Числа. Трилогия (сборник) Уорд Рейчел
Мне не хотелось ни думать, ни чувствовать, ни видеть. Не хотелось бежать и скрываться.
— Ты как там? — Голос долетел из какого-то густого тумана. Я, похоже, задремала, вот так вот, в одну минуту. А теперь открыла глаза.
— Просто устала.
Он обнял меня, притянул поближе.
— Слышала, что сказал этот гад?
— Про твою бабулю?
— Да. Я должен был его убить, Джем, возможность-то была. А я так озверел, что кинулся на него как попало. Просто забыл, что у меня есть нож, надо было вытащить и покончить с этим придурком.
— И какой бы от этого был прок? Убил бы — и что? Только вляпался бы еще сильнее.
— А плевать. Он, гад, ничего другого не заслуживает. Какое он имел право…
— Знаю. А только я рада, что ты его не убил. В любом случае…
Я чуть не сказала: «В любом случае он сегодня умрет», но вовремя остановилась. Уж всяко если Татуированному суждено умереть, он должен умереть: Жук ли пырнет его ножом, размозжат ли ему голову во время драки с полицией, попадет ли он под поезд. Я ведь помню его число, помню, что это сегодня. Нет, до конца я все равно не врубаюсь. Как оно на самом-то деле — числа все-таки моя выдумка или они реальны? Если я сама их придумала, тогда класс: можно не обращать на них внимания, менять их как захочется. Я могу остановить часы, прекратить обратный отсчет жизни Жука. С другой стороны, если они реальны, значит, с бабулей его все в порядке — ей еще жить да жить. В голове у меня все перемешалось. Ладно, как бы там ни было, успокоить Жука я могу только одним способом:
— Бабуля твоя в порядке, Жучила.
— Ты так думаешь? А я даже не знаю, жива ли она.
Я повернулась к нему лицом:
— Жук, я знаю, что она в порядке.
— Число, да?
— Да.
— А если не ты одна видишь числа? Если кто-то тоже видит, но совсем другие? Если ее число взяло и поменялось?
— Числа не меняются. — Я помедлила, еще раз проверила число Жука — да, на месте и то же самое. — Они не меняются.
— Выходит, день твоей смерти определяется в день твоего рождения. Ты это хочешь сказать?
Он пытается сбить меня с толку. Я-то хотела его немножко утешить, а он лезет с дурацкими вопросами. На которые у меня нет ответа.
— Ничего я не хочу сказать. — В голосе, помимо воли, звучала злость. — Это ты что-то такое несешь.
— Я хочу услышать это от тебя, потому что, на мой взгляд, это полная чухня.
— Что именно?
— То, что все определено заранее. Получается, что бы я ни делал, это не имеет значения, конец все равно один.
— Может, так и есть. Хрен его разберет.
— Я хотела замять разговор, но ничего не вышло.
— Так все известно заранее? Будет так, как будет?
— Не знаю.
— Бомба должна была взорваться. Этот подонок должен был избить бабулю. Но как же так, Джем? Это же несправедливо. — Он почти кричал. Снял руку с моего плеча и принялся ею размахивать, В тесном закутке он, казалось, стал еще больше.
— Конечно несправедливо.
— Все это какая-то чушь. — Его слюна попала мне на лицо. Эк он разошелся.
— Так я то же самое и говорю.
— Что?
— Вся наша жизнь — полная чушь. Полная бессмыслица. Родился, пожил, умер.
Вся моя философия в трех словах.
Это ненадолго заткнуло ему рот. Мы сидели плечом к плечу, упершись спинами в стену, скрестив руки. Правда, я сидела неподвижно, а Жук без остановки мотал головой из стороны в сторону, от этого все его тело сотрясалось, и он подталкивал меня плечом. А я ведь теперь знала, каким спокойным он может быть, когда счастлив и безмятежен, и видеть его возбуждение было мучительно. Чувствовалось — он сам не свой от волнения. И мне показалось: вина за это на мне. Захотелось достучаться до него, как-нибудь снять этот стресс.
