Сарум. Роман об Англии Резерфорд Эдвард

Силы покинули его, он не мог сдвинуться с места. Наконец, измученный жаждой, он с трудом глотнул эля из бурдюка. К полудню вспыхнула невыносимая боль в паху, где тоже появились нарывы. Ночь прошла в невыразимых мучениях.

На заре Николас понял, что не выживет. Перед его мысленным взором встали изуродованные болезнью трупы на улицах, тело старика в соборе… Нет, такой жалкой участи Николас не желал. Он подполз к парапету и поглядел на спящий город. На севере молчаливые гряды холмов уходили к далекому горизонту. В нише у парапета Николас заметил крошечную каменную фигурку, безмятежно смотрящую вдаль.

Он застыл у парапета, изредка вскрикивая от боли.

По соборному подворью прошел Адам, обогнул колокольню и скрылся в арке ворот.

Николас со стоном оттолкнулся от парапета, подальше от стен, и полетел вниз.

Жильбер де Годфруа позабыл и о Масонах, и об овчарне. Чума истребила половину жителей Авонсфорда. День за днем владелец манора сидел в опустевшем доме и, глотая слезы, рассеянно перелистывал страницы «Повести о сэре Орфео».

Вот уже две недели он ждал вестей о сыне.

Семья Агнесы провела в овчарне на взгорье шесть недель. После того как Николас не появлялся три дня, все поняли, что произошло. Джон не произнес ни слова, но Агнеса знала, о чем он думает, – она мучилась той же мыслью. Всякий раз, когда Николас, не выказывая ни малейших признаков хвори, приходил навещать родных, Агнеса остро сознавала, что напрасно не впустила его в самый первый день: теперь на нее ляжет вина в том, что он подхватил заразу. Молчание Джона было хуже обвинений.

Сюда, на пустошь, никто не приходил. Тянулись недели, однако неизвестно было, закончился ли мор.

Спустя месяц запасы еды истощились, а воды в пруду осталось на самом донышке.

– Еще день подождем – и вернемся в Авонсфорд, – решительно заявил Джон.

К счастью, ночью прошел дождь, пруд наполнился свежей водой, и семейство провело в овчарне еще две недели. Их охватила вялость и странное безразличие; все двигались медленно, как во сне, и целыми днями ничего не делали, лишь глядели, как над взгорьем проплывают облака.

К середине сентября Агнеса не выдержала.

– Я больше не могу, – неохотно призналась она, впервые за все время проявив слабость.

Спустя час, нагрузив тележку нехитрым скарбом, семейство двинулось в долину.

Авонсфорд – и весь привычный мир – изменился до неузнаваемости.

1382 год

Впоследствии Эдвард Уилсон утверждал, что успех семейства – заслуга старого Уолтера. Судьба даровала Уилсонам возможность не только насладиться местью, но и восторжествовать над врагами. Отец и сын стоили друг друга, однако именно усилия Уолтера направили семью в русло успеха.

Случилось это с приходом чумы.

В тот год Эдварду исполнилось пятнадцать лет. Когда стало ясно, что десятилетний Питер заразился, всех детей выгнали из дома в Дубраву Гроувли. Чума не коснулась Эдварда и его старшего брата, недоумка Элиаса, крепкого и сильного как вол, однако не пощадила матери и остальных детей. Заразился даже Уолтер. Эдвард, заметив опухоли у отца в подмышках, сбежал в лес и провел там три недели. О лесных законах никто не вспоминал, поэтому Эдвард помышлял браконьерством: ловил в силки зайцев и даже убил косулю. Изредка он украдкой совершал вылазки в окрестные деревни, но, видя, что там тоже свирепствует чума, всякий раз возвращался в чащу. Усадьбы Шокли и родительского дома он боялся как огня.

Однажды ранним утром Эдвард увидел отца. Уолтер медленно, подволакивая ногу, брел по склону холма и с каждым шагом болезненно морщился. На шее виднелись воспаленные бугры чумных карбункулов. Эдвард, не понимая, зачем умирающий отец отправился в лес, убежал и спрятался в зарослях. Вслед ему неслись отцовские проклятия.

Целый день Эдвард бродил по чащобе, а к вечеру устроился ночевать в кустах. Едва он задремал, как чья-то рука схватила его за горло. Знакомые длинные пальцы сдавили глотку, не давая вздохнуть.

– Придурок, – прохрипел Уолтер, обдавая сына гнилостным запахом рыбы.

Эдвард покорно обмяк, надеясь ускользнуть, как только отец разожмет руку.

– Что, сбежать хочешь? Чумы страшишься или меня? – злобно рассмеялся Уолтер.

Его и впрямь боялись все в семье.

Уолтер схватил руку сына, притянул ее к лицу, и Эдвард с ужасом ощутил под пальцами твердый бугорок.

– Вот это – моя шея, – прошипел Уолтер.

Эдвард испуганно вскрикнул.

– А вот это – подмышка, – зловеще добавил отец, прижимая ладонь сына к туго натянутой коже. – Заболеть-то я заболел, да только хворь со мной не справилась. Не бойся, я больше не заразный. – Он разжал пальцы на горле Эдварда и, не выпуская руки сына, повелительно произнес: – Пойдем, дело есть.

Впоследствии Эдвард с улыбкой вспоминал о тех днях – отец научил его многому.

Старший брат, Элиас, чумой так и не заболел.

– Нашего недоумка даже хворь стороной обходит, – ворчал Уолтер.

Трупы матери и детей зарыли близ хижины.

– Люди в Саруме перемерли как мухи, – заявил Уолтер на следующий день. – Сбегай к родичам, глянь, кто есть живой, и приводи всех сюда. Смотри мне, к вечеру чтоб вернулся.

Старшего брата Уолтера и его семью чума не тронула, но они отказались иметь с ним дело. Из остальных родичей уцелели две вдовы, двое малых ребятишек – мальчик и девочка – и муж одной из сестер Уолтера.

– Пусть у нас в хижине пока поживут, – с ухмылкой велел Уолтер сыну. – Гляди, чтобы не сбежали.

На следующее утро он радостно объявил Эдварду:

– Проклятый Шокли помер, и вся семья его перемерла. Один только Стивен выжил, младшенький. Собирайся, мы с тобой его навестим.

В лавке на Хай-стрит царило запустение. От чумы умерли все Шокли, кроме чудом уцелевшего Стивена, ровесника Эдварда.

Теперь бедняга удивленно уставился на вошедших.

– Настоятельница Уилтонского аббатства дала вам усадьбу в из долье, – без обиняков начал Уолтер. – Что ты теперь делать будешь?

Стивен нерешительно пожал плечами.

– У тебя работников не осталось, всех мор изничтожил, – заявил Уолтер. – Вот только я уцелел да сын мой. Землю возделывать некому.

Юный Шокли недоуменно глядел на него.

– Придется тебе от усадьбы отказаться, – пояснил Уолтер.

Стивен вздрогнул, словно от удара, и возмущенно воскликнул:

– Мы испокон веку там живем!

– Значит, сам будешь землю пахать? – осведомился Уолтер.

Юноша молчал. Торговое дело в городе и сукновальня в долине Авона приносили больше дохода, чем усадьба, и ими надо было заняться в первую очередь. Но если забросить усадьбу, то настоятельница отберет землю.

– Я найму работников, – уныло сказал Стивен.

– Где ж ты их найдешь? – Уолтер покачал головой. – В округе почти все перемерли.

Стивену это было хорошо известно. Молчание затягивалось.

– Мне тут наняться в работники предлагают, – наконец сказал Уолтер. – За хорошие деньги.

Неизвестно, так ли это было на самом деле, но Стивен Шокли ему поверил. Чума – Черная смерть, или моровое поветрие, как ее называли в те времена, – сгубила треть населения Англии, если не больше. Подобного мора в Англии не было вот уже семь веков – в последний раз о нем писал саксонский летописец Беда Достопочтенный. По оценкам современных историков, с 1347 по 1350 год в Европе от чумы погибло двадцать пять миллионов человек.

Эдвард знал, что одни селения в Саруме полностью вымерли, а другие пострадали меньше. Хозяева сулили работникам превосходную плату, однако в тот год многие поля остались невозделанными.

– Ты мне по оброку два дня в неделю должен отработать, – напомнил Стивен.

– Так это ж до чумы было! – возразил Уолтер.

Юный торговец задумчиво посмотрел на него. Теперь, после мора, вилланы часто покидали своих господ и нанимались к тем, кто платил больше. На подобные нарушения закона перестали обращать внимание – в них были повинны не только вилланы, но и сами господа. Если Уолтер уйдет из усадьбы, то Стивену придется вернуть землю в монастырь. Юноша вздохнул – похоже, Уолтер Уилсон его обхитрил – и устало спросил:

– Чего ты хочешь?

Так было положено начало процветанию Уилсонов.

– Ступай к настоятельнице, проси, чтобы издольную плату снизила, – велел Уолтер Стивену Шокли.

– А потом что?

– А потом отдашь землю мне в исполье. Я ее буду обрабатывать, а назначенную плату тебе отдавать. Может, посчастливится работников найти… А пока мы с сыном поля будем пахать. Такая сделка нам всем выгодна – и усадьба за тобой останется, и нам жить будет на что.

Действительно, во владениях Уилтонского аббатства из-за чумы работников осталось мало. Настоятельница наверняка согласится снизить издольную плату для хорошего хозяина. Стивену некогда будет заниматься усадьбой и искать работников – вдобавок они ему дорого обойдутся. Разумеется, Уолтер не стал говорить, что уже обзавелся рабочими руками – недаром он приютил родичей в своей хижине.

Два дня спустя настоятельница согласилась уменьшить плату за землю, а Уолтер Уилсон стал испольщиком Стивена Шокли на чрезвычайно выгодных условиях: вместо обычных десяти пенсов за акр он платил Стивену всего четыре.

– Мы больше не вилланы! – радостно воскликнул Эдвард.

– Дурень! И когда ты уже поумнеешь?! – рявкнул Уолтер. – Еще немного потерпим, а на будущий год от Шокли и вовсе избавимся.

Недюжинную смекалку Уолтер проявил и впоследствии. Эдвард думал, что они начнут разводить овец и торговать шерстью, но Уолтер решительно помотал головой:

– В этом году – только зерно. Все поля надо пшеницей засеять.

– Зачем? – удивился Эдвард. – Ведь столько народу померло, что хлеба теперь на всех хватит.

– Сам увидишь, – презрительно усмехнулся отец – и оказался прав.

На следующий год цены на зерно взлетели до небес: работников не хватало, поля остались невозделанными, а землевладельцы заботились только о себе и набивали зерном закрома.

К осени 1349 года Уилсоны, отдавая Стивену Шокли мизерную плату за пользование землей, сколотили огромное состояние. Еще одним источником дохода стали работники, которыми предусмотрительно обзавелся Уолтер. Родичи – старик, Элиас, две женщины и дети – всецело принадлежали ему. Он их кормил, одевал – и держал в вечном страхе, обманом и силой подчиняя своей воле. Деваться им было некуда.

Они возделывали поля, в страду работали с раннего утра до позднего вечера, а урожай собирали даже по ночам, при свете факелов. Иногда Уолтер отдавал их внаем окрестным землевладельцам, а заработанные деньги прикарманивал. Родичи пробовали жаловаться, но он грозно восклицал:

– Против кормильца голос подымаете?!

Он так запугал несчастных родственников, что те даже не думали от него сбежать.

– Ты женщин скоро в гроб вгонишь, – заметил однажды Эдвард.

– Ничего, пару лет еще протянут, – равнодушно отмахнулся отец.

Старшего сына Уолтер ценил за силу и покорность. Элиас был на голову выше отца, таким же длиннопалым, с близко посаженными глазами, однако на лице его, широком и плоском, будто расплющенном неведомой силой, застыло глупое выражение. Он вечно сутулился и ходил вперевалку, но отца обожал и повиновался ему беспрекословно.

– Видно, мать на луну засмотрелась, когда его носила, – привычно хмыкал Уолтер. – Вон какой недоумок уродился. Все одно в хозяйстве сгодится.

В раздражении он часто охаживал Элиаса плеткой и осыпал бранью, но с удовольствием отправлял его работать на окрестные усадьбы – землевладельцы платили за силача два пенса в день, по тем временам невероятную сумму.

Эдварду повезло больше: Уолтер не принуждал его работать целыми днями и часто брал с собой, когда отправлялся по делам в город.

– Ты только рот не раскрывай, слушай больше, – строго предупреждал он сына.

Однажды Уолтер вернулся из Солсбери в прекрасном настроении и объявил:

– У сопляка Шокли дела идут совсем худо.

Хотя Стивен Шокли и унаследовал от отца незаурядный ум и деловую сметку, обширные торговые предприятия Уильяма Шокли требовали немалых сил. Стивен, худощавый семнадцатилетний юноша, тяжело перенес внезапную смерть родных, и теперь ему было трудно в одиночку заправлять отцовскими делами. Уолтер Уилсон быстро заметил отчаяние в бледно-голубых глазах Стивена и не преминул этим воспользоваться.

В целом дела Шокли шли превосходно – и лавка, и сукновальня приносили доход, однако в одночасье освоить науку управления предприятиями не смог бы даже опытный торговец. К тому же Стивену не хватало наличных денег.

На следующий день Уолтер с сыном отправились к Стивену. Уолтер держал себя на удивление доброжелательно и с напускной заботой произнес:

– Ты в одиночку сразу двумя делами заправляешь, а это непросто. У меня к тебе есть предложение… Если хочешь, я возьму на себя монастырское издолье, а тебе заплачу вперед за три года. Пятнадцать фунтов.

Стивен изумленно посмотрел на него: предложение было весьма заманчивым. Даже Эдвард удивился – он, хоть и не разумел грамоте, с невероятной скоростью считал в уме и прекрасно знал, что таких денег у отца нет; наверняка он их украл.

– Откуда у тебя такие средства? – осведомился Стивен.

– Наследство получил, – невозмутимо ответил Уолтер.

Шокли погрузился в размышления. Отдавать фамильную усадьбу в чужие руки не хотелось, но предложенная сумма поможет удержать на плаву отцовские предприятия, которые приносили больший доход.

– Ладно, договорились, – со вздохом кивнул он.

Так Шокли навсегда расстались с землей, почти пять веков назад полученной их саксонскими предками в дар от короля Альфреда и давшей им имя.

На следующий день бывший виллан, а ныне – новый издольщик усадьбы, явился к эконому Уилтонского аббатства. Уолтер не взял сы на на встречу, поэтому Эдвард так и не узнал, какими исхищрениями отцу удалось еще больше снизить плату за пользование землей.

– Ну вот, от проклятых Шокли мы отделались! – удовлетворенно заявил Уолтер. – Самое главное впереди.

– Что? – полюбопытствовал Эдвард.

Уолтер зыркнул на сына и ничего не сказал.

Следующий, 1350 год выдался неурожайным, однако Уолтер приберег немалые запасы зерна и продал его с превеликой выгодой. Он по-прежнему щедро отвешивал Эдварду оплеухи и бранил за промахи, однако, заметив, что к сыну люди относятся с бо льшим доверием, начал советоваться с ним и даже позволял самостоятельно совершать мелкие сделки.

– Ты, главное, улыбайся почаще, располагай людей к себе, – наставлял Уолтер сына.

Вскоре они с Эдвардом наловчились заключать сделки с наибольшей выгодой для себя, и к лету 1350 года Уолтер решил предпринять неимоверно важный шаг.

Эдвард до сих пор с довольной улыбкой вспоминал свою первую встречу с Жильбером де Годфруа.

Смерть жены глубоко потрясла Годфруа; единственным утешением для него теперь стал любимый сын. Почти все обитатели Авонсфорда умерли от чумы, в живых осталось человек десять, включая семью Масон и Марджери Даббер. Для Годфруа настали трудные времена.

Поначалу дела шли неплохо. Хотя поместье испытывало недостаток рабочих рук, Годфруа причиталась посмертная дань, взимаемая с крестьянских семей за смерть виллана; он собрал с вассальных дворов двадцать фунтов, что в целом несколько улучшило положение дел в поместье. Рыцарю пришлось потратиться, нанимая людей для работы в полях, так что прибыли он не получил. А тут еще среди овец начался мор, и стада уменьшились. Имению срочно требовались издольщики.

Однажды поутру Уолтер Уилсон с сыном пришли в манор и почтительно осведомились у владельца Авонсфорда, нельзя ли им взять землю в издолье.

Жильбер с сыном провели Уилсонов по имению. Плодородных земель хватало, но все они были запущены. Эдвард с любопытством разглядывал Томаса, господского сына, – темноволосого красавца с благородным бледным лицом и горящим взором. Учтивое обращение и горделивая поступь юноши очень понравились Эдварду. Впрочем, он не забывал о цели своего прихода. Уолтер придирчиво оглядывал поля и луга, что-то неразборчиво бормотал себе под нос и напускал на себя унылый вид.

– Земли истощились, – наконец печально изрек он, хотя прекрасно знал, что поля имения щедро удобряли навозом и известью. – Нет, вы уж простите, нам такого не нужно.

Жильбер разочарованно посмотрел на него, и Эдвард понял, что настала его очередь вмешаться.

– Отец, эту землю можно под выпас отдать, – предложил он. – Овцы ее унавозят, глядишь, и…

– Земля худородная, толку с нее не будет, – оборвал Уолтер сына.

– Но может быть…

– Ох, ну и бестолочь же ты! Говорю же, земля худая, никакого урожая не получишь. Пойдем в соседнем поместье справимся…

Эдвард согласно кивнул и умоляюще взглянул на отца:

– Ты же говорил, что позволишь мне взять надел…

– И во сколько тебе это обойдется? – презрительно фыркнул Уолтер.

– Может, пенни за акр, – нерешительно протянул Эдвард, назвав половину цены, на которую готов был согласиться Годфруа.

– Да ты нас разоришь! – возмущенно воскликнул Уолтер.

Притворная размолвка отца и сына продолжалась. Годфруа нуждался в издольщиках, но других желающих не находилось. Полчаса спустя Уилсоны ушли из манора, договорившись с Годфруа об издольщине на весьма выгодных условиях: за мизерную плату владелец поместья отдал им треть лучших земель, а вдобавок почти за бесценок выделил огромный участок пастбища на взгорье.

– Да там тысячу овец можно пасти! – расхохотался Эдвард, когда они вышли за ворота манора.

– А навозом пашню удобрить, – добавил Уолтер.

– Знатный господин, а дурак дураком, – сказал Эдвард. – Ни о чем понятия не имеет.

На самом деле на этот раз Жильбера подвела его осмотрительность. В то время крупные землевладельцы либо вкладывали деньги в развитие хозяйства и повышали плату наемным работникам, либо отдавали землю надежным издольщикам и совершенно отстранялись от сельскохозяйственных занятий. Годфруа денег тратить не желал и, хотя ему следовало придирчивее отнестись к выбору издольщика, не счел возможным дожидаться выгодного предложения и согласился на первое же, пусть и невыгодное, решив, что лучше выручить хоть какие-то деньги за землю.

У самого дома Уолтер благосклонно хлопнул сына по плечу – мол, молодец, справился. Эдварда же больше всего удивляло поведение Томаса. Юноша, стоя рядом с отцом, с плохо скрытым презрением следил за переговорами – судя по всему, обсуждение низменных хозяйственных дел ему претило.

– А Томасу-то, похоже, все равно, чем дело кончится, – сказал Эдвард отцу.

– Рыцари – они такие, – согласно кивнул Уолтер. – Честной работы гнушаются, им лишь бы воевать.

Годы, проведенные в имении Уайтхитов, превратили Томаса в истинного рыцаря. Он ловко вырезал из дерева изящные безделушки, пел и умел читать и писать, хоть и с трудом. Родным языком для него был английский, но он мог изъясняться и по-французски – во всяком случае, заучил обычный набор вежливых фраз, достаточных для общения с противником, а если повезет, то и со знатным пленником, за которого дадут щедрый выкуп. Томаса воспитывали для ратного дела, для ристалищ и сражений. Как и его предки, он любил воевать, ведь только в битве можно обрести славу и богатство. Дела поместья его совершенно не волновали.

В последующие четыре года Эдвард редко видел Томаса – тот постоянно находился в отъезде, – зато изучил каждый уголок Авонсфордского имения и извлекал из него немалую прибыль.

В 1350-е годы для предприимчивых людей в Саруме открывались прекрасные возможности. Графство Уилтшир быстро оправилось от последствий Черной смерти; теперь здесь интенсивно развивалась не только торговля шерстью, но и сукноделие.

В прошлом руно английских овец продавали в Европу, а оттуда привозили сукно. На севере Солсберийской возвышенности, в Мальборо, ткали дешевую бурель – грубую шерстяную ткань – и войлок, подлежащий дальнейшей обработке на сукновальнях. Теперь же спрос на сукно вырос не только в Англии, но и в Европе. Ткачи, валяльщики и красильщики не сидели без работы. Повсюду строились новые сукновальни, торговцы богатели, а крупные землевладельцы, открыв для себя новый источник дохода – продажу шерсти, – спешно обзаводились овцами. На пустошах и на меловых взгорьях Северного Уэссекса теперь паслись многотысячные стада, принадлежавшие и епископу Винчестерскому, и монастырям, и знат ным семействам, таким как Хангерфорды.

Уолтеру Уилсону и его сыну предприимчивости было не занимать. Уолтер своей выгоды ни в чем не упускал и выжимал из своих работников последние силы.

Лишь одно-единственное семейство в округе ему не подчинилось.

Агнеса Масон осталась в Авонсфорде, однако в ее жизни тоже произошли перемены.

О смерти Николаса почти никогда не упоминали. Джон по-прежнему работал каменщиком в соборе, но к мачехе теперь относился сдержанно, а через полгода женился и стал жить отдельно. Впрочем, он ежедневно навещал родных и заботился о сводных братьях, однако Агнеса обнаружила, что справляется и без его помощи. Годфруа не повысил аренду за дом Масонов в Авонсфорде, и Агнеса со старшими детьми три дня в неделю работала в поместье за небольшую плату, а в свободные дни нанималась в услужение к местным издольщикам, которые щедро оплачивали ее труд, так что семья не нищенствовала.

Уолтер Уилсон, взяв в издольщину земли Годфруа, настоял на том, чтобы Агнеса теперь работала на нового хозяина, и велел Эдварду не давать ей спуску. Злопамятный Уолтер хорошо помнил, как в Кларендоне Осмунд Масон опроверг обвинения Джона Уилсона и встал на сторону Шокли.

– У нас с Масонами старые счеты, – объяснил Уолтер сыну.

Однако он не учел независимого нрава Агнесы.

Первый месяц все шло как обычно: Агнеса отрабатывала положенные три дня, а Уолтер ворчал, но платил ей установленное жалованье. Затем Уолтер заявил, что она должна работать на час дольше, – Агнеса твердо отказалась. Уолтер потребовал, чтобы в поместье работала не только она, но и двое старших детей, – Агнеса не подчинилась. Он попытался ее запугать, но Агнеса, упрямо выпятив подбородок, не побоялась угроз.

Эдвард, видя, как отец наливается злобой, благоразумно решил не вмешиваться.

– От этого проклятого семейства одни неприятности! – восклицал Уолтер.

Агнеса, зная, что дешевле работников ему не найти, не обращала внимания на его гнев.

Только через год Уолтеру удалось ее приструнить, а помог ему в этом парламент.

Высокий спрос на рабочую силу и свободный рынок труда принес многим, в том числе и Уолтеру Уилсону, огромные прибыли, однако вызвал резкое недовольство в обществе. В Англии заработная плата неуклонно росла с начала XIV века, но из-за чумы рост ее многократно ускорился. Вдобавок феодальным сеньорам было невыгодно терять вассалов, которые, несмотря на свои обязательства перед господином, часто уходили работать к тем, кто платил больше.

– Наемные работники совсем обнаглели, огромных денег требуют, – возмущался Уолтер.

– Но мы же разбогатели, – напоминал ему Эдвард.

– Болван ты! Теперь другие времена – не нам платят, а мы платим.

В ту пору с подобными затруднениями сталкивались не только феодалы, но и те, кто задешево приобретал пустующие земли: торговцы, фримены и бывшие серфы. Разумеется, все они считали, что наемные работники требуют слишком многого. К 1349 году землевладельцы открыто выражали недовольство завышенной оплатой труда, а в 1351 году парламент принял Статут о работниках, позволивший судам устанавливать размер заработной платы.

Уолтер, прослышав о статуте, вместе с сыном отправился к Агнесе и объявил:

– Жалованье я тебе урезаю.

– Ну и урезай, – равнодушно ответила она. – Я к другому издольщику наймусь.

– А я тебя за это засужу, – грозно предупредил Уолтер.

Принятый парламентом статут запрещал работникам уходить от хозяина в поисках лучшего жалованья.

– А сколько Элиасу платят? – осведомилась она.

– Не твое дело, – буркнул Уолтер, зная, что его родичам платят больше всех в округе.

– Вот и мне будешь столько же платить, и старшим детям тоже полное жалованье положишь, – невозмутимо заявила Агнеса. – А ежели в суд подашь, так тому и быть.

Она отрывисто кивнула и захлопнула дверь. Уолтер с Эдвардом остались стоять во дворе.

Эдвард невольно восхитился упрямицей, дерзнувшей перечить Уолтеру. Впрочем, она была в своем праве. Статут о работниках применялся исключительно по желанию землевладельца; издольщики нанимали рабочую силу, не обращая внимания на законодательство. Затевать тяжбу против Агнесы не имело смысла, однако Уолтер сердито буркнул:

– Я на нее управу найду, вот увидишь.

Впрочем, дела Уилсонов шли прекрасно. Они торговали зерном и разводили овец, которые привольно паслись на взгорье – Жильбер де Годфруа давным-давно забросил пустоши и старую овчарню.

На руку Уилсонам был и еще один ордонанс, принятый парламентом, – Статут о стапельной торговле. Прежде оптовая торговля шерстью сосредоточивалась во Фландрии, в руках горстки богатых купцов-стапельщиков, что давало им монопольные привилегии и облегчало взимание налогов в королевскую казну; вдобавок стапельщики с готовностью ссужали королю огромные суммы денег. Однако же подобное положение вызвало недовольство мелких торговцев, и в 1353 году Статут о стапельной торговле разрешил осуществлять складскую торговлю и на территории Англии.

– Теперь можно сбывать товар в Винчестере и Бристоле, – обрадовался Уолтер и вскоре, заключая выгодные сделки и мошеннически завышая качество шерсти, добился отменных прибылей.

Однако же больше всего ему повезло в 1355 году, когда Томас де Годфруа отправился на войну.

Военными кампаниями под предводительством Черного принца восхищались все англичане. Томас решил, что пробил его звездный час.

– Ишь ты, воображает себя рыцарем Круглого стола, – проворчал Уолтер.

Впрочем, ничего удивительного в этом не было: в те времена все пропиталось духом рыцарской доблести и учтивости. За десять лет до того Эдуард III дал обет возродить артуровский Круглый стол в Виндзоре и начал строительство дворца, а 23 апреля 1348 года, в день святого Георгия, учредил высший рыцарский орден – орден Подвязки, одними из основателей которого стали Черный принц и Уильям Монтегю, второй граф Солсбери. Многие юные рыцари меч тали окружить себя сиянием доблести и славы так же, как благородный король Эдуард и его верные сыновья – Эдуард Вудсток, Черный принц; Иоанн Гентский, называемый также Джон Гонт, герцог Ланкастер; и Лионель Антверпенский, герцог Кларенс, – посвятившие себя стремлению к правде и чести, свободе и учтивости.

Томас де Годфруа и не подозревал, где именно зародились истоки рыцарского поведения, которому он прилежно учился в поместье Уайтхитов. На юге Франции придворные трубадуры прославляли идеалы учтивости и преданного служения прекрасной даме, а Церковь настаивала, что всякий рыцарь обязан служить Пресвятой Деве. Учение древних философов, отраженное в трудах Боэция, столь чтимого королем Альфредом, напоминало знатным господам о незыблемой стойкости, с которой следует встречать победы и поражения. Романтические легенды о короле Артуре превратились в своеобразный кодекс идеализированного рыцарства, воплощением которого служил старший сын короля, Эдуард, принц Уэльский, именуемый Черным принцем.

Томас де Годфруа стремился во всем подражать своему кумиру, неустанно напоминая себе, что Эдуард всего на несколько лет старше. Чума превратила Англию в мрачную пустыню, но славные победы доблестных английских войск рассеяли тьму и уныние. Следует признать, что война привлекала возможностью не только прославиться, но и разбогатеть. Валлийским пехотинцам платили два пенса в день, а конному лучнику – шесть пенсов, в то время как пахарь зарабатывал двенадцать шиллингов в год; эту сумму простой пехотинец мог получить всего за семьдесят два дня военной кампании. А набеги на богатые французские провинции давали возможность солдатам разжиться награбленным, рыцари же брали в плен знатных господ, за которых платили щедрый выкуп.

– Помни о чести, о долге и о пленниках, – напутствовал Жильбер сына. – Иначе нам имение не спасти.

Взятых в плен рыцарей выкупали родственники – как правило, за огромные суммы в несколько тысяч фунтов. Пленники превратились в выгодный товар, их покупали и перепродавали вельможам и даже торговцам, так что нередко французский дворянин оказывался собственностью не одного, а нескольких хозяев, которым причиталась определенная часть от общей суммы назначенного выкупа.

Однако же участие в победоносной войне обходилось дорого: рыцарь отправлялся в сражение не только в доспехах и при оружии, но и в сопровождении оруженосца и целой свиты слуг. Основной статьей расходов был боевой конь; особенно ценились породистые, хорошо обученные лошади из дальних стран – Испании и Сицилии, – за которых платили сотню фунтов, а то и больше.

У Жильбера де Годфруа наличных денег не водилось.

А вот Уолтер Уилсон за шесть лет после чумы накопил сто фунтов – по тем временам целое состояние. Даже Эдвард не понимал, как отцу это удалось. Именно с этих денег начался стремительный взлет Уилсонов.

В 1354 году Уолтер ссудил сто фунтов Жильберу де Годфруа; владелец Авонсфорда потратил их на снаряжение сына, отправлявшегося воевать. Как ни странно, Уолтер не стал требовать возвращения денег с процентами, а выставил весьма заманчивые усло вия, на которые осмотрительный Годфруа с радостью согласился.

– Если Томас возьмет в плен рыцаря, то вернет ссуду и двадцатую долю от суммы выкупа, – объяснял Уолтер Эдварду. – Если же пленника он не заполучит, то просто возвратит деньги – или расстанется с залогом.

– А что он дает в залог? – уточнил Эдвард.

– Лучшие земли и сукновальню, вот что! – ухмыльнулся Уолтер.

Эдвард с трудом сдержал смех. По обыкновению, отец в любом случае внакладе не останется. Если юный Годфруа захватит пленника, то Уилсоны получат немалую прибыль; в противном случае денег в имении все равно не будет, и тогда…

– Вот увидишь, мы заполучим сукновальню Шокли! – торжествующе объявил Уолтер.

Эдвард с любопытством следил за приготовлениям к походу. Имение заполонили валлийские пехотинцы в полосатых бело-зеленых куртках, оруженосцы, всадники и слуги. Больше всего Эдварду нравились конные лучники с шестифутовыми тисовыми луками за спиной – в бою они спешивались и осыпали противника градом стрел – до двенадцати за минуту – с расстояния четырехсот ярдов; стрела с легкостью пробивала рыцарский доспех. Наконец настал день, когда Томас, облаченный в алое сюрко с белым лебедем на груди, отправился на великолепном скакуне искать счастья на поле боя.

Военная кампания Черного принца против Иоанна II Доброго, короля Франции, прошла успешно. В 1355 году армия Эдуарда захватила Бордо и с богатыми трофеями двинулась вглубь страны, где 16 сентября 1356 года двадцатипятилетний принц одержал легендарную победу над превосходящими силами французов в битве при Пуатье.

Перед битвой Черный принц обратился с зажигательной речью к своим солдатам, а потом вместе с ними преклонил колена, молясь о благословении Господнем. Томас де Годфруа покрыл себя славой в сражении, радовался вместе с остальными, узнав о пленении короля Франции, а потом стоял у шатра, где принц устроил пир в честь своего царственного пленника. За Иоанна Доброго назначили поистине королевский выкуп – три миллиона крон, что составляло пятикратный годовой доход короля Эдуарда. Англичане также захватили огромные территории противника.

Томас по праву гордился своим участием в битве – недаром сам принц одарил юношу благосклонной улыбкой. Увы, в пылу сражения доблестный рыцарь совсем забыл о пленниках и один из немногих вернулся домой с пустыми руками. Его соратники привезли из похода богатые трофеи и еще несколько лет беспрепятственно грабили захваченные края. Знакомый рыцарь предложил Томасу присоединиться к отряду наемников, но юноша холодно отказался:

– Годфруа сражаются ради славы, а не ради денег.

Так что гордый Томас де Годфруа не привез домой ничего, кроме славы.

Вот только одной славой сыт не будешь.

С подобающим рыцарям благородством Жильбер де Годфруа и его сын отдали Уолтеру Уилсону лучшие земли и сукновальню, что делало Уолтера не только владельцем лена и вассалом короля, но и лендлордом Шокли.

– Ну, Годфруа мы почти разорили, скоро и от проклятых Шокли избавимся, – торжествовал Уолтер.

Его жестоким замыслам не суждено было воплотиться – впервые в жизни Эдвард воспротивился отцу. Обычно при заключении сделок Эдвард выступал в роли покладистого и добродушного человека, в противовес расчетливому и хитроумному Уолтеру, которого всегда недолюбливали, а в последнее время стали явно выказывать недовольство его поведением. Эдвард решил, что мягким обращением можно добиться большего. Торговцы Солсбери относились к Стивену Шокли с уважением, и настраивать их против себя не стоило.

– Шокли теперь в гильдии торговцев заправляет, человек почтенный, с ним ссориться негоже, – сказал Эдвард отцу. – Нам друзья нужны, врагов и без того хватает.

– Ты с проклятым Шокли задружиться желаешь? – удивился Уолтер.

– А что такого? Глядишь, польза будет.

Уолтер, недовольно поморщившись, погрузился в размышления. Всю жизнь он добивался одного: отомстить Шокли – и теперь мечтал о возможности унизить торговца, однако понимал, что сын прав.

– С Шокли лучше остаться друзьями, – настаивал Эдвард. – Нам ведь главное – разбогатеть. Он нам в этом поможет.

Уолтер, гневно воззрившись на сына, неожиданно махнул рукой:

– А, делай как знаешь!

На следующий день Эдвард Уилсон отправился в Солсбери, где встретился с экономом Роберта Уайвила, епископа Солсберийского, и за щедрое вознаграждение отписал сукновальню епископу.

– Теперь и епископ нам благоволит, – с улыбкой доложил отцу Эдвард.

Впоследствии он не раз вспоминал отцовскую дальновидность – сукновальня приносила прекрасный доход. Производство сукна в Англии увеличивалось год от года, но росли и другие отрасли промышленности. Хотя многие графства еще не оправились от последствий чумы, Уилтшир и Солсбери процветали, а вместе с ними богатело и семейство Уилсон.

Бытует ошибочное мнение, что эпидемия чумы в 1348 году была ограниченной вспышкой, не повторившейся до пришествия Великой чумы в 1665 году. На самом же деле в последующие столетия очаги чумы возникали неоднократно; в частности, в 1361 году болезнь, снова вернувшись в Англию, свирепствовала в Лондоне.