Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
Лабастьер решил развеяться и полетать в одиночестве в столичном небе. Но прохладный осенний ветерок добавил еще один штришок в картину его удрученности, а легкий моросящий дождик прекратил прогулку, вымочив ему крылья, и во дворец король возвращался пешим ходом.
Махнув рукой на все, он засел в библиотеке.
Когда Мариэль вернулась, они помирились, но до любовных ласк как-то не дошло.
…И вот наступила полночь.
– ?.. – спросил думатель даже не словом, а самим ощущением скептического ожидания. Что сильно Лабастьера обозлило. Словно сговорившись, все тычут ему сегодня его несостоятельностью. Но он тут же сообразил, что причиной раздражения служит подавляющее его психику телепатическое поле.
– Я готов, – отозвался он.
– Зови болвана-церемониймейстера! – обрадовался думатель.
– Это еще зачем? – удивился король.
– Если мы будем общаться в непосредственной близости, контактируя буквально физически, процесс займет раза в три меньше времени.
Лабастьер Шестой припомнил вид грузового помещения Золотого Храма, облик думателя и зловоние вокруг него… Его передернуло.
– Я не тороплюсь, – отозвался он.
– Как знаешь, – согласился думатель. – Но тогда повозиться придется с недельку. – И перед глазами короля внезапно возник образ ослепительно красивого пожилого седовласого самца-маака, с доброжелательной усмешкой пожимающего плечами.
– Это один из моих эмоциональных автопортретов, – пояснил думатель. – Так я выгляжу сам для себя.
Не успел Лабастьер и подумать, сколь разительно этот образ отличается даже не от реального вида думателя, а от того, какое впечатление производит его характерец, как тот добавил:
– А иногда и вот так…
Старец был тем же, но теперь он был лыс, морщинист, а черты его лица источали наиподлейшее ехидство.
– Не беспокойся, я воспринимаю себя достаточно адекватно, – пояснил думатель. – Автопортретов у меня три. Все зависит от настроения. Третий, между прочим, самка… Хотя те два портрета, которые ты сейчас видел, я употребляю существенно чаще. Но хватит обо мне. Расслабься. Я начинаю.
Лабастьер даже вздрогнул, как от удара, почувствовав, что нечто мощное и пульсирующее врывается в его голову: «!!! … !!! … !!! … !!! … !!! …» Он не мог сосредоточиться на содержании этого вихря мысленной информации, но ощущение было почти физическим…
Он замер и, потеряв счет времени, отдался этому чувству…
… !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!! … !!!
…Казалось, прошла вечность. Но в какой-то момент его обуял внезапный ужас перед сумасшествием. Ему вдруг показалось, что он – совсем не он, а кто-то другой… И нечто похожее на боль набухало у этого «другого» в голове. Он открыл глаза и попытался закричать… Но крика не получилось, он лишь застонал. И звук этот отдался в висках уже настоящей острой болью и тошнотой.
– Все-все-все, – виновато улыбаясь, сказал ему седовласый старец. – На сегодня хватит. Мы трудились почти пять часов. Переваривай то, что получил, а я появлюсь завтра…
Он взмахнул крыльями и улетел в никуда.
А Лабастьер Шестой, сжав голову руками, выполз, чтобы не разбудить Мариэль, из гамака и, постанывая, распластался на полу спальни. А мириады слов, картин, образов, запахов, целые жизни и даже эпохи, словно бутоны, точно свернутые доселе тугие клубки, распускались, разворачивались сейчас в нем и, переплетаясь, занимали свои места в его памяти, беспощадно растягивая ее до болезненно немыслимых размеров…
Лишь под утро, перебравшись обратно в гамак, он забылся беспокойным сном, а проснулся, соответственно, к середине дня. Но теперь он чувствовал себя не так уж плохо. А полученные от думателя сведения уже давали о себе знать.
Например, вкус предложенного ему придворным освежающего напитка из урмеллы, напомнил ему вкус жасминового нектара, и он явственно представил себе этот невиданный на Безмятежной цветок. Ассоциация потянула за собой воспоминание о том, что жасминовый нектар особенно вкусен подогретым, и Лабастьер тут же распорядился, чтобы в следующий раз урмелловый напиток ему подали горячим.
Выйдя на веранду дворца и оглядевшись, король испытал неожиданное чувство, как будто видел все окружающее впервые. Дома дворян и простолюдинов показались ему удивительно нарядными и умиляли своей нефункциональной прелестью. А в осенних красках природы почудились нечто сказочное, и Лабастьер догадался, что проистекает это от того, что земная флора окрашена совсем по-иному…
С площади вспорхнули и направились к нему несколько бабочек, и король узнал сопровождаемых репетиторами сына и жену. Неожиданно он почувствовал легкий укол ревности, ведь он-то теперь знал точно, что между Лабастьером Седьмым и Мариэль нет никакого кровного родства, и биологически по отношению к ней они с сыном абсолютно равны. Но он моментально отбросил эту мысль. Ведь она-то об этом не знает. И никогда не узнает.
Сын, махнув ему рукой, пролетел с репетиторами мимо, а Мариэль, приземлившись на веранду, обеспокоенно вгляделась в лицо мужа:
– Вы плохо спали, Ваше Величество?
Он молча смотрел на нее восхищенными глазами. И восхищение это имело новую окраску. Ведь стоило ему глянуть на нее повнимательнее, как в голову пришло, что она чрезвычайно похожа на «оператора думателя» красавицу Сейну – боевую подругу праматери Ливьен. «И не исключено, что сходство это не случайно, – подумал он, сам поражаясь этим мыслям. – Не исключено, что личинка ее предка-колониста принадлежала семье Абальт…» Но эта мысль тут же сменилась другой: «Вряд ли. Абальт – семейство, предрасположенное к телепатии, а ОН избегал брать личинок с этим свойством».
Неожиданно он понял, как преодолеть неловкость затянувшейся паузы, и наконец отозвался, поддерживая ее игру с официальными титулами:
– Да, Ваше Сиятельство. Пророчество сбывается. На меня снисходит мудрость моих предков, и этот процесс требует сил и покоя.
– И как долго это будет длиться? – в ее лице не отразилось и тени сомнения.
– Несколько дней.
Мариэль удовлетворенно кивнула:
– Я подожду, милый, – сказала она, ласково касаясь губами его лба.
– А кто сказал тебе, что постижение мудрости и любовь – занятия несовместимые? – усмехнувшись отозвался он и поцеловал ее в губы. – Если бы это было так, я бы отказался от мудрости. – Его пальцы тем временем легко справлялись с хитростями ее туалета.
– Ну, ну, – засмеялась она, – давайте, хотя бы уйдем со всеобщего обозрения.
День сменялся днем, и вот настал тот миг, когда думатель объявил, что передал королю всю информацию, которой, по его мнению, тот должен владеть. Теперь они могли общаться на равных.
Была ночь. Лабастьер Шестой, завернувшись в крылья, сидел в плетеном кресле, в библиотеке.
– Итак, теперь я знаю, о какой опасности для Безмятежной ты говорил мне. ОН не оставит нас в покое. Хотя мне и не ясно, каким образом ОН может нас обнаружить.
– Именно надеясь быть ненайденными, Лабастьер Второй и Наан избрали для Безмятежной нетехнологический путь развития, – отозвался думатель. – Но верно ли они поступили, вопрос достаточно спорный.
– Ты не ответил. Как ОН может нас обнаружить? Ведь ОН боится космоса, боится отделения от себя какого-либо из своих телесных воплощений!..
– И все-таки, это лишь вопрос времени. Техническое решение для этой задачи обязательно есть, и рано или поздно ОН непременно найдет его. Ведь не зря же ОН все-таки построил звездолет, в котором я коротаю свои дни… Даже я, лежа тут в темноте, сумел кое-что придумать. Например, специальные телепатические буи. Распространяя их в космосе, ОН будет мало-помалу увеличивать контролируемое пространство. Можно также создать прибор, улавливающий телепатическое излучение на сверхсветовых расстояниях…
– Значит, ОН обязательно найдет нас. Найдет и уничтожит или поработит… А раз так, раз эта задача неразрешима, объясни мне, «дядюшка», зачем мне было все это узнавать? – Лабастьер почувствовал, как в душе его вскипает раздражение. – Чтобы мучиться от обреченности не в одиночку?! Тебе не хватало партнера?!!
Думатель мерзко захихикал, и перед мысленным взором Лабастьера возник уже знакомый образ сморщенного плешивого старика.
– Ты почти угадал, – прокаркал тот ехидно. – Но ты недооцениваешь силу моего подлого разума. Я ведь все-таки ДУМАТЕЛЬ! Я знаю, как обезопасить Безмятежную. Есть одно средство… Одно-единственное.
– Какое?
– Боюсь, оно тебе не понравится…
– Какое средство?!
Внезапно образ старика окутался струящимся маревом… И вдруг он обернулся юной зеленоглазой самкой маака.
Скромно потупившись и держа руками края крыльев, она, за неимением одежды, безуспешно пыталась прикрыть ими прелестную грудь.
– Не надо… – прошептала девушка. – Не уговаривай меня… Я знаю точно, тебе это не понравится…
– Да говори же ты! – взорвался Лабастьер, чувствуя, что краснеет. – Хватит тебе играть со мной в свои дурацкие игры!
Юная самка моментально превратилась обратно в старого ублюдка, и тот, криво улыбаясь, прошамкал:
– Надо уничтожить Землю.
– Что?.. – не поверил своим ушам Лабастьер.
– Надо уничтожить Землю, – повторил думатель, злобно щурясь. И добавил: – И я знаю, как.
И в тот же миг король увидел яркую, словно реальную, картину: огромная туша Золотого Замка, рассекая черную пустоту мироздания, мчится к неприметной желтой звезде…
– Запаса полония на борту хватит на то, чтобы превратить земное Солнце в сверхновую.
– Но ведь там миллионы бабочек! – ужаснулся Лабастьер.
– Но там же и ОН, – возразил думатель.
– Ты хочешь, чтобы я взял на свою совесть ответственность за такое безумное решение?
– Пусть оно будет на моей совести. Ты же должен думать только о безопасности своих подданных.
– Почему же тогда ты обратился ко мне?
– Потому что только рука одного из Лабастьеров может оживить корабль. А мне с этим не повезло, ты ведь знаешь это не хуже меня… И кто-то еще должен прикрепить к моему надлобью обруч мнемодатчика управления.
– Эта идея чудовищна…
– Мир Земли болен. Мы не в силах его излечить. И когда-нибудь эта болезнь доберется до вас. Вы – вывезенные оттуда здоровые ростки… А «гнилые корни следует отсекать», – гласит ваша же пословица…
– Ты предлагал то же самое моему отцу, моему деду?..
– Нет, – поколебавшись, отозвался думатель. – Но не потому, что я не додумался до этого раньше. Просто тогда мне было что терять. Я был молод. Но не сейчас. Так что, решайся… Ведь, когда я умру, такого шанса у тебя не будет…
– Никто! Никто не в праве принимать подобные решения! – воскликнул Лабастьер так возбужденно, что ему даже показалось, что произнес он эти слова не мысленно, а вслух.
Но нет, слуховая память подсказала ему, что ничего, кроме легкого покрапывания ночного моросящего дождика, он на самом деле не слышал.
– Оставь меня, – попросил он. – Дай мне отдохнуть.
Думатель не отозвался. Но не почувствовал Лабастьер и характерного облегчения, которое всегда испытывал в тот миг, когда тот покидал его. Однако, взбудораженный беседой, он не обратил на это внимания, а поднявшись с кресла, прошел из библиотеки в спальню и вышел на веранду.
Если бы не повышенная влажность, он бы обязательно полетал в ночном небе, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Но хватало и ночной прохлады, остужающей его тело.
Дипт и Дент, войдя в фазу полнолуния, отчетливо освещали столицу. Как любит он этот мир! Какими чуждыми и враждебными рисуются ему прочно сидящие теперь в его памяти земные картины.
Город маака – бесформенное нагромождение тысяч полупрозрачных сфер, соединяющихся между собой переплетением труб-коридоров, с обугленными и обезображенными кислотами пиками сторожевых башен… Город махаон, словно уродливая опухоль вздувшийся над поверхностью земли зеленой полусферой изорванного, обвисшего нелепыми лохмотьями флуонового купола… Отвратительные зловонные подземелия приамов…
– Позволь мне сказать тебе еще только несколько слов, и я исчезну, – вновь влез в его мысли думатель.
– Говори, – разрешил король, испытывая досаду от того, что не замечал в себе его присутствия.
– Когда-то давно, уничтожив свой мир, бескрылые надеялись продолжить себя в нас – искусственно созданных ими существах. И это им почти удалось. Почти! Они допустили ошибку, сделав бабочек предрасположенными к телепатии. Думатели у маака, бессрочники у махаонов… А в конечном итоге – ОН, существо в тысячи раз более страшное, чем убитый тобой т’анг. Мир бабочек двигался к самоуничтожению даже быстрее, чем мир бескрылых.
Лишь счастливая случайность привела сюда, на Безмятежную, бабочек, лишенных порочного свойства телепатии. Лишь тут мир может развиваться дальше, приближаясь к идеалу, о котором мечтала наша мать Ливьен. Земной же мир бабочек – неудачная попытка, память о которой должна исчезнуть вместе с памятью о мире бескрылых, прежде чем метастазы болезни доберутся сюда.
– Хватит! – рявкнул Лабастьер вслух. Тут, на веранде, он не боялся разбудить своим голосом Мариэль. – Между прочим, и на Безмятежной есть телепаты – ты, я, мой сын…
– Я думал об этом и знаю, как использовать этот факт во благо и только во благо. Я продумал и многое другое. Например: приближаясь к Земле, я неминуемо попаду в ЕГО поле, и ОН подчинит меня себе. Но я рассчитал траекторию таким образом, что скорость, с которой мой космический корабль будет нестись к земному солнцу, будет к тому времени уже столь велика, что, при всем желании, я не смогу ничего изменить…
– Дядюшка! – взмолился Лабастьер Шестой, вернувшись в спальню, заползая на гамак и пристраиваясь рядом со спящей женой. – Пожалуйста, отпусти меня! Я же сказал тебе: я не считаю себя вправе уничтожить целый мир…
– Но ты не можешь устраниться от защиты мира Безмятежной. Ты – король.
– Уйди! – Лабастьер вложил в это слово всю боль, которая накопилась в нем.
Седовласый старец с добрыми и мудрыми глазами, появившийся перед его мысленным взором, понимающе покачал головой.
– Ты устал. Ноша, которую я взвалил на тебя, слишком тяжела…
И тут же старец обернулся зеленоглазой самкой. Та, обольстительно улыбнувшись, закончила:
– Я ухожу. Но мы не прощаемся…
Послав королю воздушный поцелуй, она расправила крылья. Стройное тело открылось ему во всей своей наготе. Но лишь на миг, спустя который самка взмахнула крыльями и улетела в ночь.
Чужой разум покинул его сознание. Чувствуя приятное облегчение во всем теле, Лабастьер потянулся и, повернувшись на бок, ткнулся носом в шею Мариэль. Выходка думателя с превращением в самку показалась ему даже забавной. Но последняя его мысль перед тем, как он забылся сном, была далеко не из приятных:
«У меня есть только два пути: или уничтожить мир Земли, или убить думателя… То-то порадуется Жайер…»
Эпилог
В назначенный час в селение въехал целый десяток сороконогов, оседланных основательно вооруженными воинами короля. Сопровождаемый приветственными криками подданных, Лабастьер Шестой со свитой проследовали к деревенской площади, где все уже было готово к торжественной встрече и пиру.
Увидев их первой, одна из тех самок-махаон, что занимались сервировкой, ударила костяным пестиком в кожу бонга.
– Наконец-то! – поднявшись с рогожки, радостным поклоном встретил короля и его спутников Дент-Вайар, которого Мариэль по праву считала родным отцом. – Мой дом принадлежит вам! А я уж думал, Ваше Величество, вы так никогда и не порадуете нас своим посещением. А где же внук? Я хочу видеть внука!
– Лабастьер Седьмой остался в столице, – развел руками король, спрыгнув с сороконога.
Сельчане разочарованно зашептались, но Лаан вернул им веселость шуткой в своем духе:
– Так что ждите правнуков! – и подмигнул.
Обнимая отца, Мариэль переждала взрыв хохота и пояснила:
– Принц Лабастьер и сын Ракши Кахар неразлучны, и оба они одинаково трепетно относятся к Найаль, дочери Лаана. Со дня на день она проходит махаонский обряд зрелости, и юноши, хоть и очень хотели поехать с нами, не пожелали ее оставить. Боюсь, когда-нибудь они будут соперничать за право взять ее в диагональ.
– Ваше Величество, поскорее располагайтесь сами и прикажите сесть своим молодцам. – Дент-Вайар, выпустил дочь из объятий. – Мне не терпится выпить с вами глоток доброго напитка бескрылых также сильно, как гусеницам, – указал он рукой в сторону детского загончика, – не терпится сожрать порцию мякоти воздушного коралла… А надолго ли вы в наши края?
– Нет, любезный, – садясь, покачал головой король. – Переночуем и сразу в путь. Слишком много впереди работы. Ведь ваше селение, наверное, единственное, где не попраны королевские законы. Да и то объясняется это, скорее всего, не более, чем близостью к столице.
– Однако законы меняются с непостижимой стремительностью, – осторожно заметил Ракши-старший, как раз закончив обниматься с сыном и синеглазой невесткой.
– Да, это так, – подтвердил Лабастьер Шестой. – Я надеюсь, вас это не слишком смущает? Между прочим, по новым законам ваш родственник Дент-Пиррон уже не является преступником. И ни кто-нибудь, а ваша невестка оснащает короля запрещенным доселе оружием…
– Честно говоря, привыкнуть к тому, что пересматриваются основы, заложенные еще Лабастьером Вторым, довольно трудно. Однако подтверждение вашего на то права было столь значительным, что никто и не думает его оспаривать.
– О да! – влезла в беседу словоохотливая жена Дент-Вайара, розовощекая Дипт-Хаан. – Нас тряхнуло так, что мы подумали, Безмятежная треснет пополам или лопнет, словно подстреленная шар-птица! Хорошо, что вы, Ваше Величество, еще за месяц до того предусмотрительно отправили глашатаев во все уголки колонии. Они обо всем предупредили нас, потому мы, хоть и перепугались, но довольно быстро успокоились. А когда я своими глазами увидела, что над миром и впрямь поднимается Золотой Храм, я думала, глаза у меня от удивления выпадут на землю. А какая громадина! Он ведь был над столицей, а отсюда видать!
– Глашатай сообщил, что предки прекращают над нами свою тайную опеку, и передают нашу участь в наши собственные руки… – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Ракши-старший.
– Да, – подтвердил Лабастьер Шестой. – Золотой Храм отправился туда, откуда мы все появились – к Земле, а мы остались тут, чтобы вершить свои судьбы самостоятельно… Но не хватит ли нам серьезных разговоров? Мы так устали с дороги…
– А уж в глотке пересохло так, – в тон ему продолжил Лаан, – что ее не размочить и за час!
Пир продолжался до глубокой ночи.
– Как я люблю их всех, – прижавшись к мужу, шепнула Мариэль. – Они такие простые и настоящие…
– Они – плоть от плоти нашего мира, а он превосходен. Я и сам всем сердцем полюбил твоих соплеменников. Сейчас ты убедишься, что это не пустые слова.
Он поднял глиняную чарку, и все присутствующие притихли.
– Я не случайно отправился в путь именно сегодня, – начал король. – Этой ночью некое небесное знамение должно подтвердить нам, что Безмятежную ждет великое будущее, что опасности, о которых мы даже не подозревали, но о которых знали наши предки, миновали. И это событие я хотел встретить только тут и только с вами.
Король пригубил напиток, его примеру, загомонив, последовали остальные. И именно в этот миг… (В своих расчетах думатель оказался точен до минуты.) Площадь озарилась пурпурно-розовым светом.
Сельчане, задрав головы, как зачарованные смотрели в небо. Там, почти в зените, кровавым цветком воссияла доселе невиданная и неправдоподобно яркая звезда.
– Свершилось! – торжественно, как церемониймейстер, вымолвил король. – Эта новая звезда называется Гелиос. И уж поверьте мне, то, что она зажглась на нашем небе, является залогом нашего счастливого будущего. Эй! – внезапно крикнул он. – Помнится, в вашем селении есть прекрасные музыканты?! По-моему, сейчас самое время для плясок!
Никто, кроме Мариэль, не заметил в голосе короля каких-то несвойственных ему бесшабашных, почти истерических ноток. Но она уже смирилась с мыслью, что недавно снизошедшая на ее возлюбленного супруга мудрость порою делает его недоступным ее пониманию.
Музыканты ударили в бонги и зазвенели струнами. А флейта-раковина запела мотив, сотканный из радости и печали. Подвыпившие сельчане взвились в небо и завели там суматошный хмельной хоровод…
И все же Мариэль не удержалась от того чтобы шепотом спросить Лабастьера Шестого: «Что с тобой, милый?», когда увидела, что по щекам его текут слезы, а отблеск Гелиоса делает их похожими на струйки крови.
– Со мной? – вздрогнул король. – Что со мной? – он оторвал взгляд от удивительного небесного зрелища, которое скоро станет привычным, и явно не понимая о чем идет речь, глянул на Мариэль. И только тут сам почувствовал влагу на своих щеках.
– Со мной все в порядке, – сказал он, улыбнувшись одними губами, и утер лицо ладонью. Как тебе такие строчки:
- «… Послушайте!
- Ведь если звезды
- зажигают –
- значит – это кому-нибудь нужно?
- Значит – это необходимо,
- чтобы каждый вечер
- над крышами
- загоралась хоть одна звезда?!»[2]
Он замолчал.
– Какой странный слог, – заметила Мариэль. – Чье это? Это написала бабочка с Земли?
Лабастьер Шестой покачал головой.
– Это написал бескрылый. Один из тех, что появились на свете задолго до бабочек. И ты знаешь, он убил себя. Приставил к виску штуковину вроде тех, что делает Тилия, и вогнал себе в мозг кусочек раскаленного металла…
Король тряхнул головой, вскочил на ноги и, расправив крылья, подал королеве руку:
– Но полно! Хватит мне нагонять на тебя тоску! Давай-ка потанцуем тоже! Или наш мир не самый прекрасный на свете?! Или мы не любим друг друга?! А?!
Refren
Возрождение человечества в его первозданном виде было возможно.
В пятом столетии правления императора Лабастьера Первого произошло событие, которое заставило его призадуматься. В солнечную систему, а точнее – прямо к Земле, вернулся первый и единственный межзвездный корабль бескрылых.
Где провел он эти миллионы лет? Как случилось, что не все его бортовые системы вышли из строя? Или эти посланники древности двигались со сверхсветовой скоростью, и, в то время как на Земле минули миллионы лет, на борту звездолета прошел сравнительно небольшой срок? Никто, кроме его обитателей – двухсот находящихся в анабиозе особей – не мог бы дать ответ на эти вопросы.
Но биосистемы звездолета не вывели астронавтов из анабиоза, это можно было сделать, лишь вмешавшись извне…
ОН был по-своему любопытен. Любопытен, но нетороплив. И ОН в течение нескольких лет всерьез раздумывал над тем, не разбудить ли астронавтов…
А тем временем его прапраправнук, король колонии планеты Безмятежной Лабастьер Шестой со смертоносной миссией отправил на Землю своего двоюродного деда.
Книга четвертая
Изумрудные росы
(Гулливериада)
Часть первая.
Ящерица отбрасывает свой хвост
1
Заглядевшись на красу росы,
Не заметил, как промокли крылья,
Но паук, не пользуясь бессильем,
Тоже смотрит на красу росы.
Крылья высохли, ты стал свободен, взмыл…
Тут и в паутину угодил.
«Книга стабильности» махаон, т. II, песнь IX; «Трилистник» (избранное).
Грег застонал и сморщился от боли. Так всегда бывает после продолжительного анабиоза, во всяком случае с ним: тело оживает, и по нему прокатываются волны легких судорог. «Но я жив!» – была его первая мысль после бесконечного вялого сновидения. Грег с трудом разлепил веки, но взгляд не фокусировался, а яркий свет резанул по глазам и заставил зажмуриться вновь.
Сердце гулко стучало в ушах: как бы ни были замедлены анабиозом жизненные процессы, все-таки они шли, в организме накопились токсины, и теперь сердце интенсивно прокачивает кровь через почки. Говорят, если пристрелить медведя сразу после спячки, его мясом можно отравиться…
Представив себя медведем в берлоге, Грег невольно хохотнул, и тут же зашелся приступом удушающего кашля. Боль, которая стала уже не такой острой, от кашля вновь вскипела в теле, на глаза навернулись слезы и потекли по вискам к ушам, что, кстати, говорило о наличии гравитации. Грег хотел вытереть их, но не смог даже приподнять руку. Неужели он провалялся в саркофаге столько, что атрофировались мышцы? Текли не только слезы, Грег чувствовал, что влага сочится и через мочеточный канал, но как раз это его не беспокоило. Это было естественно, и могло случаться и во время сна. На то и катетер.
Кашель утих, стало немного легче. Грэг вспомнил на что его состояние похоже более всего. На ужасное похмелье после грандиозной пьянки. «А может, так оно и есть? – подумал он, не веря себе. – Может, еще и не было никакого полета? Был лишь пьяный полусон-полубред про странные и страшные миры. А он себе валяется сейчас на кровати в подготовительном центре звездной программы, и с минуту на минуту ворвется босс, чтобы заорать: «Какого хрена ты себе позволяешь, долбанный астронавт! Штраф – тридцать процентов от месячной стипендии!..»
Прекрасно сознавая, что все это неправда, Грег еле удержался, чтобы не прыснуть снова, и тут же понял, откуда берется эта противоестественная смешливость. Из эйфории, вызванной переизбытком кислорода, усиленно подающегося при пробуждении. Грег удержался от улыбки и, вместо этого оскалившись, опять попытался приоткрыть веки. Чуть-чуть. Это ему удалось, но слезы преломляли свет, и изображение было расплывчатым. Грег моргнул и, наконец, широко открыл глаза.
То, что он увидел, скорее даже не потрясло, а обидело его. Стоило ли так мучится, стараясь проснуться, чтобы оказаться в другом сне. С ним уже бывало такое: снилось, что проснулся… Снаружи продолговатую прозрачную крышку саркофага облепили маленькие, сантиметров десяти в высоту, человечки с крыльями, как у бабочек и в одежде. Они внимательно следили за его мимикой и вроде бы переговаривались друг с другом. Звук через крышку не проникал, но время от времени губы то одного, то другого существа шевелились, и при этом они переглядывались.
Грег лежал и смотрел на них целую минуту. Две. Три… Пока с леденящей отчетливостью не осознал, что это не сон, а все-таки явь. «Итак, наша последняя, отчаянная попытка вернуться на Землю не удалась, – подумал Грег. – Чего и следовало ожидать». Астронавигатор Барри Ленц предупреждал, что после десяти лет хаотических прыжков через гиперпространство он не может гарантировать точное попадание корабля в пределы Солнечной системы.
А запасов полония хватало лишь на один прыжок. Потому-то и было решено отключить автоматическое прекращение анабиоза. Если корабль вынырнет в Солнечной системе, его обнаружат, и их оживят. Если же нет, то спастись самостоятельно нет ни малейшей возможности. Тогда уж лучше спать – авось все-таки найдут когда-нибудь. Или умереть во сне, а не грызть друг другу глотки за воздух, воду и пищу, чтобы продолжать бессмысленное существование на борту похороненного в пустоте корабля.
Это решение не было демократическим, о нем знали только пять членов капитанской коллегии, в которую входил и Грег. Остальные члены экипажа, ложась в саркофаги, понятия не имели, что засыпают, скорее всего, навсегда… Теперь-то стало ясно, что это не совсем корректное решение на тот момент было единственно верным. Потому что занесло их черт знает куда, и болтались они тут черт знает сколько. И все-таки их нашли. Пусть не люди, но нашли!.. «И наконец-то обнаружен мир, населенный явно разумными существами», – Грег улыбнулся одновременно и горько, и торжествующе.
Ведь именно такой мир искали они все десять лет экспедиции, но находили лишь песчаные бури в азотистой атмосфере, да мертвенные хлористые болота. Жизнь обнаружилась лишь однажды, но не только без признаков разума, а такая, что в миг убила двенадцать членов экспедиции – всех, кто вышел из корабля на Альфе Ганнимеда. И убила бы еще больше, если бы они вовремя не унесли ноги с этой жуткой планеты. Так что Грегу, имевшему очень сомнительную специальность «астробиолог», применить свои знания за все эти годы не пришлось ни разу. Зато уж здесь – явное раздолье.
Тем временем люди-бабочки одновременно вспорхнули с крышки саркофага, и миг спустя та поползла в сторону. Грег сообразил, что это дело рук братьев по разуму и удовлетворенно отметил про себя, что техническая мысль им не чужда. Чувствовал он себя вполне сносно, но попытка шевельнуть рукой или ногой вновь не принесла успеха. Он скосил взгляд и обнаружил, что весь с ног до головы окутан тонкими полупрозрачными нитями напоминающими рыболовную леску.
«Вот как! – подумал Грег. – Не слишком-то вы гостеприимны. Итак, я – Гулливер в стране лилипутов?.. Только раз уже снимали крышку, чтобы связать, зачем обратно-то закрыли?» И тут же сам ответил на свой мысленный вопрос: чтобы вывести его из анабиоза. Ведь это делается с помощью определенных добавок в дыхательную смесь, которая закачивается под крышку. Выходит, они во всем разобрались!
– Эй, черти, – сипло произнес Грег, прекрасно сознавая, что его не поймут. Люди-бабочки уставились на него. – Что вы собираетесь со мной делать?
Из группы инопланетян, стоявших на пульте ручного управления саркофагами, выпорхнули три фигурки и полетели к нему. Через несколько секунд они опустились справа от его лица и, чуть повернув голову, Грег смог хорошо их разглядеть. Если бы не сине-зеленые переливчатые крылья со светло-коричневыми пятнами и игольчатыми стрелками внизу, это были бы самые настоящие люди. Маленькие, но люди.
Тела и лица двух полуголых мужчин по краям были неестественного золотого окраса и лишь чуть-чуть прикрыты лиловыми набедренными повязками. В руках они держали что-то, что очень похожее на огнестрельное оружиее. «Это охрана того типа, который между ними», – догадался Грег.
«Тип» был одет в белоснежные шальвары и такую же белоснежную блузу. Он был безоружен. Крылья его были несколько иными по форме, чем у остальных, и без пятен. Скуластое лицо было смуглым, волосы и глаза – светлыми, от осанки веяло гордостью.
– Ну и что? – сварливо сказал Грег. – Долго будем пялиться?
Смуглый явно ритуальным жестом приложил обе руки ко лбу, опустил их, а затем тонким и певучим, но твердым голоском произнес:
– Как имя твоё, бескрылый?
У Грега от удивления отвисла челюсть. Однако он быстро взял себя в руки.
– Откуда вы знаете английский? – спросил он, удивляясь бестолковости, с которой он, оказывается, провел первые мгновения контакта с внеземной цивилизацией.
– Я, император Лабастьер Первый, внук бога и правитель этого мира, все знаю языки бескрылых… – человечек приостановился, а затем как бы поправился: – …людей. Много надписей на этом диалекте в корабле. Я понял, что нужен английский.
Откуда он знает все языки людей? Но об этом – позже. Сейчас – самое важное.
– Где я нахожусь? Как вы называете свою планету? – спросил Грег.
Голос крылатого правителя прошелестел нечто несусветное, а затем он сказал:
– Так наша планета называется на языке нашем, но ты понять не можешь.
Грег сообразил, что вопрос им был задан некорректно, и переформулировал его:
– А как называется это место на моем языке?
– Вы называли эту планету «Земля», – ответил Лабастьер.
– О, господи! – выдохнул Грег.
Теперь он уже не мог сказать уверенно, что лучше: быть спасенным инопланетянами в дали от дома или обнаружить, что ты на родной планете, но вместо людей она населена какими-то «теплокровными бабочками»… Стоило ли так спешить домой, лишь для того чтобы убедиться, что его захватили маленькие крылатые монстрики?
После того, как Грега странным образом покормили странной пищей, вкуса которой он так и не смог разобрать, он вновь помочился (работают, работают почки!) и теперь вместе с едой переваривал свой разговор с Лабастьером Первым. Если сначала тот строил фразы довольно коряво, то вскоре стал разговаривать вполне гладко.
«… Зачем вы меня связали? – спросил Грег правителя. – Почему не будите остальных?»
«Вы большие и сильные. Я не уверен, что вы нужны нам. А мы вам. На Земле не может быть места двум таким разным расам, хотя я и имею на этот счет сомнения».
«Зачем же вы разбудили меня?»
«Я долго думал, стоит ли это делать. Годы. Я нашел три причины, по которым следовало разбудить тебя».
«Что это за причины? Какая первая?»
«Вы – нечто новое в моем мире. В нем так давно нет ничего нового, что я уже устал от этого».
«Вторая?»
«Та же. Вы были в других мирах и можете о них рассказать».
«А что за третья причина?»
«Вы – наши предки и создатели. Вы сделали нас из себя. Я испытываю к вам нечто вроде благодарности потомка. Я ощущаю связь между нами, так как я получил в наследство и ваши знания».
«Тогда развяжи меня».
«Тебя развяжут, но только после того, как доставят с орбиты на Землю. Я один понимаю, что мы обязаны вам своим существованием, но я же один отвечаю и за свой народ, за его безопасность. Я отвечаю за все. Я хочу говорить с тобой, пока мы не решим вместе, как нам с вами поступить, и пока ты не расскажешь обо всем, что видел в иных мирах».
«Почему ты выбрал именно меня?»
«Мне было все равно. Я не знал, кто из вас главнее, кто умнее и ответственнее. Я выбрал тебя».
«Почему?»
«Ты ближе других к выходу. Легче транспортировать. И самец. С самцами проще».
«Это точно, – усмехнулся Грег. – И как долго ты собираешься со мной говорить?»
«Сколько понадобится. Если мы найдем ответ быстро, то и говорить будем недолго. Если ответ спрятан, будем говорить годы. Я не ограничен во времени, я бессмертен. Если до того, как будет принято решение, ты умрешь, я разбужу другого бескрылого…»