В мгновенье ока (сборник) Брэдбери Рэй

Баг

Оглядываясь назад, не могу припомнить, чтобы Баг хоть когда-нибудь не танцевал. Прозвище Баг – это, естественно, сокращение от «джиттербаг»; в конце тридцатых годов, когда мы, ученики выпускного класса, стояли на пороге необъятного мира и задумывались над жизненным выбором, которого не было, все сходили с ума от этого танца. Зато я очень хорошо помню, как Баг (на самом деле его звали Берт Багли – от прозвища Баг ему, как ни крути, было никуда не деться) под заключительные аккорды джаз-банда, игравшего на церемонии вручения аттестатов, вдруг выскочил вперед, прямо к сцене, и пустился в пляс с воображаемой партнершей. Зал взорвался. От криков и оваций можно было оглохнуть. Дирижер, вдохновленный самозабвенным мальчишеским порывом, дал знак музыкантам повторить последний куплет, и Баг тоже повторил свой танец; мы не жалели ладоней. Потом оркестр заиграл «Спасибо за память», и все стали подпевать, обливаясь слезами. Прошло много лет, но та картина не изгладилась из памяти: Баг с закрытыми глазами танцует возле сцены, вращая невидимую подругу на расстоянии вытянутой руки; ноги, словно по собственной воле, выписывают умопомрачительные фигуры – танец сердца, не знающий границ. Когда музыка смолкла, никто, включая джазистов, не хотел расходиться. Мы погрузились в мир, сотворенный одним из нас, и как могли оттягивали вступление в тот, другой мир, который ждал за порогом школы.

Примерно год спустя Баг окликнул меня на улице, притормозив свой спортивный автомобиль с откинутым верхом, и говорит: давай, мол, заедем ко мне домой, съедим по хот-догу с кока-колой; я прыгнул к нему в машину, и мы понеслись, задыхаясь от ветра; по пути Баг не умолкал, хотя ему приходилось кричать во все горло, – трепался о жизни, о наступивших временах, но главное – о сюрпризах, которые ждут у него в гостиной – черт побери, в гостиной! – а также в столовой, в кухне и в спальне.

Что же он хотел мне показать?

Призы. Большие и малые, золотые, серебряные и бронзовые кубки, на которых было выгравировано его имя. Награды за победу в танцевальных конкурсах. Вы не поверите, но они громоздились повсюду: и у кровати, и возле кухонной раковины, и в ванной, а уж о гостиной и говорить нечего – там они, как стая саранчи, заняли все открытые поверхности. Трофеи стояли на каминной полке, в книжном шкафу, где уже не осталось места для книг, и даже на полу – между ними приходилось лавировать, но все равно несколько штук я нечаянно сбил. Баг сказал, в общей сложности их набралось – тут он запрокинул голову и что-то подсчитал в уме – примерно триста двадцать; то есть в течение минувшего года он срывал награду едва ли не каждый вечер.

– Неужели, – ахнул я, – это все после выпускного?

– Вот такой я молодец! – развеселился Баг.

– Тебе впору магазин открывать! Признавайся, кто твоя партнерша?

– Не партнерша, а партнерши, – поправил Баг. – Три сотни девушек, плюс-минус десять, за триста вечеров.

– Интересно, где ты откопал триста способных и тренированных девушек, с которыми можно рассчитывать на победу?

– Почему обязательно способных и тренированных? – переспросил Баг, обводя взглядом свою коллекцию. – Это обыкновенные милые девушки, которые вечерами любят потанцевать. Но когда мы выходим на паркет, публика расступается. Все замирают и смотрят на нас, как на небожителей, а мы и рады, что никто не толкается.

Он разрумянился, покачал головой и ненадолго умолк.

– Ты извини. Что-то на меня накатило.

Но он не бахвалился, это было ясно. Говорил как есть.

– А хочешь, расскажу, с чего все началось? – предложил Баг, когда передо мной появилось обещанное угощение – хот-дог и кока-кола.

– Не трудись, я и так знаю.

– Откуда тебе знать? – удивился Баг.

– Все началось в Лос-Анджелесе, с торжественного вручения школьных аттестатов. Кажется, оркестр играл «Спасибо за память», а перед этим…

– «Выкатывай бочку»…

– Вот-вот, «Бочку» – ты выскочил вперед и начал…

– А я и не прекращал, – перебил Баг и, закрыв глаза, с головой окунулся в те времена. – Я просто-напросто, – повторил он, – не прекращал.

– Теперь у тебя все пойдет как по маслу, – сказал я.

Если ничего не случится.

А случилась – ни больше ни меньше – война.

Помню, в выпускном классе я по наивности составил список своих лучших друзей, в который вошло сто шестьдесят пять человек. Представляете? Сто шестьдесят пять – и все как один лучшие друзья! Хорошо еще, хватило ума никому не показывать этот листок. Меня бы засмеяли.

Так вот, началась война, которая унесла жизни двадцати, если не больше, ребят, которые числились в моем списке, а остальные куда-то пропали: кто залег на дно, кто уехал на восток, кто обосновался в Малибу или в Форт-Лодердейле. Баг тоже входил в тот список, но оказалось, что я как следует узнал его только полжизни спустя. К тому времени я оброс приятелями и женщинами, с которыми можно было скоротать время, и как-то раз, прогуливаясь воскресным вечером по Голливудскому бульвару, услышал чей-то голос:

– А не съесть ли нам по хот-догу и не запить ли кока-колой?

Баг, понял я, еще не оглянувшись. И точно: он стоял на Аллее звезд48, попирая ногами Мэри Пикфорд49, между Рикардо Кортесом50 и Джимми Стюартом51. У него поубавилось волос, зато прибавилось жирку, но это был все тот же Баг; я несказанно обрадовался и, наверно, чересчур бурно проявил свои чувства, потому что он смутился от таких излияний. Тут я заметил, что его костюм знавал лучшие времена, да и рубашка изрядно пообтрепалась, но зато он был при галстуке. Баг стряхнул с плеча мою руку, и мы направились в закусочную, где стоя съели по сосиске, запивая кока-колой.

– Ты, помнится, хотел стать великим писателем? – спросил он.

– Работаю в этом направлении, – ответил я.

– У тебя получится. – Баг улыбнулся без тени иронии. – Ты всегда в своем деле был королем.

– Ты в своем – тоже.

Эти слова, похоже, его немного уязвили, потому что он на миг перестал жевать и сделал глоток кока-колы.

– Так точно, сэр, – отчеканил Баг. – Я тоже был королем.

– Надо же, – сказал я, – до сих пор помню твои трофеи. Настоящий музей! Скажи, где…

Не дав мне договорить, он ответил:

– Кое-что заложил. Кое-что оставил бывшей жене. Большую часть отдал в благотворительный фонд.

– Как жалко! – сказал я, ничуть не покривив душой.

Баг посмотрел на меня в упор:

– Тебе-то о чем жалеть?

– Сам не знаю, – сказал я. – Понимаешь, мне казалось, ты с ними сросся. Не стану врать, будто я все эти годы только о тебе и думал, но уж когда вспоминал, перед глазами всякий раз возникали эти чаши и кубки – целый лес, ступить негде было: в гостиной, в кухне, чуть ли не в гараже!

– Надо же, – заметил Баг, – какая память.

Мы допили кока-колу; больше нас ничто не связывало. Хотя Баг заметно прибавил в весе, я не удержался.

– Скажи, когда ты… – начал я, но не знал, как закончить.

– Когда я – что?

– Когда ты, – я с трудом подбирал слова, – в последний раз танцевал?

– Давно.

– Ну, сколько лет назад?

– Лет десять – пятнадцать. Может, двадцать. Пожалуй, двадцать. Я это дело бросил.

– В жизни не поверю. Чтобы Баг – да не танцевал? Ерунда какая-то.

– Честно. Даже выходные туфли отнес в благотворительный магазин. А в носках у нас пока не танцуют.

– Еще как танцуют! Даже босиком!

Баг невольно рассмеялся.

– Ну ты и настырный! Ладно, спасибо за компанию. – Он начал пробираться к дверям. – Счастливо, гений…

– Погоди. – Я вышел следом за ним на солнечный свет и поглядел сначала налево, потом направо, как будто собирался переходить через дорогу. – Знаешь, чего я никогда не видел, но сгорал от любопытства? Ты похвалялся, что вывел на паркет три сотни самых заурядных дамочек – и каждая в считаные минуты превратилась в Джинджер Роджерс52. Но мне что-то не верится, ведь я в последний раз видел твой танец в тридцать восьмом.

– Что значит «не верится»? – возмутился Баг. – Я же тебе показывал кубки с гравировкой!

– Почем я знаю, откуда они взялись, – не отступался я, глядя на его мятый костюм и потрепанные манжеты. – Кто угодно может накупить себе трофеев и отнести в граверную мастерскую.

– Разве я на такое способен? – вскричал Баг.

– А разве нет?

Баг рванулся на мостовую, потом ко мне, потом опять на мостовую и опять ко мне: он не мог решить, что ему делать – то ли убежать, то ли пустить в ход кулаки, то ли устроить скандал.

– Ты в своем уме? – вскипел он. – Думай что говоришь!

– Сам не знаю, что на меня нашло, – примирительно сказал я. – Понимаешь, может, нам больше не суждено встретиться, и я не получу ответа, да и ты ничего не докажешь. Столько лет прошло, а мне до смерти охота посмотреть, как это у тебя получается. Баг, я должен увидеть твой танец.

– Вот еще, – сказал Баг. – Я уж забыл, как это делается.

– Ладно врать-то! Допустим, голова забыла, но и только. Держу пари, ты хоть сейчас можешь заявиться в отель «Амбассадор» – там по сей день устраивают чаепития с танцами – и показать класс. Стоит тебе выйти на паркет, все отойдут в сторонку – помнишь, ты сам рассказывал – и будут глазеть только на тебя и твою партнершу, как тридцать лет назад.

– Исключено. – Баг попятился, но тут же сделал шаг по направлению ко мне. – Сказал «нет» – значит, «нет».

– Пригласи незнакомую женщину, первую, какая попадется на глаза, выведи ее в центр площадки, обними, закрути, как на льду, словом, увлеки в рай.

– Если ты пишешь, как говоришь, не завидую твоим читателям, – съязвил Баг.

– Ты всем утрешь нос. Спорим на что угодно.

– Спорить – не в моих правилах.

– Ладно, тогда спорим на что угодно: у тебя ничего не выйдет. Бьюсь об заклад: ты больше ни на что не способен.

– Эй, ты, полегче! – сказал Баг.

– А что такого? Ты теперь никуда не годен, твое время ушло. Держу пари. Спорим?

Баг залился краской; во взгляде мелькнула какая-то искра:

– Сколько ставишь?

– Да хоть пятьдесят баксов!

– У меня…

– Ладно, согласен на тридцать. На двадцать! Двадцаткой можешь рискнуть?

– А кто говорит, что я собираюсь рисковать?

– Я говорю. Значит, двадцать. По рукам?

– Бросаешь деньги на ветер.

– Ничего подобного, я на сто процентов буду в выигрыше, потому что тебе нынче только на ярмарках плясать – и то, если повезет.

– Покажи деньги! – не выдержал Баг.

– Смотри, мне не жалко!

– Где твоя машина?

– Я без машины. Так и не научился водить. А твоя где?

– Продал! Вот незадача, оба без колес. Как добираться будем?

Добрались мы без особого труда. Я схватил такси, сам расплатился, не слушая возражений Бага, и потащил его через вестибюль отеля прямиком в танцевальный зал. В тот день выдалась чудная погода, настолько ясная и теплая, что в помещении остались сидеть главным образом пожилые супружеские пары; среди них затесалось несколько молодых людей с девушками и горстка студенческого вида юнцов, которые, видимо, забрели туда случайно и не могли взять в толк, что делать под эту старомодную музыку из другой эпохи. Мы заняли единственный свободный столик; когда Баг в очередной раз вознамерился меня отговорить, я сунул ему в рот соломинку и насильно всучил «Маргариту»53.

– С чего тебе приспичило? – буркнул он.

– Дело в том, что ты был в числе моих ста шестидесяти пяти лучших друзей! – признался я.

– Мы с тобой никогда не дружили, – возразил Баг.

– Это не поздно исправить. О, «Серенада лунного света»! Я от нее просто млею, хотя сам не танцую, мне медведь на ухо наступил. Вперед, Баг!

Раскачиваясь, он поднялся со стула.

– Положил на кого-нибудь глаз? – спросил я. – Разобьешь супружескую парочку? Или выберешь одинокую скромницу? Видишь женскую компанию вот за тем столиком? Спорим, у тебя кишка тонка пригласить одну из таких крошек и преподать ей урок?

Тут Баг не выдержал. Облив меня холодным презрением, он направился туда, где мелькали нарядные платья и элегантные костюмы, а сам оглядывался по сторонам и в конце концов выхватил взглядом худощавую, неопределенного возраста женщину с землистым, болезненным лицом, которая сидела одна, сцепив руки и отгородившись от мира широкополой шляпкой, словно кого-то ждала, но без всякой надежды.

Да хоть бы и эту, мысленно сказал я.

Тут Баг вопросительно посмотрел в мою сторону. Я кивнул. Еще мгновенье – и он, вежливо склонив голову, завязал разговор. Судя по всему, дама ответила, что не танцует, потому что не умеет и не испытывает ни малейшего желания. Ну, я вас очень прошу, настаивал он. Ах нет, ни за что, отказывалась она. Баг повернулся ко мне лицом и со значением подмигнул – он уже держал ее за руку. Потом, даже не глядя на свою избранницу, он поднял ее со стула, придерживая под локоток, и одним скользящим движением вывел на середину танцевальной площадки.

Что можно сказать, как описать это словами? Во время нашей давнишней встречи Баг действительно не хвастался; он говорил правду. Стоило ему обнять партнершу, как она сделалась невесомой. После первого круга шагов, обводок и вращений она почти не касалась ногами пола; создавалось впечатление, что ему приходится ее придерживать, чтобы она не улетела, как легкая паутинка, как диковинная птичка-колибри, которую держишь на ладони, ощущая лишь биение крошечного сердечка; она отступала, кружилась и снова возвращалась, а Баг скользил в непрерывном движении, соблазнял и отвергал. Куда делись его пятьдесят лет? Ему было восемнадцать, и все, что – как ему казалось – утратила память, теперь вспомнило тело, которое освободилось от земного притяжения. Он нес себя в танце точно так же, как нес свою партнершу, с беззаботным изяществом обольстителя, который не сомневается в успехе вечера и последующей ночи.

События развивались по описанному им сценарию. Через минуту, самое большее через полторы, танцевальная площадка опустела. Баг с незнакомой дамой вихрем пролетел по кругу, а остальные пары расступились и замерли в неподвижности. Дирижер чуть не забыл о своих обязанностях; музыканты тоже впали в транс и подались вперед, чтобы лучше видеть, как Баг и его новоиспеченная возлюбленная кружатся и парят в воздухе, не касаясь ногами паркета.

Когда отзвучали последние аккорды «Серенады», настал миг полной тишины, который сменился бурей аплодисментов. Баг сделал вид, что овация целиком и полностью посвящена его даме; он поддержал ее во время реверанса и проводил на место. Она опустилась на стул с закрытыми глазами, не смея поверить в то, что произошло. Между тем Баг опять был на виду: он успел пригласить одну из замужних дам, сидевших за соседним столиком. На этот раз никто и не подумал выйти в центр зала. Баг с закрытыми глазами кружил в танце чужую жену.

Поднявшись из-за стола, я положил на видное место двадцать долларов. Как-никак, Баг выиграл пари, верно?

Зачем мне понадобилась вся эта затея? Ну, скажем, чтобы не оставлять его танцующим в одиночку перед сценой школьного актового зала.

У выхода я оглянулся. Баг заметил меня и помахал; у него предательски блестели глаза – как, впрочем, и у меня. Рядом со мной кто-то прошептал:

– Вы только поглядите, что он вытворяет!

С ума сойти, подумал я, он способен танцевать всю ночь.

Что до меня, я был способен только шагать.

И зашагал, выйдя на улицу, и шагал до тех пор, пока мне снова не исполнилось пятьдесят, пока не закатилось солнце, пока старый Лос-Анджелес не погрузился в густой июньский туман.

Перед сном я с сожалением вспомнил, что Баг, открыв глаза поутру, не найдет у кровати частокола почетных трофеев.

Пусть он хотя бы повернется на другой бок и найдет одну-единственную, но милую и симпатичную награду – милую женскую головку на своей подушке.

И снова легато

Едва усевшись в кресло посреди сада, Фентрисс замер и прислушался. Он так и не поднес к губам высокий стакан, не поддержал беседу со своим приятелем Блэком, не взглянул в сторону дома и даже не заметил, как хорош был ясный осенний денек, ибо в воздухе, прямо у них над головами, царила истинная феерия звуков.

– Просто не верится! – сказал он. – Ты слышишь?

– Кого? Птичек? – переспросил Блэк, который, напротив, воздал должное содержимому стакана, порадовался осеннему теплу, с удовольствием рассмотрел внушительный особняк и пропустил мимо ушей пение птиц.

– Вот это да! Ты только послушай! – воскликнул Фентрисс.

Блэк прислушался.

– Очень мило.

– Прочисть уши!

Блэк без особой охоты изобразил прочистку ушей.

– Доволен?

– Не валяй дурака, черт тебя побери! Я серьезно: вслушайся! Они выводят мелодию!

– Обыкновенный птичий щебет.

– Ничего подобного. Птицы, как правило, соединяют обрывки, нот пять-шесть, от силы восемь. Пересмешники способны выдавать разные коленца, но не целые мелодии. Тут у нас – не простые птицы. А теперь замолчи и слушай!

Оба сидели как зачарованные. Лицо Блэка смягчилось.

– Будь я проклят, – вымолвил он наконец. – Действительно, поют как по нотам. – Он подался вперед и внимательно прислушался.

– Да, – бормотал Фентрисс, прикрыв глаза и покачивая головой в такт мелодии, которая, подобно благодатному дождю, струилась с ветвей, раскинувшихся прямо над головой. – Надо же, подумать только…

Блэк поднялся с места – видимо, собрался подойти к стволу дерева и взглянуть вверх, но Фентрисс остановил его яростным шепотом:

– Ты все испортишь. Сядь и замри. Где мой карандаш? Вот.

Покосившись, он нашел карандаш и блокнот, потом закрыл глаза и не глядя принялся что-то строчить.

А птицы пели.

– Ты и в самом деле записываешь их пение? – спросил Блэк.

– Разве не ясно? Тише ты.

То открывая, то вновь закрывая глаза, Фентрисс чертил нотный стан и заполнял его нотами.

– Да ты, оказывается, силен в нотной грамоте, – поразился Блэк.

– В детстве играл на скрипке, пока отец ее не разбил. Дальше, дальше! Вот оно, вот! Да! Только не так быстро, – шептал он. – Подождите, я не успеваю.

И, словно вняв его мольбе, птицы замедлили темп, сменив bravado на piano.

Легкий ветер зашуршал листвой, и, как по мановению невидимой дирижерской палочки, пение стихло.

У Фентрисса на лбу выступила испарина, он положил на стол карандаш и без сил откинулся на спинку кресла.

– Разрази меня гром! – Блэк отпил изрядный глоток. – Что ты такое делал?

– Записывал песню. – Фентрисс смотрел на разбросанные по бумаге ноты. – Точнее, поэзию в музыке.

– Дай взглянуть!

– Подожди. – Ветви слегка дрогнули, но пение не возобновилось. – Я хочу убедиться, что продолжения не последует.

Тишина.

Блэк завладел страницами и скользнул глазами по нотам.

– Святые угодники! – Его изумлению не было предела. – Как по заказу!

Он поднял глаза на густую крону дерева, откуда больше не слышалось ни рулад, ни трепета крыльев.

– Что же это за птицы?

– Птицы вечности, маленькие весталки Непорочного Зачатия Музыки. Они вынашивают новую жизнь: имя ей – песня.

– Ну, ты и загнул!

– Слушай дальше! Эту новую жизнь мог принести воздух, или колос, который они склевали на рассвете, или неведомый каприз природы, или осенний день, да хоть сам Творец! И теперь она – моя, целиком и полностью! Дивная мелодия.

– Дивная-то дивная, – согласился Блэк, – только такого не бывает.

– Когда происходит чудо, не подвергай его сомнению. Боже праведный, может, эти прелестные создания напевали свои неподражаемые мотивы уже долгие месяцы или даже годы, но не были услышаны. Сегодня кто-то впервые обратил на них внимание. И это был я! Как мне распорядиться этим подарком судьбы?

– Ты действительно хочешь?..

– Я целый год сижу без дела. Перестал заниматься компьютерами, рано ушел на пенсию; мне всего сорок девять, а я с каждым днем все больше склоняюсь к тому, чтобы начать плести макраме и дарить поделки знакомым – пусть слегка подпортят себе интерьеры. Итак, дружище: макраме или Моцарт?

– Уж не ты ли у нас Моцарт?

– Скажем так: его внебрачный сын.

– Ты бредишь! – вскричал Блэк. Его лицо обратилось вверх, пушечным жерлом нацеливаясь на птичий хор. – Дерево, птицы – это, считай, тест Роршаха! В этой какофонии ты подсознательно хочешь услышать последовательность нот. Однако здесь нет ни различимой мелодии, ни определенного ритма. Ты и меня сбил с толку, но теперь я понимаю: в тебе с детства засело тайное желание сочинять музыку, вот ты и навострил уши, когда в саду защебетали эти безмозглые птицы. Да положи ты наконец карандаш!

– Сам ты бредишь! – рассмеялся Фентрисс. – Двенадцать лет безделья и ленивого отупения не прошли даром! Тебе просто завидно, что я нашел дело по душе и собираюсь им заняться. Слушать и сочинять, сочинять и слушать. Будь добр, сядь на место, ты нарушаешь акустику.

– Так и быть, я сяду, – выпалил Блэк – Но… – Он зажал уши ладонями.

– Вольному воля, – промолвил Фентрисс. – Хочешь отгородиться от сказочной реальности – отгораживайся, сколько душе угодно, а я пока исправлю пару нот и закончу это новорожденное творение.

Подняв глаза к ветвям дерева, он прошептал:

– Не так быстро.

Крона зашелестела и утихла.

– Совсем рехнулся, – пробормотал Блэк.

Прошел час, а может, два или три; стараясь не шуметь, а затем, видимо, передумав, Блэк вошел в библиотеку и прокричал:

– Чем ты тут занимаешься?

Не поднимая головы, исступленно водя рукой по бумаге, Фентрисс ответил:

– Заканчиваю симфонию.

– Ту, что начал в саду?

– Ее начали птицы. Птицы!

– Хорошо, пусть будут птицы. – Блэк с опаской подступил ближе, чтобы рассмотреть плоды безумия. – Как тебе удалось в этом разобраться?

– Пернатые сделали большую часть работы. Я лишь добавил вариации.

– Орнитологи тебя поднимут на смех за такую самонадеянность. Тебе раньше доводилось писать музыку?

– Нет. – Пальцы Фентрисса описывали дуги, карандаш царапал бумагу. – До сегодняшнего дня не доводилось.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это плагиат?

– Заимствование, Блэк, всего лишь заимствование. Если сам Берлиоз54 не погнушался заимствовать утреннюю песенку юной молочницы, что уж тут говорить! Если Дворжак55, услышав, как южанин бренчит на банджо «Возвращение домой», позаимствовал даже банджо, чтобы обогатить свои симфонии «Из Нового Света», то почему же я не могу забросить невод и поймать мелодию? Вот! Finite. Готово. Придумай-ка название, дружище!

– Я? Да у меня фантазии не хватит.

– Может, «Соловей»?

– Уже было у Стравинского56.

– «Птицы»?

– Уже было у Хичкока57.

– Вот черт! А если так: «Всего лишь Джон Кейдж: клетка в золоченой птице»58.

– Неплохо! Только кто в наши дни помнит Джона Кейджа?

– Ну, тогда… Есть!

И он вывел: «Пирог из сорока семи сорок».

– А почему не «Плов из сорока семи дроздов»? Джон Кейдж – и то лучше.

– Это все пустое! – Фентрисс забарабанил по кнопкам телефона. – Привет, Уилли! Можешь ко мне заехать? Да, есть небольшая работенка. Сделай для друга – точнее, для друзей – аранжировку симфонической пьесы. Сколько тебе обычно платят в филармонии? Сколько-сколько? Ну ладно… До вечера!

Фентрисс повесил трубку и снова взглянул на дерево, в кроне которого поселилось чудо.

– Что же будет дальше? – пробормотал он.

Ровно через месяц «Сорок семь сорок» (под таким вот укороченным названием) прозвучали на концерте камерной симфонической музыки в Глендейле. Сочинение было встречено продолжительными аплодисментами и получило неслыханно благосклонные отзывы.

Фентрисс, в приливе счастья, готов был направить свои силы на большие и малые опусы, симфонии, оперы – на все, что доносилось до его ушей. Перед премьерой он неделю за неделей ежедневно слушал все тот же удивительный хор, но не записал ни единой ноты, дожидаясь реакции на опыт с «Сороками». Когда же прогремела буря оваций, а критики разве что не запрыгали от радости, Фентрисс понял, что надо ловить момент, пока публика не оправилась от эпилептического припадка.

За «Сороками» последовали «Крылья», «Полет», «Ночной хор», «Мадригалы птенца» и «Стражники рассвета». Они неизменно встречали восторженный прием; критики, хотя и досадовали на отсутствие изъянов, волей-неволей строчили хвалебные рецензии.