Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
– Будешь жить со мной, пока не понравлюсь. Рамбаю нужна жена, а не рабыня.
И он повлек ее дальше.
Этот дикарь не только хорош собой, но не лишен и своеобразного благородства, – отметила она про себя. Однако, в контексте его притязаний, выказывать свою симпатию решила не спешить.
Наконец-то стало возможным определить хотя бы время: чуть забрезжил рассвет. Рамбай вновь остановился.
– Здесь дом, – объявил он.
Ливьен огляделась, но не заметила ничего похожего на жилище.
– Мы живем в дуплах. – Он указал вверх, в направлении кроны огромного дерева.
– Я взлететь – не смогу, – напомнила Ливьен.
– Держись, – Рамбай подал ей ладонь, подведя вплотную к испещренному трещинами стволу.
Казалось, целую вечность карабкалась она, держась одной рукой за руку порхающего Рамбая и помогая себе здоровым крылом. Наконец они добрались до края дупла, и она, обессиленная, рухнула на пол.
– Мое гнездо – твое гнездо, – приложив руку ко лбу, произнес дикарь, по-видимому, ритуальную формулу гостеприимства, затем демонстративно отвязал от пояса шнур с острозаточенным куском кости и воткнул его в стену.
Его жилище оказалось на удивление просторным и уютным. Оно не было поделено, как городские гнезда маака, на секции; это была одна, почти абсолютно округлая комната без четких переходов между полом, стенами и потолком. Переходы были тем паче незаметны, что все поверхности были оклеены толстым слоем мягкого ворса янтарного цвета. Здесь не было ни мебели, ни какой-либо утвари; только четыре лука и множество стрел, сложенные пирамидой, стояли посередине.
Ливьен неуверенно присела на пол, и Рамбай сейчас же улегся на ворс возле нее, сладко потянулся и, уже закрыв глаза, пробормотал:
– Будем жить хорошо.
Он заснул мгновенно.
Ливьен внимательно вгляделась в безмятежное лицо.
Да, он был красив. Ее слегка отталкивали волевые черты, столь не характерные для смиренных домашних самцов маака. Но, несмотря на противоестественность, это же, как ни странно, было и по-своему привлекательно.
Почему он не боится, что она убежит? Понимает, что с поврежденным крылом она слишком беспомощна? И по той же причине не страшится, что она просто убьет его, воспользовавшись его же оружием? Или самки его племени так забиты и безвольны, что и от нее он не ожидает никакой инициативы? Или просто сам он столь прямодушен, что и представить не может такого коварства?
Она легонько коснулась его предплечья. Таких упругих, словно налитых свинцом, мышц она не видела еще никогда. Мелькнула мысль, что с таким покровителем она будет в полной безопасности. Но Ливьен тут же одернула себя: стать наложницей дикаря?! Ни за что!
А дикаря ли? Она задумалась.
Несмотря на все трудности сегодняшнего дня, сон не мог пересилить ее возбуждения. Когда Рамбай открыл глаза, Ливьен все в той же позе сидела перед ним. Сразу, только заметив, что он проснулся, спросила:
– Откуда ты знаешь язык маака?
– Меня учила мама, – ответил он и сел.
– В Городе?
– Нет, в лесу. Вот она. – Он сунул руку в незаметную щель под ворсом пола и, бережно достав оттуда кусок высохшей светлой коры, подал его Ливьен. На коре чем-то черным неумело и схематично был нацарапан контур фигуры бабочки.
– Мама была красивая самка, – полувопросительно сказал он, явно ожидая от Ливьен подтверждения.
Но на нее рисунок впечатления не произвел, и она вернула его с неопределенным кивком.
Рамбай благоговейно коснулся коры губами и запихал ее обратно в щель.
– А как вы здесь оказались?
– Мама убежала из Города. И принесла сюда меня. Рамбай был еще личинкой.
– Почему ты называешь себя то «я», то «Рамбай»?
– Потому что я – Рамбай, – он для убедительности выпучил глаза и пошлепал себя ладонью по груди. Но потом честно признался: – Рамбай не понял твой вопрос.
– У нас о себе всегда говорят «я», – попыталась объяснить Ливьен, – и никогда не называют себя по имени.
– А-а, – понимающе кивнул он. – В языке маака есть слово «я», в языке племени – нет.
Ясно: дикари не пользуются личными местоимениями, вот он и сбивается на их лексику.
– А почему твоя мама сбежала в лес? Она нарушила закон и боялась наказания?
– Нет, мама была хорошая. Она… как объяснить?.. – он в затруднении скривил губы. – Рамбай помнит, что она говорила, но не понимает… – он беспомощно развел руками.
– А что она говорила?
– Что не хотела, чтобы из Рамбая сделали думателя.
– Что? – сказанное им не укладывалось в ее голове.
– Мама говорила, что слишком любила меня. И не хотела, чтобы из меня сделали думателя. – Повторил он. – Рамбай не знает, что это значит. А это у тебя что? – он коснулся рукой ее диадемы.
– Так, – уклончиво покачала она головой. В конце концов это – единственная связь с цивилизованным миром, которая осталась в ее распоряжении. – Украшение.
Слова Рамбая о думателе повергли ее в шок. Ведь они проливали свет на многое и переворачивали все ее представления о совершенстве общественных порядков Маака.
3
Всякий был недоволен соседом своим
И покинул свое гнездо.
Но в другом лесу все вместе опять.
Разве кто-то мечтал о том?
Только ты одна осталась, о Мать.
Только ты и ушла притом.
«Книга стабильности» махаон, т. II, песнь XI; мнемотека верхнего яруса.
На первый взгляд, из того, что Ливьен узнала из беседы с Рамбаем, уклад жизни племени ураний показался ей простым и бесхитростным. Взрослые самки занимались хозяйством и учили тому же молодых, самцы – охотились, параллельно так же занимаясь обучением. Самец имел столько жен, сколько хотел и мог прокормить.
Первые часы, проведенные в гнезде Рамбая, она была так обеспокоена взаимоотношениями с ним, что многое пропускала мимо ушей. Но очень скоро и словами, и поведением он сумел убедить ее, что форсировать события не собирается. И она с облегчением предалась расспросам. Чем больше она узнавала, тем яснее ей становилось, что все не так просто.
Такими ли уж «угнетенными» были самки племени, если по его законам могли воспользоваться правом «развода»? Именно самка, прожив с самцом, который ее выбрал, обязательный срок – один детородный сезон – могла в любой момент безнаказанно уйти от него. Не отпустить или преследовать ее – преступление, наказуемое изгнанием самца из племени. Ушедшую от мужа самку мог взять в жены любой другой самец, и она должна была подчиниться – опять, минимум, на один сезон.
Самец же, взяв жену, уже не мог без ее согласия отказаться от нее. Как бы ни был он ею недоволен, он должен был содержать и терпеть ее столько, сколько она пожелает. Если же он, пытаясь спровоцировать самку на уход, начинал дурно с ней обращаться, по повелению вождя он наказывался – сперва публичным сечением, повторно – подрезанием крыльев, а в третий раз – смертью…
Верховная власть в племени принадлежала вождю. Такая ли уж эта власть неограниченная, если вождь остается на своем посту лишь до тех пор, пока превосходит всех прочих самцов в силе, ловкости и плодовитости? (Отсюда, кстати, желание Рамбая во что бы то ни стало иметь потомство.)
Если учесть, что Ливьен не имела информации, кто конкретно правит ее Городом, дикарская «диктатура вождя» показалась ей, пожалуй, даже «демократичнее», чем форма правления ее собственного народа.
Первым делом Рамбай слетал куда-то и, принеся сосуд из ореховой скорлупы, залил трещину на крыле Ливьен его содержимым – тягучим соком каучука. Сок быстро затвердел, и теперь она снова могла летать, но не могла сложить крылья, что было довольно неудобно. В Городе ее вылечили бы более эффективно, но секретом искусственной регенерации дикари пока не владели. Однако со временем крыло срастется и само.
Затем Рамбай дал ей костяную иглу с буроватой грубой нитью клещевинного шелкопряда, и Ливьен кое-как починила обмундирование.
Вернув ей способность летать, Рамбай вновь не предпринял никаких серьезных мер, которые могли бы предотвратить ее побег. Он только попросил ее произнести вслух: «Ливьен никогда не покинет тебя, Рамбай, без твоего разрешения». Глупо? Как сказать. Произнеся эту фразу, она поняла, что действительно никогда не нарушит эту клятву.
Урании, в отличие от цивилизованных бабочек, ведут ночной образ жизни. Потому еще Рамбай так обрадовался встрече с Ливьен, что именно нынешней ночью должен был состояться ежесезонный Праздник Соития, а он уже отчаялся найти самку, способную понести от него. Именно сегодня ночью Рамбай собрался вести Ливьен к Большому Костру, чтобы представить ее вождю и публично объявить своей женой. Он сообщил ей об этом до обидного легко, как о решенном деле, но Ливьен, зная теперь его удивительно добродушный нрав, решила не упорствовать. Только уточнила:
– Я правильно поняла: то, что я официально буду названа твоей женой, ни к чему меня не обязывает?
Рамбай поуточнял значения слов «официально» и «обязывает», а потом подтвердил:
– Ты должна будешь сезон прожить в моем гнезде. А позволишь ли ты мне оплодотворить себя, зависит от твоей воли.
Натурализм его ответа слегка покоробил ее, но само положение вполне устраивало. В конце концов, она была спасена от гибели в пасти кота и от изнасилования, и капризничать в ее положении было по меньшей мере некорректно. Она только спросила полуутвердительно:
– У тебя уже были жены?
– Да. Сначала – три, и потом, когда они ушли, еще одна… самка. И больше Рамбай никого не приводил в гнездо.
– Почему они уходили?
Рамбай нахмурился, но, помолчав, ответил:
– Они не могли зачать от моего семени. Я еще не понимал этого и, достигнув зрелости, взял сразу трех жен. Я мог прокормить их. Рамбай – лучший охотник.
Настроение у него явно испортилось, и Ливьен пожурила себя за бестактность. Но любопытство опять пересилило:
– Зачем же ты взял потом еще одну?
Он отвечал неохотно:
– Вайла была самой красивой девушкой племени. Она целый сезон тайно приходила ко мне и просила взять ее. Она хотела в мужья только Рамбая. Другие самцы знали это и не брали ее: она была бы им плохой женой. Вайла плакала и говорила, что сможет зачать от меня. Она очень этого хотела. Но этого не случилось.
Рамбай замолчал, отвернулся и уставился в стену. Ливьен прикусила язык. Ей очень хотелось узнать, куда же делась красавица Вайла, но она удержалась и не стала бередить явно не зажившую еще рану.
Конечно же она не собиралась прозябать здесь весь «детородный сезон». План ее был таков: пожить тут еще два-три дня, укрепить свою дружбу с Рамбаем, а затем – уговорить его отправиться вместе с ней на поиски экспедиционного каравана (справиться с этой задачей в одиночку она вряд ли смогла бы).
Такой поворот был тем более вероятным, что не только она расспрашивала Рамбая, но и он проявил живейший интерес к «Городу мамы». Ливьен рассказывала ему о хитинопластовых тоннелях улиц, переполненных весельем и случайными встречами, где для полета даже не нужно двигать крыльями, а следует лишь подняться к потолку, и поток искусственного ветра сам донесет тебя туда, куда нужно. Рассказывала о сферических парфюм-галереях, где сливки общества предавались наслаждению дегустации самых утонченных ароматов. Рассказывала и об инкубаторах, в которых не гибнет ни одна личинка, проходя путь от гусеницы и куколки до полноценной бабочки…
Правда, все это она и сама помнила уже не слишком хорошо, все это относилось к довоенному времени. И она рассказывала ему о сейсмических, электростатических и термитных минах махаонов, о нашествиях зараженных бешенством лесных клопов, об искровых автоматах и о кладбищах личинок…
Глаза Рамбая вспыхивали то восхищением, то бешенством. Она была уверена, что рано или поздно сумеет уговорить его отправиться с ней.
Наступила ночь.
Ливьен и Рамбай выпорхнули из дупла и полетели на еле уловимый запах Большого Костра. Впервые ночью в лесу Ливьен была без оружия и вне группы горожан-коллег. И, как ни странно, именно это заставило ее почувствовать, что лес – не враждебное и непонятное ей существо, а скорее наоборот – добрая мать, давно забытая дочерью, но всегда готовая принять ее.
Луна двигалась вместе с ними, и Ливьен отчетливо слышала, как то тут, то там падали на землю спелые плоды и сухие ветки, слышала, как цикады оглашают чащу золотистым звоном, и даже раздающийся время от времени крик неизвестной птицы казался не угрожающим, как обычно, а напротив – приветливым и радостным…
Может быть, так ей кажется от того, что рядом с ней Рамбай, и исходящее от него ощущение силы, надежности и спокойствия так не походит на вечную настороженность ее соплеменниц, стократно усиливающуюся в лесу?
Где-то в направлении их полета все яснее слышалось ласковое журчание ручья. Так и должно быть – поселение не могло расположиться слишком далеко от водоема.
Вскоре меж стволами мелькнул свет, а еще через несколько минут они вылетели к поляне с костром. И глазам Ливьен предстало живописнейшее зрелище. Точнее – действо, ведь составляющими его являлись не только зримые образы, но и звуки, и запахи.
Ритмичная пульсация низкого, на пределе слышимости, но мощного гула создавалась ударами копий воинов о натянутые меж деревьев толстые флуоновые паутины-струны. В такт им, искрясь, менялся цвет пламени огромного костра. Рамбай уже рассказал Ливьен о механизме этого чуда: костер выложен слоями специально подобранных горючих веществ, и слои эти имеют такую, точно рассчитанную, толщину, что скорость их сгорания соответствует ритму музыки. Так же ритмично менялись и запахи: слои были пропитаны благовониями.
Над костром в неистовом воздушном танце кружилось не менее пятидесяти обнаженных самок-девственниц, крылья которых, покрытые серебряной пыльцой, отражая огненные блики, создавали в полутьме калейдоскоп из быстро сменяющих друг друга геометрических орнаментов.
Темп волшебного танца и ударов по струнам нарастал. Ливьен, уже усевшаяся вместе с Рамбаем на ветку ближайшего к костру дерева, онемела от восторга.
Внезапно на ее слух со всех сторон обрушилась волна гортанных и в то же время мелодичных выкриков. Она огляделась. Деревья были усыпаны бабочками. Это были пары или группки – самец и две или несколько самок. И все они пели.
Пел и Рамбай, воздев руки и ритмично раскачиваясь из стороны в сторону. И Ливьен тоже захотелось включиться в этот хор, влить свой голос в раскатистый гармоничный поток… Но она не знала слов, не знала языка, на котором пелся этот гимн вечности жизни. (Так интуитивно она определила смысл этого песнопения.)
Оно прекратилось так же неожиданно, как и началось. Хоровод танцующих рассыпался, и в тот же миг из Костра в звездное небо фонтаном искр ударил разноцветный фейерверк. Гигантская лилия расцвела и опала. Костер горел теперь ровным желтым пламенем, а над ним зависло странное сооружение. На небольшой прозрачной площадке из паутины возлежал стройный мускулистый самец с головой, украшенной высоким башнеобразным убором. Нетрудно было догадаться, что это и есть вождь племени. Десятки нитей, словно спицы от оси, тянулись от его ложа к держащим их, порхающим в некотором отдалении, воинам.
В прерываемой лишь потрескиванием костра и журчанием ручья тишине вождь негромко произнес отрывистую фразу. Подданные нестройным хором ответили ему. Вождь вновь что-то коротко произнес, и с ветки одного из деревьев слетела пара бабочек – самец и самка.
Приблизившись к вождю, они зависли на расстоянии нескольких шагов от него. Вождь то ли проговорил, то ли пропел несколько фраз.
– Что он говорит? – шепотом спросила Ливьен.
– Рассказывает им, кто они, – шепнул Рамбай в ответ.
– Не поняла…
– Рассказывает им об их прошлой жизни, и теперь все сказанное станет их точным прошлым.
Ливьен не поняла все равно. Единственное разумное предположение: этот обряд – аналог уточнения анкетных данных перед регистрацией брака у горожан. Да, пожалуй, так.
Вождь закончил, самец-жених что-то ответил ему.
– Сказал, что все верно, – не дожидаясь вопроса, шепнул Рамбай.
Ливьен молча кивнула.
Вновь заговорил вождь.
– А теперь?
– Рассказывает им их будущую жизнь.
Предсказание? Или просто напутствие?
Вождь замолчал. Неожиданно самец и самка сложили крылья, быстро взялись за руки и рухнули вниз. У Ливьен перехватило дыхание. Но примерно в метре от вершины языков пламени бабочки отпустили друг друга и, взмыв вверх, полетели к своему дереву. Зрители загомонили, но тут же притихли: следующая пара уже порхала возле вождя.
Много раз повторялась одна и та же процедура. Вождь называл имя и к нему подлетал жених с одной или несколькими невестами. Брачующиеся выслушивали наставления и, совершив ритуальное падение к Костру, возвращались на свое место.
– Как он может упомнить их всех, да еще и подробности их жизни? – поразилась Ливьен.
– Не помнит, – пояснил Рамбай. – Советуется со жрецами, и они говорят ему все, что знают.
– Где они? – не поняла Ливьен.
– Они держат носилки. А слова передают по нитям.
Это было невероятно, но не верить Ливьен не имела никаких оснований. Возможно, дикари владеют каким-то особым языком, передающимся подрагиваниями нити?
Уже несколько десятков самцов представили вождю своих избранниц. И вот очередная пара падает вниз… Но что это?! Они не отпустили руки друг друга и упали прямо в огонь!
Толпа взревела. Ливьен в ужасе закрыла лицо руками.
– Вождь сказал, что не дает им права быть мужем и женой, – спокойно сказал Рамбай. – Самка была неправильная, и у нее могли быть неправильные личинки.
Искусственный отбор, вот что это такое, – догадалась Ливьен, – уничтожение генетических отклонений.
– И он приказал им умереть?
– Нет. Они могли бы отказаться друг от друга и разлететься в разные стороны. Но они не захотели этого.
– Почему?
– Одиночество для самки – позор.
Как это страшно и красиво.
– Быть одной – позор? – уточнила Ливьен.
– Да, если тебя уже пытались взять в жены.
Закусив губу, она покачала головой. Потом спросила:
– Но почему она не убила себя одна?
Рамбай посмотрел на нее, словно жалея. Как смотрят на тяжело больных.
– Как он мог жить без нее, если он ее выбрал?
С момента гибели несчастных влюбленных еще несколько самцов получили разрешение на брак. Но Ливьен все никак не могла смириться с увиденным.
– И он что, не знал, что она «неправильная»?
– Знал. Но не всем неправильным отказывают в браке. Это определяют жрецы. Он надеялся.
Три бабочки – самец и две самки – взявшись за руки, рухнули в Костер. Ливьен не стала уточнять причину этого поступка. Но Рамбай сам шепнул ей объяснение:
– Неправильный был самец. Он отпускал их, но они не захотели позора.
«Какая дикость, – подумала Ливьен, понимая теперь, почему урании называют себя «эйни-али» – «дети любви». – Какая прекрасная дикость!»
Примерно через час вождь произнес:
– Рамбай.
Кивнув Ливьен, тот устремился к центру. Она с замиранием сердца последовала за ним. А если разрешения не будет? Неужели и она по своей воле сожжет себя?
Вождь говорил. Рамбай отвечал. Вождь говорил снова. До сих пор Ливьен видела только два исхода: разрешение на брак или самоубийство. Волнуясь, но рассуждая трезво, она пришла к выводу, что второй вариант маловероятен, ведь Рамбай уже был женат, значит, раньше ему уже давали это разрешение, и принадлежность к иному виду не является для жрецов патологией, которую следует уничтожать. Возможно, потому, что она не могла передаваться по наследству, ведь жены Рамбая не могли забеременеть от него…
И тут Ливьен испугалась. Теперь, когда Рамбай нашел невесту-маака, его «патология» МОЖЕТ передаваться…
Она потеряла способность мыслить и тупо разглядывала вождя. Он был даже моложе Рамбая. Чуть ниже среднего роста самца маака, но одновременно и мощнее, и утонченнее. Уже привычные теперь ее глазу коричневые пятна внизу крыльев не казались ей уродством, а тонкие стрелки по краям были похожи на диковинные украшения. Все-таки урании – красивая раса.
С Рамбаем вождь разговаривал значительно дольше, чем с другими женихами. Или ей это только кажется? И тут произошло неожиданное. Рамбай не сложил крылья и не повлек Ливьен, как она ожидала, вниз, к пламени костра. Он просто шепнул ей: «Пошли», развернулся и полетел прочь – не к тому дереву, на котором они сидели до этого, а мимо, в чащу.
– Что случилось? – осторожно спросила Ливьен, когда они были уже далеко от Костра.
– Рамбая изгнали из племени, – ответил он с нескрываемой горечью.
– Из-за меня?
– Нет. Но пока не было тебя, Рамбай не был чужим, потому что не был опасным. Был просто бесплодным самцом. А ты можешь дать мне потомство. Но это будут не урании, а маака. Племя внутри племени.
– Ты мог бы остаться, улетела бы я одна.
– Отказаться от выбранной невесты – позор. К тому же Рамбай не хочет отказываться от Ливьен.
Она не знала, радоваться ей или огорчаться. Жалеть Рамбая, или он не нуждается в жалости?
– Ты не ожидал, что может так получиться? – спросила она, когда они уже уселись на мягкий ворсистый пол гнезда, и непроизвольно погладила его жесткие светлые волосы.
– Нет. Не ожидал. Законы племени имеют несколько слоев. Рядовой воин знает только верхний слой, а в нем сказано: бесплодный не может быть вождем. Жрецы знают все слои… Мы должны покинуть земли ураний до восхода солнца.
Тут только Ливьен заметила, что она плачет. Почему? Ведь все складывается даже лучше, чем она могла надеяться. Она придвинулась ближе и без смущения стала целовать его лицо. Самки маака не стесняются проявлять свои чувства.
Рамбай со страстью ответил на ее поцелуи. Но внезапно отстранился.
– Это слезы? – спросил он. – Тебе жалко меня? Не нужно. Рамбай теряет свое племя, и это больно. Но Рамбай перестал быть уродом. Вождь, перед тем, как изгнал меня, объявил нас мужем и женой.
Ливьен даже засмеялась от неожиданности. Как странно он все-таки рассуждает! Закон признал его чужаком, а он радуется, что этот закон поженил их.
А может, это правильно?
Рамбай почему-то засмеялся тоже и добавил, словно читая ее мысли:
– У племени больше нет Рамбая, а у Рамбая нет племени. Но у меня есть ты, а у племени тебя нет. Кто выиграл?
– Ты, – продолжая смеяться, ответила она.
– И Ливьен сможет продолжить мой род, ведь это главное?
– Да-да, я смогу, – улыбаясь ответила она и неожиданно почувствовала себя счастливой. – Я смогу, – повторила она, торопливо расстегивая блузу. – Прямо сейчас. Я буду очень стараться. А ты?
… – Вставай, жена моя, – услышала она сквозь сон. – Скоро взойдет солнце, и нас убьют.
Милая перспектива. Она села. Торопливо прикрыла нагую грудь ладонями, но тут же вспомнила все. Да, теперь уже довольно глупо прятать себя от него. Жена дикаря… Нечто в этом роде пророчила ей наставница верхнего яруса, пытаясь укротить ее слишком независимый и непоседливый нрав…
– Ты проснулась, о радость моих чресел? – присел Рамбай перед ней на корточки. – Поспеши.
Обращение было более чем сомнительным. Но ласковым. А учитывая, что речь идет о жизни и смерти, Рамбай, пожалуй, даже слишком мягок и неспешен.
Она вскочила и быстро оделась.
– Куда летим?
– Весь лес вне племени для меня одинаков, – довольно грустно заметил он. Но Ливьен сделала вид, что интонации не заметила, ведь только это ей и нужно было.
– Тогда – в наш лагерь. Ты сможешь его найти?
– А нужно ли нам искать его? – не двинувшись с места, спросил он. – Рамбай чужой там. Не лучше ли уединиться в чаще, оборудовать гнездо и отложить там тысячу личинок? Мы воспитаем новое племя – сильное, как я, и умное, как ты, о узор моих крыльев, Ливьен.
«Ну что за олух! Впасть в лирику в такой неподходящий момент!»
– Скажи, возлюбленная жена моя, – продолжал он, – с именем, певучим, как голос ручья. Скажи мне, Ливьен, не зачала ли ты еще?
– Я так быстро определять не умею! – огрызнулась она. Но тут же прикусила язык. Потому что Рамбай, разочарованно подняв брови, заметил:
– Да? А самки ураний – умеют…
– Ладно, научусь, – махнула она рукой. – Летим к нам. Я обещаю, тебя примут. – Она была далеко не уверена в своих словах, но необходимость заставляла хитрить. В конце концов, пока они летят, она что-нибудь придумает. – Главное найти дорогу.
– Нет такой дороги, которую не нашел бы следопыт Рамбай, – заявил он.
– Тогда – в путь.
И они вылетели навстречу солнцу.
4
Белая, белая, белая смерть,
Пух – невесомей, чем сны.
Как-то Охотник решил посмотреть:
Мифы Пещеры – верны?
И он долетел. Но прежде – ослеп.
А убил его свет луны.
«Книга стабильности» махаон, т. III, песнь X; мнемотека верхнего яруса.
– Ты уверен, что мы движемся ТУДА? – спросила Ливьен минут через двадцать полета.
– А ты уверена, что нам нужно ТУДА?
– Да. – Ливьен едва сдержала раздражение.
Рамбай покосился на нее. Вид у него был слегка виноватый.
– Тогда так, – сказал он и под прямым углом повернул направо.
Ливьен принялась про себя ругать его самыми грязными словами, какие только знала в языках маака и махаон. (Кроме этих ругательств на языке противника она не знала больше ни единого слова.)
Через некоторое время Рамбай вновь резко повернул направо.
– Стоп, – скомандовала Ливьен. Но он продолжал лететь, словно и не слыша ее.
Ливьен отстала и опустилась на свисавшую с дерева петлю лианы.
Пролетев метров пятнадцать в одиночестве, Рамбай заложил вираж и, вернувшись, сел рядом, демонстративно не глядя в ее сторону.
С минуту они молчали. Самец не выдержал первым:
– Жена не должна перечить мужу, – заявил он.
– Это у вас. А у нас муж не должен перечить жене.
– Нас соединил закон НАШЕГО племени, – напомнил он.
– Твое племя нас выгнало, и мы летим в мое, – парировала Ливьен.
– Рамбай не станет рабом самки! Запомни это! – в сердцах он ударил кулаком по лиане, и Ливьен чуть не свалилась с нее. Это ее окончательно взбесило. Вот и началась счастливая семейная жизнь.
– Никчемный дикарь! – заорала она. – Ты – маака, понимаешь, маака! Ты летишь ДОМОЙ и боишься признать это! Морочишь мне голову, рыскаешь туда и обратно! Но если ты не приведешь меня в лагерь, я улечу одна. Понял?! Трус проклятый.
Он, наконец, обернулся к ней. Его лицо, казалось, окаменело:
Читать бесплатно другие книги:
