Сновидения Робертс Нора
– Симпатичная шапочка, – сказала она. Ева скинула пальто. – Снежинка очаровательная.
– Что? – Ева сдернула с головы шапку и уставилась на сверкающую белую снежинку спереди. – Черт! Тут еще и снежинка! Еще и с блестками.
– Я же говорю, очаровательная штучка. Но я отошла от темы. У Девинтер в отделе порядки строгие, но тебе наверняка известно, что добротную и живую пресс-конференцию она любит. Как только она почувствует, что готова, она ее соберет.
– Она ее соберет тогда, когда я ей скажу. – Про себя Ева взяла на заметку, что надо будет оговорить это четко и ясно, а при необходимости подключить и руководство.
– Ну, хоть наводку какую-то дашь? По дружбе?
– А ты, можно подумать, ведешь себя по-дружески.
– Конечно. Мы и есть друзья, – ответила Надин. – И прежде чем я двинусь дальше по своим – не столь секретным, как твои, – делам, я хочу сказать, что мне действительно, на самом деле очень понравилось у вас на День благодарения, с этой вашей компанией и с родными Рорка.
Она с улыбкой посмотрела на картинку в рамке, висящую на стене.
– Слушай, это великолепно! И то, что малышка это придумала да еще и сделала на обороте надпись, и то, что ты ее повесила на стенку.
– Я ей обещала.
– И это для нее было важно. Я видела, как она на тебя смотрела. Ладно, я знаю, я тогда была немного в подпитии – самую малость, учти! – но мое признание в любви к семье Рорка и на трезвую голову остается в силе. Не будь я до мозга костей человеком мегаполиса, не будь у меня грандиозных амбиций и любимой работы, я перебралась бы в Ирландию, выбрала бы себе одного из их клана и женила бы на себе. Пожалуй, я себе затребовала бы Шона, – заявила она, имея в виду молодого двоюродного брата Рорка. – И кстати, может, когда он повзрослеет, я как раз созрею, чтобы бросить работу и переехать в Ирландию.
– У них там коровы, – мрачно бросила Ева. – Практически на заднем дворе.
– С этим я могу смириться, – решила Надин. – Лет через двадцать. А пока буду писать следующую книгу.
– А-а.
– Какой энтузиазм! – рассмеялась Надин. – «Дело Айкова» сильно подняло мою личную планку. И я готова засесть за новую книжку. Рабочее название – «Верхом на красном коне».
– Ты собралась писать о Коллавее и Мензини?
– Ну, это же естественно. Там есть все, что нужно для бестселлера: секта, помешанный руководитель – дитя Городских войн, смертельное оружие, с помощью которого у обычных людей вызывают галлюцинации, такие, что они через несколько минут уже убивают друг друга. Наследство. И бесстрашный коп, который всех их побеждает.
– Ух, черт!
– Ты лучше так не радуйся, я же буду донимать вас с Рорком, а периодически всю следственную группу, пока сюжет не вырисуется, а потом еще заставлю тебя просмотреть рукопись в окончательном варианте, чтобы заручиться твоим одобрением.
– Что, и фильм снимут?
– А как же! А пока я над этим работаю, я хочу немного поиграть с этими двенадцатью девочками – то есть воздать им должное, – поспешила добавить она, не дав Еве возмутиться неудачной формулировкой. – Ты делаешь свое дело, чтобы закон в отношении их восторжествовал. А я буду делать свое, чтобы люди узнали, что эти девочки когда-то жили на земле. Как их звали, как они выглядели. И то, что кто-то отнял у них жизнь, когда они и жить-то еще не начали. Это тоже важно.
Да, это тоже важно, Еве ли не знать. Но Надин это знала лучше всех, поскольку это было важно прежде всего для нее самой.
– Ну, доставай диктофон.
Надин порылась в портфеле, который упорно именовала сумочкой, и достала диктофон.
– Могу вызвать оператора – будет здесь через десять минут.
– Никаких камер, никаких интервью. Только имена. – Ева перечислила. – Пока ничего публиковать я не разрешаю, но ты можешь потихоньку покопаться в их биографии. Когда мы установим остальных, я тебе их тоже дам. Я сообщу, когда можно будет дать что-то в прессу. А пока – ни-ни.
– Ясно.
– А теперь уходи. Мне надо работать.
– И мне тоже. – Надин сгребла пальто. – Жду не дождусь вашей праздничной тусовки.
– Нашей – чего?
– Я тут общалась с Рорком. Он сказал, если я об этом упомяну, надо напомнить тебе заглянуть в календарь. – Надин вышла, на ходу надевая пальто.
Ах вот оно что, вспомнила Ева. Упоминание о календаре освежило ее память. И все равно…
– Разве мы совсем недавно не принимали гостей? Или Дня благодарения мало? И почему Рождество так скоро после Благодарения? Кто вообще все это придумал?
Поскольку ответить было некому, она взяла себе кофе.
Тут влетела Пибоди.
– Я говорила с Африкой!
– Поздравляю!
– Нет, правда, для меня это было событие. Сержант Овусу поговорила с дядей, с дедушкой, еще с какими-то людьми. Вообще-то, она как раз составляла об этом отчет, так что ты все получишь на бумаге. Как закончит – сразу пришлет. И еще какие-то фотографии.
– Хорошо.
– А пока – вот суть. Все сошлись на том, что проповедник Джонс – так они его там называли – был приятный человек, истинно верующий и доброжелательный. Говорил уважительно, любил дегустировать их местные блюда – даже научился парочку готовить. Еще он изучал язык и с юмором относился к ошибкам, которые допускал. Он был добрый, и они верят, что его душа осталась в Африке.
– То есть им он импонировал. А со львом как вышло?
– Джонс был очень любознательный. И любил фотографировать, делать какие-то заметки – так, для себя. Говорил, когда-нибудь напишет на их основе нечто вроде книги или снимет документальное кино. Он отправился на природу, забрел дальше, чем следовало, – хотел снять водопой на рассвете. Лев как раз вышел на охоту – а тут вам и основное блюдо.
Почти все это Ева уже читала в полицейском рапорте об инциденте.
– А не сказали, он на свои фотосессии ходил всегда один?
– Конкретно об этом я не спросила, но Овусу показалась мне очень дотошной. Если у нее что-то на этот счет есть, это наверняка будет в ее отчете.
– Что-то не припомню, чтобы кто-то говорил, будто Монтклер Джонс и раньше проявлял интерес к фотографии или животному миру.
– Ну, раньше он и в Африке не был, – заметила Пибоди. – Если бы я туда поехала, я бы с камерой не расставалась. В общем и целом такое впечатление, что он решил провести время с толком и ему там нравилось. Это логично – он же впервые вырвался из-под опеки старших, да еще вокруг столько всего нового, сплошная экзотика.
У Евы пропищал компьютер, и она взглянула на входящее сообщение.
– Десятую жертву нам подтвердили – это Айрис Керквуд. И реконструировали лицо одиннадцатой.
Ева вгляделась в изображение. Судя по всему, полукровка. Узкое лицо, большие глаза, высокие скулы.
– Это лицо я узнаю. – Ева вывела фотографии из списка пропавших на экран, разбила его на окна. – Вот. Вот она. Шашона Мэддокс, четырнадцати лет. Пропала из дома своей бабушки. Та была назначена опекуном по суду. Мать подалась в сторону моря, когда девочке было три года, отец вообще неизвестен. У бабушки под опекой находилась еще и сводная сестра Шашоны, от той же матери, там отец отказался от родительских прав, что, судя по всему, не составило ему труда, поскольку он в то время отбывал двадцатку за убийство второй степени.
– Нам снова предстоит уведомить родню.
Ева произвела быстрый поиск.
– Да. Эта бабушка еще жива и живет все так же в Нью-Йорке. Сводная сестра – врач, интерн в хирургии госпиталя горы Синай – на Манхэттене, знаешь? Бабушка, Тиша Мэддокс, вот уже двадцать пять лет живет в квартире на Восьмой авеню. Профессиональная нянька, сейчас работает в Верхнем Вест-Сайде. Когда мы Филадельфию ждем? – вдруг спросила она.
Пибоди бросила взгляд на часы.
– Где-то через час.
– Поехали с бабулей пообщаемся. Предупреди народ: если мы еще не вернемся, пусть дожидается в фойе.
Пибоди заспешила к выходу, а Ева чуть задержалась, чтобы послать электронную почту Девинтер и копию – Уитни.
Спасибо за быструю и эффективную работу. Как следует из моих рапортов, в разработке несколько версий. Пока мы не идентифицировали все жертвы, не оповестили их родных и не допросили всех фигурантов, любые сообщения для прессы или пресс-конференции запрещаются.
Лейтенант Ева Даллас.
– Не будем пока распространяться, – проворчала Ева, после чего, по примеру Надин, сгребла в охапку свое пальто и на ходу оделась.
17
Тишу Мэддокс они нашли в симпатичной и чисто убранной квартире, где та нянчила малыша неопределенного возраста и пола. Она взглянула на Еву, потом на Пибоди и молча кивнула. Прижалась губами ко лбу малыша, немного так постояла, после чего пропустила их в дверь.
– Входите, пожалуйста. Вы пришли сообщить, что Шашоны нет в живых? Она – среди тех несчастных девочек, о которых рассказывают по телевизору?
– Да, мэм. Мне очень жаль.
– Я сразу поняла, как только тот репортаж увидела. Я давно знала, что ее больше нет, только не знала, где она. Я собиралась пойти в полицию, но мисс Хилли – это моя хозяйка, Хилли Макдональд, кажется… Так вот, она сказала: не надо, Тиша, тебе будет тяжело. Если они ее нашли, то сами придут и тебе сообщат. Вот вы и пришли. Сейчас я малышку уложу. Она сухая, поела, срыгнула. Пусть немного полежит в кроватке, а я монитор включу – вдруг закапризничает. Вы тут присядьте, а я через минуту вернусь. Не хочу при малышке о мертвых разговаривать. Они все впитывают, хоть мало кто в это верит.
– Милая квартирка, – тихо заметила Пибоди. – Производит впечатление приятного, обжитого места. Стильная и в то же время уютная.
И вид из окна приличный, подумала про себя Ева, усаживаясь и оглядывая комнату.
Много фотографий – малыш, нет, два малыша, и еще несколько, на которых старший из этих двух уже осмысленный человечек. Годика три, четыре? Как узнаешь?
Фотография женщины – должно быть, Хилли – и мужчины – надо полагать, отца. Вместе с детьми. С малышкой и вторым, постарше. Снимок Хилли, рыжеволосой и белокожей, с Тишей, чей цвет кожи напомнил Еве потрясающий горячий шоколад Денниса Миры.
– По ее виду не скажешь, что у нее взрослые внучки, – заметила Пибоди.
– Ей сорок четыре.
– Выглядит даже моложе. И впрямь молодая бабушка.
В этот момент вернулась Тиша.
– Я сама родила дочь в семнадцать. Случайно ваш разговор подслушала. А скольких я детей за свою жизнь вынянчила! Когда держишь на руках малыша, это очень умиротворяет, а заодно и морщины убавляет. Хотите, принесу вам чего-нибудь? – предложила она. – Не хотите, в такой-то мороз, чайку горячего? Или кофе? В кино про полицию они все время кофе пьют.
– Не утруждайтесь, – ответила Пибоди. – Все в порядке.
– Мисс Хилли не будет против, так что если надумаете – не стесняйтесь. Мне было семнадцать, – повторила она, такая же чистая и опрятная, как и сама эта комната. – В любви я ничего не смыслила – да чего ждать от девчонки? Это и не любовь вовсе. Но когда тебе кажется, что все-таки любовь, парень тебя на все, что угодно, уговорить может. В шестнадцать забеременела. Испугалась до смерти. Даже маме боялась сказать, пока заметно не стало. Парню сказала – так того будто ветром сдуло. А мама меня поддержала, хотя отец был взбешен. Но и он потом примирился. Тогда я и узнала, что не зря говорят: один раз дурака сваляешь – всю жизнь расхлебывать будешь.
Она вздохнула и посмотрела в окно.
– Дочку свою я любила. И сейчас люблю. У меня хорошо получается с малышами, вообще с детьми. Такой у меня талант. Я для своего ребенка делала все, и мама мне еще помогала. Я работала, зарабатывала деньги, на дому окончила школу, занималась дочкой. Я ее растила так, чтобы она знала, что такое хорошо и плохо, была ответственной, доброй, счастливой, чтобы все это у нее было в крови.
Она снова вздохнула.
– Но с Милией это просто не прошло. Что бы я ни делала, она была совершенно неуправляемой, и она бесилась из-за того, что я сидела с чужими детьми, чтобы обеспечить ей крышу над головой, еду, какие-то развлечения, красивую одежду. Короче, ей было не больше, чем мне, когда она забеременела Шашоной. Я помогала ей, как только могла. Какое-то время она жила с парнем, но тот ее бросил, и она вернулась домой, ко мне, а через месяц родила. Но и это оказалось не по ней. Не было у нее такого дара – и все.
– И Шашону растили вы, – проговорила Ева.
– Я. А Милия… Она приходила и уходила, иногда по неделям отсутствовала, потом вдруг объявлялась. Мы с ней из-за этого ссорились, скрывать не стану. Потом появился другой мужчина, другой ребенок. А она при первой возможности снова отвалила. Красивые девочки, Шашона и Лейла. С ними я тоже из кожи вон лезла. Немного погодя мне пришлось идти в суд, и меня назначили опекуном. Я тогда работала в семье адвокатов, приятные люди, и детишки чудесные, они-то мне и помогли.
Раздалось легкое мяуканье, и Тиша перевела взор на небольшой экран на столе, на котором Ева видела малышку, спящую на розовой пеленке в белой кроватке.
– Это она во сне, – улыбнулась няня. – Беда в том, что Шашона пошла в мать. Была абсолютно неуправляема. Сообразительная, умная девочка. Я молилась. Молилась, чтобы она переросла этот необузданный возраст, как-то пообтесалась.
Она издала протяжный вздох.
– Как я уже сказала, мэм, она была девочка умная. Я глубоко верю, что со временем ей удалось бы трансформировать этот мятежный дух в какое-то увлечение, и может быть, в один прекрасный день она даже совершила бы что-то выдающееся.
Тиша прижала сомкнутый кулак к сердцу.
– Это увлечение и это выдающееся достижение – они были в ней заложены, но запрятаны глубоко и только ждали, когда она немного повзрослеет.
Как и во всех этих хорошеньких девочках, подумала Ева. Во всех них было заложено их будущее.
– Опишите тот день, когда она пропала.
– Тот день? Она ушла в школу, как обычно, только домой уже не вернулась – ни сразу после уроков, ни с наступлением темноты.
– Такое уже случалось?
– Нет, мэм. – Тиша медленно помотала головой, глядя на Еву. – Она меня любила, пусть и не слушалась, а все равно любила. Я это знаю, сердцем чувствую. Если она собиралась где-то задержаться, то всегда меня предупреждала – неважно, разрешу я или нет. Предупреждала обязательно. Но в тот день – нет. Найти ее мне не удалось. У нее с собой был телефон, но она не отвечала на звонки. Ребята и девочки из компании, где она тусовалась, ничего не знали, во всяком случае, так мне было сказано, да и полицейским тоже, когда до этого дошло. Был у нее парень. Она думала, я не знаю, а я знала. Такая хорошенькая… – произнесла Тиша с грустной улыбкой. – Конечно, у нее был мальчик. Хороший мальчик. Симпатичный, как и она. Я лично с ним говорила, и он сказал, что на выходные у них был запланирован поход в кино и свидание. Он мне рассказал, что в тот день, когда она не пришла, они после уроков ходили есть пиццу – хотя я просила ее сразу после школы идти домой. Потом он проводил ее до угла, и они разошлись. Больше он ее не видел.
– В материалах дела о пропаже есть его данные, – сказала Ева.
– Сейчас он специалист по кредитованию, в банке работает. Помолвлен с хорошей, воспитанной молодой леди, весной у них свадьба. Мы с ним созваниваемся. Я знала, что Шашону он обидеть не мог. А у вас другие сведения?
– Расследование еще продолжается, – ответила Ева.
– А с другими девочками они были знакомы? Вы не знаете?
– Это уж вы нам скорее скажете. Имен мы пока не публиковали. И вас я прошу никому их не называть.
– Это я вам обещаю.
Ева протянула ей список. Пибоди – фотографии. Тиша вгляделась и покачала головой.
– Ни имена, ни эти чудесные лица мне ни о чем не говорят. Но здесь только одиннадцать.
– Двенадцатую мы еще не опознали.
– Бедняжка. У моей Шашоны было много подруг. Не могу сказать, что знала их всех или что она их всех приводила домой, но этих девочек я не знаю.
– А не знаете, она никогда не бывала в Обители или возле этого приюта? В том здании, где их нашли?
– Думаю, могла. Она об Обители знала. Однажды мы с ней ссорились, я ее ругала за какой-то проступок, а она мне и говорит: мол, могу уйти и поселиться в Обители. Конечно, сказала она это нарочно, чтобы мне побольнее сделать или позлить. Ей это удалось, и то и другое. Но она не заявилась бы туда просить, чтобы ее взяли. Если не из-за меня – хотя она меня любила, я знаю, – то из-за Лейлы уж точно. Она с ней ни за что не рассталась бы. С младшей сестренкой. Лейла ее боготворила. Каждый год, в день, когда Шашона пропала, я читаю молитву – молюсь за Шашону и за Лейлу, за то, что она, слава богу, не последовала за ней. В тот день я ее в школу не пустила, а сама взяла отгул.
– Лейла что, больна была? – спросила Пибоди.
– У нее ночью начались месячные. В первый раз. А я девочкам всегда в первый день цикла разрешала дома побыть. Баловала немножко. Так что Шашона пошла в школу, а Лейла – нет. Теперь она у меня доктор. Из нее выйдет отличный хирург. Она красивая молодая женщина. С ней все в порядке, она довольна жизнью. А наша Шашона… Теперь ее хоть нашли. Я должна Лейле сказать.
Впервые за весь разговор в глазах ее блеснули слезы.
– Мне надо ей сказать. И маме их тоже, когда она в следующий раз подаст голос. Периодически она нам все-таки звонит.
– Мисс Мэддокс, а Шашона в церковь не ходила?
Вопрос Евы вызвал легкую улыбку.
– Каждое воскресенье, независимо от того, хотела она идти или нет. Пока девочки жили со мной под одной крышей, они должны были соблюдать шабат. Против церкви она особо не возражала. Там много и красиво поют, а пение она любила. У нее был красивый, чистый голос. А когда мне ее отдадут?
– Немного погодя, – ответила Ева. – Мы вас известим. Скажите, может, вы видели кого-то из этих людей рядом с Шашоной или хотя бы где-то в вашем районе? – По ее знаку Пибоди достала из портфеля новую порцию снимков.
Тиша поочередно изучала фотографии. Нэшвилл Джонс, Монтклер Джонс, Филадельфия Джонс, Себастьян, Клиппертон.
– Мне жаль, но этих людей я не помню. Это ваши подозреваемые? Я люблю полицейские сериалы.
– Мы разрабатываем всех, кто мог иметь хоть малейшее отношение к этому делу.
– Не понимаю, как люди могут такое делать с себе подобными? Мы все пришли в этот мир, чтобы жить своей жизнью, делать свою работу, создать семью, любить тех, кого мы любим. Мы все на этой земле за одним и тем же, но некоторых это почему-то не устраивает. Им что-то мешает быть счастливыми или довольными жизнью. Не понимаю, что с ними такое.
Она протянула фотографии назад Пибоди.
– А вы понимаете?
Ева растерянно замялась.
– Нет.
– Если уж вы не понимаете, то все остальные и подавно.
– Вот человек, который выбрал себе работу по призванию, – прокомментировала Пибоди. – Даже то, как она держится, должно успокаивать. Пережить такой удар – и держаться с таким достоинством! Она хоть и утешает себя тем, что внучки нет уже давно, все равно ей было больно это слышать. И тем не менее…
– А девочка-то, похоже, в итоге выправилась бы. Как Линь. Ей просто не дали шанса вырасти из этого переходного возраста. И опять, между прочим, фигурирует церковь.
– Несколько в другом плане, но – да.
– И пение. Если Себастьян выйдет на связь с Делонной, может, тут у нас что-нибудь и свяжется.
– Совпадений вроде бы много, но конкретных пересечений практически нет.
Подал голос телефон, Ева взглянула на экран.
– Филадельфия в участке. Поехали. Посмотрим, может, ниточка появится.
Она отправила Пибоди в вестибюль, чтобы та проводила Филадельфию Джонс в допросную. Ева рассудила так, что в более официальной обстановке давление будет эффективнее. Потом они повторят ту же процедуру с Нэшем.
Она не спеша собрала бумаги и аппаратуру и направилась туда, где под дверью ее дожидалась Пибоди.
– Я ей лимонада принесла, – заговорила напарница. – Она немного нервничает и немного сердита на нас за задержку, но горит желанием помочь всеми возможными способами. И так далее в том же духе.
– Нервничает и сердита – как раз то, что нам нужно. – Ева вошла. – Включаю запись. Мисс Джонс, мы должны записать наш разговор, таков порядок.
– Конечно, только…
– Одну минуту. Допрос проводит лейтенант Ева Даллас и детектив Делия Пибоди. Дело номер Н-567823. Благодарим, что приехали, – произнесла Ева и села. – Сейчас мы зачитаем вам ваши права, под запись.
– Я не понимаю. Мои права? – Сегодня волосы у Филадельфии были собраны в пучок. Она нервным жестом пригладила прическу. – Я что, подозреваемая?
– Таков порядок, – быстро проговорила Ева и оттараторила последний вариант правила Миранды. – Понятны вам ваши права и обязанности?
– Да, конечно. Я приехала, чтобы помочь вам, чем только смогу.
– Мы это ценим. На сегодняшний день нами установлены личности всех, кроме одной, жертв, чьи останки были обнаружены в здании, собственником которого вы являлись на момент смерти потерпевших.
Ева выложила на стол одиннадцать фотографий.
– Вы узнаете кого-нибудь из этих девушек?
– Шелби, разумеется, о чем мы уже говорили. И Микки. Лупу. Но она у нас пробыла совсем недолго. Я… Вот это лицо мне кажется знакомым, но я не уверена. – Палец мисс Джонс завис над фотографией Мерри Волкович. – Если вы скажете мне ее имя, мы сможем проверить по документам.
– Я уже проверила. Формально ни в одном из ваших заведений она не числилась.
– Если бы она была наша, то в бумагах это непременно осталось бы. – Она выпрямила плечи. – Мы к своим обязанностям относимся серьезно.
– Но лицо вам знакомым не кажется?
– Так… Вроде я что-то такое припоминаю… По-моему, я мельком видела ее с Шелби… С Шелби, Микки… и, кажется, Делонной.
Она взяла снимок в руку и, нахмурившись, вгляделась в него, так что между бровей образовалась вертикальная складка.
– Она… Не уверена. Столько лет прошло! Но что-то в ней знакомое есть.
– Только в этой? – спросила Ева.
– Да и то не точно. Где же… В магазине! – Она с облегчением выпрямилась. – Я ходила в магазин, и они все там были – и эта девочка в их числе. Магазин Дэ Пака – ох, до чего же нетерпеливый был человек! Все жаловался мне, что дети ходят, воруют продукты, выкидывают номера. Я запомнила, потому что зашла туда случайно и неожиданно застала их, и надо признать, вели они себя нагло. Я велела девочкам – нашим девочкам – извиниться и немедленно возвращаться вместе со мной. Я запомнила, потому что у этой девочки я спросила, как ее зовут и где она живет. Она ответила в том ключе, что, дескать, не занялась бы я своим делом, только еще грубее, и убежала. Помню, я еще потом недели две все ее высматривала, вдруг бы она вернулась. У меня было ощущение, что она беглянка. Когда работаешь с ними изо дня в день, поневоле начинаешь распознавать их за версту.
– Так.
– И что она? Правда из дома убежала?
– Да.
– И потом погибла вместе с остальными. – Филадельфия закрыла глаза и накрыла фото ладонью. – Надо было мне тогда ее задержать, вызвать соцработников. Я-то была озабочена тем, как своих домой утащить, а ее упустила.
– Откуда вам было знать? – заговорила Пибоди.
– Это моя работа. Я обязана знать. Шелби с Микки обе уже не были на моем попечении, когда с ними это случилось. Но часть ответственности все равно лежит на мне, разве нет? Шелби нас провела, а ведь мы сами проморгали. Надо было держать с ней ухо востро, но мы были до того заняты другими делами, так взволнованы свалившейся на нас удачей, что невольно дали ей ускользнуть. И теперь нам с этим жить. Жить и знать, чем все закончилось. Микки… Не знаю, многое ли мы могли для нее сделать, но думаю, что-то все же было в наших силах. И мы обязаны были что-то предпринять. А теперь они обе погибли. Обе.
Она снова вгляделась в фотографии, потом резко подняла взор.
– Но не Делонна! Ее среди них нет. Они были так дружны, все трое. Она с ними не ушла. Осталась у нас и пробыла с нами, пока не исполнилось шестнадцать.
– Но где она теперь, вы не знаете.
– Нет, хотя должна признаться, я ожидала, надеялась, что она будет подавать голос. Кто-то из них продолжает поддерживать с нами связь, другие – нет.
– Она никогда не спрашивала вас о своих подружках? Не просила отпустить ее с ними повидаться?
Филадельфия потерла лоб.
– Все разве упомнишь? Я тут покопалась в своих записях того времени, пыталась понять, как…
Она покачала головой.
– У меня записано, что на какое-то время Делонна замкнулась, сказалась больной. Да это и естественно, ведь она осталась без двух лучших подруг.
– А она действительно болела? – поинтересовалась Ева.
– Насколько я помню – и из записей это следует, – она впала в какую-то апатию. Много плакала, хотя старалась этого не показывать. На сеансах, когда мне удавалось чуть-чуть до нее достучаться, она называла себя плохой девочкой. Мол, все ее покинули, потому что она плохая; ни дома у нее нет, ни семьи, и все потому, что она такая плохая. Мы работали над ее самооценкой. У нее был такой чудесный голос, и я использовала пение, чтобы немного помочь ей преодолеть свои комплексы. Но она больше ни с кем из девочек так близко не сдружилась. И как я уже сказала, замкнулась, погрузилась в какую-то скорбь, что, в общем-то, было естественно и ожидаемо. Бывало, сделает, что поручишь, и тут же опять замкнется в себе. Почти год прошел, прежде чем она пришла в себя.
– А вам не казалось странным, что никто из ее подруг не пытался с ней увидеться, потусоваться?
– Лейтенант, дети порой бывают эгоцентричны, а их мир зачастую… сиюминутен. Здесь и сейчас – вот что важно, поэтому отношения, которые завязывались внутри Обители – а теперь БВСМРЦ, – могут быть прочными, на всю жизнь, а могут быть поверхностными, продиктованными данной конкретной ситуацией. Ситуация изменилась – и дружбы как и не было.
– А вы не следите за судьбой своих воспитанников?
Она подняла руки – короткие, аккуратные ногти без лака, никаких колец или браслетов.
– Мы для них лишь временный дом, и часто это очень непродолжительный период. Подчас бывает, что и дети, и их опекуны предпочитают оставить эту страницу позади и начать новую. Мы не вмешиваемся.
– То есть ушли дети – и ладно? С глаз долой – из сердца вон?
По тому, как напряглись у Филадельфии плечи, было видно, что эта небольшая колкость попала в больной нерв.
– Детям, которые находятся на нашем попечении, мы даем все, что можем, – в физическом, духовном, эмоциональном плане. Мы делаем все от нас зависящее, чтобы уходили они от нас в лучшем виде, чем пришли, чтобы были подготовлены к плодотворной, полноценной жизни. Мы за них очень переживаем, лейтенант, но, будучи профессионалами, мы отдаем себе отчет, что они у нас лишь на непродолжительное время и в конце концов с ними придется расставаться. Для их же блага. И для нашего тоже.
– Но вы общаетесь с ними изо дня в день, практически живете с ними вместе.
– Верно.
– А кто у вас главный?
– Не очень понимаю, что вы имеете в виду. Мы с братом делим между собой обязанности. Ответственность. Мы вместе основали Обитель и БВСМРЦ.
– То есть в каком-то смысле вы партнеры.
– Да. Во всех смыслах.
– Но диплом по бизнес-администрированию есть только у вас. Вы ведь и стажировку такую проходили?
– Да, верно.
– Стало быть, финансами ведаете вы.
– В БВСМРЦ – да, в основном я.
– Как же получилось, что в старом здании у вас дела шли так плохо, что вы вынуждены были оставить его банку?
Щеки Филадельфии залил едва заметный румянец.
– Не понимаю, какое это имеет отношение…
– Все имеет отношение.
– Мы переоценили свои возможности, – лаконично ответила Филадельфия. – И эмоционально, и в финансовом плане. Мы просто верили в то, что мы делаем, и хотели сделать настолько много, что забывали о практической стороне дела. Вообще-то, я отучилась на менеджера только в последний год существования Обители, поскольку к тому моменту стало ясно, что дела наши плохи.
– Значит, до этого вы действовали как бог на душу положит. Что, на чудо надеялись?
И взгляд, и голос стали холодными, как лед.
– Я понимаю, не все верят в силу молитвы. Мы верим, даже когда ответ на эту молитву не такой явный или кажется нам чересчур суровым. В конечном итоге чудо же свершилось! Мы сумели помочь куда большему количеству детей, подарить им больше внимания и заботы, но для этого сначала нам надо было потерпеть неудачу в практическом, деловом смысле.
– Кто занимался финансами в Обители – до того, как вы получили диплом?
Филадельфия нетерпеливо фыркнула.
– Повторяю: я не понимаю, к чему эти вопросы. Ну, Нэш занимался. По большей части. Мы выросли в очень консервативной семье. Отсюда и наш первоначальный подход к Обители. Мы действовали в меру своих знаний и умений. Но потом нам обоим стало ясно, что у Нэша просто нет деловой жилки. А у меня есть. Наша вера, в частности, дает нам убежденность в том, что свои способности надо применять, вот почему я пошла учиться дальше. Спасать Обитель было уже поздно, но мы считаем, что замысел именно в этом и состоял.
– Чей замысел?
– Высшей силы. Божий промысел – знакомы с таким понятием? Мы учились на своих ошибках, мы потеряли одно здание, но получили новый шанс и на этот раз преуспели.
– Удобно. Значит, теперь финансами заведуете вы.
Читать бесплатно другие книги:
