В мгновенье ока (сборник) Брэдбери Рэй
– Чего только люди не придумают!
– Нет, серьезно, куда запропастился старик Шлейгель? А этот прохиндей Смит?
– И в самом деле, куда подевались Шлейгель и Смит? – спросила Мисси через пару дней.
– Надо подумать. Историю с мороженым подстроил я сам. А вот обруч?.. Не ты ли подбросила его в самое неподходящее место, чтобы я споткнулся и угодил головой в стекло?
Мисси застыла. Он попал в точку.
– Так-так, – сказал Джошуа, – значит, настало время кое о чем потолковать. Пирушкам надо положить конец. Еще одна жертва – и сюда примчится полиция с сиренами.
– Верно, – согласилась Мисси. – Наши маневры рикошетом ударят по нам самим. Что же касается обруча… Перед сном ты всегда прогуливаешься по оранжерее. Но за каким чертом туда понесло Шлейгеля – в два часа ночи? Поделом этому болвану. Долго он будет преть под компостом?
– Пока я его не перетащу к замороженному.
– Силы небесные! Отныне никаких гостей.
– Будем коротать время наедине – ты да я, да еще… гм… люстра.
– Не дождешься! Я так запрятала стремянку – вовек не отыщешь.
– Проклятье! – не сдержался Джошуа.
В тот вечер, сидя у камина, он наполнил несколько рюмок самым лучшим портвейном из домашнего погреба. Стоило ему выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, как она бросила в свою собственную рюмку щепоть белого порошка.
– Какая гадость, – пробормотала она. – Банально до неприличия. Зато расследования не будет. На похоронах люди скажут: он в последнее время ужасно выглядел, краше в гроб кладут.
С этими словами она – для верности – добавила еще чуть-чуть смертоносного зелья. Тут вернулся Джошуа, опустился в кресло и взял со стола рюмку. Повертев ее перед глазами, он с ухмылкой перевел взгляд на жену:
– Шалишь!
– Ты о чем? – с невинным видом спросила она.
В камине уютно потрескивали поленья. На полке тикали часы.
– Не возражаешь, дорогуша, если мы поменяемся рюмочками?
– Уж не думаешь ли ты, что я подсыпала тебе яду, пока ты говорил по телефону?
– Тривиально. Избито. Но не исключено.
– Ох уж, бдительность-подозрительность. Ну, будь по-твоему. Меняемся.
На его лице отразилось удивление, однако рюмки перешли из рук в руки.
– Чтоб тебе пусто было, – буркнули они в один голос и даже рассмеялись.
Каждый с загадочной улыбкой опорожнил свою рюмку.
С видом беспредельного блаженства они поудобнее устроились в креслах, обратив к огню призрачно-бледные лица, и наслаждались ощущением тепла, которое разливалось по их тонким, если не сказать, паучьим жилам. Джошуа распрямил ноги и протянул пальцы к тлеющим углям.
– Ах, – выдохнул он. – Что может быть лучше доброго портвейна!
Мисси склонила седую головку, пожевала ярко накрашенные губы и начала клевать носом, то и дело исподволь поглядывая на мужа.
– Жалко горничную, – вдруг прошептала она.
– Да уж, – так же тихо отозвался он. – Горничную жалко.
Огонь разгорелся с новой силой, и Мисси, помолчав, добавила:
– Мистера Шлейгеля тоже жалко.
– Нет слов. – Он подремал. – Да и Смита, между прочим, тоже.
– И тебя, старичок, – после паузы медленно выговорила она, хитро сощурившись. – Как самочувствие?
– В сон клонит.
– Сильно?
– Угу. – Он остановил на ней взгляд совершенно ясных глаз. – А ты, дорогуша, сама-то как?
– Спать хочется, – ответила она, смежив веки. Тут оба встрепенулись. – К чему эти расспросы?
– В самом деле, – насторожился он. – К чему это?
– Видишь ли… – Она долго разглядывала носок черной туфельки, медленно отбивавшей ритм, – я полагаю, хотя до конца не уверена, что у тебя скоро откажут желудочно-кишечный тракт и центральная нервная система.
Он еще немного посидел с сонным видом, безмятежно поглядывая на огонь в камине и прислушиваясь к тиканью часов.
– Отравила? – дремотно произнес он, и тут неведомая сила подбросила его с кресла. – Что ты сказала? – Упавшая на пол рюмка разлетелась вдребезги.
Мисси подалась вперед, словно прорицательница.
– У меня хватило ума подсыпать яду в свою же порцию – я знала: ты захочешь поменяться рюмками, чтобы себя обезопасить. Вот и поменялись! – Она захихикала дребезжащим смешком.
Откинувшись на спинку кресла, он схватился обеими руками за лицо, словно боясь, как бы глаза не вылезли из орбит. Потом вдруг что-то вспомнил и разразился неудержимым взрывом хохота.
– В чем дело? – вскричала Мисси. – Что смешного?
– Да то, – задохнулся он, кривя рот в жуткой ухмылке и не сдерживая слез, – что я тоже подсыпал яду в свою собственную рюмку! Искал удобного случая, чтобы с тобой поменяться!
– Боже! – Улыбка исчезла с ее лица. – Что за нелепость? Почему мне это не пришло в голову?
– Да потому, что мы с тобой слишком умные! – Он снова откинулся назад, сдавленно хохотнув.
– Какой позор, какое непотребство, надо же так оплошать, о, как я себя ненавижу!
– Будет, будет, – проскрипел он. – Лучше вспомни, как ты ненавидишь меня.
– Всем истерзанным сердцем и душой. А ты?
– Прощенья тебе не дам и на смертном одре, женушка моя, божий одуванчик, старая вешалка. Не поминай лихом, – добавил он совсем слабо, откуда-то издалека.
– Если надеешься и от меня услышать «не поминай лихом», то ты просто рехнулся. – Ее голова бессильно свесилась набок, глаза уже не открывались, она едва ворочала языком. – А впрочем, чего уж там? Не поминай ли…
У нее вырвался последний вздох. Поленья в камине сгорели дотла, и одно лишь тиканье часов тревожило ночную тишину.
На следующий день их обнаружили в библиотеке. Оба покоились в креслах с самым благодушным видом.
– Двойное самоубийство, – решили все. – Их любовь была так сильна, что они просто не смогли уйти в вечность поодиночке.
– Смею надеяться, – произнес мистер Гаури, опираясь на костыли, – моя дражайшая половина, когда настанет срок, тоже разделит со мной эту чашу.
В мгновенье ока
Когда в мюзик-холле показывали фокусы, я заметил человека, точь-в-точь похожего на меня.
В воскресенье мы с женой пошли на вечернее представление. Лето выдалось на редкость погожим; публика таяла от жары и предвкушения чуда. Вокруг нас сидели благонравные пары, которые сначала от души веселились, а потом заволновались, увидев карикатуру на самих себя, увеличенную до невероятных масштабов.
На сцене распиливали пополам женщину.
Надо было видеть довольные ухмылки женатых мужчин.
Объявили следующий номер; ассистентка зашла в шкафчик и исчезла. Бородатый фокусник изображал слезы отчаяния. Но она, помахивая набеленной ручкой, возникла на карнизе балкона – бесконечно прекрасная, далекая, недоступная.
Надо было видеть кошачьи усмешки замужних дам!
– Взгляни на эти лица, – сказал я жене.
Теперь женщина парила в воздухе… богиня истинной любви, рожденная мужским воображением. Лишь бы только ее прелестные ножки не коснулись земли. Пусть остается на своем невидимом пьедестале. Смотрите все! И не рассказывайте мне, как это делается, слышите? Просто любуйтесь ее полетом и предавайтесь мечте.
А что представляет собой этот расторопный человечек, который жонглирует тарелками, шарами, звездами и факелами, крутит на локтях обручи и при этом удерживает на носу голубое перо? Да ничего особенного, отвечал я себе: чей-то муж, вечно в разъездах, интрижки, работа, обед всухомятку, репетиция, стимуляторы, снотворное, банковский счет, мелочная экономия.
Наверно, зрители шли на представление не для того, чтобы полностью отрешиться от мира, а для того, чтобы увидеть его в мало-мальски приемлемом обличье: более ярким, чистым, стремительным, точным – зрелище одновременно вдохновляющее и грустное.
Будто мы в жизни не видали, как исчезает женщина?
А там, на черном бархате помоста, как раз исчезали женщины – загадочные существа из пудры и розовых лепестков. Алебастровые статуэтки, фигурки из летних лилий и прохладных дождевых струй, переплавленных в мечту, – и эта мечта оборачивалась пустым зеркалом уже оттого, что фокусник жадно тянул к ней руки.
Из шкафчиков и комодов, из рыболовных сетей, вздрагивая, как тонкий фарфор, от выстрелов фокусника, исчезали женщины.
Это символично, подумал я. Почему фокусник наводит пистолет на хрупкую ассистентку? Не иначе как он тайный раб мужского подсознательного.
– Что-что? – спросила жена.
– А?
– Ты что-то бормотал.
– Извини. – Я раскрыл программку. – О! Следующим номером выступает мисс Миг! Самая ловкая в мире карманница!
– Ну уж, самая ловкая, – фыркнула жена.
Я скосил глаза, чтобы разобраться, шутит она или нет. В темноте мне показалось, что ее губы изогнулись в улыбке, смысл которой до меня так и не дошел.
Из оркестровой ямы доносилось жужжание, словно там потревожили пчелиный рой.
Открылся занавес.
На сцене, без громкого пения фанфар, без развевающейся мантии, без эффектного поклона, лишь со снисходительным кивком и едва заметно вздернутой левой бровью, возникла мисс Миг.
Когда она щелкнула пальцами, я подумал: сейчас на сцену выбегут дрессированные собачки.
– Мне нужны добровольцы. Мужчины!
– Сиди. – Жена дернула меня за рукав.
А я уже вскочил было с кресла.
По залу прокатилось волнение. Подобно молчаливой своре псов, зрители поднялись со своих мест и двинулись (или, если уж быть точным, бросились) к сцене, как только иллюзионистка поманила их пальцем, не знавшим маникюра.
Я сразу догадался, что именно она, мисс Миг, на протяжении всего вечера разыгрывала исчезновение.
Малобюджетный иллюзион, отметил я про себя, каждый артист работает в нескольких номерах. И эта особа ничем не лучше прочих.
– Что-что? – переспросила жена.
– Опять я бормотал?
Честно признаться, мисс Миг произвела на меня отталкивающее впечатление. Она выглядела так, будто успела сойти со сцены, переоделась за кулисами в мешковатый, неглаженый твидовый костюм с пятнами соуса и травы, растрепала прическу, кое-как намазала губы, уже собиралась покинуть театр через служебный подъезд – и тут ей крикнули: «Ваш выход!»
В таком виде она и предстала перед нами: простые уличные туфли, ненапудренный нос, руки мельтешат, а лицо равнодушное – просто отбывает номер, вот и все…
Но теперь она стояла как вкопанная и выжидала, засунув руки в мешковатые твидовые карманы и холодно поджав губы, а бессловесные волонтеры по-собачьи трусили к сцене.
Эту разношерстную свору она мгновенно подчинила себе и несколькими тычками выстроила в одну шеренгу.
Публика замерла в ожидании.
– Все свободны. Займите свои места!
Еще один щелчок неухоженных пальцев.
В полной растерянности, недоуменно переглядываясь, добровольцы потянулись к ступеням. Она позволила им одолеть ровно половину лестницы и, словно делая одолжение, спросила:
– Ничего не забыли?
Все как один резко обернулись.
– Это чье?
С кислой улыбкой, которая могла бы поспорить с самыми сухими винами, она лениво извлекла из кармана мужской бумажник. Из складок жакета достала еще один. Потом третий, четвертый, пятый… В общей сложности десять штук!
Она держала их между пальцами, как печенье для послушной собачонки.
Мужчины прищурились. Пробыв на сцене считаные минуты, к этим предметам они, конечно же, не имели никакого касательства. Фокусница ни перед кем не задерживалась. Это розыгрыш. Просто-напросто за выход на сцену можно получить новехонький бумажник – как сувенир!
Но на всякий случай волонтеры решили проверить сохранность своих вещей, и каждый из участников номера стал похож на изваяние, которое ищет невидимый глазу изъян в старом, наспех собранном каркасе. То один, то другой, раскрыв рот, сосредоточенно ощупывал пиджак и рылся в карманах брюк.
Все это время мисс Миг не обращала на своих добровольных помощников ни малейшего внимания. Она бесстрастно сортировала бумажники, словно ежедневную почту.
Именно в этот миг я и заметил того человека – он стоял на правом фланге, у края сцены. Я поднес к глазам бинокль. Пригляделся повнимательнее. Потом, для верности, еще раз.
– Надо же, – сказал я с напускной беспечностью. – Один из этих типов немного смахивает на меня.
– Который? – заинтересовалась жена.
Я протянул ей бинокль, по-прежнему изображая равнодушие:
– Крайний справа.
– Скажешь тоже, смахивает. Да это вылитый ты! – заключила жена.
– Ну, можно и так сказать, – скромно согласился я.
Выглядел этот парень хоть куда. Но, по-видимому, неприлично вот так любоваться собой и выносить благосклонные суждения. Отчего-то у меня по спине пробежал холодок. Забрав у жены бинокль, я закивал, все более изумляясь такому сходству:
– Короткая стрижка. Очки в роговой оправе. Здоровый цвет лица. Голубые глаза…
– Прямо брат-близнец! – воскликнула жена.
Это отнюдь не звучало преувеличением. Но до чего же неуютно было сидеть в зале и одновременно видеть себя на сцене.
– Нет-нет, не может быть, – повторял я шепотом.
Однако то, что не укладывалось в голове, было открыто взгляду. Каково население земного шара? Два миллиарда? Примерно так. Но даже снежинки и те всегда разные – двух одинаковых не найдешь! А тут, прямо передо мной, как вызов моему «я» и моему спокойствию, стоял слепок с той же самой модели, идеальный двойник.
Что мне было делать – верить или не верить, гордиться, бежать куда подальше? Ведь я узрел рассеянность Всевышнего.
– Нет, не припоминаю, – молвил Всевышний, – чтобы я уже создавал такое прежде.
В благоговейном трансе и душевном волнении я подумал: а ведь Всевышний ошибается.
На память пришли обрывки из читанных когда-то книжек по психологии.
Наследственность. Окружающая среда.
– Смит! Джоунз! Хелстром!
Это мисс Миг проводила перекличку, как сержант перед строем, и возвращала похищенное.
Телесная оболочка достается нам от всех предшествующих поколений, подумал я. Это наследственность.
Но в то же время телесная оболочка – это окружающая среда, верно?
– Уинтерс!
На то она и окружающая среда, чтобы каждого из нас окружать. Тело и в самом деле окружает – тут тебе и озера, и башни из кости, и тучные закрома, и непаханые просторы души, разве не так? Неужели эта видимость, что мелькает в окнах-зеркалах – лицо у одного безмятежное, как снегопад, у другого бездонное, как горная пропасть, руки – два лебединых крыла или же пара воробьиных крылышек, ступни – у кого наковальни, у кого мотыльки, туловище – как мешок с мукой или как лесной папоротник, – неужели все это, ежедневно наблюдаемое, не оставляет отпечатка в голове, не создает образ, не формирует ум и дух, словно податливую глину? Отчего же нет? Именно так оно и происходит!
– Бидвелл! Роджерс!
А что там поделывал незнакомец, угодивший в такую же, как у меня, телесную среду?
Мне захотелось вскочить с места и прокричать, как водилось в старину: «Что на часах?»
И чтобы он, словно городской глашатай, как две капли воды похожий на меня, прошествовал мимо и торжественно объявил: «На часах ровно девять, в городе все спокойно…»
Но вот вопрос: спокойно ли ему?
Вопрос: что скрывается за этими очками в роговой оправе – близорукие глаза или близорукая душа?
Вопрос: едва наметившаяся полнота – не означает ли она, что и мозги заплывают жирком?
Короче говоря, может ли так быть, что его душа стремится на север, а моя – на юг? Если нас облекает одинаковая плоть, может ли так быть, что у одного ум горяч, как лето, а у другого холоден, как зима?
– Ну и ну, – сказал я почти в полный голос – Что, если мы и вправду двойники?
Сзади на меня зашикали.
Мне стало трудно глотать.
Что, если он много курит, чутко спит, за обедом переедает, проявляет симптомы маниакально-депрессивного психоза, излишне говорлив, непоследователен в мыслях, склонен к эротическим фантазиям…
Человек с таким телосложением, с таким лицом просто не может быть иным. У нас, надо полагать, даже имена похожи.
Имена!
– …л…бл…ер…
Мисс Миг выкликнула его имя!
Но я не расслышал. Кто-то из зрителей в этот момент закашлялся.
Оставалось надеяться, что она повторит. Но нет, мой близнец уже выступил вперед. Проклятье! Споткнулся! В зале раздались смешки.
Я поспешил навести на него бинокль.
Теперь мой близнец стоял в самом центре сцены и мял в руках вернувшийся к нему бумажник.
– Выпрямись, – зашептал я. – Не сутулься.
– Ш-ш-ш, – рассердилась жена.
Я исподволь расправил плечи.
Даже не верится, что у меня такой импозантный вид, думал я, поправляя очки. Неужели у меня столь тонко очерченный – поистине аристократический – нос? И такая же гладкая, чистая кожа, и такой же твердый подбородок?
От этих мыслей меня бросило в краску.
Но в конце-то концов, если жена подтвердила, что это вылитый я, какие могут быть сомнения? Тем более что на его лице заметна печать интеллекта.
– Дай сюда бинокль. – Это жена ткнула меня локтем в бок.
Я уступил с крайней неохотой.
Она подкрутила линзы и, наведя бинокль на сцену, стала внимательно следить за действиями – нет, не моего двойника, а самой мисс Миг, которая теперь напропалую льстила тем, кто попадался ей под руку, заговаривала им зубы и шарила по карманам. Моя жена то и дело злорадно фыркала и прыскала со смеху.
Что и говорить, мисс Миг могла соперничать с богом Шивой35.
У нее было не две руки, а по меньшей мере девять. Пока она с равнодушным видом перемещалась вдоль шеренги, эти руки, как вольные птицы, летали, шуршали, хлопали, парили, скользили, кружили, трепетали – прикасаясь к жертвам без единого касания.
Что у нас в этом кармане? А в этом? А здесь?
Она теребила жилеты, пробегала по лацканам, трясла брюки – в карманах звенела мелочь. Едва уловимо, но как-то мстительно задерживала палец в нужной точке, будто подбивала итог на кассовом аппарате. Чисто по-мужски и в то же время с невероятной легкостью расстегивала пиджачные пуговицы, возвращала бумажник кому-то одному и тут же похищала у другого. Хватала добычу, на время оставляла у себя, разживалась новой да еще успевала извлечь банкноты и пересчитать их за спиной у владельца, а потом доверительно брала его за руку и снимала часы.
В ее сети угодил даже доктор!
– У вас термометр с собой? – спросила она.
– А как же!
Он порылся в карманах и явно забеспокоился. Еще раз обшарил карманы. Зрители громогласно помогали ему советами. Оглянувшись, он увидел… что у мисс Миг изо рта торчит его градусник, похожий на незажженную сигарету. Вытащив его из-за щеки, она посмотрела на шкалу.
– Температура! – воскликнула она. – Тридцать девять! – И, закатив глаза, изобразила озноб.
Зал взревел от восторга. Между тем она снова подбиралась к своим жертвам, заигрывала, дергала их за рукава, ерошила волосы и спрашивала:
– Почему без галстука?
Бедняга хватался руками за ворот – но поздно.
Тогда она неизвестно откуда выхватывала галстук и бросала его хозяину.
Словно магнитом, она незримо притягивала к себе талисманы, медальоны, римские монеты, корешки билетов, носовые платки, булавки для галстуков, а зрители входили в раж и содрогались от хохота, глядя, как подопытные кролики лишаются последней защиты и предметов гордости.
Стоило кому-то из них прикрыть рукой задний карман – она обшаривала жилет. Стоило прижать к груди жилет – она потрошила брючные карманы. Небрежная и скучающая, жесткая и неуловимая, она умудрялась внушить очередному волонтеру, что все его вещи при нем, а сама в мгновенье ока с легким презрением извлекала принадлежащий ему предмет из своих необъятных твидовых одежд.
– Это еще что? – Она подносила к глазам письмо. – «Милая Элен, прошлой ночью, когда мы с тобой…»
Багровый от стыда, автор письма бросался к мисс Миг, отбирал заветный листок и прятал его поглубже в карман. Не проходило и минуты, как письмо снова оказывалось у нее в руках, и все начиналось сначала: «Милая Элен, прошлой ночью…»
Страсти разгорелись не на шутку. Одна женщина. Десяток мужчин.
Подарив одному поцелуй, она сняла у него ремень.
У другого – подтяжки.
Женщины-зрительницы стонали от хохота.
Их спутники, неприятно пораженные, волей-неволей присоединялись.
Какой же отъявленной стервой показала себя мисс Миг! Она прилюдно высекла, как мальчишек, этих ухмыляющихся, самоуверенных типов, обвела их, словно дикарей, вокруг пальца, поймала в бронтозавровые складки твида, расставила по местам, как болванки, и при этом успела назвать каждого милым, обаятельным, а то и настоящим красавцем.
Вот оно, сказал я себе, воплощенное безумие! Жены заходились презрительным смехом, ловя ртом воздух, впадали в истерику оттого, что у них на глазах вероломство превратилось во всеобщее увеселение. Мужья, будто застигнутые необъявленной войной, пытались сопротивляться, но не успели и глазом моргнуть, как потерпели сокрушительное поражение. Каждый из моих соседей сидел с обреченным видом, словно страшился удара ножом в горло, боялся чихнуть, чтобы его голова не скатилась в проход…
«Скорее! – подумал я. – Нужно что-то делать!»
– Эй, ты, на сцене, да-да, ты, мой двойник, увернись! Спасайся!
А ведь она нацелилась прямо на него!
– Не поддавайся! – твердил я своему близнецу. – Просчитывай на шаг вперед! Присядь, уклонись. Отскочи в сторону. Не смотри, куда она хочет. Смотри, куда она не хочет! Ну же! Не зевай!
Сейчас даже не помню, прокричал ли я эти слова во весь голос или процедил сквозь зубы, но только все мужчины в зале обомлели, когда мисс Миг схватила моего близнеца за руку.
«Будь начеку», – шептал я.
Поздно. Он лишился часов. Но сам еще этого не знал. «У тебя увели часы!» – молча кричал я и сокрушался: он потеряет счет времени!
Мисс Миг отряхнула лацкан его пиджака. Шаг назад! – предостерег я себя.
Поздно. Его авторучка, стоившая не один десяток долларов, исчезла. А он и не догадывался. Она щелкнула его по носу. Он – идиот! – осклабился. Следом за авторучкой уплыл бумажник. Нечего тереть нос, разиня, пиджак придержи!
– Плечики чем подбиты? – Она ущипнула его за плечо.
Он скосил глаза на правый рукав. «Нет!» – беззвучно закричал я, потому что в этот миг иллюзионистка залезла в левый карман его пиджака и вытащила письма. Она поцеловала его в лоб, оставив ярко-красный отпечаток, и отступила назад, прихватив с собой все, что оставалось у него в карманах: пригоршню мелочи, какой-то документ и коробочку шоколадных пастилок, которые она с жадностью отправила в рот. «У тебя мозгов – что у быка! – вопил я, не разжимая губ. – Где у тебя глаза?! Следи за ее движениями!»
Она повернула его спиной к залу, измерила, как заправский портной, расстояние между лопатками, а потом спросила:
– Знакомая вещица? – И вернула ему галстук.
Моя жена чуть не лопнула со смеху. Она так и не отдала мне бинокль – следила за каждым жестом, за каждой недоуменной гримасой, пока у бедняги изымали его личные вещи. Ее губы скривились в торжествующей усмешке.
«Да что же это такое! – орал я среди общего неистовства. – Уходи со сцены!» На самом деле я не издал ни звука и терзался от невозможности завопить что есть мочи. Да уходи же, если у тебя осталась хоть капля гордости!
Высокие темные своды сотрясались от людского хохота, как от извержения вулкана. Этот мрачный грот, казалось, осветился каким-то нездоровым жаром, странным отблеском. Мой двойник жаждал вырваться, подобно собаке Павлова, которая за долгий срок перестала воспринимать звонки и не получала ни еды, ни ласки. В его взгляде сквозила обреченность безумца.