Горькие плоды смерти Джордж Элизабет

Апрель, 6-е

Сначала в планы Лили не входило мириться с Уиллом. Напротив, она собиралась начать новую жизнь. Она и раньше так поступала – более того, знала, что, если потребуется, поступит так еще и еще раз. Потому что это вовсе не так трудно, как казалось многим женщинам ее возраста. Лили записалась на кулинарные курсы и быстро стала своей в группе любителей вкусно покушать, которые, так же, как и она, считали, что питаться недорого вовсе не значит давиться бургерами из американского фастфуда и что следует почаще наведываться в лучшие продуктовые ряды на всех рынках Лондона – от Спиталфилдс до Портобелло-роуд.

Кроме того, Фостер записалась в танцевальный класс. Преподаватель-аргентинец прозрачно намекнул, что будет только рад делиться своей жгучей мужской красотой и крепким, загорелым телом с любой женщиной, которая того пожелает. А еще Лили присоединилась к группе женщин, которые, дабы всегда быть в отличной физической форме, рано утром каждую субботу налегали на весла на Темзе. Короче говоря, она преобразила свою жизнь, о которой ей пришлось забыть в течение тех десяти месяцев, пока она была с Уильямом Голдейкером. Она дала себе слово, что больше никогда не вляпается в такое «счастье». Но затем он ей позвонил.

И к ней как будто вернулся тот, старый Уилл. По словам последнего, у него все было хорошо. Он сдержал свое обещание и жил один, а не у матери. Он снова встал на ноги и теперь обитает в Йетминстере. Лили знает, где это? Недалеко от Шерборна.

Разумеется, она не знала. Все, что ей было известно о Дорсете, легко поместилось бы в чайной ложке. Тем не менее она сказала ему, что это прекрасные новости, и он продолжил грузить ее рассказом о своем новом жилище.

– Это небольшой деревенский дом, недалеко от центральной улицы. Впрочем, здесь все от нее недалеко. Совсем крошечный, две комнаты внизу, две наверху, зато с обалденным садом. Ты должна увидеть, что я с ним сделал, Лил. И у меня в деревне уже появился первый клиент. Один чувак, проходя мимо, остановился посмотреть, что я сотворил с садом, и спросил, могу ли я сделать то же самое и для него. Сказал, что хочет сделать сюрприз для жены, которая сейчас в Австралии, гостит у дочери и внуков. Хочет сделать ей приятное, чтобы она раздумала эмигрировать. И самое главное – я знал, что так и будет, если я уеду из Лондона, – его полностью устраивает то, как я работаю. Я сказал ему, что он получит в конце, но как я это сделаю и сколько это будет стоить, я не знаю, потому что – я сказал ему – невозможно заранее рассчитать полную стоимость. Но работаю я только так. Со своей стороны, я буду держать его в курсе моих планов, и если он дает «добро» на те или иные расходы, я приступаю к новому этапу.

– Это просто класс, Уилл, – порадовалась за него Фостер.

– Я знал, что ты скажешь. Так ты приедешь?

Лили знала, что он это спросит, только услышала в трубке его голос. Пока бывший бойфренд грузил ее, она пыталась приготовить ответ, но так и не придумала ничего лучше расплывчатого «я не знаю».

– Я хочу, чтобы ты увидела все своими глазами, – произнес Голдейкер. – Дом. Сад. И другой сад, над которым я сейчас работаю. Заказ небольшой, зато у меня полностью развязаны руки. Я знал, Лили, что все дело в Лондоне. Шум, машины, пробки, толпы народа… Город – это не мое. Так ты приедешь?.. Послушай, здесь нет тату-салона. Я узнавал.

– Откуда ему быть, в деревне-то?

– Я имею в виду Шерборн, Лил. Йовил. Шафтсбери. Я не говорю про Дорчестер или Уэймут, но здесь точно нет. Ты же понимаешь, что это значит?

Конечно, она понимала. Она может переехать в Дорсет и открыть там тату-салон – вот чего ему хочется. Загвоздка в том, что этого не хочется ей. Уж слишком много возникает вопросов, начиная от «кому в деревне нужны татуировки?» и кончая его матерью.

– Твоя мать наверняка рада, что у тебя все хорошо, – сказала Фостер, зондируя почву.

– Конечно, рада. Но сейчас речь не о ней. Да, она помогла мне снова встать на ноги – и это всё. Я с нею теперь практически не вижусь. Нет, я, конечно, привел в порядок ее сад. Но это было, когда я жил у нее и Алистера. Теперь она хвастает им перед людьми, которые приходят в пекарню с заказами. Некоторые из них тоже проявляют к саду интерес. Она поддержала меня, Лили, только и всего. Теперь я живу самостоятельно. Со мною всё в порядке, я преуспеваю. Ну, так как? Приедешь ко мне, чтобы в этом удостовериться? Клянусь, я сделаю все, чтобы ты осталась довольна. Нам было хорошо вместе, мне и тебе. И я знаю, что нам будет снова хорошо вместе. Я лишь прошу тебя сделать еще одну попытку. Ты дашь мне такой шанс?

Женщина задумалась. Ее тянуло к Уиллу, когда тот был в лучшей своей форме. Ей импонировал его энтузиазм. Увы, теперь она знала, что есть в нем и что-то другое.

– Боюсь, я не вижу в этом смысла, Уильям, – сказала она. – В Дорсете я никогда не заработаю себе на жизнь. Но даже если б и заработала, вдвоем нам там было бы жутко неуютно.

– У тебя кто-то есть? – неожиданно спросил художник. – Что ж, я тебя не виню. После того, что ты пережила из-за меня… Для меня это была черная полоса. Но сейчас я в полном порядке. Я даже принимаю новое лекарство от словоизвержений. Ни одного припадка с тех пор, как я вернулся домой. Сама видишь, это все стресс. Я должен был предвидеть, что могу сорваться в Лондоне. Зря я позволил брату уговорить себя попытать счастья в Лондоне. Я не такой, как он. Сказать по правде, я не могу даже вспомнить, по какой причине я перебрался туда.

«Чтобы оказаться как можно дальше от своей мамочки, – подумала Лили. – И твой брат хотел для тебя того же самого». Но вслух она этого не сказала. Голос у Уилла был бодрый, и к тому же он сдержал свое обещание. А еще он был ей не безразличен. Был и будет.

Похоже, дизайнер уловил, что она колеблется, и истолковал это в свою пользу.

– Это так просто, Лили, – сказал он. – В деревне есть железнодорожная станция. Мне придется сделать поезду знак, чтобы тот остановился. Это так старомодно, не правда ли? Но если ты скажешь мне, когда прибывает твой поезд, я обязательно приду и помашу машинисту. И послушай еще: после того, как я покажу тебе мою деревню, мы поедем в Ситаун. Там есть площадка для кемпинга с видом на море. Я как-то раз ночевал там один, и это было классно. Там несколько миль пешеходных троп. Есть паб, есть магазин. Деревня. Можно прогуляться до утеса Голден-Кэп. Знала бы ты, какой оттуда открывается вид! И если погода будет хорошая… пусть прохладно, лишь бы без дождя…

– Кемпинг? – спросила женщина, потому что знала, что это означает: палатка, тесное пространство, близость, которой ей вряд ли хотелось…

– Можно вести себя просто как друзья, – быстро ответил Голдейкер. – То есть я хочу сказать, что я ничего от тебя не жду и не требую. Мы не будем ничего планировать, потому что такой между нами будет уговор. Можешь не беспокоиться на этот счет.

Слова буквально сыпались из него, что не могло не настораживать. Впрочем, пока Фостер слышала от него исключительно разумные вещи. При словоизвержениях все бывало иначе. Это был нормальный разговор, пусть даже взволнованный.

– Уговорил, – согласилась она. – Но будем просто друзьями, Уильям. В любом случае я должна быть честна перед тобой.

– Значит, у тебя все-таки кто-то есть.

– Нет-нет! Я тут кое с кем встречалась, но в данный момент у меня никого нет. Просто я хотела сказать, что не хочу жить в Дорсете. Я – лондонская девушка. И чтобы ты это знал. Если вдруг отзовешь свое приглашение, я отлично тебя пойму.

– Ни за что! Вот увидишь, ты изменишь свое мнение, как только посмотришь на Дорсет. Ты ведь никогда там не была, верно?

– Овцы меня никогда не интересовали.

Голдейкер рассмеялся своим типичным мальчишеским смехом, которого Лили не слышала в те последние ужасные дни в Лондоне.

– Подожди! Посмотрим, что ты тогда скажешь, – заверил он ее.

Апрель, 14-е

Как оказалось, в Дорсете были не только овцы. Ее встретили меловые холмы, покрытые изумрудным ковром весенней травы, рощи, в которых уже раскрывались листья, прекрасный смешанный лес – сосны, каштаны, березы, дубы… С открытых пространств открывался прекрасный вид на огромные, похожие на чашу долины. Округлые очертания склонов то там, то здесь нарушали интригующие волнообразные линии, по всей видимости, следы средневековых пахотных террас, за долгие века буквально въевшиеся в почву.

В общем, это была типичная сельская местность с живыми изгородями, помечавшими границы выпасов и полей, с деревенскими домами из камня и кирпича, уткнувшимися в землю носом у самого края дорог – Лили они почему-то напомнили сосущих мать щенят. И повсюду были церкви, как будто жители Дорсета знали о загробной жизни нечто такое, о чем не ведала вся остальная страна.

Как и обещал, Уильям встретил ее в Йетминстере, на станции, где взмахом руки остановил поезд. Он крепко ее обнял, а затем отступил назад и окинул взглядом. Его лицо светилось здоровьем и счастьем, чего Лили почти никогда не видела в Лондоне. Он провел ее по Йетминстеру. Деревня с ее сложенными из известняка домами стояла в окружении зеленых пастбищ и полей, неподалеку от величественных красот Шерборна с его замками и знаменитой школой. Художник торжественно показал подруге крошечный коттедж, как будто тот являл собой подлинную жемчужину архитектуры.

Он отвел Лили в сад, чтобы та могла им полюбоваться, – и она им действительно залюбовалась – садом, который преобразился его стараниями. Здесь были и причудливая беседка, которую в один прекрасный день скроют побеги недавно высаженной глицинии, и выложенная камнем тропинка, змеившаяся по окаймленной пышным травянистым бордюром лужайке, и крошечная двухуровневая терраса для шезлонгов, и цветочные горшки… Растения в них были выбраны не случайно. Скромные сейчас, они предстанут во всей своей красе, когда весна перейдет в лето. Фостер сказала, что у нее нет слов, и это было правдой. В свою очередь Голдейкер сказал, что не сомневался, что ей понравится. То же самое она скажет и про Ситаун, и потому они отправятся туда с ночевкой.

Все прочее даже не упоминалось. Ни слова не было сказано о его матери, за что Лили была особенно благодарна. Что ни говори, а Каролина Голдейкер – выйдя замуж за Алистера, она не стала менять фамилию на Маккеррон, оставив ту, что носили ее сыновья, – всячески пеклась о благе младшего сына, даже если Фостер было неприятно это признавать.

Пока они ехали в Ситаун, откуда открывался вид на залив Лайм-Бэй, у нее из головы не выходил кемпинг. Было не просто холодно – вопреки сезону, было еще и ужасно ветрено. Создавалось такое впечатление, что этот пронизывающий ветер прилетал через всю Европу откуда-то с Уральских гор, замораживая все, что только встречалось у него на пути. О чем Лили и сказала Уильяму.

– Не бери в голову, – ответил тот. – У нас будет палатка, два стеганых одеяла и два спальных мешка, а пока мы заберемся на Голден-Кэп, то успеем согреться. Ты захватила с собой шапку?.. А перчатки?.. Так что не замерзнем.

Несмотря на свое название, Ситаун[1] оказался деревушкой. Расположен он был на приличном расстоянии от бухты, у подножия массивной складки горы, своим гребнем укрывавшей его от зимних штормов и ветров, прилетавших со стороны Ла-Манша. По сути, это было небольшое скопление летних домиков, что характерно для многих приморских городков. В оформлении окон и узких садиков господствовала морская тематика. Перевернутые вверх дном рыбацкие лодки ожидали сезонной покраски. Повсюду, ударяя в нос крепким рыбным духом, были разбросаны крабовые ловушки, поплавки и сети.

Кемпинг располагался за пределами деревни и выходил прямо к морю. Узкая дорога, по которой они ехали, петляла мимо его территории, спускаясь затем вниз по склону, который, в свою очередь, резко заканчивался галечным пляжем. Здесь между камнями журчал ручей, то скрываясь под ними, то появляясь рядом с соленой водой. Пейзаж, как и обещал Уильям, впечатлял.

А все благодаря огромным утесам, закрывающим пляж от ветров. Одним из них и был Голден-Кэп, самая высокая точка во всем графстве. Утес почти на шестьсот футов вздымался над бухтой Лайм-Бэй. По словам Уилла, с него открывается потрясающий вид не только на море и городок Лайм-Реджис, что лежал к западу от них, но и на весь Дорсет, что во всей своей красе простирался в сторону севера.

Голдейкер сказал, что подъем на утес поможет им согреться, но сначала они должны поставить палатку. Кроме того, рассказал он, внизу, ближе к морю есть паб «Якорь» – видишь его, Лил? Они зайдут туда основательно поужинать, после того, как спустятся вниз.

Площадка кемпинга состояла из двух частей – обе находились с восточной стороны дороги, что вела к берегу, напротив утеса Голден-Кэп.

В одной части кемпинга стояли сдававшиеся напрокат трейлеры, а чуть ниже, на террасе естественного происхождения, была устроена палаточная площадка. Несмотря на ветер и холод, на поросшем травой участке стояло с десяток ярких палаток самых разных расцветок.

– Сразу видно, англичане, – сказала Лили, покачав головой.

Уильям рассмеялся. Ничто не способно помешать англичанину, если тот вознамерился отдохнуть.

Они свернули на территорию кемпинга. Припарковав машину, Уилл быстро зашагал к маленькому домику, чтобы заплатить за право пользования крошечным лоскутком земли, на котором они поставят палатку. Минут через пять он вернулся, и они принялись устанавливать свое временное жилище. На это ушло примерно полчаса. Оставив внутри спальные мешки и одеяла, пара приготовилась совершить марш-бросок к утесу Голден-Кэп, чтобы полюбоваться морским – и не только – видом.

Они зашагали вперед, следуя указателю. Уильям шел первым. Рюкзак за спиной, уверенная походка… Время от времени туристы отдыхали – спешить было некуда. Они делали остановки, чтобы нащелкать побольше снимков. Или же покопаться в рюкзаке Уилла, в котором Лили обнаружила плитки шоколада, орешки, фрукты, воду и даже бутылку красного вина и два стакана. Сев спиной к огромному валуну, они любовались долиной Маршвуд-Вейл, что простиралась перед ними, плавно изгибаясь вверх, к древней крепости, которая, как сказал Уилл, называется Пилсдон-Пен. Еще месяц, добавил он, и зеленую мантию Голден-Кэп украсит своим буйным золотым цветением дрок.

Когда они, наконец, поднялись на вершину утеса, там все оказалось так, как и обещал Лили ее друг. Увы, ветер был таким сильным, что они не стали задерживаться слишком долго. И все же с запада, в сером полуденном свете, им подмигивал полумесяц Лайм-Реджис, а на востоке Юрское побережье[2] Дорсета так и манило полюбоваться пляжем Чезил-Бич, протянувшимся на целых восемнадцать миль. Неудивительно, что с такого расстояния самые дальние валуны казались булыжниками, а то и вообще галькой размером с горошину. Изгибаясь, эта длинная береговая линия как будто заключала в объятия огромную лагуну, которая сейчас тускло поблескивала в неярких лучах солнца.

Море в этот день было серым, однако небо – голубым. По небу, как будто убегая от солнца, неслись облака. Птиц почему-то не было, что Лили нашла странным. Она ожидала увидеть здесь чаек, но их нигде не было видно. Единственным звуком был нескончаемый вой ветра.

– Только чокнутый мог привести меня сюда, – сказала она Голдейкеру. – Здесь даже птицы – и те не выдерживают.

На что тот радостно откликнулся.

– Поплывем во Францию? – предложил он. – Мне кажется, я доплыл бы.

Уилл посмотрел на свою спутницу; его лицо было по-мальчишески задорным и лукавым. И тут же импульсивно, хотя и слегка застенчиво – что очень понравилось его подруге – спросил:

– Лили, могу я поцеловать тебя?

– Странный вопрос от парня, с которым я делила стаканчик для зубных щеток, – фыркнула женщина.

– Так это значит «да»?

– Пожалуй, так.

Он наклонился и поцеловал ее. Нежный поцелуй, не предполагавший ничего большего. Что тоже ей понравилось. И она ответила на него, чувствуя, как в глубине ее, как когда-то, проснулось желание.

По пути обратно в кемпинг Голдейкер поцеловал ее снова. На этот раз он не стал спрашивать разрешения – просто внезапно остановился, и Лили по выражению его лица поняла, что за этим последует. Она поймала себя на том, что ей этого хочется, хотя в этом же таилась и опасность.

– Я вернула мою прежнюю жизнь, Уилл, – сказала она. – Не хотелось бы снова ее потерять.

– Давай не будем говорить об этом, – произнес он. – Пока. Я не говорю, что никогда не будем, потому что для меня многое изменилось. Я тоже стал другим.

– Что ты хочешь этим сказать? У тебя кто-то появился?

– Я не стал бы просить тебя приехать сюда, если б у меня кто-то был. Надеюсь, что и ты бы не приехала, будь у тебя кто-то.

– Я же сказала, что у меня никого нет.

– Но ведь был же? За последние месяцы? А вот у меня не было, и…

– Уильям! – В интонации, с которой Лили произнесла его имя, прозвучало предостережение.

– Ладно, проехали, – быстро произнес молодой человек. – Меня это не касается.

Они зашагали дальше.

В ту ночь они занимались любовью. Фостер не могла сказать, что стояло за желанием Уильяма – помимо физиологии и некой животной похоти, которая обычно возникает, когда мужчина и женщина оказываются в тесном пространстве после приятного совместного дня. С ее стороны это было что-то вроде пятьдесят на пятьдесят. Наполовину похоть, если быть честной с самой собой. И наполовину любопытство, если быть еще более честной.

Потому что раньше их совокупления были столь яростными, что завершались, едва успев начаться, вслед за чем следовало жалкое извинение и обещание, что «в следующий раз все будет по-другому». И хотя каждый раз все оставалось по-прежнему, Лили все равно надеялась, что что-то изменится. Так что теперь ей было просто любопытно.

Поэтому она позволила Голдейкеру соблазнить себя, как только заметила признаки того, что ему этого хочется. Серьезный взгляд, прикосновение его теплой руки к ее затылку, когда они возвращались из паба, в котором поели, то, как нежно он убрал ей за ухо прядь волос. Когда же он, без всяких предисловий, сказал ей то, к чему она давно привыкла: «Хочешь заняться со мной любовью, Лили?», женщина по достоинству оценила его новое мужество. Уилл честно признался в том, чего ему хочется, вместо того, чтобы делать вид, будто все получилось само собой. Что, в свою очередь, заставило ее задуматься о том, не была ли ее собственная похоть источником его бед.

На этот раз она позволила ему взять инициативу в свои руки, разрешила быть ведущим в их дуэте. И затем они некоторое время лежали рядом на боку, держась за руки и положив переплетенные пальцы ей на бедро.

– Я люблю тебя, – произнес Уилл. – Сейчас и всегда.

Лили улыбнулась, но не сказала тех слов, которые он ожидал услышать. Она подумала, что услышит его протест, что он начнет просить большего, как это бывало в прошлом, но ошиблась. Вместо этого Уилл улыбнулся и проговорил:

– Итак… Как тебе было?

– Ты отлично знаешь, как мне было. Но, Уильям… – Фостер ожидала, что он насторожится, но этого не произошло, о чем свидетельствовало открытое выражение его лица. – Это ничего не меняет, – добавила она. – Согласна, здесь красиво. Но я все равно не хочу уезжать из Лондона.

– Пока, – сказал ее друг. – Добавь слово «пока». Ты же знаешь, оно ждет, когда его произнесут.

– Ну, я не знаю…

– Пока, – подсказал молодой человек.

Лили поняла, что он предлагает ей компромисс, и согласилась:

– Пока не знаю.

Уильям протянул руку и прикоснулся к ее соску. Она мгновенно ощутила то, что ей и полагалось ощутить: ей стало жарко между ног – верный признак того, что она готова принять его.

– А ты развратник, – сказала она ему.

– Ты еще не знаешь, каким я могу быть, – ответил он.

Апрель, 15-е

Лили выспалась гораздо лучше, чем ожидала выспаться в палатке, на земле и в жутком холоде. Она спала без сновидений, крепко, и когда проснулась, то увидела на парусине палатки солнечный ореол. Тогда женщина откатилась на свою сторону, чтобы посмотреть на спящего Уильяма, но его на месте не оказалось.

На какой-то миг она ощутила себя Джульеттой в склепе, однако классическая строчка «а мне ни капли не оставил» относилась к сильной жажде, а не к желанию вечного покоя. Ее мучили и жажда, и чувство голода; правда, последнее было непривычно, потому что обычно, проснувшись, она не хотела есть.

Фостер потянулась, зевнула и пошарила рукой в поисках разбросанной одежды. Было видно, как из ноздрей у нее вырывается пар – как у фыркающего быка. Она не испытывала ни малейшего желания вылезать голой из-под стеганого одеяла и из спального мешка.

Как оказалось, сделать это было нелегко, однако, с кряхтениями и стонами, ей это все же удалось. Женщина несколько раз окликнула Уильяма, но он так и не откликнулся. Она расстегнула на палатке молнию и высунула голову наружу, навстречу прекрасному утру. На небе не видно было ни облачка, но по-прежнему нигде не было птиц. Наверное, улетели в Испанию, решила Лили. Разве можно винить их за это?

Она позвала Голдейкера еще раз, моргая от яркого утреннего света. Его нигде не было, как не было никого и возле соседних палаток. Либо было слишком холодно, либо слишком рано, либо и то, и другое. Взгляд на часы подсказал, что сейчас семь тридцать. Недовольно проворчав, Лили юркнула обратно в палатку.

Черт, такое ощущение, будто рот и глотка покрыты тонким слоем песка! Здесь где-то должна оставаться вода, надо срочно ее найти… Кроме того, женщине хотелось в туалет, но с этим можно было и обождать. В рюкзаке у Уилла наверняка есть вода, сообразила Лили и на четвереньках подобралась к нему.

Внутри оказался апельсин, оставшийся после их «пиршества» на вершине Голден-Кэп, несколько миндальных орешков, обломок шоколадной плитки и – слава богу! – бутылка, в которой оставалось еще примерно на четверть воды. Эти сокровища Фостер достала, вытряхнув содержимое рюкзака на спальные мешки. Среди всего прочего оказалась и тонкая записная книжка в кожаной обложке.

Решив, что ничего в ней, кроме идей Уилла на темы ландшафтного дизайна и его набросков, не будет, Лили ее открыла. Затем, открутив колпачок бутылки, выпила всю воду и посмотрела на открытые страницы записной книжки. Все так и есть. Несколько беглых набросков фонтана здесь, садового пруда там, выложенное камнем русло пересохшего ручья… Но затем содержание записей изменилось. Это был дневник, написанный почерком Уильяма.

Лишь позже девушка поняла, что ей следовало сразу осторожно положить записную книжку на место, оставив в тайне интимные мысли своего бойфренда. Но то самое любопытство, которое было второй составляющей ее желания заняться с ним в минувшую ночь сексом, теперь подтолкнуло ее к знакомству с его дневником.

Было видно, что писал Голдейкер в спешке, лихорадочно занося на бумагу суматошные мысли, которые фактически отражали его словоизвержение, когда то находило на него. Но в отличие от словоизвержений, в этих записях не было ничего непристойного. «Выздоровление. Процесс. Не что-то такое, что происходит через день. Процесс означает движение и иногда изменение. Пережить это и продержаться до будущих лучших дней».

Лили нахмурилась, но все поняла. Это его самые первые дни, и он тогда боролся.

А кто не боролся бы? Уилл потерял свой еще не оперившийся бизнес, он потерял ее. И ему было плохо. Девушка перелистнула две страницы и глянула еще на один эскиз – на этот раз комплект вазонов, в изобилии засаженных растениями. Затем она продолжила читать:

«Случилось снова. Разговор за ужином, как всегда, но речь заходит о Лили, и я срываюсь, и ничто не способно это остановить, пока то, что способно, это не останавливает. Затем, позже, снова, и если нет другого способа, что мне с этим делать, бесполезно даже пытаться…»

По спине у Фостер пробежал тревожный холодок. Следующая запись:

«Звонил Чарли. Сказал, есть ответы на все. Брось, Уилл, говорит он. Тебе нет причин бояться. Но это никакой не страх, и он не знает, что это никогда не было страхом, это все внутри, именно там все и происходит».

Где-то снаружи, вдалеке, залаяла собака. Затем, уже совсем близко, заурчал и заглох автомобильный двигатель. Кто-то пять раз с силой нажал на акселератор, в надежде на то, что двигатель заработает. Затем еще кто-то крикнул, мол, хватит, сколько можно, люди еще спят, живо прекрати, идиот гребаный. Но Лили лишь смутно слышала эти слова, равно как и плач неожиданно проснувшегося ребенка. Она читала:

«Поэтому я присмотрелся и понял: оно было все время, презрение, как он и сказал и якобы всегда знал, только он не все знает, я же не могу понять, как, когда, я никогда не понимал этого раньше, только теперь я, наконец, это понял и хочу умереть».

Добравшись до этих слов, Фостер явственно ощутила страх. «Хочу умереть!» – кричали буквы страницы. Девушка поспешно перевернула ее и начала проникновение в сознание человека, которого никогда толком не знала.

Уильям вышел из крохотного магазинчика с едой для завтрака. Ему пришлось ждать до восьми часов. Ровно во столько открывался магазин. Но ничего страшного. Он подождет.

Сев на крыльцо, Уилл принялся любоваться утренним солнцем над гладью залива. Проводил взглядом двух ранних туристов, шагавших по изумрудной зелени восточного склона утеса, что высился над галечным пляжем.

Этот утес был куда более хрупким, чем Голден-Кэп. На нем тут и там виднелись таблички с предупредительными надписями: «С дорожки не сходить», «Опасный обрыв», «Неустойчивый грунт»… Главная опасность заключалась в том, что на первый взгляд утес казался совершенно невинным: пологий подъем, поросший скошенной луговой травой, ведущий к обзорной площадке и лазурному небу. Кое-где были расставлены скамейки для отдыха тех, кто устал от ходьбы. Обидно, правда, что погнутые ветром низкие кусты орешника не помогали укрыться от непогоды.

Уилл глубоко вдыхал утренний воздух. Он снова стал собой прежним. За последние недели – никаких припадков, и причиной тому стал вовсе не ставший едва ли не религиозным ритуалом прием лекарств. Просто он выздоравливал от Лондона, от вторжения в его работу посторонних людей, от давления со всех сторон человеческой массы – тех людей, которых он не знал и которым не мог доверять. А также благодаря тому – и Уилл это знал, – что он поселился отдельно от матери.

В этом Лили была права. И в то же время неправа. Он должен был вернуться в Дорсет, чтобы выздороветь, но должен был сделать это самостоятельно, доказать самому себе, что может жить один. Жить в Дорсете без матери. Жить в Лондоне без Чарли и Индии. Не цепляться за Лили, как тонущий человек, который уходит под воду и тащит за собой спасателя.

Он знал лишь то, что ему нужен покой, который может подарить только сельская местность, будь то пологие зеленые холмы с крестьянскими фермами, морской берег с его великолепными утесами и удивительными обнажениями горных пород, глубокие карманы лесов и огромная, прекрасная, опрокинутая чаша голубого неба. Ему нужен Дорсет, чтобы ощутить себя здоровым физически и духовно. Он устал быть бормочущим всякую ересь недоделком, который боится любой тени. Даже собственной. В сельской местности в чулане или под кроватью нет никаких чудовищ. Здесь есть лишь одна только сама сельская местность.

Его мать это знала. И Лили это тоже поймет.

Лили, подумал Голдейкер. Вчера он почувствовал, что способен вернуть ее. Нет, конечно, на это уйдет время, но время у них было, потому что они молоды и впереди у них еще долгие годы.

Ей ничто не мешает закрыть свой салон в Лондоне. И приехать к нему в Дорсет. Более того, он уже присмотрел место для ее тату-салона, хотя пока не сказал ей об этом. Главное, не торопить ее, а лишь нежно увещевать, что теперь у него получалось очень даже неплохо. И Лили поймет, что это ее судьба.

Да, из-за него она пережила жуткое время, но он знал: любовь такой женщины, как Лили, сдается не сразу.

Когда магазинчик открылся, молодой человек купил там все, что нужно для завтрака. Правда, ему пришлось слегка задержаться, чтобы принести для них обоих свежезаваренный кофе. Зная, какой она любит, Уилл специально попросил с молоком, но без сахара, после чего направился с покупками обратно в кемпинг.

Вернувшись, он увидел, что его подруга еще не встала. Бросив пакеты со снедью на землю, Уилл поставил на плоский камень две чашки с кофе и, опустившись на корточки перед входом в палатку, задумался над тем, как ему ее разбудить – лаской, поцелуем в шею?

Но Лили не спала. Он увидел это, как только расстегнул молнию на палатке. Более того, она была одета и сидела по-турецки на своем спальном мешке, нагнув нежную шею. Пробор разделил ее рыжие волосы на две части, открыв глазу белую кожу.

– А, так ты… – начал было Уильям, но ее испуганный возглас не дал ему договорить. Она быстро положила руки на колени, в попытке прикрыть то, что до этого рассматривала. Голдейкер сразу понял, что это. Лили произнесла его имя.

– О боже! – вырвалось у нее, и она мгновенно изменилась в лице, как будто его раскололи молотком.

Уилл со сдавленным криком попятился назад, вон из палатки. Куда бежать, на что смотреть, что делать, кого спросить…

Он бросился вверх по склону в сторону моря.

Июль, 20-е

То, что привело инспектора Линли в кабинет суперинтенданта полиции Изабеллы Ардери, не имело ничего общего ни с каким расследованием. Зато имело прямое отношение к тому, что, по идее, вообще не должно было его волновать: сержант Барбара Хейверс вот уже два месяца держится тише воды, ниже травы, не позволяя себе никаких взбрыков.

Заветным желанием Линли всегда было, чтобы его давняя коллега узрела, наконец, свет разума и начала одеваться, говорить и вообще вести себя в манере, призванной снискать одобрение начальства, в чьих руках была ее судьба. И вот теперь он обнаружил, что та версия Барбары Хейверс, которую он все эти годы надеялся увидеть, отнюдь не ровня той Барбаре Хейверс, чье безумное общество неизменно вдохновляло его на их совместные подвиги.

Если честно, она бесила его с того самого дня, когда ее назначили ему в помощь. Увы, беда заключалась в том, что в былые деньки, когда бравада и самоуправство буквально лезли из нее наружу, Барбара была в два раза лучше любого из своих коллег, за исключением разве что сержанта Уинстона Нкаты. Да и тот, по большому счету, был на ее уровне, но ничуть не выше, не считая вкуса в одежде. Но эта, новая, якобы улучшенная версия Хейверс, строго следующая всем правилам?..

Кому стало лучше от того, что теперь она держит все мысли при себе, пока не станет ясно, с какой стороны дует ветер? Меньше всего это шло на пользу интересам установления истины. С другой стороны, до сих пор у Барбары не было абсолютно никакого выбора в том, что касалось линии поведения. А все потому, что в столе Изабеллы Ардери лежал подписанный рукой самой Барбары запрос о переводе, который вмиг отфутболил бы ее в глухомань, на север страны.

Одно неправильное движение – и в документе будет проставлена дата, гарантирующая ей удивительную новую жизнь в Бервике-на-Твиде. Вакансии там, разумеется, не было. Но у Изабеллы имелись свои люди в самых верхах, а как известно, услуга за услугу. Мало кто из главных констеблей[3] в стране отказался бы иметь в своих должниках суперинтенданта лондонской полиции. По этой причине Линли и решил поговорить с Ардери. Он решил попытать счастья – уговорить начальницу отвести дамоклов меч, занесенный над головой Барбары.

Войдя в кабинет Ардери, Линли вежливо спросил, нельзя ли им кое о чем побеседовать.

Изабелла занималась какими-то бумажками, однако тотчас отложила их и с интересом посмотрела на инспектора. Тот знал: начальница, удивленная его почтительным тоном, моментально что-то заподозрила.

Она отодвинула кресло и встала, а затем подошла к довольно старому серванту у дальней стены и, налив из кувшина стакан воды, предложила его Линли. Тот отказался.

– Садись, Томми, – сказала Изабелла, но сама осталась стоять.

Инспектор знал, что, усевшись, сделает ей приятно, ибо тем самым унизит себя как в ее глазах, так и в своих собственных, поэтому не стал торопиться опустить пятую точку на стул. Вместо этого он встретился с ней взглядом. Ардери ждала, когда же он, наконец, примет решение. И он его принял.

– Если ты не против, я постою, – сказал он.

На что она ответила:

– Как хочешь.

Они с ней были одного роста. Он – благодаря наследственности, она – благодаря тому, что носила туфли на двухдюймовых каблуках. Каблуки добавляли ей роста до шести футов и двух дюймов – как у него, и когда он стоял перед ее столом, кончиками пальцев опираясь на столешницу, они могли смотреть друг другу прямо в глаза, зрачок в зрачок.

Линли понимал, что не может, как говорится, сразу взять быка за рога. С другой стороны, какой смысл тратить четверть часа на бессмысленные любезности. И он сказал:

– У меня тут проблема с Барбарой Хейверс, шеф.

Изабелла Ардери прищурилась.

– Что же эта несносная особа натворила на этот раз?

– Ничего. И в этом вся проблема.

– Потому что?..

– Потому что то, что сейчас она делает – если точнее, два последних месяца, – она делает не самым лучшим образом.

– Она приспособится.

– Это меня и беспокоит. То, какой она была и как она работала… Все это исчезает с каждым днем. Эта ее новая версия…

– Мне нравится эта ее новая версия, – не дала договорить инспектору Ардери. – Очень приятно знать, что я могу спокойно прийти утром в свой кабинет, и в него никто не ворвется и не станет трезвонить по телефону, требуя моего присутствия в руководящих инстанциях, чтобы обсудить ее последний прокол.

– Но в этом-то вся суть! – воскликнул инспектор. – Чтобы хорошо делать свое дело, приходится время от времени спотыкаться. Стоит же стать излишне осторожным, начать опасаться дисциплинарных взысканий или судебных разбирательств, бояться пройти через внутреннее расследование, или… – Томас помедлил. Если он выложит остальное, начальница мгновенно поймет, что у него на уме, а он не был уверен, что это ему нужно. Изабелла не любит, когда ей дают советы.

– Или? – Ардери поднесла стакан к губам и отпила из него. Пряди ее светлых волос на миг взметнулись, открывая взгляду золотые серьги, затем снова легли на место.

– Или когда тебя силой переводят на новое место, – добавил ее подчиненный, ибо терять ему уже было нечего.

– Ах, вот что! – Изабелла поставила стакан на стол, после чего села и жестом предложила последовать ее примеру. На этот раз инспектор принял предложение.

– Так вот зачем ты пришел, – произнесла Ардери. – Давай не будем топтаться на месте и избавим друг друга от пустопорожней болтовни. Мне и так ее хватает, когда я разговариваю с отцом моих сыновей. Ты хочешь, чтобы я аннулировала запрос о переводе сержанта Хейверс на новое место?

– Думаю, так было бы лучше для всех.

– А вот меня, Томми, такое положение вещей вполне устраивает.

Линли подался вперед, к ее столу. В ответ на его движение суперинтендант невольно отпрянула назад.

– Этот самый запрос о переводе, который ты заставила ее подписать, мешает ей работать в лучшем ее стиле, с полной самоотдачей, – заявил Томас. – Думаю, тебе было прекрасно известно, к чему это приведет, когда ты вынудила ее поставить под этой бумажкой подпись.

– Мы с тобой по-разному трактуем понятие «ее лучший стиль». Для меня «ее лучший стиль» – это роль осведомителя желтой газетенки…

– Шеф, она лишь намеревалась…

– Не считай меня дурочкой. Ты не хуже меня знаешь, что Барбара сливала информацию газете «Сорс», что она злоупотребляла служебным положением. Будучи офицером лондонской полиции, она имела наглость проводить собственное расследование, не подчинялась приказам и даже самовольно ушла в отпуск. Уехала, черт возьми, за границу и вляпалась в неприятности в чужой стране.

– Я ничего не отрицаю. Но и ты, как никто другой, знаешь, что такое постоянно работать под зорким оком начальства. Когда тебя постоянно разглядывают в увеличительное стекло, когда ты знаешь, что одно неосторожное движение – и тебя переведут на другое место или вообще дадут коленом под зад…

– Сержанту Хейверс следовало бы подумать об этом раньше, прежде чем она отправилась в Италию, не потрудившись оформить отпуск, прежде чем подробности расследования стали известны этому мерзкому журналюге, ее дружку, прежде чем она вынудила меня перевести на другое место другого инспектора лишь потому, что она, видите ли, не уживалась с ним в одном отделе.

– Думаю, ты прекрасно знаешь, что он ей никакой не «дружок».

– Кто?

– Тот журналист. Что же касается перевода Джона Стюарта в другой отдел, ты ведь не станешь отрицать, что он сам подписал себе приговор.

– На счету у твоей Хейверс чертова дюжина дурацких выходок, которые возмутили не только меня, но и вышестоящее начальство. Ты сам отлично это знаешь.

– Я бы сказал, что это преувеличение, – заметил Линли.

– Свой сарказм оставь при себе, Томми. Он тебе не идет.

– Извини, – сказал инспектор.

– Хочешь ты того или нет, но придется довольствоваться нынешним положением дел, да и ей тоже. Если Барбара не способна работать в команде, равно как и подчиняться известным требованиям в том, что касается поведения, то пусть ищет себе другую работу. Кстати, я могла бы предложить ей несколько вариантов трудоустройства, но все они связаны с овцами и Фолклендскими островами. Боюсь, правда, что мои вакансии вряд ли покажутся ей привлекательными. Впрочем, довольно. – Изабелла встала, и Линли понял, что разговор окончен. – У тебя еще есть ко мне вопросы? Меня ждут дела, да и Барбару тоже. Надеюсь, она уже явилась на работу. Причем вовремя, хорошо одетая и готовая выполнить любое порученное задание.

Этого Томас не знал. Сегодня утром он еще не видел сержанта Хейверс. Тем не менее Линли не моргнув глазом солгал суперинтенданту – мол, да, так и есть, хорошо одетая и готовая выполнить любое поручение, Барбара Хейверс уже на работе.

Линли шел по коридору, направляясь к себе в кабинет, когда услышал у себя за спиной Доротею Гарриман. О ее приближении возвестила морзянка каблуков-шпилек по линолеуму пола, а также ее привычка обращаться ко всем коллегам исключительно по фамилии и званию.

– Детектив-инспектор Линли! – окликнула она его.

Томас обернулся, и Доротея тоже воровато оглянулась.

Он подождал, пока она его догонит. Взгляд, брошенный ею в направлении кабинета Ардери, подсказал ему: эта дама – секретарша их отдела – явно не отказала себе в удовольствии подслушать разговор между ним и суперинтендантом. Впрочем, Линли удивился бы, будь это не так. Ди Гарриман хорошо знала: в том, что касалось полицейской службы, информация решает все, даже на секретарском уровне.

– Мы можем поговорить? – спросила она и указала на один из лестничных колодцев в центре здания, излюбленное укрытие здешних курильщиков. Те наведывались сюда, чтобы тайком сделать пару затяжек, которые придадут им сил продержаться до того момента, когда можно будет вынырнуть из офиса и, отойдя на необходимое расстояние от входа, раскуриться по полной. Линли последовал за женщиной в дверь.

Два констебля в форме стояли на площадке, скармливая монеты торговым автоматам и ведя разговор о некоем «мерзком ублюдке», который «получил по заслугам, если хочешь знать мое мнение». Доротея дождалась, когда те купят все, что им нужно, и спустятся этажом ниже. Подождав, когда внизу за ними захлопнулась дверь, она заговорила.

– Не хочу сообщать дурные известия, но раз вы все равно ходили к ней… – начала она.

– Господи, надеюсь, я не подтолкнул Ардери к тому, чтобы перевести Барбару в другое место?

– Нет, конечно же. Но будьте спокойны: она этого не сделает, если только детектив-сержант Хейверс сама не подтолкнет ее к этому шагу.

– Вы же знаете Барбару! От нее можно ждать чего угодно. Она в два счета может перейти любые границы, слететь с катушек…

– Вы пытались предотвратить то, что вам кажется неизбежным, – заявила Гарриман. – По крайней мере, я так поняла. Уверяю вас, на самом деле в этом направлении никаких изменений не предвидится, инспектор. – Доротея указала на путь, который она проделала от кабинета Изабеллы, после чего продолжила: – Она считает, что поступила правильно. На попятную она не пойдет.

– Если только не произойдет чуда. Я же пока таковых не видел, – согласился Линли.

– А вообще, детектив-сержант Хейверс выглядит теперь чуть более собранной, вы не находите?

– Дело не в ее внешнем облике. Вы наверняка это слышали.

Доротея опустила глаза, изображая смущение. Впрочем, Томас отлично знал: эта молодая особа не считает для себя зазорным подслушивать под дверью – умение, в котором ей не было равных.

– Согласна, – сказала она, – в ней нет больше того задора, той искорки, что раньше. Сейчас детектив-сержант Хейверс… уже не та, прежняя детектив-сержант Хейверс. Лично мне даже как-то грустно.

– Пожалуй, я соглашусь с вами, Ди. Но помимо попытки уговорить суперинтенданта не давать хода этому рапорту…