Числа. Трилогия (сборник) Уорд Рейчел

25

Я лежала без сна в мягком сумраке комнаты Бритни. Бритни свернулась калачиком на кровати, глаза закрыты. Дышала она ровно, но я не могла понять, спит она или нет. Сама я устала, как собака, а сна ни в одном глазу. Мне не хотелось ее тревожить, но лежать на этом бин-беге было чистой мукой.

Прошло минут пятнадцать, и она, к моему облегчению, сама зашептала:

— Ты не спишь?

— Нет.

— Я тоже.

— Чего-то не заснуть.

— Слушай, залезай сюда. Клади подушку на тот конец — можем спать «валетом».

На бин-беге мне все равно ни в жизнь не уснуть, так что я послушалась, с благодарностью натянула одеяло, поджала ноги, чтобы не занимать слишком много места. Еще несколько дней назад я бы ни за что так не поступила, ни за что не легла бы с кем-то в одну постель, но теперь это было вроде как и нормально: нормально находиться с кем-то рядом, доверять кому-то.

— Когда мы были маленькими, мы часто ложились вот так с братом, а мама читала нам книжку. У тебя есть семья?

— Я живу у приемной матери, а с нами два малыша, близнецы.

— А какая она? Твоя приемная мама.

Слова вылетели сами собой — рефлекторно:

— Карен? Сука.

— Правда?

И тут — правда, между делом — я подумала про Карен. Какая там она на самом деле?

— Ну, если подумать, наверное, не сука. Она вроде как хорошо ко мне относилась, хотела помочь. Вот только… не такая мне нужна помощь. Она меня не понимает, не сечет.

В полутьме я увидела, как Бритни согласно кивнула:

— Не мне рассказывай. Мои родаки, кажется, вообще никогда не были молодыми — так и родились ближе к старости.

— Но так-то они ничего?

— Ну, в общем, ничего. Им крепко досталось. Я, пожалуй, слишком многого от них хочу.

— Бритни, ты если что, скажи — и я заткнусь, но… но… если бы ты знала, что твой брат проживет всего несколько лет, ты бы вела себя с ним по-другому?

Она вздохнула, и мне показалось, что я в очередной раз переступила черту, но потом она ответила:

— Мы, собственно, всё знали. Вернее, родители знали — мне-то они сказали уже в самом конце. Только я думаю: знай мы, когда именно он умрет, это вряд ли бы многое изменило. Даже когда он заболел, мы жили как обычно, развлекались, когда ему становилось лучше, путешествовали, ездили отдыхать, все такое. — Она смолкла, но я не стала встревать, чувствовала, что она скажет еще что-то. — А с по-настоящему важными вещами мы и так разобрались: Джим знал, что я его люблю, а я знала, что он любит меня. Не какой-то там глупой любовью, с цветочками и сердечками, а как положено брату с сестрой. Он, правда, иногда меня доводил — до самого того момента, когда… когда…

— Прости, не хочешь — не надо…

— Да нет, я спокойно про это говорю. Смерть — нормальная вещь, не понимаю, почему все так от нее шарахаются. Каждому приходится с ней иметь дело. Почти все люди хоть кого-нибудь да теряли, но почему-то не говорят об этом.

В темноте говорить было проще. Я перестала стесняться, слова выскакивали сами собой. А может, дело было в Бритни: она умела говорить, я умела слушать. Я вдруг почувствовала, что могу сказать ей что угодно.

— У меня мама умерла. — Слова вылетели как бы непроизвольно. — Мне было семь лет, но я не почувствовала того, что чувствовала ты. Скорее… ну, не знаю… злость, пустоту. Будто она меня бросила. Взяла — и ушла.

— Она болела?

— Нет. Передозировка. Случайно. То есть я почти уверена, что случайно. Вряд ли она хотела умереть, но, с другой стороны, жить ей тоже не особенно хотелось. Для нее главным было раздобыть очередную дозу. Я всегда это знала, хотя никому и не говорила — я для нее не представляла особой важности, всяко не была на первом месте. Она променяла меня на героин.

— Но вряд ли она сознательно выбирала, Джем. Ты сама только что сказала — она была наркоманкой. И это было не в ее власти. Она была больна, как и Джим.

— Все равно я не прощу, что она меня бросила.

— За столько лет могла бы и простить. Постарайся, отбрось злые мысли.

Я попробовала осмыслить ее слова, дать им закрепиться в сознании. Вообще-то, похоже, она просто насмотрелась сериалов. В жизни все совсем не так просто. Непросто двигаться вперед, если движет тобою одно — озлобленность.

Вот только теперь у меня была не одна озлобленность — еще был Жук, и я должна его увидеть, должна его спасти, ведь он дал мне что-то еще.

Тут снизу раздался какой-то шум, резкое бряканье — и мы обе подскочили как ошпаренные.

— Папа вернулся. Схожу посмотрю.

Бритни вылезла из кровати, накинула халат и побежала вниз. Дверь она оставила приоткрытой — я взяла с прикроватного столика будильник, пристроила его в луче света, проникавшего с лестничной площадки, и разобрала время. Пятнадцать минут третьего. Снаружи доносились голоса: тихое бормотание Бритни и глубокий басовитый голос ее папы. Я разобрала лишь несколько его слов, но они заставили меня выпрыгнуть из-под одеяла и приникнуть к двери. Сердце бухало где-то в горле.

— С катушек слетел… мы ввосьмером… ну и силища…

Я приоткрыла дверь пошире, вслушиваясь изо всех сил. Голоса, долетавшие снизу, мешались с голосом Жука, звучавшим у меня в голове: «Я так просто не сдамся, Джем. Я буду драться, Джем. Буду драться».

Что же он натворил?..

— Умер в камере. Расследование…

Господи… Значит, он устроил потасовку, как и собирался. Я же ему говорила — не надо! Говорила — оно того не стоит. Как же это могло произойти? Как получилось, что точка поставлена на три дня раньше срока? Мне хотелось кричать, плевать я теперь хотела, обнаружат меня или нет. Если Жук умер, мне больше ничего не нужно. Тело превратилось в крик, по коже пробегали искры. Нас обманули, лишили последних нескольких часов вместе, возможности попрощаться — и это было непереносимо.

Голоса приблизились и теперь звучали возле самой двери. Я и не заметила, как они поднялись по лестнице.

— Спокойной ночи, малыш. Иди, ложись. А я приму душ.

— Ладно, спокночь, папа.

Бритни вернулась в комнату. В руке у нее была кружка, увидев меня у двери, она ахнула. Я увидела, что глаза у нее расширились и она торопливо прижала указательный палец к губам. Закрыла дверь — я сползла вниз по косяку, по лицу беззвучно катились слезы. Бритни опустилась на пол со мной рядом.

— Ты чего? — прошептала она.

Я не могла выдавить из себя ни слова.

Он умер.

Все кончено.

— Слушай, расскажешь через минутку, когда папа пустит воду. Ложись в кровать, я вон чая принесла. Давай.

Она поставила кружку, помогла мне подняться, отвела в кровать.

Чай я пить не смогла, мне даже дышать удавалось с трудом — по всему телу разлилось черное отчаяние. Через минуту-другую хлопнула дверь спальни, в душе потекла вода. Бритни подвинулась под одеялом, положила ладони мне на ноги.

— Теперь можно говорить, но только давай потише. Что случилось-то?

— Он погиб, да? Я все слышала. Его больше нет.

Слова выходили какие-то увечные, смазанные, но Бритни сумела понять.

— Да нет же, балда, это тот, другой.

— Что?

— Второй парень, которого они арестовали. Папа сказал: здоровенный и весь в татуировках.

Так значит Татуированный?

— На него в камере что-то нашло, он принялся крушить все вокруг. Они ввосьмером стали его утихомиривать, а он взял и помер.

— Помер?

— Пока непонятно: то ли кто-то его ударил, то ли у него просто случился сердечный приступ. В общем, в полицейском участке полный дурдом. Папа был одним из восьмерых, и его временно отстранили от работы.

Татуированный, не Жук. 11122009.

— Бритни?

— Да?

— А ты знаешь, когда это случилось? В котором часу?

Незадолго до полуночи. В самом конце папиной смены.

Качнувшийся мир медленно вставал на свое место. Земля выскользнула у меня из-под ног, ход вещей перестал подчиняться правилам, а теперь все возвращалось к привычной действительности: скверной, даже кошмарной, но привычной. Числа — реальность. Жук жив, но ему осталось всего три дня.

— Ты в порядке?

— Да, вроде того.

— Тебя пожалеть?

Я не ответила, но она все равно придвинулась и обхватила меня руками. Я одеревенела, она, наверное, почувствовала это, но не отстранилась.

— Все хорошо, — сказала она. — А будет еще лучше. Давай, глотни чаю.

Она передала мне кружку — горячий сладкий чай, я давно не пробовала ничего такого вкусного. Я выпила всё до последней капли, а потом мы легли, свернулись на разных краешках постели, соприкасаясь ногами. Чай меня успокоил, а голова была набита так, что думать уже не было никакой возможности. Вот теперь я почувствовала, как вымоталась. Ощущала, как по телу прокатываются волны сна.

— Бритни? — тихо позвала я в темноту.

— М-м?

— Спасибо.

— Да ладно.

— Я серьезно.

— Заткнись и спи.

Последние слова заставили меня улыбнуться, я будто услышала свой собственный голос. И тогда я заснула — мгновенно, без сновидений, и на несколько часов оказалась очень далеко от этого мира, от часов, неуклонно отсчитывающих секунды: тик, тик, тик.

26

Я нашарила будильник, поднесла к глазам. Почти половина седьмого. Снаружи еще темно, но скоро начнет светать. Я поерзала под одеялом, пытаясь понять, как там мои травмы.

— Проснулась? — прошептала Бритни.

— Да.

Честно говоря, чувствовала я себя паршиво. Да, я крепко проспала несколько часов, но усталость не прошла, голова кружилась.

— Нам совсем, совсем нельзя шуметь.

— Ладно.

Спали мы не раздеваясь, так что просто встали в темноте и крадучись пошли вниз.

— Я первая, чтобы не встревожить Рея.

Что еще за Рей?

Она приоткрыла кухонную дверь, я услышала ее шепот. Так, выходит, все-таки ловушка. Я могла бы и сразу догадаться, что таких чудес не бывает. Все и всегда предают. Я окинула глазами коридор. Еще можно выбраться через парадную дверь.

— Порядок, входи. — Бритни поманила меня в кухню.

Я еще раз посмотрела на парадную дверь, но какой-то внутренний голос твердил: этой девчонке можно доверять. Подошла к квадратику света, обозначившемуся в дальнем конце коридора. Бритни стояла в кухне согнувшись и держала за ошейник огромного пса, здоровенную лохматую немецкую овчарку. Животные — это не ко мне. Своих у меня, понятно, никогда не было, и я совсем в них не разбираюсь. И вообще не просекаю, с какой радости некоторые с ними возятся, да еще и разговаривают. Бред, да? Они просто не понимают, что животные — другие, не похожие на нас, не люди.

— Закрой за собою дверь, — прошипела Бритни. — Это Рей, папин служебный пес.

Блин! Угораздило — заперта в комнатушке два с половиной на три метра, рядом с гребаным полицейским псом.

— Он тебя вчера тоже искал, правда, Реюшка? Ну вот, а теперь нашел, да? Умница. Поздоровайся с ним, — обратилась ко мне Бритни, — тогда будет порядок.

— Привет, — сказала я, пытаясь не смотреть псу в глаза и вообще его не злить.

Бритни сдавленно хихикнула:

— Да нет, не так, погладь его. По холке, не по голове. Давай, тогда он поймет, что ты своя.

— А он меня не укусит?

Бритни улыбнулась и качнула головой.

Я подошла поближе, опасаясь, что пес подскочит и схватит меня за руку своими здоровенными зубами. Медленно, медленно нагнулась, положила руку на шерсть у начала шеи, задержала ее там. Под шкурой я чувствовала его крепкое тело, теплое, полное жизни, а сама шерсть оказалась просто невероятной, такой чистой и мягкой. Можно было подумать, что я трогаю рукой льва. Я чуть пошевелила рукой.

— Привет, Рей, ты хороший пес.

Слова вышли такими же деревянными, как и движения. Рей понюхал мою ногу, а потом стремительно, даже агрессивно потерся огромным твердым носом о мои джинсы, едва не свалив меня с ног.

— Чего это он?

— Да ничего. Ты ему понравилась, вот он и метит тебя своим запахом.

Мешать ему я не собиралась, стояла и смотрела, как он оставляет на мне свою метку. Если подумать, выходит, что умом собаки не отличаются. Он не врубился, что принял в свою стаю врага.

Бритни возилась в углу, ко мне спиной. Потом она развернулась и торжествующе продемонстрировала мне рюкзак — черный, но весь в нашивках и значках.

— Я сложила сюда всякое. Твои одежки, кое-что из еды, воду тоже. У меня есть одеяло, но оно не влезло, я его привяжу сверху.

Она порылась в ящике, вытащила моток бечевки и начала обвязывать скрученное одеяло. Я даже не знала, что ей сказать.

— Это твой рюкзак?

— Мой, школьный.

— А как же ты?

— Да куплю новый, скажу — лямка порвалась. Делов-то.

Сверху долетел хлопок двери в ванную. Мы переглянулись. Я хотела бежать в ту же секунду. Бритни подняла руку и удержала меня. Спустили воду, потом сверху раздался мужской голос:

— Кто там внизу? Бритни, это ты?

Сердце у меня опять подкатилось к горлу. Бритни открыла кухонную дверь и крикнула

— Да, пап, это я! Рей тут скулил. Пойду его выведу.

— Давай. Спасибо, малыш.

Бритни вернулась, привязала одеяло к рюкзаку, потом прицепила поводок к ошейнику Рея и пошла к задней двери, поманив меня следом. Я аккуратно притворила дверь — холодный воздух хлестнул в лицо. В помещении мне было душно, не по себе, но теперь предстояло вернуться под открытое небо, и вся неприглядная реальность такой жизни снова встала перед глазами.

Бритни потащила меня задворками. Она вела Рея на поводке, я несла рюкзак. Шли мы молча. Тропки были такие узкие, что идти в любом случае приходилось гуськом: пес, Бритни, потом я. Попетляв и покрутившись несколько минут, мы добрались до ворот между двумя изгородями. Бритни спустила Рея с поводка, он одним махом перепрыгнул через калитку. Мы перелезли следом. На свободе, в открытом поле, пес казался гораздо менее предсказуемым. Я все ждала, что он соберет мозги в кучку и схватит меня, как ему и положено.

— А ничего, что он так?

— В смысле — как?

— Ну, бегает сам по себе.

— Да нормально. Я позову — и он вернется.

— В смысле, с ним не опасно?

Только тут она врубилась.

— Конечно нет. Ты теперь для него своя, он тебя не тронет. Просто погоняется за кроликами, только покакает сначала. Тропинка ведет туда, в тот угол.

Я-то думала, что теперь Бритни повернет обратно, но она пошла со мной рядом — пес то отставал, то нагонял нас снова. Мы почти не говорили: всё важное было сказано накануне вечером, но идти с ней рядом было хорошо.

— И куда ты теперь? — спросила она, помолчав.

— Этого я тебе не могу сказать. Так будет лучше. Не потому, что я тебе не доверяю.

— Ну конечно. Я все понимаю.

— Я вообще-то в одно место, о котором мы говорили с ним, с Жуком. Да, его повязали, но я все-таки двинусь туда. Доберусь сама, а он — я знаю, я в это верю — тоже там окажется. И мы встретимся.

— Очень надеюсь, Джем. Буду кликать тебе удачу. — Мы прошли еще немного, потом Бритни сказала: — Канал в той стороне. Перелезь через ворота, и там дальше есть мост. Перейдешь, потом иди по левому берегу и выйдешь на дорогу. Она ведет до самого Бата. Километров восемнадцать. А нам с Реем пора назад: скоро родаки проснутся.

Вот и добрались. Пора прощаться.

— Спасибо, — сказала я. От всей души.

— Да чего там. — Бритни отвернулась к каналу. — Удачи тебе, Джем. Я тебя не забуду. Было здоровско.

Мне очень захотелось ее обнять, но я не знала как, стеснялась. Бритни, похоже, чувствовала то же самое, вот мы и стояли, опустив руки, глядя в землю, и через некоторое время нам самим это стало казаться бессмысленным и глупым. Тогда я кивнула, пытаясь перехватить ее взгляд.

— Пора мне, — сказала я. — Я тебя тоже не забуду, Бритни.

И я пошла по тропинке к воротам в изгороди.

Взобравшись на них, я оглянулась. Бритни не двинулась с места, все смотрела мне вслед. Я помахала, она помахала тоже, и на душе стало легче: вроде как попрощались по-настоящему, а не просто разошлись в разные стороны. Она немного задержала поднятую руку, потом кликнула собаку и повернулась. Я спрыгнула с ворот и, вскинув на спину рюкзак, зашагала через мост.

27

Дорожка вдоль канала сильно облегчала дело. Один-единственный путь, по прямой, не нужно принимать решений и делать выбор, иди себе и всё. Я понимала: раз уж Жука замели, меня тоже поймают — это теперь только вопрос времени. Признаться честно, меня это почему-то не особенно волновало. Самое худшее уже случилось, нас разлучили с Жуком, нас лишили крова, нас оставили без денег. И тем не менее первые полсуток я уже продержалась. И не просто продержалась, а еще и обзавелась новой подругой. Что, плохо?

Шла я весь день мимо небольших скоплений лодок, мимо редких деревушек. На ровной дорожке попадались бегуны трусцой, велосипедисты. Я их просто не замечала: голова опущена, переставляю ноги по очереди, в глаза не смотрю.

Интересно, что это, пожалуй, был первый день, когда я просто шла и шла — не прячась, не отдыхая. Похоже, переживания и не-пойми-какая еда сделали свое дело, физически я уже была никакая, но не останавливалась. Будто зомби — от усталости и отупения мысли едва ворочаются, просто топаю по дорожке, дальше и дальше. Кстати, с рюкзаком идти оказалось гораздо легче. Блин, ну и усложнили же мы с Жучилой себе жизнь: похватали, что подвернулась под руку, и напихали в полиэтиленовые мешки. Чистые придурки. Стоило подумать о нем, и в глазах защипало. Где он? Что с ним делают? Пережить это можно только одним способом: шагать дальше, переставлять ноги, вперед и вперед, на запад.

Я поняла, что неподалеку город — на дорожке стало многолюднее: целые семьи, детишки на велосипедах или с собаками, пожилые парочки рука об руку наслаждаются субботней прогулкой под зимним солнышком. По-прежнему не поднимая глаз, я все же чувствовала их настороженность — матери отгоняли от меня ребятишек

Какой-то карапуз ткнулся-таки мне в ноги и застыл, глядя в глаза. Я почти ощутила, как волосы стали дыбом. Стоит эта малявка, глядя мне в лицо огромными доверчивыми карими глазами, под каждой ноздрей по сопле. 432053. Этот малыш, который еще и не знает, что такое смерть, умрет, не разменяв полтинника.

Я шагнула в сторону, освобождая ноги от его прилипчивых ладошек, и потопала дальше, а за спиной у меня родители поругивали его, но ласково, в стиле «он же у нас такая лапочка». Прошло две минуты, а мне казалось, что я все еще ощущаю сквозь джинсы влажное тепло его рук.

Мне опять стало не по себе. Скопление людей — это опасность. Если их один-два, с ними еще можно разобраться, а в толпе ты совершенно беззащитен. Попыталась ускорить шаг, но это оказалось не по силам. Я весь день держалась на одном: двигаться дальше, дойти до цели, какой бы она ни была. А теперь я выдохлась, снова наползал страх. Солнце покатилось вниз, за холмы.

Окрестный пейзаж менялся, свет угасал. Слева и справа к склонам холмов льнули бледные здания. Загорались уличные фонари, окрашивая оранжевым каменную кладку, очерчивая контуры пальцев города, протянувшихся в сторону холмов. Скоро здания обступят меня со всех сторон. Я почти в Бате. Но сегодня мне хотелось, чтобы свет дня не гас. Было жутковато оставаться одной в темноте.

Я вообще-то почти не пугаюсь, правда, не забывайте: самое страшное, что может выкинуть с тобой жизнь, со мной произошло еще в семь лет, но за последние месяцы это как-то переменилось, а уж за последние дни тем более. Теперь мне хотелось одного: найти какое-нибудь безопасное место для ночлега, свернуться калачиком и уснуть. Хотелось просто отключиться, уйти ненадолго из этого мира. Меня вдруг пробрал холод. А не тем же самым занималась моя мама, когда ширялась? Сбегала от реальности на несколько минут? Потому что не могла совладать с жизнью? В одиночестве растить дочь? Жить в занюханной квартирке? Снова и снова сталкиваться с предательством? Раньше я этого никогда не могла понять. В смысле — почему она. А теперь до меня постепенно начало доходить, почему можно мечтать о забвении. Вот только не хотелось мне искать его там, где искала она…

Что-то в этом городе было странное. В моих краях каналы — замусоренные речушки, текущие по задам складов и фабрик. А тут не так. Вдоль канала тянулись металлические ворота, выкрашенные белой краской, то и дело попадались симпатичные мостики, украшенные резным камнем.

Скоро дорожка свернула от канала, я вышла на улицу. И оказалась на холме — ничего себе, а ведь вроде весь день шагала по ровному месту. Дорога шла вправо и влево, вверх и вниз, а канал тек себе по равнине, внизу, на другой стороне холма. Я подошла ближе, к каменному мосту, посмотрела на другую сторону. Видно уже было неважно, но я различила силуэты катеров у причала. Тут вряд ли удастся спрятаться. Лучше уж поищу какой-нибудь парк или тихое местечко в чьем-нибудь саду. Я зашагала по улице, потом свернула на другую, поуже. Она была прямо как в кино, декорация для фильма — мощеный тротуар, красивые дома.

Час был тот, когда свет в комнатах уже зажгли, а занавески еще не задернули. Каждое второе-третье окошко было чистый экран телевизора: яркое пятно в сгущающейся тьме, которое поневоле притягивало взгляд. Люди сидели у компьютеров или у телевизоров, кто-то читал.

Я увидела эту картинку чужих жизней, и мне сделалось совсем одиноко. Другие сидели в тепле, в безопасности, из кухни долетали вкусные запахи, скоро ужин, у них были близкие, был свой круг. Я заставила себя пойти дальше; какой смысл размышлять, у кого там что есть, мне нужно найти место для ночлега.

Дома по одной стороне улицы закончились. По краю поля тянулась изгородь. Я стала искать, где бы пролезть через нее — не хотелось еще раз напороться на колючую проволоку. Я так устала, что двигалась будто в тумане. Поднялся ветерок, холодом от него пробирало до самых костей. Нужно найти какое-нибудь укрытие, а то утром меня обнаружат замерзшей.

Я перешла через улицу и зашагала вдоль забора. В нескольких метрах показались ворота, я перелезла через них, точнее, перевалилась, после целого дня ходьбы ноги совсем не слушались. Поднялась с земли и тут же во что-то вляпалась. В большую скользкую лужу, вонючую как я не знаю что. Вот класс, опять коровы, только на сей раз разгуливают на свободе.

Травянистый склон поднимался передо мной и исчезал в темноте. Я пошла вдоль изгороди — там земля была поровнее да и видно под уличными фонарями было получше — и наконец уперлась в угол поля, дальше ничего не оставалось, кроме как повернуть от улицы в темноту. Небо будто пропало, отгороженное склоном холма, а я вдруг увидела небольшую рощицу. Она была по ту сторону изгороди, но рядом оказались еще одни ворота, так что я перевалилась через них и побрела вперед — кустарник так и цеплялся за джинсы; вот и местечко поровнее, под деревьями, собственно, даже углубление в земле, какая-никакая ямка. Я, как могла, огляделась, нет ли и в ней навоза, а потом рухнула на землю.

Свернулась калачиком в одеяле, которое дала мне Бритни, завернувшись прямо с головой. Оно совсем не спасало от ветра. Я подумала, что опять не засну: в голове был Жук и только Жук. Что он сейчас, спит? Или лежит, как и я, без сна, а грудь вздымается и опадает? Сколько вдохов ему осталось? Но когда я перестала дрожать, согрев воздух внутри одеяла своим теплом, меня сморило, окружающий мрак хлынул в голову, отключил мысли.

28

За мной кто-то гнался, совсем по пятам: я слышала пыхтение, чувствовала его дыхание на загривке. Бежала я так, как еще не бегала никогда. Грудь разрывалась, а я все бежала, бежала, а он нагонял, и спасения не было. Это было ужасно, полная безнадега. Я рывком выскочила из сна, сообразила, где нахожусь, приоткрыла глаза и увидела, как занимается серый рассвет.

Значит, это всего лишь сон. Вот только звук никуда не делся, совсем рядом, так близко, что я слышала каждый вдох и выдох, вдох и выдох. Жук? На какую-то секунду мне привиделось, что это он. Неужели?.. Я перекатилась на другой бок. Надо мной навис какой-то черный силуэт, какое-то животное, оно принюхивалось. Корова? А я думала, коровы на другом поле. Нет, не корова, а собака: огромная черная псина засунула нос в мой рюкзак.

Я застыла. Может, Рей и оказался овечкой в волчьей шкуре, но все равно не доверяю я собакам, а эта оказалась огромной зверюгой, рослой и поджарой, хотя на холке и задних лапах отчетливо проступали мускулы.

Тут раздался еще один звук, женский голос:

— Спарки! Ко мне! Ко мне!

Псина дернула ухом. Она явно расслышала хозяйкин зов, вот только остатки хлеба, который Бритни сунула мне в рюкзак, казались ей интереснее. Голос приближался, и вот его обладательница вывернула из-за угла: резиновые сапоги, толстое пальто, шарф. Увидев нас, она рванула бегом:

— А, черт! Спарки, ко мне!

Пес поднял голову, потом снова зарылся в рюкзак. Понимал, что времени у него мало. Последний шанс хапнуть еще кусочек. Тетка ухватила его пальцами за ошейник и дернула на себя.

— Простите, простите. Еду почуял. Любит он так промышлять. Господи, он съел ваши припасы! Какой ужас!

Голос был взволнованный и фальшивый.

Повисло неловкое молчание. Я так и лежала на земле, еще не очухавшись от сна. Тетка с псиной нависали надо мной. Тетка ждала, что я скажу, явно боялась скандала. Я села и прямо на попе отодвинулась от них подальше.