Она же Грейс Этвуд Маргарет
53
Прошло почти тридцать лет с тех пор, как я, девушка, которой еще не исполнилось и шестнадцати, впервые подъехала по длинной аллее к дому мистера Киннира. Тогда был тоже июнь. А сейчас я сижу на собственной веранде в собственном кресле-качалке: вечереет, и передо мной открывается такой безмятежный вид, что его можно принять за нарисованную картинку. Перед фасадом дома цветут розы леди Гамильтон — очень красивые, но тронутые тлей. Говорят, их нужно посыпать мышьяком, но я не хочу хранить в доме такую отраву.
Цветут последние пионы — розовые и белые, с пышными лепестками. Я не знаю их названий, потому что их не сажала; их аромат напоминает мне о мыле, с которым мистер Киннир брился. Фасад нашего дома выходит на юго-запад, солнце согревает землю золотистыми лучами, но я сижу в тени, поскольку от солнца портится цвет лица. В такие дни мне кажется, будто я на Небесах. Хоть я никогда и не думала, что туда попаду.
С тех пор как я вышла замуж за мистера Уолша, минул почти год, и хотя молодые девушки представляют себе супружескую жизнь несколько иначе, в общем-то я довольна: по крайней мере, мы оба знаем, на что нам рассчитывать. Когда люди женятся молодыми, то, постарев, они часто меняются, но мы оба уже пожилые люди, так что впереди нас ждет не так уж много разочарований. У пожилого человека характер уже сформировался, и вряд ли он пристрастится к выпивке или другим порокам, ведь если это должно было произойти, то наверняка уже произошло бы. Так я считаю и надеюсь, что время докажет мою правоту. Я уговорила мистера Уолша немного подстричь бороду, а трубку курить только на улице, и, наверно, со временем я навсегда распрощаюсь и с его бородой, и с трубкой, но мужчину нельзя беспрестанно пилить да попрекать, ведь от этого он еще больше упрямится. Мистер Уолш, например, не жует табак и не плюется им, и я, как всегда, благодарна за небольшие милости.
У нас обычный фермерский дом белого цвета с зелеными ставнями, но места нам хватает. В нем есть передняя с вешалкой для зимней одежды, но обычно мы пользуемся кухонной дверью и лестницей с простыми перилами. На ее верхней площадке стоит кедровый сундук для стеганых и шерстяных одеял. Наверху четыре комнаты — маленькая детская, главная спальня и еще одна — для гостей, хотя мы их не ждем, да никого и не хотим видеть, ну и четвертая комната, покамест пустая. В обеих обставленных спальнях есть умывальник и овальный плетеный коврик — я не люблю тяжелых ковров, потому что весной их так трудно стаскивать по лестнице и выбивать, а дело ведь идет к старости.
Над каждой кроватью — картина, которую я сама вышила крестиком: в большой комнате — ваза с цветами, а в нашей — с фруктами. В большой комнате — одеяло «Колесо таинств», а в нашей — «Бревенчатый сруб». Я купила их на распродаже у одной пары, которая обанкротилась и уезжала на Запад: мне стало жаль женщину, и я немного переплатила. Чтобы создать в доме уют, пришлось здорово потрудиться, ведь после смерти жены мистер Уолш стал закоренелым холостяком, и многие его привычки были не из приятных. Из-под кроватей я вымела целую груду паутины и слежавшейся пыли и навела везде чистоту.
Летние шторы в обеих спальнях белого цвета. Мне нравятся белые шторы.
На первом этаже — парадная гостиная с печью и кухня с кладовой и судомойней: насос — прямо в доме, и это очень удобно зимой. Есть еще столовая, но у нас редко бывает много народу. Чаще всего мы едим за кухонным столом, где стоят две керосиновые лампы, и вообще там очень уютно. А в столовой я шью — обеденный стол идеально подходит для кройки.
Сейчас у меня есть швейная машинка, которая приводится в действие маховичком и работает как по волшебству. Она экономит много сил, особенно при простом шитье штор или подрубке простыней. Более тонкую работу я по старинке выполняю руками, хотя глаза у меня уже и не те.
Кроме того, что я описала, у нас есть все необходимое: огород с зеленью, капустой, корнеплодами и горохом по весне; куры, утки, корова и хлев, а также коляска и две лошади — Чарли и Нелл, которые приносят мне много радости и составляют компанию, когда мистера Уолша нет дома. Чарли, правда, слишком много работает, ведь он — тягловая лошадь. Говорят, скоро появятся машины, которые будут выполнять самую тяжелую работу, и тогда беднягу Чарли можно будет отправить на выгон. Я никогда не позволю сдать его на клей и собачью еду, как поступают некоторые.
На нашей ферме трудится один батрак, но живет он отдельно. Мистер Уолш хотел нанять еще девушку, но я сказала, что лучше буду вести домашнее хозяйство сама. Мне бы не хотелось, чтобы с нами жила служанка, которая будет подсматривать да подслушивать за дверью. Да и мне самой намного проще сразу все сделать как следует, чем после кого-нибудь переделывать.
Нашу кошку зовут Полосаткой — понятно, какого она окраса, — и она хорошо ловит мышей. А собаку зовут Рекс — это не шибко смышленый, но добродушный сеттер очень приятного красновато-коричневого окраса, похожего на блестящий каштан. Имена у них обычные, да нам и не хочется прослыть в округе большими оригиналами. Мы ходим в местную методистскую церковь, проповедник там живчик и любит подбавить адского жару на воскресной проповеди. Хотя мне кажется, он не имеет ни малейшего понятия о том, что же такое Преисподняя, впрочем, как и его прихожане — достойные, но ограниченные люди. Мы решили, что лучше никому не рассказывать о своем прошлом, ведь это привело бы к нездоровому любопытству, сплетням и лживым слухам. Мы пустили слушок, что мистер Уолш был моим другом детства, но я вышла замуж за другого и недавно овдовела. А поскольку жена мистера Уолша умерла, то мы решили снова встретиться и пожениться. В эту историю люди охотно поверили, ведь она романтичная и ни у кого не вызывает подозрений.
Наша церковка совсем захолустная и старая, но в самой Итаке есть церкви поновее, там много спиритов, и в город приезжают именитые медиумы, которые останавливаются в лучших домах. Сама-то я всем этим не увлекаюсь, ведь мало ли что может из этого выйти, а если бы мне захотелось пообщаться с усопшими, то я вполне могла бы это сделать без чужой помощи. И к тому же, боюсь, там много жульничества и обмана.
В апреле я увидела афишу одного знаменитого медиума вместе с его портретом, и хотя изображение было нечеткое, я подумала: «Наверно, это коробейник Джеремайя». Это и впрямь оказался он: когда мы с мистером Уолшем поехали в город по делам и за покупками, я столкнулась с ним на улице. Одет он был очень элегантно, его волосы снова почернели, а бородка была подстрижена по-военному, что, вероятно, внушало доверие, а звали его теперь мистер Джеральд Бриджес. Он очень хорошо разыгрывал из себя знатного великосветского джентльмена, устремленного помыслами к высшей истине. Он тоже меня увидел, узнал и почтительно коснулся рукой шляпы, но мельком, чтобы не обращать на себя внимания, да к тому же подмигнул. А я легонько махнула ему рукой, не снимая перчатки, ведь я всегда надеваю перчатки, отправляясь в город. К счастью, мистер Уолш ничего не заметил, иначе это его насторожило бы.
Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь здесь узнал мое настоящее имя, но я уверена, что мы с Джеремайей будем свято хранить свою тайну. Я вспомнила то время, когда могла бы убежать вместе с ним, стать гадалкой или ясновидящей целительницей, ведь меня это так прельщало. И моя судьба сложилась бы тогда совсем иначе. Но одному Богу известно, было бы мне от этого лучше или хуже, да и в любом случае в этой жизни я уже свое отбегала.
С мистером Уолшем мы в принципе ладим, и дела у нас идут очень хорошо. Но что-то меня беспокоит, сэр, и поскольку у меня нет близкой подруги, то я рассказываю об этом вам, зная, что вам можно доверять.
Дело вот в чем. Изредка мистер Уолш кручинится: берет меня за руку, смотрит на меня со слезами на глазах и говорит:
— Как подумаешь, сколько страданий я тебе причинил!
Я говорю ему, что никаких страданий мне он не причинял, мол, во всем виноваты другие люди, а еще простое невезение и неправедный суд. Но ему нравится думать, будто виновником всех моих бед был он сам, и мне кажется, он бы обвинил себя даже в смерти моей бедной матушки, если б только выдумал для этого способ. Еще ему нравится представлять себе эти страдания, и он просит, чтобы я рассказала ему какую-нибудь историю из жизни в тюрьме или в лечебнице для душевнобольных в Торонто. Ему приятно слушать рассказы о пустом супе, прогорклом сыре и обидных грубостях и тычках охранников. Он внимает мне, словно ребенок, слушающий сказку, как будто я рассказываю ему чудеса, а потом просит меня продолжать. Когда я вспоминаю, как тряслась по ночам в ознобе под тоненьким одеялом и как меня секли розгой, если я начинала жаловаться, он приходит от этого в восторг. Если же я рассказываю о том, как недостойно обращался со мной мистер Баннерлинг, о холодной ванне, которую я принимала нагишом, завернутая в простыню, и о том, как я сидела в смирительной рубашке в темном карцере, его охватывает настоящее исступление. Но самый любимый его эпизод — это когда бедняга Джеймс Макдермотт таскал меня по всему дому мистера Киннира, подыскивая кровать для своих порочных целей, а Нэнси с самим мистером Кинниром лежали в погребе, и я с ума сходила от страха. Мистер Уолш винит себя в том, что тогда не спас меня.
Лично я с радостью забыла бы об этом времени своей жизни, вместо того чтобы все это пережевывать да по новой горевать. Правда, мне нравилось то время, когда в исправительном доме были вы, сэр, ведь это вносило разнообразие в мою скучную жизнь. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что, подобно мистеру Уолшу, вы с жадным вниманием слушали рассказы о моих страданиях и жизненных тяготах, но вы их еще и записывали. Когда интерес ослабевал, ваш взгляд начинал блуждать, но я всегда радовалась, когда мне удавалось вспомнить что-нибудь занимательное. Тогда ваши щеки вспыхивали, и вы улыбались, как солнышко на часах в гостиной. Будь вы собакой, ваши уши навострились бы, глаза загорелись, а язык свесился бы изо рта, словно вы нашли в кустах куропатку. Я чувствовала, что тоже могу приносить пользу, хотя никогда толком не понимала, к чему же вы клоните.
Ну а мистер Уолш после моих рассказов о горе и мучениях сжимает меня в объятиях, гладит по волосам и начинает расстегивать мою ночную сорочку — ведь это нередко происходит по ночам. А потом говорит:
— Простишь ли ты меня когда-нибудь?
Вначале это меня раздражало, хоть я и помалкивала. По правде говоря, лишь очень немногие понимают толк в прощении. В нем ведь нуждаются не преступники, а скорее сами жертвы, потому что из-за них-то и стряслась беда. Если бы они были не такими слабыми и беспечными, а более дальновидными, и если бы старались не нарываться на неприятности, то на свете стало бы меньше горя.
Многие годы я таила злобу на Мэри Уитни и в первую очередь на Нэнси Монтгомери за то, что они позволили себя погубить и оставили меня с этой тяжестью на сердце. Очень долго я не могла найти в себе силы их простить. Лучше бы сам мистер Уолш меня простил, а не упрямо добивался обратного, но, возможно, со временем он сможет более трезво взглянуть на вещи.
Когда он в первый раз развел эту канитель, я сказала, что мне его не за что прощать, и пусть он не морочит себе голову, но ему нужен был другой ответ. Он настаивал на прощении, словно не мог без него прожить, да и кто я такая, чтобы отказывать ему в этой мелочи?
Так что теперь всякий раз, когда он опять начинает, я говорю, что прощаю его. Кладу руки ему на голову, торжественно обращаю взор горе, как пишут в книгах, а потом целую его и проливаю скупую слезу. И на следующий день после моего прощения он снова становится нормальным и играет на флейте, будто он опять мальчик, а мне — пятнадцать лет, и мы вместе плетем венки из маргариток в саду мистера Киннира.
Но когда я его так прощаю, мне почему-то становится не по себе, ведь я понимаю, что это ложь. Хотя, наверно, это не первая моя ложь. Но, как говаривала Мэри Уитни, святая ангельская ложь — не такая уж большая плата за мир и покой.
В последнее время я часто думаю о Мэри Уитни, о том, как мы бросали через плечо яблочную кожуру: ведь почти все сбылось. Как она и говорила, я вышла за мужчину, имя которого начинается на Д. Но перед этим мне пришлось трижды пересечь водную гладь: два раза на льюистонском пароме — туда и обратно, а потом еще раз по пути сюда.
Иногда мне снится, что я опять в своей спаленке у мистера Киннира, еще до всей этой жуткой трагедии, у меня очень спокойно на душе, и я даже не подозреваю о грядущих событиях. А иногда мне снится, что я по-прежнему сижу в исправительном доме, и мне кажется: вот сейчас проснусь, и сызнова окажусь в запертой камере, и буду дрожать холодным зимним утром на соломенном тюфяке, а снаружи во дворе будут смеяться охранники.
Но на самом деле я сижу здесь на веранде, в собственном кресле и в собственном доме. Я сначала широко открываю глаза, а потом зажмуриваюсь и щипаю себя, но все остается взаправдашним.
Есть еще один секрет, которым я ни с кем не делилась.
Когда меня выпустили из исправительного дома, мне только что стукнуло сорок пять, а меньше чем через месяц мне исполнится сорок шесть, и мне казалось, что рожать уже поздновато. Может, я и заблуждаюсь, но, по-моему, я уже на третьем месяце, или, может, это так перемена обстановки подействовала? Трудно поверить, но если в моей жизни уже случилось одно чудо, то почему я должна удивляться другому? Об этом ведь написано в Библии, и, возможно, Бог надумал немного вознаградить меня за те страдания, что я пережила в юности. Но, возможно, это и опухоль, вроде той, что сгубила мою бедную матушку, ведь хоть я и округлилась, но по утрам меня не тошнит. Странное чувство — носить в себе то ли жизнь, то ли смерть, не зная, что же именно ты носишь. И хотя можно было бы разрешить все сомнения, обратившись к врачу, мне очень не хочется этого делать. Так что, видать, все покажет время.
Сидя после обеда на веранде, я дошиваю стеганое одеяло. Хотя в свое время я перешила кучу всяких одеял, для себя шью его впервые. Это «Райское древо», вот только узор я немного изменила по своему усмотрению.
Я много думала о вас и о вашем яблоке, сэр, и о той загадке, которую вы загадали во время самой первой нашей встречи. Тогда я не поняла ее, но, наверно, вы просто пытались чему-то меня научить, и возможно, теперь я ее отгадала. Я так понимаю: может, Библию и придумал Господь, но записали-то ее люди. И как и во всем, что люди пишут, например в газетах, суть они передали правильно, а некоторые подробности — неверно.
Узор этого одеяла называется «Райское древо», и та рукодельница, которая его так назвала, вряд ли сама понимала смысл этого названия, ведь в Библии не говорится о нескольких деревьях. Там сказано только о двух: Древе жизни и Древе познания, но лично мне кажется, что в Раю было только одно дерево, а Плод жизни и Плод добра и зла — это одно и то же. Если вкусишь от него, то умрешь, но если не вкусишь, тоже умрешь. Хотя если все-таки вкусишь, то к тому времени, когда придет твой черед помирать, будешь уже не такой бестолковой.
Такое расположение больше похоже на жизнь.
Я никому, кроме вас, этого не говорила, ведь я понимаю, что церковь моих мыслей не одобрит.
Свое «Райское древо» я собираюсь отделать каймой из переплетенных змей. Другим они будут казаться виноградными лозами или узором из канатов, потому что глазки я сделаю очень маленькими, но для меня они будут змеями; ведь без парочки змей весь смысл теряется. На некоторых узорах бывает четыре, а то и больше деревьев в квадрате или кружке, но я сделаю одно большое дерево на белом фоне. Само же древо будет состоять из треугольников двух цветов: листья темные, а плоды светлые: я сделаю листья фиолетовыми, а плоды — красными. Сейчас есть много тканей ярких цветов, и в моду вошли химические красители, так что, я думаю, получится очень славно.
Но все три треугольника на моем древе будут разными. Один — белый обрывок нижней юбки, доставшейся мне от Мэри Уитни, а второй — выцветший и желтоватый, от тюремной ночной рубашки, которую я выпросила на намять. Третий же будет из бледно-розового лоскута с белыми цветочками, вырезанного из хлопчатобумажного платья, в котором Нэнси была в день моего приезда к мистеру Кинниру и которое я надела во время бегства на пароме в Льюистон.
Каждый из треугольников я обстрочу красной «елочкой», чтобы соединить их с остальным узором. И так мы навсегда останемся вместе.
Послесловие автора
Роман «…Она же „Грейс“» — художественное произведение, основанное на реальных событиях. Его главный персонаж, Грейс Маркс, была одной из самых печально известных канадских женщин — в 1840-х годах, в возрасте шестнадцати лет ее обвинили в убийстве.
Убийство Киннира — Монтгомери произошло 23 июля 1843 года и широко освещалось не только в канадских, но и в американских и британских газетах. Обстоятельства его были сенсационными: Грейс Маркс была необычайно красива и очень юна, а экономка Киннира, Нэнси Монтгомери, ранее родила внебрачного ребенка и была любовницей Томаса Киннира: вскрытие же показало, что она была беременна. Грейс вместе с другим слугой Джеймсом Макдермоттом сбежала в Соединенные Штаты, и пресса предположила, что они были любовниками. Сочетание секса, насилия и рокового неповиновения низших классов весьма привлекало журналистов того времени.
Суд прошел в начале ноября. На нем рассматривалось лишь убийство Киннира: поскольку оба обвиняемых были приговорены к смертной казни, рассмотрение убийства Монтгомери сочли излишним. Макдермотт был повешен перед огромной толпой 21 ноября: но мнения по поводу Грейс с самого начала разделились, и благодаря усилиям адвоката Кеннета Маккензи и прошениям группы уважаемых джентльменов, ссылавшихся на ее молодость, принадлежность к слабому полу и ее предполагаемое слабоумие, смертная казнь была заменена пожизненным заключением, так что 19 ноября 1843 года она поступила и Провинциальный исправительный дом в Кингстоне.
О Грейс продолжали писать на протяжении всего столетия, и мнения по-прежнему полярно расходились. Отношение к ней отражало тогдашнее двусмысленное представление о женской природе: была ли Грейс злодейкой и искусительницей, зачинщицей преступления и подлинной убийцей Нэнси Монтгомери или же невольной жертвой, принужденной к молчанию угрозами Макдермотта и страхом за свою жизнь? Дело осложнялось тем, что она предложила целых три различные версии убийства Монтгомери, тогда как Джеймс Макдермотт предложил лишь две.
С историей Грейс Маркс я впервые столкнулась в книге Сюзанны Муди «Жизнь на вырубках» (1853). Муди была уже известна книгой «Как трудно жить в тайге» — нелицеприятным рассказом о жизни первопроходцев в так называемой Верхней Канаде, нынешней провинции Онтарио. Ее продолжение, книга «Жизнь на вырубках», должна была показать более цивилизованную сторону «Западной Канады», как она к тому времени стала именоваться, и включала в себя замечательные описания Провинциальной тюрьмы в Кингстоне и лечебницы для душевнобольных в Торонто. Подобные общественные учреждения посещались наравне с зоопарками, и в каждом из них Муди просила показать ей «гвоздь программы» — Грейс Маркс.
Муди пересказывает историю убийства с чужих слов. Грейс она представляет главной зачинщицей, которой двигала любовь к Томасу Кинниру и ревность к Нэнси. Чтобы подбить Макдермотта на преступление, она пообещала сексуально его удовлетворить. Макдермотт легко поддался дурному влиянию, и Грейс вскружила ему голову. Муди не смогла устоять перед мелодраматическим искусом, и расчленение тела Нэнси — это не только чистой воды выдумка, а чистейший Харрисон Эйнсворт. Влияние диккенсовского «Оливера Твиста» — любимого романа Муди — проявляется и в эпизоде с залитыми кровью глазами, которые якобы преследовали Грейс Маркс.
Вскоре после встречи с Грейс в тюрьме Сюзанна Муди неожиданно сталкивается с ней в лечебнице Торонто, где Грейс помещают в палату для буйнопомешанных. Личным наблюдениям Муди в целом можно доверять, и автор, без сомнения, видела своими глазами кричащую и беснующуюся Грейс. Однако вскоре после публикации книги Муди — и сразу же после назначения главным врачом больницы гуманного Джозефа Уоркмена — Грейс признали психически нормальной и возвратили в исправительный дом, где, судя по документам, ее заподозрили в том, что за время своего отсутствия она успела забеременеть. Тревога оказалась ложной, но кто же мог стать этим предполагаемым насильником в лечебнице? Палаты были разделены по половому признаку, и свободный доступ к пациенткам имели только врачи.
Два последующих десятилетия имя Грейс время от времени всплывает в тюремных документах. Она была, безусловно, грамотной, поскольку в журнале начальника тюрьмы говорится, что она писала письма. Грейс производила такое глубокое впечатление на многих почтенных людей, — в том числе духовных особ, — что они неустанно выступали в ее защиту и направляли множество прошений о ее освобождении, стремясь получить медицинское заключение, которое подтвердило бы их правоту. Двое авторов заявляют, что долгие годы она прислуживала в доме «коменданта», — вероятно, начальника тюрьмы, — хотя в тюремных документах, впрочем неполных, об этом не упоминается. Однако в те времена в Северной Америке существовал обычай нанимать на поденную работу заключенных.
В 1872 году Грейс Маркс наконец получила помилование; судя по записям, она в сопровождении начальника тюрьмы и его дочери отправилась в штат Нью-Йорк, где ей «предоставили жилище». Более поздние авторы утверждают, что там она вышла замуж, хотя никаких доказательств этого нет, и после этого ее след теряется. Была ли она соучастницей убийства Нэнси Монтгомери и любовницей Джеймса Макдермотта — далеко не ясно, равно как и то, была ли она по-настоящему «сумасшедшей» или просто притворялась ею, как в то время поступали многие, — с целью добиться смягчения наказания. Подлинная личность исторической Грейс Маркс остается загадкой.
Томас Киннир, очевидно, происходил из южношотландского рода Кинлох, имение которого находилось недалеко от Купара, что в графстве Файф, и был младшим единоутробным братом наследника. Однако в «Книге пэров Бёрка», вышедшей в конце XIX века, почему-то говорится, что он скончался примерно в то же время, когда, согласно другим документам, приехал в Западную Канаду. Дом Киннира в Ричмонд-Хилле сохранился до самого конца столетия и привлекал внимание любителей достопримечательностей. Его посещение Саймоном Джорданом основано на описании одного из этих любопытных. Могилы Томаса Киннира и Нэнси Монтгомери находятся на пресвитерианском кладбище в Ричмонд-Хилле, хотя имена на них и не проставлены. Уильям Харрисон писал в 1908 году, что окружавший их штакетник был снесен в то время, когда убрали все деревянные метки. Розовый куст на могиле Нэнси тоже исчез.
Еще несколько примечаний: подробности тюремной и больничной жизни взяты из имеющихся в наличии документов. Большая часть сказанного доктором Уоркменом в письме принадлежит ему самому. Ну а «доктор Баннерлинг» выражает взгляды, которые приписывались доктору Уоркмену после его смерти, однако ни в коем случае не могли им исповедоваться.
Жилище Паркинсонов во многом напоминает замок Дандерн в Гамильтоне, провинция Онтарио. Часть улицы Куин-стрит в Торонто действительно называлась в старину Лот-стрит. История экономического развития Челноквилля и обхождение хозяев с девушками-прядильщицами в целом повторяет историю города Лоуэлла в штате Массачусетс. Судьба Мэри Уитни отражена в медицинских записях доктора Лэнгстаффа из Ричмонд-Хилла. Портреты Грейс Маркс и Джеймса Макдермотта на 11-й странице взяты из их «Признания», опубликованного торонтской газетой «Стар энд Транскрипт».
Североамериканский спиритический бум начался в штате Нью-Йорк в конце 1840-х годов со «стуков» сестер Фокс, которые были родом из Бельвилля, где в то время проживала Сюзанна Муди, тоже обращенная в спиритизм. Хотя движение вскоре привлекло внимание множества шарлатанов, оно стремительно распространялось и достигло расцвета в конце 1850-х годов, особенно в сельских областях штата Нью-Йорк и в районе Кингстон-Бельвилль. Спиритизм был в то время квазирелигиозным видом деятельности, в котором женщины сумели занять ключевое, хоть и двусмысленное положение, поскольку сами они считались лишь проводницами воли духов.
Месмеризм как признанный научный метод был дискредитирован в начале столетия, но широко применялся сомнительными циркачами 1840-х годов. Под видом нейрогипноза Джеймса Брейда, отказавшегося от термина «магнетический флюид», месмеризм начал вновь завоевывать уважение и к 1850-м годам приобрел ряд приверженцев среди европейских врачей, хотя широкое признание в качестве психиатрического метода получил лишь в последние десятилетия века.
Середина XIX столетия ознаменована стремительным возникновением новых теорий психических заболеваний и также созданием психиатрических клиник и больниц, как государственных, так и частных. Ученых и писателей живо интересовали и волновали такие явления, как память и амнезия, сомнамбулизм, истерия, состояние транса, нервные болезни, а также значение сновидений. Медицинский интерес к сновидениям был распространен настолько широко, что даже такой сельский врач, как доктор Джеймс Лэнгстафф, записывал сны своих пациентов. «Раздвоение личности», или dedoublement, было описано в начале столетия и серьезно обсуждалось в 1840-х годах, но гораздо большую популярность приобрело в три последних десятилетия века. Я попыталась подкрепить размышления доктора Саймона Джордана идеями того времени, которые могли быть ему известны.
Я, конечно, приукрасила исторические события (как поступали в подобных случаях многие комментаторы, утверждавшие, что «пишут историю»), но не изменила ни одного признанного факта, хотя письменные источники настолько противоречивы, что лишь немногие факты можно назвать окончательно «признанными». Что делала Грейс, когда Нэнси ударили топором: доила корову или собирала лук? Почему на трупе Киннира была рубашка Макдермотта и от кого она Макдермотту досталась — от коробейника или от армейского дружка? Как очутилась окровавленная книга или журнал в кровати Нэнси? Который из нескольких возможных Кеннетов Маккензи был адвокатом Грейс? Сомневаясь, я выбирала наиболее правдоподобный вариант или же примиряла их между собой, если правдоподобными казались все. Там же, где в документах встречались лишь намеки или явные пробелы, я могла свободно досочинить недостающие подробности.
Слова благодарности
Мне бы очень хотелось поблагодарить следующих архивариусов и библиотекарей, которые помогли мне отыскать недостающие документы; без их профессиональной экспертизы этот роман никогда бы не был написан:
Дэйва Сент-Онжа, хранителя и архивариуса Музея исправительных учреждений Канады, Кингстон, провинция Онтарио; Мэри Ллойд, заведующую отделом краеведения и генеалогии Ричмонд-Хиллской публичной библиотеки, Ричмонд-Хилл, провинция Онтарио; Карен Бергстайнссон, архивариуса-консультанта Архива провинции Онтарио, Торонто; Хизер Дж. Макмиллан, архивариуса отдела правительственных архивов Национального архива Канады, Оттава; Бетти Джо Мур, архивариуса Архива по истории канадской психиатрии и психиатрических учреждений, Психиатрический центр на Куин-стрит, Торонто; Анн-Мари Ланглуа и Габриель Эрншоу, архивариусов юридического отдела Архива Северной Канады, Осгуд-холл, Торонто; Карен Типл, главного архивариуса, и Гленду Уильямс, дежурную Городского архива Торонто; Кена Уилсона, сотрудника Архива объединенной церкви Университета Виктории в Торонто; и Нила Семпла, автора истории Методистской церкви в Канаде.
Мне также хочется поблагодарить Эйлин Кристиансон из Эдинбургского университета в Шотландии и Али Лумсден, которая помогла мне установить родословную Томаса Киннира.
Помимо материалов из указанных архивов, я пользовалась также газетами того времени, в первую очередь «Стар энд Транскрипт» (Торонто), «Кроникл энд Газетт» (Кингстон), «Каледониан Меркьюри» (Эдинбург, Шотландия), «Таймс» (Лондон, Англия), «Бритиш Колонист» (Торонто), «Экзаминер» (Торонто), «Торонто Миррор» и «Рочестер Демократ».
Мне пригодились многие книги, но в первую очередь: Сюзанна Муди, «Жизнь на вырубках» (1853, переиздана в 1959 г. издательством «Макмиллан»); «Жизнь в письмах», под редакцией Боллстадта, Хопкинса и Питермена, «Издательство Университета Торонто», 1985; IV, анонимная глава «Истории Торонто и графства Йорк, провинция Онтарио», том I, Торонто: К. Блэккет Робинсон, 1885; «Учебник по домоводству под редакцией Битон», 1859–1861, переиздан в 1994 г. издательством «Чэнселлор Пресс»; Джакалин Даффин, «Лэнгстафф: жизнь врача в девятнадцатом столетии», «Издательство Университета Торонто», 1993; Рут Маккендри, «Стеганые одеяла и другие покрывала для кровати в канадской традиции», «Ки Портер Букс», 1979; Мэри Конуэй, «300-летняя история канадских стеганых одеял», «Гриффин Хаус», 1976; Мэрилин Л. Уокер, «Традиционные стеганые одеяла провинции Онтарио», «Стоддарт», 1992; Осборн и Суэйнсон, «Кингстон: корнями в прошлом», «Баттернат Пресс», 1988; К. Б. Бретт, «Старинный женский костюм провинции Онтарио», «Издательство Королевского музея Онтарио/Университета Торонто», 1966; «Очерки по истории канадской медицины» под редакцией Митчинсона и Макгинниса, «Макклелланд энд Стюарт», 1988; Жанна Минхинник, «У нас в Северной Канаде», «Кларк», Ирвин, 1970; Мэрион Макрей и Энтони Адамсон, «Кровли наших предков», «Кларк», Ирвии, 1963; «Город и больница», «Службы Музея истории канадской психиатрии и психиатрических учреждений», Торонто, 1993; Генри Ф. Элленбергер, «Открытие подсознания», «Харпер Коллинз», 1970; Иэн Хэкинг, «Как возродить душу», «Издательство Принстонского университета», 1995; Адам Крэбтри, «От Месмера до Фрейда: гипнотический сон и истоки психологического лечения», «Издательство Йельского университета», 1993; и Рут Брэндон, «Увлечение оккультизмом в XIX–XX веках», «Кнопф», 1983.
До этого история убийства Киннира и его экономки уже легла в основу двух художественных произведений: «Образцового убийства» Рональда Хэмблтона (1978), в котором рассказывается главным образом о поисках подозреваемых; и написанной Маргарет Этвуд для компании Си-би-си телевизионной пьесы «Служанка» (1974, постановка Джорджа Джонаса), которая базируется исключительно на версии Муди и не может отныне считаться канонической.
В заключение мне хотелось бы поблагодарить свою главную исследовательницу Рут Этвуд и Эрику Герон, срисовавшую узоры стеганых одеял; свою бесценную ассистентку Сару Купер; Рамсея Кука, Элеанор Кук и Розали Абеллу, прочитавших рукопись и давших мне ценные советы; моих агентов Фиби Лармор и Вивьен Шустер, и моих издателей — Эллен Селигмен, Нэн А. Тализ и Лиз Калдер; Марли Русофф, Бекки Шоу, Дженетт Конг, Таню Чажевски и Хизер Сэнгстер; Джей Макферсон и Джерома Г. Бакли, прививших мне любовь к литературе XIX века; Майкла Брэдли, Элисон Паркер, Артура Гелгута, Джин Голдберг и Боба Кларка; доктора Джорджа Пулакакиса, Джона и Кристиану О’Киф, Джозефа Уэтмора, «Деревню Первопроходцев Блэк-Крик» и «Аннекс Букс»; а также Роуз Торнато.
Читать бесплатно другие книги:
