

– Он противный, но мой.

Шаннон подняла одеяло, начала его складывать.

– Оставь его тут, – предложил Мерфи. – Если не возражаешь.

Она с усмешкой взглянула на него, вытянула руку, соединив вместе два пальца.

– Не возражаю.

– Тогда пойдем, я провожу.

– Зачем? Не надо.

– Мне страшно оставлять тебя одну. Уходить от тебя.

Он взял ее за руку, вывел из каменного кольца в открытое поле, где трава под брезжущим утренним светом уже серебрилась от росы.

Они шли медленно, и ее голова покоилась у его плеча, пальцы их рук переплелись. Небо на востоке постепенно окрашивалось в робкие золотисто-розовые тона, как на рисунке пастелью. Уже запел утреннюю песню жаворонок, слышны были крики петухов с фермы.

– Смотри, сорока, – радостно сказала она. – Я не ошиблась?

– Уже свободно разбираешься в птицах, – одобрил он. – А вон и вторая. У нас говорят, одна сорока—к печали, две – к радости. – Помолчав, добавил: – Три – к свадьбе, четыре – к детям.

Она проследила за полетом птиц, потом, кашлянув, сказала:

– Мерфи, я знаю, у тебя серьезные чувства ко мне, и…

Он приподнял ее и усадил на каменную ограду.

– Я люблю тебя, – просто сказал он. – Наверняка это можно назвать серьезными чувствами.

– Да, можно. – Она понимала: сейчас нужно быть особенно осторожной в словах на эту тему и в выражении собственных чувств, которые у нее стали глубже и сильнее, чем ей бы того хотелось. – Мне кажется, я понимаю, да ты и сам говорил, какое видишь продолжение всего этого. Исходя из твоего характера, воспитания, религии, наконец. Но…

– У тебя шикарное умение бренчать словами, – проворчал он. – Выражайся проще. Да, я хочу жениться на тебе.

– Мерфи!

– Я не прошу решать прямо сейчас. В данный момент мы наслаждаемся утренней прогулкой, и я надеюсь на вечернюю встречу.

Она взглянула на него, встретила внимательный, изучающий взгляд.

– Можем мы попросту говорить обо всем? – спросила она почти умоляющим тоном.

– Конечно. Почему нет? Дай я поцелую тебя до того, как мы войдем в сад к Брианне.

Она подставила ему губы и потом попросила:

– Еще!

Совсем как малыш Лайам, когда требовал: целуй!

С трудом он оторвался от нее.

– Я позвоню, – Мерфи погладил Шаннон по щеке. – Хочу, чтобы ты пришла на обед, только…

– Только у тебя будет вся семья?

– Они должны уехать. Хочу, чтобы ты потом осталась на всю ночь. Со мной, в постели. Тебе не будет неловко перед Брианной?

– Нет, – ответила она с улыбкой. – Неловкость перед ней я испытаю еще до этого. Минуты через две-три.

– Тогда до вечера, дорогая.

Он нежно поцеловал кончики ее пальцев и ушел, оставив Шаннон у входа в сад, откуда на нее глядели розы с не высохшей на лепестках росою.

Тихонько напевая что-то от полноты чувств, Шаннон прошла по дорожке до двери в кухню, надеясь пробраться к себе в комнату незамеченной. Но застыла на месте, увидев Брианну у плиты.

– О, привет, – сказала Шаннон с улыбкой, которую с полным правом можно было бы назвать неуместной. – Как ты рано сегодня.

Брови Брианны взлетели вверх. Она встала уже с полчаса назад и делала так почти каждый день своей жизни.

– Кейла захотела есть, – объяснила Брианна. – Ну и прочие дела.

Шаннон бросила взгляд на часы.

– Ой, сейчас позднее, чем я думала. Я… я гуляла.

– Так я и поняла. – Не моргнув глазом, Брианна поинтересовалась: – А почему Мерфи не зашел попить кофе?

– Он… Нет… Мне кажется, мы повели себя не слишком пристойно. Ушли с вечеринки. Не глядя на нее, Брианна проговорила:

– Я совсем не удивилась, что ты вошла сюда из сада. Потому что видела, какая ты была вчера, когда уходила с ним. – Кофе закипел, Брианна повернулась от плиты. – У тебя счастливый вид.

– Правда? – Шаннон радостно засмеялась, потом, чуть помедлив, бросилась к Брианне, обняла ее.

– Кофейник! – вскричала та. – Осторожно! Сумасшедшая.

– Да, я счастлива. – без умолку говорила Шаннон. – Ты права. Счастлива, как последняя дура. Провела ночь с мужчиной в поле. На пастбище. И это была я! Не могу поверить!

– Рада за тебя. – Брианна поставила на стол кофейник. – Рада за вас обоих. Он ведь особенный, наш Мерфи. И мне всегда хотелось, чтобы он нашел себе кого-то по вкусу. Тоже особенную.

Шаннон слегка отодвинулась от Брианны.