Сновидения Робертс Нора
– И ты спрашиваешь себя зачем? Просто чтобы освободиться от надоевшего груза? Или подвернулся, в их представлении, шанс его спасти? А может, они отправили его за тридевять земель, потому что он не помогал молоденьким девочкам, а убивал их?
– Именно эти вопросы я себе и задаю. У него-то как раз времени было хоть отбавляй.
– Верно. Ведь надо заманить, убить, построить перегородки – все это требует времени.
– Да, а где его взять человеку с переполненным рабочим графиком, с кучей дел? А у него времени навалом. Чем его занять? Допустим, ты шатаешься по округе и видишь, куда направляются девочки типа Шелби, когда не находятся в приюте.
– И он начинает их выслеживать? Впадает в охотничий азарт? – предположил Рорк.
– Может быть. И еще одно – зависть. Иногда убивают из зависти к тому, на что сам не способен. Допустим, ты Монтклер Джонс, и ты знаешь, чем они занимаются, эти девочки, и предположим, ты даешь им понять, что тебе все известно, но ты не против. Они начинают тебе доверять – дескать, будем вместе облапошивать этих святош.
– Но зачем убивать?
– Не знаю. Может, вмешался какой-то психологический фактор. Переезд на новое место, новые возможности творить добро в более широком масштабе, начать новую жизнь. Но брат с сестрой дают ему понять со всей определенностью: мы не можем растрачивать эту свалившуюся на нас манну небесную. Это его бесит. Ему, стало быть, теперь придется вкалывать? Выполнять реальные обязанности, а они не будут давать ему спуску? А кто в этом виноват?
– Подопечные.
– Он мог так решить. А тут эти девицы – шныряют вокруг, делают что хотят, а он должен по струнке ходить?
– К вопросу о зависти.
– Да. Значит, этому надо положить конец. Разделаться с этими девками, – сказала Ева, все еще сомневаясь. – Понимаешь, не верю я в такие совпадения – выбор времени, связь между фигурантами. Все должно сойтись в одной точке. Если ключ к разгадке в Шелби, то не исключено, что загадка – это он. Совмести их – и все встанет на свои места.
– Тебя ждет трудный день.
Она вздернула голову.
– Неужели?
– Ты же захочешь проконсультироваться с Мирой, ведь пока ты ей будешь все рассказывать, заодно и версия отшлифуется. И ты захочешь поговорить с обоими Джонсами – но по отдельности. Еще ты рассчитываешь получить от Себастьяна координаты этой Делонны, в противном случае ты насядешь на меня, чтобы я нашел его логово, чтобы ты могла его поприжать. А еще есть у меня подозрение, что ты непременно позвонишь в Африку.
Рорк встал, подошел и положил руки ей на плечи.
– Все мои встречи меркнут перед твоими.
– У меня никаких встреч нет, – возразила она. – Это беседы, допросы, консультации. А встречи – это для тех, кто костюмы носит. – Она подергала его за галстук.
– Ты хоть костюм и не носишь, лейтенант, но сути это не меняет, да еще и жетон у тебя есть.
– Оскорбляя меня почти сразу после бурного секса, ты рискуешь в обозримом будущем остаться без секса вообще.
Он притянул ее к себе и впился поцелуем.
– А я считаю, шансы у меня неплохие, – объявил он, легонько ее ущипнув, прежде чем выпустить из объятий.
Да уж, мысленно призналась Ева, очень даже неплохие.
Она сдернула пальто со стойки перил, накинула на себя и вышла на щиплющий уши утренний мороз. Уже в машине, со встроенного компьютера, она вышла на связь с доктором Мирой, в который раз думая о том, что, выбери Рорк другую дорогу, из него вышел бы превосходный полицейский.
– Ева! Ты сегодня рано.
– Да, дел невпроворот. Я очень надеюсь, что вы сумеете выкроить для меня минутку. Есть кое-какие соображения насчет этих Джонсов, мне хотелось с вами поделиться. Послушать, что вы скажете.
– Если тебе удобно, приезжай прямо сейчас ко мне домой, у меня еще час времени.
– Ой, нет, я не посягаю на ваше свободное время.
– Не проблема. Я все равно собиралась просматривать информацию, что ты переслала.
– Тогда еду. Спасибо! – Она отключилась, связалась с Пибоди, а сама уже выводила машину из ворот. – Я сейчас заскочу ненадолго к Мире – нужна консультация. Потом надо еще разок побеседовать с двумя Джонсами. С каждым по отдельности!
– Хочешь, чтобы я тоже подъехала?
– Нет. Договорись, чтобы сестрица явилась к нам. Разговаривай любезно, но твердо. А потом примемся за братца. Пока я у Миры, свяжись с Овусу в Зимбабве. Мне надо…
– Я буду говорить с Африкой?! Вот это да!
– Я рада, что помогла начать твой день с такого сюрприза. Узнай, удалось ли ей переговорить со своими насчет младшего Джонса. И спроси, не может ли она – если еще этого не сделала – поузнавать, что он был за человек такой. Устраивался ли он на работу? Как работал? И вытащи из нее все подробности этого инцидента со львом. Было бы хорошо, если бы она разыскала у кого-нибудь его тогдашнюю фотографию.
– Я прямо сгораю от нетерпения. Сейчас накинусь, как гиена. Нет, не гиена – они, говорят, подлые и вообще безумные. Как обезьяна ревун.
– Реветь не надо, а вот получить ясное представление о том, чем он там занимался и как себя проявлял, будет полезно. Мне нужны подробности, которые я могла бы использовать в разговоре с братом и сестрой.
– Вызнаю все, что есть. А ты потом посвятишь меня в детали, касающиеся этого Себастьяна. Не верится, что Мейвис была знакома…
– В материалах дела все основное есть. Деталями займемся позднее. Ты, главное, добудь мне информацию из Африки.
Ева отключилась и начала поиски места для парковки.
Полтора квартала до нужного адреса она преодолела быстрым шагом. Руки и щеки мерзли на морозе. Для школьников еще рановато, заметила она, а вот домашний персонал уже пошел. Няньки, горничные, кухарки вываливались из автобусов, выходили из метро, спешили по тротуарам навстречу очередному рабочему дню.
Собачники – или те, кого они для этого наняли, – выгуливали собак всех мастей и пород. Пахло свежим хлебом, жареными каштанами, кофе, сладкой выпечкой.
Неплохой домик, подумала Ева, подходя к входной двери. Она еще не успела нажать кнопку звонка, а дверь уже распахнулась.
Как всегда, когда она видела добрые, мечтательные глаза Денниса Миры, ее сердце слегка екало. Что-то в нем такое есть, подумала она. Эти его вязаные кофты, растрепанные волосы, смущенная улыбка…
– Ева! Входи скорее, замерзла же! – Он взял ее за руку и втянул в дом. – А перчатки где? Руки ледяные! Чарли! Найди Еве какие-нибудь перчатки!
– Нет, не надо, у меня есть. Я просто забыла…
– И шапку! В такой холод без шапки нельзя! – с укором произнес он. – Она тепло держит. – Он подмигнул. – Мозгам не дает коченеть. Разве человек способен соображать, когда у него мозг стынет?
Из всех, кого Ева знала, Деннис был единственным, кого ей сразу хотелось обнять. Просто прижаться к нему, положить голову на его покатое плечо и… так постоять.
– Садись к огню, – предложил он, подталкивая ее к камину. Сверкающая всеми огнями елка и семейные фотографии придавали гостиной очень уютный, домашний вид. – Я сделаю тебе горячий шоколад. Мигом согреешься.
– Горячий шоколад? – оживилась она. – Правда, что ли?
– Мой секретный рецепт, самый лучший. Чарли тебе подтвердит.
– Потрясающе вкусно, – поддакнула Шарлотта. Она была в своем репертуаре – в бледно-голубом костюме и сапогах на высоком каблуке цвета «сапфир-металлик». – Деннис, мы обе выпьем. – Потом она потянула за обтрепанный рукав его кофты. – Я разве этот свитер не отнесла в ящик для бедных?
– А разве отнесла? – Он улыбнулся в своей рассеянной манере. – Как странно… Пойду заварю шоколад. А куда я, интересно, дел…
– Первый шкафчик слева от плиты, вторая полка.
– Ну да, конечно.
Он вышел, шаркая тапочками.
– Не могу заставить его расстаться с этим свитером. Он скоро на нем истлеет.
– Он ему идет.
Мира улыбнулась.
– Идет, правда? Присядь и выкладывай, что у тебя.
Ева села поближе к потрескивающему огню, чтобы поговорить об убийстве.
16
Доктор Мира слушала, внимательно впитывая каждое слово, как делала всегда, даже когда Ева чувствовала потребность встать и ходить кругами по комнате, излагая свою версию, так, словно ей лучше думалось на ногах.
– Я никоим образом не хочу сказать, что все так гладенько укладывается в одну версию, – в заключение признала она. – «Ура, мы переезжаем! Слушай, братишка, отправляйся-ка ты в Африку проповедовать слово Божье». А между двумя этими событиями двенадцать девочек топят в ванне в старом здании, заворачивают в пленку и прячут за перегородкой. Но это не может быть не взаимосвязано.
– А история психического заболевания матери и ее последующее самоубийство, когда младший сын еще жил с родителями?
– Он никогда не жил самостоятельно.
– Да, зависимость налицо. Врожденная либо воспитанная. Ты смотришь на ванну – в такой умерла твоя мать. А теперь в ней умрут эти девки.
– И все чистенько, аккуратненько.
– Ложная символика. Мать покончила с собой, а тут – насильственная смерть. Мать себя порезала – в воде была кровь. А девчонок он топил, и, если верить патологоанатомам, крови не было.
– Убийца мог вскрыть им вены. По костям этого не увидишь. И ужасно раздражает, что нет возможности просто взглянуть на тело и все увидеть.
– Еще бы. Давай попробуем зайти с другого бока. По-твоему, этот Себастьян – судя по тому, что ты мне прислала, очаровательный персонаж, – может быть причастен?
– Очень возможно, что без его участия не обошлось, но я пока не разобралась, в чем именно оно заключалось. Сначала моя интуиция сказала мне, что он вообще должен быть главным подозреваемым, и неважно, что на его счет думает Мейвис, потому что это мнение сложилось у нее, когда она была девчонкой, он – тем человеком, что избавил ее от голода и неприкаянности.
Она сунула руки в карманы.
– Но когда с ним говоришь, видишь, что он не кривит душой, хотя это, конечно, весьма специфическая честность, с душком. И что у него есть свои принципы – опять-таки, извращенные, но принципы, так что он просто не способен сделать то, что сотворили с этими девочками. А в следующую минуту вспоминаешь, что он живет и кормится за счет мошенничества. То есть он не просто лжец, а очень хороший актер. Поэтому его исключать нельзя, хотя бы в качестве соучастника.
– Ты считаешь, он действительно на это способен, или подсознательно отказываешься смириться с тем, что вероятный убийца может лежать в могиле и, следовательно, быть недоступным для правосудия?
– Скорее ближе ко второму. – Ева опять села. – Только… – Она замолчала, когда Деннис вернулся с подносом, на котором стояли чашки, вазочка со взбитыми сливками и пузатый белый кувшин.
– Ну вот. Не буду вам мешать. Сейчас налью вам – и считайте, меня уже нет.
– Присядь и попей с нами, – возразила жена и продолжила разговор: – Для старших братьев и сестер весьма характерно испытывать чувство ответственности за младшего, особенно если тот не оправдывает ожиданий. Они выросли у родителей, которые и свою жизнь, и работу основывали на вере и добрых делах и посвятили себя тому, чтобы с помощью этих добрых дел обратить в свою веру новых людей. Они просто не могли не распространять эти принципы и на младшего брата.
Ева поерзала, закинула нога на ногу.
– Особенно после смерти матери, самоубийства, которое шло вразрез с их убеждениями. Самоубийство близкого человека не проходит бесследно для тех, кто остался жить, а младший братишка тогда вообще был еще подростком.
– Оно повергает тех, кто рядом, в смятение.
– После самоубийства родные часто испытывают гнев и чувство вины. И еще им кажется, что их бросили.
– Через год отец отправился в миссионерскую поездку, оставив младшего сына на старших детей. И выходит, вся ответственность легла на них, согласна? Так это должно было выглядеть. Отныне за него отвечают старшие дети. Их долг – о нем позаботиться.
– Да, они реально должны были заменить ему родителей. В то же время их должно было напрягать, что братишка ни на что не годен, что он отказывается или не проявляет интереса к тому, чтобы взять на себя часть обязанностей, заняться делом. Никто не раздражает нас так, как родной брат или сестра, делающие что-то не так. При этом сам ты можешь его ругать, но от критики со стороны посторонних будешь всячески защищать, это обычное дело.
– К работе этот Монти был хронически не приспособлен. Иными словами, от него были одни убытки, – проговорила Ева и с изумлением воззрилась на поданную Деннисом чашку – с пышной белой шапкой взбитых сливок, сбрызнутой щепоткой шоколадной крошки. – Спасибо. Ничего себе!
– Тебе понравится, – сказал он, протягивая ложечку.
– Насколько можно судить по твоему рассказу – да, – согласилась Шарлотта. – Он ставил под угрозу дело их жизни – ведь так они понимали свою работу. Очень может быть, что они подыскали ему эту должность в Африке, чтобы хоть каким-то образом привлечь к общему делу, а заодно убрать с глаз долой, пока на новом месте все не наладится.
– А не мог он сломаться? – спросила Ева. – Вдруг они ему поставили ультиматум? Дескать, или ты делаешь свою часть работы, или мы тебя отсылаем.
– О нем так мало известно. В медицинской карте – самые общие формулировки, да и тех маловато. Факт его лечения от депрессии говорит о том, что проблемы у него были, что он, безусловно, страдал от комплексов, поскольку не достиг того, что удалось брату с сестрой, от повышенной тревожности и, как я уже сказала, от чувства сиротства. Но его лечащий врач уже умер, а само лечение прекратилось пятнадцать лет назад за смертью пациента.
– По сравнению с братом и сестрой он был намного более замкнут. Слушайте, а это, вообще говоря, не вредно? – Ева опять погрузила ложку в холодные сливки и теплый, густой шоколад.
– В этом доме – нет, – просиял Деннис.
– Пальчики оближешь! Извините, – повернулась она к Мире. – Я хочу сказать, будучи таким замкнутым, имея мало возможности общаться со сверстниками – в отличие от других членов семьи, которые учились не только на дому, но и в учебных заведениях, а потом работали и занимались миссионерством, – не слишком ли сложно ему было бы адаптироваться к жизни в отрыве от семьи? Мать кончает самоубийством, отец уезжает миссионером, бросает его на попечение старших. Они получили по небольшой, но все же приличной доле от продажи фамильного дома, что-то вроде наследства при живом отце. Но младшему еще досталось, так сказать, пособие – мать завещала. Не одной суммой, как у старших, а ежемесячными выплатами.
– Что свидетельствует о том, что родители, вместе либо по отдельности, решили, что он не сможет или не станет должным образом распоряжаться одной крупной суммой и нуждается в руководстве. И конечно, это могло вызывать у него протест. Беспокойство в том или ином виде. Депрессию. Он и впал и в депрессию, и в беспокойство, его стали лечить, и все это время он продолжает чувствовать свою зависимость от родителей, только их роль теперь выполняют брат с сестрой. Поскольку идти ему некуда, они привлекают его к тому, чем занимаются сами. А он, судя по всему, ничего не умеет, и никаких амбиций у него нет.
– Кажется, ниточки начинают связываться, – заметил Деннис, попивая свой шоколад. Мира кивнула.
– Вот именно. Ты хочешь знать, жизнеспособна ли эта версия? Давай рассуждать. Перед нами молодой человек без определенных занятий, зато с целым букетом психологических проблем. Проблем, возникших, вероятнее всего, вследствие его изоляции от сверстников – ни детского сада, ни школы, где существуют разные точки зрения и разные убеждения… Молодой человек, не обладающий талантами брата и сестер, их целеустремленностью и даже, можно сказать, призванием. Возможно ли такое, что он до того запутался, погряз в своих комплексах, что для психологического надлома ему оказалось достаточно одного факта переезда из старого здания в другое, причем выбора ему никто не оставил? Тем более что старое здание он наверняка воспринимал как свой дом, поскольку родительского дома его лишили?
– Да, примерно так я себе это и представляю.
– Что ж, отвечаю: вполне возможно. А способ, который он избрал? Утопление, да еще в доме, ставшем ему родным? Это можно воспринимать как протест против устоев, в которых его растили. Или, наоборот, – как попытку их принять, в такой вот жуткой форме.
– То есть либо ритуал крещения, либо протест против навязываемых родней принципов, либо попытка доказать, что он может стать для них реальным соратником.
– Да. – Мира потягивала шоколад через бугорок взбитых сливок. – Ты, конечно, склоняешься к первой версии. Ты предпочла бы, чтобы он руководствовался злым умыслом. Но при данном раскладе, если в конечном счете все сойдется, я бы скорее склонилась ко второй.
– Почему?
– Он представляется мне печальной личностью, этот твой трагический и обреченный подозреваемый. Сама посуди: вся его жизнь – сплошные ограничения: младшего обычно слишком долго нянчат, держат под крылом. Если Джонсов воспитывали в традиционном духе – причем я подозреваю, что это было довольно строгое, суровое воспитание, – то на мать изо дня в день ложилась большая, чем принято думать, нагрузка, что и для нее тоже было испытанием. Она, вероятнее всего, была слишком привязана к своему младшенькому, и его взросление повергало ее в отчаяние.
– То есть он у вас вызывает жалость, даже если он убил этих девочек.
– Мне он представляется человеком, не получавшим того, в чем нуждался, – я говорю об эмоциональной, психологической стороне дела. – Она выпрямилась, подумала. – Старшие ближе друг к другу по возрасту. Потом следует большой перерыв и поздний ребенок. Очень возможно, что мать цеплялась за этого последнего ребенка, не давала ему расправить крылья.
– Оставайся со мной? Мне необходимо, чтобы ты был при мне?
– Да. А он уже подросток, – продолжала Мира. – Его естественное желание – взбунтоваться, оторваться от материнского подола, испытать что-то новое. Даже в здоровой семье этот период бывает сложным.
– И может быть, он даже предпринял какую-то попытку немного оторваться, – рассуждала Ева. – И тут мать, у которой уже имелись проявления психической неустойчивости, опускает руки и решает свести счеты с жизнью.
– А он тогда начинает винить себя. Будь он хорошим сыном, может, она по сей день была бы жива? И опять дает о себе знать строгое традиционное воспитание, – подчеркнула Мира. – Мама согрешила, ступила на ложный путь. А может, это он толкнул ее на этот грех? И я вот думаю: а что, если лечение лишь усугубило его состояние, ведь и он, и мать лечились у одного и того же врача?
– И матери оно не помогло.
– Признаки суицидальных наклонностей может и отличный психотерапевт проглядеть. Вот что, поизучаю-ка я историю этого конкретного доктора, это поможет составить более ясную картину. Но если коротко, мой ответ – да, он годится на роль подозреваемого. А насчет Себастьяна смогу что-то сказать, когда узнаю о нем побольше.
– Я пришлю вам, что у меня есть. Если девочек убил Монтклер Джонс, его брат с сестрой должны были об этом знать.
– Учитывая, в каком тесном контакте протекала их жизнь? Да, я тоже сказала бы, что такая вероятность очень велика.
– Значит, буду копать в этом направлении. Спасибо. Мне пора.
– Шоколад-то допей! – напомнил Деннис. – Я сейчас. – Он вышел своей шаркающей походкой.
– Как у вас тут спокойно! – проговорила Ева.
– Ну, у нас тут свои заморочки.
– Это в любом доме есть. Но в вашем доме спокойствие какое-то глубинное, естественное. Причем этот покой не связан с какими бы то ни было ограничениями. Мне вот кажется, что в доме Джонсов как раз порядок был насильно насаждаемым, при всех их добрых намерениях – а мне кажется, что родители не были фанатиками, не грозили своим детям геенной огненной и все такое. Их жизнь строилась вокруг конкретных убеждений и маминых проблем, и дети воспитывались соответственно, фактически без какого-либо шанса на самостоятельную жизнь, на жизнь в отрыве от семьи. Бывает, благодаря такому воспитанию вырастают по-настоящему любящие, добропорядочные, бескорыстные люди, а бывает и наоборот.
– Растить детей – это всегда очень индивидуально. И рискованно. Ты ведь стараешься изо всех сил, а что получится…
– Иногда результат негативный, я такого много навидалась. А бывает и обратный эффект, когда у самых никчемных родителей вырастают распрекрасные дети. Это все дело случая. Ну что… – Ева поднялась, – спасибо, что уделили время. А напиток действительно божественный. Деннис мог бы открыть лавочку и продавать только этот свой шоколад. Озолотился бы!
– Ему нравится варить его для своих. И слава богу, что не слишком часто, не то я каждый раз за зиму набирала бы фунтов по пятьдесят.
– Передайте ему от меня большое спасибо, – сказала Ева, надевая пальто. – И я еще…
Она умолкла, так как в комнату снова вошел Деннис, неся в руках пару красных шерстяных перчаток и ярко-синюю лыжную шапочку.
– На вот, держи, – сказал он. – Надевай!
– Ну что вы… Мне правда…
– Нельзя расхаживать с голыми руками! – продолжал он, надевая на нее перчатки, как на маленькую. – А голова? Тебе же надо сохранить мозги в работоспособном состоянии? – Он надел на нее и шапку, поправил. – Ну вот. Так-то лучше.
Ева ничего не ответила. Лишилась дара речи. Деннис лишь улыбнулся.
– Я тоже без конца теряю перчатки. Надо намекнуть производителям, чтобы маячок в них ставили.
– Спасибо, – наконец выдавила Ева. – Я верну.
– Нет, нет, об этом не беспокойся. В этом доме дети вечно забывают то перчатки, то шапку, то шарф – да что угодно. У нас их целая коробка набралась, скажи, Чарли?
– Да, точно.
– Оставь себе, – сказал Деннис, провожая ее к дверям. – И мерзнуть больше не будешь.
– Ладно. Да, если не увидимся – с Рождеством!
– С Рождеством? – не понял он, но потом заулыбался. – Действительно, ведь Рождество на носу. Я что-то совсем потерял счет времени.
– Да я тоже.
Переполняемая эмоциями, Ева спустилась с крыльца и вышла на тротуар. Взглянула на свои руки в перчатках. Рорк бесконечное количество раз дарил ей перчаки – по той же самой причине, что и Деннис. Красивые, элегантные, теплые, из мягчайшей кожи, которые она очень быстро рвала или теряла. Но сейчас она поклялась, что ни за что не потеряет эти дурацкие красные перчатки.
К машине она подошла с теплыми руками – и, можно надеяться, с незастывшими мозгами.
Войдя в гудящий рабочий зал, Ева уловила запахи рафинированного сахара, дрожжей и масла и только потом увидела Надин Ферст. Понятно, подумала Ева, пончики. Любимое лакомство полицейских. Никто не знает об этом лучше журналистки высочайшего класса и популярного писатели, автора многих бестселлеров Ферст.
Скрестив стройные ноги и примостив свой тренированный зад на краешке стола Бакстера, Надин дружелюбно болтала с Трухартом и на глазах у Евы непринужденно вытерла каплю джема с уголка его рта. А потом слизнула его с пальца, заставив юное, красивое лицо Бакстера зардеться.
– Жалкое зрелище! – произнесла Ева достаточно громко, чтобы перекрыть гвалт. – Просто жалкие ничтожные люди. Вы все до единого.
– Они еще теплые! – Дженкинсон проглотил последний кусочек пончика.
О’кей, теплые пончики – это низкая провокация, но все равно…
– Санчес, у тебя на рубашке крошки. Рейнеке, ради бога, вытри с щек этот крем.
– Баварский, – сытым голосом похвалился он.
– Пибоди!
Только что откусившая большой кусок пончика с глазурью Пибоди перебросила его за щеку, как хомяк, и заговорила с полным ртом:
– Я… ах да… Я связалась с Филадельфией Джонс, лейтенант. Она уже утром к нам заедет. Я как раз собиралась зарезервировать допросную.
– Только сначала прожуй эту гадость и проглоти. Надин, оторви зад от стола Бакстера и топай в мой кабинет. Всем остальным – умоляю, примитесь наконец за работу! То есть за борьбу с преступностью.
Она решительно вышла, радуясь, что догадалась при входе в Управление сунуть перчатки в карман. Разнос подчиненным с вязаными красными перчатками на руках был бы не столь эффективен.
Ева подумала, не прикрыть ли чем-то свой рабочий стенд, но остановила себя – она прекрасно знала, что Надин можно доверять. Если не брать в расчет коварные теплые пончики.
– Оставила один для тебя. С риском для жизни. – Надин вошла, неся в руках небольшую розовую коробочку из пекарни.
– Спасибо.
Ева подумала было приберечь лакомство на потом, но решила, что благодаря присущему полицейским профессиональному нюху полагающийся ей пончик моментально станет добычей первого же вошедшего к ней подчиненного. А ей совсем не хотелось, чтобы в погоне за пончиком оказалось раскрыто потайное местечко, где она в данный момент прятала шоколадки.
– Это те девочки, которые уже идентифицированы? – Надин, как у себя дома – интересно, как это-то могло произойти? – бросила свое красное, с меховой оторочкой пальто на стул для посетителей и шагнула к стенду.
И впилась в него своими пронзительными зелеными глазами.
– Всем от двенадцати до четырнадцати?
– Пока – да.
Надин вздохнула и стала изучать другие лица и заметки на доске. При всей ее гламурной внешности, с длинными светлыми волосами, острым подбородком и высокими скулами, всегда готовая в любой момент предстать перед объективом камеры, она была въедливым репортером, способным отыскать мельчайшие фрагменты мозаики и сложить их в ясную, четкую картинку.
– Вы здорово затемнились насчет расследования, особенно если учесть, что тела нашел Рорк.
– Он пробил перегородку – в ознаменование начала реконструкции – и обнаружил двоих из двенадцати.
– В общих чертах я в курсе. Пресса шумит по поводу того, кто они такие, как они там оказались, нет ли там еще, и, конечно, во многих слухах фигурирует Рорк.
Ева старалась не читать на телефоне сообщения прессы, но, по большому счету, их было не так и много. Ее вдруг осенило, что Рорку, наверное, приходится тяжелее. Намного тяжелее.
– Он с этим делом связан чисто формально. Жертвы были убиты пятнадцать лет назад, задолго до того, как он купил здание.
– Есть Рорк, а есть ты, – только и сказала Надин. – Слышала, ты работаешь с нашей модницей – блистательной доктором Девинтер?
– Она занимается останками.
Надин улыбнулась и присела на угол Евиного стола.
– И как тебе все это?
От этого вопроса у Евы по спине побежал неприятный холодок.
– Она делает свою работу. Я – свою.
– Когда собираешься обнародовать имена?
– Когда будем знать все двенадцать и когда оповестим ближайших родственников каждой. Надин, я не собираюсь сливать информацию, чтобы только угодить прессе.
– Долго им пришлось жить с этой утратой. – Взгляд ее опять скользнул по стенду с фотографиями. – Я вот пытаюсь понять, что лучше – знать на сто процентов, что надежды нет, или цепляться за нее, за каждый ее самый жалкий проблеск? Ты разрабатываешь Джонсов? Нэшвилла и Филадельфию? Повезло им, что родились не в Хельсинки или Толедо, скажи?
– Еще скажи – Тимбукту. Меня это мало волнует. Я кого только не разрабатываю, Надин. Ты же знаешь, как устроено следствие.
– Сибирь.
– Что?
Надин улыбнулась.
– Я думала, у нас игра в имена. Да, я знаю, как работает следствие. И я понимаю: когда ты мне ничего не даешь, значит, ты считаешь, что использовать это пока нельзя. – Надин небрежно пожала плечами. – Все честно. Мои ребята провели кое-какое расследование на их счет – чтобы использовать в текущих материалах и потом, если понадобится. Самоубийство матери – это интересный момент.
– Интересный момент?
– Ну, там ведь муж занял очень жесткую позицию. Дескать, самоубийство – величайший грех, и в освященную землю ты не ляжешь. Дети заказали кремацию, а потом развеяли прах над морем.
И впрямь интересно, подумала Ева. И доказывает, что Надин бывает полезна даже тогда, когда сама Ева ей ничем особым помочь не может. Но вслух она проговорила:
– Фигня какая-то. И по-твоему, это интересно?
– Как посмотреть. И еще эта история с их младшим братом. Подумать только – лев сожрал. Вот судьба-злодейка, а?
Надин кивнула на фотографию.
– Но если я правильно считаю, то на момент убийства этих двенадцати девочек он был еще жив и находился в Нью-Йорке.
Не видя смысла врать, Ева сказала:
– То, что он умер, еще не означает, что он не является подозреваемым.
– И казнь приведена в исполнение царем зверей. Изящный поворот. В общем, мы собрали все, что можно, на этих Джонсов. И на австралийскую сестрицу тоже. Даже на бывшего мужа нью-йоркской сестры, хотя брак распался задолго до убийств. Тут, надо признать, мы ничего интересного не наловили, поскольку он перебрался в Нью-Мексико, заново женился и теперь у него дружная семья. Ну, да ты это и так знаешь.
– Знать – это наша работа.
– И моя тоже, – бодро отозвалась Надин. – Старший брат официально женат ни разу не был, хотя время от времени с кем-то встречается. Они были воспитаны в таком ключе, что секс – это для брака, вот почему, наверное, сестра вышла замуж довольно рано. Но что-то я очень сомневаюсь, что они следовали этому принципу. – При этих словах она улыбнулась. – И одна из бывших подруг братца охотно это подтвердила.
Ева подумала, что так далеко она не копала, но добавить эту информацию к уже имеющейся будет неплохо.
– Откровенно говоря, их половая жизнь меня мало волнует, если только она не имеет отношения к делу.
– Да? А меня волнует половая жизнь всех и каждого. И сколько бы я ни копала на этот счет, мне так и не удалось найти кого-то, с кем бы встречался младшенький.
Ага, вот это уже и впрямь интересно, подумала Ева.
– Когда он умер, ему было всего двадцать три, а раз ты усердно копала, ты должна знать, что он вел уединенную жизнь, страдал всякими комплексами, к которым прибавился еще и комплекс по поводу самоубийства матери. Если его не заарканила какая-нибудь девица, он вполне мог быть незрелым в этих делах.
– То есть ты его тоже разрабатываешь.
– Я их всех разрабатываю.
– Даллас! – Надин, по-дружески смеясь, ткнула в нее пальцем. – Я же знаю, как устроено следствие, не забыла? И я знаю, как работаешь ты. Ты разрабатываешь этого погибшего братика пристальнее, чем всех остальных.
Ну черт с ним.
– Будь он жив, я бы его взяла и трясла. И вот что, Надин, я не хочу, чтобы ты распространялась об этой версии. Я еще не готова.
– Мы с тобой просто беседуем. – Журналистка постучала розовым ноготком по розовой кондитерской коробочке. – Ты собираешься есть свой пончик?
– Я завтракала, а потом пила невероятно вкусный горячий шоколад. Пончики перед ним меркнут. – При этих словах Ева вспомнила, что по-прежнему стоит в пальто.
Надин кивнула на ее шапку.