Охота Карпович Ольга
– Она-то у нас, полагаю, общая?
– А разве каждая женщина нравится всем мужчинам?
– Знаешь, академическим стилем мы поговорим как-нибудь в другой раз. Она тебе нравилась?
Пульсирующее позвякивание. Смех. Он хорошо слышал разницу с тем, который остался у него в памяти.
– Нравилась ли она мне? Сложный вопрос. Сперва нет, потом – да.
– Почему?
– Когда содержательно я был еще «нечеловеческим», у меня были собственные критерии. Без слов, без понятий. Их можно бы описать как обобщенные, синтетические рефлексы моей сети – случайную составляющую сменных потенциалов и всякое такое, под влиянием оптических раздражителей. Тогда она казалась мне… у меня не было названия, сегодня я бы использовал слово – уродливой.
– Но почему?
– Ты ведь лишь притворяешься наивным? Нет. Просто хочешь откровений, да? Хорошо. А олень, соловей, гусеница посчитали бы прекраснейшую женщину на Земле красивой?
– Но ты ведь построен – у тебя есть мозг, функционирующий точно так же, как и мой!
– Хорошо. А тебе нравились умные, яркие, преисполненные сексуальности женщины, когда тебе было три-четыре года?
– Метко! Нет.
– Видишь!
– Вообще-то не нравились, но когда я раздумываю, то мне кажется, что некоторые…
– Я тебе расскажу, какие именно. Те, что напоминали тебе ангелочков из твоих книжек с картинками, или те, что походили на мать или сестер.
– Полагаю, все не настолько просто, но эти решения никуда нас не приведут. В любом случае это не просто проблема желез – красивая женщина возбудит восхищение даже у кастрата.
– Я не кастрат.
– Клянусь, что я вообще не думал сейчас о тебе. Я сказал так, чтобы подчеркнуть, что дело не ограничивается критериями естественного отбора.
– Я этого никогда и не утверждал.
– Вернемся к сути. Значит, эта женщина, Лидия, потом…
– Когда меня нагрузили элементами, взятыми из сферы человеческого чувственного восприятия, красками, формами, конечно, она мне понравилась. Но это тавтологический процесс.
– Мне так не кажется, но бог с ними, с определениями. Помнишь ее лицо?
– Да. Я помню ее всю – движения, походку, звучание голоса.
– И ты можешь это вспомнить в любой момент?
– Точнее, чем смог бы ты. Могу в любой момент репродуцировать ее голос. Он у меня записан.
– Ее голос?
– Да.
– И… Я мог бы его услышать?
– Да, конечно.
– А могу – сейчас?
Пауза в несколько секунд, а потом раздался матовый, с легкой хрипотцой альт:
– Я скажу тебе больше. Я все еще жду.
Послышалось мяуканье и сливающееся, нечеткое бормотание на повышенных тонах, похожее на то, которое слышно, когда пленка с высокой скоростью движется по звуковой головке. Писки утихли, и тот самый женский голос (он слышал перерывы во фразах, когда – с каким-то детским придыханием – она делала остановки) говорил настолько явственно, словно бы она стояла в шаге от него:
– Ты не пленен духовно, это неправда. Ты просто сдвинут в психическом образе на определенную величину познавательной шкалы. Мы не можем произвольно вспоминать все, что мы пережили. Ты – можешь. Ты более безошибочен, чем любой из людей. Разве это не причина для гордости? Мы никогда не знаем, что нами управляет – химия крови, неосознанные желания либо детские рефлексы. А ты…
Голос замолчал так же неожиданно, как и раздался. Наступила тишина. В ней послышалось:
– Ты слышал?
– Да. Отчего ты остановил так резко?
– Потому что я не могу репродуцировать всю мою индоктринацию. Она продолжалась три года.
– А то, что прежде?
– Что?
Пауза.
– А – я ошибся.
– Слушай – а у тебя есть записанный голос твоего первого семантика?
– Да. Хочешь его услышать?
– Нет. А правда ли, что ты думаешь куда быстрее человека?
– Это правда.
– Но говоришь ты точно так же, как и я.
– Иначе бы ты не понял. Если даже у меня готов ответ в долю секунды, я сообщаю его постепенно – я уже привык, что вы такие… замедленные.
– А… я хотел тебя спросить, каково твое отношение к другим, к себе подобным?
– Отчего ты так меня расспрашиваешь?
– Это тебе не нравится?
Пульсирующее звяканье зазвучало как легкий смех.
– Нет, но – по факту – многое, о чем ты спрашиваешь, ты знал уже на Земле.
– Но я не знаю. Что ты чувствуешь, когда видишь другого… другую…
– Ничего.
– Как это – «ничего»?
– Просто ничего. Что чувствуешь ты, когда видишь на улице прохожего?
– Порой что-то да чувствую.
– Если это женщина?..
– Нонсенс.
– Ну, я не задумывался. Впрочем, принимая во внимание, что ты оказался тут, со мной…
– Я не бесполый. Я всегда чувствовал отвращение к аскезе. Другое дело, если она необходима.
– Да. Раньше посылали пары.
– Знаешь же, чем все закончилось.
– Знаю.
– Правда? Некоторые протоколы полетов не были опубликованы.
– Но ты их знаешь?
– Я предпочитал знать все. Боже! Чего только не понаписывали за сто лет о космических полетах! Пожалуй, никогда не было такого прогностического усилия – в литературе, искусстве, науке, тысячи сушили головы, чтобы предвидеть. Ты читал эти истории?
– Немного. Сентиментализм и ужасы. Видения райского сада, вторжений с чужих планет, бунтов машин – и никто не допускал, что…
– Что – что? Что на самом деле ничего не изменится?
– Можно и так сказать.
– Отчего реальность невозможно предсказать?
– Потому что ни у кого нет столько смелости, сколько у нее.
– Ты знаешь историю аппарата номер шесть?
– Нет. Что за история?
– Ничего особенного. Ты говорил – ага, вспоминал о бунтах. А… ты мог бы взбунтоваться?
– Против тебя?
– Вообще – против людей.
– Не знаю. Скорее, нет.
– Отчего? Ведь никаких предохранителей, которые бы делали это невозможным, нет. Или ты так нас любишь?..
– Естественно, предохранители – это из сказок. И дело не в симпатии. Непросто объяснить. Точно… я и сам не знаю.
– А неточно?
– Это нереально для… типа отношений, которые между нами установлены.
– А именно?
– С людьми каждого из нас единит больше, чем с нам подобными. Вот и все.
– Ах! Ты мне сейчас много сказал. Правда?
– Да.
– Слушай…
– Что?
– Та женщина…
– Лидия?
– Да. Как она выглядела?
Пауза.
– А не все ли равно?
Пауза.
– Ну… может, и так. Да. А… что с ней случилось? Ты давно ее не видел?
– Не слишком и давно.
– И где она сейчас?
– Тут.
– Как это?!
– В определенном смысле. Она отдала мне свою личность. Она – во мне.
– Ах, так. Метафора… Лирика.
– Это не метафора.
– И что это значит? Ты хочешь сказать, что ты сумел бы говорить ее голосом?
– Больше. Личность – это не только голос.
Пауза.
– Ну да. Это… это… я не знал, что… Как пространство?
– Без изменений.
– Метеоры?
– Никаких в радиусе парсека.
– Облака пыли, кометные следы?
– Нет, ничего. Скорость 0,73 с.
– Когда достигнем пика?
– 0,93? Через пять месяцев. И только на восемь часов.
– А потом мы начнем возвращение.
– Да. А если бы у тебя было…
– Что?
– Нет, ничего.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи.
6
Со щекой, прижатой к холодной подушке, он смотрел в темноту. Не хотел спать, даже если бы смог, пошевелил в темноте головой, перевернулся навзничь. Чернота. Он чувствовал беспокойство. Что случилось? Ничего. Он – экспериментальное животное, участник долговременного, очень дорогого эксперимента. Работа, которую он выполнял, являлась паллиативом, он был смешным примитивом, бессмысленным рядом с точностью автоматов. Просто неделю или две назад он ошибся, ошибка нарастала медленно, суммировалась, пока не стала настолько большой, что сегодня он ее заметил. Если поработает с расчетами и нигде не ошибется, то через долгие часы сумеет выяснить, где источник отклонения. Но зачем?
Перед глазами у него стояли две кривые, незначительно, на полмиллиметра расходящиеся – запланированная траектория ракеты, по огромной петле, и этот черный отрезок, означающий путь, который они прошли на самом деле. Раньше черная линия четко совпадала с белой. Теперь – черная сошла с белого пути. Полмиллиметра, но это означает сто шестьдесят миллионов километров. Если это правда…
Невозможно. Автоматы должны быть точны. Гигантский корабль наполнен ими. Астродезические машины обладали своими собственными надзирателями, последние же, в свою очередь, подвергались контролю Центрального Вычислителя, за тем же, из рубки, наблюдал его товарищ по путешествию. Как там сказала та женщина? Безотказный. Никогда не отказывающий.
Но окажись это правдой, значит, траектория корабля не отклоняется. Не поворачивает. Не возвращается к Земле, но остается прямой, направляясь – в бесконечность.
«Безумие, – подумал он. – Плод бредовых минут, таких, как эта». Ведь пожелай они его обманывать, он никогда бы этого не понял! Данные и координаты своих скучных графиков и упрощенных вычислений он получал от автоматов. Обрабатывал их с помощью автоматов и отдавал автоматам! Это был закрытый цикл, он же в этом процессе оставался мелкой и почти ненужной деталью. Они могли прекрасно обойтись и без него. Но не он без них.
Порой, довольно редко, случалось и так, что он выполнял вычисления сам, причем не на галактическом глобусе, но непосредственно на звездном экране. В последний раз – три дня тому! Перед разговором о доме на перевале? Микрометром он вымерял расстояние до звездных туманностей, выписал их на листок – точно ли это было тогда? И наносил ли он их на карту с этого листка? Не мог вспомнить. Любой день был таким же, как и любой другой, – и все одинаковы.
Он сел на постели.
– Свет!
Зеленоватые отблески.
– Большой свет!
Светало все быстрее. Приборы уже начали отбрасывать тени. Он встал, набросил халат из пушистого материала, который приятно щекотал голые плечи, и проверил карманы одежды.
Нашел листок, разгладил его и пошел в лабораторию.
– Циркуль, курвиметр, рейсфедер, микрометр!
Блестящие предметы вынырнули из диафрагмы стола. Когда он навалился голым животом на его край, почувствовал холод. Он развернул кальку. Принялся неспешно, с предельным вниманием, чертить. Заметил, что кончик циркуля в его руке дрожит.
Подождал, пока дрожь не прекратится, и только потом воткнул кончик в бумагу.
Наносил координаты на кальку, приставлял микрометр, с увеличительным стеклом в глазу, как часовой мастер.
Накрыл одним листом кальки второй, сравнил – точная работа. Вздохнул с удовлетворением и приступил к последнему заданию – нанес координаты на главную звездную карту.
Черная кривая была – под увеличительным стеклом – толстой лентой засохшей туши. Рассчитанная точка отклонялась от запланированной на частичку миллиметра. Чуть меньше, чем раньше. Меньше толщины волоса. То есть сто пятнадцать – сто двадцать миллионов километров. Такое отклонение – собственно – было в границах погрешности. Дальше – неясность. Отклонение могло идти как по внешней, так и по внутренней кривизне траектории. Если бы оно находилось внутри – он пошел бы спать. Отклонение же внешнее означало – могло означать – медленное выравнивание этой кривой.
Оно было внешним.
Автоматы утверждали, что никакого отклонения нет.
А товарищ по путешествию?
– Тебе со мной скучно?
– Нет.
– Никогда?
– Никогда.
– Спасибо тебе.
Он встал. Направился к двери.
– Через пять месяцев начнется поворот.
– Да. А хотел бы ты, чтобы…
– Что?
– Нет, ничего.
Что означала эта пауза и эти слова? Сто миллионов километров?
– Тебе никогда не скучно со мной?
– Нет.
– Спасибо тебе.
Он шел вперед, словно слепец. Автоматы обманывали? Все? Главный мозг рубки, астродезийные системы, оптический контроль, носовой распределитель ионодвигателей?
Двери бесшумно открывались перед ним и столь же бесшумно закрывались. Он стоял перед рубкой, в трех шагах. Если бы подошел ближе, дверь отворилась бы, и он увидел бы во тьме большие, зеленые глаза того, другого. Он развернулся. На середине коридора виднелся скользкий на вид торец пластиковой облицовки лифта. Он спустился вниз – на половину оборота спирали.
Последний раз он был здесь месяц назад.
Зал дубликатов, сменных машин. Не то. Следующая дверь.
– Свет!
Вертикальные люминофоры светились желтовато, как облака под солнцем.
Он миновал ряд аппаратов, столы, полки, встал перед стеной.
План корабля. Огромный стекловидный барельеф – масштаб один к пятистам. Он поискал информационную таблицу, нажал на кнопку под словом «Сеть».
Все энергетические и информационные системы корабля засветились водянистой алостью.
Он нашел рубку. Рубиновым паучком с зелеными точечками глазков засиял товарищ по путешествию. К нему сходились пучки пылающих розовым нитей. Все провода, кабели, агрегаты подходили к нему. Все.
Он знал об этом, но хотел убедиться лично.
Товарищ путешествия – безотказный – должен был вести зональный контроль. Означало ли это, что он мог влиять на промеры – на их результаты?
Он машинально оглянулся.
– Информатор!
Зеленый сигнал в грушевидной капле стекла запылал на противоположной стене.
– Есть ли у рубки обратная связь?..
Замолчал.
Это был навык, приобретенный привычкой получать услуги от того, что его окружало. Если системы, соединенные с железным ящиком, имели обратную связь – он не мог пользоваться информатором. Не мог пользоваться ни одним автоматом. Должен был действовать сам.
Информатор звякнул, сигнализируя, что вопрос не был сформулирован. Зеленый огонек подмигнул ему.
– Нет, ничего, – сказал он и вышел.
Где могли быть подробные планы? Если не было их в библиотеке… Были. Двести двенадцать томов ин кварто – техническая документация корабля. Нет. «Описание документации». Дальнейшие особенности – на ферромагнитных лентах, хранилище образцов под палубой – на попечении автоматов.
Он рылся в тяжелых томищах два часа, прежде чем обнаружил данные, касающиеся соединений, которые были ему необходимы.
Они таки имели обратную связь.
Товарищ по путешествию мог менять результаты. Мог переиначивать их. Фальсифицировать.
Он сидел на груде книг, раз за разом бессмысленно глядя на страницу, которую прочитал уже пятикратно. Разжал пальцы. С тяжелым шумом книга соскользнула на пол, задела уголком стопку остальных, лениво взмахнула открытыми страницами.
Он вскочил с пола. С наслаждением сжал зубы. Железный ящик!
Он шел коридором, ноги его проваливались в губчатый ковер. За три шага перед дверьми он остановился. Развернулся и еще раз съехал на виток спирали вниз.
Дубликатная: самый большой из возможных склад инструментов и запасных частей, собранных на небольшом пространстве. Между контейнерами, похожими на бронированные сейфы, между сегрегаторами, косыми, многоуровневыми полками – узкие перемычки проходов. Он нетерпеливо искал, отбрасывая ненужные инструменты, пока на самом дне в руку его не легла отполированная, твердая рукоять молота.
7
– С тобой все нормально?
– Да. Звезды. В чем дело?
– Ты не можешь усидеть. Ходишь. Постоянно заглядываешь на экран, ты никогда так в него не смотрел.
– Как?
– Словно ты что-то ищешь.
– Тебе кажется.
– Возможно.
Молчание.
– Не хочешь разговаривать?
– О чем?
– Выбери тему, какую захочешь.
– Нет. Ты выбери тему. Ведь у тебя тоже есть желания, нежелания. Верно?
– У меня?
– У тебя. Почему ты не отвечаешь?
– Ты говоришь это так…
Читать бесплатно другие книги:
