Литературный призрак Митчелл Дэвид

Черт подери, это было ужасно. Кати уходила от меня.

Гораздо лучше я помню, о чем мы не говорили. Мы не говорили о госпоже Фэн. Мы не говорили о ней. Мы не говорили о том, по чьей вине — черт, неужели, страдая бесплодием, люди за тысячи лет не придумали лучшего слова, чем «вина», — у нас ничего не получается. Кати всегда отличалась добротой. О возможности лечения, клиниках, усыновлении, обо всех этих полумерах мы не говорили вообще никогда — нас они не устраивали. Если сама природа, будь она проклята, не хочет сделать свое дело, значит, не нам ее подменять, черт подери. Мы не говорили о разводе, потому что он нависал над нами, как эта гора. И о любви мы не говорили. Вот что досаднее всего. Я ждал, что Кати заговорит первая. Она, наверное, ждала, что я. А может, просто наше время истекло и эти слова перешли по наследству к романтичным несмышленышам, родившимся лет на семь-восемь позже нас. К парнишкам вроде того, которого я видел вчера в кафе. Теперь любовь существует для них. Не для нас, старых перечников за тридцать. Забыть о любви.

Раздался гудок парома. Я стоял на мостовой, как раз на этой розоватой плите, где стою сейчас. Я хорошо запомнил ее — хожу мимо каждый день. Я подумал, что на прощание надо бы ее обнять. Может, даже поцеловать.

— Тебе пора на паром, — сказала она.

Ну что ж, раз ей так угодно.

— До свидания, — ответил я. — Приятно было побыть твоим мужем.

В тот же миг я пожалел о сказанном. И до сих пор жалею. Эти слова прозвучали как эффектный удар напоследок. Она повернулась и пошла прочь. Я иногда думаю — если бы догнал ее, что тогда? Жизнь началась бы заново или я получил бы затрещину? Теперь я этого не узнаю. Послушный зову гудка, я пошел на паром. К стыду своему, я не оглянулся, когда паром отчалил, поэтому не знаю, махала ли она вслед. Зная характер Кати, думаю, что вряд ли. Как бы то ни было, через сорок пять секунд я уже забыл про нее. Все мое внимание приковали десять строк мелким шрифтом на пятой странице «Саут Чайна бизнес ньюс». Новый американо-британо-китайский следственный орган под названием «Инспекция по перемещению капиталов» произвел обыски в офисах торговой компании «Шелковый путь». Эта компания неизвестна в широких кругах, но мне-то она известна очень хорошо. Я, лично я, следуя полученным инструкциям, перевел на счет компании «Шелковый путь» 115 миллионов долларов со счета 1390931 не далее как в прошлую пятницу.

Черт подери…

Вокруг ни души.

Дорога от пристани до припортовой деревни проходит мимо поло-клуба. Флаги над ним сегодня уныло повисли. За клубом дорога превращается в тропинку. Тропинка обрывается у пляжа — впадает в дорожку, которая вьется вдоль берега. Я никогда не ходил этим путем, поэтому понятия не имею, куда он приведет. Рыбак натруженными руками вытягивает сеть, он оборачивается, и наши взгляды на секунду скрещиваются. Подписывая договора краткосрочного найма жилья, я совсем забыл, что есть люди, которые живут на этом чертовом острове всю жизнь, от рождения и до смерти.

По выходным отец брал меня с собой на рыбалку. На мрачноватое озеро, затерянное в Сноудонии. Папа работал электриком. Это настоящая работа, честный труд. Ты прокладываешь проводку, устанавливаешь людям распределительные щитки, чтобы у них был свет, делаешь настоящий ремонт вместо их самодельного тяп-ляп, чтобы они не спалили свои дома. Папа — ходячий кладезь расхожей мудрости. «Дай человеку рыбу, Нил, и ты накормишь его на один день. Научи его ловить рыбу — и ты накормишь его на всю жизнь». Мы сидели на берегу озера, когда я сказал ему, что собираюсь в Политехнический, изучать финансы. Он кивнул, сказал: «Со временем можно будет получить хорошую работу в банке» — и отвел взгляд. Наверное, тогда я и ступил на этот путь, который привел меня сюда. Последний раз мы с отцом ездили на рыбалку в тот день, когда я сообщил ему, что получил назначение в гонконгский филиал компании Кавендиша. С жалованьем втрое больше, чем у моего бывшего школьного директора. «Здорово, Нил, — сказал отец, — Мама лопнет от гордости». Я ждал от него более бурной реакции. Он к тому времени постарел, вышел на пенсию.

Честно говоря, рыбачить мне было скучно. Лучше бы посмотрел футбик по ящику. Но мама настаивала, чтобы я ездил с отцом, и теперь я рад, что слушался ее. Даже сейчас при слове «Уэльс» чувствую во рту вкус сэндвичей с тунцом и яйцом, некрепкого чая с молоком и вижу отца, как он пристально вглядывается в темную воду озера, окруженного холодными горами.

В ее появлении было что-то общее с жужжанием холодильника. Когда ты осознаешь этот звук, оказывается, что исподволь успел к нему привыкнуть. Я не припомню, как долго, возвращаясь домой, мы обнаруживали, что шкафы распахнуты, кондиционер включен, а занавески раздернуты. Мы с Кати жили вместе и потому не особо задумывались. Кати приписывала все эти действия мне, а я — Кати. Ее появление не сопровождалось драматическими киношными эффектами. В комнате ничего не клубилось, тени не мелькали, на экране компьютера не появлялись напечатанные невидимой рукой послания, и магнитные буквы на холодильнике не складывались сами собой в слова. Ничего такого, как в «Полтергейсте» или «Экзорцисте». Скорее похоже на болезнь, которая развивается так постепенно, что ее невозможно заметить, пока она не достигнет летальной стадии. Так, пустяки: вещи обнаруживались черт знает где. Банка с медом в платяном шкафу. Книги — в посудомоечной машине. Все в этом роде. Ну и конечно, ключи. Ключи особенно. У нее просто страсть к ключам. Нет, она не из тех гостей, которые нагло заваливаются в дом среди бела дня. Мы с Кати сперва шутили: «Ха, опять призрак заходил».

Мне кажется, в конечном итоге именно она серьезно повлияла на нашу судьбу — нас троих. И дело тут не в разбитых вазах.

Я прекрасно помню тот день, когда жужжание переросло в отчетливый гул. Это случилось прошлой осенью, воскресным утром. Я остался дома, а Кати отправилась за покупками. Я валялся на диване, один глаз — в газету, другой — в телевизор. Показывали третий «Крепкий орешек», дублированный на кантонском диалекте. Я заметил, что на ковре у дивана играет маленькая девочка: лежит на животе и дрыгает ногами, как будто плывет.

У меня не было никаких сомнений в ее присутствии. И вместе с тем я был совершенно уверен, что никаких маленьких девочек в доме находиться не может.

Вывод напрашивался сам собой.

От страха волосы зашевелились у меня на голове, словно подул ветерок.

— Хорошо бы сюда еще несколько агентов ФБР, — сказал болван депутат, который не верил в возможности Брюса Уиллиса.

Рассудок вернулся, предъявил удостоверение. Он приказал вести себя так, словно ничего предосудительного не происходит. А что мне оставалось делать? С воплями броситься вон из квартиры — куда? Все равно рано или поздно придется вернуться. К тому же Кати надо поберечь. Не докладывать же ей, что мы с утра до вечера, с вечера до утра живем под наблюдением призрака. И вообще, стоит опустить подъемный мост — и мало ли кто еще придет по нему? Я заставил себя снова уткнуться в газету и сделал вид, что читаю статью, пусть она хоть на монгольском языке.

Рассудок заковал Страх в наручники, но это не мешало Страху орать во всю глотку: «В твоей квартире поселился призрак, черт возьми! Призрак, ты слышишь, кретин?»

Она по-прежнему плавала на ковре. Только перевернулась на спину.

Нужно отложить газету. Итак, если она здесь, значит, я сошел с ума? Или я сошел с ума, если ее здесь нет?

Что я мог сказать о ней?

Только то, что она не причиняет мне зла.

Я свернул газету и прямо посмотрел туда, где, по моему мнению, была она.

Никого. И ничего.

«Ну, что я говорил!» — сказал, ухмыляясь, Рассудок.

«Нил, — сказал Нил. — Ты сходишь с ума».

Я решительно направился на кухню.

За спиной раздалось хихиканье.

«Мудак», — сказал Страх Рассудку.

Щелкнул замок, звякнули об пол ключи — Кати уронила связку. Я вышел в коридор. Кати наклонилась за ключами, поэтому, слава богу, не видела выражения моего лица.

— Уф! — разогнулась она с улыбкой.

— Добро пожаловать! — приветствовал я ее. — Что это у тебя? Шампанское?

— Шампанское, омары и баранина, мой охотник-добытчик. А ты спал, да? Тебя пошатывает.

— А… да. Задремал. Неужели я опять забыл про твой день рождения?

— Нет.

— В чем же дело?

— Я как следует накормлю тебя, чтобы у тебя было игривое настроение и много спермы. Я хочу ребенка. А как ты?

А я как Кати.

Я очутился в каком-то грязном дворе, окруженном покосившимися домишками рыбаков. Здесь дорожка разветвляется на множество тропок. Черный пес пристально смотрит на меня единственным глазом, оценивая, что я за птица. Лучше бы он сидел на цепи. А вдруг он бешеный? Из-за кочана капусты размером с шалаш выглядывает женщина. Она спрашивает:

— Ищете дорогу к большому Будде?

Я посмотрел на себя со стороны, ее глазами. Во двор забрел черт-иностранец. Ноги по щиколотку в грязи, ботинки из Пенсильвании, шелковый галстук из Милана, кейс набит всякими японскими и американскими штучками, которые стоят больше денег, чем она видела за три года. Что она должна подумать?

— Да, — киваю я.

Она машет тупорылым овощем в сторону одной из тропинок.

— Большое спасибо, — благодарю я.

Протоптанная тропинка, углубляясь в лес, становится все менее проходимой. Со всех сторон надвигаются листья, ветки, сплетения корней, наросты, шипы и заросли кустарников. Какая-то неказистая, грязноватого цвета птичка поет в зелено-опаловой чаще. Сухая трава. Земля, камни, черви шевелятся у меня под ногами.

Я ни на что не обращаю внимания. Солнце начинает припекать.

Слышится рокот вертолета. А вдруг это Аврил и Гилан разыскивают меня? В шлемах, с биноклями у глаз. Потом Аврил выступит перед камерой, как репортер, собирающий информацию о дорожных пробках. Я даже рассмеялся. Шорох в подлеске. Я замер, прислушиваясь, но все затихло. Или показалось. Хотел бы я знать, на острове Лантау водятся змеи?

Насекомые, страдая от жажды, с жужжанием вьются возле моего лица — не терпится отведать моего пота.

Теперь на сцене должна появиться горничная.

Бог свидетель, что идея обзавестись прислугой пришла в голову Кати. У меня этого и в мыслях не было, не я ее нанимал, и первые шесть месяцев — до нынешней зимы — я даже ее в глаза не видел. У меня с ней ничего не было, пока Кати не уехала в Англию. В нашей фирме есть кружок мужчин, которые нанимают прислугу с прицелом, что она будет не только выбивать пыль и отводить детей в школу. В «Кавендише» предпочитают филиппинок — они более сговорчивы, потому что у них нет гражданства. К тому же филиппинка знает: чем услужливей она будет, тем скорее хозяин, покидая Гонконг, порекомендует ее своему преемнику.

Может, Кати наслушалась разных историй, бывая в женских клубах. Поэтому, наверное, она решила взять горничную-китаянку. Я очень удивился, когда Кати сказала, что ей нужна прислуга. Родители Кати имеют дипломы Кембриджа и принадлежат к верхним слоям среднего класса, но семейный бюджет у них куда ниже среднего. Они использовали старые связи и затягивали пояса потуже, чтобы отдать детей в хорошие школы. Мы познакомились с Кати в адвокатской конторе в Лондоне, отнюдь не в палате лордов.

И вот мы очутились здесь, в колонии. Прошу прощения, в бывшей колонии.

Я расстроился, когда обнаружил, что Кати подпала под влияние женского клуба. Но вынужден был согласиться, когда она заявила, что я не из тех, кто в состоянии поддерживать порядок в доме. А ей — и опять я ничего не смог возразить — будет трудно справляться одной, когда она забеременеет.

Подозреваю, дело было еще и в том, что Кати увлеклась идеей наведения межкультурных мостов и решила сделать своим хобби постижение загадочной китайской души.

Если это подозрение верно, то Кати сильно просчиталась. Хобби ничего не принесло ей, кроме огорчений, которые тут же по эстафете передавались мне, как только я переступал порог дома. Кати дарила ей подарки — она брала, не сказав ни слова в ответ. Кати жаловалась: горничная угрюма, непредсказуема и делает толстые намеки, что ее родственники умирают с голоду, а ей не хватает денег спасти их. Кати подозревала, что по ночам она подрабатывает в баре. У Кати пропали золотые серьги, хотя она и не была вполне уверена, что виновата горничная. Оглядываясь назад, я думаю: может, это дело рук нашей призрачной дочурки?

— Если ты недовольна, уволь ее, и все.

— Но ведь у нее семья голодает!

— Это не твои проблемы! Ты же не Леди Благотворительность.

— Рассуждаешь как законченный законник.

— А у тебя голова только ею и забита с утра до вечера.

— Нил, я хочу, чтобы ты поговорил с ней.

— Почему я?

— Я пыталась, но в китайской культурной традиции женщины уважают только мужчин. Только мужчин признают. Держись с ней потверже, и все. Я дам ей выходной в субботу, а в воскресенье, когда ты дома, попрошу прийти. Пожалуйста, не забудь. Ничего не намечай на воскресенье.

— А как насчет золотых сережек?

Про них не следовало вспоминать.

После того как с большим трудом наконец удалось успокоить Кати, я спросил, что, собственно, я должен сказать горничной.

— Скажи, что есть определенные требования, которые она должна выполнять. Что у нее есть обязанности. Скажи — может, она чего-то не поняла, потому что мы плохо объяснили, когда нанимали ее.

— А если она просто ленивая сучка, и все? Почему ты думаешь, что мои слова на нее подействуют?

— Ну как же, китайский менталитет! У китайцев такая психология: если им дать понять, кто хозяин, они слушаются. На меня она смотрит как на кусок собачьего дерьма. Жена Тео рассказывала, у них такие же проблемы. Даже если она не поймет слов, не беда. Все, что нужно, эти люди понимают по интонации.

Вот так в воскресенье и состоялась моя встреча с горничной. Видит бог, я этого не хотел — Кати сама свела нас.

Я предполагал увидеть уборщицу. Горничная есть горничная. Ей оказалось лет двадцать восемь — двадцать девять. Она была в униформе — белая блузка с черной юбкой, черные колготки — и слегка вспотела. Она безразлично выслушала, как я отбарабанил свой монолог, стараясь не смотреть ей в глаза. У нее были прекрасные густые волосы и смуглая кожа. Увидев ее, я уже через тридцать секунд понял: рано или поздно мы с ней окажемся в постели. И я знал, что она тоже это понимает.

С этого самого момента, даже в те ночи, когда мы с Кати занимались любовью по три раза кряду, чтобы она забеременела, я закрывал глаза и представлял, что подо мной лежит горничная.

Тропинка, огибая монастырь, резко поднимается в гору и ведет в самую сердцевину разгорающегося утра. Скоро полоса деревьев остается далеко внизу. Никогда не предполагал, что в этих краях так много неба! Я снимаю пиджак и перекидываю его через плечо. Кейс по-прежнему сжимаю в руке.

Дойдя до выступа скалы, присаживаюсь. Сердце грохочет как барабан. Взял я с собой таблетки или нет? Доктор, который лечит сотрудников компании Кавендиша, китайский шарлатан, сказал: «Принимайте по три таблетки в день, и все будет в порядке». Я спросил, что за таблетки. Он ответил: «В этой бутылочке зеленые, в этой — красные, а в этой — синие». Простите, доктор. Сегодня прием ваших таблеток отменяется.

На небе — сплошная алхимия. Солнце растопило свинцовую серость и превратило ее в серебро. Сквозь серебро постепенно начинает просвечивать голубизна. Хороший будет денек.

Поросшая бурым плюшем глыба подняла голову, посмотрела на меня с сочувствием и замычала. Когда в последний раз я был рядом с коровой, если не считать отбивной? Не помню. Давным-давно, в Уэльсе. Гонконг поблескивает вдали сквозь дымку. Небоскребы тянутся кверху, тесня друг друга, как деревья в джунглях.

Зазвонил мобильный, и меня как током тряхнуло.

Черт, что же я натворил. Боже, помоги мне проснуться, очнуться, вернуться на землю!

Корова опять печально замычала. Да в бога душу мать! Я адвокат. Я живу в мире, где «тринадцать» означает только одно — «тринадцать миллионов баксов». А я прогуливаю работу, как школьник контрольную по математике. Эти тайваньцы! Думай! Какая причина покажется им достаточно веской, что можно привести в свое оправдание? Похищение? Сердечный приступ? Аврил знает, что я принимаю лекарства от сердца. Припадок? Думай, думай! Сильный, невыносимый, мучительный приступ тошноты. А как я объясню, почему не сел на паром? И вообще, придется платить доктору, выписывать рецепт, искать внушающих доверие свидетелей…

Отвечай! Отвечай же!

Включаю телефон и отвечаю, э…

Похоже, Нил, на этот раз ты решил довести дело до настоящего кризиса.

Э… Не слышу ничего, кроме ударов сердца, — словно близкие разрывы гранат.

— Нил? Нил? — доносится из трубки. Аврил, конечно. — Нил, где ты?

Большая муха села мне на колено. Готичный три-цикл. Я снова расслабился.

— Нил! Ты слышишь меня? Чен Юн здесь. Он предельно вежлив, но совершенно не понимает, что могло тебя так сильно задержать. И я тоже не понимаю. И Джим Херш вряд ли поймет. Если Чен Юн недостаточно важная персона, чтобы ты поспешил, то имей в виду, из Петербурга тебе уже дважды звонил господин Грегорский, и сейчас даже не девять.

Я смотрю на свой «ролекс». Боже, как время пролетело. Корова нахмурилась, донесся запах ее свежей лепешки.

— Я знаю, что ты там, Нил. Я слышу, как ты дышишь. Сейчас тебя может спасти только одно — если твой паром перевернулся. Нил, ты слышишь меня, Нил? Если ты не в состоянии говорить, хлопни два раза по телефону, хорошо?

Ага! К ее хамскому тону примешивается нотка сомнения. Я хихикаю. Умница Аврил всегда найдет выход. Она далеко пойдет, наша Аврил.

— Нил! Ничего смешного! Ты срываешь крупнейший контракт, который нам когда-либо светил! О котором можно было только мечтать! Я вынуждена сообщить господину Кавендишу. Ты ведь не рассчитываешь, что я буду тебя покрывать?

Да заткнись ты уже, достала. Нажимаю «отбой» и кладу телефон на теплый камень.

В небе кружит гриф и проплывает облако в форме наковальни.

Их появление невозможно заметить. Они таятся в укромных уголках, куда никто не заглядывает, чтобы смахнуть пыль. Они разрастаются до невероятных размеров, а ты не подозреваешь о них — ни во сне, ни наяву. А потом в один прекрасный день происходит случайная встреча! И твои тайные желания вырываются на свободу. Вот о чем ты все время мечтал, сам того не зная. Один беглый взгляд — и все заградительные сооружения рушатся…

Аврил добралась до моего пейджера. Это черт знает что такое, оказывается, я до зубов вооружен всякой хренью, по которой меня можно достать. Разоружаюсь, как Джон Уэйн[37] после того, как перестрелял легион гнилозубых мексиканских бандитов. Открываю кейс. О-па! А вот и папка с надписью «Микки Кван»! И еще визитная карточка Хью Ллуэллина. Бросаю пейджер и мобильный телефон в кейс. Распрямляюсь, как следует размахиваюсь и запускаю кейс в полет. Он описывает изящную параболу. До меня доносится жалобный писк — пейджер мяукает, как дорогой породистый котенок. Кейс падает на крутой склон и скользит вниз, подпрыгивая и кувыркаясь в воздухе, выписывая кульбиты, разгоняясь до убийственной скорости, как горная львица, как сорвавшийся акробат, как лемминг, как Хрюша из «Повелителя мух»[38], на мгновение зависает в лучах утреннего солнца, словно невесомый.

В следующее мгновение он с шумом плюхается в море…

Видимо, Кати перед отъездом забыла уволить горничную.

Через неделю после того, как Кати улетела, я вернулся с работы поздно вечером и обнаружил, что грязное белье выстирано, туалет и ванная надраены, окна сияют. Она даже погладила рубашки, благослови бог ее маленькие китайские грудки с сосочками, как ягоды кизила.

Конечно, я решил не отказываться от ее услуг. А то вечно приходится записывать в календарь-памятку все дела, вплоть до посещения туалета. Серьезно.

Горничная сразу сообразила, что Кати уехала.

Она пришла в воскресенье утром. Я лежал на диване и смотрел «Улицу Сезам». Я услышал, как повернулся ключ в замке. Она вошла в гостиную, будто хозяйка. Фартучка на ней не было.

Она прикрыла за собой дверь, подошла ко мне, словно я неодушевленный предмет, опустилась на колени, сжала мой член в руке и стала его массировать. Зелибоба пел песенку про то, как звук «а» на письме волшебно превращается в букву «о». Я попытался поцеловать ее, но она оттолкнула меня свободной рукой, а второй рукой орудовала все энергичнее. Задрала мне футболку. Брюки стянула ногой. Спортивная девушка. Не выпуская мой член из руки, она повела меня, как быка на веревочке, в спальню, и уложила на постель, с той стороны, где спала Кати. Потом сбросила трусики и придавила мне коленом грудь. Я потянулся расстегнуть ей блузку, но она предостерегающе зацокала языком — «тсс, тсс», шлепнула меня, вонзила когти мне в мошонку и не убирала их, пока я не попросил пощады. Только тогда она заговорила — в первый и, кажется, в последний раз.

— Скажи: я хочу тебя, я не хочу суку Кати.

— Да, да.

— Скажи!

— Я хочу тебя.

— Дальше скажи. Кати сука. Кати дрянь. Не женщина. Настоящая женщина ты. Скажи.

У меня язык не поворачивался.

Не выпуская моих захваченных в заложники яиц, она одной рукой стянула с себя блузку и расстегнула лифчик. В соседней комнате раздалось хихиканье. Соски у нее поднялись и потемнели — что-то сказочное.

— Ну?

— Она сука. Дрянь. Ты настоящая женщина.

— Дать мне много деньги. Ее вещи. Мне подарок.

— Она почти все увезла.

— Нет. Много есть. Теперь я. Все мое. Скажи.

Ее ладонь быстрее и быстрее скользила по моему члену.

— Теперь все твое, — выдохнул я.

Она положила мою руку себе на грудь.

— Скажи: ты сильнее я.

— Ты сильнее меня.

Покончив с формальностями и утвердив условия договора, она легла на меня, ее грудь коснулась моей груди. У меня мелькнула мысль о мерах предосторожности, но в следующую секунду я забыл обо всем. Только ритмичные волны влажного тепла. Глубже и глубже. Быстрее и быстрее.

Я хотел поменяться с ней местами, но она укусила меня, отпихнула локтем и снова залезла наверх.

А потом жужжание вентилятора над нашими телами. Ничего не осталось от горячего прилива — только запах и пена отлива. Я чувствовал… Не знаю что. Может, ничего. Слушал финальные аккорды «Улицы Сезам».

Она встала с кровати и присела к туалетному столику Кати. Открыла ящик, достала ее коралловое ожерелье. И надела на шею. Более тонкую, чем у Кати.

Я снова хотел ее. Все равно платить придется по полной. Не только деньгами. Нужно не продешевить и взять свое. Я подошел и взял ее сзади, на туалетном столике. Разбив нечаянно зеркало.

Секс с горничной превратился в наркотик. Один раз попробовал — и зависимость становилась все сильнее. Я думал о ней на работе. Когда я возвращался домой, мой член вставал, едва ключ касался замочной скважины. Если уже в прихожей чувствовался запах духов Кати — значит, она пришла. Если нет… приходилось довольствоваться виски. В офисе Хьюго Хэмиш и Тео решили, что я страдаю от разлуки с Кати, уговаривали после работы сходить в «Бешеных псов», пропустить по стаканчику. Чтобы развеяться. По правде сказать, воспоминания о Кати не особо терзали меня. В моей памяти они в другой кабинке, и, пока не понадобятся, случайно я на них не напорюсь. Горничная — другое дело. Мысли о ней меня преследуют неотвязно.

Как-то раз я вернулся домой и увидел в прихожей тапочки госпожи Фэн. Я понял, что к нам пришла беда. Госпожа Фэн и Кати сидели за столом в гостиной. Они вели разговор об обличьях дьявола. Окончательный приговор Нилу Броузу был только что вынесен.

— Нил, — произнесла Кати директорским тоном: она всегда прибегает к нему, когда сильно волнуется, но хочет показать, что полностью владеет собой. — Госпожа Фан рассказывает мне о нашей гостье. Сядь, послушай.

Мне хотелось пива. Хотелось в душ. Хотелось бифштекса с жареной картошкой и посмотреть матч «Манчестер юнайтед» — «Ливерпуль» по кабельному.

— Выслушай госпожу Фэн! Это очень важно! Сядь!

Раньше сядешь — раньше выйдешь. Я вздохнул.

Госпожа Фэн терпеливо ждала, пока я усядусь и перестану ерзать.

Она смотрела на меня так пристально, словно проводила опознание моей личности. Я почувствовал себя подозреваемым.

— В этой квартире живете не только вы, — изрекла госпожа Фэн.

— Знаю.

— Еще маленькая девочка. Сейчас она прячется. Боится меня.

Ничего удивительного, подумал я. Глаза у госпожи Фэн прямо как стеклянные двери. Когда она моргает, я отчетливо слышу, как скрипят створки.

— Есть три варианта. Первый. Давным-давно нежеланных детей привозили ночью на остров Лантау и бросали тут умирать от холода и голода среди диких зверей. Может, ваша девочка из этих. Но вряд ли — эти, древние, не любят селиться в современных домах. Второй вариант. Когда японцы во время войны оккупировали Гонконг, они вывозили сюда арестованных и заставляли рыть себе могилы. А потом расстреливали на краю. Может, девочка украла какую-нибудь ерунду, и ее расстреляли. Третий вариант. Девочка — дочь белого специалиста, который тут жил, и горничной. Мужчина уехал, а горничная бросила девочку возле дома.

— Любящая мать, — вставил я.

— Нил, помолчи!

— Мальчик — это, конечно, бесчестье. Но девочка — еще хуже. С девочками часто так поступают, если родители бедны. Даже когда оба они китайцы и состоят в законном браке. В будущем расходы на приданое могут совершенно разорить родителей. Думаю, ваша девочка из них.

Почему они в четыре глаза смотрят на меня? Чем я провинился?

— Тут есть один нюанс, — сказала Кати. — Госпожа Фэн сказала, что такая девочка может привязаться к мужчине. То есть к тебе.

— Ты хоть соображаешь, что говоришь?

— Госпожа Фэн говорит, что девочка ревнует тебя ко мне. Видит во мне соперницу. Я не смогу забеременеть, пока мы живем в этой квартире. Нам нужно уехать с острова Лантау. Передвигаться по воде они не умеют.

— Мне кажется, доктор Чен несколько правдоподобнее объясняет, почему чета Броуз-Форбс никак не может обзавестись наследником.

Черт, не стоило это говорить.

— Значит, по-твоему, это все плод моего воображения?

— Нет. В доме, пожалуй, и правда кто-то завелся. Но космические цены на жилье в районе Виктории — более ощутимая реальность. Когда речь идет о денежках, китайцы сразу забывают про свой хваленый фэн-шуй. Так что, Кати, выбрось это из головы. Переезд туда нам не по карману. А о том, чтобы перебраться в Коулун, где обитает всякий сброд и рулят триады, и речи быть не может. Родишь там ребенка, а его нарубят на кусочки и насушат из них лекарств.

Госпожа Фэн молча наблюдала эту сцену. Готов поклясться, не без удовольствия.

— Госпожа Фэн, — обратился я к ней. — Вы знаете все на свете. Скажите, что нам делать? Вызвать экзорциста?

Мой сарказм пропал зря. Госпожа Фэн кивнула в ответ:

— В рядовом случае — да, конечно, я могла бы порекомендовать квалифицированного геоманта. Но ваша квартира так плоха, что ничего, я уверена, не поможет. Вам нужно переехать.

— Мы не переедем. Мы не можем переехать.

Госпожа Фэн встала из-за стола:

— В таком случае позвольте попрощаться.

Кати тоже поднялась и пробормотала что-то вроде «прошу вас, останьтесь, выпьем чайку», но госпожа Фэн уже направлялась к выходу.

— Остерегайтесь того, что за стеной, — бросила она на ходу, не оборачиваясь.

Я размышлял над тем, что значат ее слова. Кати ушла в комнату для гостей и захлопнула за собой дверь. Щелкнул запор.

Сумасшедший дом, просто сумасшедший дом. Я достал банку пива и лег на диван. Готовить ужин не было сил. Спасибо тебе, Кати. За целый день не удосужилась сварить обед. Видимо, занималась привидением.

Никогда не думал, что в этой чертовой квартире столько замков и запоров.

Мальчик с девочкой в кафе вчера вечером. Не выходят из головы.

Мы с Кати. Куда подевалась Любовь?

А Любовь занялась сексом. Раз за разом, раз за разом, пока это ей не наскучило до зеленых чертиков. Серьезно. Тогда она осмотрелась вокруг: чем бы еще заняться. И тут увидела, что у всех старых добрых друзей народились славные ребятишки. Любовь решила последовать их примеру, но, как она ни старалась оплодотворить себя, месячные неуклонно приходили в свой срок. И тогда Любовь обратилась в клинику по лечению бесплодия, и там ей открыли правду. Насколько я могу судить, труп Любви и поныне там. Вот вам, мальчики и девочки, история про то, куда девается Любовь.

Я хочу вернуться в кафе и сказать им: «Послушайте меня! Вы больны, оба. Вы все видите в искаженном свете».

Да кто ты такой, Нил, чтобы ставить людям диагнозы?

В тот же вечер позвонила Кати. Едва горничная успела уйти. Не прошло и двух минут. Я, весь потный, шел в ванную принять душ. Как это женщины умудряются даже на расстоянии учуять такие вещи? Совершенно пьяная, она обращалась к автоответчику. Я стоял в гостиной голый и слушал, вдыхая запах секса, который витал в воздухе после того, как я не знаю сколько раз трахался с горничной, которую Кати ненавидела.

— Нил, я знаю, что ты дома. У нас пять часов. А у вас там сколько? Одиннадцать, что ли?

Я понятия не имел, который час.

— А я тут смотрю по телику, как наших разделывают в Уимблдоне. Вот… И вообще. Чего я хотела сказать? Забыла. У меня все в порядке, спасибо, а ты как поживаешь? А у меня все в порядке. Вот. Ищу квартиру… Почти нашла. Подписываю договор. Вот. Через неделю переезжаю в Ислингтон, в маленькую такую квартирку. Трубы там, правда, очень гудят. Зато нет привидений. Прости. Это не смешно. Аудиторствую в одном агентстве, временная работа. Так, чтобы набить руку. А Вернвуд переехал на Уолл-стрит. На его месте уже какой-то шустряк, только-только из экономической школы. Вот… Слушай, может, ты перешлешь как-нибудь мне кресло королевы Анны? Оно кой-чего стоит… На прошлой неделе говорила с твоей сестрой. Столкнулись с ней совершенно случайно… Забавно, правда? Она говорит, ты продлил контракт еще на восемнадцать месяцев… А ты не собираешься прилететь на Рождество? Может, встретимся? Это мне вдруг в голову пришло… Хотя… Вряд ли у тебя найдется время… Тебе столько людей нужно повидать… И вообще. Послушай, у тебя в квартире остались мои драгоценности. Мы же не хотим, чтобы горничная все сперла и сбежала в Китай, правда? Вряд ли она вернет ключи, которые украла… Поэтому тебе лучше поскорее поменять замок. Вот… А у меня все в порядке. Надо только немного отдохнуть. Да… Без малого сорок лет — не шутки. Вот… Может, позвонишь, когда вернешься? Если не очень устанешь… Я не буду спать. Хочу посмотреть парные финалы, а это еще не на один час… Ах да, вот что я хотела сказать! Твоя мама просит тебя позвонить — сестра велела передать. У отца опять эта штука, как его… панкреатит. Теперь вроде все… Пока… Звони…

Я так и не позвонил ей. А что я мог сказать?

Чья-то могила. Надгробие обращено к морю. Солнце стоит высоко и палит нещадно. Снимаю галстук, вешаю на сук. Нечего и пытаться разобрать имя того, кто покоится здесь. Самая дикая в мире система письма состоит из тысяч иероглифов. Я знаю пять: алкоголь, гора, река, любовь, выход. Иногда я думаю: эти иероглифы и есть настоящие китайцы. Живучие, они уцелели на протяжении веков, хитрые, они прячут свой смысл за внешней похожестью друг на друга, чтобы дурачить иностранцев. Устойчивые ко всяким воздействиям извне. Сам Мао не смог одолеть собственный язык и подвергнуть его реформе.

Теперь я спускаюсь по склону. Остались позади быстрые ручьи, заросли, полные птичьего щебета, бабочки с большими, как блюдца, и полосатыми, как зебра, крыльями. Два или три раза я терял тропинку, и два или три раза она сама находила меня. Это напомнило мне, как я бродил по Национальному парку в Уэльсе. Сколько времени пройдет, пока поймешь, что везде все одинаковое. И женщины тоже.

На этот раз тропинка пропала окончательно. Нужно возвращаться, глядя под ноги, продираться через колючие заросли и густую траву. Я присел на землю и посмотрел прямо перед собой. Видно, как строят новую посадочную полосу для аэропорта на искусственном, насыпном полуострове. Ползают крошечные бульдозеры. Струйки пота текут у меня по спине, по груди, по животу, под животом. Брюки прилипли к бедрам. Стоило бы принять таблетки, но они в кейсе на дне залива.

Интересно, пошлют кого-нибудь искать меня? Мина, наверное. Сама Аврил сейчас, конечно, занята — шарит по моему жесткому диску, а Тео Фрезер стоит у нее за спиной. Как далеко они зайдут? Все эти письма из Петербурга, семи- и восьмизначные суммы переводов, куда только не…

Если вы никогда не жили под одной крышей с призраком, вам очень трудно представить, каково это. Вы, наверное, думаете, что человек круглые сутки ходит сам не свой, в страхе и напряжении, и хватается за телефон, чтобы позвонить экзорцисту. Ничего подобного. Скорее это похоже на то, будто рядом живет очень независимая кошка.

Последние несколько месяцев я жил с тремя женщинами. Одна была призраком, а сейчас стала женщиной. Другая была женщиной, а сейчас стала призраком. Третья была призраком и останется призраком. Но эта история совсем не про нее. Призрак находится в тени, где ему и полагается быть. Если призрак выходит из тени, он становится человеком.

Мы с Кати возвращались с какой-то дурацкой корпоративной вечеринки. Вместе вошли в вестибюль, я поставил на пол кейс, проверил почтовый ящик. Вынул несколько писем. В лифте надорвал конверт и тут вспомнил, что забыл кейс внизу. Когда поднялись на четырнадцатый этаж, Кати вышла, а я поехал вниз. Взяв кейс, поднялся наверх и, когда двери лифта открылись, увидел, что Кати по-прежнему стоит на площадке перед квартирой. Я сразу понял: что-то стряслось.

Кати дрожала, белая как мел.

— Дверь заперта. Изнутри. Изнутри.

Грабители? Не успели уйти?

Мы оба знали — грабители ни при чем.

Она вернулась.

Понятия не имею, как я сообразил, что делать. Я достал из кармана ключи и погремел связкой. Потом резко толкнул дверь.

Она распахнулась в темноту квартиры.

За всю ночь Кати не сказала ни слова, хотя не спала — я это чувствовал. Оглядываясь назад, думаю, что это и было началом конца.

Ну вот, я спустился по склону.

Мимо едет автобус — набит битком, как обычно. Люди глазеют по сторонам. Черт подери эту их китайскую манеру в упор пялиться на тебя! Это так невежливо! Подумаешь, европеец загорает в костюме. Возвращается в будний день с прогулки в горы. Что особенного? Никогда раньше не видели, что ли?

А солнце-то, солнце! Удар как у боксера. Того и гляди отправит в нокаут. Снова пролетел вертолет, наполнил долину гудением. Давно надо было побывать в этих местах. Меня ждали, а я не сделал ни шагу навстречу. Только мотался туда-сюда, в офис и обратно на этом чертовом пароме через реку Стикс.

Интересно, а где живет горничная? В Коулуне или в каком-нибудь из новых районов? От порта до дому добирается на автобусе или ловит машину. Все приличные магазины остаются далеко позади. В подобном районе, наверное, живет и Мин. Узкие улочки. Стены зданий до пятнадцатого этажа заляпаны вывесками — грязные мастерские, стрипклубы, пункты обмена валют, ресторанчики и бог знает что еще. Вверху огрызок грязного неба. Шум, конечно, никогда не затихает. В головах у китайцев, должно быть, есть какой-то звуковой фильтр: в этой какофонии они умеют выделить только ту партию, которая их интересует. Такси, дешевые плееры, пение из храмов, спутниковое ТВ, завывания продавцов, усиленные мегафонами. Чем дальше идешь, тем сильнее становится запах грязи, мочи и дим-сума[39]. В подъездах маячат личности, которым давно пора побриться и сменить рубашку, — предлагают наркотики. Карабкаешься вверх по лестнице (лифты в таких местах вечно не работают), там в крошечной квартирке ютится семья из семи человек. Они бранятся, смотрят телевизор, пьют. Даже не верится, что я работаю в этом же городе. Даже не верится, что в районе горы Виктория здания похожи на маленькие дворцы. Где-то там, наверное, японский парнишка сейчас восстанавливает пострадавшие от перелета биоритмы. А его девушка подает ему на серебряном подносике чай с лимоном. Или нет, скорее всего, ее горничная подает ему чай с лимоном. Интересно, как они познакомились? Ужасно интересно.

Каждый город состоит из множества городов.

Когда я впервые прилетел в Гонконг — еще без Кати, она прилетела позже, — мне дали один день, чтобы я оправился от джетлага. Я чувствовал себя прекрасно, поэтому решил воспользоваться выходным и осмотреть город. Я куда-то заехал на трамваях, и меня охватил ужас от нищеты вокруг. Передвигаясь по подвесным дорожкам, я чувствовал себя спокойно только в окружении деловых костюмов и кейсов. В вагончике фуникулера я поднялся на вершину горы Виктория. Тут прогуливались жены богачей, няни с ребятишками, парочки подростков, разглядывающие другие парочки. С прилавков на колесиках — такие сооружения мой отец называл базарными тачками — торговали путеводителями, кокосовыми орехами, пакетиками с легкими солеными закусками, которые так обожают китайцы и индийцы. На одном лотке нашлись путеводители на английском и открытки с видами, я купил несколько. Неожиданно груда тряпья у прилавка зашевелилась и что-то протявкала по-китайски. Оттуда высунулось сморщенное грязное лицо и с омерзением уставилось на меня. Меня передернуло. Продавец рассмеялся и сказал:

— Не бойтесь, он безобидный.

Нищий захрипел и повторил свои слова, только медленнее и громче.

— Что он говорит? — обратился я к продавцу.

— Просит милостыню.

— Сколько ему нужно?

Дурацкий вопрос.

— Он просит не денег.