Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
– А еще до того, как ты умрешь, тобой овладеет эта уродливая тварь. Что ж, это, конечно, намного приятнее, чем принадлежать мне…
– Да! – выкрикнула она. – Это намного приятнее! – и слезы ее моментально высохли.
Воровато оглядываясь по сторонам, приам затащил ее в ближайший от инкубатора карман, затем подполз к его входу и стал закладывать его сложенными в штабель деревянными брусьями, вставляя их в специальные пазы. Вскоре вход был довольно плотно закрыт: брусья были хорошо подогнаны друг к другу, и между ними не осталось ни единой крупной щели.
Наан подумала, что, возможно, это помещение служит специально для спаривания, недаром оно находится рядом с инкубатором, и ее передернуло от этой мысли. Наверное, таких комнат тут несколько, и они обладают статусом неприкосновенности. Закрыв вход, приам обезопасил себя от разоблачения…
Дикарь тем временем еще немного повозился у входа, и через пару минут там запылал костер.
Несмотря на то, что намерения приама были ясны, Нана подумала, что все это немного обнадеживает. Он явно стремится сделать помещение комфортабельнее, и он не набрасывается на нее, как зверь. Возможно, для него будет небезразличным и ее поведение, возможно, износилование – не в традиции этого племени… Или, может быть, она сумеет перехитрить его? Надежда была слабой, и все-таки Наан почувствовала некоторое воодушевление.
Последующие действия приама укрепили эту надежду.
Он развязал свою пленницу, а затем, корча рожи, принялся угрожающе мычать и жестикулировать, акцентируя ее внимание на выходе. Наан поняла: он хочет сказать ей, что пытаться бежать бесполезно. Она послушно присела на пол и стала растирать затекшие ноги и руки.
Дикарь успокоился, отполз в сторону, отвалил от стены небольшой камень, достал что-то из углубления под ним, а затем, одной рукой прижимая к груди ворох предметов, вернулся к Наан. Он разложил перед ней свои «дары»: костяной нож, недозрелый лесной орех, моток флуоновой бечевки, гладко отполированный камень, который мог бы служить молотком, раковину и… сережку Лабастьера. (Второй серьгой завладел, по-видимому, кто-то другой.)
Оттягивая время, Наан попыталась подыграть ему. Она стала внимательнейшим образом рассматривать все эти вещи, трогать, обнюхивать, причмокивая и даже одобрительно взвизгивая. Дикарь при этом очень серьезно смотрел на нее, время от времени быстрым движением протягивая к ней руку и трогая какой-нибудь участок ее тела.
О близости с этим существом Наан было жутко даже помыслить. И она гнала от себя эту идею, продолжая «игру в базар» и стараясь определить: действительно ли дикарь предлагает ей что-то в обмен на ее любовь, или он пытается завязать с ней «беседу», пользуясь за недостатком слов предметами. Или же он просто хвастается своими сокровищами, показывая, сколь велик его статус в племени?
Наан уже по нескольку раз брала поочередно все эти предметы, и приам начал выказывать явные признаки нетерпения. Не успела Наан подумать, верно ли она поступила, притронувшись к «дарам», тем самым, возможно, показав свою готовность продать себя, как мысль эта подтвердилась. Когда Наан раз в десятый взяла в руки сережку, дикарь, вдруг хрипло рыкнув, попытался повалить ее на пол.
Наан сумела вывернуться и откатиться в сторону. Приам, придя в неистовство, азартно взвыл и прыгнул в ее сторону… И тут пещеру потряс невиданный, закладывающий уши, грохот. Стены, душераздирающе скрежеща, шевельнулись и покрылись трещинами, с потолка посыпались комья земли и осколки породы. Пол задрожал и заходил ходуном.
Землетрясение?!!
Приам, моментально потеряв всякий интерес к пленнице, прикрыл голову руками и затравленно огляделся. А затем кинулся к выходу и принялся торопливо разбирать загородку. Наан поспешила к нему на подмогу, и он не отказался от ее поддержки.
Спустя десяток секунд лаз был свободен.
15
Если будешь взывать о помощи в ночь,
Беды придут на зов.
Если ты полетишь от несчастья прочь,
Найдешь его вновь и вновь.
Если что-то и может тебе помочь,
Лишь то, что внутри. Любовь.
«Книга стабильности» махаон, т. XX, песнь II; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
Выскочив из боковой каверны в общий коридор, Наан увидела, что встревоженные стихийным бедствием дикари, поведя себя на удивление слаженно, бросились спасать потомство. Одни из них спешили в «инкубатор», другие уже волокли оттуда куколок или извивающихся гусениц.
Сунув сережку, которую так и держала в руке, в карман разорванной блузы, Наан поспешила за теми приамами, руки которых были еще свободны.
– Сюда! – закричал император, едва завидев ее. – Развяжи меня!
Наан упала перед ним на колени, послушно взялась за флуоновые нити… Но тут же вспомнила, что перед ней – вовсе не Лабастьер… Она уже, было, полезла за серьгой, но тут же остановилась, услышав:
– Не бойся. Пока мы не выйдем отсюда, трясти больше не будет.
Наан нахмурилась:
– Так это устроил ты?
– Да. Мои воины уже прибыли сюда и заложили сейсмические мины. Там, наверху, находится одно из моих воплощений, и команду повторить толчок я дам лишь тогда, когда мы с тобой, неблагодарная, будем в безопасности.
Наан поняла, что сейчас вовсе не время превращать императора в Лабастьера. Если она сделает это, тот, что наверху, скорее всего продолжит землетрясение, одним махом избавляясь и от племени приамов, и от непокорной невесты-предательницы, и от вышедшего из под контроля воплощения.
Она быстро справилась с узлами и, влившись в вереницу перепуганных дикарей, они поспешили в сторону выхода. Интереса к ним не проявляли: у племени были дела поважнее. Но вскоре возбуждение стало спадать, дикари начали замедлять свой бег, и Наан тут же заметила, что кое-кто из них уже нехорошо косится в сторону светлокожих бабочек.
Император тоже заметил это, и вновь пещеру основательно, хотя и заметно слабее, чем в первый раз, тряхнуло. Интерес к чужакам тут же пропал, и через несколько минут они вместе с несколькими приамами выбрались на поверхность по сплетенной из лиан лестнице.
Страхуясь от того, чтобы не провалиться, когда рухнут своды их подземного жилища, дикари, волоча куколок и брыкающихся гусениц, бежали в разные стороны. То ли страх, то ли природное отсутствие любопытства были виной тому, но они абсолютно не обращали внимания на антиграв, стоящий буквально в нескольких шагах от входа. Зато император и Наан бросились именно к нему.
В водительском кресле восседал воин-урания. При виде императора он приветственно развел руки и почтительно склонил голову. Затем вынул из уха полусферическую слуховую капсулу гарнитуры переговорника. Нить, соединявшая капсулу с таким же полусферическим микрофоном, сократилась, и воин сунул образовавшийся шарик в кожух на поясе.
– Поднимайся! – рявкнул император Наан. – Скорее! Мы похороним их!
Наан устроилась на сидении, и антиграв, взлетев по дуговой траектории, повис над поляной.
– А тех, кто успел выбраться, вы все равно убьете? – задыхаясь спросила она.
– Да, – лаконично ответил император. – А тебе жаль их? Он был хорош, этот дикарь?
– Ничего не было, – успела сказать Наан, и в тот же миг снизу раздался быстро нарастающий гул, а затем и грохот, а потом земля под ними вздыбилась гигантским пузырем.
– Готово! – почти весело выкрикнул император.
Наан коснулась руки водителя:
– А тебе не жаль их?
Урания покосился на императора и тот кивнул, разрешая ответить.
– В легендах моего народа есть рассказы о племени бабочек, с которым урании древности вели войну не на жизнь, а на смерть. Мои предки победили, но не стали убивать оставшихся, поставив условие, что жить те станут под землей и никогда не будут летать. Я думал, это сказка. Мне не жаль врагов моих предков, и я не столь мягкосердечен, как они. Сейчас, когда моего племени почти не существует, эти тараканы тем более не достойны жизни.
Наан подумала о том, что звучит это все довольно неубедительно, если учесть, что племя ураний уничтожил император… Но она промолчала. И тут же вспомнила, что в кармане у нее покоится серьга-блокиратор. У нее зачесались руки.
Тем временем земляной пузырь внизу лопнул. Антиграв ощутимо тряхнуло взрывной волной, и Наан, воспользовавшись заминкой, быстро сунула руку в карман, поднесла серьгу к неповрежденному уху императора и щелкнула креплением…
Император сморщился и закрыл ладонью глаза. Затем, отняв руку от лица и хитро покосившись на Наан, Лабастьер наклонился к водителю:
– В город! И как можно быстрее! – голос его стал совсем другим.
Антиграв стремительно помчался в указанном направлении.
Но не прошло и пяти минут, как на поясе водителя запищал сигнал вызова. Тот машинально потянулся к переговорнику, но Лабастьер, перехватив его руку, отобрал шарик и швырнул его вниз.
– Я не понимаю вас, император, – сказал водитель, провожая переговорник недоуменным взглядом.
Он посмотрел Лабастьеру в лицо, и антиграв резко остановился.
– Ты не император! – заявил водитель. – Ты – самозванец! Ты только похож на него! – он сорвал с пояса роскошный плазмобой и уткнул его ствол Лабастьеру в грудь.
– Тише, тише! – осторожно развел руки Лабастьер. – С чего это ты решил, что я – не император?
– Потому что ты выбросил переговорник! Настоящий император вызывал меня! Мы возвращаемся.
– Нет, стой! – приказал Лабастьер решительно. – Ты не подчиняешься императору?! Ты смеешь обсуждать его действия?! Ты достоин смерти!
– Ты не император, – повторил воин мрачно, но его голосу явно не хватало уверенности. А Лабастьер продолжал:
– Но ты бдителен и достоин награды. У меня есть предложение к тебе.
Воин, недоверчиво глядя на Лабастьера и не опуская бластера, ждал объяснений.
– Ты видишь башню под нами? – спросил тот. – Вон, чуть правее… Ты знаешь, что это такое?
Перепуганная Наан проследила за его рукой и разглядела там возвышающуюся над кронами деревьев ярко-красную стеллу, острием устремленную в небо.
– Ты знаешь, что это такое?! – повторил вопрос Лабастьер.
– Вход в подземные шлюзы космодрома, – неохотно отозвался воин.
– Кто может войти туда?
– Только император. Замок настроен на его генетические параметры.
– Так летим же туда. Летим, проверим, кто я. Если замок не откроется, ты убьешь меня и будешь награжден.
– Зачем мне это? – неуверенно произнес воин. – Лучше я просто сдам тебя, самозванец, настоящему императору.
– Ладно. Но учти. Если ты не выполнишь мой приказ, а я все-таки окажусь императором, ты будешь жестоко наказан за непослушание. Если же выполнишь и убедишься, что я – император, будешь награжден за бдительность.
Несколько секунд урания напряженно размышлял. Затем, не опуская плазмобой, он нехотя повернул антиграв и направил его на снижение, к стелле.
Они приземлились возле полусферического строения, из вершины которого эта стелла выходила, и Лабастьер с Наан под прицелом бластера приблизились к нему.
Лабастьер приложил ладонь к начертанной на стене пятерне, и стена со скрежетом раскололась пополам. Щель увеличилась до ширины входа, за ней обнаружилась серебристая перепонка с таким же пятном замка. Лабасьтер положил ладонь на нее, и перепонка лопнула.
Урания рухнул на колени:
– Карай меня, мой император! – выдохнул он и смиренно опустил голову, ожидая возмездия.
– Ты действительно достоин кары, – заявил Лабастьер, – за то, что не веришь в мою честность. Я сказал: «Ты будешь награжден за бдительность». Отдай мне бластер и лети в город за наградой. Быстрее.
Расставшись с плазмобоем, урания вскочил и со всех ног кинулся к антиграву.
Лабастьер впихнул Наан в отверстие.
– У нас от силы минут десять! – торопливо сказал он ей.
Перепонка за их спинами моментально затянулась. Они опрометью кинулись по коридору. На бегу Лабастьер говорил ей:
– Как только ты меня освободила, я уже знал, что делать. ОН думал об этом. ОН боялся, что я, отделившееся от него воплощение, завладею космическим кораблем. Но он перестал этого бояться, как только мы оказались в ловушке, и приам снял с меня блокиратор…
Запыхавшись, они влетели в кабину лифта, тут было несколько сереневых пятен датчиков, и Лабастьер приложил ладонь к одному из них.
Кабина плавно провалилась вниз.
– Я… точнее, ОН, бывал тут сотни раз, – тяжело дыша, продолжал Лабастьер. – Он прилетал сюда, проходил в кабину, садился в кресло… на большее он не решался. Решимся мы.
Кабина космического корабля, стены которой светились мягким сиянием, была уютна и поражала тем, что в ней не было абсолютно никаких приборов. Лишь одно единственное кресло со все тем же датчиком-пятерней на подлокотнике и мнемообручем управления.
Лабастьер упал в кресло и, многозначительно глянув на Наан, вложил кисть руки в фиолетовое пятипалое углубление.
– Еще пару минут на подготовку к старту, – сообщил он. – Располагайся. Возьми бластер и держи под прицелом вход. Думаю, антигравы уже несутся сюда, и император сможет войти…
Корабль ожил. Раздалось мерное гудение, свет померк, а на полу кабины возникло объемное изображение того участка леса, под которым они, по-видимому, сейчас находились. Наан с бластером в руках, присев возле кресла, не смогла удержать свое внимание на входе и, как завороженная, уставилась на открывшуюся ей голографическую картину.
Гул усиливался. Лес дрожал и даже, казалось, шевелился под действием чудовищной подземной силы. Алая стелла мелко зашаталась и повалилась на бок, а затем ровная доселе поверхность земли стала медленно вспучиваться, превращаясь в сопку. Еще через минуту эта сопка стала столь высока, что деревья встали почти горизонтально и попадали, не выдержав собственной тяжести.
Наконец земля треснула, и наружу начал выдвигаться огромный гладкий тупой нос корабля, блестящий на солнце золотом. За полусферой носа медленно поднимался ствол такого же гладкого и золотистого корпуса. Ничего более грандиозного Наан еще не приходилось видеть. Судя по соотношению размеров корабля и деревьев, в диаметре он был чуть ли не с ее родной городок Фоли. Высота же его оказалась раз в десять больше диаметра.
– Куда мы полетим? – смогла выдавить из себя Наан. И тут заметила, что со всех сторон к ним, стремительно увеличиваясь в размерах, несутся мушки имперских антигравов. Опасения Лабастьера были напрасны: император был еще далеко.
– Пока для нас главное – убраться отсюда, – проворчал Лабастьер.
Внезапно гудение стихло, голографическое изображение исчезло, а вместо этого стены, пол и потолок кабины стали абсолютно прозрачными. Махина коробля, в котором они находились, стала совершенно невидимой. Наан казалось, что она висит над развороченным лесом, сидя прямо на воздухе, и у нее даже рефлекторно задергались крылья. Видимым осталось только кресло Лабастьера.
– Нам повезло, – сообщил он как ни в чем не бывало, наблюдая за стремительно приближающимися антигравами. – Мы основательно опередили их.
Он натянул на голову обруч и скомандовал:
– Ляг. Я не знаю, что мы почувствуем, пронзая вселенную.
От антигравов отделилось несколько пылающих точек боевых ракет.
…Мир вокруг беглецов рассыпался на мирриады разноцветных искр. Звон хрустальных колокольчиков разлился чарующими аккордами в их ушах. Цвета превращались в звуки, звуки – в запахи жасмина и алеандра… Наан почувствовала, что тонет в вихре восхитительных ощущений и даже испугалась, что не выдержит этого счастья и сойдет с ума. Но так же внезапно она поняла, что ничего дурного с ней случиться не может, потому что весь мир – это она, а ее жизнь – вечность… И вся эта вечность была наполнена наслаждением. Наслаждением острым, как боль…
Но эта вечность длилась всего лишь миг.
Наан очнулась и обнаружила, что, став невесомой, парит в кромешной тьме среди незнакомых, но очень ярких звезд и созвездий. Она была оглушена и подавлена. Пристегнутый к креслу Лабастьер протянул к ней руку, она инстинктивно взмахнула крыльями и, стремительно пронесясь мимо него, больно ударилась о невидимый пол.
Лабастьер поймал ее за блузу подтянул к себе и усадил на колени.
– Мы успели, – с вымученной улыбкой на бледном, освещенном холодными свездами, лице сообщил он.
– Где мы? – спросила Наан, не узнавая собственного голоса. В ушах все еще звенело, и пульс болезненно стучал в висках.
– От Земли довольно далеко, – ответил Лабастьер. – Это – созвездие Ориона.
Наан молчала, осмысливая сказанное.
– Так далеко, что, думаю, сережка мне уже не нужна, – добавил Лабастьер.
– Что мы будем делать дальше? – выдавила наконец Наан. Она чувствовала, что понемногу приходит в норму.
– Во-первых, приведем себя в порядок, – отозвался он. – На борту есть все необходимое… Видела бы ты сейчас себя… – явно делая над собой усилие, он улыбнулся.
– А потом? – Наан пропустила мимо ушей его замечание по поводу ее внешности, изрядно потрепанной в подземелье приамов.
– Потом будем искать подходящий для жизни мир, – ответил он, и голос его зазвучал нарочито бодро. – По убеждениям бескрылых, во вселенной таких миров великое множество. Мы обшарим планеты ближайших светил, и, если не обнаружим искомого, совершим скачок в другую звездную систему. Подплывем и обыщем ее.
– И мы найдем? – спросила Наан, сознавая, что вопрос ее звучит глупо. Но она изо всех сил старалась верить его наигранному оптимизму, получая при этом какое-то странное удовольствие от того, что кто-то может решать за нее.
– Да. Вот тебе и еще одно подтверждение того, что мы, создания бескрылых, являемся одновременно и их продолжением. Мы претворяем в жизнь их вековую мечту – ищем иные миры.
Наан заставила себя верить ему, и тревога отступила. Ощущения счастья и страха смешались в ее душе.
– Когда-нибудь мы вернемся? – спросила она.
– Если захотим, – отозвался он.
– «Если захотим», – эхом отклинулась она и вдруг почувствовала, что на глаза ее навертываются слезы. – Ты думаешь, нам не будет одиноко вдвоем?
Лабастьер усмехнулся и нараспев процитировал незнакомое Наан стихотворение:
- – Подруга, сестра,
- Умчаться пора
- Нам в край, на тебя похожий,
- Где будем вдвоем
- И ночью, и днем
- И даже на смертном ложе.
- Там солнечный луч
- Сквозь занавес туч
- Сверкает, непостоянен
- И тайной чреват,
- Как нежный твой взгляд,
- Когда он слезой отуманен…
– Это стихотворение маака?
– Нет, когда-то давным-давно это написал бескрылый из семьи Бодлеров. Его звали Шарль.
– И все-таки, – настаивала на своем вопросе Наан, – ты думаешь, нам не будет одиноко?
– О да, мы будем очень одиноки, – ответил он и поцеловал ее. Но поцелуй этот был скорее печален, нежели страстен.
Всем своим существом Наан ощутила, как далеки они сейчас от Земли – два маленьких комочка Бога в бесконечном океане пустоты.
Она отстранилась и взглянула в глаза Лабастьера, ища в них отражение своих чувств. Но вместо этого увидела такую плутоватую ухмылку, какой никак не ожидала увидеть на этом лице, да к тому же в такой момент.
– Мы очень одиноки, – повторил он. – Если не считать тридцать тысяч куколок будущих колонистов, которые хранятся в наших трюмах.
…Когда Наан заикнулась о том, что, унеся с Земли украденных императором из инкубаторов Объединенной Империи куколок, они продолжают его преступление, Лабастьер резонно возразил: «Ты и сама не веришь собственным словам. На Земле они были бы травой под ЕГО ногами. А в том мире, который мы с ними построим, они будут счастливы. И не спорь. Ты ведь, надеюсь, не предлагаешь нам вернуться?»
…Путь был долог, и многое пришлось повидать и испытать им на этом пути. Благо, на корабле имелось все необходимое для исследования химического состава атмосферы, почвы и для многого другого. Но вот, однажды, наконец, навстречу им выплыла планета, такая прекрасная и приветливая, что трудно было поверить, что они не найдут здесь приюта.
Все анализы говорили за то, что для жизни она подходит не хуже, чем Земля. Да тут уже и имелась жизнь – примитивная и, как выяснилось позже, не разумная. Хотя растения тут разительно отличались от земных. Тем, что в их раскраске почти не встречался зеленый цвет. Преобладали фиолетовый, лиловый и изредка бирюзовый. А вокруг планеты вращалось сразу два естественных спутника…
– Ты думаешь, это именно то, что мы искали? – спросила Наан, с тревогой взглянув на Лабастьера, когда они проплывали над планетой в разведывательном антиграве.
– Да. Я уверен в этом.
Они помолчали.
– А помнишь, любимая, – заговорил он снова, – о чем ты спросила меня, когда мы только отправились в путь?
На поверхности планеты, окутанной розовой дымкой, невооруженным взглядом различались сиреневые заплаты материков и рассекающие их ломаные линии голубых рек.
– «Не будем ли мы одиноки?» – припомнила свои слова Наан.
– Нет. Я не о том. Ты спросила, вернемся ли мы когда-нибудь на Землю…
– Ну, и?..
Лабастьер отвлекся от величественного и радостного зрелища и посмотрел Наан в глаза. Казалось, он чувствовал себя в чем-то виноватым.
– Я много думал об этом. Нам будет хорошо здесь. И мы сумеем построить тут мир согласия и равенства. Мир, о котором мечтала Ливьен. И я нарекаю эту планету именем «Безмятежная»… – сказал он.
В его тоне ощущалась недосказанность, и Наан молча ждала продолжения. И он продолжил:
– Но мы должны помнить, что ОН будет искать нас. Нас или наших потомков. И я пока что не знаю, как нам себя вести. Надеяться на то, что найти нас невозможно, жить мирно и не думать о прошлом? Или готовиться к обороне? Или когда-нибудь внукам наших колонистов все-таки придется самим вернуться на Землю и вступить с НИМ в схватку. Раньше, чем Безмятежную найдет ОН сам.
Холоднок шевельнулся в душе Наан. Но сейчас обо всем этом лучше не думать…
– Посмотрим, – положила она руку на плечо мужу. – Что-нибудь решим. А название хорошее.
Том второй
Книга третья
Отсечение гиблых корней
(Пилигримы)
1
Говорить, «красота сильна» – смешно,
Красота – как воды глоток.
Быстро вянут цветы, осыпаясь, но
Только там, где увял цветок,
Обнаружишь следующей весной
К небу тянущийся росток.
«Книга стабильности» махаон, т. VI, песнь VI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
– И каков же наш маршрут, мой господин? – спросил махаон, приземлившись на спину гужевого сороконога позади молодого короля. Сложив крылья и усевшись поудобнее, он добавил: – Спасибо, кстати, что вовремя, я уже начал беспокоиться.
– Лаан, мы же договорились, что «господином» ты будешь звать меня только в присутствии подданных, – с укоризненной улыбкой обернулся к нему Лабастьер Шестой. – Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватым в том, что я – сын своего отца.
– Не вини себя, брат маака, – ухмыльнулся Лаан, – с кем не бывает. Я вот, например, тоже сын своего отца…
Лабастьер пропустил это дурацкое замечание мимо ушей, но упоминание об отце товарища заставило его оглянуться. Помахав рукой многочисленным родственникам Лаана, высыпавшим попрощаться со своим любимцем на веранду, он легонько стеганул своего сороконога по кличке «Умник» плетью в чувствительный просвет между шейными пластинами. Тот вздрогнул, как всегда, словно бы обиженно, покосился на хозяина калейдоскопическим оком и, ускоряясь, засеменил вперед. Грубый, но приятный запах его тела усилился.
– Маршрут простой, – сказал Лабастьер, убедившись, что животина благополучно пересекает покрытую розовым мхом Площадь Согласия и не собирается по своему обыкновению остановиться, дожидаясь повторной команды, – будем двигаться от селения к селению до тех пор, пока я не найду нам невесту-маака. И не надо начинать все с начала, – поднял он руку и повысил голос, упреждая возражения будущего со-мужа, – мы обсуждали все это уже тысячу раз.
– Я и не думал ничего начинать, – пожал плечами тот. – Как я могу перечить прихотям короля, мечтающего, чтобы в народе его прозвали Лабастьером Шестым, Скромнейшим?..
– Все-таки завелся, – обреченно вздохнул Лабастьер.
– Все юные самки Безмятежной ждут от тебя одного-единственного слова, чтобы примчаться на смотрины и покорно ждать твоего выбора. Но нет, ему нужны приключения, ему не жалко ни своих, ни моих сил и времени, он сам отправляется на поиски любви… Разлучая, между прочим, с невестой своего, якобы лучшего друга.
Ловко огибая старые светло-лиловые и молодые, бирюзовые, стебли курган-травы, Умник несся уже примерно раза в полтора быстрее, чем летают бабочки. Лабастьер похлопал его ладонью по спине, фиксируя эту скорость, и оглянулся. Громада купола Золотого Храма была уже еле видна.
– Фиам, хочу тебе напомнить, и моя невеста тоже, брат-махаон, – бросил он.
– Ну да, ну да, – покивал Лаан дурашливо, – только не ты ее выбирал, не ты влюблен, не тебе страдать от разлуки, не тебе с нетерпением ждать, когда…
– Ну, хватит ныть, – перебил его Лабастьер. – Хочешь скорее соединиться с ней, помоги мне хотя бы этим.
Закон «семейного квадрата» нередко приносит молодым бабочкам Безмятежной сложности, а порой и разочарования. Когда самец и самка маака решают соединиться, они ищут такую же пару влюбленных махаонов. А пары махаонов ищут влюбленных маака. И эти пары должны понравиться друг другу. «Мир на пересечении диагоналей» – вот главный семейный принцип и главный же тост на свадебных пирушках. И никому и в голову не приходит оспаривать необходимость этой традиции. Ведь так завещал колонистам Безмятежной Лабастьер Второй, Мудрый, и никогда махаоны и маака не узнают, что такое межвидовая вражда. Ведь они разделяют друг с другом брачные ложа и вместе воспитывают личинок.
– Для вас, маака, семейные узы не значат того, что они значат для махаон, – заявил, нарушив тишину Лаан. – Женившись, махаон становится совсем другим. Недаром это и в наших традициях учитывается. У нас, махаонов, даже имя после женитьбы меняется. Вот, например, я – Лаан, стану Дент-Лааном, а ты, брат-маака, так и останешься Лабастьером… А моя милая Фиам будет зваться уже Дипт-Фиам… И все-таки признайся, – с коварными нотками в голосе неожиданно сменил он тему, – она привлекает тебя как самка. Разве нет?
– Я отдаю должное твоему вкусу, – нарочито бесстрастно бросил Лабастьер.
В подавляющем большинстве семей со-мужья свободно совокупляются с женами друг друга. И все-таки вопрос этот достаточно деликатен. Полное взаимодоверие приходит не сразу, лишь после того, как притупляется естественная ревность.
– Как я тебя понимаю, – мечтательно протянул махаон. И тут же встрепенулся. – Слушай, чего это мы ползем, как дохлые?! Так мы никогда не доберемся до твоей избранницы! Пришпорь-ка своего лентяя.
Улыбнувшись непосредственности товарища, Лабастьер основательно (для видимости) размахнулся, но хлестнул совсем слабо, и сороконог, блеснув глазом, ускорился лишь чуть-чуть. Лаан, ожидая рывка, придержал рукой свой красный берет, означающий принадлежность его владельца к дворянскому роду Первой гильдии. Стайка разноцветных полупрозрачных птиц-пузырей выплыла из-под поникшего широкого листа, задетого головой Умника, и, испуганно шипя, метнулась в сторону.
– В таком темпе до ближайшего селения мы доберемся не раньше заката, – вздохнул Лаан, отпуская берет. – Скоротаем путь рассказами?.. Ты знаешь, брат-маака, как я люблю слушать о твоем прадеде…
Молодой король, конечно же, не был знаком со своим великим предком. Но на мочке его уха, на серебристой цепочке, красовалась бесценная реликвия рода – серый полупрозрачный камешек неизвестной породы, серьга Лабастьера Второго. И потомок знал множество семейных легенд.
– Хорошо, – согласился он. – Приготовься слушать. Я расскажу тебе о том, как мой прадед впервые ступил на землю Безмятежной.
Махаон удовлетворенно кивнул, но, не желая терять времени даром, извлек из ножен костяную саблю и принялся в такт поскрипыванию чешуек сороконога натирать ее лезвие укрепляющей мастикой.
– Когда прадед Лабастьер Второй и возлюбленная жена его Дипт-Наан спустились с небес и вышли из Золотого Храма… – начал маака, но Лаан, на миг прекратив свое занятие, перебил его:
– Ну это-то, положим, сказки. Подумай сам, какая сила может поднять такую махину?
– Может быть, и сказки, – согласился Лабастьер Шестой. – Но когда мама рассказывала эту легенду, я тоже спросил ее: разве может летать по небу целая скала? И знаешь, что она ответила? «Летать не может, но она может падать…»
– Хм, – скептически покачал головой Лаан и продолжил полировку лезвия. – Ладно, давай дальше.
– Они огляделись, и мой прадед сказал: «Этот мир прекрасен. Он создан для любви и покоя, а значит, он создан для нас с тобой. И мы должны научиться жить в нем так, чтобы не нарушить его первобытной гармонии…»
… – Тридцать тысяч личинок! – порхая над равниной невдалеке от разведывательного антиграва, Наан впервые осознала, какая ответственность ложится на их плечи. – Ты только представь себе, сколько им понадобится пищи! А мы не знаем даже, есть ли тут что-нибудь съедобное.
– Обязательно есть, – с деланной убежденностью заявил Лабастьер. – Зондирование показало, что состав воздуха и почвы тут практически идентичен земным, а это значит, что метаболизм местных живых форм тоже подобен нашим.
На самом деле он вовсе не был уверен в сказанном. Уже то, что широколистные травы, которыми была покрыта простирающаяся под ними долина, имели не зеленый, а ядовито-фиолетовый цвет, наводило на подозрение о непригодности местной флоры в пищу.
– Состав воздуха и почвы ничего не значат, – безжалостно возразила Наан. – Разве мало и на Земле несъедобных растений? А животных тут что-то и вовсе не наблюдается.
– Пока не наблюдается, – отозвался Лабастьер с нажимом на первое слово. – Что можно разглядеть с такого расстояния? Так что не спеши прятать плазмобой… Что касается съедобности… ОН предусмотрел, что перед колонистами неминуемо встанет эта задача. Браслет на моей руке – это анализатор химического состава как раз на этот предмет. Нам не придется, рискуя жизнью, экспериментировать на собственных желудках. И что-то подсказывает мне, что результаты анализов не разочаруют нас.
– Так чего же мы ждем? – нахмурилась Наан. – Надо спускаться вниз и приниматься за работу.
– Ты права, – согласился Лабастьер. – Но как мы все-таки эту планету назовем?
– Ты ведь уже решил назвать ее «Безмятежная», – удивилась Наан. – С таким названием она просто не способна будет строить нам козни. Ты что, передумал?
– Да нет, – пожал плечами Лабастьер, и они, подобно падающим листам клена, стали кругами планировать вниз. – Надеюсь, ты окажешься права. Но у меня появилась новая идея: почему бы не назвать ее «Наан»?
– Ну уж нет! Возможно, для кого-то это и будет нормально, но только не для меня. Представь, ты скажешь: «Как я люблю тебя, прекрасная Наан…», а я буду гадать, обращаешься ты ко мне, или это у тебя приступ местного патриотизма.
– Ты как всегда права, о возлюбленная жена моя, – усмехнулся Лабастьер. – Пожалуй, не стоит называть планету твоим именем, ведь вместе с именем она может перенять и твой нрав. Не выживем…
…В этом месте рассказа Лаан засмеялся и вновь перебил молодого короля вопросом:
– Как ты думаешь, зачем нашим предкам понадобилось сочинять все эти небылицы? Как ты назвал браслет твоего прадеде? «А-на-ли-за-тор?» Какое дурацкое словечко. Ты можешь себе представить, чтобы такой волшебный предмет существовал на самом деле? И кто этот таинственный ОН, о котором говорил Лабастьер Второй? И где находится эта пресловутая Земля?..
Молодой король сокрушенно вздохнул:
– Я не могу ответить ни на один из твоих вопросов. Сам я думаю, что на самом деле какая-то болезнь, война или иное стихийное бедствие унесло однажды жизни всего взрослого населения планеты, кроме моих предков. Они остались одни с тысячами куколок, и им пришлось начинать этот мир заново. А все эти легенды они придумали для того, чтобы мы не повторили гибельных ошибок наших предшественников.
– Но это не объясняет, зачем они придумали все эти приспособления – «анализаторы», «плазмобои», о которых я слышу с детства. Не твой ли прадед завещал нам не создавать никаких орудий сложнее ножа и сабли?
– Да, сплошные неувязки, – задумчиво согласился Лабастьер Шестой. – Мама уверяет, что ответы на все свои вопросы я получу сразу после рождения первенца… Говорит, так заведено в королевской семье… Но она не объясняет, каким образом это случится. Похоже, она и сама этого не знает, ведь отец погиб, когда я был еще гусеницей…
– Или вот еще, – продолжал разглагольствовать Лаан. – Всегда говорят «Лабастьер Второй и его возлюбленная жена Наан»… Почему?! Он – маака, она – махаон, у каждого из них была своя пара в диагонали, но их имен мы даже не помним!
– Я-то помню, – пожав плечами, возразил король. – Но в целом ты прав…
– И все-таки правильно твой прадед завещал, – перескочил на прежнюю тему Лаан, любуясь своим, сверкающим в лучах закатного солнца, начищенным клинком. – Только глянь, какая красота! Зачем нам что-то сложнее?! – Он размахнулся и точным ударом перерубил проносящийся над ними стебель. Вспугнув очередную стаю птиц-пузырей, на этот раз покрытых спиралеобразным узором, позади них рухнул огромный травяной лист. – Красота… – повторил он удовлетворенно.
– Мыслитель, – усмехнулся Лабастьер Шестой. – Кстати, заросли редеют. Мы движемся по тропе. Похоже, мы приближаемся к селению.
Читать бесплатно другие книги:
