Цветы на нашем пепле Буркин Юлий

Но вряд ли – достойней, чем есть.

И приключения не заставили себя ждать.

По карте Лаана определили направление к ближайшему крупному селению и тронулись. То ли сороконог Ракши и Мариэль, по кличке Ласковый, был моложе и резвее королевского, то ли управлял им более лихой наездник, но, как только оборвалась тропа, и путники двинулись по бездорожью, Лабастьер перестал поспевать за своими новообретенными товарищами. А вскоре они и вовсе исчезли из виду, затерявшись в листве.

– Дай-ка, брат-маака, я сяду вперед, – предложил Лаан, явно намереваясь править сороконогом энергичнее короля.

– Мы куда-то спешим? – возразил Лабастьер.

– Мы-то как раз нет, – отозвался Лаан. – Нужно догнать ЭТИХ и напомнить, что и им спешить некуда.

Конечно, рано или поздно те и сами остановятся подождать отставших, но неизвестно, когда Ракши придет это в голову, а нестись с такой скоростью по незнакомой чаще небезопасно.

Трюк смены мест на ходу был отрепетирован друзьями давным-давно.

– Давай! – крикнул король и, взмахнув крыльями, подлетел вверх. Пока Лаан перебирался на его место, Лабастьер, по инерции и помогая себе крыльями, висел над бегущим Умником.

Несколько секунд спустя он мягко приземлился позади махаона.

– Хей-е-е-е!!! – заливисто выкрикнул Лаан и основательно стеганул сороконога в просвет меж шейных пластин. Бедняга, укоризненно покосившись на седоков, заметно ускорил шаг.

Собственно, меняться для этого местами было вовсе необязательно, Лабастьер и сам бы мог заставить Умника бежать быстрее. Но так уж повелось, что по отношению к сороконогу функции товарищей были разделены: король хвалил и поощрял его, а Лаан ругал и погонял.

Лишь после того, как он повторил свою нехитрую процедуру несколько раз, они настигли Ракши.

– Эй ты! – крикнул Лаан. – Куда несешься, как бешеный таракан?! – Название этого мифического животного было не столько оскорбительным, сколько комичным. – Стой, тебе говорю!

Если бы впереди на Умнике сидел Лабастьер, Ракши, наверное, беспрекословно послушался бы. Но в чем-либо уступать Лаану он намерен не был.

Свистнула плеть, и его сороконог рванулся вперед… А еще мгновение спустя Мариэль и Ракши повисли в воздухе, а перепуганный зверь корчился на боку, пытаясь освободить две передние пары лап от вязкой жгучей охотничьей смолы, в которую угодил.

Им еще повезло, что Ласковый, почувствовав, как почва уходит у него из-под ног, шарахнулся в сторону, а не вляпался в смолу остальными лапами. Ведь тогда, ополоумев от жжения и барахтаясь, он увяз бы в капкане всем телом, что и происходит, как правило, с лесными животными.

– Держи его за голову и успокаивай! – крикнул Лаан подоспевшему Ракши.

Охота с помощью жгучей смолы была давным-давно запрещена королевским указом, и Лабастьер дорого бы дал за то, чтобы браконьеры оказались сейчас тут… Но капканы облетают лишь изредка, собирая добычу, так что вряд ли браконьеры находятся в данный момент где-то поблизости, и поджидать или искать их не было смысла.

Ракши и Мариэль, разговаривая с Ласковым и почесывая его в местах, не защищенных чешуей, смогли умерить его панический страх и заставить лежать смирно. А Лаан с Лабастьером и помогли ему освободиться. Затем, изорвав на куски смену белья, они стали осторожно, так, чтобы не обжечься самим, счищать смолу с его пораженных, подрагивающих конечностей. Осторожничать нужно было еще и потому, что, дергаясь, Ласковый мог оцарапать руки своих спасителей острыми хитиновыми выростами, защищающими суставы.

Это муторное занятие поглотило все их внимание, но когда лапы сороконога были приведены в порядок и протерты порцией прихваченного Ракши «напитка бескрылых», распря между спутниками начала разгораться вновь.

– Что за идиотская выходка?! – завелся Лаан. – Кто тебя просил мчаться, как угорелому? В результате мы потеряем, как минимум, полдня! Ты что, не слышал моей команды?

Но не так-то легко признать свою вину, если обвинителем выступает твой обидчик. Красный от досады Ракши запальчиво выкрикнул:

– Кто ты такой, чтобы командовать мной?! Да, я слышал! Я слышал, как ты обозвал меня! Если бы не это, ничего бы и не случилось! Или ты думаешь, что цвет твоего берета дает тебе право обращаться с окружающими пренебрежительно?!

Насмехаться над тем, что кто-то имеет дворянское звание ниже твоего или не имеет его вовсе – форменная подлость. А ведь именно в этом Ракши обвинил сейчас Лаана, чем всерьез задел его.

– Ах, вот как? – произнес тот холодно, берясь за рукоять сабли. – Нет, мой друг-таракан, разница цветов наших беретов тут вовсе ни при чем. Во всяком случае, она не помешала бы мне вызвать тебя не поединок. Вот только не знаю, честно ли это будет, ведь мы уже убедились, что языком молоть ты умеешь значительно бойчее, чем можешь за себя постоять.

Ракши не замедлил тоже схватиться за шпагу, но тут в их перебранку вмешалась Мариэль:

– Вы оба стоите друг друга! – вскричала она. – Ваше поведение постыдно. Вы бранитесь, как пустые обидчивые самки, и уже готовы безо всякого смысла продырявить друг друга, забыв при этом, что ваши жизни принадлежат прежде всего королю! А вы, Ваше Величество, – обернулась она к Лабастьеру, и ее серые глаза горели гневом, – почему молчите вы? Или вам нравится наблюдать за этим унизительным раздором? И вы хотите созерцать воочию, как один из этих олухов прикончит другого?!

– Вы правы, – кивнул Лабастьер, и в голосе его слышалась легкая горечь. – Король в ответе за все, и уж точно за то, что происходит в его присутствии. – Итак, – обратился он к ссорящимся, – я вижу, ваша беспричинная неприязнь достигла вершины. Мне надоело терпеть ее. Думайте друг о друге что хотите, я не властен над вашими помыслами. Но я требую, чтобы вы вспомнили о дворянской чести. И я клянусь, что если еще хоть раз, повторяю, еще хотя бы один раз, кто-то из вас словом или делом обидит другого, вы оба лишитесь своих беретов, и путь я продолжу один.

Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но удержался. Лабастьер выдержал паузу и продолжил:

– Я не оговорился. Вы ОБА лишитесь дворянства. При этом один из вас опустится лишь на две ступени, а второй потеряет сразу семь. Но, друг мой махаон, именно то, что вы носите красный берет, многократно увеличивает и вашу ответственность. Отныне, волей короля, вы – сподвижники и друзья. И больше к этой теме я возвращаться не намерен.

Лаан и Ракши неуверенно смотрели друг на друга. Но слова Лабастьера Шестого возымели свое действие.

– Дай мне свою шпагу, – протянул руку Лаан, и Ракши, вынув оружие, отдал ее. Поцеловав клинок, тот вернул ее хозяину с ритуальными словами:

– Ты брат мне, и твоя жизнь дороже моей.

Ракши, поцеловав лезвие сабли Лаана, произнес те же заветные слова.

Часа через два, обойдя траншею со смолой, двинулись дальше. Шли медленно, так как Ласковый, чуть изогнув переднюю часть туловища вверх, держал обожженные лапы навесу. Наступать на них он сможет не раньше следующего дня.

Лабастьер исподволь наблюдал за своими строптивыми спутниками, раздумывая, надолго ли их хватит, и возможно ли это вообще – стать друзьями по приказу. Пусть даже и королевскому. Однако он с удивлением обнаружил, что или они оба – великие лицемеры, или их взаимная антипатия улетучилась, как дым…

Но вскоре он понял, что неприязнь эта, возникшая без какого-либо серьезного повода, тяготила и их самих, но ложные понятия о чести не позволяли каждому из них сделать первый шаг к примирению. Поклявшись же друг к другу в верности, они сбросили со своих душ этот тягостный груз и теперь болтали, как старые приятели. Сороконоги топали параллельно, чуть ли не прижимаясь боками, а Лаан и Ракши правили ими.

– Я хотел бы многому научиться у тебя, брат-махаон, – признался юноша маака, когда речь зашла о том, какие опасности могут встретиться им на пути. – Твоя манера боя поразила меня.

– Думаю, у нас будет возможность позаниматься, – отозвался Лаан. – Через пару десятков уроков наши силы сравняются. У тебя есть главное – то, научить чему невозможно – отвага.

– Мой прадед был одним из командиров отряда т’анг-расчистки Лабастьера Второго. Именно за смелость он и был удостоен берета, но от предложения придворной службы отказался. Жизнь на лоне природы прельщала его больше.

– Каждому свое, – отозвался Лаан. – Как это ни странно, командиром отряда т’анг-расчистки был и мой прадед, однако он остался с королем и дослужился до зеленого берета; дед – до оранжевого, а уже отец – до красного. Собственно, выходит, самому-то мне и гордиться особенно нечем.

Они засмеялись оба, прекрасно понимая, что подвиги предков ничуть не меньший повод для гордости, чем собственные.

Лабастьер посмотрел на Мариэль. Именно она заставила его вмешаться в ссору, и именно ей он обязан восстановлению мира. Похоже, она понимает в логике и чувствах самцов даже больше, чем они сами. Она поймала его взгляд и улыбнулась, догадавшись о посетившей его мысли:

– Я и мои братья, двойняжки-махаоны, появились на свет почти одновременно, – заговорила она тихо, чтобы не нарушить беседу Лаана и Ракши. – И оба самца нашей семьи, само-собой, усиленно занимались добычей пищи для нас. Однажды, возвращаясь с охоты, они перелетали через ручей и заметили в нем огромного волосатого угря. Тот медленно плыл по течению, и мой кровный отец, его звали Тиман, во что бы то ни стало решил поймать его. Дент-Вайар отговаривал его, но отец не слушал, он был смел, силен и хотел померяться с чудищем силой. Бросив свою поклажу на берегу, самцы догнали угря и полетели над ним. Улучив момент, когда тот полностью всплыл на поверхность, они упали на него и вонзили свои копья в его шкуру.

Угорь стал извиваться и биться, Дент-Вайар отпустил свое копье и поднялся в воздух, чтобы выждать, когда тот затихнет. Но тот ведь мог уйти на дно, и добыча была бы потеряна. И Тиман не отпустил свое копье. Угорь оказался живучим, он долго и яростно мотался из стороны в сторону. Тиман замочил крылья и теперь, при всем желании, не мог бы взлететь.

Дернувшись в очередной раз, угорь ударил моего отца хвостом. Тот упал в воду. По-видимому, он был оглушен и сразу пошел ко дну… Говорят, бабочки могут научиться плавать… Не знаю, в нашем селении плавать не умеет никто. Дент-Вайар не мог даже попытаться спасти со-мужа, он только беспомощно летал над тем местом…

Он до сих пор считает себя виновником гибели Тимана. И он всегда был со мною даже нежнее, чем с моими братьями-махаонами. Но сама я думаю, что отца погубила глупая неосторожность, которую самцы почему-то считают храбростью. А угорь, из-за которого погиб отец, был никому не нужен. Никому.

Мариэль подняла пытливый взгляд на Лабастьера, словно проверяя по выражению его лица, взял ли он в толк, что она хотела сказать, поведав эту печальную историю.

– Я понимаю, – покачал головой тот. – Но согласитесь, Мариэль, если бы не вечная тяга самцов к риску, пусть порою и безрассудному, мир был бы не таков. И он был бы несколько хуже.

Девушка явно собиралась возразить, но Лабастьер опередил ее, поясняя сказанное:

– Я вовсе не хочу приуменьшить достоинств прагматичной осторожности самок. Они берегут уют и тепло наших гнезд… Но так устроен наш мир. Как говорит Лаан, – «Не случайно Дент и Дипт восходят одновременно».

– Что это вы там про меня? – вмешался Лаан, прервав разговор с Ракши.

– Я говорил о том, – пояснил Лабастьер, – что гармония мира проявляется абсолютно во всем. Потому-то рассудительность самок и уравновешивает безрассудство самцов.

– Ага, – скорчил обиженную гримасу Лаан, – так и думал, что косточки перемываете…

Мариэль, пропустив мимо ушей слова махаона, продолжила тему:

– Если бы действительно существовало такое равновесие, все было бы прекрасно. Но так ли это? Вы, мой король, насколько мне известно, и сами лишились отца, будучи еще личинкой?

– Это так, – вздохнул Лабастьер. – Но, согласитесь, я же не в праве винить его за это. Хотя часто, очень часто, его не хватало мне.

– Что с ним случилось? Никто и никогда не рассказывал мне об этом.

– Он отправился с инспекцией владений, когда я был еще куколкой. И не вернулся. Я никогда не видел его.

– И вы не знаете, как он погиб?

– Нет. И этого не знает никто. Так что поверьте, сумасбродство самцов я расхваливаю не из пустой солидарности. Эта мысль выстрадана мной…

Тут Ласковый резко остановился, и Ракши, взмахнув рукой, крикнул: «Стойте!» Замер и Умник.

Вглядевшись, Лабастьер заметил прямо перед сороконогами замаскированную листвой темную, матово поблескивающую, смоляную поверхность.

Опять капкан?!

– Вот вам и доказательство того, как вы не правы, – заявила Мариэль. – Вы сказали, что не в праве винить отца за раннюю гибель. Но разве ответственность перед потомством не должна делать самца предельно осторожным? И разве ответственность перед народом не должна делать еще более осторожным его короля? Ваш отец оставил Безмятежную без реальной власти. Если бы он был жив и правил королевством, мы не встречали бы на каждом шагу запрещенные капканы! Нет короля, нет и закона.

– Мариэль права, – вмешался Ракши. – Для меня слово «король» всегда означало нечто предельно далекое от жизни. Кто его видел, короля? Признаюсь, именно потому я так легко и обнажил против Вас свою шпагу… В чем, конечно же, раскаиваюсь теперь.

Сороконоги, как и в первый раз, двинулись в обход траншеи капкана.

Лабастьер Шестой долго сидел молча, и лицо его было непроницаемым. Наконец он расправил плечи и, оглядев своих товарищей, сказал:

– Я наведу порядок на Безмятежной.

Заночевали на открытом воздухе, привязав сороконогов на таком расстоянии, что они не могли бы повздорить, и разведя по периметру бивуака четыре костерка. Самцы дежурили поочередно, поддерживая огонь и бдительно охраняя спящих. Укладывались прямо в одежде, благо, сухая погода не вызывала опасений за крылья.

Лишь Мариэль переоблачилась на ночь в более свободное и мягкое одеяние. И тут, кстати, Лабастьер убедился в том, что его спутники в самом деле окончательно помирились. По просьбе Мариэль самцы отвернулись, ожидая, когда она закончит туалет. Вдруг Лаан со шкодливым выражением лица начал тихонько поворачивать голову, косясь назад. И тут же получил от Ракши основательный подзатыльник. Лабастьер напрягся, ожидая бурной реакции друга, но вместо того, чтобы оскорбиться, махаон лишь крякнул, расхохотался и пробормотал: «Поделом мне…»

А еще один неожиданный, почти мистический знак примирения пришел ночью.

Лабастьер проснулся от того, что над равниной раздались странные чарующие звуки. Два высоких хрипловатых голоса пели протяжную, но радостную песнь без слов. То заводил один, а подхватывал другой, то оба вместе они, порою захлебываясь, выводили странную, но гармоничную трель…

Лабастьер протер глаза и сел.

– Кто это? – спросил он дежурившего Лаана, но тот только пожал плечами, вглядываясь в темноту, и вполголоса бросил:

– Минут пять уже…

– Я думала, что это сказка, выдуманная стариками, – вмешалась Мариэль, которая, оказывается, проснулась тоже. – Неужели вы не поняли? Это же поют наши сороконоги.

Нежная музыка никак не соответствовала привычному представлению об этих довольно уродливых гужевых зверюгах родом из членистоногих. Но Мариэль явно не шутила:

– Говорят, такое бывает раз в сто лет, когда два самца-сороконога клянутся друг другу в вечной дружбе.

– Это – верная примета того, что их хозяев ждет небывалая удача, – добавил Ракши.

Лабастьер пригляделся, но ночным зрением мешал пользоваться свет костра. В то же время свет этот был столь слаб, что сороконоги в нем выглядели бесформенными темными пятнами.

Больше никто из путников не произнес ни слова. Еще около получаса лежали они не двигаясь, боясь спугнуть поющих. Ни Лабастьер, ни Лаан никогда и не ведали, что сороконоги могут вытворять такое. Оттого, наверное, что в столице их принято держать порознь: считается, что сороконоги или безразличны друг к другу, или относятся неприязненно и один норовит сделать другому какую-нибудь гадость. Вместе держат только пары в период случки. А вот, поди ж ты…

Сороконоги смолкли так же внезапно, как и начали петь. Наступила тишина, и путники, один за другим, уснули вновь. Впадая в уютную дремоту, Лабастьер старался как можно дольше сохранить в себе отзвук пленительной мелодии, как и остальные сознавая, что в душе его в эту ночь стало больше света.

С первыми лучами зари они уже двигались дальше. Странное, казалось бы незначительное, ночное происшествие словно бы что-то изменило в каждом из них. И уж точно изменило их отношение к сороконогам.

Ноги Ласкового почти зажили, и шагал он значительно быстрее, чем вчерашним вечером, почти не отставая от Умника. В результате к полудню путники вышли к окраине обширного селения.

…Да, это был действительно крупный населенный пункт. В небе парили сотни бабочек, а это говорило о том, что расстояния тут достаточно велики – коль скоро полет жители предпочитают пешим прогулкам.

Улочки между сферическими раковинами воздушного коралла уже с окраины были тут не покрыты мхом, а вымощены светло-зеленой и бирюзовой кварцевой породой. Причём, каменные пластины были подогнаны друг к другу так тщательно, что через щели меж ними не проросла бы и травинка.

Ракши и Мариэль смотрели вокруг полными восторга глазами. Глянув на них, Лаан заметил:

– Оказывается, глупцы есть везде.

– Что ты хочешь сказать этим, брат-махаон? – подозрительно посмотрел на него Ракши.

– Я говорю о здешних строителях, – успокоил его Лаан. – Наш король снял с должности придворного архитектора, когда тот лишь заикнулся о том, чтобы вымостить в столице тропинки.

Невесело поглядывая вокруг, Лабастьер Шестой улыбнулся одними губами и кивнул:

– Что может быть нелепее для бабочки, чем ходить по мертвым камням? А если бабочка здорова и летает, зачем ей такой унылый пейзаж?

– Пожалуй, вы правы, мой король, – согласилась Мариэль. – Вообще-то, мне кажется это красивым… Но так удаляться от природы… Думаю, бабочки тут совсем другие, нежели в нашем поселке. И у меня есть предчувствие, что вряд ли они понравятся мне.

Хмыкнув, Лаан бросил:

– У меня тоже есть такое предчувствие. Но естественно предположить, что покрытие почвы камнем сделано не только для красоты. В этом есть какой-то смысл…

Сороконоги искателей счастья двигались по мостовой к центру, неестественно высоко задирая лапы: твердая поверхность была непривычна и тревожила их. Все чаще вместо домов-раковин путникам попадались строения правильных геометрических форм, выполненные из того же, что и тротуары, до блеска отполированного камня. Если поначалу они контрастировали с розовыми и коричневыми коралловыми сферами, то вскоре полностью вытеснили их. И этим центр производил величественное и, вместе с тем, тягостное впечатление.

Дома эти имели по несколько наружных выходов, один над другим, при чем те проемы, которые возвышались над землей, были оснащены небольшими верандочками, а вход примыкавший к тротуару был раза в два больше остальных. Смысл всех этих архитектурных деталей был неясен. Было понятно лишь то, что вторжения посторонних тут никто не боится: ни одно из отверстий в стенах не имело дверей, все они прикрывались лишь флуоновыми шторками.

Жители уже давно заметили пришельцев, но, в отличие от давешних хуторян, не спешили приближаться к ним с приветствиями, а лишь пролетали мимо, бросая короткие любопытные взгляды и делая в то же время вид, что не обращают на них внимания.

Однако правителю поселения весть об их прибытии кто-то уже передал. Когда молодой король со своими спутниками выбрался на традиционную центральную площадь и остановился перед громадным пирамидальным строением, стоящий на его веранде худощавый седой махаон в голубом берете приветственно поклонился ему.

– Подождите меня тут, – бросил Лабастьер Шестой остальным, сам же расправил крылья и полетел к встречавшему.

Седовласый махаон в знак уважения шагнул с веранды и заскользил на распахнутых крыльях навстречу своему королю.

– Дент-Маари, – представился он, поравнявшись с Лабастьером, облетев вокруг и поднимаясь теперь вместе с ним. – Чем обязаны столь высокому визиту? – Речь его была вкрадчива, но особой радости в голосе не звучало.

– Разве король не должен время от времени лично проверять, как выполняют законы его вассалы?

Еще один взмах крыльями, и они оба стояли на краю веранды.

– О, да, – кивнул махаон. – Однако мы предполагали, что все помыслы нашего молодого, но известного своей приверженностью к традициям короля направлены сейчас на выбор достойной его супруги.

– Я предпочел выбору поиск, – пояснил король.

– Ах так… – Лабастьеру показалось, что во взгляде махаона промелькнуло облегчение; он даже слегка улыбнулся. – Счастлив буду помочь. Когда прикажете созвать бал? Сегодня? Завтра?

– Думаю, не стоит будоражить общество чрезмерной поспешностью. Бал состоится послезавтра.

– Послезавтра? – переспросил махаон, как-то странно взглянув на Лабастьера. – Именно послезавтра?

– Да, – насторожился Лабастьер. – Сегодняшнего и завтрашнего дней мне вполне хватит, чтобы ознакомиться с тем, как тут у вас обстоят дела. И убедиться, кстати, в том, что вы не превратили свою вотчину в «город». Памятуя о том, что создание городов запретил Лабастьер Второй, Мудрый. – Говоря это, Лабастьер внимательно вглядывался в лицо Дент-Маари, пытаясь заметить в нем признаки страха или хотя бы беспокойства. Но оно вновь приняло выражение учтивой непроницаемой маски.

– Разве могли бы мы посметь нарушить справедливейшие законы вашего предка? Если пожелаете, я предоставлю вам списки живущих в нашем СЕЛЕНИИ.

– Я предпочел бы облететь его лично.

– Как будет угодно Вашему Величеству, – согласился правитель. – Вам требуется отдых? Мое скромное жилище в вашем полном распоряжении, – махаон жестом указал на отверстие, ведущее с веранды внутрь здания. Его «скромное жилище» было раз в пятьдесят больше королевского дворца и уступало в размерах, наверное, только Золотому Храму.

– Нет, отдых нам пока что не нужен. Чего не скажешь о наших животных. Распорядитесь лишь о том, чтобы их накормили и уложили на мягкие подстилки. А я и мои друзья немножко полетаем.

– Я отдам распоряжение немедленно, а затем буду рад сопровождать вас.

– Последнее совершенно ни к чему. Или в вашем небе таится некая опасность?

– Нет, мой король. Наши жители миролюбивы, а ваша серьга и береты ваших спутников и вовсе делают вас неприкосновенными тут, как и в любом другом поселении королевства.

Подозрение не подтвердилось. Четверка путешественников вдоль и поперек облетела и облазала селение, но ничего предосудительного они так и не обнаружили. Кроме тротуаров, которые, кстати, были идеально гладкими и покрывали всю, без исключения, поверхность между домами. Казалось даже, что сперва всю землю тут заковали в камень, а уж потом поставили на него коробки и сферы домов…

Жители уже не шарахались от гостей так, как это было поначалу, но все равно казались настороженными и уж, во всяком случае, с разговорами не лезли.

Домов насчитали чуть больше восьмисот. Хотя некоторые из них были несуразно велики, и можно было предположить, что в них живет не одна, а несколько семей. Но на самом деле это оказалось вовсе не так, в чем Лабастьер и его товарищи убедились, побывав в гостях в одном из таких жилищ, которое было хоть и меньше замка Дент-Маари, но выглядело все же достаточно внушительно.

Как и у всех здешних каменных зданий, нижний овальный вход его был несоразмерно велик. Однако именно он не был оснащен приспособлением для вызова хозяев, потому Лабастьер и его спутники приземлились не внизу, а на одну из веранд. Хоть дверей по местному обыкновению и не было, но все-таки не стоило входить без разрешения, и Лабастьер дважды отогнул и отпустил прикрепленный к стене возле входа острый хитиновый язычок.

Низкий, зудящий звук, раздавшийся при этом должен был привлечь внимание находящихся внутри. Действительно, спустя несколько мгновений, шторка шевельнулась, и наружу выглянула самка махаон с бледным утонченным и как будто бы сонным лицом. Окинув взглядом стоящих на веранде, она вышла и, как полагается, поклонилась:

– Приветствую вас, Ваше Величество. Ведь вы – Лабастьер Шестой, я не ошиблась?

С ответом короля опередил Лаан:

– Нет, самка, ты не ошиблась, – в его голосе звучала шутливая язвительность. – Надо быть или слепой или глупой, чтобы не узнать короля, когда у него в ухе серьга.

Лабастьер хотел было отчитать товарища за бесцеремонность, но самка и сама за словом в карман не полезла:

– Красный берет делает некоторых самцов ужасно робкими, – проговорила она негромко, словно разговаривая сама с собой, однако Лаан, решив, что это ирония, смутился и даже слегка покраснел. И тут самка окончательно «добила» его, на этот раз говоря во весь голос и презрительно глядя в упор: – Но некоторые, натянув этот убор на голову, становятся откровенными хамами!

Лаан просто опешил от такого неожиданного натиска, а остальные не удержались от смеха.

– Да, ты не ошиблась, – пряча улыбку, ответил, наконец, король. – Я – Лабастьер Шестой. А это – мои друзья.

– Мой дом принадлежит вам, – кивнула та, произнося традиционную формулу. – Меня же звать Дипт-Кайне. Глядя на вас, мой король, я радуюсь, что я – махаон. – Лабастьер нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл этой фразы, а после пояснения настала его очередь краснеть от смущения. – Иначе я безумно страдала бы от того, что уже замужем!

…Ничегошеньки подозрительного не заметили друзья внутри жилища острой на язык хозяйки. Из двух супружеских пар, составлявших ее семейный квадрат, дома была только она: ее оставили нянчиться с двумя гусеничками – махаон и маака.

Дипт-Кайне угостила вошедших острым нектаром цветов урмеллы, была крайне радушна и с удовольствием отвечала на вопросы. Так, например, на вопрос, почему у ее семьи жилище такое огромное, она ответила более чем просто: «Потому что мои самцы умны и трудолюбивы, и мы можем себе это позволить». Лабастьер не стал уточнять, что он, скорее, хотел узнать не «почему», а «зачем» им такая громадина… Стало ясно, что величина дома является тут мерилом благополучия и тешит честолюбие хозяев. Глупо, но не противозаконно.

Вдоволь наигравшись с гусеничками и поблагодарив Дипт-Кайне за угощение и гостеприимство, путники полетели дальше. Но напоследок Лабастьер задал ей и еще один, мучивший его, вопрос. И начал он издалека:

– В вашем селении многие бабочки лишены возможности летать?

– Почему вы так думаете? – удивленно подняла брови Дипт-Кайне.

– Если нет, то зачем вам каменное покрытие улиц?

Самка еле заметно вздрогнула. Но тут же взяла себя в руки и ответила вызывающе:

– Разве мы не имеем права украшать свое селение так, как нам заблагорассудится? Мощеные камнем улицы кажутся нам красивыми. Вот и все… – говоря это, она не смотрела в глаза Лабастьеру, а напротив отвела взгляд в сторону.

Выглядело ее поведение в этот момент по меньшей мере загадочно. Но В ЧЕМ подозревать Дипт-Кайне и ее соплеменников, Лабастьер и его спутники просто ума не могли приложить.