Блиндажные крысы Пучков Лев

В общем, лепота, да и только. Прямо по курсу вижу навес, под ним большая поленница, рядом куча чурок, одна, особо кряжистая, поставлена на попа.

Эмм… Для тех, кто в городе окончательно скурвился, поясняю: чурка — это фрагмент бревна, а кряжистая, та что «на попа», в данном случае служит для того, чтобы на ней кололи дрова. Вот и девайсы присутствуют: колун и топор. Вообще, это очень здорово: наверное, вечерком тут можно запросто шашлычок организовать, на свежем воздухе. А пока суть да дело, поколю-ка я немного дровишек. Вместо зарядки.

Расколов парку чурок, я вволю хлебнул хвойного экстракта, остановился передохнуть и, жмурясь от удовольствия, непроизвольно продолжил песню дяди Саши:

Минуточку… Нет, все правильно: из песни слова не выкинешь, но вот контекст… Почему я должен умирать в такое славное утро в столь раннем возрасте?!

И тут на меня нахлынуло.

А почему я должен жить?

Я преступник.

Минуточку…

Я преступник?!

Я как следует выспался, психоделическая одурь выветрилась из моего организма — исчез вязкий фон, притупляющий остроту восприятия — и теперь я вновь чувствовал живо и ярко, что называется, всеми фибрами души.

Я преступник!!!

— А-а-а-а, б…!!! А-а-а-а!!!

Я крушил поленницу и дико орал, задыхаясь от отчаяния и лютой безадресной злобы: в эти мгновения я ненавидел весь мир и себя в том числе, ибо я был частицей этого странно и неправильно устроенного мира, и не было мне снисхождения от меня, не заслужил я никаких льгот в этом плане.

Хорошо, что не догадался порубать сам себя: перед глазами была поленница, руки нужны были, чтобы держать колун — средство исторжения моей ненависти, а ног я не видел, в тот момент мир свернулся в узкий тоннель, наполненный густым красным дымом.

Не знаю, как долго длился этот неожиданный берксеркский припадок, но в конечном итоге я выдохся, выронил колун, упал на колени и уткнулся лицом в землю.

Придя в себя, я ужаснулся тому, что со мной произошло, и первым делом стал озираться, в надежде, что это безобразие осталось без свидетелей.

Увы, на этот раз госпожа Удача оставила мои чаяния без внимания.

У распахнутого окна сидел доктор и смотрел на меня с каким-то цинично-академическим интересом.

Под окном стоял хмурый Юра и смотрел на меня с досадой.

На крыльце Спартак беседовал с аборигеном, облаченным в старый тельник и допотопные военные бриджи на подтяжках — и оба смотрели на меня, как мне показалось, с сочувствием.

Ближе всех ко мне находился Степа: тоже в тельнике, но поновее, и в нормальных спортивных трико. Степа, скрестив руки на груди, смотрел на меня внимательно и несколько скептически — примерно как опытный вратарь высшей лиги на мяч, по которому должен пробить с центра поля самый скверный игрун сборной трех деревень Ското-Удодовского района. То есть я так понял, что вариант моего прорыва с железом к крыльцу отчасти рассматривался, поэтому Степу сюда и поставили.

В общем, как видите, с разными оттенками и подтекстами — но все смотрели на меня.

— Простите, бога ради, — плаксиво проблеял я. — Не знаю, что это на меня нашло…

— Олежка, ну что там? — раздался сочный женский голос из верхнего окна соседнего дома.

— Да ничего там! — сугубо по-деревенски крикнул в ответ носитель подтяжек. — Соседский лейтенант «белочку» словил!

Деревня. Продвинутые средства коммуникации, спутники, всемирная сеть — орем через улицу, как в пещерном веке…

— Ну надо же! — удивился сочный голос. — Еще до капитана не дослужился, а уже «белочка»? Вот молодежь пошла…

А вот это совершенно верно: молодежь пошла — строем и сразу в ж… минуя головокружительную карьеру и перспективы госслужбы, прямым ходом в особо опасные преступники. Согласитесь, при таком раскладе немудрено «белочку словить», а то и какого зверька покруче…

Носитель подтяжек покинул крыльцо, доктор требовательно прищелкнул пальцами.

Юра достал из кармана тысячерублевую купюру и отдал ему.

— Разоришь ты меня, турист… — пробурчал он, направляясь в дом.

Ничего не понял. Каким образом я могу способствовать Юриному разорению?

Я подошел поближе и открыл было рот, чтобы спросить об этом, но доктор бросил мне полотенце и порекомендовал:

— Извольте купаться, поручик. Вот по этой дорожке, через четыре дома, живописнейшее озеро.

— О чем вы, доктор? — удивился я. — Второе мая, колотун, в лесах еще не везде снег растаял — и купаться?! Это что, шутка?

— Купаться, — категорически подтвердил доктор.

— Купаться — это есть гут, — вмешался Степа. — Док, брось мне тоже полотенце, пойду, поплаваю маленько.

В общем, вы, наверное, уже поняли: через несколько секунд я, влекомый Степой, направился к озеру. И что тут было возразить? Командир сказал — купаться значит купаться, и неважно, какая нынче погода, и есть ли у тебя настроение для водных процедур.

Озеро не показалось мне живописным — большая такая лужа с потемневшими от старости разломанными мостками и засохшим камышом по берегу. Вода была прозрачная и ледяная. Плавать пришлось до тех пор, пока Степа не сказал «хорош, выходим» — к этому моменту у меня зуб на зуб не попадал, казалось, еще чуть-чуть, и превращусь в сосульку.

Потом мы насухо вытерлись и некоторое время очень быстро приседали, одновременно махая руками. Кстати, мудрый воин Степа плавал голышом, так что оделся во все сухое, а мне пришлось выжимать трусы и испытывать определенный дискомфорт. На будущее надо учесть.

В процессе всех этих экзерциций я заметил у Степы на левом плече странную татушечку. Это была надпись «С-327», под ней небольшой значок, состоящий из мелких деталей, и все это обрамлено пентаграммой (кто слабо знаком с магией, но не забыл Совок, вспоминайте знак качества).

Странность заключалась не в надписи, а в способе исполнения. Рисунок был бесцветным, с глубоко вдавленным рельефом — возникало такое впечатление, что это не татуировка, а безупречной четкости клеймо, сработанное фабричным способом, возможно, при помощи лазера.

Желая рассмотреть значок, я подошел поближе, но Степа, заметив мое любопытство, быстро надел тельник и пробурчал:

— Алекс, ты меня пугаешь.

— В смысле?

— Ты интересуешься мужчинами?

— Да ну, при чем здесь это! Просто…

— Ну так и не хрен пялиться.

Уй, как интересно! Это уже второй случай необоснованной грубости, совершенно не свойственный выдержанному и в общем-то корректному Степе, и, как и в первый раз, грубость спровоцирована попыткой вторжения в т. н. «закрытую персональную зону». Непростые у меня коллеги, все из себя с каким-то подтекстом и двойным дном…

Пока шли обратно, я спросил, в чем суть пари между доктором и Юрой и как это касается вашего покорного слуги.

Степа охотно пояснил: док предсказал мой срыв и даже описал, как это будет выглядеть. Юра сугубо по-товарищески возразил, что я пацан вполне в духе, так что никаких истерик не будет, и они поспорили на тысячу рублей.

Ну и дела… Получается, доктор приехал сюда специально, чтобы понаблюдать за мной, и я, страшно сказать — псих?! Вот это совсем нехорошо, надо будет в ближайшее время отрегулировать этот вопрос.

Чай пили во дворе. В общем-то, это был полноценный завтрак, а местами где-то и обед, но поскольку чай был исполнен в огромном допотопном самоваре на углях и с тотемным офицерским сапогом, правильнее будет сказать, что это было этакое обстоятельное чаепитие, с моей зрелой колбасой и целым тазиком праздничных плюшек, которые нам презентовала соседка. Это была та самая обладательница сочного голоса, пышная дама в бигуди с резинками и цветном халате. На меня она смотрела с состраданием и от этого мне было очень неловко.

Здорово я тут «прописался». Еще и полдня не прожил, а уже заработал репутацию.

Между тем чувствовал я себя вполне сносно: после ударной работы с поленницей и садистского купания в пруду меня словно бы накрыла мощная волна умиротворения и безмятежного спокойствия. Мыслил я совершенно рационально, без истерической подоплеки, которая снедала меня все минувшие сутки, несмотря на притупленное вредной химией восприятие — эта подоплека куда-то улетучилась сразу после купания.

А все-таки доктор у нас молодец, дело свое туго знает. Методы, правда, совершенно средневековые и даже варварские, для человека, слабого здоровьем, могут оказаться едва ли не летальными — но они работают, и это главное.

Кроме того, как мне видится, изменению моего состояния в немалой степени способствовала умиротворенная аура этого тихого местечка и стабильно наплевательское отношение моих товарищей к происходящему: их совершенно не волновало, что мы в розыске и у нас такие неподъемные проблемы.

За чаем неспешно обсудили ситуацию и определились с некоторыми задачами на ближайшее будущее.

«Работать, работать и еще раз работать» — это, конечно, очень энергичный, но и весьма абстрактный посыл. Возможно, он хорош для антикварного кабинете в доме № 4, но отсюда, из ДОСов, даже при беглом рассмотрении сразу встают некоторые животрепещущие вопросы: как работать, куда работать (в какую сторону) и, что немаловажно, чем работать?

Поскольку первые два вопроса пока что были вне сферы нашей компетенции, обсудили последний, касающийся оснащения и экипировки.

Как обычно, инициатором в этом вопросе выступил Юра.

Оказалось, кое-что прошло мимо меня. Вчера я так устал — и морально, и физически, что по прибытии принял выписанную доктором пилюлю и завалился спать. Впрочем, Степа с доктором тоже остались «дома», а вот инженер с Юрой пошли общаться с местным населением. Баров и клубов по интересам тут почему-то нет, общаются под навесом и в аналогичных антуражах — в зависимости от погоды, а инженер здесь за своего, так что наших парней в компанию пустили запросто — тем более с двумя литрами, прозорливо припасенными инженером.

Юру, кстати, с утра изрядно штормило, был он хмур и отчасти нежно-зелен, ибо не шибко приспособлен к такому виду спорта, а инженер выглядел вполне прилично, для него это норма.

Однако не в этом суть дела: Юра, верный своим нерушимым принципам, в процессе общения с аборигенами откопал некую перспективную «тему», которую можно будет претворить уже сегодня, ближе к вечеру — если до того момента поступит вся недостающая информация по существу вопроса.

Мотивация для «темы» была вполне солидная: в ближайшее время нам может понадобиться дополнительная экипировка, и, поскольку мы на «нелегале», нам кровь из носу нужен «не паленый» транспорт, как минимум две единицы.

Думаю, что помимо вышесказанного, хорошим довеском в копилку мотивационных факторов явилось вчерашнее происшествие: при подъезде к ДОСам наша многострадальная «таблетка»[8] намертво заглохла и пришлось толкать ее ручонками без малого два километра. Если кто не пробовал развлекаться таким образом, скажу — занятие это трудоемкое и выматывающее и, что немаловажно, вызывающее как минимум неприязненное отношение к предмету толкания.

— Я взорву эту… (три раза «пик») колымагу!

Вот так это отношение вчера проявилось у Юры, причем неоднократно и при повторах со все большими витиеватостями в речевых оборотах, которые по причине этического характера я не счел нужным приводить дословно.

Итак, Юра сказал, что после обеда все окончательно прояснится, и при благоприятном стечении обстоятельств нам придется вечерком кое-куда прогуляться.

— Опять за противогазами полезем? — не без сарказма уточнил я.

— Да ну, какие противогазы, о чем ты? — Юра презрительно хмыкнул. — Тогда нам нужно было всего-то на «разок залезть в дренагу», а сейчас придется работать не пойми по каким задачам, да наверняка не по разу, так что мужайся, турист: работать будем по-взрослому.

Да уж, похоже, в нашей команде это становится доброй традицией: любой работе непременно предшествует поднятие какой-нибудь «темы» на грани бандитизма — и, разумеется, по Юриной инициативе.

После завтрака Спартак с Юрой предприняли попытку реанимировать нашу колымагу, Степа где-то нашел книжку «Похождения Рыжего Фрица» и отправился читать, а я, воспользовавшись моментом, пристал к доктору с актуальными для меня вопросами.

Больше всего меня волновал вопрос такого порядка: последнее время у меня жуткие проблемы со зрением. Проблемы такого характера: смотрю я на прекрасный лик своей любимой Родины и с ужасом вижу, что он (лик) зело объемен, бледно-пупырчат, дрябл и волосат…

И невольно у меня возникает страшное сомнение: Родина, слышишь… А это, случайно, не ж… ли, которой ты внезапно повернулась к своим преданным слугам?! Эй, ау! Сюда смотреть, вот оно я, копошусь у твоих ног, этакое еле заметное мелкое недоразумение, из неисчислимого сонма которых ты и состоишь. Что у тебя с личиком, Родина?

Вот такая проблема. Очень хотелось бы разобраться в существе вопроса и как-то подкорректировать зрение, чтобы глаза мои по-прежнему видели прекрасный лик любящей Родины-матери, а не то, что я описал выше.

Увы, увы — доктор у нас не окулист и даже не проктолог, так что я не стал задавать ему этот архиважный вопрос, а спросил о вещах более простых и приземленных. В частности, о моем внезапном буйстве и проблемах с беспрекословным подчинением.

Про буйство доктор объяснил популярно: это вполне ожидаемый эксцесс, вызванный явным несоответствием чаяний и реального результата, усугубленный рафинированным воспитанием особи, которая впервые испытывает такой глубокий внутриличностный конфликт, не имея при этом элементарного эмпирического запаса для его разрешения. Спокойно, сей момент переведу: я полагал, что попал в престиж-класс номенклатуры и являюсь как минимум народным героем, а в итоге меня заставили шарахаться по коллекторам и ковыряться в дерьме, чуть не убили в бункере, где была натуральная Сталинградская битва, и после всего этого объявили особо опасным преступником. Вот такое несоответствие. Горе мне, рафинированному: ждал конфетку и титул, а получил пинка под зад и ориентировку на милицейский стенд.

По порядку подчиненности проблема была такая: я в курсе, что надо выполнять команды мгновенно и беспрекословно, но… не выполняю. Точнее, выполняю, но не мгновенно: я их обдумываю, ибо в большинстве случаев они кажутся мне не вполне обоснованными (между нами, подчас они мне кажутся просто идиотскими) и соображаю, стоит делать то, что сказал командир, или нет.

Между тем в некоторых ситуациях, требующих мгновенных действий, это чревато тяжелыми последствиями, а порой и летально. Потому что если дана команда «падай», а ты стоишь по щиколотку в дерьме, сразу возникает вопрос: а не идиот ли командир?! А падать надо мгновенно, иначе убьют.

Или, допустим, последний случай: после десантирования из окна поступила команда «шагом», хотя даже по самым элементарным логическим раскладам нужно бежать во всю прыть — и приходится включать всю мощь своей воли, чтобы обуздать этот порыв и выполнять странную команду, которой, кстати, у меня до сих пор нет разумного объяснения. Зачем шагом, когда нужно бегом? Это что, какая-то идиотская бравада?!

Доктор объяснил, что это нормальная проблема любого новичка, именуемая в просторечии «горе от ума». Бывалые бойцы безропотно выполняют любую команду вовсе не потому, что они тупые солдафоны, а все мозги достались командиру. Просто люди привыкли работать вместе, притерлись друг к другу, понимают с полуслова, с одного жеста. Или, даже если кто-то пришел со стороны, но имеет аналогичный опыт работы в тех же условиях, по таким же задачам и схожему алгоритму — вопросов по подчинению, как правило, не возникает. Так что это всего лишь вопрос времени: я ко всему привыкну, наберусь опыта, пройду «притирку» в коллективе и перестану тратить драгоценное время на обдумывание команд, поскольку это в самом деле подчас чревато самыми печальными последствиями. Обдумать можно и позже, после операции, в спокойной обстановке, и если выяснится, что командир был в чем-то неправ, не грех обсудить с ним это с глазу на глаз: в «экшн-подразделениях» такой подход вполне приветствуется.

— Ну, не знаю… Хотелось бы обсудить, зачем сразу после десантирования — вот это идиотское «шагом!», когда надо «бегом!»? Но я как-то робею перед Степой, неловко подъезжать к нему с такими претензиями…

— Да, вот именно с такими претензиями — не стоит, — совершенно серьезно сказал доктор. — Ибо есть риск не просто подтвердить репутацию «чайника», а прослыть тугодумом, что для становления в команде не очень здорово…

Тут доктор на пальцах раскидал: сотрудники «наружки» — отнюдь не мастера по силовому захвату. Это не их профиль, для таких функций в Службе есть специально обученные «волкодавы», которые в нашем случае опоздали буквально на минуту.

А про нас известно, что мы особо опасные преступники, склонные к «силовым решениям». Так вот, если бы сотрудники «наружки» увидели, что на них во весь опор летят эти самые «особо опасные», они без раздумий начали бы по нам палить — даже не по инструкции, а просто руководствуясь инстинктом самосохранения. А поскольку мы двигались размеренным шагом, у них было время подумать, взвесить очень сложную для них ситуацию и даже попробовать вступить с нами в переговоры.

— Так что Степа все сделал правильно. А вы, поручик, поступили правильно, что обсудили это со мной, прежде чем предъявлять ему претензии. На будущее, по мере возможности, постарайтесь поступать так же…

— То есть что же это получается… Если бы я был один, или командовал парой таких оболтусов, как я… Мы бы все помчались сломя голосу, и эти «топтуны-слухачи» нас бы просто расстреляли?

— Ну, насчет «расстреляли» — это еще бабушка надвое сказала, — доктор усмехнулся. — Повторюсь, они не спецы — но ранения и даже потери вполне могли быть, это факт. Так что, как видите, умение в считанные мгновения правильно оценивать ситуацию может спасти от массы неприятностей. Но для этого нужен богатый эмпирический запас, базирующийся на лично пережитых аналогичных ситуациях…

В итоге я сделал вывод, что Степа был прав, рекомендуя не спешить с глупыми вопросами и прежде попробовать во всем разобраться самому. И очень хорошо, что у нас есть доктор, с которым можно обсудить все эти нюансы. Интересно только, откуда наш психиатр знает тонкости оперативной работы и может легко поставить себя на место, допустим, тех же хлопцев из «наружки» и популярно объяснить, как они будут себя вести в той или иной ситуации? Очень интересно…

Заумная беседа с доктором возымела неожиданный терапевтический эффект: в голове у меня прояснилось, и я вдруг вспомнил, где видел девушку, которая была на допросе у Никиты Сергеевича.

— Это сестра Вацетиса! — озарился я.

Доктор не понял этого возгласа, так что пришлось пояснить: мы в полку устраивали новогодний вечер силами местных солдат (читай — силами всего личного состава срочной службы, у нас неместных очень мало), их предки пекли торты, были разные девушки, и родственницы, и не очень, в том числе и сестра ныне покойного Вацетиса. Ну и, разумеется, было много фото, в том числе и коллективных, на которых нас многократно запечатлели разными группами а также всех вместе.

Помнится, в кабинете следователя девушка решительно не опознала меня — ни очно, ни по фото, которое ей дал Никита Сергеевич. Между тем у меня на флэшке целая «пачка» аналогичных фото. И если на том, что было у Никиты, девушки нет, не факт, что ее не будет на других картинках, которые хранятся у меня на флэшке. Я совершенно четко помню: девушка категорически заявила, что не видела никого с данного фото «живьем», что было очевидным враньем. А поскольку моя флэшка в лапах правосудия, это вранье может всплыть в любой момент.

— Получается, сдал я девчонку, — огорчился я. — Посмотрят мои картинки, и все вскроется. Надо бы найти ее и предупредить: если опять потащат к следователю и начнут «колоть» по моему опознанию, чтобы не настаивала на первичных показаниях — что не видела никого «живьем». Одно маленькое уточнение: не помню, и все тут, и это многое меняет, уже не так категорично.

Доктор был в курсе, кто такой Вацетис и по какому поводу его сестру приглашали к следователю — мое озарение неожиданно его заинтересовало.

— Ух ты, какой перспективный вариант! — я бы даже сказал, что он внезапно загорелся от искорки моего озарения, весь засветился и засиял — как будто клад нашел. — Придется немедля отрывать от дел нашего прокурора.

— Так уж и от дел? — усомнился я. — Воскресенье, рановато еще, вы хотели сказать — «разбудить»?

— Да ну, какой там разбудить! Он уже давно трудится как пчелка, добывает мне работу.

— В смысле? Вас уволили с работы?

— Хм… Меня нельзя уволить с моей работы, вдаваться не буду, просто примите как факт… Нет, я имел в виду, что Ольшанский старательно собирает информацию по противостоящему нам клану. Видите ли, поручик, нам нужно во чтобы то ни стало отыскать их «слабое звено», а пока у меня нет всей информации по персоналиям, я не могу приступить к работе.

— «Слабое звено» — это вроде меня? — тут я вспомнил, что по этому поводу говорил Ольшанский. — Неопасный, неизвестный, эмм… ненужный, что ли…

— Не совсем так. В данном случае речь идет не о тривиальном захвате и съеме информации, а о человеке, который в силу сложившихся обстоятельств попал в непростую ситуацию. Видите ли, поручик, у них там сейчас ротация, разброд и шатание. Ну и, как водится, сопутствующие этому процессу катаклизмы, которые затронут многих. Одним словом, если не вдаваться в дебри, нам сейчас обязательно нужно вычислить человека, который нам поможет — этакую «пятую колонну» внутри клана.

— А сами мы…

— Нет, сами мы единолично сделать ничего не сможем. Слишком неравны силы. Так что без такой помощи изнутри нам не обойтись. Момент, повторюсь, благоприятный, многие судьбы в клане пошатнулись, там сейчас мощное смещение пластов и приоритетов, так что надо вагонами выгружать информацию и работать, работать и работать…

Действительно, дебри. Я-то думал, доктор будет сугубо нашими внутренними психозами заниматься, а тут, оказывается, этакая махровая византийщина намечается, что даже и думать об этом не хочется — голову можно сломать.

Судя по одной стороне телефонного разговора, которую я мог слышать, Ольшанский был не в восторге от затеи доктора: сестра Вацетиса как некий стартовый элемент в возможной комбинации его не вдохновляла. Признаюсь, я разделял его точку зрения: предупредить девчонку надо, это не вопрос, но какую пользу она может нам принести — это было выше моего понимания. Отчаявшись склонить Ольшанского к сотрудничеству, доктор перешел к откровенному шантажу: он заявил, что договорился со знакомым судмедэкспертом насчет осмотреть тело скончавшегося в больнице врача: вчера такой возможности не было ввиду столпотворения и большой активности Службы, а поскольку транспорта у нас сейчас нет, это архиважное мероприятие находится под угрозой срыва.

— Да, Петрович, я тоже тебя люблю… И поторопись, а то можем не успеть…

Вот такая фраза венчала эту трудоемкую беседу. Очевидно, Ольшанский высказался в сугубо народном формате, что нередко случается, когда занятой человек вынужден бросить все срочные дела и принять условия хитрого шантажиста.

— И что мы хотим от этой девицы? — обеспокоился я. — Может, стоит обсудить стратегию беседы?

— Не вижу смысла, — небрежно отмахнулся доктор. — Я составлю вопросник, вы по дороге вызубрите его, так что никаких сложностей.

— Кстати, доктор, если не секрет… А как вы охарактеризуете Ольшанского с точки зрения прикладной психиатрии?

— Маньяк, — не задумываясь выдал доктор, и непонятно было, шутит или нет.

— Эээ… То есть…

— Маниакальное пристрастие к сыску, шпионажу и вообще к любой форме добычи информации, — пояснил доктор. — А также к разного рода заговорам и интригам. Поручик, чем вызван такой вопрос? Вы наблюдали какие-то девиации?

— Наблюдал, — признался я. — Он переоделся в бомжа, даже парик нацепил и в таком виде шлялся по окрестностям, в урны заглядывал, как будто бы бутылки собирает — в образ вошел… И, как мне кажется, испытывал от этого удовольствие. Честно говоря, не ожидал таких странных телодвижений от рафинированного «белого воротничка».

— Рафинированного «белого воротничка»?! — доктор прыснул. — Надо будет сказать ему об этом! Его это изрядно позабавит.

— Вы меня не так поняли! — всполошился я. — Совсем не обязательно об этом… Эмм… Понимаете, тут нет никакого уничижительного контекста, просто я имел в виду, что люди его профессии — это особая каста, которая привыкла к паркету и лимузинам…

— Успокойтесь, поручик, я не имею обыкновения разглашать суть приватных бесед, — доктор заговорщицки подмигнул мне. — А что касается Ольшанского — это совершенно особый человек в этой, как вы верно выразились, «особой касте»…

Тут доктор вкратце ознакомил меня с некоторыми деталями биографии нашего нестандартного прокурора. На старте Ольшанский три года был милицейским опером, быстро преуспел, в результате его за какие-то невнятные заслуги взяли в Службу, где он семь годков трудился в Следственном управлении, опять преуспел и вырос, подавал огромные надежды, но… в какой-то момент был уволен по результатам закрытого служебного расследования. После этого он четыре года трудился в Интерполе — увольнение из Службы на его репутацию никак не повлияло — и семь лет назад его переманили в Генпрокуратуру, где он тоже стремительно вырос и окреп до полковника юстиции и старшего следователя по особо важным делам. В данный момент холост, дважды разведен, обе семьи живут за рубежом, имеет пятерых детей от обоих браков и всех добросовестно содержит.

— На зарплату прокурора? — усомнился я. — Так он, получается, дикие взятки берет?

— Нет, у него несколько иной источник дохода… — доктор на секунду задумался, стоит ли посвящать меня в такие нюансы, или нет. — Понимаете, поручик… Эмм… Все мы, так или иначе, зарабатываем частной практикой… В определенных кругах Ольшанский имеет репутацию «последнего шанса» и специализируется на деликатных и запутанных делах, которые сильные мира сего ни за что бы не отдали в руки официальных следственных институтов. В плане конфиденциальности он надежен, как швейцарский банк, все это знают и очень ценят. Кроме того, он невероятно талантливый сыщик и настоящий фанат своего дела — я не шутил, когда назвал его маньяком. Проще говоря — это наш местный Шерлок Холмс, светило, и проч., проч. Один маленький характеризующий штришок: в нашем деле, если помните, САМ обратился за помощью именно к Ольшанскому, хотя к его услугам, как вы понимаете, лучшие специалисты всех служб страны.

— Если он такое светило — отчего же тогда до сих пор не занимает пост генерального прокурора или какую-либо равнозначную должность в верхнем эшелоне?

— Ну, для этого он слишком хаотичен, — доктор усмехнулся. — Любит женщин. Любит вино. Очень любит азартные игры. А порой любит все это сразу, и тогда он «ныряет» и на некоторое время выпадает из континуума. Согласитесь, для названных вами постов это не очень удобно. Но главное не в этом. Ольшанский не принадлежит ни к одному клану. Вот это — главное. По этой причине он никогда не займет ни одного поста в этом самом верхнем эшелоне…

Однако интересные люди мои коллеги! Как говорится, чем дальше в лес, тем круче волки, но плюшки больше и вкуснее.

«Все мы, так или иначе, зарабатываем частной практикой…»

Занятно. Как зарабатывает Ольшанский и Юра, я теперь знаю. Инженер — камрад рукастый, так что тут и голову ломать не нужно. Про докторскую практику могу только догадываться — возможно, среди элиты немало психов, мнимых и реальных, и он за деньги вправляет мозги всем желающим.

А вот про частную практику Степы (если у него есть такая практика) я даже и думать не хочу. Знаете, очень хочется верить в доброе и позитивное, особенно, если это касается твоих товарищей по оружию…

Общаться с сестрой Вацетиса поехали вчетвером: Ольшанский, Степа, Юра и ваш покорный слуга. Инженера оставили возиться с машиной — он заявил, что старушку рано списывать в утиль и тенденция к реанимации присутствует, а доктора высадили неподалеку от больницы.

В дороге Ольшанский постоянно курил трубку, и в салоне было некомфортно, невзирая на открытые окна. Коллеги, однако, на это никак не реагировали, так что в единоличном порядке я просить об одолжении не посмел. Ладно уж, потерплю как-нибудь, не маленький.

Мимоходом всплыла одна занимательная деталь.

— А что, у доктора нет своей машины? — спросил я.

— Да, сейчас он без колес, — ответил Ольшанский.

— А что случилось?

— Ничего особенного, все как обычно. Старую разбил в хлам, новую еще купить не успел, все как-то недосуг.

— «Разбил в хлам» — это «как обычно»?! В смысле, он попал в аварию?

— Ну, можно и так сказать, — Ольшанский хмыкнул. — Попал… Он гонщик, так что да, как обычно.

— Гонщик, в смысле — быстро ездит?

— Гонщик, в смысле — гонщик…

Далее Ольшанский объяснять не счел нужным, коллеги интереса к теме не проявили, а я настаивать не стал: чувствовал по настроению Ольшанского, что запросто могу быть послан в разные интересные места. Ну да ничего, со временем все станет ясно.

Информация, которую Ольшанскому удалось добыть по сестре Вацетиса на момент встречи с нами, была мизерной — имя и адрес. Однако это его особо не волновало: он сказал, что пока мы доберемся до места и проведем рекогносцировку, его помощники «пробьют» девушку по всем параметрам, и у нас будут все необходимые данные для начала работы.

— Рекогносцировку? Вы полагаете, что там может быть «наружка»?

— Да, полагаю, — кивнул Ольшанский. — Этот ваш Вацетис — интересный тип. Так что, это вовсе не обязательно, но вполне может быть и так, что в их дворе сейчас сидит парочка обалдуев, пьет дрянной кофе из термоса и решает кроссворды.

— Ага… То есть мы будем, как вчера: парик — плащ — клюка?

— Нет, мы будем, как сейчас: глаза — машина — колеса, — совершенно серьезно ответил Ольшанский. — Пока нет исчерпывающих данных, нет смысла что-либо предпринимать. Так что прокатимся по округе, осмотримся, нет ли каких заведений, перспективных в плане встречи в людном месте. Когда будет информация, попробуем выманить девушку из дому, потому что ломиться туда не стоит: при наличии «наружки» можно запросто засветиться, а нам это сейчас совсем не надо.

Добравшись до дома моего павшего сослуживца, мы объехали район и отметили несколько таких перспективных местечек: рынок, гипермаркет и кинотеатр. Более всего Ольшанскому приглянулся рынок — от дома Вацетисов к нему вела хорошо просматриваемая дорога, а на подступах было немало машин, что в значительной степени облегчало маскировку.

Не успели мы завершить круиз, помощники Ольшанского прислали ему на коммуникатор первичный массив данных по Инге Вацетис: аккаунты в сетях «Сокамерники», «В традиционной позе» и целом ряде тематических форумов, адреса электронной почты, «аську», а также круг общения. Инга вела активный сетевой образ жизни и даже с лучшей подружкой общалась преимущественно в соцсети, хотя та проживала в том же дворе и для личной встречи достаточно было преодолеть не более сотни метров.

— Ну что ж, начнем помаленьку, — Ольшанский протянул мне коммуникатор. — У тебя есть аккаунт в «Сокамерниках»?

— Обычно я в такие отстойные места не «хожу».

— Ну так самое время сходить. Регистрируйся и поболтай со своей подружкой…

Зарегившись под ником «Хорхе Гонсалес», я зашел в сеть «Сокамерников» и осмотрелся. Инга отсутствовала, но ее подружка вовсю трещала в чате сразу с десятком сетевых существ. Я отозвал ее в «приват» и далее действовал по указанию Ольшанского: сообщил, что Инге грозит опасность, за ней следят, звонить ей нельзя, поэтому нужно вытащить ее под благовидным предлогом из дому и прогуляться на рынок. Там к ней подойду я, импозантный, авантажный и весь из себя загадочный, короче, человек, которого она видела на допросе у следователя, и все расскажу.

— В овощном павильоне, возле испанских огурцов, — уточнил Ольшанский.

Я так и передал. Подружка проявила дикую отзывчивость и обещала немедля все устроить.

— Ну вот и замечательно, — обрадовался Ольшанский. — Поехали, выберем НП. Посмотрим, не увяжется ли кто за нашими девицами. Если не увяжется — пообщаемся, узнаем то, что доктор прописал.

— А если в том павильоне нет испанских огурцов?

— Да и черт с ними, — отмахнулся Ольшанский. — Главное, чтобы она зашла на рынок, а там разберемся…

Прокатившись вокруг рынка, мы наметили несколько удобных НП, встали в одном из них и принялись наблюдать за дорогой, по которой должны были подойти наши дамы. Пока суть да дело, Юра сбегал в книжный отдел и прикупил большой региональный атлас Московской области: если сегодня вечерком поедем на «прогулку», он нам пригодится.

Вскоре на обочине дороги возникли две фигуры. Ольшанский достал из бардачка бинокль — чуть больше театрального, но массивный и очень на вид симпатичный — и передал его мне.

Я посмотрел в бинокль и подтвердил: да, одна из девушек — Инга Вацетис.

— Которая? — уточнил Ольшанский, забирая у меня бинокль.

— Та, что слева.

Ольшанский посмотрел, передал бинокль коллегам сзади и сказал, чтобы на всякий случай запомнили — вдруг пригодится, а сам извлек из сумки фотоаппарат и сделал несколько снимков прямо через стекло.

Вскоре девчата проследовали мимо нас и вошли на рынок через центральный вход. И тут же выяснилось, что за ними таки увязались — но отнюдь не «наружка», а парочка юных оболтусов.

— О це шо за чайники? — удивился Юра.

Определение было вполне объективным. Я и сам не спец, но даже на мой взгляд юноши вели себя идиотски: постоянно озирались, останавливались, вытягивая шеи и всматриваясь вдаль, а также выписывали некие хитрые петли и из-за этого двигались рывками вместо того, чтобы спокойно идти на удалении в одном темпе. А вид у парней был такой, словно их только что кто-то шарахнул из-за угла мешком. Иными словами, даже на мой непросвещенный взгляд, они были напуганы и несколько неадекватны.

— Да, занимательное явление, — Ольшанский на всякий случай сфотографировал и оболтусов. — Алекс, ты их знаешь?

— Впервые вижу.

Немного выждав, оболтусы также зашли на рынок через центральный вход. И тотчас же на дороге, с той стороны, откуда пришли девушки, возникли два внедорожника. Подъехав ко входу, внедорожники выпустили троих крепких парней и неспешно поехали вокруг рынка.

— Клоунада! — фыркнул Ольшанский, фотографируя и эту партию.

— Наружка? — уточнил я.

— Нет, это опера, — уверенно заключил Ольшанский. — «Топчут» за пацанами, вполне возможно, будут брать. Давайте так: мы с Юрой пойдем прогуляемся, а вы оставайтесь здесь, следите за обстановкой. Если будут прибывать очередные партии «эскорта» — хе-хе, предупредите.

Ольшанский переслал фото оболтусов своим помощникам и сказал, чтобы те «пробили» — не засветились ли хлопчики в каких-нибудь занимательных «проектах». После этого они с Юрой убыли вслед за «эскортом», а мы со Степой приступили к праздному созерцанию окрестностей.

Вскоре мимо нас опять прокатился один из давешних внедорожников. Двигался он неспешно, словно на патрулировании.

Через некоторое время позвонил Ольшанский и сказал, чтобы мы подъехали к северному входу. Мы подъехали и приняли на борт Юру с Ольшанским, который не стал изгонять Степу с поста рулевого, а торопливо скомандовал:

— Степа, давай к южному входу.

Пока ехали к указанному входу, Ольшанский посвятил нас в суть развития процесса: оболтусы переболтали с дамами, теперь ходят по рынку и, судя по ряду признаков, ищут удобное местечко, чтобы перекусить. Дамы никому не интересны, эскорт в полном составе следует за оболтусами. Очень скоро оболтусы выйдут через южный вход, так что нам нужно побыстрее занять местечко где-то в первых рядах, дабы не пропустить начало спектакля. Мотивация для покупки билетов: если оболтусы так интересны Службе, для нас будет не лишним узнать, почему они ей так интересны.

— Насчет южного входа… Это интуиция? — осторожно уточнил я.

— Это прогноз, — поправил Ольшанский. — Когда объезжали, я заметил: там рядом уличная кафешка, удобное местечко, тихое, безлюдное, а кормят тем же, что и внутри. У парней на физиономиях написано, что они ищут укромный уголок, им явно не по душе большие пространства и многолюдство…

Близко к кафе подъехать не удалось — по обеим сторонам от входа, на некотором удалении, стояли уже ставшие для нас привычными внедорожники: очевидно, старший оперов выдал тот же прогноз, что и Ольшанский.

Мы встали на почтительном удалении и принялись ждать развития событий. Вскоре вышли наши оболтусы, сделали заказ и устроились за одним из столиков.

Через короткий промежуток времени к ним присоединился некий человек, появившийся из дверей рынка, и они принялись общаться. С нашего места стояния невооруженным глазом черты лица рассмотреть было проблематично, но человек показался мне знакомым.

— Ага! — воскликнул Ольшанский, рассматривая беседующих в бинокль. — Знакомые все лица!

— Разрешите взглянуть?

Ольшанский протянул мне бинокль, я посмотрел и опознал человека:

— Это мой следователь, Никита Сергеевич.

— Вот даже как… — глубокомысленно заметил Ольшанский, забирая у меня бинокль. — Интересная картинка вырисовывается…

— Какая картинка?

— Никита — доверенное лицо генерала Коврова. На кого попало он науськивать его не будет, для разного рода оболтусов есть масса рядовых исполнителей… Мм-да, очень интересная картинка…

— То есть это именно те, кого все это время ищет клан? — встрепенулся я.

— Ну, не знаю… — Ольшанский опять принялся рассматривать беседующих. — На мой взгляд, для такой роли хлопцы слишком уж мелковаты… Может, что-то знают, что-то видели, владеют какой-то информацией…

— А нам эта информация не приго…

— Тихо… — оборвал меня Ольшанский, весь подбираясь, как лев перед прыжком, и продолжая при этом сосредоточенно смотреть в бинокль — словно бы по мимике беседующих хотел уловить суть разговора. — Так… Похоже, чем-то они Никиту зацепили.

— Чем?

— Да бог его знает! Я по губам читать не умею, но зацепили крепко, он буквально в ahue! Думаю, сейчас их будут брать…

Отложив бинокль, Ольшанский простецки, словно бы предлагал сходить за хлебом, обратился к Степе:

— Ну что, изымем хлопчиков?

— Ну… давайте изымем, не вопрос, — с пионерской готовностью откликнулся Степа.

Степа с Ольшанским быстро обсудили ситуацию: по их разговору я понял, что техника исполнения такого трюка довольно проста, но для этого обязательно нужна вторая машина.

— Есть вторая машина, — Юра кивнул на припарковавшийся неподалеку уазик, из которого несколько минут назад вышли то ли какие-то бородатые крестьяне, то ли моджахеды, я особо не разобрал. — Крепкая, тяжелая, как раз что надо.

— Это не наша машина, — заметил я.