Поднебесная Кей Гай Гэвриел
— Это Рошань?
Пугающая прямота. Эта девочка-женщина не могла соблазниться красивой фразой. Но Тай чувствовал ее страх, пока она ждала ответа. Он подумал, что есть причина, по которой Цзянь приехала поговорить с ним наедине. Возможно, это и есть причина.
— Нет, — ответил Тай. — Я уверен, что это не он.
— Он вчера убедил вас в этом?
Тай был уверен, что доклад о вчерашней встрече в карете у дороги будет отправлен во дворец, но быстрота, с которой он был получен, заставила его понять кое-что, пусть и с опозданием: ей пришлось ехать полночи из Ма-вая, чтобы оказаться здесь сейчас! Он быстро прикинул расстояние. Она должна была выехать почти сразу же. Как только пришло известие о его встрече с Ань Ли.
Тай не знал, как это понимать. Он никогда не жил при дворе, и даже вблизи от него. Он возвращался в Синань после двух лет одиночества за Железными Воротами.
— Он меня действительно убедил, высокочтимая госпожа.
— И вы верите, что он сказал вам правду?
— Верю.
Она вздохнула. Тай не понял, что значит этот вздох. Может, облегчение?
Он пока не сказал ей о том, что уверен: Рошань сказал правду, потому что ему уже было известно, кто пытался убить его на западе, и что Весенняя Капель рискнула жизнью, чтобы он об этом узнал.
Ему надо будет повидать ее.
Цзянь сказала:
— Потому что Ань Ли способен приказать убить человека, не задумываясь.
— У меня нет причин сомневаться в этом, высокочтимая госпожа. — Он тщательно выбирал слова.
Она слегка улыбнулась, заметив его осторожность:
— Но он все равно заставил вас ему поверить.
Тай снова кивнул:
— Да, госпожа.
Он не знал, хочет ли Цзянь, чтобы он сказал больше. Ему пришла в голову мысль, что нужно учесть: этот допрос ведет, здесь и таким образом, женщина — танцовщица, возлюбленная императора, мечта о вечности его преклонных лет.
Тай подумал о том, что отчасти именно поэтому Девятая династия столь же неустойчива, сколь ослепительна. Поэтому Сыма Цянь сказал вчера: «Я чувствую приближение хаоса».
Это несравненное создание, сидящее напротив, прекрасное, как легенда, было двоюродной сестрой первого министра и сторонницей (приемной матерью!) его соперника. А еще к ней питал доверие и страсть император, который захотел жить вечно. Ради нее…
Равновесие Катая — известного мира, — возможно, покоится на подушках напротив него. Колоссальное бремя для таких хрупких плеч, подумал Тай.
Он сидел там, в паланкине, мерно движущемся по дороге, вдыхал запах духов в замкнутом, интимном пространстве, далеком от десяти тысяч шумов мира, и ждал следующего вопроса. Того, который может ввергнуть его — всех их — в тот хаос, которого боялся Цянь.
«Это не Рошань? Кто же тогда?» — спросит его она.
Но она не спросила. Либо она уже знала, либо боялась узнать или услышать произнесенное вслух имя. Оказаться в мире, требующем реакции. Ее рука покинула его щиколотку, где до этого снова лежала. Она выбрала личи из стоящей рядом с ней чаши и искусно очистила его.
Протянула ему.
— Прошу вас, — произнесла Вэнь Цзянь.
Тай взял спелый, скользкий плод из ее пальцев. Его вкус напоминал юг, и лето, и навевал воспоминания о потерянной сладости.
Именно это он чувствовал, понял Тай. Что-то ускользающее прочь, почти исчезнувшее. Вчерашняя встреча у дороги, а теперь эта. Они оба приехали, чтобы встретиться с ним в дороге. Совершенно разные встречи, но, по сути, одинаковые. Власть хотела знать, что он намеревается делать. Ей было необходимо это знать, потому что власти всегда это необходимо — знание. Именно так власть сохраняла себя, или, по крайней мере, пыталась.
Тай выехал из горной чаши, с поля боя, которое никогда так и не покинул его отец, с твердым намерением добраться до Синаня, чтобы сделать… чтобы сделать что именно?
Он так и не решил — он двигался слишком быстро.
Убить человека, как он сказал вчера поэту, в ответ на смерть Яня. Но Синь Лунь уже мертв. Не по вине Тая, это не его достижение, не его заслуга перед призраком Яня у озера. И потом Лунь был всего лишь орудием.
Что еще? Ради чего он мчался сюда, прямо по имперской дороге, мимо поворота на юг, который мог привести его домой? Как-нибудь решить вопрос о конях, об этом подарке, посягающем на его жизнь?
Посягающем на жизнь… Эта мысль странным эхом отдавалась в его мозгу. В прежней жизни Тая враги, да еще представляющие смертельную опасность, не играли никакой роли. Но первый министр захотел видеть его мертвым. Вероятнее всего, из прихоти. Потому что это было в его власти. Вэнь Чжоу, родственник этой женщины, получивший должность благодаря ей…
Он посмотрел на Цзянь, сидящую напротив. Она очистила для себя личи и, под его взглядом, деликатно поднесла его к передним зубам и надкусила. Тай тряхнул головой. Потом улыбнулся. Он улыбнулся невольно — она так откровенно играла на желании, которое вызывала!
— О, хорошо! — воскликнула Цзянь. Облизнула пальцы, блестящие от сока плода. — Путешествие будет скучным, если вы все время будете серьезным.
Туда и обратно, подумал Тай. Трудные вопросы, надкушенный спелый плод, язычок медленно облизывает ее губы, ступня или пальцы руки касаются его, вызывая желание. Потом опять начнутся вопросы.
В тот момент он принял решение. Оно казалось достаточно очевидным и имело то преимущество, что было простым. Нужно было только окончательно понять кое-что: он никогда не будет достаточно проницательным, чтобы сравниться с теми, кто его ждет. Он не успел узнать достаточно или осознать взаимоотношения на том уровне, который позволил бы ему танцевать вместе с этими мужчинами и женщинами под их музыку. Он бы даже не услышал те ноты, которые слышат они. Не смог бы узнать то, что знают они, вести игру словами, сказанными и не сказанными при дворе и высшими чиновниками или даже некоторыми губернаторами во дворце Да-Мин и вокруг него и императора.
Сегодня он окажется среди них. И он не смог бы выучить этот ритм, у него не хватит времени. Поэтому нечего и пытаться. Он пойдет другим путем, словно святой странник на Священном пути, выбирающий дорогу на перекрестке. Отшельник, смеющийся в горах. Пойдет за своей правдой…
Тай вздохнул и сказал:
— Вчера я предложил коней губернатору Ань Ли.
Она уставилась на него, села прямо. Осторожно положила неочищенный плод личи, который только что взяла из чаши.
— Всех?
Он кивнул.
— Но я поставил условие, и он отказался.
— Ань Ли отказался от двухсот пятидесяти сардийских коней?
— Я сказал, что они принадлежат ему, если он вернет мою сестру из племени богю. Он ответил, что не может этого сделать. Кони ваши, высокочтимая госпожа, если вы сможете это сделать.
— Все?
Он снова кивнул. Цзянь явно была потрясена. Рошань тоже был потрясен.
— Я не… Она ваша любовница, ваша сестра?
Тай не мог позволить себе оскорбиться. Это двор. Такие мысли могут прийти в голову. Он покачал головой:
— Ничего подобного. Это ради моего отца, хотя и по другим причинам тоже. Он бы никогда не позволил брату это сделать. В период нашего траура это было проявлением неуважения.
Она смотрела на него, словно ослепленная. А женщина в этом паланкине была не простой наложницей или танцовщицей, как бы изысканно она ни выглядела. Это был человек, определяющий жизнь в Да-Мине, формирующий и уравновешивающий ее сейчас, в опасные времена.
Тай начал понимать, насколько они опасные, со вчерашнего дня: он тогда подумал о кинжале, который у него с собой, и о возможности убить человека в той карете у дороги.
— Вы ведь не считаете, что неправильно было отдать вашу сестру замуж и отправить ее на север?
Ему нужно быть осторожным.
— Сын Неба не может поступить неправильно.
— Нет, не может, — она произнесла это с нажимом.
— Это личная просьба, моя госпожа, только и всего.
— Вы не понимаете, — сказала она, уже владея своим голосом, — как много вы можете ожидать при дворе в качестве последнего героя Куала Нора и брата новой принцессы? Вы думали о том, что император не может проявить меньшую щедрость, чем Лев Тагура, иначе он будет опозорен? Он должен сделать вам подарки, которые были бы дороже коней Санграмы.
Тай не думал об этом. Совсем. В том числе — до этого утра — не думал о родстве с Ли-Мэй и как много ее возвышение значит для него лично. Он так и сказал.
Цзянь нетерпеливо покачала головой. Ее серьги зазвенели:
— Сын Шэнь Гао, вы сердиты на брата за то, что он сделал. Вы — соперник моего двоюродного брата в отношениях с женщиной. Очень хорошо. Вы считаете, что их ранг и почести выточены из нефрита и достались им навсегда? Не думаете, что они могут немного бояться вашего приезда?
Настала очередь Тая проявить беспокойство.
— Я недостаточно знаю, чтобы судить о таких делах. У меня мало опыта и нет советчика. Разве что Сыма Цянь…
Женщина скорчила гримаску:
— Не самый надежный советчик, господин Шэнь. Он никогда не занимал никакой должности, и он должен написать мне более любезную поэму, чем в прошлый раз.
— Может быть, позже, сегодня? — предложил Тай. — Если ему будет позволено…
— Сегодня у меня другие намерения. Некоторых людей вызвали в Ма-вай. Это слишком важно, чтобы откладывать на потом.
— Что именно?
— Вы, сын Шэнь Гао! Вы слишком важны. Почему я здесь, как вы считаете?
— Из-за… из-за коней?
Медленная улыбка, мед, чтобы подсластить напиток. Рука, сверкающая кольцами, прикоснулась к его ноге без обуви, которую он осторожно прижимал к боковине паланкина.
— Разрешаю вам считать, что только из-за них. Но подумайте над тем, что я сказала. Буду разочарована, если вы окажетесь не умным. Или вам не хватит решительности…
Пальцы пошевелились. Он сказал, с некоторым отчаянием:
— Высокочтимая госпожа, вы не хотите этих коней?
— Десять из них, — быстро ответила она. — Если вы захотите сделать мне подарок в награду за компанию на этой дороге и очищенные для вас личи. Я хочу обучить их танцам. Мне говорили, что это возможно. Но что мне делать с большим количеством? Вести их на войну?
— Тогда… тогда наверняка император? Я отдам сардийцев непосредственно Сыну Неба.
— Вам действительно хочется от них избавиться, да? Нет. Подумайте, Шэнь Тай. Наш прославленный император не может быть в долгу перед своим подданным. Долг повелевает ему проявить наивысшую щедрость. Ему придется возвратить вам больше, чем вы ему подарите, или покрыть себя позором в глазах всего света. Вы владеете большим количеством таких коней, чем Катай в любой момент истории. Сын Неба должен наградить вас, как только вы приедете. А если вы еще и подарите ему коней…
Тай вдруг пожалел, что не повернул на юг. Сейчас бы он ехал домой по знакомой дороге. Ведь не все люди должны слышать десять тысяч шумов, видеть клубы пыли, участвовать в дворцовой борьбе, в управлении миром?
Он закрыл глаза. Не самое мудрое решение. Ее ступня немедленно шевельнулась, словно она этого ждала. Пальцы ноги согнулись у него на бедре. Если они продвинутся еще чуть дальше… Тай быстро открыл глаза.
— Вы когда-нибудь занимались любовью в паланкине? — простодушно спросила Вэнь Цзянь. Ее огромные глаза под идеальными, нарисованными бровями смотрели прямо в его глаза. — Это можно устроить. — Она пошевелила ножкой.
У Тая непроизвольно вырвался какой-то звук.
Прямота. Он уже решил придерживаться этого.
— Моя госпожа, — сказал он, — вы заставляете сильно биться мое сердце. У меня во рту пересохло от желания. Я понимаю, что вы играете со мной, как кошка, а я всего лишь хочу выразить почтение вам и императору.
Снова улыбка:
— Вы понимаете, что я… играю, правда?
Он кивнул, слишком поспешно.
— И это моя единственная цель, вы так решили?
Он уставился на нее, не способный говорить.
— Бедняга! Вам поможет личи? От сухости…
Тай рассмеялся, не сумев сдержаться. Выражение ее лица было воплощением озорства. Секунду назад она деловито объясняла ему дела империи и мира, а теперь наслаждается своей красотой и властью, которую та дает ей.
Цзянь взяла и очистила еще один плод, не дожидаясь его ответа. Протянула ему. Их пальцы соприкоснулись. Она сказала тихо:
— Я вам уже говорила, что император, да живет он вечно и в радости, знает, что я здесь. Знает, что вы со мной. Он спросит у меня в Ма-вае, проявляли ли вы уважение, и я скажу ему, что проявляли, потому что это правда. Теперь вам легче?
Тай много кивал головой и встряхивал ею за время их встречи. И опять кивнул.
Она продолжала:
— Я приказала, чтобы семье вашего солдата выплатили компенсацию. Мой помощник управляющего получил распоряжение это сделать до того, как он займется своими делами и покончит с собой.
Он уже забыл об этом. Тай откашлялся.
— Могу ли я просить, милостивая госпожа, оставить жизнь управляющему? Уцзянь Нин, мой солдат, и моя телохранительница… оба проявили агрессивность, защищая меня и моего коня.
Она снова выгнула брови:
— Просить вы можете. Но я не согласна. Этим утром все сделали неправильно. Это плохо отразится на мне и на троне. — Она выбрала следующий фрукт. — Очень скоро мы доберемся до того места, где нас ожидает карета, ваш конь и ваши спутники. Вы поедете в Ма-вай, сопровождая меня. Мне нравится паланкин, но не для долгих путешествий. А вам он понравился?
Тай опять кивнул. Потом спросил:
— Высокочтимая госпожа… Мне кажется, мне понравилось бы находиться в любом месте, где находитесь вы.
Неторопливая улыбка, казалось, выражает искреннее удовольствие (хоть он и не мог быть в этом до конца уверен).
— У вас достаточно льстивый язык, Шэнь Тай. Как я уже говорила, возможно, вы выживите во дворце.
— Вы мне поможете? — спросил Тай.
Он не знал, что собирается это сказать.
Выражение ее лица изменилось. Она посмотрела на него.
— Не знаю, — ответила Вэнь Цзянь.
Вскоре они остановились в том месте, где — когда раздвинули желтые занавески — он увидел действительно поджидающую их карету. На ней тоже были великолепные перья зимородка.
Рядом с ней на дороге (уже не на имперской, она свернули с нее на северо-восток) Тай увидел Цяна, Сун и своих солдат на конях, и беспокойного, великолепного Динлала.
Он дал своему коню личи, чтобы попросить прощения, и сел в седло.
Теперь отряд двигался не быстро, они ведь сопровождали карету. Дул западный ветер. Солнце поднималось все выше, пели птицы. Впереди они видели зеленые холмы. К ним они и направлялись. То были поросшие лесом склоны, где раскинулись самые роскошные загородные поместья аристократии Синаня. Округ под названием Пять Гробниц, недалеко от места, где находятся захоронения предыдущего императора и его предков, и гораздо большая гробница, которую император Тайцу (да живет он еще тысячу лет) строил для себя.
Когда они достигли подножия первых холмов, то миновали большую гостиницу при почтовой станции на этой дороге с северо-востока на юго-запад. Потом подъехали к маленькому озеру, окруженному деревьями, — месту, славящемуся горячими источниками и целебными водами. На западной стороне озера стояли шелковичная ферма и каньлиньское святилище, а на другом берегу лежал Ма-вай.
Глава 16
Ли-Мэй потеряла представление о том, как долго они уже едут. Пять дней? Ландшафт оставался безжалостно неизменным. С приближением лета травы стали очень высокими, в них мало тропинок и дорог. Время теряет четкость. Ей это не нравится. Она всю жизнь прожила, предвидя возможные варианты, зная, что происходит, куда она идет. И влияла на то, куда она идет, в той степени, в какой только могла.
В этом она очень похожа на своего старшего брата, но ей трудно в этом признаться.
Она умеет ездить верхом. Ее учили этому в детстве, потому что ее отец считал это важным, даже для девочки. Но проводить столько времени верхом, день за днем, ей тяжело, а Мешаг не склонен часто отдыхать.
В конце каждого дня у нее все болит, а на следующее утро она чувствует себя измученной после беспокойного сна под звездами, на холодной земле. Она надеется, что эти неприятные ощущения пройдут.
Ли-Мэй ничего не говорит об этом, но понимает, что он знает. У нее такое ощущение, что из-за нее они едут медленнее, чем ему хотелось бы. Она сама пытается сократить время привалов, первой поднимается, но Мешаг в таких случаях просто не обращает на нее внимания. Он пускается в путь только тогда, когда готов сам или, скорее всего, когда считает, что готова она.
Но он сказал тогда, в пещере (другой мир, где она убила человека), что его брат будет их преследовать, с шаманами, и ей ясно: кем бы ни стал Мешаг, сын Хурока, какую бы темную связь он не имел с волками, с глушью, с духами, он не хочет, чтобы шаманы их поймали. Несомненно, ради ее блага, но, возможно, и ради своего собственного.
Он ведь сторонится своего народа, правда? Все эти годы держался вдалеке от своего брата, с тех пор как ее брат спас ему жизнь (возможно, спас ему жизнь). Но ради нее — ради Шэнь Ли-Мэй, женщины из Катая, — он снова приблизился к народу богю, выкрал ее, и теперь за ними гонятся. Так он ей сказал. У Ли-Мэй нет способа узнать правду, и это внушает ей тревогу, даже гнев. Она спросила его некоторое время назад, почему их до сих пор не поймали, ведь они едут не очень быстро.
— Им надо нас найти, — ответил он. — Надо отвезти на север другую принцессу. Они не знают, в какую сторону мы едем. Ему придется ждать шамана.
Для него это длинный ответ.
Ли-Мэй почти не представляла себе, где они находятся. Они все время ехали на восток. Это земли шуоки, но если она правильно помнит, с приходом тепла они переселяются на север. Где-то в том направлении есть крепости с катайскими гарнизонами, северные сторожевые заставы. Длинная стена к северу от них, конечно. Она не знает, как далеко, но стена поднимается и опускается вместе с ландшафтом, подобно змею, который ползет к морю. Впереди их не ждет ничего, кроме степей, если шуоки действительно на севере. Богю не пасут свои стада так далеко на востоке, и они даже не приближаются к Корейнскому полуострову.
Мешаг ведет ее в пустоту…
Прошло уже два дня с тех пор, как они видели признаки человеческой жизни — утренний дым у далекого озера. Мешаг тогда решил не ехать в ту сторону за водой, хотя они к тому моменту уже ограничивали ее расход. К вечеру он нашел маленькое озерцо. Они заночевали там, и волки стояли на страже.
Значит, у нее все-таки есть некое ощущение времени, говорит себе Ли-Мэй. Озерцо две ночи назад, небольшой подъем местности вчера ночью. Они ни разу не ночевали в укрытии после пещеры с конями на стенах. Не разводили костров по ночам. Он не прикасался к ней, кроме тех моментов, когда помогал ей сесть на коня. Она уже думала об этом. Много думала.
Она ожидала, что к этому времени он овладеет ею, готовилась к этому с того времени, когда ждала в юрте. В темноте. Женщина наедине с мужчиной на просторах пустынных земель — это обычно приводит к определенным событиям.
Однако Мешаг слишком отличается от всех, это очевидно, и вызывает тревогу. Она уже не знает, что думать.
Ли-Мэй никогда не занималась любовью с мужчиной, только играла с другими девушками при дворе, хихикая или шепотом обсуждая это, без всяких последствий. Некоторые другие шли дальше — друг с другом, с придворными (или одним из принцев) в Да-Мине, — но только не Шэнь Ли-Мэй. Императрица, даже когда они еще жили во дворце, была набожной и требовательной: ее женщины должны были соблюдать правила хорошего воспитания, которые в этом вопросе были очевидными.
Однажды назначенный императором наследник, принц Шиньцзу (особый случай, конечно), подошел и остановился позади Ли-Мэй по время музыкального представления в Зале Света дворца Да-Мин.
Когда заиграли музыканты и танцовщицы начали танец, она почувствовала на своей шее ароматное дыхание, потом ладонь провела по нижней части ее спины, по шелку, скользнула вниз, потом опять вверх, снова вниз. Шиньцзу считали совершенно безответственным, обаятельным, и редко видели трезвым. Ходили бесконечные слухи и том, как долго он останется наследником, и даже почему именно его выбрал Тайцзу из стольких сыновей.
Она помнит тот день очень ясно, помнит, как стояла, глядя вперед, на танцовщиц, совершенно неподвижно, осторожно дыша, охваченная одновременно яростью, возбуждением и беспомощностью, пока он трогал ее сзади, незаметно для всех.
Больше он ничего не сделал. Даже не разговаривал с Ли-Мэй — ни после, ни потом, ни в другое время, перед тем как она уехала в ссылку из дворца вместе с императрицей.
Когда музыка закончилась, принц что-то прошептал (она даже не расслышала и не поняла слов) и прошел дальше. Она видела, как он разговаривал с другой придворной дамой, потом смеялся, держа в руке чашку с вином. Та женщина тоже смеялась. Ли-Мэй вспомнила, что испытала при виде этого двойственные чувства.
Она никогда не считала себя такой красавицей, чтобы вызвать у мужчины непреодолимое желание или довести до безрассудного поступка. Она даже не была одной из тех женщин, которые обычно привлекали к себе мимолетное внимание в осенний вечер в Зале Света.
Если бы ее отец был жив, она бы уже, несомненно, была замужем и знала бы гораздо больше об этом аспекте мира. Мужчины и женщины. Она была готова учиться. Если бы Шэнь Гао еще был жив, его дочь теперь не оказалась бы наедине с варваром на коне и с волками — среди лугов на севере…
Мешаг спит недалеко от нее. Волки заняли посты, как часовые, окружив их широким кольцом. Звезды с каждой ночью все ярче, так как луна убывает. Ли-Мэй видит, как загорается Ткачиха каждый вечер, затем, когда ночь темнеет, над головой появляется Небесная Река, а затем — погибший смертный возлюбленный поднимется на востоке, на дальнем берегу Реки.
Волки всегда смущают ее, она до сих пор старается не смотреть на них. Но они не причинят ей вреда, теперь она это понимает. Из-за Мешага. Каждый день он уезжает до восхода солнца, когда туман поднимается над травой, и заставляет ее ехать в одиночку, держа направление на солнце, как только оно встает, и туман рассеивается. А волки направляют и охраняют ее.
Она все равно их ненавидит. Невозможно изменить за несколько дней мысли и чувства всей жизни, не так ли?
Каждый раз Мешаг догоняет их до полудня, с едой. Он охотится, в часы охотника перед рассветом. Даже привозит дрова, хворост на растопку — на своей спине. Притаптывает траву, готовит место, разводит маленький, осторожный дневной костер.
Они едят кроликов или, в последнее время, сурков, — сегодня — освежеванных и зажаренных, надетых на оструганную палку. Он дает ей какой-то фрукт, который нужно очистить. Она не знает его названия. Он горький, но она его съедает. Пьет воду. Умывает лицо и руки, всегда, скорее символично. Она — катаянка и дочь своего отца.
Ли-Мэй встает и потягивается. Делает это раньше, чем Мешаг. Они едут дальше, и солнце стоит над головой. Облака, ясное небо. Дни теплые, вечера прохладные, ночи холодные. Равнина тянется во всех направлениях, не похожая на все, что она знала. Трава такая высокая, что почти скрывает их, даже на конях, когда они едут. И полностью скрывает волков, так что Ли-Мэй почти может забыть об их присутствии.
Она почти может представить себе, что они будут ехать так вечно — в тишине, по высокой траве, вместе с волками…
Но ничто не бывает вечным, с тех пор как мир изменился после войны в небесах.
Позже в тот же день солнце стоит у них за спиной, Ли-Мэй устала, хотя старается это скрыть, и рада, что Мешаг едет впереди и редко оборачивается. Он предоставил старшему волку следить, чтобы Ли-Мэй не отставала. Она читает про себя стихи — не на какую-то определенную тему, бессвязно. Только для того, чтобы отвлечься и ехать вперед до тех пор, пока он не прикажет остановиться.
Потом он действительно останавливается, слишком резко. Ли-Мэй не смотрела на него и чуть не налетела своим конем на его коня. Она быстро натягивает поводья и объезжает его, становится рядом.
Он смотрит на небо. Впереди несколько облаков — одни на севере, розовые и желтые в лучах низкого, длинного солнца. Никаких признаков дождя или бури. Легкий ветерок. Ничего похожего на непогоду.
Ли-Мэй видит лебедя. Именно на него смотрит Мешаг. Его лицо застыло. Это же просто птица, хочется сказать ей. Но она уже достаточно долго прожила среди чужаков, чтобы понять, что он бы не смотрел в небо так и не выглядел бы так, если бы это была просто пролетающая птица.
Она видит, как Мешаг берет с седла короткий, толстый лук, которым вооружены богю.
У него не было лука, когда он пришел за ней. Он достал его, когда украл коня. Ли-Мэй отъезжает в сторону, чтобы дать ему место. Лебедь летит на юг, по направлению к ним.
Сейчас весна. Даже ей известно, что лебедь не должен лететь на юг весной. Он один. Возможно, заблудился во время скитаний по высоким небесным дорогам? Впрочем, она так не думает. Особенно когда смотрит на мужчину рядом, который уже наложил стрелу и поднял лук. Очень далеко для выстрела, успевает подумать она, а потом слышит, как он спускает тетиву. «Красная песнь стрел войны, красное солнце». Есть так много стихов о пении стрел и о войне в Катае, написанных тысячу лет назад, во времена рождения империи.
Мешаг не выглядит неловким или скованным, вдруг приходит ей в голову, когда он берет лук, вкладывает стрелу, пускает ее в полет.
Лебедь падает с неба. Такой белый на фоне цветных облаков и синевы неба. И исчезает в траве.
Ли-Мэй видит, как два волка бегут за ним, стремительно, жадно. Тишина.
— Зачем? — наконец задает она вопрос.
Он смотрит назад, на запад. Убирает лук на место.
— Он меня нашел, — отвечает он. — Не повезло…
Она колеблется.
— Твой брат?
Мешаг кивает. Ветер шевелит его волосы.
— Этот… лебедь искал нас?
Он снова кивает, на этот раз рассеянно. Ясно, что он думает. Разрабатывает план.
— Теперь, когда шаман позовет, он не получит ответа, — говорит он. — Но они знают, в каком направлении отправили каждую птицу, и поймут, что я ее убил.
Ли-Мэй снова чувствует страх. Именно странность всего происходящего пугает ее больше всего. Он убил птицу в небе, как убивал кроликов и сурков в утреннем тумане, а это означает…
— Разве его не могли убить ради еды? Кто-то другой?
Он смотрит на нее. Черные глаза…
— Богю никогда не убивают лебедей.
— Вот как?
Он продолжает пристально смотреть на нее, дольше, чем когда-либо раньше. Его глаза вбирают свет и поглощают его.
— Мой брат обидел бы тебя, — говорит он.
Этого она не ожидала.
— Обидел бы меня?
— Он… такой.
Она на мгновение задумывается.
— В Катае тоже есть такие мужчины.
Кажется, он обдумывает это. И говорит:
— Когда я был… Я был не такой, как он.
«Когда я был». Когда он был человеком? Ей не хочется двигаться в том направлении — там темно.
Чтобы заполнить молчание, она произносит, не слишком нуждаясь в ответе:
— Зачем ему меня обижать? Катайскую принцессу, которая принесет ему славу?
Он неловко дергает плечом:
— Слишком много вопросов. Ты всегда задаешь вопросы. Женщина так не должна поступать.
Она отводит глаза. Потом снова смотрит на него.
— Значит, мне нужно еще раз поблагодарить тебя и радоваться, что я не еду к нему, правда? Они теперь нас поймают? Куда мы едем? Что ты решил делать?
Это своего рода проверка — быстрые, мгновенно заданные вопросы. Так уж она устроена.
Она видит выражение его лица и решает назвать это улыбкой.
Есть способы побороть страх, неизвестность, чувство потерянности в чужом мире…
Они едут до тех пор, пока темнота почти полностью не окутывает землю. Едят холодное мясо в седле, доедают остатки фруктов. Луна закатывается. Ли-Мэй чувствует себя очень плохо, но продолжает молчать об этом.
Теперь их будут преследовать. Он пытается спасти ее. Это не весенняя прогулка в Оленьем парке с целью посмотреть, как животные едят и пьют в сумерках.
Он снова приводит ее к воде. Она не знает, как ему это удается, так далеко от земель богю. Это волки, решает она.
Он говорит ей, что они смогут отдыхать очень недолго и что ей надо уснуть прямо сейчас. Теперь они будут ехать в темноте, каждую ночь. Но потом, пристально посмотрев на нее в сгустившихся сумерках, — его лицо трудно разглядеть — он приказывает ей лечь лицом вниз на низкую траву у пруда.
Ли-Мэй подчиняется. Сейчас это начинается, думает она, и сердце ее невольно начинает стремительно биться. (Как можно контролировать биение сердца?)
Но она снова ошибется. Да, он подходит к ней, но не охваченный желанием или страстью. Он опускается рядом с ней на колени и начинает разминать ей мышцы спины. Его пальцы одновременно причиняют боль и снимают ее. Когда она напрягается, морщась, он легонько шлепает ее, как мог бы шлепнуть беспокойную лошадь. Ли-Мэй пытается решить, оскорблена ли она. Потом заставляет себя расслабиться под его руками. Сейчас не время и не место проявлять гордость: скоро ей предстоит снова ехать верхом. Да и что здесь может значить слово «оскорблена»?
Его движения остаются скованными, но очень сильными. Она один раз вскрикивает, потом извиняется. Он молчит.
Ли-Мэй внезапно спрашивает себя — может быть, это озарение? — не вызвана ли эта физическая сдержанность, это безразличие к ней, как к женщине, тем, что случилось с ним много лет назад? Возможно, его сделали неспособным ощущать желание или неспособным его осуществить?
Она так мало знает об этом, но, конечно, это возможно. И это объяснило бы…
Потом, в какой-то момент, когда его руки замедляют движение, потом еще раз, и задерживаются у ее бедер, она слышит, что его дыхание изменилось. Она уже ничего не видит к этому времени — просто лежит лицом вниз в траве и только ощущает его присутствие, его прикосновения.
Читать бесплатно другие книги:
