Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
Рамбай послушно разжал пальцы, голова упала на землю, и он ногой отпихнул ее в сторону. Ливьен приникла к его груди.
– Она только что была жива, – стуча зубами, кивнула она на Инталию, мертвыми глазами рассматривающую мертвую черноту вверху. – Этот гад…
– Рамбай видел, – остановил ее муж. – Но не успел. Идем.
– Надо проверить, может все-таки кто-то…
– Никто, – покачал он головой. – Рамбай проверил. Ты, я, Сейна и думатель. Больше живых маака нет. Рамбай думает, махаоны знали, где думатель и не стреляли туда, и не кидали туда бомбы. Рамбай думает, это он нас спас.
Сейна не обратила внимание на это странное умозаключение.
– Нужно потушить пожар, – сказала она.
– Не нужно. Вода потушит. Я нашел хорошее дупло. Пойдем быстрей, надо посмотреть еще одного врага. Пока не очнулся.
Последних слов Ливьен не поняла, но покорно двинулась за ним.
Так вот что имел в виду Рамбай. На полпути к палатке они наткнулись на сидящего спиной к ним и раскачивающегося взад и вперед махаона. Он был контужен.
Рамбай одним прыжком подскочил к нему и, стараясь не повредить крылья, болевым приемом завернул ему за спину руку. Махаон вяло сопротивлялся. Рамбай крикнул Ливьен:
– Что-нибудь связать!
– Зачем он нам нужен? – вскидывая автомат, закричала она в ответ. Ненависть снова вернулась к ней. – Отойди, я прикончу его!
– Не надо, – замотал головой Рамбай. – Втроем с думателем трудно лететь будет. Этот – будет помогать.
– Ты думаешь, он полетит? – с сомнением спросила Ливьен, памятуя о фанатизме махаонов. Но ствол опустила.
– Как стрекоза! – с раздражением в голосе заверил Рамбай. – Ну, давай же, непокорная жена, неси мне быстрее веревку!
Дождь кончился, но оставаться здесь, среди трупов, действительно было невыносимо. Решив отложить погребение погибших на завтра, лишенные влагой возможности лететь Рамбай, Ливьен и Сейна волоком тащили запеленутого в чехол Лабастьера к присмотренному Рамбаем дереву. На счастье, оно было не так уж далеко. К чехлу Рамбай привязал еще и чудом не сгоревший легкий мешок сухого хвороста.
Пленного они с собой не взяли, оставив его в лагере жестко прикрученным связанными руками к крепежному буравчику одной из сгоревших палаток. Сперва Ливьен была против этой меры, боясь, что кто-то из нападавших все же сумел уцелеть и теперь, вернувшись, освободит их пленника. И тогда их станет уже двое. Но Рамбай еще раз повторил, что махаонов больше нет. Он пересчитывал. А Ливьен уже не один раз убеждалась, что многих бед можно было бы избежать, если бы она безоговорочно доверяла его интуиции, чутью и опыту.
Когда добрались до дерева, Рамбай вскарабкался по мокрой коре вверх (только дикарь, всю жизнь проведший в лесу, был на это способен), а затем сбросил вниз конец прихваченного в лагере хитинопластового шпагата.
Сперва наверх был поднят хворост, затем, когда Рамбай вновь сбросил шпагат, им вокруг пояса обвязалась Ливьен. По ходу ее подъема Рамбай выбирал шпагат, все время держа его в натяжении. Продвигалась она медленно, несколько раз, поскользнувшись, срывалась и повисала, как паук на своей нити. Но Рамбай держал крепко и даже ухитрялся понемногу подтягивать ее наверх.
Насквозь промокшая, исцарапанная и перемазанная смолой она, наконец, в изнеможении распласталась на полу дупла. Знакомый тревожный запах пощекотал ей ноздри.
– Тут что, живет лесной кот? – испуганно спросила она Рамбая.
– Нет. Кот здесь бывает. Сейчас дождь, он не придет.
Стало ясно, что засиживаться на новом месте не придется, хотя Рамбай и добавил успокаивающе:
– У нас будет огонь. Кот боится.
Вдвоем они втянули наверх думателя, а затем к ним присоединилась и Сейна – бледная, с всклокоченными волосами и горящими, почти безумными, глазами.
Лишь появившись в новом жилище, она тут же кинулась к Лабастьеру, развернула чехол и, как всегда после его транспортировки, припала к надлобью.
Ливьен было больно видеть, как думатель буквально высасывает из ее подруги последние силы. Но… В конце концов, она – мать, и не Ливьен было решать за нее, что отдавать, а чего не отдавать своему, вновь отвратительно пахнущему от страха, чаду…
Дупло было довольно просторным. Рамбай развел небольшой костерок. Сейна, закончив свою миссию, отползла от думателя и лежала теперь поодаль, свернувшись клубком.
Ливьен колотил озноб, и огонь все никак не мог согреть ее. Она пыталась уснуть, но перед глазами снова и снова вставали эпизоды боя и еще более страшные картины его последствий. Раздавленная Ферда, сгоревшая заживо Иммия, Инталия с кинжалом в горле… Каждую из них она по-своему любила; пусть это и не проявлялось внешне, но каждая была близка ей…
Рамбай погладил ее волосы, но Ливьен это было почему-то неприятно, и она отстранилась. Она словно чувствовала вину за то, что жива, что сидит в тепле, рядом с любящим ее самцом, когда там, на поляне, лежат их окоченевшие трупы. Ей было плохо, но она не позволяла себе глушить эту боль.
Она снова села. Она не могла лежать. Рамбай хмуро глянул на нее, потом достал откуда-то из-за пояса небольшой мешочек и, высыпав из него на ладонь щепотку светло-коричневого порошка, поднес к ее лицу:
– Вдохни носом.
– Что это?.. – не столько на самом деле интересуясь или опасаясь, сколько чисто рефлекторно, спросила она.
– Сделай глубокий вдох, – повторил Рамбай, подставляя ладонь к самым ее ноздрям.
Запах был сладковатый, незнакомый, какой-то ОПАСНЫЙ. Но ей было все равно. И она изо всех сил шмыгнула носом.
Ей показалось, что от неистового жжения, сперва опалившего слизистую оболочку, а затем переметнувшегося в грудь и живот, глаза выходят из орбит. Дыхание сперло. Одной рукой она схватила себя за горло, силясь сделать хотя бы один вздох, другой сжала лоб, боясь, что голова расколется от вспучившегося изнутри болезненного напряжения… Она и не заметила, что нечаянно активировала этим Камень диадемы.
…Она неслась через спиральный тоннель, не касаясь его синих флюоресцирующих стенок. Она не могла касаться их уже потому, что ей было нечем сделать это: у ней не было ни рук, ни ног; вообще не было тела. Оно осталось где-то в далекой прошлой жизни, и там (Ливьен как бы ПОМНИЛА это) оно билось в безудержном, разрывающем легкие кашле. На самом же деле сейчас Ливьен мчалась в синем сиянии – выше и выше. Внезапно что-то лопнуло, и она выплеснулась в темное небо, высоко над тучами, в зеленовато-серебряный свет луны.
«Куда?» – спросила душа Ливьен сама себя.
«Конечно же, домой!»
И она, усмехнувшись от ощущения своего могущества, в один миг пронзила расстояние отделяющее ее от Города.
Свободно проходя через уличные перекрытия, она нырнула в материнское гнездо, в свою спальную ячейку и не узнала ее. Другие предметы, другие цвета и запахи. В обширном гамаке дремлет незнакомая пожилая бабочка.
«Для Совета я – мертва, и мое гнездо отдали кому-то другому, – догадалась Ливьен. – Но что они сделали с мамой?..» Она метнулась в средний ярус Совета и оказалась в смотровой палате Гильдии, о которой прежде не имела представления. Несколько бабочек сидели тут за овальным столом-пультом. Одна из стен помещения светилась бирюзой Камня. И она увидела огромное, в полстены, испуганное лицо Рамбая, а за ним – освещенные пламенем костра неподвижные фигуры Сейны и Лабастьера.
Миг тянулся и тянулся. Время остановилось, картина застыла и не менялась. Час, два, три… Она хотела закричать, но сумела издать лишь слабый стон… Но и его хватило для того, чтобы уничтожить это странное видение. Оно лопнуло, разбрасывая вокруг разноцветные искры… Ее сознание в один миг проделало обратный путь. И Ливьен открыла глаза.
Лицо Рамбая, склоненное над ней, было именно таким, какое она видела там… Где?.. Видела?..
Она осмотрелась.
– Сколько я..? Сколько прошло времени?
– Минут десять.
– Что это было? Что ты мне дал?
– Сушеный сок гриба пейота.
Ливьен ничего не знала о таком растении. Но дело было не в названии.
– Наркотик? У нас за это карают смертью.
– А у нас – изгоняют из племени. Но этим же жрецы лечат тех, кто без причины захотел умереть.
Ливьен прислушалась к себе. И неожиданно обнаружила, что ее депрессию сняло, как рукой.
– Рамбай беспокоился, что дал тебе слишком много.
– Нормально, – покачала она головой. И почувствовала, что ужасно хочет спать. Она устала. И это была НОРМАЛЬНАЯ усталость, и это будет НОРМАЛЬНЫЙ сон. Сейчас – получится. Она хотела сказать что-то еще, но не нашла в себе сил шевельнуть губами. И смежила веки.
Она ощутила, как Рамбай поцеловал ее в лоб и чуть-чуть улыбнулась в ответ, не открывая глаз.
Что же она видела только что? Сновидение? Или ее душа действительно совершила путешествие домой – в Город маака? Завтра она поподробнее расспросит Рамбая о свойствах этого странного порошка. А сейчас – спать, спать и спать. Спать, спать и…
10
«Подскажи, как найти то, что спрятал мрак
В миг рожденья у нас внутри?»
Чтоб запутать нас, хитроумный враг
Подарил нам глаза свои.
«Только Мать-первобабочка знала КАК…
Мы – осколки ее любви».
«Книга стабильности» махаон, т. X, песнь II; мнемотека верхнего яруса.
Утро было таким свежим, таким солнечным, что пробудившись, Ливьен не могла заставить себя поверить, что все происшедшее накануне – не болезненный кошмар. Но проснулась она не в лагере, а в дупле, и тело слегка ныло от вчерашнего напряжения и ссадин…
Рамбай встал еще раньше: над костерком, распространяя аппетитный аромат, шкворчали прутики с мясом какой-то гусеницы или улитки. Сам он колдовал возле. А поодаль лежала кучка орехов и ягод.
Пожелав доброго утра, Ливьен подошла к краю дупла, повернулась и раскрыла крылья, так, что они оказались снаружи (внутри дупла ей не хватило бы места). Все в порядке, они обсохли, можно летать. Более того, во время всех ее вчерашних падений каучук, когда-то наложенный Рамбаем на трещину, почти полностью счистился. И стало ясно, что он уже и не нужен – ткани срослись.
Она подсела к огню возле Рамбая, и он снял с ее крыла остатки клея.
Перед Лабастьером, который, успокоившись, не распространял больше неприятный запах, лежал нетронутый кусок мяса. Видно, и думатель вчера вымотался до предела.
Спала и Сейна. Но ее пришлось разбудить: Рамбай и Ливьен собрались отправиться в разгромленный лагерь – похоронить убитых, очистить поляну от «мусора», забрать пленника и все, что может пригодиться. Рамбай хотел идти один, однако Ливьен сумела убедить его, что лучше знает снаряжение. Но главной ее целью было – лично отдать последний долг погибшим. Хотя и не с прежней остротой, но нелогичное ощущение вины за то, что она жива, продолжало мучать ее.
В дневном свете, по контрасту с сияющей зеленью леса, лагерь выглядел еще страшнее и сиротливее, чем ночью. Грязные, покрытые отвратительными кровавыми подтеками лохмотья тента болтались на ветру, словно силясь прикрыть от солнца обгорелые обломки, дохлых ящериц, промокшее тряпье и обезображенные тела бабочек.
Зачем?!! Кому нужны все эти бессмысленные смерти?
Или это СУДЬБА? ПРЕДНАЧЕРТАНИЕ? «Божий промысел» того самого ненавистного Хелоу, жилище которого они разыскивают?
Но почему же он так безжалостен не только к маака, но и к махаонам, которые раболепно поклоняются ему?
Ну уж нет, даже если он и существует, Ливьен никогда, НИКОГДА не станет молиться ему.
Ярость душила ее. И с той же ненавистью, что о вражеском божестве, подумала она и о Координационном Совете Города. Мало того, что от участников экспедиции скрыли ее цель, им не удосужились даже сообщить, что они – не первые, что все их предшественники погибли! (У Ливьен не было никаких оснований не верить тому, что сказала Дипт-Дейен.) Никто, никто из непосредственных исполнителей не представлял степень риска, на который идет… У Ливьен сами собой сжались кулаки.
…Она была никудышной помощницей Рамбаю. Она все никак не могла отогнать от себя видений прошлого. Начало экспедиции. Настроение такое, словно они собрались на продолжительный, но увлекательный пикник; все были веселы, полны жизни и оптимизма. Да разве могли их напугать какие-то полуголые дикари? Их, вооруженных автоматами и наукой?..
Двенадцать мертвых тел были перенесены к центру лагеря и сложены рядом. Восемь маака и четыре махаона. От Биньюат не осталось ничего, что можно было бы похоронить.
Пленный махаон неотрывно следил за Ливьен и Рамбаем водянистыми зелеными глазами. Он провел здесь ночь – в грязи, холоде и дыму, со связанными руками и почти без движения… Но увидев их, он не проронил ни звука, и Ливьен вновь подивилась выносливости и стойкости неприятеля.
Рамбай, отыскав небольшую походную лопату, принялся копать общую могилу, а Ливьен, откладывая в кучку то, что считала необходимым забрать с собой – боеприпасы и кое-что из утвари, сносила к краю ямы весь хлам, который тоже предстояло зарыть в землю…
Рамбай нашел среди отложенных Ливьен предметов сосуд с медом, смазал им махаону крылья и слепил их вместе. Теперь тот мог только идти. Но не хотел. Он просто падал на землю и не обращал на пинки и оплеухи Рамбая ни малейшего внимания. Ливьен не могла объяснить ему, что они не собираются убивать его, только Иммия владела его языком… Хотя и уговоры подействовали бы вряд ли. Ливьен хорошо помнила достоинство, с каким приняла смерть Дипт-Дейен.
Как Рамбай намерен заставить пленного помогать им нести Лабастьера? Похоже, он и сам этого уже не знает. Пока что все происходило наоборот. Так и не сумев принудить пленного двигать ногами, Рамбай, стиснув зубы, взвалил его себе на спину и протащил так почти пол пути. Потом вдруг остановился, бросил нарочито невозмутимого самца (на этот раз Ливьен сразу определила пол махаона) на землю и заявил:
– Ты была права, мудрая жена. Надо его убить.
Но теперь уже Ливьен не могла согласиться с таким решением. Слишком многих они уже похоронили сегодня.
– Развяжи его, и пусть летит на все четыре стороны.
– Ага, – проворчал Рамбай и, вновь взвалив пленника на себя, поволок его дальше.
– Это бессмысленно, – пыталась образумить его Ливьен, тащившая в свою очередь тяжеленный мешок с оружием и снаряжением, – ты зря тратишь силы и время.
– Мои силы. Мое время, – лаконично отозвался тот. Но вскоре, снова уронив махаона на землю, в изнеможении растянулся на мху возле него и прикрыл глаза.
– Надо его отпустить, – настойчиво повторила Ливьен, присаживаясь рядом.
– Или заставлю, или убью, – не поднимая век, ответил Рамбай. Потом добавил: – Но если я его убью, мы не сможем лететь с думателем.
Спорить с этим доводом было трудно, но и толку от его верности не было никакого.
Махаон продолжал спокойно наблюдать за ними.
– Но как ты хотя бы объяснишь ему, чего мы от него хотим? – Ливьен начала злиться.
– Надо пробовать, – заявил тот невразумительно и, со вздохом поднявшись, поволок махаона дальше. Добавив при этом то ли чистосердечно, то ли язвительно:
– Если Ливьен устала, пусть оставит все здесь, Рамбай потом вернется и подберет.
«Ну и ладно! – окончательно вышла из себя Ливьен. – Ну и тащись один, упрямый дикарь!..»
Бросив мешок и взяв искровик в руку, чтобы не мешал крыльям, она молча взмыла в небо и полетела вперед.
Страшно даже представить, что могло бы случиться, не обозлись она на Рамбая и не появись возле дерева на несколько минут раньше его.
Кот, серо-рыжий и полосатый, точно такой же, как тот, что когда-то напал на палатку Лелии, стоял задними лапами на ветке, под дуплом, засунув в него одну из передних. Ливьен оцепенела. Почему Сейна не защищается?! У нее есть автомат, у нее есть огонь! Да жива ли она еще?!
Стрелять в полете ужасно неудобно, а о точности не приходится и говорить. Но ничего иного не оставалось. Отдача развернула ее в воздухе, и, как и следовало ожидать, она промахнулась. Кот на выстрелы даже не обернулся, только дрогнуло его рыжее ухо, светящееся розовым на пробивающемся сквозь листву солнце.
Ливьен приблизилась настолько, что промахнуться стало уже просто невозможно и выстрелила вновь.
Кот взвизгнул, выдернул лапу из дупла и, цепляясь когтями за кору, быстро пополз вниз.
В дупло Ливьен буквально влетела, успев сложить крылья за миг до того, кубарем прокатилась по полу и больно ударилась обо что-то плечом. Концентрация мускусной вони была просто убийственной. Сейна, бессвязно причитая, стояла на коленях возле Лабастьера.
– Почему ты не стреляла?! – закричала Ливьен, садясь и растирая ушибленное место. И тут же успокоилась: вроде бы все живы.
– Я заснула, понимаешь?! – обратила на нее Сейна искаженное ужасом лицо. – Кот ранил его когтем! Это я виновата!
Ливьен разглядела обширную рваную рану на хитиновой спине думателя. Тело его вяло сокращалось, мотаясь из стороны в сторону.
Он никогда в жизни не чувствовал боли! – продолжала истерику Сейна. – Я не знаю, что с ним может случиться! Бедный, бедный! Я никогда не прощу себе этого!
– Хватит паниковать! – рявкнула Ливьен, понимая в то же время, что помочь не может.
Сейна прижалась к Лабастьеру и тут же, отпрянув, умоляюще сказала:
– Ему очень больно, а еще сильнее – страшно. Он просит, чтобы его вынесли наружу, там ему будет легче. Он очень просит.
Ливьен не стала спорить, ей и самой было уже невмоготу находиться в этом смрадном воздухе.
– Скажи ему, чтобы потерпел и не двигался, – скомандовала она. Сейна вновь склонилась над раненым чадом, и миг спустя Лабастьер замер, лишь изредка вздрагивая.
Они быстро свернули и застегнули его чехол, подхватили за лямки, подтащили к отверстию и, вылетев, аккуратно опустились на траву. «Да, – подумала Ливьен, – далеко с ним не улететь, даже если нести втроем…»
Кота не было и в помине. «Удрал зализывать раны», – злорадно усмехнулась Ливьен.
Чехол открыли, и думатель опять начал болезненно дергаться. А Ливьен еще раз рассмотрела рану. Похоже, ничего страшного; поврежден только хитин, глубже ткани почти не тронуты.
И тут из кустарника, заставив Сейну вскрикнуть от испуга, выбежал махаон. Он мчался, как угорелый, связанные руки держа вытянутыми перед собой. За ним еле поспевал Рамбай. Поведение пленного было совершенно непостижимым. Он поравнялся с Ливьен и Сейной, упал рядом и вдруг забился мелкой дрожью. Его глаза закатились, на губах выступила желтоватая пена, а вскоре он затих. Неподвижно лежал и Лабастьер.
– Что это с ним? – уставилась Ливьен на Рамбая.
Тот только недоуменно пожал плечами. А Сейна склонилась над думателем. Затем пораженно посмотрела на Ливьен:
– У него прошла боль. И он заснул.
Ливьен растерянно покачала головой. Потом указала на лежащего без сознания пленника:
– Может быть, это как-то связано с ним?
Они попытались привести махаона в чувство, но безрезультатно. Обморок был глубоким. Рамбай ножом перерезал веревку на его затекших запястьях.
Все разъяснилось, как только проснулся думатель. Сейна, сама пораженная полученными от него сведениями, сообщила, что Лабастьер еще никогда в жизни не был так счастлив, как сейчас. Во-первых, он узнал, что такое боль и, несмотря на муки, как никогда отчетливо ощутил свою связь с окружающим миром. Во-вторых, НА НЕГО НАПАЛ КОТ, то есть он как бы принял, пусть и пассивное, участие в сражении, и почувствовал себя при этом чуть ли не полноценным самцом маака…
Ну, а третье, и главное – то, что у него появился новый канал связи с реальностью, новый реципиент и собеседник: пленный махаон был телепатом. При том, намного более сильным, чем Сейна. Если та «слышала» мысли Лабастьера только вплотную к нему прижавшись, то махаон… Рамбай рассказал, что еще метрах в пятидесяти от их дерева тот перестал противиться движению. А через несколько шагов сам со всех ног помчался вперед. Нетрудно было догадаться, что случилось это как раз в тот момент, когда в тело Лабастьера вонзился коготь кота.
Сообщение это тревожило. Враг, обладающий превосходящими их способностями… На первый взгляд, опасаться было нечего, но кто знает… Не может ли, он, например, чем-нибудь повредить Лабастьеру? С другой стороны, похоже, именно он помог думателю избавиться от боли. Но кто знает, кто знает… Как бы там ни было, нужно быть начеку.
Сейна, испытывая нечто похожее на ревность, более подробно расспросила Лабастьера и выяснила, что поток сознания махаона буквально захлестнул его. Тот явно не старался специально общаться с думателем, просто его сознание было предельно «открыто». Лабастьер не знал языка махаон, но слова и мысли – далеко не одно и то же. И он уже многое знал о пленнике. То, что зовут его Дент-Байан, что в карательную команду он был включен именно по причине своих телепатических способностей, для того, чтобы найти думателя, уберечь его от гибели при нападении на лагерь маака и позаботиться о доставке в целости и сохранности в некую «цитадель мудрости».
И еще Лабастьер добавил, что в миг общения с махаоном «увидел» какие-то яркие образы, крепко запечатленные в сознании Дент-Байана, но пока он даже затрудняется определить, что они из себя представляют. Это не пейзажи и не что-либо еще. Более всего они похожи на зрительное воплощение неких абстрактных понятий или даже рассуждений.
Вот одна из этих картин. Плотный оранжевый вихрь навис над матовой, покрытой седой щетиной серой плоскостью. Вихрь бешено вращается, сужаясь при этом в диаметре, и из его центра к плоскости вытягивается веретенообразный отросток. Плоскость прогибается, как бы стремясь уберечься от соприкосновения с острым концом отростка. Впадина становится все глубже, ее стенки и дно растягиваются, напрягаются все сильнее… Внезапно «дно» лопается, вихрь стремительно входит в образовавшееся отверстие и исчезает по ту сторону плоскости. Края отверстия тут же смыкаются, плоскость медленно выпрямляется и разглаживается. Над седыми волосками светится изумрудная бездна…
Больше Лабастьер не успел рассказать ничего, потому что проснулся махаон.
«Разговор» с Дент-Байаном оказался на удивление легким делом. Если, конечно, можно назвать разговором общение через двух посредников-телепатов, один из которых – думатель. Ливьен задавала вопрос, Сейна мысленно передавала его Лабастьеру, тот – уже без слов, а в абстрактных образах – пленнику. Затем эта цепочка двигалась в обратную сторону. Точность передачи информации была, конечно, очень относительной, и определить степень искажения было просто невозможно.
Но почти сразу Ливьен добилась главного: не оставляющего сомнений согласия махаона помогать в транспортировке думателя. И это было подозрительно. И еще: Ливьен казалось, что Сейна чего-то недоговаривает. Во всяком случае, функцию переводчика та выполняла с явной неохотой. Наконец, прервавшись на полуслове, она заявила (на этот раз уже от себя):
– Ли, нам нужно поговорить наедине.
Ливьен была заинтригована. Наказав Рамбаю сторожить растирающего запястья пленника, она предложила Сейне подняться в дупло. И уже там накинулась на нее:
– Что происходит?! С чем ты не согласна?!
Та, не отводя взгляда, заявила тоном, не терпящим возражений:
– Мы возвращаемся в Город.
Ливьен остолбенела.
– В Город? С какой стати? Экспедиция продолжается.
– В таком составе? Две самки, дикарь, махаон и думатель? Мы чудом остались живы, и это чудо больше не повторится. Я не могу рисковать жизнью Лабастьера.
– Возвращаться ничуть не безопаснее…
– Обратный путь в три раза короче, чем расстояние до предполагаемого места нахождения Пещеры! Если она вообще существует. А потом еще – путь назад!
Ливьен не могла объяснить Сейне, что для нее и Рамбая появление в городе закончится, скорее всего, гибелью. К тому же она подозревала, что Сейна и сама понимает это. Но жизнь Лабастьера ей, конечно же, дороже.
– Мы пойдем вперед и только вперед, – отрезала она.
– Я не имею на это права, – покачала головой Сейна.
Ливьен решила воспользоваться последним средством и коснулась Камня. Бирюзовый свет сделал происходящее нереальным.
– Я приказываю тебе.
– А я приказываю ТЕБЕ, – выпалила Сейна и притронулась к СВОЕЙ диадеме. Камень Ливьен моментально погас, но бирюзовый свет в пещере мерцать продолжал. Как она могла забыть, что Сейна – тоже Посвященная, и ее Знак старше?! Стало ясно, что убедить ее ЗАКОННЫМ способом не удастся. И тогда Ливьен перешагнула эту черту.
– Мы будем искать Пещеру, – сказала она твердо. – А если ты будешь возражать или мешать мне, я убью Лабастьера. Так что для его жизни будет безопаснее, если ты подчинишься.
Сейна молча смотрела на нее ненавидящим взглядом. И ненависть эта была безмерна.
Ливьен испугалась и раскаялась. В один миг она потеряла подругу, получив взамен заклятого врага. Но никакие извинения уже не помогут. К тому же, извинись она хоть тысячу раз, она все равно не повернет обратно к Городу.
11
Всякий скажет, что только вода, вода
Пребывает в покое, струясь;
Посмотри в глубину, там душа твоя
Отдыхает, во тьме таясь…
Отраженье души над водой стоит,
В отраженье свое глядясь.
«Книга стабильности» махаон, т. VII, песнь I; мнемотека верхнего яруса.
«Может быть, конечно, в Пещере думатель им вовсе и не понадобится, а его транспортировка – перестраховка Совета, – рассуждала Ливьен. – Возможно, это и имело смысл, когда их было много, но сейчас – излишняя роскошь… Хотя, кто знает… Уж лучше бы я отпустила Сейну, чем наживать врага. Но ведь она не смогла бы одна нести думателя, возвращаться пришлось бы и мне, прихватив с собой Рамбая… Нет, я поступила верно».
Допрос пленного продолжить не удалось. Сейна заявила:
– В мои обязанности не входят функции переводчика. – И удалилась спать. Настаивать Ливьен не стала – чтобы не накалять и без того взрывоопасную атмосферу в их небольшой теперь группе. Пока достаточно и того, что и Сейна (по принуждению) и махаон (по неясным пока Ливьен мотивам) полетят с ними и понесут Лабастьера. Позднее она постарается смягчить гнев Сейны.
И утром следующего дня они вылетели по маршруту.
Вчетвером они продвигались значительно быстрее, чем большим экспедиционным караваном. Они не тратили времени ни на перенос скарба, ни на развертывание лагеря. Все необходимое умещалось в их поясных рюкзачках. Они летели, держа чехол с думателем за четыре лямки, до тех пор, пока усталость не заставляла их опускаться на короткий отдых. Вечером, без какой-либо предварительной разведки, благодаря своему, поистине дикарскому, чутью, Рамбай всегда находил поблизости более или менее пригодное для ночевки дупло. (Дент-Байану на ночь Рамбай связывал руки и ноги – но таким образом, чтобы они не затекали. Предосторожность эта была нужна не только для того, чтобы махаон не сбежал, но и для того, чтобы он во сне не перерезал глотки своим пленителям.)
За четыре дня они преодолели расстояние, на которое раньше им потребовалось бы около двух недель, и если расчеты Лабастьера верны, они достигнут цели месяца через два… Горечь утраты товарищей несколько притупилась, но душа Ливьен продолжала болеть. Прежде всего от того, что Сейна излучала буквально физически ощутимые волны ненависти. И почти не разговаривала. Общаться Ливьен могла теперь только с Рамбаем, но и тот стал неразговорчивым, страдая от невозможности вести «ученые беседы» с думателем.
Только Дент-Байан, казалось, был абсолютно спокоен. Часто Ливьен замечала, как он смотрит в одну точку остановившимся взглядом, и лицо его при этом часто меняет свое выражение. Она догадывалась, что в эти минуты пленник «беседует» с Лабастьером. О чем?! Дорого бы она дала за то, чтобы хоть раз «подслушать» их «разговор».
Ну, ничего. Уж два-то месяца она вытерпит…
Но очередной перелет показал, что их экспедиция может затянуться, а то и остановиться на довольно продолжительный срок…
Сначала всё как будто бы было в порядке. Летели они как всегда невысоко, лишь чуть поднявшись над травами, прячась от беспощадного солнца в тени древесной листвы. (Перелеты даже нравились Ливьен: физический труд отвлекал ее от невеселых раздумий, и в эти моменты казалось, что они действительно составляют ОТРЯД, некую сплоченную боевую единицу. Это ощущение приносило хотя бы кратковременное успокоение.) И вдруг у нее закружилась голова от острого незнакомого запаха. Она с трудом удержалась от того, чтобы не разжать руку… Дурнота усиливалась, сопровождаясь желудочными спазмами. И Ливьен начала осторожно опускаться. Остальные, удивленно переглядываясь, последовали вниз.
Что это? Последствия действия той гадости, которой накачал ее Рамбай? Но прошло уже много времени… И что же это за отвратительная едкая вонь?!
Они приземлились у замшелого корневища старой секвойи. Ливьен тяжело дышала, пытаясь привести себя в норму усиленной дозой кислорода. Но ни головокружение, ни вонь не проходили. Внезапно она осознала, что это за запах. Так пахнет ОНА САМА, ее разгоряченное тело, ее пот… И сразу, без тени сомнения, она поставила себе диагноз: «беременность». Все-таки – беременность!
Только этого ей сейчас не хватало.
Рамбай встревоженным взглядом следил за тем, как она нервно расстегивает форменную блузу.
– Что с тобой, жена моя?
– Рамбай, я…
Но тут она явственно представила себе последствия откровенного признания. Конечно же Рамбай не позволит ей лететь дальше, таща тяжелую ношу. Он оборудует жилье, окружит ее заботой и лаской и будет упиваться своей, наконец-то обретенной, полноценностью самца… Беременность бабочки длится два с половиной месяца, за это время они вполне способны добраться до цели…
– Рамбай, я… я не знаю… Кружится голова. Похоже, я простудилась.
Рамбай с сомнением потрогал ее лоб.
– Огонь недуга не борется с твоим телом. Передохнем, я найду нужные травы. Рамбай умеет лечить.
Ливьен благодарно сжала его ладонь:
– Спасибо, дорогой. Но лучше ты отдохни тоже, я думаю, все пройдет само.
Рамбай нахмурился:
– Когда ты перестанешь, о, жена, перечить мне?! Ливьен умная, это так, но муж ВСЕГДА знает лучше…
– Хорошо, хорошо, милый, – замахала она руками, – делай что хочешь… – («Только бы твои лекарства не повредили ребенку», – добавила она про себя…)
Связав махаона, Рамбай отправился собирать травы, а Ливьен, растянувшись на мягком ковре из мха, закрыла глаза. Она не могла объяснить себе точно, почему так уверена в необходимости двигаться дальше. Но, кое-как собравшись с мыслями, она все же сумела сформулировать для себя более или менее приемлемую причину. В привычных координатах их нынешнее положение безвыходно. Она не считала возможным для себя избрать судьбу лесной жительницы, но невозможно и вернуться. Надеяться можно только на чудо. А именно ЧУДО обещает им Пещера Хелоу.
…Рамбай вернулся примерно через час, развел костер и принялся за приготовление своего варварского зелья. Ливьен принюхивалась с содроганием. Возможно, его варево и обладало обещанными целебными свойствами, но запашок имело омерзительный. (Отличить настоящую вонь от кажущейся в связи с беременностью, Ливьен была вполне способна. Да приступ и отступил уже.)
Рамбай присел перед ней на корточки, держа перед собой чашу из ореховой скорлупы с жидкостью оранжевого цвета:
– Выпей, о нежность в руках моих…
Ливьен уже давно привыкла к его «изысканным» эпитетам и не обращала на них особого внимания. Пить же эту гадость ей очень не хотелось.
– Я прекрасно себя чувствую, – попыталась она протестовать. – Я могу лететь…
– Пей, – настаивал Рамбай.
Зажмурившись и стараясь не дышать носом, она залпом осушила чашу.
На удивление, в отличие от запаха, горьковато-кислый вкус снадобья был по-своему приятен. Тепло, сперва наполнив желудок, растеклось по всему телу.
– Ну вот, мне уже и совсем хорошо! – поднялась она на ноги. Сейна и Дент-Байан молча наблюдали за ней.
– Нет, жена, – остановил ее Рамбай. – Я подыскал дупло, и сейчас мы пойдем туда. Ливьен плотно закутается и будет спать до завтрашнего утра. Только так лечит это лекарство.
«Проклятье!» – выругалась Ливьен про себя. Но делать нечего. Придется продолжать изображать недомогание, иначе Рамбай может заподозрить неладное. А впредь она будет осторожнее. Приступы болезненно-острого восприятия уже не будут для нее столь неожиданными, и она сумеет скрыть от окружающих свою слабость.
Она проснулась среди ночи, мокрая от пота. Отвар действовал вовсю. Приподнялась на локте. Рамбай лежал возле нее на боку, подперев голову ладонью. Похоже, он так и не сомкнул глаз.
– Зачем ты наблюдаешь за мной? – спросила она беспокойно. Вынужденные коротать ночи вчетвером, они с Рамбаем уже давно не были вместе (сейчас, в ее положении, это, возможно, было даже кстати; хоть и рановато).
– Мне хорошо, когда я гляжу на тебя, – ответил он просто. А помедлив, дополнил: – До тебя так было только однажды. И не так.
– Это было с той девушкой? – Неожиданно для себя Ливьен вспомнила лишь однажды произнесенное Рамбаем имя. – С Вайлой?
– Да, – кивнул он. – Но я не хочу говорить о ней.
Читать бесплатно другие книги:
