Как стабильно зарабатывать на рынке FOREX Смит Кортни

Кейт, окликает ее Эми. Отойди сейчас же от края. Я не буду тебе еще раз повторять.

На каком языке говорят эти люди? — спрашивает Кейт.

На французском. Отойди от края, говорит Эми.

А знаешь, кто мы? И кто эти мальчишки? И кто все эти французы? — спрашивает Кейт.

Кейт, снова говорит Эми, умещая в один-единственный слог отработанную годами угрожающую интонацию.

Мы все — тоже своего рода лава, только неправильная, заключает Кейт.

Эми, не в силах удержаться, громко хохочет. Кейт, похоже, довольна. Она проползает под веревкой безопасности, из-под ее ног осыпаются камни.

Они приехали посмотреть на настоящий Везувий — не просто на тот, из книжки. Настоящий Везувий оказался немножко скучным. Он похож на каменоломню, только без рабочих. Здесь ничего нет, кроме старой твердой лавы, и хотя изнутри все еще поднимается какой-то дым, даже дыма этого совсем немного; середина, откуда должна была вылетать лава, вся завалена камнями. Вулкан называют «спящим». Он вроде надолго уснул, как мышь-соня. Видимо, в последний раз, когда вулкан извергался, он разрушил сам себя, наполовину провалился внутрь самого себя, и эти самые обломки пролежали уже так долго, что некоторые поросли травой и мхом. В жерло забраться нельзя, оно слишком глубоко внизу, хотя отсюда и не подумаешь. Зато его можно обойти вокруг, по краю пропасти. Тут есть тропа. Но Эми не разрешает, она говорит, что пора спускаться, иначе таксист уедет обратно в город без них.

Кейт садится на землю. Ей в ботинки набились мелкие камушки, крошечные обломки лавы — рассыпчатые, красные. Камушки пахнут землей. На самом деле тут повсюду какой-то сырой запах. Эми уже объяснила Кейт, как извергаются вулканы: под землей лежат огромные плиты, которые трутся друг о друга и толкаются, и под ними нарастает давление, пока не происходит взрыв, и тогда недра земли выбрасывают вверх лаву — расплавленную породу, и ее куски взлетают высоко в воздух и падают на склоны. Однажды, когда этот вулкан извергался, лава и пепел похоронили целых два города, и все люди там погибли: об этом рассказала им в автобусе женщина из Шотландии. Но сегодня, например, все выглядит так, как будто здесь ничего такого и не происходило. С виду это просто большая влажная гора с провалившейся вершиной. Такую гору можно увидеть где угодно. Это Италия. Но такое можно увидеть и в Шотландии, если бы в Шотландии было жарко, если бы в Шотландии в ноябре было солнечно.

Она собирает на краю жерла камушки разных цветов. Красные — в маленьких дырочках, совсем легкие. Они очень напоминают куски костей, какие иногда дома, в поле, разбрасывают собаки, или внутренность старых куриных косточек. Кейт задумывается: интересно, а ее кости внутри такие же? Она глядит на свою руку. Внутри нее — кости. Их не видно, но вообразить их можно. На кухне в доме ее бабушки и дедушки в новостях рассказывали, когда никто, кроме Кейт, не смотрел телевизор, про маленькую девочку, похороненную в саду какого-то дома. Кажется, от нее остались только кости, их полиция увезла в мешке. Скелет. Там было закопано много скелетов, но только один — детский. Кейт очень огорчилась, когда увидела это, она подумала: а вдруг полицейские перепутали кости от разных скелетов, сложив их вместе? Что, если твои кости перемешаются с чужими? Но это же не кость, это только камушек. Здесь есть серые камушки, розоватые, красные и белые. Белые похожи на бетон. Везувий. Вот здорово, в следующий раз, открыв книжку с картинкой Везувия, она будет знать, что побывала на его вершине. Если, например, с одного из этих самолетов сейчас кто-нибудь сделает фотоснимок для такой книги, то она, Кейт, тоже попадет на этот снимок, она окажется и внутри картинки, и внутри книжки.

На обратном пути на крутой тропе не за что ухватиться, кроме Эми. Тут совсем легко свалиться — тогда покатишься по склону до самого низа. Эми не разрешает Кейт идти с той стороны, откуда можно свалиться. Они поют песенку про медведя, который переваливает через гору и видит еще одну гору, забирается на вторую гору и оттуда видит еще одну гору. Когда они спускаются к подножью вулкана, где растут деревья и прочие растения, там повсюду летают бабочки.

Гостиница, где они остановились, встроена прямо в утес; это внизу, в городке рядом с портом, откуда кораблик на подводных крыльях ходит до соседних островков, которые издалека смотрятся просто как скалы, упавшие в море. Эми говорит, что они могут поплыть куда-нибудь на таком кораблике попозже, на неделе. Совсем рядом с гостиницей, тоже в утесе вырублена церковь, они как будто составляют одно здание. Снаружи перед церковью стоит статуя Марии, и в городке везде продают ее статуэтки — если их включить, то нимбы светятся. Кейт впервые в жизни «остановилась» в гостинице — в том смысле, что они живут в настоящем номере, а не «при» гостинице, как бывало раньше. За ужином всегда много еды: вначале дают суп, потом спагетти, а потом — еще одно блюдо, даже не надо просить, тебе просто все приносят, а после этого подают еще и фрукты или мороженое. Официант очень милый. Человек, которому принадлежит гостиница, тоже милый; он уговаривает Эми приходить к нему в ресторан обедать, потому что на обед готовят рыбу, но Эми говорит, что если там обедаешь, то нужно за это платить. Пляжа здесь нет, только скалы, а они слишком неровные, чтобы на них сидеть, и слишком большие, чтобы по ним ходить. В порту живут три собаки. Вроде, они ничьи. От них пахнет рыбой. Рука Кейт тоже стала пахнуть рыбой после того, как она погладила собаку, поэтому с тех пор она только разговаривает с ними, но не гладит. А одна из них шла за ней и Эми всю дорогу, вверх по ступеням, по склону утеса, до самых магазинов и до города. Из какого-то магазина вышла женщина и сказала, это же Вена, она очень хорошая собака. А другая собака — маленькая, коричневая, любит играть в такую игру на дороге: она сидит на ступеньках и ждет, за какой бы машиной погнаться. А потом выскакивает, бежит за машиной, лает на нее и кусает за колеса.

Можно подняться по ступеням в город, к магазинам, или пройтись вверх по дороге. По дороге идти немножко опасно, особенно в темноте. Машины по ней ездят очень быстро. А ступени пропахли туалетом. Здесь люди вывешивают белье прямо из окон. Тут нет никаких садов, а на окнах — ставни. Эми говорит, что в некоторых странах, как вот здесь, солнца так много, что от него приходится прятаться за ставнями. В туалете в аэропорту были рыжие муравьи, они растаскивали на кусочки арахис. Буквально облепили орешек. Кейт видела, как они тащат мелкие кусочки у нее под ногами, уволакивают под дверь. Гэтвик не похож на тот итальянский аэропорт. Кейт вообще впервые в жизни оказалась в аэропорту. Там был киоск с комиксами, киоск с разными знаками зодиака, всякие кафе, где можно что-нибудь съесть — например, спагетти, или сэндвичи, или жареную курицу по-кентуккски. Это напоминало торговый центр, из которого тебе открыт путь в любую точку света. А еще там было такое место, где можно оказаться в виртуальной реальности.

Наверху, в городе, продаются открытки с видами Везувия во время извержения. Многие черно-белые, но есть и цветные. На цветных дым очень яркий — оранжево-розовый, видно даже горящую лаву, как она стекает, хотя Эми говорит, что снимки просто раскрасили позже. А на некоторых черно-белых снимках гора еще с целой вершиной, не провалившейся. Napoli Vezuvio in eruzione 1944. Это по-итальянски. Слова очень похожи на английские: Naples Vesuvius in eruption 1944, «Неаполь, извержение Везувия в 1944 году», но немножко другие. А еще там видно крыло старомодного самолета, откуда фотограф делал снимок, и жерло вулкана похоже на другой вулкан, поменьше, вот он-то и извергается. Такую открытку она отправит Родди, а цветную — бабушке и дедушке в Англию. Купила она открытку и Анджеле, потому что картинка ей показалась забавной. Но когда они сели выпить чего-то в кафе и вынули открытки из бумажного пакетика, то увидели, что там изображен мужчина со здоровенной торчащей писюлькой и рогами, а рядом с ним — женщина с каким-то не то грибом, не то облаком, вылезающим у нее из головы, хотя это вроде как листья. Эми прочла, что написано на обороте. Хорошо, что Эми теперь может читать, может прочесть даже то, что по-итальянски написано. Она говорит, что это бог Пан безуспешно пытается изнасиловать девушку, которая превратилась в дерево. На картинке этот бог держится за бороду и смотрит. Ноги у него очень косматые. А ноги той девушки превращаются в ствол дерева. Эми говорит, это из одного мифа. Миф — что-то вроде легенды. Есть такая книжка, «Мифы и легенды Древней Греции», а еще в сериале про австралийцев была какая-то женщина, которую изнасиловали. Картинка с этим богом сложена из малюсеньких цветных камушков или осколков. Это называется мозаика. Эми говорит, что матери Анджелы не понравится такая открытка, поэтому нельзя посылать ее Анджеле. Эми не может придумать, кому бы Кейт могла послать ее, и считает, что Кейт в любом случае не стоит никому отправлять открытки, раз в школе думают, что она болеет свинкой. Эми покупает для Кейт кофе, которое состоит почти из одного молока и на вид вроде как симпатичное. Оно гораздо симпатичнее обычного кофе, но на вкус все-таки немножко отвратное. Я же предупреждала, что тебе не понравится, говорит Эми, и еще говорит, что Кейт полюбит кофе, когда вырастет, но Кейт думает, что, наверное, никогда не полюбит. Тогда Эми покупает ей молочный коктейль, но им не нужно никакой еды, ведь их и так досыта кормят бесплатно в гостинице.

Эми заглушает слова, заполняет место, которое они занимали в ее голове, другими вещами. Итальянская пыль. Итальянская быль. Кофе, пар над его пенистой шапкой, ряды открыток на подставке где-то вдалеке, дым, поднимающийся над горлышками всех этих маленьких вулканов. Пока жарко, но зима уже близко; листья на деревьях пожелтели и ссохлись, готовы вот - вот сорваться и упасть.

Она смотрит на людей, проходящих мимо. Люди в Италии красивые. Почти все мужчины здесь красивые. Водители автобусов, мужчины возле магазинов или уличных ларьков, мужчины, копающие рвы у дороги около больницы, или рвы в Помпеях, откалывающие кусочки от отвесной глинобитной стены в Геркулануме. Коротышки с круглыми животиками, смуглые, с курчавыми волосами вокруг глаз, они стараются привлечь ее внимание, принимают мальчишеский и вежливый вид, когда замечают, что она с ребенком, но без сопровождения мужчины, они улыбчивы и общительны, совсем как те собаки, с которыми Кейт разговаривает в городе: самый убедительный язык — это дружелюбная готовность увязаться за тобой. Эми вежливо улыбается, наслаждается солнцем, прикрывает от света глаза и держится отстраненно. В тот вечер, когда они приехали сюда, шофер, который вез их в автобусе до гостиницы, казался рядом с рулем совсем малышом; маленький, но мускулистый, он изящно курил, выйдя из автобуса, прислонившись к нему, положив руку себе на бедро, вместе с другими водителями, а потом они поехали. Надо поразмыслить об этом. Эми подносит к губам кофе, купленный для Кейт. Итальянский кофе. Она задумывается: интересно, а итальянцам, которые приедут, скажем, в Англию, — понравятся ли им точно так же англичане, просто потому, что там все будет казаться новым, странным и немножко другим?

Мимо промчались две девушки на мопеде: одна положила подбородок на плечо подруги, сидевшей впереди, обхватила ее за пояс. Девушки, женщины здесь прекрасны. Вчера, когда они с Кейт сидели на стене у гавани, Эми наблюдала, как встречают людей, приплывающих на лодках. С пирса сошел мужчина. Его встречала девушка — маленькая, смуглая и красивая, на крошечной «веспе», и когда мужчина сел, то рядом с ним и девушка, и мотоцикл показались совсем крошечными; девушка прижалась щекой к его кожаной спине. А вот сейчас рядом с кафе девушка ждала подругу; подруга пришла и, не говоря ни слова, села на заднее сиденье ее «хонды». Губы одной почти касались уха другой, так они и умчались, глядя вперед.

В тот первый вечер фары автобуса высветили на стене автомобильного тоннеля надпись огромными белыми буквами: LAURA AMORE МЮ OSCAR[10]. И Эми сумела прочесть эту надпись. Теперь, оказывается, она может прочесть большинство слов, какие попадаются ей на глаза. В автобусе была женщина-экскурсовод родом из Глазго, Кейт очень этому обрадовалась, она спросила, из какого та города в Шотландии, и сказала, откуда они. Экскурсовод сидела на переднем сиденье в автобусе и рассказывала через акустическую систему о том, что высота Везувия была три с половиной тысячи метров, но стала меньше тысячи, и он раскололся надвое, когда в тот знаменитый августовский день 79 года произошло извержение. Вулкан раскололся, превратившись в две горы, рассказывала гид, и при этом произошел взрыв в три раза более мощный, чем взрыв атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. Тут есть города, которые до сих пор не раскопаны. Быть может, тут даже скрыты города, о которых еще никто не знает. Но самые знаменитые — это Геркуланум, утонувший в потоках грязи, и Помпеи, погребенные под пеплом и раскаленной лавой.

Пепел, снова повторила экскурсовод. Вулканический пепел очень плодороден, рассказывала она, из-за калия. Эта область, как вы, наверное, знаете, называется Кампания; благодаря вулканической почве она славится фруктами и цветами. Тут есть наблюдательный пост, где работают ученые, они за неделю могут предупредить об угрозе извержения, и, если что, у них всегда наготове планы эвакуации.

А это побережье, где происходило величайшее в мире соблазнение — правильно, это случилось с Улиссом, также известным под именем Одиссея, которого заманивали Сирены. Как известно, Сирены заманивали людей на верную смерть, сбивая их корабли с пути прекрасными песнями. Так что, когда на следующей неделе отправитесь в морское путешествие к берегу Амальфи, не забудьте привязать своего друга к мачте!

В автобусе сидели пожилые люди, приехавшие сюда на зимний отдых; все они рассмеялись. Нет, в действительности, сказала экскурсовод в звенящий эхом микрофон, считается, что эти знаменитые песни Сирен на самом деле были просто шумом, который устраивали по ночам пастухи, когда звали коз с утесов. Так что не обольщайтесь, если услышите там прекрасные песни, потому что их поют вовсе не для вас, а для коз.

Гостиница, где они остановились, похожа на большинство гостиниц: все очень милы, пока дело не дойдет до денег. Бабушка, сидящая перед телевизором с лотерейным билетом в руке; жена, седая и усталая оттого, что круглый год любезничает с незнакомыми людьми, до которых ей нет никакого дела; сам владелец, с собственническим брюшком, большими усами, молча настаивает на том, чтобы все поступали так, как ему угодно. В первый вечер Эми и Кейт оказались за ужином за одним столом с пожилой супружеской парой. У женщины было старое лицо и детская прическа; она представилась и представила мужа. Меня зовут Тельма, а это Клиффорд. Ее очаровала Кейт. Она сказала, что Кейт — красивая девочка и что такой красотке прямая дорога в шоу-бизнес. Дочь Тельмы в возрасте Кейт пела и танцевала — в разных театрах и концертных залах в северной Англии. А вы тихоня, мало говорите, да? — заметила Тельма, нагнувшись через стол к Эми. Когда Эми ответила ей, Тельма уловила ее акцент и сразу напряглась, добавив решительно, но почтительно, что ее дочь, теперь уже взрослая, имеет степень, университетскую степень, и училась она в хорошем университете, не то что нынешние, изучала драму и философию. Дочь — это ее гордость, просто гордость, но ей надоело всем этим заниматься, хотя она играла с очень известными актерами, ну еще с тем знаменитым, таким красавцем, Тельма никак не вспомнит его имени, он еще снимается на Би-би-си в сериалах, у него вытянутая челюсть, вы бы его узнали, если б увидели, так вот, когда Тельма пришла как-то раз на генеральную репетицию, этот актер подошел к ней в партере и сказал, что ее дочь — лучшая Офелия, с какой он когда-либо играл. Но она больше не хочет этим заниматься. Она вообще ничем не занимается, валяется все утро в постели. Тельма покачала головой. Ее челка запоздала с движением на долю секунды. Она этого просто не понимает, вздохнула Тельма. Еще она рассказала, что они с Клиффордом перебрались на остров Мэн из Аккрингтона и что у нее все время звенит в ухе — нет, не здесь, не в Италии, и не в Англии, там. А еще там плохой прием для телевизора и радио. Да к тому же там вечно что-нибудь пропадает, и с этим можно только примириться, хотите верьте, хотите нет, девочки, — это уже добавил Клиффорд, единственный раз он заговорил, крупный мужчина, красивый, грубоватый и даже свирепый в блеске сверкавшего на нем золота — его браслет скользил вверх - вниз, когда он грозил пальцем, а толстая золотая цепочка перекатывалась и зацеплялась звеньями за волосы на груди под открытым воротом шелковой рубашки, — да, это правда, сказал он. Если не крикнете там привет, чертовы феи, когда идете по мосту, я не шучу, то день у вас будет испорчен, можно не сомневаться.

Кейт больше заинтересовал звон в ухе у Тельмы. У твоего отца тоже в ушах звенит, поделилась она с Эми, когда они вернулись к себе в номер. У твоего отца — ну, у моего дедушки.

Эми и не знала, что Кейт виделась с ее отцом.

Где? — спросила она. Когда? Что он тебе говорил?

Он очень милый, сказала Кейт. Но совсем уже старенький. Он — Телец. Мы делали тосты у него в комнате.

Эми вспоминает, как стоит на металлической винтовой лестнице в отцовской комнате; внизу отец читает книгу. Она знает: его бесполезно о чем-нибудь спрашивать, когда он читает. Одним пальцем она подтаскивает к себе книгу. Лето; она глотает книги из отцовской библиотеки одну за другой. Она быстро продвигается. Прочла уже почти четверть комнаты. Она мечтает, что скоро сообщит ему: я добралась до буквы «И». Когда - нибудь она тоже напишет книгу, и отцу придется прочесть ее.

Кейт стучит ногами по стулу; она допила коктейль и теперь скучает. Бабочка с крыльями цвета старого пергамента летит, словно хмельная, над площадкой уличного кафе. Эми провожает ее взглядом, пока та не теряется из виду среди людей и машин.

Можно повести Кейт в музей, думает она. В том большом саду растут плодовые деревья. Мы могли бы нарвать апельсинов, если никто не будет смотреть.

Или, если еще есть время, они могли бы снова поехать в Помпеи. Надо подумать об этом. От тебя не осталось ничего, кроме пустой оболочки, ничего, кроме воздуха, который заполнил твое место. Те очертания, которые твое тело приняло в последний раз, случайно, очертания, которые сохранятся навеки. Археологи заливали гипс в воздушные полости, найденные под залежами лавы, гипс затвердевал и принимал формы дверных ручек, дверей, мебели, деревянных орнаментов — и людей. И дерево, и человеческие тела давно разложились, оставив в окаменевшей лаве пустоты — очертания своих былых форм. В комнатах вокруг Двора гладиаторов обнаружились слепки восемнадцати таких тел: семнадцать принадлежали крупным мужчинам, а еще одно — пожилой женщине в украшениях. Семнадцать гладиаторов не могли спасти ее.

Эми выясняет у Кейт, куда той хотелось бы пойти. Потом спрашивает у официанта, который час. Официант показывает на небо. Скоро пойдет дождь, говорит он.

Она пожимает плечами и улыбается, кладет деньги на блюдце. Официанты за стойкой смотрят на небо, провожают взглядом женщину с девочкой, которые переходят дорогу и направляются к станции, качают головами, глядя туда, где те только что сидели, и на остальные пустые стулья кафе. Будет гроза. Это всем ясно.

Хотя в Помпеях главный музей, где хранится большинство слепков, закрыт из-за реконструкции, для туристов по всей территории раскопок выставлены на видных местах другие слепки. В Зернохранилище лежит маленький мужчина, словно каменная фигура на надгробии, только тога запуталась и сбилась вокруг него, когда он упал. Волосы откинуты назад. Он похож на спящего. За ним, среди груды найденных здесь предметов, сидит другой мужчина, удобно выставив колени и прикрыв голову руками, как будто он случайно остановился здесь отдохнуть, посидеть на земле и о чем - нибудь поразмышлять. Этот человек, сидящий здесь рядом с амфорами, глиняными бутылями и обломками статуй, тоже превратился в изваяние.

Казалось бы, все здесь должно навевать грустные мысли, думает Эми, но это не так. Если тут и есть что - то печальное, так это руки, воздетые над головами, или упирающиеся в животы, или стиснутые на земле, или отчаянно заслоняющие лица, чтобы уберечься от ядовитых газов. Общественные бани прекрасны; их стены украшены чудесными изображениями звезд, там процарапаны изящные фигурки людей и кони с могучими крупами; свет проникает сюда через световые люки и золотит помещение. Здесь находятся два слепка в пыльных стеклянных витринах. У одного рука замерла как раз над тем плоским местом, где гипс застыл поверх его бывших гениталий. Лицо искажено смертной мукой. Эта гримаса похожа на улыбку.

Эми сидит на стене возле каких-то обломков колонн и наблюдает, как Кейт играет в траве бывшей главной комнаты красивого городского дома, на стенах которого остались пятна красной и желтой краски. Веселое место, по правде сказать, здесь жили изящные люди, они расписывали свои дома такими яркими красками, радовали себя изображениями дельфинов, медведей, мифических крылатых созданий и крылатых людей; здесь же, прямо на стенах своих жилищ, они изображали и самих себя — счастливые семейства; изящные женщины, изящные дети, изящные мужчины теперь вновь, после стольких веков тьмы, встретились со светом, и их древние глаза спокойно смотрят на рабочих, поднимающих дома из руин. Живой, культурный город, приятный строительный материал, говорящий о цивилизации, о богатых людях, которые чтили своих богов, украшали пороги домов мозаичными злыми собаками, чтобы отвадить воров, отводили дурной глаз изображениями мужчин с такими огромными фаллосами, что ходить они просто не могли бы, не важно, стоячие или висячие те были, — они бы спотыкались и падали; и в этом тоже чувствуется оптимизм, думает она.

Храмы здесь теперь по-настоящему языческие — заросшие деревьями, кустами и цветами, сквозь жертвенники пробивается трава. Кейт играет под пальмой в Доме Фавна. Она поднимает с земли один из гигантских упавших листьев, вдвое больше ее самой, — листьев, которые вытолкнули на вершину дерева новые листья, растущие снизу. Кейт машет в воздухе большим сухим листом, будто огромным веером.

Дом любовников закрыт. Лупанар и Дом Венеры тоже закрыты. В Амфитеатре, где между рядами каменных скамеек для зрителей растут теперь лютики и трава, рядом с Эми садится юноша заметно моложе ее и сбрасывает со спины рюкзак. Очень красивое место, говорит он по-немецки. Может, осмотрим его вместе? Может, ты зайдешь потом ко мне в гостиницу? Это не очень далеко. Я тебе не нравлюсь? Я не в твоем вкусе? А какие мужчины тебе нравятся? Откуда ты? Почему ты мне ничего не отвечаешь? Ты не знаешь немецкого? Если я немец, это еще не значит, что я плохой. Не я же вытворял все эти зверства. Это не моя история. Почему я должен испытывать чувство вины из-за того, что делали другие? Ты очень симпатичная. В гостинице у меня есть презервативы. Я здоров. Трахаться не обязательно, мы можем просто поболтать. Путешествовать хорошо, только немножко одиноко. Мы не должны страдать от одиночества, когда путешествуем. У тебя красивые волосы.

К счастью, начинается дождь. Эми делает вид, будто ничего не поняла, а когда юноша тянется, чтобы коснуться ее волос, она улыбкой выражает недоумение, встает, вытягивает руку, показывая, что закапал дождь, и жестами прощается.

К Кейт уже привязалась какая-то бродячая собака, и вместе с собакой они ненадолго укрываются от дождя в нише аркады. Дождь припускает сильнее. В небе гремит гром, дождь барабанит по улицам, струится по колеям, выбитым в каменной мостовой колесами повозок, которые тысячи лет назад рассыпались в прах. Рабочие окликают Эми и Кейт, приглашают зайти и укрыться в одном издомов, но Эми улыбается и машет рукой, продолжает идти дальше. Кейт натянула футболку на голову и выглядывает через горловину. Собака все еще идет за ними, она промокла и кажется теперь совсем костлявой, вода стекает с кончика ее хвоста. Когда они подходят к невзрачному перекрестку, собака останавливается и стоит, виляя хвостом, дальше идти не хочет.

Уже темнеет. Они снова проходят мимо Форума, его камни почернели от дождя. Они идут вслепую по дороге, вдоль которой тянутся сооружения вроде гробниц. В конце виднеется освещенное окошко, маленькая теплая контора, внутри никого нет, и они укрываются там от дождя, стоят возле обогревателя, но потом приходит какой-то мужчина и знаками вежливо просит их выйти под дождь, показывает на какое-то другое здание у дороги. Они присоединяются к четырем туристам и бродят в темноте по дорожкам-настилам поверх грязи, из одного пустого помещения в другое. Человек в мокрой фуражке становится позади Эми, и на нее перестает капать дождь: он держит над ней большой зонтик. У него есть фонарик, он по-итальянски предлагает им пойти за ним и ведет их по лабиринту комнат и коридоров, переступает через цепочку, протянутую перед очередной комнатой, чтобы туда не заходили, становится в середине этой комнаты в темноте, а потом светит фонариком на красноватые стены. Нарисованные на этих стенах фигуры в рост человека появляются и пропадают. Эми сразу понимает, где она. Она видела эти фрески раньше. Она хорошо помнит их. Она внимательно изучала их, она знает их наизусть. Этот дом — Вилла мистерий.

Другие туристы отстали. Старичку с фонариком очень приятно, что Эми говорит по-итальянски; он устраивает маленькую экскурсию по остальным помещениям специально для нее и для Кейт. Он ведет их туда, где хранятся слепки тел, найденных в этом доме. Один из слепков кажется Эми поразительным: гипсовый торс весь перекручен от муки. Это не хозяйка, говорит старичок, хозяйку дома так и не нашли, считается, что она успела уехать куда-то до катастрофы. Здесь остались только привратники, у хозяйки, наверное, имелись виллы вроде этой и в других местах.

Он улыбается Эми какой-то особенной улыбкой, словно собирается показать им сейчас нечто такое, что никто больше не увидит, и отпирает дверь. Там, за дверью, — маленькая комната, расписанная так, что вначале кажется, будто за ее стеной находятся другие комнаты. Видите? — спрашивает старичок. Видите? Он снова выводит их во двор, показывает огромный пресс — для оливкового масла или для винограда, поясняет он. Не настоящий, говорит старичок, но точная копия. Вот как все здесь было.

На улице, возле киоска с открытками, с Кейт играет щенок, он оставляет отпечатки грязных лап на ее голых руках. Эми дает старичку немного денег; тот, похоже, и доволен, и немножко смущен. Она спрашивает его, как дойти до станции. Это совсем близко, говорит он. Заходит за прилавок и протягивает ей пластиковый футляр, полный открыток.

На станции Эми раскрывает футляр, вынимает холодными пальцами открытки. К боку Эми в ожидании поезда прижалась Кейт — в мокрой куртке Эми, сама мокрая насквозь и холодная, с запахом влажной земли в волосах.

Что там? — спрашивает Кейт.

Тут фрески из той красной комнаты; мы не могли как следует рассмотреть их там, потому что было слишком темно, говорит Эми.

Нет, а что на них такое нарисовано? — интересуется Кейт. Она разглядывает одну открытку за другой, оставляя на них пальцами влажные следы, хотя Эми замечает, что она старается держать их аккуратно. Я ничего не могу понять, говорит Кейт. Это что — ребус?

Это изображение того, что, наверное, происходило в той самой комнате. Там одни люди учили других людей, объясняет Эми.

Чему учили? — удивляется Кейт.

Мистериям, отвечает Эми.

Кейт снова рассматривает карточки. Мне здесь нравятся животные, говорит она наконец и возвращает открытки Эми.

Эми заглядывает на оборотные стороны открыток. Эти фрески были созданы местным художников в I веке до н. э., изображения образуют единый цикл, небольшая часть фрески отсутствует. Картина переходит с одной стены на другую. Женщина остановилась возле двери, ее встречает голый ребенок с серьезным выражением лица, мальчик, он произносит какую-то приветственную формулу. Другая женщина несет поднос с едой людям, которые быстро сдергивают покров с тайной жертвы. Женщина-сатир кормит грудью фавна, кто-то музицирует, а женщина — возможно, та самая, что стояла возле двери, отвернулась, словно приготовившись бежать: ее испугало что-то, что она увидела впереди. Несколько мужчин едят и пьют вокруг фигуры, которая представляет Диониса, а женщина, смиренно преклонившая колени, обнажает детородный орган ангела-гермафродита (Гермафродит, названный так в честь своего отца, бога Гермеса, покровителя искусств, красноречия и воровства, и в честь матери Афродиты, богини любви, слился с нимфой Салмакидой в одно двуполое существо). Стоящий ангел мягко хлещет кнутом женщину, спрятавшую лицо на коленях у другой женщины; рядом с ними голая плясунья исполняет соблазнительный танец, держа над головой два маленьких кимвала; тем временем первую женщину одевают и готовят к прохождению обряда, а застенчивые купидоны смотрят на нее и держат зеркало, в котором она видит свое отражение. Дверь дома охраняет хозяйка: она сидит в удобной позе и спокойно наблюдает за происходящим. Ей все уже известно, она все это видела и раньше. Уже две тысячи лет она вот так наблюдает; уже две тысячи лет люди, изображенные на фресках, кружат по стенам красной комнаты этого загородного дома; их засыпало, погребало, потом их раскапывали, их настигала сырость, темнота и пустота.

Эми убирает открытки обратно в пластиковый футляр. Кладет футляр на скамейку. Потом снова берет его и бросает в урну для мусора рядом со скамейкой.

Они не нужны тебе? — удивляется Кейт.

Нет, не нужны, отвечает Эми. Сегодня я, пожалуй, сыта по горло культурой. А что? Ты хочешь оставить их?

Нет. Ладно. Ну, только одну — ту, с олененком, говорит Кейт.

Эми роется в куче хрустящих оберток и жестянок, чтобы выудить открытки; просматривает карточки, ища ту, с фавнами. На этой же открытке изображена испуганная женщина, готовая обратиться в бегство: покрывало взметнулось над ее головой, рука в ужасе простерта вперед. Эми отрывает от открытки кусочек с фавнами, а остальное бросает обратно в урну. Кладет оторванный для Кейт кусочек в карман куртки, нащупывает под курткой ладонь Кейт и берет ее за руку.

Обрывок открытки прилип к мокрому бетону под скамейкой. Там видна оторванная часть тела женщины — одна из ее ног. На ноге прорисована сандалия — очень похожая на те сандалии, какие носят в наши дни. Нога совсем как живая. Настолько живая, что Эми делается не по себе. Она нагибается, отдирает прилипший картон ногтем от платформы. Эми очень хорошо помнит эту часть фрески. Она ведь изучала ее при тусклом библиотечном освещении, читала о ней книги и статьи, даже сама написала пространную работу, посвященную этой фреске, и пользовалась слайдами с ее изображениями в затемненных лекториях. Но лишь теперь, лишь на этом клочке, в отрыве от остального изображения, на сыром перроне шумной железнодорожной станции, сидя с головной болью, вызванной громом, с промокшим и продрогшим ребенком, медленно согревающимся у нее под боком, она вдруг поняла, с какой болезненной дотошностью выписывал художник эту ногу.

Рыбы — под этим знаком зодиака родилась Кейт. Эми - Водолей. Помпеи — красивое место. Ему почти две тысячи лет, то есть это уже наша эра. Пишется Pompeii, с двумя i. Вначале их засыпало слоем каких-то лапилли, так написано в книжке. Потом Помпеи покрыло слоем белой пемзы, потом серых камней, потом зеленых, потом на них полетел песок, потом опять лапилли, потом песок с пеплом, а сверху — еще пепел. Все это пришлось раскапывать, чтобы добраться до города и до засыпанных людей. И сейчас дороги и тропинки тут покрыты пеплом, он похож на черный песок. В одном доме был изображен солдат с таким здоровенным фаллосом, что тот упирался в какие-то весы, будто его взвешивали. А у другого человека было даже два фаллоса — по одному в каждой руке. Но больше всего поражала картинка с Геркулесом-младенцем, где он душил двух змей. А еще там нашли тарелку с едой, пролежавшей под слоем пепла почти две тысячи лет: это были макароны и бобы. Когда они ездили туда в первый раз, Кейт упросила Эми купить в станционном киоске книгу, и продавщица дала им в придачу бесплатно карточку с каким-то святым. В этой книжке полно картинок. Есть там и гипсовые слепки — их сняли с тел погибших, которые долго-долго были похоронены под пеплом и камнями, а потом рассыпались, но больше всего там картинок с росписями и зданиями.

В Геркулануме все вышло по-другому. Геркуланум — это от слова Геркулес. Сначала думали, что там все спаслись, но затем раскопали разбитую лодку и груду скелетов в грязи. Нашли еще много украшений и колец. Геркуланум был приморским курортом для богачей. Тот человек рассказал им, что на ноги лошадям надевали специальные носки, чтобы топот копыт не досаждал богачам, которые там отдыхали. Бедняков туда не пускали. Многое еще не раскопано, потому что там сейчас живут люди — их дома построены прямо поверх древнего города. В одном доме даже сохранилось настоящее стекло, ему почти две тысячи лет, оно до сих пор держится в окне, а еще тот человек, что водил их по раскопкам, показал им один дом и разрешил потрогать кровать и дверь, хотя сама дверь сейчас внутри стеклянной коробки. Эми на грудь села оса, и тот человек схватил ее двумя пальцами — даже не щепкой, а прямо голыми пальцами — и отбросил подальше. Кровать, которую они видели, оказалась совсем маленькой. В те времена люди были ниже ростом, чем в наши дни.

У одного из мертвецов в Помпеях кости торчат прямо из гипсовой руки, их хорошо видно. Во второй приезд Кейт тайком прошмыгивает в тот дом, чтобы глянуть на кости еще разок. Такое ощущение, будто руки у мертвеца заканчиваются костями вместо пальцев. Интересно, из чего у него макушка — это настоящий череп или гипс? Кейт решает, что это гипс. Она снова глядит на руку. У него будто когти костяные.

В Амфитеатре, где древние люди занимались спортом, к Кейт вприпрыжку подбегает собака. Огромная псина ставит лапы ей на ноги и опирается на нее. Это сучка — у нее все брюхо в сосках, а ноги — совсем как птичьи. Собаки тут — просто клад. В прошлый раз, когда они с Эми сюда приехали, одна собака показала им дом с росписями: она пролезла под веревкой и привела их в сад, куда туристам ходить вроде не положено, а там оказались росписи с мифологическими персонажами. Кейт попоила собаку водой из крана, и та лакала прямо у нее из ладони.

Во второй их приезд сюда льет дождь, им приходится ступать по большим камням, выложенным посередине улиц, чтобы ноги не промокли. В дождь фотографировать не очень хорошо, но Кейт все-таки делает несколько снимков, чтобы после посмотреть, что получится. Эми купила ей одноразовый фотоаппарат — когда потом относишь его в фотоателье, тебе отдают только фотографии, а сам фотоаппарат оставляют для переработки (хорошо придумано). Он называется «Камера Кодак-ФАН». Это же слово — «камера» — другой человек произносит, когда они заходят в какое-то темное-претемное помещение; когда он отпер дверь, там обнаружилась комната с еще одной комнатой, нарисованной на стенах. «Камера» по-итальянски значит не «фотоаппарат», поясняет Эми, это слово обозначает комнату или спальню. Там фрески. «Фреска» рифмуется с «Теско»[11]. Эта Вилла мистерий — очень скучное место, темнота такая, что ничего нельзя рассмотреть. Гипсовые люди там гораздо страшнее других, которых Кейт уже видела.

Эми, спрашивает Кейт, когда они выходят под дождь из Виллы мистерий. А почему Бог не остановил тогда лаву, не спас всех этих людей?

Не знаю, Кейт, отвечает Эми. Да к тому же, добавляет она, в ту пору люди здесь молились совсем не нашему Богу — не тому, Которому ты молишься в школе. У них были другие боги, много богов.

Да, но ведь их боги — это же что-то вроде сказки, возражает Кейт.

А тот, о Ком ты говоришь, — тоже что-то вроде сказки, пожимает плечами Эми.

Кейт шагает под дождем. Она уже так промокла, что теперь не важно — идти по лужам или нет, и она нарочно наступает в лужи, и на пепельный тротуар летят крупные брызги.

Кроме того, говорит над ней Эми, если бы этого не случилось, мы бы теперь не могли приехать сюда и все это увидеть. Мы бы не узнали, как это было — жить в те времена.

В киоске с открытками, около которого Кейт играла с щенком старика, была открытка с мертвой собакой — теперь уже гипсовой собакой, изогнувшейся, как будто кто-то бил ее. Кейт старается не думать об той картинке. Бог — это сказка, Бог — это сказка, твердит она про себя, чтобы больше ни о чем не думать, эти слова звучат снова и снова, будто стишок, она идет и шлепает по воде.

Следующий день — их предпоследний день в Италии, и они плывут на кораблике на подводных крыльях. Кажется, что корабль словно прыгает по волнам. Эми говорит, что именно так и происходит. Она говорит, что ее тошнит от такой качки. Они едут в какое-то место, где живет много богачей, и туда поднимаются на особом поезде, чтобы попасть в дом, где, по словам Эми, приятно побывать. Фуникулер — это что-то! Он забирается вверх прямо по склону утеса. Мужчина внизу, который обслуживает фуникулер, интересуется у Кейт, откуда она. И смеется. Меня зовут Отто, поясняет он. Вы — скотты, а я — Отто. Он провозит Эми и Кейт бесплатно. Эми шутит — говорит, что они удачно проскочили.

Им приходится подниматься в гору еще и пешком, потом ждать на стене возле дома, где устроено что-то вроде музея, потому что его уже осматривают другие люди, а одновременно много людей не впускают. Пока они дожидаются своей очереди, в кустарнике рядом с рукой Кейт раздается какой-то чудной пронзительный звук. Когда она оборачивается посмотреть, что это такое, шум стихает. Она замечает, как паук опутывает паутиной пчелу, вертит ее лапками. Наверное, это пчела так гудела. Когда Кейт еще раз поворачивается посмотреть на паука, тот уже тащит пчелу в сторону, чтобы съесть.

Кейт думает: интересно, эта гора тоже живая, как Везувий? Она собирается спросить об этом Эми, но потом забывает, потому что их как раз впускают в тот дом. В доме много статуй и всяких произведений искусства, они проходят его насквозь и попадают в сад, идут по краю сада, который к тому же еще и край утеса, так что прямо под ногами — море и далекие корабли. Если отсюда свалишься, то погибнешь. Твои кости все переломаются. Эми первая поднимается наверх; тропинка забирается все выше и выше и заканчивается у какой-то деревянной хибарки со стеклянной крышей.

Можно подумать, в этой хибарке находится что-то хорошее, раз туда надо так долго, так высоко забираться. Но там просто коллекция мертвых бабочек в стеклянных коробочках. Как глупо убивать бабочек, если можно любоваться ими живыми! Летом, когда светло, они расправляют крылья на оконном стекле, хотя эти — скорее мотыльки, они не такие, как бабочки. Кейт обходит витрины, потом выходит наружу и медленно, маленькими шажками, еще раз обходит сад. Когда она возвращается, Эми все еще разглядывает мертвых насекомых.

Кейт читает кое-что из того, что там написано про бабочек, — на одной табличке есть текст на английском. Бабочки на Ка-при. Бабочки — один из наиболее разно-об-разных отрядов насекомых. В мире существует свыше (цифра) описанных видов. Из них около (цифра) летают в дневное время, остальные бабочки — ночные. Они пита-ются нектаром и расти-тельными соками. Не-до-сяга-е…

Она разглядывает ближайших бабочек. У одной на крылышках пятна, похожие на глаза, а края крыльев — такой формы, как будто их кто-то обкусал. Из середины тельца торчит булавка. Это самое страшное. Ножек не видно. А ногами они чувствуют вкус. Вот было бы здорово, если бы и люди тоже чувствовали вкус ногами! Тогда бы мы знали, какова на вкус Италия, отличается ли она по вкусу от Шотландии или Англии, если бы просто прогулялись по ней. Или, например, руками.

Тогда бы мы, потрогав что-нибудь, сразу бы узнавали, каково это на вкус.

Пойдем? — вопрошает Кейт. Когда мы пойдем — через минуту? Мы обратно на фуникулере поедем? Мы опять поплывем на том кораблике?

Эми зовет ее. Погляди-ка, говорит она.

Я уже на эту смотрела, отмахивается Кейт.

Нет, ты хорошенько посмотри, настаивает Эми. Присмотрись как следует. Если у тебя получится, ты поймешь, откуда берутся краски.

Кейт нетерпеливо пританцовывает и гримасничает, показывая нижние зубы. Потом наклоняется над витриной, чтобы еще раз взглянуть на бабочку. Эми права. Если рассматривать ее действительно внимательно и близко, то видно, что краски на крыльях приколотых булавками бабочек состоят из тончайших волосков, таких тонюсеньких, что их почти невозможно разглядеть, и похоже, цвет — это что-то вроде пыли, осевшей на волосинки, выстилающей их изнутри.

Видишь? — спрашивает Эми.

Да, вижу, говорит Кейт. Ну, теперь пойдем?

В полночь, летя со скоростью в несколько сотен километров в час на высоте одиннадцать тысяч метров, триста человек висят в небе над Альпами и смотрят рекламу «Швеппс». Поверх газеты Эми видит, как с бутылки с треском слетает крышка, и пенистый напиток беззвучно льется из горлышка по стенкам. Эми складывает газету. Она ослабляет ремни безопасности — и на себе, и на Кейт: турбулентность закончилась. Сначала самолет, потом поезд, а завтра к ужину они уже окажутся дома. Это слово — «дома». Оно само прилепилось к концу ее фразы, оно тихо поджидало ее там, будто очертание знакомого горизонта. Вот, например (как сказала бы Кейт), в караване живет такой запах, который принадлежит только ей и Кейт, такой запах, который Эми до сих пор иногда улавливает в одежде Кейт или в своей; можно определить его отсутствие или присутствие наряду с более поздними запахами — запах дома ее родителей или запах гостиницы. Наверное, вот это и есть «дом» — твой собственный запах, да, что-то такое простое и нехитрое; запах, объединяющий тебя с твоими близкими, или пар от твоего дыхания, оседающий на окнах, из которых ты каждый день глядишь на улицу. Все эти люди, сидящие в самолете, куда-то летят, наверное, домой, как и они. И каждому из этих людей знаком какой-то свой, особый запах дома.

Теперь показывают мультик, там бык побеждает всех испанских тореадоров, кроме мультяшного кролика. Сто мультяшных быков на всех экранах во всех частях самолета выбеливают себе кончики рогов мелками для бильярдных киев и готовятся к нападению. Кейт смотрит мультик, слегка приоткрыв рот, с одним выпавшим наушником; она уже почти спит, хотя решимость бодрствовать во время полета написана у нее на лице. Из наушника, упавшего ей на грудь, долетает тоненький писк — музыка из мультфильма. Стюардесса вежливо рассмеялась, когда Кейт задала ей шутливый вопрос: а какую работу предложили бы Марии Стюарт в наше время? Марии Стюардессы. Добрая шутка, отозвалась та милым голосом и с улыбкой предложила Эми бесплатную газету. Эми прочла ее от начала до конца, ничего не пропустив. В одном государстве разразился скандал из-за продажи оружия стране, с которой это государство потом вступило в войну. Принцесса Диана появилась на телевидении и заявила, что не намерена прекращать борьбу. Продолжается суд присяжных по делу о жутких убийствах в доме ленточной застройки в небольшом английском городе. Шаткий мир в Боснии. Шаткий мир в России. Шаткий мир в Израиле, шаткий мир в Северной Ирландии. Где-то замечена пантера. Где-то соседи судятся из-за величины забора. Продаются машины, акции, медицинские услуги, пенсионные планы. Теперь, когда Эми все дочитала, у нее гудит голова, болят глаза, она вконец утомлена. Ну вот, думает она, сложив газету и положив ее себе на колени. Теперь мне еще долго не захочется читать.

Газета соскальзывает, падает на пол между ней и Кейт. Эми нажимает на кнопку, приводящую спинку кресла в лежачее положение, которое не очень-то отличается от сидячего. Откинувшись назад, она нащупывает в кармане, вместе с оставшейся итальянской мелочью, ключи. Дом. Надежность. Она могла бы оставить дверь каравана незапертой, думает Эми. Она могла бы оставить дверь раскрытой настежь, там же нечего красть. Все, что по-настоящему нужно, у нее здесь, с собой. Она смотрит на макушку Кейт, видит проглядывающую в проборе бледную кожу. Кейт кажется такой хрупкой, что у Эми комок подступает к горлу.

Она все еще бодрствует, держит газету и водит пальцами по строчкам. Эми наклоняется, чтобы оказаться с ней вровень, и перестает видеть макушку Кейт.

Завтра в это самое время, говорит Эми, ты будешь дома, в постели, и уже уснешь.

Кейт оборачивается. А что означает это слово? — спрашивает она, произнося его по буквам, потом вспоминает, что Эми теперь снова умеет читать, и сует ей газету, прижав палец к непонятному слову.

Убери-ка палец. Это слово «осквернять», говорит Эми. Кейт читала статью о вандализме на еврейских кладбищах в Лондоне и на севере Англии. Это значит — делать что-то нехорошее, скверное, добавляет Эми. И задумывается — как бы получше объяснить. Ну, например, говорит она, это значит, что те вандалы сделали что-то дурное с кладбищенскими памятниками.

Например, что? — спрашивает Кейт. Взяли что-то чужое, что им не принадлежит?

Нет, отвечает Эми, это тоже дурной поступок, но по - иному дурной, в более отвлеченном смысле. Это не причиняет никому физической боли или материального ущерба, это скорее ранит ум, душу. Ну, скажем, как если… Ну, даже не знаю… Эми роется в памяти. Ну, представь себе, что ты вырежешь свое имя на чужой мебели, говорит она. Или плюнешь в чужой чай. Или потревожишь чью-нибудь могилу. Вот что сделали те люди.

У Кейт озадаченное лицо.

Эти люди, продолжает Эми, потревожили могилы умерших людей, которые принадлежали к другой вере. Покойникам от этого не больно, но это оскорбляет их память. А еще огорчает, оскорбляет и пугает других людей — родственников умерших или их единоверцев.

Но почему? — спрашивает Кейт.

Ну, потому что… — говорит Эми и умолкает. История разрастается у нее в голове. Она не представляет, с чего начать.

Знаешь что, меняет она тему. Если нажать на эту кнопку, спинка кресла опустится. Нажми-ка. Теперь вытяни ноги — можешь дотянуться до пола?

Кейт слегка соскальзывает с сиденья, чтобы дотянуться.

Ну вот. Так ведь удобнее? — спрашивает Эми.

Да, отвечает Кейт.

Попробуй уснуть, говорит Эми. Завтра в это время мы будем уже дома, в караване, в постели. Снова в Шотландии. Если хочешь, можешь пойти в школу в четверг.

Шотландия — мысленно повторяет Эми, и с ней снова происходит что-то странное. Наверное, это ностальгия. Наверное, это тоска по дому — вот это что, наверное, такое, она заразилась этим от Кейт. Это чувство накатывает на нее, как облегчение, как слабость, как бывает в тот миг, когда узнаешь, что в твоем организме поселился микроб: приятный холодный пот, непонятный зуд где-то внутри, возле легких или пищеварительного тракта.

Люди вокруг вдруг разражаются смехом — кажется, без видимой причины. Кейт глядит на ближайший телеэкран: там показывают забавный фильм о чернокожей команде бобслеистов с Ямайки, выступающей на зимней олимпиаде. Она поворачивается к Эми, и снова лицо у нее недоуменное, перекошенное от непонимания.

А почему кому-то хочется плюнуть в чужой чай? — спрашивает она. Почему вообще у кого-то появляется такое желание?

На следующий день, когда Эми приходит в контору кемпинга, ее ждут два сюрприза. Во-первых, внушительная кипа писем и посылок на ее имя. Судя по почерку, от матери. Наверное, она выманила адрес у Кейт. И, во-вторых, Энгус решил сократить ее — сегодня же.

Это случайно не из-за того, что мне почта пришла? — спрашивает Эми и улыбается.

Энгус не улыбается. Он надевает пальто и делает вид, что собрался уходить. Он даже не глядит на нее. Смотрит на стол и куда-то в пол, а потом, просовывая руки в рукава, устремляет взгляд в окно. Один из рукавов запутался, наполовину вывернулся наизнанку, и Энгус с усилием проталкивает в него руку. Эми чувствует смущение Энгуса — оно буквально нагревает комнату, как жар.

Просто нам больше не нужен лишний помощник, прямо сейчас, вот и все, говорит он, с силой заталкивает руку в рукав и рывком поправляет на себе пальто.

Но у нас было довольно много работы в этом году, напоминает Эми. Больше, чем в прошлом. И вот еще что. У меня теперь нет сложностей с чтением. Я снова способна читать: ко мне это вернулось. Следующей весной я могла бы взять на себя все дела, которыми ты занимался.

Энгус берется за дверную ручку. Не будет никакой следующей весны. Здесь нет больше работы, и весной для тебя работы не будет. Ничего в обозримом будущем. Все, и точка, а раз я сказал — точка, значит, все, точка. Да, вот еще что, ты подыщи себе другое жилье, и желательно поскорее. У меня тут, это, в общем, люди будут жить в том самом караване. Они через неделю хотят приехать. Самое большее — через две, так я им обещал.

Ну-ну, говорит Эми. Понятно.

Энгус уже готов уйти. А как насчет денег, которые я тебе должна? — спрашивает она.

Пусть это останется между нами, отвечает он. Будет нашим соглашением, ладно? Ну, это тебе на переезд и прочее.

Он поворачивается, по-прежнему не глядя на нее. Но только никому не говори о том, что я тебе сейчас сказал. Слышишь? — предупреждает он.

И захлопывает за собой дверь.

Эми вздыхает. Закрывает глаза, снова открывает их, качает головой. Садится, перебирает бессмысленные письма и бандероли. Ставит ногу на коробку, лежащую на полу под столом. Как раз нужной высоты.

Эми пришло письмо от матери. Отдельный сверток адресован лично Кейт, тоже надписан рукой матери; она взвешивает его на ладони, думает: интересно, что это ее мать пожелала прислать Кейт? Еще тут для Кейт открытка, исписанная отцовским почерком. Кейт — негодница — как тебе такая шутка? Вопрос: Кто ближайшие союзники Циклопа? Ответ: Клопы и циклоны. (Посмотри слово «Циклоп»), Приезжай скорее в гости. Привет тебе от твоего нового (старого) Ддшк. Эми смотрит на оборот открытки. Там изображено рабочее место отца: фасад старинного здания весь увит плющом. Сегодня день почти совсем без света, а через пару часов опять стемнеет. Унылый ноябрь, пришла унылая шотландская зима. Вчера из окон поезда виднелась заиндевелая по-зимнему черная земля — седоватый иней припорошил окрестности, покрыл прекрасные нагие деревья. Эми думает о зимних деревьях. Она вскрывает по очереди все письма, быстро проглядывает их, бросает в корзинку для мусора. Складывает чек, который прислала ей мать, засовывает обратно в конверт, перечеркивает свой адрес и обводит адрес отправителя на оборотной стороне. Она берет из выдвижного ящика марку из запасов Энгуса, наклеивает ее и заново запечатывает конверт. Достает из кармана 25 пенсов и кладет в жестянку, которую Энгус держит в ящике стола.

Разделавшись со всеми письмами, Эми выключает настенный обогреватель. Застегивает кардиган и вытаскивает из-под стола тяжелую коробку, кладет сверху то, что адресовано Кейт, открывает дверь конторы, запирает ее за собой и проталкивает ключ внутрь. Он с деликатным глухим стуком падает на линолеум.

Возле каравана Эми ставит коробку на лысоватый пятачок, где они с Кейт давно вытоптали всю траву. Она вытягивает руку, чтобы открыть дверь; дверь уже выглядит иначе — словно пожухшей, как трава, ничтожной. Эми садится на коробку, на холодном воздухе. Сбоку коробка для прочности обмотана скотчем. Эми представляет себе, как ее мать отматывает, отрывает куски скотча и наклеивает их один за другим на слабые места коробки. Она ковыряет скотч ногтем. Кейт придет с минуты на минуту. А еды у них нет.

В «Спаре» Эми покупает продукты для ужина. У нее есть примерно полчаса до того времени, когда Кейт обычно возвращается из школы. Потом они прогуляются вдоль берега и решат, как быть. У кассового прилавка Эми обнаруживает, что у нее нет мелочи, только несколько свернутых в трубочку двадцатифунтовых в кармане. Вид у девушки-кассирши скучающий, она, как всегда, неулыбчива; небрежно подносит купюру к свету, что-то корябает на ней авторучкой, чтобы проверить, не фальшивая ли. Но, протягивая сдачу, она перегибается через прилавок, касается руки Эми и пересыпает в нее деньги из своей ладони, чтобы ни одна монета не выкатилась.

Энгус говорит, что тебя к телефону! Энгус говорит, что тебя к телефону!

Кейт мчится по траве и зовет через окно Эми, которая пытается тупой открывалкой открыть банку со сладкой кукурузой.

К телефону, повторяет Кейт. Там тебе кто-то позвонил. Прямо сейчас. Он просит побыстрее и сказал, что не знает, кто звонит.

Тебя к телефону, говорит Энгус, все еще не глядя на нее, кивая на трубку, лежащую на столе. Он встает. Надеюсь, ты недолго, бросает он через плечо, выходя. Я тут сам кое-каких звонков жду.

Эми прикладывает трубку к уху.

Это доктор Эми Шоун? Высокий женский голос, английский выговор. Она называет Эми свое имя, которое та немедленно забывает, и упоминает название воскресной газеты, в которой работает. Я нашла вас через вашу знаменитую маму, говорит женщина. Клянусь ее книгами, ей-ей, должна вам честно сказать, они просто потрясающие. Можно не сомневаться, что по ним ни приготовишь, любое блюдо выйдет отличным, легким, и вкус замечательный, правда, понимаете, о чем я? Ну, еще бы, вы же выросли на рецептах от Шоун.

А, ясно, откликается Эми. Если это насчет моей матери…

Нет, это Тамсин, наша исследовательница, говорит журналистка.

Она называет фамилию Тамсин, что-то вроде Блиг.

Не думаю, что я с ней знакома, не думаю, что… — пытается сказать Эми.

Нет, понимаете, Тамсин училась в колледже одновременно с вами, прерывает ее журналистка, она вас хорошо помнит, у вас была такая репутация…

Эми отводит трубку в сторону, держит над телефонным аппаратом, уже собираясь положить на рычаг. Женщина на том конце провода продолжает что-то говорить. Какая удача, блеет она из трубки в руке Эми. Какое совпадение. Эми снова подносит трубку к уху, делает глубокий вдох.

…подумать только, просто поразительно, мне кажется, скоро можно будет целый выпуск посвятить Шоунам, блестящую передачу сделать, раз уж мы вас нашли, лопочет женщина.

Разрешите спросить: в чем все-таки состоит цель вашего звонка? — интересуется Эми.

Это Тамсин подкинула мне такую идею, поверьте, чисто случайно, она у нас такая умница. Сказала, что помнит, как вы дружили, продолжает женщина так, словно Эми вообще не существует.

Мне очень жаль, говорит Эми, но совершенно честно могу вас заверить: я понятия не имею, кто эта Тамсин.

Да нет, вы дружили не с ней, я имею в виду, дружили с Айслинг Маккарти, снова раздается бесплотный голос журналистки — тонкий, резкий, искажаемый линиями электропередач, линиями такой мощности, что тело Эми неожиданно будто пронизывает ток, она вздрагивает. Стоит и дышит. Пытается что-то сказать, но изо рта у нее не вылетает ни звука.

Помните? — говорит журналистка. Айслинг Маккарти? Я готовлю наш еженедельный выпуск на тему «Что случилось с…», это цветной разворот, если вы не видели, мы уже написали про кучу людей, мы написали про Линн Пол из «Новых искателей», ну, про ту блондинку, и про Кеннета Кендолла, и… Суть в том, чтобы разыскать человека, который перестал появляться на публике, разузнать все про него, в общем, выяснить, «Что случилось с Таким-то», понимаете, выяснить, где теперь этот человек, рассказать о нем, а у нас пока не было ни одного шотландца, так что мы подумали, что подойдет или Клэр Гроган, или Айслинг Маккарти, но Клэр Гроган все-таки довольно часто появляется на телевидении, так что мы остановились на Айслинг Маккарти. Ну, я-то об обеих вообще ничего не слыхала, пока меня Тамсин не просветила.

Вы не знаете, где она сейчас? — слышит Эми свой голос.

Нет, я вообще-то надеялась, что вам это известно, отвечает журналистка и разражается компанейским смехом. Говорю вам, эта колонка — настоящий кошмар. На прошлой неделе мы готовили материал про Майка Холоуэя из «Кремневого ружья», помните его? Мы чуть с ума все не сошли, пока выясняли, «Что случилось» с ним. Он еще снимался в «Людях завтрашнего дня», помните?

Значит, вы не знаете, где она, повторяет Эми, опускаясь на стул.

…они там еще все трогали свои ремни, продолжает журналистка, и улетали в какое-то новое место, а еще сидели в космическом корабле и задавали вопросы своему компьютеру в потолке, и он сообщал им все, что требовалось, нашей редакции очень пригодился бы такой компьютер, мы бы сразу узнали, куда это он улетел, отправился на экскурсию, как они там уверяли…

Извините, мне уже пора, говорит Эми. Женщина мгновенно переключает свой голос на прежний деловой тон.

Хорошо, мне нужно выяснить у вас кое-что, доктор Шоун, если вы проявите терпение. Мы уже разговаривали с Симоной Уивер из «Роял Корт», она тоже, конечно, не знает о ее местонахождении, а еще я беседовала с несколькими ее школьными подругами, с американкой, которая занимается восстановлением лесов на севере Шотландии, это совсем недалеко от вас, и с женщиной, написавшей статью для женской странички «Гардиан» пару лет назад, когда премьера фильма появилась во всей сети, — отличную, кстати сказать, статью — об Айслинг Маккарти в те времена, когда она была еще никем…

Когда она была еще никем, понятно, говорит Эми. …да, про то, как она вроде бы упала в обморок рядом с домом этой женщины, и та втащила ее внутрь и покормила печеньем, чтобы подкрепить ее силы…

Все это выдумки, говорит Эми. Просто чушь. Она никогда в жизни не падала в обморок.

Еще мы беседовали с другими людьми, которые знали ее, когда вы обе были студентками, не унимается журналистка, мы собрали все материалы про то, как она получила степень бакалавра с отличием, и про ее многочисленные роли в Художественном театре.

Это тоже выдумки. У нее не было никакой степени бакалавра с отличием. Она вообще не была студенткой, снова поправляет ее Эми.

Ну, вот тут-то, я думаю, вы ошибаетесь, доктор Шоун, говорит журналистка, потому что есть университетская фотография, на которой она заснята вместе с остальными сокурсниками, да, мы ее помещаем в нашем выпуске. Мы раздобыли отличные снимки, вот только что, буквально полчаса назад, я очень собой довольна, мы уладили вопрос с правами нате культовые фотографии, где она позировала обнаженной и беременной — причем задолго до шумихи с Деми Мур, поступившей точно так же, а это отлично подходит для нашего материала, мы же делаем упор на северной оригинальности. Даже ее родной брат понятия не имеет, где она, представляете? Вы, кстати, живете недалеко от него, вы не знаете об этом? Ходит множество всяких цветистых слухов о ее местонахождении, но на самом деле может, даже лучше, если «Что случилось» с ней останется неизвестным, да, так можно все окутать покровом тайны. Я слышала, что она где-то в Калифорнии с ребенком и его отцом, а Тамсин кто-то сообщил, будто она в каком-то духовном центре на американском юге, и их угрожают спалить куклуксклановцы, я даже звонила по одному номеру в Хартсвилл, Южная Каролина, но там сказали, что у них таких нет, а в последний раз, когда туда Тамсин позвонила, они просто бросили трубку, но я лично считаю, что это как-то не вяжется с духовностью и тому подобным…

Понятно, говорит Эми. Очень любопытно. Наверное, у вас выйдет интересная статья. А это… это все, что слышно о ее местонахождении?

О, она может находиться где угодно, отвечает журналистка, где угодно, в любой точке мира. Но вот о чем я хотела бы спросить вас, доктор Шоун, — помните тот случай, когда вас арестовали вместе с Айслинг Маккарти?

Тот случай, когда что? — переспрашивает Эми.

Ну, моя исследовательница, Тамсин, вспомнила одну скандальную историю, поясняет ее собеседница, про то, как вас с Айслинг Маккарти продержали в камере всю ночь за какое-то интересное правонарушение, или за что-то в этом роде?

В какой еще камере? — удивляется Эми. Я никогда в жизни не бывала в камере, меня не арестовывали…

Вдруг она прерывается на середине предложения, потому что откуда-то всплывает воспоминание, и она смеется. Нет-нет, нас не арестовывали. Это был не совсем арест. Айслинг хотела показать мне одно место — место из стихотворения Т.С. Элиота, если я правильно помню, она почему-то решила угодить мне, и вот мы сели на поезд, а потом еще шли много миль пешком по таким дорогам, что можно было засомневаться, ведут ли они хоть куда-нибудь, а когда мы наконец нашли то место, которое хотели найти, оказалось, что это никакая не живописная местность, там размещалась армейская часть или военно-морская база, повсюду тянулись цепи - ограждения и заборы с колючей проволокой, и мы уже думали развернуться и отправиться назад, домой, как вдруг, откуда ни возьмись, со всех сторон к нам съехались лендроверы с людьми в темных очках, и какие-то американцы в стальных касках запихнули нас в машину, доставили на базу и втолкнули в какую-то пустую каморку, там даже мебели не было, и заперли дверь. Потом, когда уже стало темно, они посадили нас в другую машину и повезли куда-то в болотную глушь, высадили невесть где. Мы понятия не имели, где оказались. Помню, я была в ужасе — в ужасе оттого, что они записали наши имена, и я страшно боялась, что кто-нибудь из моего колледжа пронюхает и решит, что я безответственная, или, хуже того, левая, и тогда я не получу обещанной стипендии. Хорошо, что стояла середина лета, когда ночи еще теплые, я спала в канаве, это было так здорово, со мной такого ни разу в жизни не случалось, я говорю «ночь», но на самом деле темно было всего пару часов…

Алло? Доктор Шоун? — прерывает ее журналистка. Алло? Алло, доктор Шоун, вы еще на связи? — спрашивает она.

Эми испытывает облегчение. Значит, ничего этого она не сказала, ни словечка. Да, алло, говорит она вслух.

Журналистка уже несколько минут назад закончила стучать по клавишам. Спасибо вам большое за помощь, доктор Шоун. Думаю, все это нам пригодится. Ну, а теперь вот еще что: вы там работаете, да? Можно спросить вас, над чем вы сейчас работаете? Вы живете одна?

Я работаю над сегодняшним ужином. А живу здесь с Кейт, которой почти восемь лет. Записали? — говорит Эми.

…Ха-ха… восемь. И еще один вопрос, если можно, так, пустяк. Конечно, вы понимаете, что мы пытаемся сосредоточиться на Айслинг Маккарти как на символе, поэтому нам хотелось бы коротко коснуться ее сексуальных предпочтений, с тонким вкусом, уверяю вас, но, думаю, вы согласитесь, что важно прояснить этот момент, так что вы не возражаете, если я спрошу вас? Потому что вы ведь были близки, правда?

Она была моей подругой, отвечает Эми. Мы дружили. И нас не арестовывали, чушь все это, ничего подобного не было.

Стук-стук-стук. Эми кладет трубку. В голове у нее — запах теплой от солнца кожи. Снаружи, у двери, стоит

Энгус и смотрит на часы. Вы закончили, доктор Шоун? — говорит он тихо, на лице у него — досада и смущение. Эми не обращает на него внимания, ступает по траве. Она думает о газетах — о том, что их читают во всем мире, вспоминает, как рано утром, когда они с Кейт прилетели в Гэтвик и шли по салону самолета, все кресла, весь пол были усыпаны газетами. Она думает о том, что газеты выбрасывают, что, по сути, смысл газеты в этом и заключается, что они однодневки, их нужно выбрасывать, заворачивать в них рыбу в рыбных лавках или чипсы, а страницы со старыми новостями, что бы там ни было напечатано, заканчивают существование в качестве обертки для масляных инструментов в чьем-нибудь сарае или гараже, или их скручивают в трубочки для разжигания огня. Жареная картошка — они поужинают сегодня жареной картошкой, будут есть ее с газеты, Кейт это понравится. Эми ощущает необыкновенную легкость. Кажется, она идет по воздуху, а не по траве и не по земле — вообще не по Земле.

Кто это звонил? — спрашивает Кейт, подскакивая к ней. Моя бабушка? Или дедушка? Или это из школы? Кто это был?

Кто-то незнакомый, отвечает Эми.

Когда они переходят дорогу, направляясь к лавке с горячей едой, мимо проезжает автомобиль, откуда доносится такая громкая музыка, что, кажется, он должен лопнуть от шума.

История приняла новый оборот. Она сейчас где угодно, думает Эми. Где угодно, в любой точке мира. Теперь — в любую минуту.

Сегодня очень холодная ночь; море ревет и бьется о прибрежные скалы так, будто разбивается прямо о стену каравана. Эми вкатила газовый обогреватель в спальню и оставила гореть все три глазка, хотя они обе уже забрались в постель. Только бы не уснуть с включенным обогревателем. Она выключит его через минуту, но чуть-чуть еще подождет. Он отбрасывает оранжевый отсвет на половину комнаты.

Подушка лежит между Эми и тонкой стеной, на плечи наброшено пальто. Кейт уже спит. Одну руку она перекинула через голову, пальцы другой запутались в петлях вязаного покрывала. В караване еще пахнет жареной картошкой. Кейт ела без помощи рук — хотела проверить, получится ли. Она ела, подхватывая кусочки картошки с газеты прямо губами и языком. Сейчас уже поздно; Кейт уснула. В таком освещении складки одеяла, спадающие с ее плеч, делают Кейт похожей на статую, на мраморное изваяние.

Кейт, тихонько зовет ее Эми.

Кейт не шевелится.

Чей ты ребенок? А? Кейт? Чья ты девочка?

Эми наклоняется над Кейт, вытягивается рядом, дышит ей в ухо. Кейт шевелится.

Слышишь? Чья ты девочка, Кейт? Чья ты, а?

Море и небо ревут и бушуют за окном. Эми ждет заветного слова, ждет, когда же Кейт заворочается, повернется к ней и даст ответ из туманной дали сна.

Твоя, говорит она, как говорит всегда, и вздыхает, сглатывает во сне, свертывается в калачик, как витая ракушка, нерожденное дитя.

Кейт одна, она играет на обочине дороги. Машин мало, потому что сегодня суббота, но когда они проезжают, то проносятся на большой скорости. Кейт играет возле канавы. Она взяла с собой пластмассового кенгуру. Это последний из оставшихся игрушечных зверей. Всех прочих Кейт отправила в мусорные контейнеры на колесах, которые стоят перед домами на улице, что по пути к школе. Она рассовала животных по разным мусорным бакам, даже разлучив лошадь с ее повозкой. Она убедилась в том, что животные провалились мимо мусорных мешков на дно баков, иначе бы кто-нибудь мог заглянуть и заметить их. А если бы кто - то нашел одного зверька, то наверняка нашел бы и других. Мусорщики приезжают по пятницам, а пятница была вчера, значит, сейчас животные уже на свалке и, наверное, теперь их закопают или сожгут. Но кенгуру она оставила. Он нравится ей больше всего.

Кейт держит кенгуру и заставляет его прыгать по прутьям канализационной крышки, оттуда — на край тротуара, и снова вниз, на канализационную решетку. Рядом с ногой Кейт в тротуаре видна трещина; она просовывает в эту трещину длинный хвост кенгуру и выскребает оттуда какую-то коричневую грязь с песком. Вытирает хвост о тротуар чуть в стороне, подальше, чтобы случайно не сесть на эту грязь.

Обычно по субботам утром, а иногда и по воскресеньям в дневные часы, она заходит к Анджеле и смотрит по телевизору детские передачи или фильмы, но сегодня Анджелу увезли в гости к тетушке и дядюшке в Данди, а еще покупать рождественские подарки, хотя до Рождества больше месяца. Однажды в гостях у Анджелы она видела по телевизору фильм про двух женщин-близняшек, там когда усатый мужчина целовал одну из них, вторая тоже чувствовала этот поцелуй. А потом они начали петь и плясать, переплетаясь руками и ногами, один был сверху, другой снизу, и кувыркались вместе по всему амбару. Это было черно-белое кино. Отец Анджелы не любит черно-белых фильмов, он всегда переключается с них на другие каналы, но, когда шел тот фильм, его не было в комнате. Анджела говорит, ему не нравится черно-белое кино, потому что оно скучное. Она тоже не видела того фильма, потому что была на кухне, помогала матери пришивать пуговицы к отцовской рубашке. Но скоро Кейт опять переедет на новое место, так что больше не сможет ходить туда по субботам. Она вообще не представляет, чем теперь будет заниматься по субботам или даже — где именно она будет этим заниматься.

В канаве застряли всякие обертки от конфет, раздавленная сигаретная пачка и выцветший обрывок пачки от «Рингос». Вода там черная, сверху плавает что-то грязное, вроде масла и плевков, а еще какая-то черная вязкая гадость налипла на другой мусор — наверное, на очередные конфетные фантики, на какие - то комки — непонятно, что это — трупики или еще что - то. Никогда не знаешь наверняка, чтб прячется там, под землей. Не знаешь, глубокая ли эта канава, может, она очень глубокая. Мертвец не мог бы попасть в такую канаву, он бы не поместился. Даже если он совсем маленький. Ну, разве что дохлая птица. Нет, дохлая птица не попала бы туда через прутья металлической решетки, слишком уж отверстия узкие. Кейт удается просунуть в щель только половину ладони — так, чтобы не касаться прутьев.

Бабушка прислала ей замечательную штуку. Она прислала ей большой конверт с индейским головным убором — не покупным, а самодельным: она сама пришила настоящие птичьи перья к кусочку материи. В письме к Кейт она написала, что все перья собрала в собственном саду и в лесу неподалеку от их дома. Эми говорит, что можно написать ответ и поблагодарить бабушку. Эми говорит, что правильно — не «индейцы», а «коренные жители Америки». Она говорит, что птицы, скорее всего, не погибли, что часто живые птицы просто роняют старые перья, когда машут крыльями, и им совсем не больно. У птиц, наверное, косточки очень тонкие. Твердый стержень в середине пера — это не совсем кость. Дедушка тоже прислал ей открытку. Негодница значит нехорошая девочка, но Эми говорит, что дедушка только в шутку так ее назвал, что на самом деле она ему понравилась. Он прислал ей шутку про Циклопа. Это — одноглазое чудовище, убитое человеком, сбежавшим из его пещеры. Хорошая история про то, как человек перехитрил Циклопа, не открыв ему своего имени. Кейт нашла в школе книжку об этом, и Эми читала ей вслух. Здорово, что Эми опять умеет читать. Но, пожалуй, все-таки раньше было лучше, когда Эми не умела читать, а Кейт умела. Теперь они получают письма и все такое, им даже звонят по телефону незнакомые люди, и, может быть, потому-то они снова переезжают. А еще, Энгус больше не хочет, чтобы они жили в кемпинге. Эми говорит, это прекрасно — снова уметь читать, да только она не знает, что же ей читать. В коробке целая куча книг — в той большой коробке из Англии, что теперь стоит у них в караване. Там дневники, которые Эми вела много лет назад. Эми говорит, они не стоят того, чтобы их читать. Кейт открывала коробку и снова заглядывала в те дневники. Блокноты очень симпатичные, но записки скучноватые, да и почерк трудно разбирать.

Кейт ставит кенгуру на край тротуара и смотрит на него. Потом толкает вперед, касаясь его длинных задних ног. Толкает чуть-чуть дальше, и еще чуть-чуть, пока зверек не валится с тротуара, и тогда она ловит его. Она думает о том блокноте из коробки, который не похож на остальные. Почерк там другой, его чуть-чуть труднее разбирать. Обложка не твердая и не цветная. И он не такой красивый снаружи. Она нашла этот блокнот, когда Эми рядом не было, заглянула в него и прочитала интересный отрывок о том, как какие-то подружки отправились в поход с палаткой на природу, а как-то раз ночью проснулись, выглянули наружу и увидели оленей, щипавших траву прямо рядом с их палаткой. Но потом одна девочка чихнула, и все олени перепугались и убежали, и в записках говорилось, что олени были похожи на птиц, когда они вдруг вспархивают и улетают, это было хорошо сказано, прямо как в стихотворении, как будто олени вдруг превратились в птиц и могли улететь, если что-то их напугало, вот здорово, прямо как птицы.

Кенгуру по ошибке сделали улыбку: черное пятнышко, которое должно было попасть на нос, угодило в пластмассовый рот-желобок. Кейт ставит зверька на кусочки металла на канализационной решетке. Он запросто может провалиться, почти сам собой, сквозь щель — в черную жижу. Если поскрести его хвостом по бокам решетчатой крышки, то можно отодрать эту жуткую черную грязюку, скопившуюся тут за много лет и уже давно засохшую. Теперь ни за что не узнаешь, ни за что не угадаешь, откуда же взялась вся эта грязь, и земля, и песок, и микробы, и прочая дрянь, которая туда забилась.

Кейт смотрит на тротуар, разглядывает все эти крошечные осколки камня, попавшие в цемент и намертво вросшие в него, наверное, их туда вдавила какая-то огромная машина вроде парового катка. Кенгуру замер в ожидании на решетке, он готов прыгнуть. Кейт легонько подталкивает его пальцем, пока он не оказывается на самом краю, пока он наконец не падает. Он проваливается через канализационную решетку и с глухим шумом плюхается в черную жижу. Когда Кейт заглядывает туда, вниз, кенгуру уже не видно. Его уже унесло течением.

На автобусной остановке никого нет. На улице тоже. Где-то вдали лает собака, но здесь никто не смотрит на нее, никто не слышит. Она нагибается к канализационной решетке, пока ее губы не оказываются совсем рядом с металлическими прутьями.

Это тебе, говорит она мертвой девочке, которая живет в сточной канаве. Я дарю тебе кенгуру. Он твой.

Эми чиркает спичкой. Она сидит на корточках на снегу и песке и заслоняет ладонями от ветра бусинку спичечного пламени, держит спичку так, чтобы пламя не погасло, но и не разгоралось бы слишком быстро, не подбиралось бы к ее пальцам. Она поджигает газеты с обеих сторон от кучки хвороста и бросает туда прогоревшую спичку. Оранжевое пламя растет и ширится, более сырые дрова начинают шипеть. От костра, хоть и маленького, исходят ощутимые волны тепла. Он прожег уже в темноте дыру света.

Кейт, похоже, огорчена. Я хотела сама разжечь его, говорит она.

Будешь делать это, когда вырастешь большая, отвечает Эми.

Бр-р, холодно как, ежится Кейт, жуть как холодно. Она хлопает себя руками по бокам и по груди: Кейт видела, что так делают люди в телевизоре. Она кружится на месте, выставив руки в стороны и запрокинув голову. Кружится и кружится — пока наконец, выбившись из сил, не падает в снег и там замирает, лежа на спине.

Эми представляет себе, как вертятся в голове у Кейт серое небо и костер, как мельтешит у нее перед глазами.

Однажды, сказала Эми, жили-были в горах Перу четверо братьев и сестра.

На Эми новые очки. В них она выглядит по-другому. Кейт лежит поперек колен Эми, развалившись в кресле с «Большой книгой мифов и легенд, том II», и держит книгу раскрытой под таким углом, чтобы Эми могла читать вслух у нее над плечом.

Старший брат решил показать родне, что он — самый сильный, читала Эми. И вот он забрался на вершину огромной горы и, размахнувшись как следует, бросил оттуда четыре камня. Они пролетели в воздухе много миль, прежде чем упали на землю: один — на севере, другой — на юге, третий — на востоке, и четвертый — на западе. «Мне принадлежит вся земля, которую я пометил этими камнями», сказал он.

А как же северо-восток, и северо-запад, и юго-запад, и юго-восток? — спросила Кейт.

Тихо, сказала Эми. Ты ведь сама выбрала эту сказку. «Мне принадлежит вся земля, которую я пометил этими камнями», сказал он.

Камнями или корнями? — спросила Кейт. Она ерзала и вертелась на коленях у Эми. Эми захлопнула книгу. Кейт перестала ерзать. Эми снова раскрыла книгу.

Остальные трое братьев стали завидовать ему. Они захотели отнять у него землю. Самым умным из четверых братьев был младший, и он замыслил хитрое коварство. «Зайди в эту пещеру, — сказал он старшему брату, — и посмотри, какой подарок я тебе приготовил. В знак почтения и братской любви, я изготовил для тебя прекрасные, подробные карты тех земель, что ныне принадлежат тебе». Так он сказал.

Это западня, встряла Кейт.