Оракул Шведов Сергей

— Да ладно, — махнул рукой старший оперуполномоченный, — идите, товарищи. Я с этими пережитками старого режима сам разберусь.

Стоило только подчиненным закрыть за собой дверь, как лицо старшего оперуполномоченного преобразилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Ярослава он узнал и, более того, расположен к долгой с ним беседе. Во всяком случае, он предложил арестованным присесть к столу, а сам разместился напротив. Руки поэту и детективу он, однако, не развязал, видимо, опасался недружественных действий с их стороны. Несколько томительных минут Кузнецов и фон Дорн пристально смотрели в глаза друг друга. Потом Ярослав перевел взгляд на правую кисть оппонента.

— Да, Друбич, — кивнул головой фон Дорн, — рана зажила. Но зарубка на память осталась. А вы докатились, ваше благородие! Лейб-гвардии поручик Друбич насилует девиц и грабит музеи! Как же низко пала русская аристократия.

— Бросьте кривляться, фон Дорн,—нахмурился Ярослав, — вы отлично знаете, что никого я не насиловал и тем более не убивал.

Фон Дорн подхватился с места и метнулся к двери, но, ничего подозрительного там не обнаружив, вернулся к столу почти успокоенный:

— Вы с ума сошли, Друбич, забудьте эту фамилию, иначе вас вынесут из этого здания ногами вперед. Теперь я Доренко Терентий Филиппович, прошу любить и жаловать.

— Кузнецов Ярослав, — в свою очередь представился детектив.

— Кравчинский,—назвал себя поэт,—Аполлон. Свободный художник и абсолютно лояльно настроенная к властям личность.

— И угораздило же вас, батенька. — Терентий Филиппович покачал головой.—Явная контра, что по имени, что по фамилии. Двадцать седьмой год на дворе, пора бы уже привыкнуть. Назовитесь Кривцовым или Кравцовым, на худой конец. Какие в Стране Советов могут быть Аполлоны?! Скромнее надо быть, уважаемый. Имя Афанасий куда созвучнее эпохе строительства социализма.

Очень может быть, что фон Дорн просто издевался над попавшими в беду людьми, но была в его словах тем не менее и суровая сермяжная правда. Ярослав опять засомневался по поводу бывшего преображенца. Помнит ли фон Дорн того самого поручика, с которым нынешней ночью дрался на дуэли в дворцовом саду, или же речь идет о совсем другом Друбиче, не имеющем к вчерашнему событию никакого отношения?

— Вы, надеюсь, не забыли, поручик, что за вами остался карточный должок?

— Ну как же, — вмешался в разговор Кравчинский. — Сто рублей, проигранных в трактире на Мещанской.

— Какой еще Мещанской?! — рассердился фон Дорн. — Банк мы метали в Мазурских болотах. И проиграли вы, Друбич, тысячу рублей. Считайте, вам здорово повезло, если бы не германская артподготовка, я бы вас без штанов оставил.

Ярослав факт проигрыша признал. Не имело смысла спорить с Терентием Филипповичем по столь пустяковому поводу, как тысяча рублей. Тем более что фон Дорн вроде бы не собирался требовать с бывшего фронтовика немедленной оплаты.

— Я ведь понимаю, Друбич, что вы объявились в этих местах неспроста. Может быть, поговорим начистоту?

Конечно, Ярослав и дальше мог бы разыгрывать святую простоту, выражать недоумение и даже возмущение, но это была абсолютно проигрышная позиция. Чего доброго, фон Дорн мог обидеться на своего бывшего сослуживца и просто шлепнуть его как контру, обманом проникшую в стан победившего пролетариата. Черт его знает, какими правами обладал в Далеком двадцать седьмом году старший оперуполномоченный столь почтенной организации.

— Я ищу клад, Терентий Филиппович, — доверительно наклоняясь к собеседнику, сообщил Кузнецов. — Речь идет об очень большой сумме. И, по-моему, в ваших интересах помочь мне в этих поисках, товарищ Доренко.

— Возьмем клад и махнем за кордон, — вдохновенно поддержал детектива поэт. — Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.

— Заманчивое предложение, — задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную «козью ножку» и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.

Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.

— Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? — вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.

Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?

— Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? — задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.

— Накладочка вышла, — извинился за свое неразумие Ярослав. — Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.

— Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?

— Родной племянник бывшего здешнего барина, — быстро отозвался Кузнецов. — Вы, конечно, слышали о старом графе?

— Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, — пожал плечами фон Дорн. — А что, старик был очень богат?

Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.

— Значит, за этими бриллиантами вы и приехали сюда?

— Вы на редкость проницательный человек, уважаемый Терентий Филиппович, — польстил товарищу Доренко хитроумный Аполлоша. — Собственно, клад, зарытый богатым дядей, ищет его племянник Николай Глинский, а мы только помогаем озабоченному материальными проблемами человеку, причем, естественно, небескорыстно.

Нельзя сказать, что эта сочиненная на скорую руку история с кладом звучала весьма убедительно, но ведь и Терентий Филиппович Доренко не был ни старшим оперуполномоченным, ни фон Дорном. А вот кем он был на самом деле — это еще предстояло выяснить. В любом случае этот человек, а то, что перед ними человек, ни у Кузнецова, ни у Кравчинского не было никаких сомнений, был связан с теми силами, что проводили здесь какой-то эксперимент. Вот только сути этого эксперимента Кузнецов никак не мог разгадать. Абсолютно дикая мешанина времен и народов. Лейб-гвардейцы и чекисты, императрицы и разбойники, если к ним прибавить еще и виденного Коляном Ходулиным монголо-татарина, который, впрочем, мог оказаться и печенегом, то картина получалась за гранью маразма. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда вошел товарищ Сталин с неизменной трубкой в руке и проэкзаменовал товарищей Кузнецова и Кравчинского на знание основ марксизма-ленинизма.

— А где сейчас находится Николай Глинский?

— Понятия не имею, — пожал плечами Кузнецов. — Мы высадили его на опушке леса, где у него была назначена встреча с Ефросиньей, бывшей экономкой старого графа, и в этот самый момент на нас напали ваши товарищи.

— А этот Глинский вас не надует?

— Нет, — покачал головой Аполлоша. — Слишком большой риск для него. Без нас ему не перейти румынскую границу с такой умопомрачительной суммой.

— Хорошо. — Фон Дорн решительным жестом затушил сигару. — Какой будет моя доля в этом деле?

— Пять процентов, — вежливо предложил Кравчинский. — В любом случае решать будет Глинский, все-таки именно он является законным наследником.

— Законным наследником старого графа Глинского является Советское государство, — вернул Аполлошу к суровой действительности товарищ старший оперуполномоченный.

— Виноват, — быстро поправился Кравчинский. — Десять процентов. Но учтите, Терентий Филиппович, эту сумму еще придется отработать.

— Пятнадцать процентов, — твердо сказал фон Дорн. — Без моей помощи, господа, вам отсюда не выбраться ни с кладом, ни без оного. Вас ведь заподозрили в шпионаже. Статья расстрельная.

— Уже учли, — охотно подтвердил Кравчинский. — Пятнадцать так пятнадцать, думаю, Глинский возражать не станет. В нашем теперешнем положении помощь старшего оперуполномоченного Объединенного государственного политического управления будет воистину бесценной.

После этого высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Расписки фон Дорн с бывшего сослуживца не потребовал, что, безусловно, характеризовало его с самой положительной стороны. Более того, товарищ Доренко пообещал товарищу Кузнецову в случае успешного завершения дела и честного дележа добычи простить ему карточный долг в размере тысячи рублей, проигранных когда-то в Мазурских болотах.

Вызванный на ковер к начальнику конопатый Куликов был строго проинструктирован по поводу дальнейшей участи арестованных. Подозрительных лиц велено было отвести в подвал дворца и запереть накрепко. Курносый был явно польщен доверием начальника. Кроме того, его распирало от гордости, что прихваченные им на дороге два типа действительно оказались опасными преступниками, требующими заботы и внимания. Арестованных Куликов повел все по той же, знакомой по вчерашним приключениям, винтовой лестнице. Для Кузнецова и Кравчинского этот дворцовый подвал успел стать почти что родным. Единственное, что огорчало Аполлона, так это отсутствие вина, которым он баловался вчерашней ночью. То ли вино выпили революционно настроенные крестьяне еще в семнадцатом году, то ли по какой-то другой причине, но добротно сработанные полки зияли пустотой, и Кравчинский ничего кроме застарелой пыли на них не обнаружил.

— Ну и что ты думаешь по поводу этого бреда? — спросил Аполлон, после того как тяжелая дубовая дверь закрылась за конопатым.

— Прежде всего, мне непонятно, как наша одежда оказалась в старом шкафу, если мы переодевались в другой комнате.

— Я ее туда еще вчера перепрятал. Вы с Коляном вечно свои шмотки разбрасываете где попало.

— Но ведь вся мебель в спальне поменялась?

— Шкаф тот же самый, — возразил Аполлон. — Я его сразу опознал.

— Любопытно. Выходит, не все в этом мире подвластно экспериментаторам.

— Хотел бы я знать, кому понадобилось разыгрывать весь этот балаган! — сердито выкрикнул Кравчинский.—То, понимаешь, средина восемнадцатого века, то первая треть двадцатого. От такой быстрой смены эпох запросто свихнуться можно. Ты мне объясни, почему они тебя называют Друбичем? Я ведь остаюсь Кравчинским. И почему Колян из Ходулина превратился в Глинского? Сдается мне, Ярослав, что именно здесь зарыта собака. Вы с Коляном далеко не случайные гости на этом празднике жизни.

— Вообще-то, Друбич — фамилия моей бабушки.

— Вот! — торжествующе заорал Аполлон на весь подвал. — Я же говорил! А Колян наверняка незаконнорожденный потомок этого местного Дракулы. Вот когда вся правда о ваших замечательных предках наружу-то полезла. Эх, не та нынче эпоха, а то я бы на вас настучал куда следует.

— Эпоха-то как раз та, — усмехнулся Ярослав, подталкивая приятеля в спину. — А из подвала нам пора выбираться. На свету договорим.

Уже знакомым подземным ходом они без проблем выбрались наружу. К сожалению, ни кареты, ни другого сколько-нибудь пристойного средства передвижения им к порогу не подали. Оставалось только вздыхать по поводу брошенной на дороге «Лады» да уныло загребать поношенными кроссовками дорожную пыль. Кравчинский настаивал на скорейшем возвращении к оставшейся без присмотра собственности. И Ярослав его обеспокоенность очень хорошо понимал. Разберут ведь в два счета на запчасти, а потом и спросить будет не с кого. А машина хоть и старенькая, но на ходу. Другое дело, что до «Лады» нужно было еще протопать добрых два десятка километров и уйдет на это часа четыре, не меньше. Ярослав предложил наведаться в деревню и забрать у Митрофанова коней.

— Наших саврасок давно уже, поди, обобществили,—вздохнул Кравчинский.—А Ванька наверняка сейчас сельсоветом заведует и шерстит почем зря зажиточных мужичков. У него к чужому добру наследственная слабость.

Аполлон, как выяснилось, не оставил своих подозрений на счет Митрофанова. Что касается Ярослава, то он все-таки сомневался, что застарелый шрам на плече может быть подтверждением только вчера полученной раны.

— Да не вчера, — возмутился Кравчинский, — а двести лет назад.

— Люди столько не живут, — отмахнулся от поэта детектив, вконец замороченный фактами, упорно не желавшими укладываться ни в какие логические умозаключения.

Спор двух приятелей разрешил все тот же Ванька Митрофанов, вывернувший из-за ближайшего перелеска верхом на вороном коне графа Глинского. Гнедого жеребца он вел в поводу. Митрофанов уже успел частично потратить заплаченные ему Ярославом за предстоящие труды деньги и пребывал по этому случаю в хорошем настроении. Увидев старых знакомых, он еще более просветлел ликом и приветственно замахал руками, едва при этом не выпав из седла.

— Здорово, разбойник, — тепло приветствовал крестьянина Кравчинский.

— Так от сексуального маньяка слышу, — не остался в долгу Митрофанов. — Вот, значит, как вы и говорили — веду коней во дворец.

Вообще-то Ярослав велел Ивану всего лишь расседлать коней и отпустить на волю, но тот, видимо, не расслышал или запамятовал, однако в любом случае ругать его было особенно не за что.

— Приказ отменяется, — сказал Ярослав. — Коней мы забираем.

— Хозяин — барин. — Ванька не стал спорить, кошкой прыгая с седла на землю.

В эту минуту Ярославу показалось, что он признал в Митрофанове разбойника. Узнал по быстрому взгляду, брошенному из-под упавшей на лоб пряди волос, и по кошачьей ловкости в движениях. Несмотря на разгульный образ жизни, Митрофанов не потерял еще ни природной силы, ни здоровья. Такой, пожалуй, мог бы стать атаманом разбойной ватажки во времена оны.

— Так как же быть с самогонным аппаратом? — спросил Ярослав.

— Верну, — клятвенно заверил Иван. — Хоть не я его украл, но своей вины не отрицаю. Вот туточки за кустиками была моя земляночка. И какая вражина туда забралась, ума не приложу?!

— Покажи мне землянку, — велел Ярослав к большому неудовольствию Кравчинского. — Может, там следы остались.

— Пошли, — коротко бросил Митрофанов, круто сворачивая с тропы в заросли.

Кравчинский тихо ругался сквозь зубы. Дался Яриле этот самогонный аппарат! Как будто других забот у них сейчас нет, как угождать подозрительной во всех отношениях ходулинской тетке. Впрочем, путь до землянки оказался недолгим. Видимо, Митрофанову лень было углубляться в лесные дебри, и он вырыл подземное убежище буквально в сотне шагов от проселочной дороги.

— Так ведь намаешься с флягой, — объяснил свою оплошность Ванька. — Брагу-то на себе пришлось бы переть.

Землянка, надо отдать старательному крестьянину должное, была обустроена на совесть. Ярослав не поленился и спустился внутрь. Пригибаться ему не пришлось, землянка уходила вглубь метра на два. Настил над головой был из хорошего теса, одолженного, надо полагать, у какого-нибудь рассеянного соседа. Справа от входа располагался топчан, на который Ярослав и присел в глубокой задумчивости. В землянке было темновато, но зато прохладно, что особенно пришлось по душе утомленному солнцем путнику.

— Вы что там, заснули? — послышался сверху рассерженный голос Аполлона Кравчинского.

Поэт был прав в своем благородном негодовании, тем не менее Ярослав не отказал себе в удовольствии еще немного посидеть в прохладе, а для очистки совести провел по топчану рукой. Ничего особенного он обнаружить здесь не рассчитывал, но, кажется, ошибся. Во всяком случае, он нащупал какую-то странную вещичку, которой вроде бы абсолютно неоткуда было взяться в землянке, вырытой Иваном Митрофановым для целей возможно предосудительных, но отнюдь не преступных.

— Ты что, баб сюда водишь? — спросил Ярослав у притихшего крестьянина.

— С чего ты взял?

Детектив поднялся с топчана и подошел к лазу. Солнечный свет, проникший в подземелье, ласково коснулся диадемы, камни которой тут же заиграли всеми цветами радуги.

— Что скажешь?

— Первый раз вижу, — растерянно почесал лохматый затылок Митрофанов.

Для более детального осмотра обнаруженного в землянке предмета детектив выбрался наружу. Оснований не верить Митрофанову у него не было. Ванька, в конце концов, далеко не дурак и вот так просто оставлять драгоценную вещь на топчане в доступной всем землянке он бы, конечно, не стал. Аполлон Кравчинский найденную Ярославом вещь осматривал с большим интересом. Эксперт не эксперт, но в драгоценных металлах и камнях поэт разбирался.

— Диадема сделана из золота, бриллианты чистейшей воды. Работа скорее всего восемнадцатого века. О цене даже не скажу. Но денег от ее продажи Митрофанову хватит на то, чтобы всю оставшуюся жизнь не выходить из запоя.

— Скажешь, тоже, — обиделся невесть на что Иван.

— Ты мне лучше объясни, друг ситный, куда дел похищенную карету? — продолжал наседать на растерявшегося аборигена Кравчинский.

— Да что ты ко мне привязался с этой каретой, — отбивался Митрофанов. — Какие в наших краях могут быть кареты? Телега — еще куда ни шло.

— А телегу у Кузиных, значит, ты украл? — насторожился детектив.

— Ничего я не крал. Телегу у Кузиных Костя Кривцов позаимствовал. Правда, без спроса. Но он ведь вернул эту телегу. Справил дело и вернул. А эти жлобы подняли хай на все село.

— Знает этот жук, где находится карета, — продолжал наседать Кравчинский. — По глазам вижу, что знает.

— Далась тебе эта карета! — с досадой воскликнул детектив.

— Так ведь эта диадема была в волосах у императрицы, — пояснил Аполлон. — Видимо, она ее обронила, а этот разбойник с большой дороги подобрал. А как, по-твоему, еще диадема восемнадцатого века могла оказаться в землянке?

Ярослав вынужден был признать, что логика в рассуждениях поэта есть, и обратить свои взоры на мирного поселянина, который в свете открывшихся фактов выглядел все менее мирным и добропорядочным. Митрофанов, надо отдать ему должное, быстро разобрался в ситуации и из обороны перешел в наступление:

— Так, может, вы эту самую бабу-артистку пришили, а фитюльку в мою землянку подбросили, дабы оклеветать честного человека и навести тень на плетень.

— Ну ты фрукт! — возмутился Кравчинский. — Допрыгаешься ты у меня, Митрофанов, сдам в ОГПУ как последнюю контру, утаившую от Советской власти несметные сокровища.

— Какое там сейчас ОГПУ! — глумливо ухмыльнулся Ванька. — Слезы.

Кузнецову намерение поэта сдать бедного крестьянина в ОГПУ показалось актом антигуманным и плохо согласующимся с либеральными убеждениями Аполлона Кравчинского. Тем более что никаких прямых улик против Митрофанова не было, а драгоценную вещь в землянке мог оставить просто прохожий.

— Где ты видел прохожих с бриллиантами в кармане? — пожал плечами Кравчинский. — И при чем тут, скажи, мои либеральные убеждения? Это же натуральный разбойник. Можно даже сказать — душегуб.

Митрофанов на «душегуба» обиделся и вознамерился пощупать скандальному поэту область лица, детективу с трудом удалось разнять расходившихся не на шутку крестьянина и интеллигента. Надо признать, что претензии Аполлона к Ивану имели под собой довольно серьезные основания, но, с другой стороны, Митрофанов мог и не знать о своих ночных похождениях, если эти похождения действительно имели место. Последнее предположение детектива хоть и было по стилю весьма замысловатым, но поэт уловил его суть и вынужден был признать, что оно не лишено оснований. Когда вокруг тебя происходит черт знает что, реальностью могут оказаться самые на первый взгляд фантастические гипотезы. После непродолжительных препирательств друзья решили разделиться. Ярославу пришло в голову, что Кравчинский имеет шанс выбраться из ловушки в одиночку. В конце концов, Аполлон к разворачивающимся здесь историям не имеет никакого отношения, в отличие от Кузнецова и Ходулина, сразу же ставших персонажами написанного каким-то безумцем романа. Нельзя сказать, что поэт с большой охотой принял предложение детектива, однако он не мог не понимать, что это шанс, и шанс, возможно, единственный.

— А что я скажу компетентным органам? — засомневался Аполлоша. — Меня же на смех поднимут или, чего доброго, отправят в психушку.

— Скажи им, что нас похитили неизвестные, — посоветовал Ярослав. — Мафия, одним словом. Которая устроила себе прибежище в бывшем графском дворце.

— Ладно, — вздохнул Кравчинский, с трудом взбираясь на вороного. — Что-нибудь придумаю. Ну, не поминайте лихом, мужики.

После столь бодрого прощального слова можно было ожидать, что Аполлоша помчится галопом, но, увы, наезднические навыки поэта были не того уровня, чтобы без особой нужды горячить коня. Ярослав очень надеялся, что Кравчинский из седла не выпадет и часика через два доберется до своей распрекрасной «Лады».

— Ты о кладе, спрятанном старым графом, ничего не слышал? — спросил у Митрофанова Ярослав.

Ванька, неодобрительным взглядом провожающий удаляющегося неспешным аллюром поэта, резко обернулся и вперил в детектива насмешливые синие глаза:

— И вас, значит, проняло. Так бы сразу и сказали. А то начали ерунду всякую городить: самогонный аппарат, телега. Карету еще какую-то этот придурок приплел. На графском кладе, брат, уже не один десяток человек в округе шизанулся. Девяносто лет уже ищут. Еще дед мой искал его. Потом отец. Я тоже мальчишкой увлекся было, да рукой махнул. Только время терять. А сперва ведь и до смертоубийств доходило. Мне дед рассказывал, что не то в конце годов двадцатых, не то в начале тридцатых здесь прямо-таки война шла вокруг графского дворца. А сейчас кроме Кости Кривцова никто, почитай, клад уже не ищет. У Кривцова-то шиза семейная. Его дед ушел как-то на графские развалины, да так его с тех пор больше никто не видел.

— Давно это было?

— Да лет семьдесят тому назад, как не более.

— Может, просто от жены сбежал?

— Особой причины для бегства у него не было, а там кто его знает — чужая душа потемки. По деревне слух пошел, что это его призрак уволок. Но слухи они и есть слухи, их к делу не подошьешь,

— Сдается мне, Иван, что диадема из этого самого графского клада. Знать бы еще, кто ее нашел и в твою землянку подбросил.

Митрофанов от удивления даже присвистнул:

— Вон оно как! А я смотрю, что это Костя по деревне сам не свой ходит. Предлагаю вчера ему выпить, а он, шельмец, нос воротит. Докопался, значит! Ну, он теперь от меня так просто не отвертится. Тут ведь литром водки не обойдешься.

Пока Митрофанов переживал удачу односельчанина в деле, казавшемся всем абсолютно безнадежным, Ярослав сопоставлял факты. Конечно, вполне мог этот шизанутый Кривцов откопать спрятанный когда-то в годы революции старым графом клад, но какое отношение все это имеет к развернувшимся вокруг совершенно фантастическим историям? Кому и зачем вдруг понадобилось реанимировать события, происходившие, оказывается, если верить тому же Ивану, в этих местах много лет тому назад?

— О! — воскликнул удивленно Митрофанов. — Откуда эта старая рухлядь взялась на наших дорогах?

Ярослав, разумеется, с первого же взгляда узнал автомобиль доблестных сотрудников ОГПУ, на бежать уже было поздно. Впрочем, как тут же выяснилось, и не от кого, ибо за рулем черного рыдвана сидел фон Дорн, он же Терентий Филиппович Доренко, приветливо машущий рукой недавнему арестанту.

— Бери коня и дуй отсюда, — посоветовал Ивану Кузнецов, — пока тебя органы не замели.

Митрофанов совету внял. Подхватив под уздцы гнедого, он круто свернул с проселочной дороги в густые заросли.

Ярослав дождался допотопного автомобиля и без задержки запрыгнул на его заднее сиденье. Фон Дорн ударил по газам, и машина понеслась по пыльному тракту с прытью, которой детектив от нее никак не ожидал.

— Удивили вы меня, Друбич! — возмущенно проговорил фон Дорн. — Какого черта вы прохлаждаетесь в километре от дворца на виду у моих подчиненных? Мы же договорились встретиться ночью. Я уже объявил вас в розыск.

— Обстоятельства изменились, — спокойно отозвался Кузнецов, бросая на сиденье рядом со старшим оперуполномоченным роскошную диадему.

Фон Дорн был потрясен настолько, что едва не вылетел с проселочной дороги с фатальными для автомобиля и его пассажиров последствиями. Рука его, потянувшаяся к драгоценной игрушке, довольно заметно подрагивала.

— Откуда у вас диадема императрицы, Друбич? — не удержался фон Дорн от вопроса.

— А почему вы решили, что это диадема принадлежала императрице, а не графине Глинской, скажем? — вежливо полюбопытствовал Ярослав.

Фон Дорн смутился. Видимо, по нечаянности он выболтал тайну, которой не собирался делиться с бывшим однополчанином. Теперь у Ярослава уже не оставалось сомнений в том, что Терентий Филиппович прибыл во дворец Глинского неспроста. Его тоже заинтересовал клад старого графа. Более того, он, вероятно, имел кое-какое представление о том, что именно спрятал граф.

— Однажды, уже очень давно, моя тетушка поведала мне одно семейное предание. Именно из ее уст я впервые услышал вашу фамилию, Ярослав. По ее словам, некий поручик Друбич в восемнадцатом веке убил моего предка, причем убил подло из-за угла. А причиной тому была диадема, подаренная императрице Петром Третьим во время бракосочетания. Очень темная история связана с этой диадемой. История, бросающая тень не только на Екатерину Великую, но и на графа Глинского. Кстати, среди окрестных крестьян до сих пор бытует мнение, что тогдашний Глинский, к слову, убитый все тем же Друбичем. был вампиром. И якобы он орудует здесь до сих пор, охраняя фамильные сокровища. Вас это не пугает, Ярослав? Чего доброго, этот призрак вздумает отомстить вам за коварство вашего предка.

— Спасибо, что предупредили, Терентий Филиппович. Я буду настороже. А что касается диадемы, то я нашел ее в землянке неподалеку отсюда. Случайно.

Фон Дорн остановил машину и повернулся к Ярославу, в глазах его читалась насмешка:

— Воля ваша, Друбич, говорить мне правду или скрывать ее. Но хочу вас предупредить, без моей помощи вам отсюда не выбраться.

— Я с вами вполне искренен, фон Дорн. По моим сведениям, клад старого графа раскопал некий Кривцов, местный житель. Видимо, он прятал свои сокровища в той самой землянке, где я нашел диадему. Есть и еще одно прискорбное обстоятельство: куда-то пропал законный наследник, я имею в виду молодого Глинского. Он должен был изъять сокровища из потайного места и вернуться в село.

— Вы полагаете, что этот Кривцов выследил молодого графа и убил его в тот самый момент, когда тот возвращался с фамильными драгоценностями?

— Во всяком случае, у меня есть основания так полагать.

— Вы знаете, где живет этот Кривцов?

— Знаю. Но вряд ли он прячет добытые сокровища в селе. Скорее всего, он зарыл их либо в землянке, либо где-то около нее. Сегодня ночью он наверняка попытается перепрятать клад, и у нас появится шанс ухватить его за хобот.

Ярослав далеко не был уверен, что его предположения насчет Кости Кривцова, которого он знал, к слову, только со слов Ваньки Митрофанова, верны. Более того, детектив был почти стопроцентно уверен, что засада, которую он собирался организовать, будет пустой тратой времени, но у него не было другого выхода. Надо было занять чем-то въедливого фон Дорна, пока Аполлоша Кравчинский мобилизует в городе компетентные силы для борьбы с нечистой силой, невесть откуда появившейся в мирном селе. До темна было еще никак не меньше четырех часов, и Ярослав рассчитывал провести это время с пользой. А проще говоря, отоспаться. Фон Дорн ему мешать не собирался, ибо, похоже, посчитал выдвинутую поручиком Друбичем версию вполне правдоподобной. Машину они загнали в кусты неподалеку от землянки и набросали сверху веток. Маскировка получилась так себе, и любой зрячий человек обнаружил бы автомобиль с расстояния двадцати шагов, но в темную пору разглядеть что-либо будет попросту невозможно.

Ярослав с удобствами устроился на заднем сиденье, предоставив фон Дорну почетную обязанность сторожить безлюдную проселочную дорогу, и уснул почти мгновенно. Разбудил его все тот же беспокойный старший оперуполномоченный. Детектив не сразу сообразил, где находится, поскольку вокруг царила непроглядная тьма, зато хорошо расслышал шипение, которым осторожный напарник предупреждал его об опасности.

— Кажется, идет, — едва слышно выдохнул фон Дорн.

Ярослав уже и сам слышал отчетливый треск ломающихся под ногами сучьев. Ночь была звездной, но ущербная луна давала слишком мало света для того, чтобы в подробностях разглядеть приближающегося человека. Кажется, это был мужчина довольно высокого роста. К землянке он подошел почти вплотную, но вниз спускаться не стал. Несколько томительных секунд незнакомец простоял в неподвижности, потом стал медленно отсчитывать шаги. Сделал он этих шагов не больше десятка, так, во всяком случае, показалось Ярославу, потом наклонился и стал быстро перебирать руками. Фон Дорн приоткрыл дверцу и вытащил из висевшей на поясе кобуры револьвер. До занятого важной работой человека им предстояло пройти не более двух десятков шагов. Фон Дорн успел сделать только полшага. Лесная поляна вдруг огласилась гиканьем и свистом и перед изумленными наблюдателями предстала целая ватага конных, числом никак не менее десятка. Вспыхнули факелы, и Ярослав с изумлением узнал в одном из всадников облаченного в отливающий кровью кафтан Коляна Ходулина, судя по всему и возглавлявшего этот дикий отряд. Человек, за которым вели охоту сразу с двух сторон, оказался на редкость проворным, ему почти удалось выскочить из круга всадников, но если судить по торжествующим крикам из ближайших зарослей, далеко убежать ему все-таки не дали. В зыбком свете факелов довольно трудно было разобрать, что же происходит на поляне. Кажется, незнакомого Ярославу мужика явили пред светлейшие очи графа Глинского, не слезая с седла, ткнувшего незнакомца сапогом в лицо. Тот еще, по всему видно, был феодал. Неизвестного связали и бросили на спину заводного коня. После чего вся ватага с гиканьем сорвалась с места и скрылась из поля зрения заинтересованных наблюдателей.

— Чудовищно! — прошептал фон Дорн. — Это же призраки, Друбич! Понимаете? Призраки!

Ярослав очень даже хорошо понимал всю нелепость происходящего. А пикантность ситуации состояла в том, что возмущение по этому поводу выражал субъект, которого смело можно было причислять к тому же разряду. Разумеется, Кузнецов, как человек деликатный, не стал высказываться на эту тему вслух, а всего лишь предложил своему напарнику завести мотор и последовать за удалившимися налетчиками.

— Вы с ума сошли, Друбич! — возмутился фон Дорн. — Вы хоть соображаете, кого собираетесь преследовать?

— Я не исключаю, что это просто маскарад, — спокойно отозвался Кузнецов. — Этот ваш призрак очень уж похож на одного моего знакомого.

— Вы имеете в виду племянника старого графа?

— Именно, дорогой фон Дорн. Посадить мужиков в седла, нацепить алый кафтан — для этого много ума не надо. Зато какой эффект! Даже вы испугались.

Пристыженный старший оперуполномоченный нехотя завел мотор и вырулил на проселочную дорогу, на которой еще не осела пыль, поднятая копытами коней разбойного отряда. Эта пыль очень хорошо была видна в тусклом свете автомобильных фар.

— Чего доброго, они услышат шум работающего мотора, — опасливо заметил фон Дорн.

— Это вряд ли, — возразил Ярослав. — Из-за топота копыт им ничего не слышно. Главное — не потеряйте их след.

Последнее было легче сказать, чем сделать. Тьма вокруг стояла непроглядная. К счастью, разбойная кавалькада уходила при свете факелов, и у преследователей появился шанс выяснить, куда направляются эти люди. У Ярослава были кое-какие основания полагать, что проселочная дорога выведет их к избушке на курьих ножках, где ему уже удалось побывать минувшей ночью.

— Возьмите, — протянул фон Дорн Ярославу револьвер, — на всякий случай.

Кузнецову, разумеется, доводилось стрелять из разного вида оружия, но с наганами он сталкивался впервые, а потому детектив не без интереса ощупал стреляющую игрушку. Судя по всему, это было куда более серьезное орудие убийства, чем то, которым он действовал прошлой ночью. Пока что стрелять Ярослав не собирался, но кто знает, как будут разворачиваться события дальше.

— Притушите фары, — посоветовал фон Дорну Кузнецов. — Кажется, мы приехали.

Дальше пришлось передвигаться пешим порядком, ориентируясь на свет факелов и шум, доносящийся из зарослей. Фон Дорн споткнулся о какой-то сук и едва не упал. Кузнецов успел подхватить падающего старшего оперуполномоченного, чем, возможно, уберег того от травмы. Фон Дорн чертыхнулся сквозь зубы и тут же зажал себе рот рукой. И было чего опасаться, ибо следопыты уже почти вплотную приблизились к преследуемым. Ярослав оказался прав в своих предположениях. Граф Глинский действительно вывел свой отряд к лесной избушке, где распоряжалась ведьма Ефросинья. Детектив вспомнил, что в прошлый раз ему так и не удалось попасть на прием к оракулу, и очень надеялся, что повторный визит окажется более удачным. Кем бы ни был этот прорицатель грядущего, но, возможно, как раз он и является главным режиссером стремительно разворачивающегося спектакля.

Кузнецов с фон Дорном спрятались за деревьями, росшими на краю полянки, шагах в тридцати от входа в избушку. Видимость отсюда была неплохой, а вот слышали они далеко не все, и это обстоятельство весьма Ярослава огорчило. Дело в том, что на пороге избушки стояли граф Глинский и Ефросинья и о чем-то горячо спорили. Из их разговора Ярослав уловил только одно слово «диадема». Судя по всему, именно за диадемой охотился этой ночью граф Глинский, но у схваченного в лесу незнакомца ее обнаружить не удалось, по одной очень простой причине: диадема лежала сейчас в кармане куртки Ярослава Кузнецова, и он осторожно ощупывал ее пальцами. Детективу в голову пришла одна идея, к реализации которой он немедленно приступил.

— Вы куда? — Фон Дорн схватил его за руку.

— Женщина, что стоит рядом с молодым Глинским, — это Ефросинья, экономка старого графа. Я вам о ней говорил, фон Дорн. Стойте здесь и ничего не бойтесь. В крайнем случае, если мне не удастся договориться с этими людьми, возвращайтесь к машине.

Уверенный тон Ярослава успокоил старшего оперуполномоченного, во всяком случае, тот не стал чинить детективу препятствий. Кузнецов не таясь приблизился к избушке. Его появление вызвало ропот среди собравшейся почтенной публики. Но, к счастью, Ярослав был тут же опознан и ни кем-нибудь, а самим графом Глинским, правда, встретившим старого знакомца не слишком любезно:

— Какого черта, Друбич, где вы пропадали?!

Вопрос был, конечно, резонный, но, между прочим, и Ярославу было что предъявить по этому случаю своему визави. Однако он оказался скромнее Коляна Ходулина и оставил пока что свои вопросы до лучших времен.

— Вы, кажется, что-то потеряли, граф?

— Да, Друбич, потерял. А этого сукина сына я наизнанку выверну, но утраченное верну. Вздерните его над огнем!

Пытать, разумеется, собирались не гвардии поручика Друбича, а несчастного мужика, пойманного в десяти верстах отсюда, у землянки, вырытой в недобрый час Ванькой Митрофановым. Вид у пленника был не то чтобы испуганным, а буквально ошалелым. Понять его, конечно, можно было. Каково несчастному крестьянину века двадцать первого оказаться в лапах у монстра века восемнадцатого. Мужик, видимо, считает, что имеет дело с призраками. Скорее всего, у него язык отнялся от переживаний.

— Твоя фамилия Кривцов? — спросил Ярослав у пленника, которого крепко держали за руки два ражих холопа, пока их расторопные товарищи, выполняя приказ графа, разводили костер.

— Ага, — шмыгнул носом мужик и вскинул на детектива круглые от страха глаза. — Константин я. Червей решил накопать для рыбалки, а тут, вишь, какая оказия.

— А утром не мог накопать, что ли? Чего ты среди ночи подхватился?

— Так ведь на зорьке решил порыбачить, — зачастил Кривцов. — Как на духу говорю. А там землянка Ванькой Митрофановым выкопанная. От нее до речки рукой подать. Пережду, думаю, на топчане пару часиков, до рассвета-то всего ничего.

Черт его знает, Ярослав не стал бы вот так с бухты-барахты отвергать выдвинутую незадачливым рыболовом версию. В конце концов, могут же быть у нормального человека заботы, никак не связанные с тем бедламом, который завертелся в округе? Но у графа Глинского на этот счет имелось свое мнение, и он непременно бы подпалил Кривцову шкуру, если бы не вмешательство детектива.

— Вы, случайно, не эту вещицу ищете, ваше сиятельство?

Граф Глинский вцепился в диадему обеими руками, глаза его сверкнули сумасшедшим огнем:

— Ну, наконец-то. Где вы ее нашли, Друбич?

— Отобрал у того самого разбойника, что угнал карету императрицы. Возможно, ее величество обронила вещицу во время бешеной скачки по лесу.

— А где разбойник? — сверкнул безумными глазами граф.

— Пришлось его отправить в мир иной, — соврал на всякий случай Кузнецов, дабы у Глинского не возникло желания попортить шкуру еще и Ваньки Митрофанова.

Кузнецов ждал вопросов по поводу одежды, не совсем соответствующей эпохе, но графу было не до того, как выглядит в эту ночь лейб-гвардии поручик Друбич. Детектив уже собрался вздохнуть с облегчением, но тут прозвучал сначала один выстрел, потом второй. Стреляли из револьвера. То ли у фон Дорна сдали нервы, то ли его обнаружили по несчастливой случайности, но так или иначе, а влип он как кур в ощип. Не помогло ему даже явное превосходство в вооружении. Старшего оперуполномоченного скрутили расторопные холопы графа Глинского и приволокли пред светлы очи барина, который при виде своего злейшего врага буквально побурел от гнева.

— Я так и знал, что он нас выследит. Вздернуть его на осине!

Ярослав еще и рта не успел раскрыть для протеста, а расторопные холопы уже накинули на шею фон Дорна пеньковую веревку. Детективу не оставалось ничего иного, как посетовать на лютость своего старого приятеля. Вот ведь как эпоха отражается на человеке: кто бы мог подумать, что рубаха-парень Колян Ходулин способен на такие противоправные действия. Натуральный Дракула.

— Друбич, мы же с вами договорились! — воззвал к Ярославу фон Дорн, не понимающий, за какое преступление его собираются вздернуть. Откуда же бывшему штабс-капитану, а ныне старшему оперуполномоченному было знать, что казнят его за грехи предка. Разумеется, Ярослав не мог остаться безучастным к творящейся на его глазах несправедливости. Кем бы там ни был этот невесть откуда взявшийся в начале двадцать первого века старший оперуполномоченный ОГПУ, но его реакция на предстоящую казнь была самая что ни на есть человеческая.

— Послушайте, граф, мы действительно договорились с фон Дорном, — вмешался в творимое на его глазах безобразие Кузнецов. — Человек искренне раскаялся и готов верой и правдой служить матушке-императрице. Он не следил за нами, это я его сюда привел.

— Этот человек мне не нравится, Друбич. Я оставлю его в живых, но с этой минуты вы отвечаете за его лояльность нашему делу головой. Пусть убирается.

Глинский отвернулся к Ефросинье, спокойно стоявшей все это время в проеме дверей лесной избушки и наблюдавшей за происходящим. Граф передал ей полученную от Ярослава диадему, колдунья поднесла ее к ближайшему факелу и, видимо, осталась довольна осмотром.

Кузнецов взял под руку фон Дорна и вывел его из круга недоброжелательно настроенных бородатых лиц:

— Значит так, Терентий Филиппович, вы сейчас прихватите с собой нашего нового знакомого Константина Кривцова и тихонечко уберетесь отсюда на своей таратайке. Встретимся мы с вами во дворце. Вот там я вам все объясню.

— Один вопрос, Друбич, бога ради — это призраки или люди?

— Увы, Терентий Филиппович, по-моему, это все-таки призраки. А вот откуда они взялись, это нам с вами еще предстоит выяснить. Не задерживайтесь, граф может еще передумать. А с привидением вашей уважаемой конторе не совладать. Его даже к стенке поставить нельзя.

Наблюдая за тем, как приговоренные фон Дорн и Кривцов покидают место несостоявшейся казни, Кузнецов мучительно пытался понять, по каким правилам раскручивается эта безумная история. Или в безумии нет и не может быть никакой логики? Будь старший оперуполномоченный реальным лицом вроде того же Константина Кривцова, в недобрый час вздумавшего порыбачить, тогда дело другое. Но ведь фон Дорн такой же персонаж спектакля, как и императрица, и Глинский, и преображенцы с фрейлинами. Точнее, он персонаж другого спектакля, сюжет которого разворачивается в конце двадцатых годов прошлого века. По идее персонажи этих двух спектаклей не должны пересекаться, тем более что в спектакле века восемнадцатого уже есть свой фон Дорн, тот самый, с которым поручик Друбич успел подраться на дуэли. Здесь, правда, возможен один вариант, весьма и весьма фантастический. А что, если фон Дорн и тогдашний поручик Друбич в конце двадцатых годов встречались с призраком графа Глинского, умершего в веке восемнадцатом? Как-то уж очень подозрительна эта осведомленность старшего оперуполномоченного о событиях, происходивших в средине восемнадцатого века в малоприметной деревушке, вдали от столичных центров. Что за потрясающее воображение событие здесь произошло, если тетушка фон Дорна рассказала о нем своему племяннику аж сто пятьдесят лет спустя? Кузнецов рассчитывал получить ответ у оракула, который, возможно, один обладал информацией о разворачивавшихся в этих местах на протяжении двух с половиной веков действиях, но, увы, ему не повезло и в этот раз. Свидание с загадочным существом, похоже, откладывалось. Во всяком случае, граф Глинский уже вновь был в седле. Ярославу, дабы не оставаться в одиночестве в сумрачном лесу, пришлось следовать за безумным Коляном и его верными холопами. Ватага с гиканьем понеслась по лесу навстречу набегающему рассвету. Бешеная скачка закончилась у знакомого дворца, вновь принявшего свое первоначальное обличье. Ярослав с удивлением обнаружил посреди аллеи под погашенным фонарем сиротливо стоящую «Ладу» Кравчинского. Сам Аполлон, заложив руки за спину, прогуливался перед крыльцом, любуясь изумительным фасадом волшебного дворца.

— Любопытно было бы узнать, — хмыкнул, спешиваясь, граф Глинский, — где этот чертов иностранец добыл столь чудовищную карету. Ничего более уродливого мне в жизни видеть не доводилось. А я повидал мир, Друбич.

При виде Кузнецова, Кравчинский раскинул руки в стороны, этот жест можно было расценивать и как братское приветствие и как извинение за невыполненное задание. Ярослав уже понял, что поэту не удалось выбраться из ловушки.

— Все дороги ведут в Рим, — подтвердил догадку детектива поэт. — Куда бы я ни поворачивал, «Лада» неизменно привозила меня к этому дворцу. В конце концов я плюнул на это дело и решил просто выспаться. А что, мы с тобой опять одеты несообразно эпохе?

— Я жду вас в гостиной, господа, — бросил граф Глинский, взбегая на мраморное крыльцо.

Ярослав, честно говоря, надеялся, что с рассветом Колян Ходулин слегка придет в себя, но ошибся. Его старый приятель до того врос в шкуру покойного графа, что вылезать из нее не собирался, похоже, даже на время.

— Пошли в костюмерную, — вздохнул Аполлон. — Не идти же к аристократическому столу в плебейской джинсе.

Дворец был пуст, если не считать, разумеется, обслуги. Не было ни фрейлин, ни преображенцев, ни местных помещиков, позапрошлой ночью танцевавших в его главной зале. А в остальном здесь практически ничего не изменилось. Все та же дивная мебель, все та же красная ковровая дорожка на лестнице, ведущей на второй этаж. Кравчинский мимоходом заглянул в спальню с роскошным ложем и указал Ярославу на знакомый шкаф. Этот шкаф единственный из всей имевшейся в наличии мебели перемещался из эпохи в эпоху практически в неизменном виде. Аполлон извлек из него оставленные в двадцать седьмом году двадцатого века вещички века восемнадцатого, включая шпагу гвардии преображенца и даже его пистолет. Не хватало только мундира и черного кафтана, в котором блистал на балу граф Калиостро. Но в черном кафтане теперь блистает пугало на огороде у тети Фроси, а мундир так, видимо, и висит на плетне, где его оставил Ярослав. Впрочем, запасной мундир нашелся в соседней комнате, которую Аполлон окрестил костюмерной. Так что к графскому столу друзья вышли при полном параде, весьма довольные собственным видом, но крайне огорченные нелепостью ситуации, в которой пребывали уже третьи сутки.

За столом кроме графа Глинского сидела еще и Катюша, чем-то очень сильно расстроенная. Впрочем, на вежливый поклон поручика Друбича она ответила довольно любезным кивком. На столе помимо разносолов, приличествующих богатому аристократическому дому, стояло уже знакомое приятелям вино. При виде бутылок Аполлон воспрянул духом. Уж коли судьба-злодейка или нечистая сила удерживает его в этом забытом Богом и начальством краю, то надо хотя бы провести время с пользой для желудка.

— Ее величество убыли в столицу? — спросил Калиостро у Глинского, закусывая кисленькое винцо зайчатиной.

— Императрица находится в своем поместье в пятидесяти верстах отсюда, — неохотно откликнулся граф.

— Я так понимаю, что ваша встреча с оракулом не состоялась?

— Вы правильно понимаете, Калиостро. Оракулу нужна диадема, теперь она у нас есть. Я уже послал гонца к ее величеству. Думаю, что сегодняшней ночью удача от нас не отвернется.

Ярославу очень хотелось спросить, зачем оракулу понадобилась диадема, но он промолчал, боясь насторожить и без того взвинченного Глинского. Куда более перспективным ему казался разговор с Катюшей, которая, надо полагать, не станет ничего скрывать от любимого человека. Любимым человеком сестры графа Глинского был, разумеется, не детектив Кузнецов, а лейб-гвардеец Друбич. И когда после завтрака Катюша выразила желание прогуляться по саду, Ярослав с удовольствием вызвался ее сопровождать.

Надо сказать, что окрестности дворца Глинских выглядели весьма живописно. Кузнецов получил немалое удовольствие, прогуливаясь с дамой по парковым аллеям. Как человек городской, он с трудом отличал липу от осины и ясень от дуба, так что консультации Катюши пришлись как нельзя кстати. Передохнуть они остановились в беседке, расположенной в самом уютном и потаенном уголке парка. Отсюда открывался вид на реку и чудесный пустующий пляж. Ярослав вслух пожалел, что за делами и заботами так и не удосужился за два дня окунуться в речку, хотя погода явно к этому располагала. Катюша никак на слова Ярослава не откликнулась. Просто стояла, опершись рукой на перила, и смотрела на медленно бегущую воду. Поручику Друбичу самое время было ее поцеловать, но для Ярослава трудность состояла в том, что он был все-таки Кузнецовым. Уставшая ждать Катюша сама проявила инициативу, и Ярослав с охотою откликнулся на ее зов. Возможно, они не ограничились бы объятиями и поцелуями, но мешала непривычная одежда. Катюша спохватилась первой и отпрянула от чрезмерно увлекшегося поручика.

— Всему свое время, Друбич. Николай обещал дать согласие на наш брак, когда эта история благополучно завершится.

— Я делаю все, что в моих силах, — вздохнул Ярослав, — хотя не совсем понимаю, кто он такой, этот оракул, и почему императрице так необходимо знать его мнение.

— Мне тоже многое непонятно, Друбич. Но Николай знает больше. Не говоря уже о Ефросинье.

— Но откуда он взялся, этот оракул, и какими возможностями обладает?

Прежде чем ответить, Катюша выглянула из заросшей вьющимися растениями беседки и понизила голос до шепота: