Лучшие годы Риты Берсенева Анна
– Как ты живешь, Рита? – спросил Петер.
Все необходимые документы были подписаны и заверены, и они сидели в точно таком же кафе, в каком когда-то он обольщал ее прелестью итальянских звуковых двойчаток.
– Хорошо, – ответила она. – Моей дочке девять месяцев. Скоро десять будет.
– Ты вышла замуж?
– Нет.
– Мне это очень жаль.
– Почему? – удивилась она.
– Я чувствую неловкость оттого, что не смог дать тебе то, что было тебе нужно.
– А что мне было нужно, Петер? – спросила Рита. – Я и сама не знаю.
– Любовь, – пожав плечами и, кажется, удивившись ее вопросу, ответил он. – Я думаю, это нужно каждому человеку.
Он так и сказал – человеку, а не женщине. От этого его слова прозвучали трогательно, как манифест гуманизма. Они, может, и пафосно бы даже прозвучали, но Петер был сама искренность. И еще он никогда не врал, это было для Риты существенно, когда она выходила за него замуж.
– У меня теперь есть любовь, – сказала она.
– Есть человек, который тебя любит? – переспросил он.
– Ну конечно. Маша. Моя дочь.
– Это очень хорошо, – серьезно кивнул Петер. – Возможно, тебе этого даже достаточно. Ты очень самодостаточный человек, Рита. – Он взглянул на часы и поднялся из-за стола. – Я пойду. Спасибо, что ты так любезно откликнулась на мою просьбу.
– Не за что, – улыбнулась Рита. – Тебе спасибо.
Петер ушел. Она заказала еще чашку кофе и, согревая о нее руки, долго смотрела на воду Лагуны. День был солнечный и тихий. Допив кофе, Рита пошла по набережной, свернула в переулок, покружилась немного по улицам, зашла в церковь Фрари к Тициану… Она давно обошла всю Венецию пешком, и не один раз. Раньше ей нравилось с каждым новым кругом открывать здесь новое, но теперь она поняла, что ее пустыня дотянулась и до Венеции.
«Надо купить вазу, – вспомнила Рита. – Точно такую, как разбила. Я же решила, что обязательно куплю».
О разбитой вазе муранского стекла она не вспоминала с той самой минуты, когда в новой квартире Беттины отставила бокал с коктейлем и решила, что должна родить. С чего вдруг сейчас эта ваза пришла ей в голову?
Как бы там ни было, а идея купить вазу явилась очень кстати. В ней была определенность.
Рита доехала до острова Мурано и зашла в первый попавшийся магазин на главной улице. Потом во второй. Потом в следующий за ним. Странное состояние охватило ее. Она не понимала, почему не купила вазу в первом – там было изобилие. Зачем входит во второй, в третий, в пятый? Что ищет? Ведь ей все равно, какую вазу купить, да и никакая ей не нужна!
От разноцветного стекла рябило в глазах. Рита поняла, что сейчас заплачет. Как же так вышло, что исчезла, растворилась, размазалась ее жизнь?
Она свернула в переулок. Магазины муранского стекла располагались здесь в каждом доме, но витрины были как-то поспокойнее, что ли. Или это она постаралась успокоиться?
Рита увидела, что в старинном доме с круглым окном магазин соединен с кафе. В кафе она и вошла, села за столик. Собственно, только один столик в этом кафе и был, и вместо официанта к ней подошел хозяин. Она поняла это по тому, что у него было лицо ремесленника, мастера. В центральной библиотеке Меченосца была книга о венецианских ремеслах, Рита прочитала ее в третьем классе. На картинке в этой книге у ремесленника было точно такое лицо.
Он поздоровался по-итальянски, потом по-английски спросил:
– Чем могу быть вам полезен?
– Я посмотрю ваше стекло, – ответила Рита. – Только отдохну немного, ладно? У меня уже в глазах пестро.
– Конечно. Я сделаю вам кофе?
Рита кивнула. Слезы остановились. Пока хозяин варил кофе, она оглядывала магазин. И как же он был красив! Муранское стекло, и вообще-то прекрасное, здесь было подобрано с особенным вкусом. На центральной полке стояла большая рыба. Она переливалась всеми оттенками голубого и зеленого, а глаз у нее состоял из многоцветных точек и от этого казался живым. Да и вся она казалась живой, как Лагуна и как сама Венеция.
– Это ваза, – заметив Ритин взгляд на рыбу, сказал хозяин.
– Правда? – обрадовалась Рита. – А я ведь и приехала за вазой. Только никак не могла ее найти. Я свою разбила. По глупости, – зачем-то пояснила она.
Хозяин улыбнулся и сказал:
– Я буду рад, если моя рыба вам поможет.
– Спасибо. – Рита улыбнулась ему в ответ. – Я ее возьму.
Пока Рита пила кофе, хозяин обертывал рыбу в бумагу и пленку, укладывал в коробку.
– Что-нибудь еще? – спросил он.
– Я хотела бы купить браслет Мурани. Для моей дочери, – вспомнила Рита.
– Она похожа на вас?
– Когда она родилась, мне казалось, да. А теперь это непонятно. Но глаза и волосы у нее точно такого цвета, как у меня.
– Она вырастет красавицей, – заметил хозяин.
Рита засмеялась этому незамысловатому комплименту. То есть Машу-то она, разумеется, считала красавицей, но на свой счет иллюзий не питала. Обыкновенная она, ничего особенного. Разве что цвет волос не совсем обыкновенный – прядь светло-русая, прядь темно-русая, никакой колорист так не выкрасит. И у Маши волосы точно такие же, потому и кажется, что на макушке у нее лучистый кружок.
Хозяин положил на прилавок штук двадцать муранских браслетов. Рита выбрала для Маши серебряный с голубыми и зелеными стеклянными шариками. Он одобрил ее выбор, заодно сообщив, что браслет Мурани когда-то был мечтой каждой венецианской девушки.
И ощущение исполненной мечты сохранялось у Риты даже после того, как она вышла из магазина на улицу.
Глава 6
В аэропорт надо было ехать ночью. Рита и сюда взяла билеты на ночной рейс, подешевле, и обратно: время, когда можно было не экономить на таких вещах, закончилось если не безвозвратно, то наверняка на очень долгий срок – пришло время отказывать себе во всем. Впрочем, если бы это было единственное неприятное свидетельство времени, то она чувствовала бы себя спокойно и благополучно. Всякий материальный упадок сменится материальным же подъемом. Беда лишь в том, что нынешнее уныние, ее и всеобщее, не материальным упадком вызвано…
Как ни странно, о таких нерадостных вещах хорошо думалось именно в Венеции. На этой Лагуне, среди этих палаццо и церквей, колонн и каменных львов.
Размышляя таким образом, Рита не сразу сообразила, что перепутала вапоретто. Она заметила это, только когда увидела красную кирпичную стену, темные кипарисы и белый купол церкви над ними. Кораблик причалил к острову Сан-Микеле.
Что ж, в городе у нее никаких дел ведь нет, а Сан-Микеле не худшее место для того, чтобы счесть все тревоги преходящими. Рита вошла в ворота кладбища.
Здесь она тоже, конечно, бывала. И у Стравинского, и у Дягилева – выцветшие пуанты на его могиле были набиты песком, чтобы их не унесло ветром. И у Бродского она бывала тоже, но сейчас подошла к его могиле снова.
Две женщины с одинаковым одержимым выражением на лицах поочередно, подвывая, читали вслух его стихи.
– …скоро осень, все изменится… и не в ситцах в окне невеста… на ее платочек новый, кумашный… – доносилось до Риты.
Это было смешно и трогательно.
Наконец женщины ушли, окинув Риту неприязненными взглядами. Может, ожидали, что она тоже станет подвывать вместе с ними?
Она подошла к могиле, села на скамеечку. Белеет памятник. Темнеют кипарисы. Птицы щебечут в их шевелюрах. Может быть, дрозды.
«Как странно! – подумала Рита. – Почему я отодвинула от себя все, что не имеет отношения к самым обыденным потребностям жизни? Ну пусть я цеплялась за что-то, карабкалась куда-то, срывалась, взбиралась снова. Пусть все это было нелегко и отнимало много сил. Но почему я как будто сказала себе: все, кроме того, что можно потрогать рукой, не имеет значения? Ведь я все детство, всю юность… Я думала о чем-то существенном, о чем-то главном, я художницей хотела быть… И когда же это все кончилось, и почему, и когда кончилось вот так, будто отрезало?»
После Игоря Салынского кончилось.
Рита поняла это сейчас, глядя на белый памятник, и поняла так ясно, как будто тот самый дрозд из стихов, которые она помнила с юности, шепнул ей об этом прямо из темного кипариса.
«Я испугалась, что такое вообще возможно. Что все лучшее в жизни может прекратиться, прерваться мгновенно, необъяснимо. И ничто не имеет значения – любовь, близость, доверие. Все это может быть легко отринуто другим человеком, без всякого твоего участия, а значит, этого нет, не существует. А это правда значит именно это? Кто мне сказал? Я сама себе это сказала. И сама отказалась от всего, что было мне дорого. Я ни разу больше кисть в руки не взяла, ни одного рисунка не сделала…»
Она вспомнила, как через год после окончания Социального университета, во время скучнейшего совещания в минздраве, стала рисовать на листе для заметок какие-то фигурки и линии – людей у берега реки, листья, плывущие по воде, ветер в склоненных ивах… А потом вдруг поняла, что рука выводит профиль Игоря – она часто рисовала его, когда они сидели у него в комнате и он решал для нее задачки по химии, – и, увидев это, поняв это, бросила карандаш, а случайный свой рисунок смяла.
То, что эти мысли пришли ей в голову именно сейчас, можно было считать случайностью. Но Рита почувствовала, что ухватилась за ускользающую ниточку, которая ведет к разгадке, вытягивает ее за собою.
«И вытянет, вот-вот вытянет, да-да…» – подума – ла она.
Но тут глаза ее закрылись, голова склонилась, и сон охватил ее так мгновенно и так глубоко, как, наверное, не охватывал даже Мертвую царевну у семи богатырей.
Ей снилась тускло-зеленая венецианская вода. Казалось, что ее глаза – часть этой бесконечной воды, ну конечно, ведь они такого же цвета. Там, во сне, она сначала не понимала, отчего охватывает ее такой ужас, но потом поняла: раз ее глаза – часть бесконечной, протекающей через жизнь и смерть воды, значит, и они принадлежат смерти в той же мере, в какой принадлежат жизни, и сама она, значит…
На этой мысли Рита проснулась. Ее била дрожь. Сначала она подумала, от ужаса, пережитого в зачарованном сне, но потом поняла, что просто от холода. Было уже не сумеречно, а темно. Звезды сверкали в небе между кипарисовыми кронами. Рита вскочила со скамейки. На дорожках и возле памятников не было ни одного человека. А может, кто-нибудь бродит в темноте? Она вздрогнула, представив это. До какого времени кладбище работает? Не посмотрела, когда входила сюда.
Все ускоряя шаг, Рита пошла обратно к воротам. Они были закрыты. Она толкнула их и поняла, что не просто закрыты, а заперты. Она забарабанила в них кулаком. Ворота отозвались зловещим металлическим гулом – и только.
– Откройте! – по-русски жалобно воскликнула Рита. – Есть здесь кто-нибудь?
«Не может же быть, чтобы меня здесь заперли! – лихорадочно подумала она. – Проверяют же, перед тем как закрывать! Какие-нибудь карабинеры должны обход делать, или не знаю кто… Нет, ну конечно, сейчас мне откроют!»
– Синьора, к сожалению, кладбище уже закрыто, – услышала Рита.
Она обернулась. На дорожке под фонарем стоял мужчина лет пятидесяти и приветливо смотрел на нее.
– И что же мне делать? – спросила она.
Хорошо, что он говорит по-английски. По крайней мере, объяснит, какие будут ее дальнейшие действия.
– Вам придется переночевать здесь, – с тем же приветливым выражением сказал он.
– Где – здесь? – не поняла Рита.
– На Сан-Микеле.
– Что значит… На кладбище, что ли?
– Не на могилах, конечно. – Он улыбнулся. – Я поставлю вам раскладушку у себя в комнате. Я сторож.
– Нет, но как это у вас?.. Почему?! Вы же можете открыть ворота, раз вы сторож! – воскликнула Рита.
– Открыть ворота я могу, – объяснил он. – Но вапоретто сюда уже не заходят. А ночевать на Сан-Микеле негде. Только у меня.
Логика железная. Как ворота. Хоть кулаком колоти, хоть головой бейся.
– Меня зовут Сержио, – сказал он.
– Рита, очень приятно, – машинально ответила она.
Сержио махнул рукой, приглашая идти за ним. Что оставалось? Рита пошла.
Сторожка кладбищенского сторожа была точно такая, какую она представила бы себе, если бы стала это представлять. Кровать, шкаф, стол, электроплитка на столе, итальянская кофеварка на плитке.
Глядя на Риту все с той же непонятной улыбкой, Сержио достал из-за шкафа раскладушку, разложил ее рядом со своей кроватью.
– Вот здесь вы будете спать, – сказал он. – Сейчас я вам постелю. Но сначала сварю кофе.
Он насыпал в никелированную кофеварку кофе из маленькой ручной мельницы – для себя молол, наверное, – залил водой, поставил на плитку.
«Какой странный у него взгляд, – подумала Рита. – Кажется приветливым, но есть что-то еще… Я не понимаю, что!»
Паника охватывала ее медленно, но неотвратимо.
«Почему он сразу сказал, что я буду ночевать у него? Ведь можно вызвать такси. Обычное водное такси, это же просто. А он даже не предложил. И кто сказал, что он вообще сторож? Какой-то человек вышел из темноты, отвел меня сюда, варит кофе… И почему этот кофе так странно пахнет? У меня голова от его запаха кружится…»
– Я добавил немного корицы, – словно подслушав ее мысли, сказал Сержио. – И еще одну приправу, это мой личный секрет. Вам понравится, Рита.
«Никто не знает, что я здесь. – Рита услышала, как зубы у нее начинают постукивать. – Да я и не собиралась сюда, это случайно вышло. Ни Петеру не сказала, ни Эльмире. Надо сейчас же позвонить. Обоим!»
Рита открыла сумку, чтобы достать айфон, и обнаружила, что на обычном месте, в боковом кармане, его нет. Она пошарила по дну сумки, потом перевернула ее и высыпала все содержимое на стол перед собой. Сержио не удивился этим действиям. Невозмутимость, с которой он воспринял ее очевидный страх, перепугала Риту еще больше.
«Куда же я его подевала?! – думала она, дрожащими руками ощупывая сумку. – Дырка в подкладке, может?»
И в ту же минуту поняла, куда исчез айфон. Вернее, вспомнила – вот они выходят от нотариуса, Петер предлагает посидеть в кафе, она садится за столик сразу, а он задерживается, потому что звонит его телефон, и, пока он разговаривает, она тоже достает айфон из сумки и звонит Эльмире, чтобы узнать, как Маша…
«Конечно, я положила его на стол! – подумала Рита. – Рядом с чашкой. Потом подошел Петер, и я забыла убрать его в сумку».
Ничего страшного во всем этом нет. Айфон без пароля никто не включит. Скорее всего, нашел официант, его можно будет потом забрать.
«Если вообще что-то будет потом, – холодея, подумала Рита. – Если выберусь отсюда живая».
Паника уже металась у нее внутри, билась о ребра, спазмом сжимала горло. Рита смела свой дамский хлам со стола обратно в сумку и быстро вытерла пот со лба. Что будет, если она погибнет? Что с Машей будет?
«Дура! – попыталась она прикрикнуть на себя. Но вместо крика расслышала внутри только жалкий писк. – С чего ты вдруг погибнешь? Что ты себе нафантазировала? Это самый обыкновенный сторож. Сан-Микеле такое знаменитое кладбище, что сюда не взяли бы работать маньяка!»
Но другие мысли уже теснили эту, здравую. А вдруг этот Сержио убил сторожа и теперь убьет Риту как свидетельницу?
Думать так было глупо, это было бы даже смешно… Но Рите было не до смеха. Она представила, что под аккуратно застеленной кроватью спрятан труп настоящего сторожа, и даже ноги поджала от ужаса.
– Вам холодно? – спросил Сержио. – Через пять минут вы согреетесь.
Вероятно, он имел в виду, что она согреется горячим кофе. Но для Риты его слова прозвучали так, словно он сообщил, что через пять минут начнет ее насиловать.
– Я… Я не могу! – выкрикнула она. – Я не буду кофе!
– Почему?
Он посмотрел удивленно.
– Потому что… Мне надо в аэропорт! У меня самолет. Я улетаю. Меня ждут. В аэропорту. Мои друзья. Вот билет, посмотрите. Я уже на рейс зарегистрировалась!
Она вынула из сумки распечатанный билет и показала Сержио.
Проверять время вылета этот опасный сторож, впрочем, не стал.
– Это очень жаль, – сказал он. – Мы с вами выпили бы кофе и поболтали.
– Да-да! Очень жаль, очень! – воскликнула она.
– Пойдемте.
Он снял кофеварку с плиты. Рита не понимала, куда он зовет ее и зачем.
Сержио повернул ключ в замке и распахнул дверь. Она вскочила, схватила свою сумку, коробку с муранской рыбой и бросилась в дверь так, что чуть не сбила его с ног.
К кладбищенским воротам Рита почти бежала. Сержио еле поспевал за нею. Пока он открывал ворота, она топталась рядом так, словно стояла на раскаленных углях.
Длинный, уходящий в воду причал был пуст. Вдалеке скользили по Лагуне огоньки – шел вапоретто.
– Вы же сказали, они уже не ходят, – указывая на огоньки, зачем-то напомнила Рита.
– Я сказал, они уже не заходят на Сан-Микеле, – пожал плечами сторож.
Кораблик приближался к острову, но действительно шел мимо. Сержио достал из кармана фонарик, включил. Подошел к краю причала и стал махать фонариком капитану.
– Курва! – закричал он. – Курва!
Рита вздрогнула. Это он про нее, что ли? Но тут же вспомнила, что «курва», кажется, означает по-итальянски «поворот» или что-то подобное. Ну да, прибор даже есть такой – курвиметр.
Кораблик в самом деле свернул со своего курса и подошел к причалу. Загремели сходни. Сержио что-то еще крикнул в темноту, потом повернулся к Рите и сказал:
– Счастливого пути.
Она готова была расцеловать его. Но только пискнула что-то глупое вроде «спасибо за все» и поскорее взбежала по сходням на палубу.
Свет на причале погас почти сразу, как только кораблик отошел от берега.
«Что это было? – стоя на палубе, думала Рита. – Что на меня нашло?»
От вида Лагуны, мелких волн на ней, от приближающейся освещенной площади Сан-Марко, от человеческих голосов – веселых, спокойных, радостных – паника стала утихать и вскоре прекратилась совсем. Ей стало даже смешно – что это она себе навыдумывала? Сторож – убийца? Кофе с корицей – ядовитый дурман? Обычная человеческая любезность – коварный план? Все это ерунда, конечно. Но другое…
Она в самом деле одна. То есть не одна, а с Машей. Вокруг них – бездна, которая в любую минуту уничтожит, перемелет обеих. Или только одну Риту.
При мысли о том, что бездна жизни, любая из опасностей жизни может уничтожить либо их с Машей разом, либо ее одну, оставив ребенка в одиночестве, – ей стало гораздо страшнее, чем когда-то в детстве становилось от мысли о возможной гибели Вселенной, о которой она прочитала в энциклопедии. Нынешний страх был так велик, что вытеснил, вышиб из ее головы, из всего ее существа все прежние, еще недавно так угнетавшие ее чувства – печаль, тоску, уныние. Что значили эти обычные явления человеческой природы по сравнению с не зависящими от человеческой воли опасностями?
Рита обхватила себя руками за плечи. Будто это могло спасти не от холода, но от страха! Нет, не могло – он впился в самое сердце, не оторвать теперь, не вырваться.
Глава 7
Подойдя к двери квартиры, Рита услышала плач. Маша не заходилась криком, а хныкала – жалобно, расстроенно.
Шесть утра, почему так рано проснулась? Страх, впившийся в сердце, зашевелил коготочками. Когда Рита вставляла ключ к замок, руки у нее дрожали.
Эльмира вышла ей навстречу в прихожую. Как раз в эту минуту плач в детской утих.
– Что случилось? – шепотом воскликнула Рита.
– Заболела, – шепотом же ответила Эльмира. – Вечером температура поднялась. Я тебе звонила, но ты трубку не брала.
– Телефон потеряла. Поздно было, когда нашла, – поспешно снимая плащ, объяснила Рита.
Айфон оказался именно там, где она и предполагала, – в кафе, и официант ее узнал. Она увидела пропущенный звонок от Эльмиры, но решила не перезванивать. В Москве к тому времени стояла уже глубокая ночь, а звонок был всего один, без тревожных повторов.
Она вошла в детскую. Митя сидел на диване, а Маша спала у него на руках.
– Только что успокоилась, – шепотом сказал он. – Эльмира побоялась в больницу отдавать. А по-моему, надо срочно ехать. Дышит тяжело. Круп может быть.
Вот оно! Тысячу раз Рита говорила себе, что надо уезжать в Германию. Работа, привычка, еще какое-то не вполне ясное ощущение – что значит все это по сравнению с тем, что Маша заболеет вот так, ночью, и непонятно будет, что делать?..
Забрав Машу из роддома, Рита свозила ее в Бонн, обследовала, убедилась, что, несмотря на преждевременные роды, с ребенком все благополучно, по-том, в полгода, свозила еще раз, следующее обследование собиралась сделать, когда Маше исполнится год…
«Дура! – Страх теперь не просто впивался ей в сердце, а разрывал его на части. – Вот, дождалась!»
– Можем поехать в Морозовскую, – сказал Митя. – Моя теща там работает.
– Поедем! – воскликнула Рита. – Поскорее!
За неполный год ей не приходилось обращаться ни в одну московскую детскую больницу. Да что там в больницу – даже в поликлинику: Маша росла таким здоровым ребенком, что у нее и насморка-то ни разу не случилось. И прививки ей сделали в Германии…
Но как можно было за год не найти врачей в Москве? Самых лучших врачей, есть же они, точно же, есть!
Беспечность ее была чудовищной, только сейчас Рита это осознала.
– Одевай ее.
Митя положил ребенка на диван и вышел из детской. Рита услышала, как он что-то говорит Эльмире.
Пока Рита одевала Машу, та спала. А может, это не сон был, а забытье – дыхание вырывалось из ее груди с пугающим свистом.
Когда она вышла в прихожую, ребенок вздрагивал у нее на руках, но не потому, что дрожал, а потому, что руки у Риты дрожали.
– Да что ты, в самом деле? – сказал Митя. – Она не умирает. Рита!
Наверное, заметив, что призывы к здравому смыслу не оказывают воздействия, он взял у нее Машу и напомнил:
– Оденься. Такси сейчас придет.
– Зачем такси? – Зубы у Риты стучали, она даже сама это слышала. – У меня же машина.
Он поморщился.
– Думаешь, ты способна сейчас вести машину? Давай без экспериментов обойдемся.
«Давай», – согласно подумала она.
Странно, но его слова, произнесенные без тени сочувствия, едва ли не раздраженно, заставили ее почти что успокоиться. Она не поняла, почему. Покой не охватил ее, но коснулся краем. Будто пролетела мимо в темноте ночная птица, задела крылом висок.
В такси Рита села сзади, держа Машу на руках. Митя сел рядом, и она опустила локоть, чтобы Маша могла вытянуться на коленях у них обоих.
– Успокойся, правда, – сказал он. – Теща сто лет в Морозовской работает, ее все знают. Она дежурному врачу уже позвонила, и в приемный покой тоже. Да и больница сама по себе хорошая. Дочка моя два раза там лежала, и все было в порядке.
– Да когда ж это было? – Рита вздохнула и едва не всхлипнула. – Она у тебя ведь большая уже, дочка…
Митя не ответил. Но птица покоя опустилась ей теперь уже прямо на плечо, она физически это почувствовала. Как странно!.. Рита посмотрела на Митю. Он наклонил голову, быстро коснулся виском ее виска, отстранился и повторил:
– Успокойся. Приехали.
Ложный круп определился сразу же, как только врач, молодой, долговязый и ловкий, осмотрел ребенка в приемном покое. Пришедший через пять минут заведующий отделением подтвердил этот диагноз.
– Укол сделаем и несколько часов понаблюдаем, – сказал он. – Могли бы и сразу вам ее отдать, но береженого Бог бережет. Маленькая она еще.
Раньше Рита принялась бы расспрашивать, какой укол собираются делать ребенку, тут же полезла бы в Интернет выяснять, именно ли этот укол нужен или какой-нибудь другой, заметалась бы, может, повезла бы Машу в другую больницу… Сейчас она лишь согласно кивала и смотрела на обоих врачей так, словно это сам Господь со ангелом своим спустился с небес, чтобы помочь ее ребенку.
– Я с ней останусь! – только и воскликнула она, узнав, что Машу оставляют в больнице.
– Конечно, пожалуйста, – пожал плечами врач.
И после этого Рита не отходила от ребенка ни на шаг. От укола Маша проснулась, заплакала, потом успокоилась, потом заснула снова, уже без этого ужасного свиста в груди. Рита выполняла все, что ей говорили – положите сюда, подержите ручку, теперь ватку прижмите, попросите, чтобы открыла ротик… Странно, что она совсем не испытывала ни страха, ни хотя бы тревоги.
Но даже этому Рита уже не удивлялась. Перемена, начавшаяся в ней на пустом темном кладбище, была уже необратима. И стоило ли удивляться тому, что все происходящее вокруг она воспринимает теперь по-новому?
Глава 8
– Думаешь, она выздоровела?
– Во всяком случае, дышит легко. И температуры нет.
– А вдруг у нее воспаление легких? Вдруг температура опять поднимется?
– Когда поднимется, тогда и будем думать. – Митя улыбнулся. – А пока шла бы ты спать.
– Не хочу. – Рита вздохнула. – Сама удивляюсь. Хотя чему? Это в тысяче книжек описано. Материнские инстинкты и все такое.
– Не уверен, что это надо называть инстинктами.
Они сидели напротив друг друга за столом в гостиной. Эльмира уехала домой. Маша спала в детской, дверь к ней была приоткрыта. Митя уже выпил кофе, а Ритин остывал в чашке. Ей не хотелось взбодриться, просто не было в этом необходимости. Страх, пережитый сначала в сторожке на Сан-Микеле, потом в детской, наполненной больным, свистящим Машиным дыханием, – вышиб из нее все прежние чувства. Она будто только что вылупилась из яйца, новенькой и мокрой. Это было странное ощущение. Она не знала, как вести себя в новом своем состоянии.
– А ты как здесь оказался?
Только сейчас Рита сообразила, что стоило бы этим поинтересоваться.
– Няня позвонила. Сказала, что Маша больна, ты в отъезде, по телефону не отвечаешь, она вызывает «неотложку».
– И ты приехал из Меченосца из-за ее звонка?
– Я был здесь. На Чистых прудах.
– А… почему ты мне не говорил? – самым глупым образом спросила Рита.
– Ты не спрашивала. Да и какая разница?
«У него же теща здесь, – сообразила она наконец. – И жена, значит, тоже. Да мало ли какие обстоятельства. И что это я вдруг стала с вопросами приставать?»
– Тебе идти пора? – спросила Рита, заметив какое-то его движение, быстрое и непонятное.
Ей совсем не хотелось, чтобы он уходил. Как она останется одна? Да, всю жизнь одна, но ведь никогда прежде не была она такой, как сейчас, – не чувствовала новой мокрой кожей каждое дуновение ветра и не вздрагивала от каждого дуновения.
– Могу остаться.
«Можешь или хочешь?» – подумала Рита.
Но переспрашивать не стала. Да и не успела бы переспросить.
Митя поднялся, обошел стол и Ритин стул. Она почувствовала его руки у себя на плечах. И как он прижал ее спину к своему животу, тоже почувствовала. И поняла, что он хочет остаться, потому что хочет ее.
Узкая спинка стула отгораживала от Мити только Ритины лопатки. Но все равно ей стало жаль, что она не чувствует его всем телом. Губы у нее пересохли. Желание охватило ее так же мгновенно, как в тот вечер в саду, но природа его была совсем другая. Сама она теперь была другая – с этой своей вылупленной новизной, с тем, что стала будто мокрая и потому чувствовала остро и холодно даже воздух, окружающий ее. И уж тем более Митины руки.
Руки холодными не были. Рита вспомнила, какое странное чувство охватило ее в ту минуту, когда она сидела рядом с Митей на дачном крыльце: что от него исходит тепло, но не исходит уюта. Это не изменилось. И это вновь сделалось притягательным для нее, хотя совсем недавно она смотрела на него с полным равнодушием. Отчего эти перемены, отчего бросило ее в жар два года назад и из жара потом в холод, а теперь снова в жар? Кто же это знает!..
Да если бы и существовал какой-нибудь неведомый кто-то, Рита не стала бы его об этом расспрашивать. Зачем?
Она встала, боясь обернуться. Митя отодвинул стул в сторону и прижал ее к себе уже без преград.
То есть преграды все-таки оставались: свитер, джинсы. Но свитер был в ее излюбленном странном духе, с железной молнией наискосок через всю спину, и когда Митя расстегнул молнию, Рита просто стряхнула свитер с рук. Потом и вся одежда стекла с нее на пол, она и не поняла как, ей было не до того, чтобы понимать такую ерунду.
Митя целовал ее затылок, от его дыхания у нее туманилось в глазах, а во всем теле покалывало острыми жаркими искрами. Она хотела обернуться, обнять его, но не могла, всю ее словно судорогой свело, и длилось это до тех пор, пока он сам не развернул ее к себе, и в эту минуту ничто уже не отделяло их друг от друга – ни одежда, ни тревога, ни удивление…
Читать бесплатно другие книги:
