Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза Николаенко Александра

Глава 3

Колокольчики мои, цветики степные

Жизнь Антона Павловича совершенно преобразилась. Преобразился и сам Антон Павлович.

Литератор помолодел. По утрам Антон Павлович производил теперь несколько физических упражнений. Он отжимался от пола (отжимания, правда, больше походили на отлипания), приседал, счастливо похрустывая коленками, гулял по бульвару туда-сюда, сидел на скамейке под кленом, шикая ногой голубей, кушал протертую Людмилой Анатольевной суховатую морковку и завел в своем рационе «обезжиренные среды».

«Обезжиренные среды», спустя уже среды две, благотворно подействовали на пищеварительную систему писателя. На пластилиновых щеках Антона Павловича заиграл девичий румянец. Пропала отрыжка. Желудочный сок, подгоняемый утренней морковкой, зеленым яблоком на ночь и кефиром в полдник, журча весенними ручейками, вымывал из внутренностей Антона Павловича холестериновые бляшки.

Легкая весна сиренями обнимала асфальтовый мегаполис. Из бетонных трещин тянулись к небу былинки. Душистые черемухи качали лапами, роняя снежные крылышки на ржавые канализационные люки. Цвели яблоневые сады. Шиповники разворачивали розовые бутоны раковин навстречу нежным восходам. Растертые в пальцах желтки акаций пахли ванилью и пылью. Седели одуванчики…

При ходьбе Антон Павлович старательно держал спину, втягивал животик и размахивал руками.

Со стороны можно было подумать, что Антон Павлович полюбил…

Но Антон Павлович был так же далек от этого высокого, окрыляющего чувства, как был далек от него на актовой сцене ДДД «Орленок» под ботинком Вениамина Александровича.

Антон Павлович по-прежнему искренне и верно не любил людей.

На похороны Льва Борисовича Антон Павлович явился с Львом Борисовичем в кармане. Все, что осталось от безвременно ушедшего критика и опасного свидетеля, умещалось теперь у Антона Павловича в кулаке.

Писалось Антону Павловичу как никогда. Свежие сюжетные линии, неожиданные ходы и потрясающие развязки сами собой приходили Антону Павловичу в голову. Сделав очередной ход, Антон Павлович бесстрашно брался за клавиатуру, и его круглые натренированные пальцы иной раз не поспевали за мыслью.

Еще никогда Антон Павлович не был так счастлив. Обидчики гибли на глазах. Обидчики пожирали друг друга.

Во власти Антона Павловича, беспомощный и неподвижный, стоял Соломон Арутюнович Миргрызоев. Недавний Наполеон кровавой издательской политики, человек, в беспощадных лапах которого находилась судьба всей Российской Литературной Империи, этот спрут от печатного бизнеса, обезвреженный, с выдранным жалом и щупальцами, надежно запертый двумя послушными Антону Павловичу пешками, встречал теперь Антона Павловича на ступенях издательства и, распахнув навстречу объятия и двери, вел в кабинет, где поил «Араратом», рукой утопающего встряхивая Антона Павловича за рукав и подписывая суммы по договорам.

«Вот погоди у меня, скряга! Приду домой, я тебе покажу! Я тебе устрою!» – думал Антон Павлович, если подписанная сумма казалась ему недостаточной, и смело глядел в глаза этому страшному человеку. В ответном взгляде литературного монарха он встречал плохо скрытую панику.

Соломон Арутюнович боялся, что плодовитый и рейтинговый Антон Павлович уйдет от него к Курамурзену Ароновичу Баклаге из враждебного Империалистического Литлагеря «МИРЛИТА».

«И уйду! Не сомневайся, осьминог!» – думал Антон Павлович, спеша домой с радостью человека, недавно женатого и возвращающегося к любимой жене.

Но Антон Павлович спешил не к любимой жене. Антон Павлович спешил к шахматной доске.

И все радостнее делались его возвращения домой. И все раньше просыпался Антон Павлович по утрам.

Как малое дитя, играя, собирает и разбирает в своем манежике разноцветные пирамидки и кубики, гремит погремушками и грызет печеньки, так и Антон Павлович время от времени, утомившись своей сложной, многоходовой партией, забывался, позволяя себе расслабиться и играть запросто, без правил, прыгая по доске какой-нибудь пешкой или ладьей.

Прыг-скок! – скакала по клеткам какая-нибудь Лидия Алексеевна или Наталия Николаевна. Прыг-скок! – догоняла ее еще какая-нибудь дама и – ам! – съедала ее.

– Добрый вечер! – говорил иной раз Антон Павлович за белого или черного короля. – Дайте-ка мне, пожалуй, полбатончика во-он той краковской колбаски!

– Краковскую не режем, – отвечал Антон Павлович за продавщицу.

– Как это не режем? Почему? – возмущался Антон Павлович за короля.

– Не режем, да и все, без «почему»! – отвечал Антон Павлович за продавщицу и, чтобы дальше не спорить с нахалкой и не мотать себе нервов, съедал ее, да и все!

Занятие это доставляло Антону Павловичу много радости. Приносило успокоение в неудачах и проливало бальзам на наносимые жизнью раны.

А тем временем в городе началась череда очень странных исчезновений, о которых вскоре заговорили в газетах и новостных передачах.

Например, у Галины Семеновны Стрептококковой, живущей в том же подъезде, что и Райские, прямо из квартиры совершенно пропал муж. Муж назывался Стрептококков Семен Николаевич и был очень известный литератор, автор драматической прозы и детского сборника стихов «Кропопуленька».

Галина Семеновна, вернувшись из магазина «Полтушка», куда всего на пять минут выходила за говядиной для бульона, войдя в квартиру, как обычно позвала мужа по фамилии.

Стрептококков не откликнулся и не вышел помочь Галине Семеновне с тяжелыми сумками.

Тогда Галина Семеновна, придя в естественное возмущение, сократила знаменитую фамилию автора драматической прозы и позвала супруга «стрептококком».

– Стрепто-ко-о-окк! Стрептококк! Ты где, черт бы тебя побрал?! – еще не сердясь, а даже игриво крикнула Галина Семеновна и, так и не дождавшись ответа, стиснула в молнию губы и направилась в кабинет.

В кабинете Семена Николаевича не оказалось. И даже хуже того, проклятого Стрептококкова не нашлось на лоджии. В ванной и туалетных комнатах Стрептококковых также было темно и пусто.

Галина Семеновна растерялась и, потоптавшись у письменного стола Семена Николаевича, искренне пожелала пропавшему, чтобы тот провалился.

Привыкший за двадцать лет незаметно протекшего брака подчиняться супруге, супруг, разумеется, сгинул окончательно.

Галина Семеновна хотела приняться за скандал, но скандалить с самой собой в опустевшей квартире оказалось скучно. Тогда Галина Семеновна бросилась выяснять и обзванивать. Ничего не добившись от бестолковых друзей-литераторов своего бестолкового литератора, Галина Семеновна пробежала по лестнице на шестой этаж дома и ворвалась к подлой женщине, Анне Аркадьевне Заблудшей, старой утконосой блондинке, похожей на хлебную плесень.

Показав Анне Аркадьевне кулак, Галина Семеновна стала искать своего Стрептококкова у подозреваемой под диваном. И даже для чего-то ввинтилась змеюкой по стремянке на антресоли…

Но у Заблудшей ни на антресолях, ни под диваном Семена Николаевича не оказалось. В мебельных гарнитурах этой хищной и бессовестной Анны была только пыль разбитых вдребезги девичьих надежд, пожелтевшее нижнее белье, собрания сочинений и все та же плесень.

Галина Семеновна хлопнула дверью перед утиным носом мерзавки и, всклокоченная, неумолимая, вылетела на лестничную площадку, где была облаяна крошечной собачонкой Райских.

Галина Семеновна и Людмила Анатольевна, встретившись, облобызались. У второй муж пропал тоже, но по телефону сказал, что пропадает в редакции.

Женщины зашептались об этих странных исчезновениях и побледнели. Марсельеза завыла.

Разлучница Заблудшая мигала в глазок. На лестничной клетке шестого этажа дома литераторов стало жутко и душно от дамского шепота и происходящих событий.

Где-то в шахте хлопнула лифтовая дверь, задребезжала решетка. Все три дамы, находившиеся на лестничной клетке, посмотрели на часы и побелели. Это не могла быть вдова Феклиста. Время вдовы закончилось. Или еще не пришло.

Из побелелых дамы превратились в зеленых.

Лифт медленно поднимался.

Они, онемев, не могли даже пошевельнуть языками.

Лифт поднимался.

В нем мог подыматься растерзанный труп исчезнувшего днем со своего рабочего места Стафилококкова Семена Николаевича.

В нем мог подыматься маньяк, собиравшийся совершить свое новое «грязное исчезновение».

В нем мог возвращаться из редакции Антон Павлович Райский…

В нем…

Лифт грохнул, осел, вздохнул чем-то могильным…

И распахнулся.

Блондинка Заблудшая зажмурила смотрящий бесцветный глаз. Дамы на лестничной клетке зажмурили четыре.

Из распахнувшегося лифтового гроба никто не вышел.

Глава 4

Как Антон Павлович полюбил Никанора Ивановича

Был поздний весенний вечер. Над двором дома № 13-бис по улице Героев разверзлась космическая бездна.

Улица Героев была пуста. По ней скользили крысы.

Млечный Путь описывал над собачьей площадкой таинственный полукруг. Желтая луна роняла призрачные блески повсюду, где могла уронить. В распахнутом окне кабинета Антона Павловича стояли звезды, внизу шевелились косматые тени и орали коты.

Антона Павловича в кабинете не было. Не было Антона Павловича и на кухне.

Его не было в уборной и даже на балконе, за нежным тюлем трепещущих на ветру занавесок, не было Антона Павловича.

«Где же он тогда, наш драгоценный Антон Павлович, в этот сумеречный час?» – спросит, быть может, читатель.

«Где носит черт этого старого плевуна-ненавистника, какие дела заставляют его шататься невесть где, когда, неподвижно застыв на доске, не в силах сами по себе сдвинуться с места даже на одну клетку, ожидают его воли шахматные фигуры?» – спросит, быть может, читатель.

«Неужели этот несчастный и злой чудак пополнил собой список исчезновений, происходящих в городе?» – спросит, быть может, читатель.

Но нет, Антон Павлович не пополнял собой этого печального списка.

Включив в этот поздний час канал «Культура», любопытствующие по поводу исчезновения Антона Павловича могли бы с облегчением для себя воскликнуть: «Вот он где, старый вурдалак!» – и со спокойной совестью переключить Антона Павловича на что-нибудь более интересное.

Например, Феклиста Шаломановна смотрит в полночь сериал «Кровавый Опоссум», который, правда, повторяют с утра, но утром у Феклисты Шаломановны, как известно, другие дела.

Людмила Анатольевна тоже смотрит «Кровавого Опоссума», тем более что сценарий к «Опоссуму» писал ее муж, получая, кстати, неплохие деньги.

И нашедшийся Стафилококков со Стафилококковой дружно смотрят «Кровавого Опоссума».

«Опоссума» смотрит также Заблудшая Анна – смотрит вместе с Заблудшей Аленой, так как у бесцветных и одинаково коварных одиноких сестер Заблудших один на двоих телевизор на кухне.

Смотрят «Кровавого Опоссума» и прочие жители дома № 13-бис по улице Героев. И именно потому в этот поздний час вымирает улица Героев, и по ней беспечно и безнаказанно шныряют крысы.

Крысы шныряют по улице Героев так беспечно и безнаказанно, потому что коты Феклисты Шаломановны Бессоновой также смотрят «Кровавого Опоссума» из-за штор балкона сумасшедшей вдовы.

Словом, все, решительно все жители города и даже подмосковные жители, у которых ловится канал «Россиянин», смотрели «Кровавого Опоссума», в то время как Антон Павлович давал очень интересное интервью по каналу «Культура».

И это очень обидно.

Обидно потому, что на следующее утро интервью с Антоном Павловичем не повторяли, как повторяют этого противного «Опоссума», а ночью все смотрели «Опоссума», и никто, решительно никто, даже Людмила Анатольевна, так и не узнал, о чем говорил Антон Павлович в своем интервью…

Никанор Иванович Сашик был единственным человеком, кто слышал, о чем говорил в своем интервью Антон Павлович. Так случилось, что Сашик сам брал это интервью у Антона Павловича, благодаря чему был лишен возможности посмотреть в тот вечер «Кровавого Опоссума». Впрочем, Сашик и без интервью никогда не смотрел «Опоссума» по вечерам.

«Опоссума» Сашик посматривал утром, пока пил кофе и ел колбасу перед выходом в редакцию.

Смотреть «Кровавого Опоссума» считалось плохим тоном.

«Ты смотрел вчера „Опоссума“?» – спрашивал кто-нибудь у кого-нибудь.

И тот отвечал:

«Никогда не смотрю эту чушь!»

«Ужасная дрянь!» – оглашался спросивший и бежал искать того, кому посчастливилось посмотреть, чтобы узнать, что случилось в пропущенной серии.

Обыкновенно смотревших не находилось.

Никанор Иванович работал на трех работах. Ему нужны были деньги. И это нужда равняла Никанора Ивановича со всеми теми, кто смотрел тем вечером «Кровавого Опоссума», и со всеми теми, кто «Кровавого Опоссума» в тот вечер так и не посмотрел.

Днем Никанор Иванович служил спецкором в газете Вениамина Александровича Карпова «Центральная славь».

В обеденный перерыв снимался в массовке ежедневного телевизионного шоу «Жени меня», вечером, если успевал и не оказывался совсем пьян, озвучивал гусеницу Огорошу для детской утренней передачи «Мой садик», а ночью Никанор Иванович иногда брал на «Культуре» интервью у тех, у кого больше никто интервью брать не хотел.

– Спасибо, Антон Павлович! – искренне поблагодарил Никанор Иванович Антона Павловича за интервью, которое наконец закончилось, и протянул писателю через стол руку. Антон Павлович с удовольствием пожал протянутое и больше не выпускал.

Домой их отвезли вместе. Никанор Иванович и Антон Павлович жили в одном доме. В доме № 13-бис по улице Героев, по которой до самого утра продолжали бегать туда-сюда безнаказанные крысы. В том самом доме, в котором никто из жителей так и не посмотрел интервью.

Общая обида сплотила писателя и журналиста. Они сплотились на балконе у Сашика и пили портвейн «Клюквенная нежность» с кетчупом и сосисками.

Впервые за долгие годы постоянной и самоотверженной нелюбви к человечеству Антон Павлович чувствовал в своем сердце робкую, доверчивую нежность к его отдельному представителю.

На прощание Антон Павлович обнял Никанора Ивановича, как отец обнимает сына, и полез на балконные перила, утверждая, что у него на шестом этаже есть любимая.

Никанор Иванович стянул Антона Павловича со стены за шиворот и проводил до двери Людмилы Анатольевны.

На лестничной клетке Антон Павлович не своим голосом потребовал от Людмилы Анатольевны обнять и удочерить обретенного им сына. Потом назвал Мерсью дочуркой и попросил дать лапу папе и брату. Мерсью шипела. В ней заговорили кошачьи корни.

Антон Павлович долго боролся с Людмилой Анатольевной за право быть отцом сыну и дочери, вырывался, вставал на колени и, так и не получив от Людмилы Анатольевны такого права, тихо и безнадежно заплакал.

Уже светало, когда Антон Павлович, с нежностью назвав Kg8 Сашулей, переставил Никанора Ивановича на Kf6, но, не желая расстаться с обретенным сыном даже на минутку, взял коня с собой, бережно положил мордой на подушку, накрыл одеялом и уснул счастливым, калачиком свернувшись рядом.

Глава 5

Сон Антона Павловича

Антон Павлович погрузился в сон и спал счастливым несколько минут. После чего Антон Павлович увидел во сне себя.

Он сидел за своим письменным столом посередине очень просторной, белого цвета клетки и напряженно работал.

Чтобы не отвлекать себя от занятия, Антон Павлович пару раз прошелся по клетке туда-сюда на цыпочках, с интересом обследуя помещение, в которое попал.

Стены клетки оказались бумажными. Они были тонки, как это свойственно обыкновенным печатным листам, и сквозь них ясными силуэтами читались проходящие мимо Антона Павловича люди. Прохожие спешили по своим делам и не обращали никакого внимания на клетку с Антоном Павловичем, вероятно, принимая ее за обыкновенную городскую стену, забор или витрину. Некоторые женщины останавливались напротив Антона Павловича, как перед зеркалом, чтобы поправить свои прически, и тогда их носы вдавливались в бумагу серыми пятнами.

Это показалось Антону Павловичу неприятным. Ему очень не хотелось, чтобы дамы от нечего делать «совали свои носы не в свои дела». Антон Павлович опасался, как бы эти носы не прорвали его тонкие бумажные стенки и не увидали за ними его.

Чувствуя себя невидимым, Антон Павлович какое-то время занимался тем, что корчил «наружным» дамам рожи, показывал им язык и совершал прочие «тру-ля-ля», от которых приходил, по своему обыкновению, в детский восторг.

Дамы не обращали на детский восторг Антона Павловича никакого внимания. Приведя себя в порядок, они следовали дальше.

Какое-то время Антон Павлович преследовал дам, изображая их обезьянами.

Наконец сопровождаемые Антоном Павловичем дамы сворачивали за угол клетки, и постепенно их силуэты стирались с бумаги.

Но Антон Павлович уже спешил за новыми дамами.

Совершенно позабыв за этим увлекательным занятием про самого себя, напряженно работавшего за столом, Антон Павлович разбегался и распрыгался по клетке, как дитя по батуту, и вдруг принялся летать внутри помещения, отталкиваясь от бумажных стен, переворачиваться в воздухе, качаться вверх ногами и повисать вниз головой.

Так Антон Павлович скакал, кувыркался, перекувыркивался и забавлялся до тех пор, пока не вспомнил, что у него пролапс, гастрит и «обезжиренные среды».

Больше всего ужаснули Антона Павловича последние.

Ему показалось, что, распрыгавшись и разыгравшись, он пропустил уже несколько «обезжиренных сред» и теперь ему грозит нечто худшее, чем пролапс.

Антон Павлович спохватился, поджал ноги в коленях и камнем полетел на пол клетки.

Отрекошетил.

Подлетел к потолку и, неподвижный, стал падать на пол уже без прежнего ускорения.

После чего от пола отлетел совсем уж чуть.

Наконец Антон Павлович замер окончательно и огляделся.

В центре клетки за письменным столом по-прежнему напряженно работал Антон Павлович.

Антон Павлович работал так напряженно, что это уже начинало раздражать Антона Павловича. Ему сделалось скучно и захотелось поговорить с кем-нибудь о чем-нибудь.

К несчастью, в клетке не было никого, кроме второго Антона Павловича. А тот продолжал работать.

Смущенно покашляв, Антон Павлович подошел к Антону Павловичу со спины и покашлял еще пару раз, погромче.

В ответ раздалась дробь ударов по клавишам.

Тогда Антон Павлович поднял руку и постучал себя по затылку.

В ответ раздалась дробь ударов по клавишам.

Тогда Антон Павлович обошел стол и посмотрел на себя спереди.

К его ужасу, оказалось, что и спереди он выглядит точь-в-точь так же, как сзади.

Лысина, спина, кресло, лампочка и письменный стол.

«Что за дрянь такая мне снится?!» – с неприязнью спросил себя Антон Павлович, но, так и не дождавшись ответа, снова постучал себя по затылку.

И опять ответом ему послужила дробь ударов по клавишам.

«Что за вздорный, противный старик, этот Антон Павлович!» – раздражаясь все больше, возмутился Антон Павлович, и ему очень захотелось укусить себя за ухо.

Антон Павлович тем временем продолжал напряженно работать. Страницы вылетали из его печатной машинки за страницами, вылетали десятками, вылетали целыми пачками. Никто не заправлял листов, но они откуда-то появлялись сами.

На ноги Антону Павловичу падали, шурша, бумажные листы. Бумажные листы устилали пол клетки, и постепенно этот странный бумажный ковер делался все выше и выше.

Антон Павлович посмотрел вниз. Бумажный листопад уже полностью скрыл под собою его ботинки, скрыл до половины письменный стол, напряженно работавшего Антона Павловича и самого Антона Павловича.

«Если этот дурак не остановится, – со страхом подумал про Антона Павловича Антон Павлович, – мы оба погибнем в этих бумагах! Просто задохнемся в них, как цыплята, вот и все!»

Антон Павлович тревожно постучал себе по голове кулаком.

В ответ раздалась дробь ударов по клавишам.

Тогда Антон Павлович наклонился и поднял один из листов. И вот тут его охватил настоящий ужас. Только что выскользнувший из машинки, полностью отпечатанный Антоном Павловичем лист оказался совершенно пуст. Пуст, как титульный лист. Пуст, чист, бел и страшен.

«Может быть, – похолодев, подумал Антон Павлович, – это только один такой лист мне попался? Нужно взглянуть еще».

И Антон Павлович наклонился и взглянул еще. И еще. И еще, еще и еще – все листы были одинаково пусты.

Антон Павлович продолжал напряженно работать.

Белые листы формата А4 шуршали и, шурша, втягивались в ужасную копировальную машину.

И снова, опять и опять выползали из нее совершенно чистыми.

Наконец от двух Антонов Павловичей остался только один. Голова стоявшего Антона Павловича с ужасом хлопала глазами из бумажных барханов. Сидевшего Антона Павловича уже давно не было видно из-под бумажных слоев.

И только откуда-то снизу, со дна клетки, раздавалась приглушенная бумагой барабанная дробь ударов по клавишам.

И тогда Антон Павлович закричал и стал вырываться. Он кусал листы зубами, вырывал из листов руки, вертел плечами, топтал ногами и рвал, рвал с ненавидящим душераздирающим стоном бумажные листы…

Нескоро заметил Антон Павлович, что в клетке сделалось гораздо свободнее.

Порванные в клочья листы уже не лежали сверху донизу стен плотным прессом, но встревоженными мотыльками метались по комнате.

Исчез и Антон Павлович, напряженно работавший за своим письменным столом.

Исчезло кресло. Пропала настольная лампочка…

И только изорванные в клочья листы с тихим шорохом ложились на пол, опять заполняя собою страшное пространство клетки.

Антон Павлович посмотрел себе на руки. На руках не оказалось пальцев, и не было рук. Не было ног. Не было головы. Ничего и никого не было вокруг. Только бумажная клетка и бумажные шорохи.

«А»! – закричал Антон Павлович, и голова его вскочила с подушки.

«А!», «Ааааааааааа!» и «Аа!» – вопила голова Антона Павловича, но полуденный горожавый гул стоял над миром.

И Антона Павловича никто не слышал.

Глава 6

Литдебют

«…Виктор Петрович Рюмочка, младший корректор отдела писем газеты „Центральная славь“, появился на свет на закате прошлого века в городе Задневартовск, что стоит над широким разливом реки Мурдарь, в сталелитейном цеху шарикоподшипникового завода „Рассвет Задневартовска“ осенним промозглым вечером, – бодро писал Антон Павлович. – В цеху „Рассвета Задневартовска“ остро пахло сульфидами, оловом, металлургами, свинцом и карболкой».

Антон Павлович поставил точку и хотел было выйти на кухню перекусить, но мысль звала его дальше, и Антон Павлович продолжил.

«Отец Виктора Петровича, Петр Анатольевич Рюмочка, при появлении сына утер пот с лица, высоко поднял стакан неразбавленной горилки, но вдруг пошатнулся и упал на глазах товарищей в проезжавшую мимо дризину с шурупами, болтами и гайками».

Антон Павлович покосился на текст и, исправив «дризину» на «дрезину», снова застучал по клавишам.

«Дрезина с отцом будущего младшего корректора „Центральной елави“, дребезжа и теряя болты, отгрохотала по туннелю, проложенному под заводом, до пристани „Звезда Задневартовска“, к сонной отмели Мурдари, где была приподнята грузоподъемным краном экскаватора „Сталингорд-6“ и опрокинута в грузосплавильную баржу „Задневартовск – Сталеплавильск 2000“.

До самого Сталеплавильска отец новорожденного корректора ничего не ел, кроме соленой ржавчины и плесени с болтов и гаек; он пил из реки головой и долго махал рукой в сторону тающего за уключинами Мурдари покидаемого города, новорожденного сына и той женщины, что сделала Петра Анатольевича его отцом».

Антон Павлович нахмурился, воображая описанную только что сцену прощания отца с сыном, почесал в голове и решительно изменил «уключинами Мурдари» на «рукавом Мурдари». Выходило славно, и Антон Павлович опять застрочил.

«Спустя неделю Петр Анатольевич Рюмочка сполз по мостику на пристань Сталеплавильска с худым, отечным, но очень щетинистым и суровым лицом и, не меняя выражения на нем, прополз по сталеплавильской набережной до пельменной „Любава“. Вполз. Сел. Упал. Поднялся, стараясь удержать стол, но стол не удержался, подкосился и рухнул. Голова путешественника, проломив деревянную столешницу, осталась торчать на поверхности».

«Так тебе и надо, пьяница!» – злорадно подумал Антон Павлович и снова приступил к делу.

«Получив от судьбы этот последний удар, Петр Анатольевич окончательно сломался, потерял дар речи и память, устроился в пельменную „Любава“ уборщицей, стал писать стихи и спустя несколько лет скончался, оставив после себя неоконченную рукопись романа „Сталь и любовь“ в общей тетради, 48 листов за рубль, и три тетради стихов по три копейки».

Расправившись с отцом героя, Антон Павлович потянулся в кресле, зевнул и пошевелил над клавиатурой пальцами. Пошевелив пальцами, Антон Павлович продолжал с новыми силами.

«Едва научившись писать, маленький Витя пошел по стопам сгинувшего в Сталеплавильске отца.

Стихотворение первоклассника Рюмочки было отправлено классной руководительницей Антониной Надеждиной в детский журнал „Мой Матютка“ на литературный конкурс „Маленькие таланты“, где получило третье место и грамоту „Самый маленький талант“.

Мать Вити повесила грамоту на стену горницы, над письменным столом мальчика, рядом с фотографией Юрия Гагарина, которого до 1999 года Витя, как и многие его одноклассники, считал своим папой.

В 1999 году мать рассказала сыну правду и отдала отцовские рукописи.

В том же 1999 году Витя снял грамоту и Гагарина со стены, положил на дно чемодана вместе с бережно завернутыми в „Правду Задневартовска“ отцовскими тетрадями и уехал покорять столицу.

Столица встретила подающего большие литературные надежды скромного милого юношу крепкой акульей челюстью, сомкнула ее и потащила начинающего прозаика к себе на дно…»

«Аха-ха! Так тебе и надо, балда!» – восхитился Антон Павлович.

«Шли годы. Потерявший надежду, худой, с вытянутыми жизнью щетинистыми щеками и больными желтыми глазами, бездомный, никем не издаваемый младший корректор газеты „Центральная славь“ Виктор Петрович Рюмочка сидел однажды на скамейке бульвара Адмирала Нахабина, плакал и рвал зубами свой новый роман „Последняя Надежда“.

Смятые клочья „Последней Надежды“ вешний ветерок уносил в сторону пешеходного перехода на улицу Героев».

В этом месте Антон Павлович вынужден был прерваться. Людмила Анатольевна позвала его полдничать. Из кухни аппетитно потянуло обезжиренными сырниками со сметаной.

Покушав, Антон Павлович хотел было вернуться к повести, но дрема сморила его, и он, разрешив себе подремать немного, уснул до ужина.

Антон Павлович спал, но его нетерпеливая муза продолжала за Антона Павловича во сне:

«…Смятые клочья „Последней Надежды“ вешний ветерок уносил в сторону пешеходного перехода на улицу Героев. Тем временем по пешеходному переходу со стороны улицы Героев на бульвар неторопливо шла жена Антона Павловича Райского Людмила Анатольевна Райская.