— Жук, послушай. Может, я и не права.
Мне самой было страшно от того, что я собиралась произнести. Слова выползали изо рта, как тихие мышки.
Он продолжал дергаться, погрузившись в свой собственный темный, безумный мир. Я встала на колени, лицом к нему, положила руки ему на плечи.
— Жук.
Он меня не слышал. Я дотянулась до его лица, крепко взяла обеими руками, замедлив, но не прекратив тряску.
— То, что я сказала. Это тоже неправда.
Наконец он, похоже, услышал. Лицо застыло, он поднял на меня глаза — затравленные, горестные.
— Почему?
— Не может все быть полной бессмыслицей. — Я глубоко вздохнула. — Потому что было же мне суждено встретить тебя, а тебе — меня.
Глаза его наполнились слезами. Без единого слова он отцепил руки от своей грудной клетки и опустил мне на талию, зарывшись лицом мне в плечо. Стоя на коленях, я прижимала его к себе и гладила — спину, волосы, — и мы вместе плакали. Не было таких слов, чтобы высказать наши чувства, слезы всё выразили за нас: ужас, облегчение, любовь, печаль, всё вперемешку с солью.
Прошло время — очень долгое время, — прежде чем мы расцепились и сели прямо. Смеркалось, в нашей затененной листвою пещерке Жук теперь стал лишь смутным силуэтом.
— Нужно сматывать, Джем, — сказал он. — Это же постараться надо привлечь к себе столько внимания.
— Да, знаю.
У меня совсем не осталось сил. Болело колено, болела рука. Мне совсем не хотелось, чтобы нас поймали, но было бы так просто сейчас свернуться у Жука в объятиях и просто дожидаться неизбежного.
— Лучший способ свалить отсюда по-быстрому — добыть еще одну машину.
— И что потом?
— Поедем в Вестон. Мы, наверное, уже от него в двух шагах. Тебе там понравится.
Хотя и было темно, я поняла, что он опять улыбается. Я хотела разделить его радость, честно хотела, но не могла. В груди были холод, затравленность, испуг.
— А что мы будем делать в Вестоне, Жук? Там, вообрази себе, тоже есть и телевизоры, и газеты, а кроме того — полицейские, собаки-ищейки и…
Он прижал длинный палец к моим губам.
— Я тебе уже говорил. Будем есть мороженое, рыбу с жареной картошкой и гулять по взморью.
Он говорил это так, будто верил. А может, и правда верил.
Я мягко отвела руку, прижатую к моим губам, положила на раскрытую левую ладонь и принялась поглаживать его худые пальцы.
— Ты чего делаешь?
— Ничего. У тебя руки красивые.
— Ладно, хватит сопли разводить. — Он наклонился и нежно поцеловал меня. — Так, — добавил он, похоже, приняв какое-то решение. — Я знаю, ты устала, так что посиди здесь, а вот когда я за тобой приду, будь готова еще побегать. Тачку я добуду, не переживай. Скоро вернусь.
Он полез наружу.
— Жучила.
— Ну?
— Будь осторожен.
— А то. А ты будь готова, ладно? Я живо — одна нога здесь, другая там.
Он исчез. Там, где он проталкивался между ветками, они немного покачались. Я смотрела, как они движутся все медленнее, замирают. А потом осталась сидеть в сгущающейся темноте и ждать.
23
Я сидела, вслушиваясь; все во мне было готово снова сорваться с места и бежать. Я ждала его шагов, шороха листвы, произнесенных шепотом инструкций. Фоновый шум внезапно исполнился глубокого смысла — гул машин, какой-то крик вдалеке, вой сирены. Что там, блин, происходит? Где он?
Две минуты обернулись десятью. Десять — двадцатью. Время шло, и я постепенно будто окаменела в одной позе: колени у подбородка, голова на руках. Я заставила себя дышать медленнее, чуть ли не загнала себя в транс, пытаясь выключиться из жизни, пока Жук меня не позовет.
Сколько времени прошло, прежде чем я поняла, что он не вернется? Не знаю, но постепенно понимание это впиталось в меня, как холодный дождь, который закапал с ветвей и потянул сыростью от земли. С ним что-то случилось. Случилось не на моих глазах, поэтому шока я не испытала — по крайней мере, в тот момент; просто вокруг и внутри образовалась тьма, еще непрогляднее, чем ночь, и холод заполз в самые кости. Я не двигалась, не издавала ни звука, просто сидела, свернувшись комочком, только слегка покачивалась взад-вперед.
А потом я, наверное, заснула, потому что очнулась, лежа на земле и с единственной мыслью в голове: его больше нет. Я лежала в грязи, промокшая, окоченевшая. Подняла руки к лицу, закрыла ими рот и нос. Лицо согрелось от дыхания, а я всё повторяла: «Господи, господи». Я понятия не имела, что теперь делать, даже заплакать не могла от испуга.
Мой собственный шепот заполнил уши до краев, но вдруг до меня долетели еще какие-то голоса, а с ними какой-то непонятный звук — хлещущий, шуршащий. Кто-то прочесывал кусты.
— Одного поймали, второй вряд ли далеко.
— Не каждый день удается словить террориста, а?
— Ты правда так думаешь? Он террорист? Такой-то пацан?
— А кто его знает, их теперь, говорят, и таких вербуют.
— Когда его вели в участок, мне показалось, умом он не особо вышел.
— А на что террористу ум? Без него даже и лучше. Забивают им головы всякой дрянью — эти чернокожие парнишки, они во что хочешь поверят. Ты пойди пойми, чего там у них в мозгах происходит.
Вот оно как. Похоже, Жука схватили. Я почувствовала, как что-то поднимается к горлу. Сглотнула. Голоса приближались. А еще показался свет. Свет фонарей метался во все стороны.
— Сейчас закончим в парке, потом на пустырь за школой на Мэнор-Роуд.
— Идет.
Я вытянулась в струнку и попыталась распластаться вдоль стены. Хлещут ветки, шуршат листья теперь всего в нескольких метрах. Я задержала дыхание — глупость, конечно, но, когда тебя загнали в угол, трудно соображать.
И тут что-то скользнуло по листьям в тридцати — сорока сантиметрах от моего лица, на меня посыпались дождевые капли. Палка — они шарят палкой по кустам.
— Пониже еще попробуй, по самой земле.
— Сейчас.
Палка высунулась опять, теперь у самой земли. Появилась она довольно далеко, но постепенно приближалась, вычерчивая полукружья. Я как можно сильнее втянула живот. Палка прошла в сантиметре от меня, потом скрылась. Воздух внутри и так-то уже был сжат до предела, а тут я еще надавила животом. Мне казалось, я сейчас лопну. Не раскрывая рта, я выдохнула через нос, стараясь делать это постепенно, — и все же без легкого шмыганья не обошлось. В моих ушах оно прозвучало точно взрыв атомной бомбы, но на фоне шелеста листьев и голосов этих придурков, видимо, прошло незаметно. Они и ухом не повели. Я слышала, как они пошли дальше.
Я не то чтобы расслабилась, но дышать стало легче. Впрочем, в мозгах не утихала паника: я теперь одна, по-настоящему одна. Наши с Жуком отношения, наше общее приключение — все это длилось каких-то три дня, а мне казалось, что мы всю жизнь вместе. За эти несколько дней мы пережили столько, сколько другие переживают за весь свой век. Более того, я привыкла полагаться на него — ведь, чего там скрывать, с того самого момента, как мы пустились в бега, именно он обдумывал ситуацию и принимал решения. А теперь мне придется жить своей головой.
Я медленно села, по-прежнему стараясь не шуметь. Эта парочка с палкой, может, уже далеко, но кто же поручится, что за ними не придут другие? Я знала — сейчас я в безопасном месте, или в относительно безопасном. Здесь можно пережидать, сколько потребуется. Только чего пережидать-то? Жук уже не вернется.
Я попыталась представить: а как бы он хотел, чтобы я поступила? Только вот стоило его представить, и я видела одно: драка, руки и ноги, мелькающие в воздухе. Я видела, как его хватают, швыряют на землю, я видела его, избитого, скорчившегося в углу тюремной камеры. Мне не хотелось думать о нем так — хотелось видеть, как он шагает по бесконечным полям, хотелось видеть его рядом со мной, кожа к коже, — но Жук израненный, Жук пойманный и заточенный снова и снова вставал у меня перед глазами. Нет уж, если я здесь останусь, у меня съедет крыша. Надо двигать отсюда, двигаться дальше.
Чтобы его не подвести, я должна продолжать наш общий путь. Он говорил о Вестоне как о каком-то Священном Граале. Он верил в него — верил, что там оба мы будем счастливы. А раз он верил, то и я должна. Пойду дальше, уцеплюсь за надежду, что там мы еще встретимся. Он уж как-нибудь поймет, где я, и мы там обязательно встретимся. Как это произойдет, я не имела понятия, а вот когда, знала точно: раньше пятнадцатого числа; мы увидимся перед тем, как все будет кончено.
Я дождалась, когда стихли все звуки, кроме гула дорожного движения — никаких шагов, никаких низких голосов, никаких вертолетов или собачьего лая. Усталость и отчаяние отступили, мне опять не сиделось на месте. Я уже не могла дождаться того момента, когда вылезу из кустов, пыталась вообразить, каково это будет — выползти в пустой темный парк. Одна часть моего существа кричала — поскорее, другая — тряслась от страха.
Я поползла вперед на четвереньках, осторожно раздвигая листья лбом, стараясь не думать про то, что на эти кусты многие годы писали все здешние собаки. Темень стояла почти непроглядная; горка и качели на детской площадке казались какими-то призраками на краю лужайки. Никого, но я все же помедлила немного. Грустно было покидать наше убежище — последнее место, где мы еще были рядом. Мне это кажется или его едкий запах еще остался на листьях?
— Пока, Жучила, — проговорила я, не раскрывая губ. — Увидимся в Вестоне.
24
Я как можно быстрее зашагала по дорожке к центру города. Вглядывалась в темноту перед собой, не таится ли там опасность. Даже не заметила, что по мокрой траве кто-то идет, а когда заметила, было уже поздно.
— Ой! Тут тебя только ленивый не ищет. В том числе и мой папенька, — прозвучал голос слева от меня. Девчоночий голос с интонацией, какую слышишь только по телику — у всяких дурищ из сериалов. Я встала как вкопанная и развернулась в ту сторону.
— И что?
Покажи, что ты не из слабаков, не выказывай страха. Теперь я их видела — из темноты шагнули три девчонки. Примерно моего возраста, и одеты так же — джинсы, «кенгурушки».
— И заработает сверхурочных будь здоров. Надо будет на этой неделе стрясти с него пару лишних фунтов.
Обе ее приятельницы рассмеялись. Две девчонки с проколотыми носами и колечками в губе. Подошли поближе, смерили меня взглядом.
Случись это раньше, я бы, наверное, попыталась удрать или, может, сгорбилась бы и уставилась в землю, но сейчас я и не сморгнула — смотрела на них в упор, и все. Понятное дело, тут же всплыли их числа. У всех было впереди по шестьдесят — семьдесят лет, так что пирсинг — это лишь знак подросткового бунта против сытой жизни, этих девчонок ждет комфортная жизнь и, наверное, по мужу и два целых четыре десятых ребенка на каждую.
— А ты не похожа на террористку, — снова заговорила первая. — Ты правда взорвала эту бомбу?
— Конечно нет.
— Чего же тогда скрываешься?
— Копов не люблю. Прости, без обид, — добавила я, вспомнив про ее папашу.
— Какие там обиды. — Она почти что улыбнулась. — Но ты сбежала же после взрыва.
— Ну да, так уж вышло, сама понимаешь.
— Не понимаю. Как вышло?
Сил на вранье у меня не осталось.
— Да так… в общем… я почувствовала, что случится беда.
— Она и случилась.
— Ага.
— Ты, что ли, часто чувствуешь, что должно случиться?
— Ну, вроде того.
— Так, выходит, ты знаешь, заложим мы тебя или нет?
Я помолчала. Не собираюсь я ничего у них вымаливать.
— Вроде как не заложите, — сказала я ровным голосом.
— А чего бы и нет?
— Не похожи вы как-то на падл.
Это был комплимент, рассчитанный на то, чтобы подольститься. И он сработал.
— Да, я не падла. Тут ты права. — Пауза. — Только если ты пойдешь в эту сторону, через пять минут тебя сцапают. Через центр тебе не пройти. Там слишком людно. Да и куда ты, кстати, намылилась?
— Мне вообще-то к западу, в сторону Бристоля.
Говорить про Вестон не хотелось: это только наш секрет, мой и Жука.
— Автобусом?
— Пешком.
— Пешком? Ни фига себе! Голодная?
Питались мы в последние дни так странно, что я уже и сама не понимала, голодна я или нет. Потом припомнила: после завтрака я ничего, по сути, и не ела, а с завтрака прошло лет сто.
— Есть немного.
— Ладно, у меня мысль. Давай проберемся по задворкам к моему дому.
Подруги посмотрели на нее как на ненормальную.
— Слушай, по-моему, это не самая хорошая идея, — наконец произнесла одна из них.
— Заткнись, идея просто отличная. Уж там-то точно не станут искать.
— А если станут? Мало тебе не будет.
— Да не станут. Все будет клево. — Она оборвала разговор, резко развернувшись и зашагав назад через лужайку. — Догоняй! — прошипела она.
Я двинула следом, две ее приятельницы шли за мной. Я так и не поняла, можно ли ей доверять; впрочем, особого выбора у меня не было. Шагали мы быстро, в полном молчании. Она вела нас по каким-то задворкам и закоулкам, между заборами и игровыми площадками. Потом вдруг остановилась, подождала, пока мы нагоним.
— Пойду разведаю, что там и как. А вы ждите. — Свернула за угол и исчезла. Мы остались втроем, сказать друг другу нам было решительно нечего. Девчонки явно относились ко мне с опаской, а я так устала, что мне было на них наплевать.
— Порядок, — сказала, возвращаясь, первая. — Папа еще не вернулся, а мама приклеилась к телику. Пошли с заднего хода.
Приятельницы ее переглянулись.
— Бритни, ты, похоже, с дерева упала. Мы по домам.
— Бросаете меня? — Девицы кивнули. — Ладно, дело ваше, только слушайте сюда. Никому ни слова. То есть вообще никому.
— Это-то понятно.
— Ладно, завтра увидимся.
— Давай.
Они зашагали прочь.
— Им можно доверять? — спросила я.
— А то, они люди надежные. А кроме того, знают: проболтаются — я их урою. Так что у них пороху не хватит. Вперед.
Мы обогнули угол дома и вошли через заднюю дверь, пробрались через кухню, поднялись наверх. На дверях спальни висела табличка — рамочка из роз, а в середине слова: «Комната Бритни». Ниже имелась свежая приписка: череп и перекрещенные кости и крупная надпись: «Не соваться». Внутри стены были выкрашены в темно-красный цвет и густо увешаны плакатами и вырезками из журналов — Курт Кобейн, «Фу файтерс», «Гэллоуз». На кровати лежали груды подушек и не то одеяло, не то покрывало, черное, пушистое. В принципе довольно клевая комната. Я вспомнила свою последнюю комнату, у Карен, свои немногочисленные вещички, которые истребила.
— Хочешь — садись на кровать, хочешь — на бин-бег.
Я неловко примостилась на краешке кровати. Бритни села рядом.
— Ну? — сказала она. — Я — Бритни, а ты… Джемма?
— Джем, — ответила я.
Вот теперь, когда мы оказались в ее комнате, понт с нее маленько слетел. Собственно, было видно, что она нервничает, а значит, тот фасад, которым она ко мне повернулась в парке, был всего лишь фасадом. А на деле она трусит не меньше любой другой. Мы просидели в молчании целую вечность, а потом она поставила какую-то музыку и пошла раздобыть еды, а я осталась одна.
Сидела, осматривалась. Клевая комната. Кроме всех этих плакатов, был там настоящий туалетный столик с косметикой и коробочками для всяких побрякушек, а еще — куча фотографий в рамочках: родственники, домашние животные. На парочке фотографий Бритни была с мальчишкой, явно младше нее, — на одной у него были густые кудряшки, а на другой он оказался совсем лысым, только улыбка осталась той же, от уха до уха. Выходит, у нее где-то есть еще и брат?
После нескольких дней на свежем воздухе в комнате с центральным отоплением оказалось нечем дышать. Я начала потеть и сообразила, что несет от меня будь здоров. Сняла зеленую куртку, но сильно уютнее не стало. Стянула «кенгурушку», положила ее на куртку сверху. Теперь они лежали одинокой кучкой на ковре — то еще безобразие. Грязнущие — будьте-нате; впрочем (я посмотрела вниз) джинсы и кроссовки не лучше. Нельзя сказать, чтобы в комнате у Бритни было так уж чисто, но я все равно почувствовала себя не на месте, как кусок дерьма на ковре.
Бритни вернулась с большой пиццей на тарелке, бутылкой кока-колы и стаканами. Запах пищи одновременно пробудил и голод, и тошноту. Она протянула мне тарелку:
— Простая, только сыр и помидоры, ничего?
— Да нормально.
Я взяла кусок, все еще не решив, стоит мне есть или нет. Бритни уже жевала, поглядывая на меня и в то же время стараясь не поглядывать. Я откусила маленький кусочек, медленно разжевала, проглотила. Вроде ничего, скользнул в желудок, да там и остался, тогда я доела свой ломоть и потянулась за вторым. Так мы и сидели, жевали и пили. Просто сюр какой-то. Вроде бы подростки как подростки — сидят у себя в комнате, лопают пиццу, запивают кока-колой. Вот только мы не хихикали, не болтали про мальчишек и про косметику. Мы сидели, остро ощущая установившееся молчание, подыскивая, что бы сказать.
Где-то на самом донышке моих мыслей оставался страх, что все это может быть западней. И тогда я спросила ее напрямик:
— Зачем ты это делаешь? С какой радости мне помогаешь?
Она положила свой кусок на тарелку:
— Так я в жизни не общалась со знаменитостями. Ну, если не считать этой актрисы из «Истэндерс», которая пару лет назад приезжала зажигать рождественскую елку; только она стерва.
— Знаменитость? — повторила я. — Ты это о чем?
— Ну, может, ты не знаменитость. Но про тебя все знают. Весь город только о тебе и говорит. Да и вся страна. В Интернете о тебе ходят всякие сплетни, вывешивают фотографии, рассказывают, что якобы видели тебя в наших краях, кстати, довольно многие. Вот я и подумала, что ты, наверное, тут объявишься. «Главный свидетель» — вот кто ты такая.
— Я обычная девчонка. Я ничего не сделала.
— Да, но они-то этого не знают, верно? Может, ты ничего и не сделала, зато что-то видела. Можешь выступить свидетелем. — Бритни откусила еще кусок пиццы. — А ты действительно что-то видела?
Я вернулась мыслями в тот день. Сейчас казалось, это было год назад. До того, как мы угоняли машины, часами шли по бездорожью, спали в лесу, до того, как отыскали этот коровник…
— Эй, ты чего? У тебя лицо стало странного цвета.
Похоже, тепло, пища и усталость сделали свое дело: комната поплыла у меня перед глазами.
— Голова закружилась.
Бритни вскочила с кровати, взяла мою тарелку.
— Давай приляг. Сейчас пройдет.
Я легла, но стало только хуже. Я не успела встать и дойти до туалета — меня вырвало пиццей и кока-колой, прямо на ее пушистое черное покрывало. Она пришла в ужас — я, честно говоря, тоже. Она проявила ко мне доброту, которой я ну никак не ждала, а я взяла и перепачкала ей комнату. Я села.
— Прости. Прости, пожалуйста, — пробормотала я. Блин, понятно, почему меня никогда никуда не приглашают.
— Да ничего, сейчас разберемся. — Бритни выскочила из комнаты, я же встала и распахнула окно, чтобы выветрился запах. Прислонилась к оконной раме, втянула студеный ночной воздух. Бритни вернулась с ведром и тряпкой, я забрала у нее тряпку, намочила и стала вытирать блевотину с искусственного меха. Безнадежное занятие.
— Слушай, давай ты сходишь в душ, а я пока тут приберу. Насчет шума не заморачивайся, мама решит, это я моюсь.
Она показала мне, где у них ванна, пустила воду.
— Погоди, сейчас принесу тебе что-нибудь чистое. — Она исчезла и скоро вернулась со стопкой чистых, проглаженных шмоток, а еще с большим пухлым полотенцем. — Только давай недолго. Мамина передача закончится через десять минут.
Бритни опять испарилась, я заперла дверь. Ванная постепенно заполнялась паром. Я провела мочалкой по зеркалу над раковиной. Из зеркала на меня кто-то смотрел, но я не узнавала эту девчонку. Почти лысая, под глазами огромные круги, на вид лет двадцать, а то и все двадцать пять, футболка перемазана блевотиной. Я отвернулась, скинула с себя грязное, шагнула в душ.
По телу потекли ласковые теплые струйки. Я вдохнула пар, подставила под воду лицо. Вслепую нашарила ближайшую бутылку с шампунем, выдавила, взбила пену на стриженой голове, потом по всему телу. Комки пены скатывались по коже, оседали в поддоне, и я чувствовала, что становлюсь все чище. Я потерла под мышками, между ног, и тут вдруг подумала: «Я ведь смываю его» — и мне стало грустно. Последние сутки я носила на себе лапах Жука — на коже, внутри. А теперь он по спирали утекал в водосток.
Я выключила воду, шагнула на мокрый пол. Обмоталась чистым полотенцем, нагнулась, концом вытерла голову.
В дверь негромко стукнули.
— Ты там как? — прошептала Бритни.
Я открыла задвижку, приотворила дверь. Мы неожиданно оказались лицом к лицу и обе чуть-чуть отскочили.
— Сейчас иду, — прошептала я.
Закрыла дверь, быстренько вытерлась, оделась. Шмотки были что надо — именно то, что я и ношу. Чуть великоваты, но несильно. Я собрала свои грязные вещи, подхватила полотенце и на цыпочках пошла по коридору в комнату Бритни.
Она, как могла, навела порядок, но след от блевотины все равно остался.
— Прости, — сказала я еще раз.
— А, ерунда. Тебе лучше?
— Ага.
— Я вот подумала: лучше всего тебе будет отоспаться тут немного, а с рассветом двигать дальше.
Я уставилась на нее. Она что, совсем тронутая? Или просто удерживает меня тут до возвращения папочки?
— Нет, мне нужно идти.
— Ты же ничего не увидишь. А так двинешь пораньше — за пару часов до того, как все встанут.
Она была права, но мне не хватало воображения представить, что я проведу эту ночь в доме у копа.
— А сюда никто не придет? — спросила я.
Она улыбнулась.
Читать бесплатно другие книги:
