Война роз. Право крови Иггульден Конн
– Я понимаю, сэр, что вы захотите обдумать мое предложение. Поэтому, сделав его сейчас, более я произносить его не буду. Только знайте одно, милорд. Я действительно люблю ее, клянусь честью. Изабел – несравненная девушка. Когда мне удается вызвать у нее улыбку, я готов разом плакать и смеяться от радости.
Уорик поднял руку.
– Позволь мне усвоить эти новости, вместе с этой прекрасной трапезой. Не мешает, пожалуй, взять еще один кувшинчик красного вина, ублажить желудок. – Видя, как молодой человек, сглотнув, побледнел, он решил ослабить натиск и добавил с зевком: – А впрочем, ладно, лучше выспаться и встать пораньше. Впереди долгий день в дороге, а потом еще сам Париж. Так что надо иметь свежую голову.
– Смогу ли я к этому времени получить от вас ответ, милорд? – с мукой в глазах спросил Джордж.
– Думаю, что да, – кивнул Ричард.
Зачем истязать молодого человека? Все инстинкты в Уорике взывали в пользу такого решения, хотя бы потому, что его жена и не мечтала выдать дочь за герцога. Правда, такой брак может взбесить Элизабет Вудвилл. Но и это пусть малое, но удовольствие.
Остановившись на этой мысли, граф встал из-за стола.
– Ты должен знать: даже если я приму твое предложение о сватовстве, это еще не главное. Свое разрешение должен будет дать король – таково правило, касающееся всех браков между знатными семействами.
– В таком случае как хорошо, что король Эдуард – мой брат, – сказал с улыбкой юный герцог. – Уж он-то сделает для меня все, что в его силах.
Зараженный энтузиазмом молодого человека, улыбнулся и Уорик. Джордж Кларенс еще всего лишь готовился стать мужчиной, отсюда и его юношеская непосредственность. Но при этом хотелось надеяться, что брата короля ждет успех.
Чаринг-кросс был обыкновенным перекрестком между зданием Парламента и стенами Лондона вдоль течения реки. Известным его делал громадный крест на изгибе Темзы, воздвигнутый некогда Эдуардом I в знак скорби по кончине жены. С той поры минуло около двух веков, но тот крест по-прежнему оставался напоминанием о горе и утрате одного великого человека.
Эдуард приподнял руку и коснулся гладкого камня – как раз той вытертости в мраморе, куда на удачу прикладывались тысячи рук. Склонив голову, он беззвучно прошептал молитву по давно усопшей королеве. Возможно, та молитва имела больший вес, поскольку исходила от человека, связанного с Длинноногим[50] ростом, именем и кровным родством. Эдуард действительно ощущал свою близость с тем, кого люди именовали Молотом Шотландцев.
За крестом и поворотным кругом дорога уходила на запад, в Челси, с его просторной стоянкой для повозок и конюшнями. Здесь путешественники перед отправкой в дальнюю поездку могли искупаться и подкрепиться. Река текла неподалеку – если глубоко вдохнуть, то чувствовалось пованивание илистых берегов. Эдуард прочистил горло, выказывая тем самым неприязнь ко всей этой тине, сырости, затхлости, а также к задаче, которую ему предстояло выполнить.
Кому-то же надо этим заняться… Элизабет открыла ему глаза насчет влияния семейства Невиллов на английский двор, на то, как они со временем сумели внедриться во все уголки и щели. Просто удивительно, как часто выгодные должности занимали неприметные люди, у которых родственниками, родными или двоюродными, оказывались именно Невиллы. Все это королева именовала емким словцом «гнильца», хотя и была заинтригована, как и каким образом они всего этого достигали.
Неожиданно монарх хохотнул, отчего люди, стоявшие рядом в смиренных позах, удивленно вскинули глаза. А между тем жена его была просто чудом, сокровенной радостью, исходящей из ее восхищения своим мужем, ее восторга перед всеми его деяниями, большими и малыми. Уединившись на досуге, они легко и беспечно смеялись: если его лорды считают, что он ухватился и держит ее за зад, то с этим сложно не согласиться. Вместе с тем было досконально ясно, что Элизабет готова на все, чтобы его защитить – потому что больше нет на свете никого, чьи интересы так отождествлялись бы с его. Она неустанно ему это повторяла. Больше никто не заслуживает столь полного его доверия, потому что они имеют в этом свою корысть, свои умыслы и свою дружбу, а она – нет. Одна Элизабет полностью предана своему королю, мужу и любовнику, их общим детям и короне.
Правитель поглядел на распахнутую дверь гостиницы «Чаринг-кросс», выгодно расположенной у большой дороги на запад, а еще известной своей отменной кухней. Хозяин гостиницы был упрежден, что к нему пожалует сам король, и сейчас застыл у входа в глубоком поклоне, не смея разогнуться.
Все еще в мыслях о своей жене, Эдуард неторопливо спешился. Да, она, безусловно, права. Когда садовник обнаруживает, что его огород со всех сторон порос вьюном или дикой лозой, щупальца которой змеями тянутся через каждый плетень и угадываются во всех кустах и соцветиях, то он не может, не вправе не придать этому значения. Он должен начать отрезать ей корни и выпалывать, выдергивать змейку за извилистой змейкой, чтобы кинуть их все в огонь. Вот чего от него хотела Элизабет.
Наличие стольких Невиллов в высоких ведомствах означает, что Эдуард правит королевством только при их посредстве. На этот счет они с супругой многократно дискутировали, пока он действительно не углядел ту пресловутую лозу, скрытно ползущую в каждое имение, каждое видное семейство от южного побережья до границы с Шотландией.
Бедняга Генрих так и не разглядел, как сильно они разрослись, как набралась силы эта свернувшаяся в тугой клубок ядовитая лоза крамолы. Конечно, не углядел и не сообразил. Вот и он, Эдуард, ослеп под удушающим влиянием таких, как Уорик и граф Джон Невилл Нортумберлендский, таких как граф Кентский Фоконберг, или герцог Норфолк с его матерью из Невиллов, или архиепископ Йоркский Джордж – тоже, кстати, Невилл.
Стоя в мрачном созерцании придорожной гостиницы, король поджал челюсть. Элизабет нарисовала ему удручающую картину. Неужто он правит лишь до тех пор, пока не пересекается с интересами Невиллов? Такого допустить, безусловно, нельзя – эта мысль наполняла зловещей уверенностью. Даже если воздержаться от очистительного костра, который хотела бы видеть королева, проредить какую-то часть этой темной поросли в самом деле не мешает.
Из входа в таверну показался Джордж Невилл, вынужденный спуститься не иначе как из-за прокатившейся по комнатам вести о том, что снаружи стоит сам король. Вокруг на сотни ярдов прекратилось всякое движение: прохожий и проезжий люд замер в благоговейном разглядывании молодого человека, повелевающего Англией.
Перед Эдуардом архиепископ преклонял колена всего раз, на коронации. Сейчас на нем был богатый плащ, а под ним шитье риз, но, видя, что монарх на самом деле здесь, он степенно приблизился и опустился перед ним на одно колено, чувствуя на себе волчьи взгляды окружающих короля рыцарей. Не один из них при виде близящейся фигуры взялся за рукоять меча. В коленопреклоненной позе Джордж Невилл держался до тех пор, пока Эдуард не буркнул ему встать.
– Как много людей и лошадей, – тихо отметил архиепископ. – Я – слуга вашего величества. Что изволите повелеть?
Церковнослужитель Джордж Невилл был ниже короля почти на голову, однако шириной плеч не уступал ни одному из этих вояк. Встав и распрямившись, он посмотрел на них со спокойным достоинством – ни тени заискивания или страха.
– Я пришел забрать Большую Печать, ваша милость, – молвил Эдуард. – Можете передать ее присутствующему здесь Роберту Киркхэму, Хозяину Свитков. У него она будет в надежной сохранности.
Джордж побледнел лицом, а глаза его потрясенно расширились.
– Вы освобождаете меня от должности канцлера, Ваше Величество? Я чем-нибудь провинился? Не справился со своими обязанностями?
Было видно, что Эдуарда сковывает неловкость – на его лице и шее проступили пятна гневливого румянца.
– Вовсе нет, ваша милость. Просто я решил передать Большую Печать другому.
– Кто же тогда будет предписывать судей и назначать суды по делам, которые уже находятся в моем ведении? К кому мне перенаправлять просителей и раскаявшихся? Ваше Величество, я… не могу понять.
Невилл оглядел зловеще вперившихся в него рыцарей.
– Вооруженные люди? Ваше Величество полагали, что я окажу сопротивление? Но… как? На вашей коронации я давал клятву верности!
Эдуард зарделся еще сильней. Он представлял себе ярость, желчь и лукавое словоблудие, но не эту обезоруживающую уязвленность, что была на лице архиепископа. Сомкнув губы, король безмолвствовал, глядя, как негодование утихает, а Джордж никнет плечами.
– Маррен! – позвал архиепископ. – Принеси сюда королевскую печать. Она у меня, в кожаном мешочке с золотым гербом. Мешочек тоже захвати, коли ее забирают.
Слуга со всех ног кинулся в гостиницу, громыхая по лестнице и исчезая в архиепископских комнатах. Джордж Невилл на улице постепенно приходил в себя. Король по-прежнему стоял в угрюмом молчаливом выжидании. Вокруг тихо скапливалась разношерстная толпа: мужские, женские, детские лица взирали на происходящее кто с пугливым восторгом, кто с благоговением.
– Ваше право назначать канцлера по своему усмотрению я не оспариваю, – видимо стесняясь происходящего, негромкой скороговоркой проговорил архиепископ. – Однако складывается впечатление, что меня оговорили.
Он повел ладонью в сторону рыцарей, тесно стоящих с холодной угрозой на лицах.
– Я – духовное лицо и верноподданный. До этой минуты я был еще и канцлером Англии. Верность свою я сохраняю, и духовность тоже. Они во мне неизменны.
Эдуард склонил голову, принимая эти слова, но оставил их без ответа.
Тормозя по глинистой дороге, подлетел запыхавшийся слуга, на плече которого болтался перетянутый ремешком мешок. Этот мешок король передал донельзя сконфуженному Хозяину Свитков, который с невнятным бормотанием наспех проверил его содержимое и прикрепил Печать к луке седла.
Резкими угловатыми движениями Эдуард и его железная свита уселись в седла. Видя, что монарх готовится уезжать, толпа быстро и бесшумно расступилась. Королевская кавалькада ударила галопом на восток, в сторону Ладгейта и Лондона. На месте остался один архиепископ, глядя ей вслед со строгой печалью.
26
Дворец Лувра, как и ожидалось, впечатлял: размером втрое больше лондонского Тауэра, и это не считая просторнейших садов. Когда Париж был под англичанами, Лувр почти что пустовал. Лишь небольшая его часть использовалась под конюшни и жилье королевских помощника и гувернера.
Увы, все это, безусловно, было в прошлом, и на возвращение этих дней рассчитывать не приходилось – разве что наблюдать когда-нибудь с того света. Душу томило проезжать по местности, которая легко могла бы сравниться с Кентом, Сассексом или Корнуоллом. Нормандия и Пикардия так походили на Южную Англию, что совершенно естественно смотрелась тяга английских королей прибрать их к рукам, и подобное раз или два случалось в истории. Озирая нарядные живые изгороди, что тянулись вдоль берегов Сены, казалось, на мили, Уорик улыбнулся своему отражению в одном из дворцовых окон. Впрочем, с возложенными на него ожиданиями подобные мысли казались неуместны.
Присутствие молодого герцога Кларенского делу, надо признать, совершенно не вредило. С того момента, как об их прибытии во французскую столицу было объявлено официально, король Людовик и его самые знатные придворные не скупились ни на подношения именитым гостям, ни на лесть. Само присутствие брата короля Эдуарда встречало щедрое одобрение, словно присылка Кларенса ко двору свидетельствовала об обновленном желании англичан к поиску мира и легализации торговли. Помогало и то, что юный герцог прекрасно говорил по-французски – настолько, что Уорик был вынужден указать ему ограничиться комплиментами дворцу и городу.
Король Людовик, судя по всему, вставал рано. Этикет требовал к появлению монаршей особы быть уже на месте и ждать, поэтому графу Уорику приходилось вставать задолго до рассвета и править коня по сизовато-туманным улочкам Парижа, будя древний город перестуком копыт. Он завел себе правило притормаживать возле мелкой пекарни неподалеку от дома, где остановился, и брать там еще горячий каравай хлеба, который он на пути ко дворцу увлеченно сгрызал. Его рыцари в городе разместились кто где. Себе Ричард оставил всего пару самых бывалых, а также герцога Кларенского и двух слуг, которые по утрам неизменно сопровождали его в королевский дворец. В иные годы – Уорик об этом знал – его заставляли бы томиться в ожидании целыми днями, но нынче задержка чудесным образом получалась совсем небольшая, и вот уже король, свежий после омовения, отзавтракавший и напомаженный, в вычищенных бархатных одеждах, всходил подобно солнцу над горизонтом. Ричарду льстило добродушное внимание французского монарха, приветствовавшего его по утрам столь учтиво, будто они с ним чуть ли не друзья.
Двери в конце анфилады распахивались – сигнал всей страже и слугам встать навытяжку. Герольд начинал витиевато перечислять множественные титулы государя, а Уорик с Кларенсом опускались на одно колено – образцовая пара английских придворных во всей своей галантности.
Далее мимо своих герольдов шествовал король Франции, пурпурную мантию за которым несла стайка мальчиков в одинаковых, синих с белым, одежках. Монарха окружал десяток писцов с тонкими лицами, которые записывали каждое произнесенное им слово, шурша перьями на скорописи, чтобы поспевать за монаршей речью. Два дня назад на глазах у Уорика один из этих утонченных лишился чувств. Сейчас его нигде видно не было: разумеется, заменили другим, способным угоняться за словесным потоком. Уж чего-чего, а поговорить король Людовик любил, хотя пустой болтовней это ни в коей мере назвать было нельзя. Слова он изрекал подобно рыбаку, забрасывающему приманку – а ну-ка посмотрим, что там всплывет из глубины?
– Поднимитесь, благородные английские лорды, вставшие до рассвета, чтобы приветствовать меня нынешним утром! Насыщен ли ваш аппетит, утолена ли жажда?
Подлинного ответа, понятное дело, не ожидалось, и Уорик с Кларенсом лишь степенно кивнули и поклонились дефилирующему мимо монарху. Гости стояли особняком в полной тишине, а в это время из боковых дверей втекала вереница придворных. Людовик тем временем занимал место во главе черного мраморного стола. Во всем этом, судя по всему, наличествовал некий смысл, хотя толком неясно какой. Ричард обратил внимание, что редко кто из придворных при передаче чего-то не притрагивался ладонью к столешнице – то ли на удачу, то ли по заведенному обычаю (спрашивать было неловко). Слуги принесли фрукты и еще стульев, а вместе с этим в зал вошли восемь или девять незнакомцев, которые поочередно что-то нашептывали королю на ухо. Возможно, эта пантомима была устроена для того, чтобы впечатлить гостей, а впрочем, нет: чувствовалось, что обсуждаются какие-то вполне серьезные дела и до короля доводятся сведения, на которые он отвечает, бдительно загородившись ладонью, чтобы посторонним не было слышно.
Минул час, пошел второй, но Уорик с Кларенсом не выказывали ни малейших признаков утомления или скуки. Ричард превратил это в подобие игры на выносливость: не важно, как долго длилась задержка, они могли лишь исподтишка встречаться друг с другом глазами, в которых сквозила смешинка или ироничный интерес.
– Мессиры… точнее, милорды! Прошу вас, приблизьтесь ко мне. Да-да, сюда. О, как я сокрушаюсь тем, что заставил вас ждать здесь целую вечность! Канцлер Лалонд, разумеется, тоже будет присутствовать с нами, ради мудрого совета. – Король повел на старика глазами, словно вызывая его на ответ. Тот молча смотрел, согнувшись над своей тростью. – Знаете, господа мои, каждое утро я поднимаюсь с тягостной мыслью о том, что когда-нибудь Лалонд нас покинет и не явится по моему зову во дворец. Я заранее горюю – прошу понять меня правильно, – представляя, какую скорбь я безусловно буду ощущать, – и таким образом как бы смягчаю боль утраты, поскольку переживаю ее заблаговременно.
– Думается мне, Ваше Величество, что даже при этом вы все равно будете скорбеть, – сочувственно вздохнул Ричард. – Я постиг, что время может сглаживать жжение от пореза, но оно мало что может сделать с самой раной, которая более глубока.
Король Людовик перевел взор с Уорика на Кларенса и продолжительное время его удерживал, в кои-то веки примолкнув. Затем, воздев палец, глубокомысленно подержал его и приложил к губам.
– О! Ваш отец. Граф Солсбери. И конечно же, герцог Йоркский, великий человек и друг этого дома. Да, милорды. Вы оба закалены болью утраты. Таково, кажется, английское слово? Сделавшись сильнее, словно металл в горниле. Знаете, когда сей мир оставил мой отец, мы с ним были, как бы это сказать… разобщены. В общем, не примирились друг с другом. Он словно бы усматривал во мне угрозу – заблуждение, в целом ему не свойственное. Он считал, что я понапрасну растрачиваю свои таланты. И тем не менее мне его недостает.
Неожиданно, без всякого перехода, глаза короля наполнились слезами, и он, задавленно взрыдывая, замахал рукой. К нему моментально подлетели слуги – кто с водой, кто с шелковыми платками, кто с вином. Еще одна секунда, и всякий намек на горе прошел, а взгляд монарха сделался холодным и острым, как шпора. Уорику оставалось лишь склонить в поклоне голову (в очередной раз возникло странное ощущение, будто этот человек неотрывно за тобой наблюдает, словно глаза у него – это цветные непрозрачные стеклышки, а поток мыслей и слов скрывает того подлинного, кто находится за этой маской и время от времени из-под нее выглядывает).
– В вас, милорд Уорик, я с первого же мгновения разглядел чувствительную, трепетную душу. Человека, который – уж простите мне невольную лесть – достоин моего времени и способен воздать мне за доверие. Вы явились ко мне без коварства и всяких там лукавых игр, изложить свое желание мира и торговли на свой восхитительно откровенный английский манер – начистоту, словно выложенные на доске фасолинки, которые можно сосчитать и смахнуть или же бросить в общий котел. Отец мой относился ко всем вам с неприязнью, и это, безусловно, можно понять, учитывая то, как всякий там английский сброд и простолюдины расхаживали по его улицам с видом хозяев.
Ричард улыбнулся в предвкушении вопроса или мнения, которое неизбежно должно было последовать за этой тирадой.
– И вот сейчас, милорд Уорик, предо мной стоит выбор в отношении вас, выбор, который доставляет мне боль. Прежде чем вы уйдете сегодня, я должен решить для себя, кто передо мной: глупец и простофиля или же часть коварных стратагем[51] вашего двора там, в Лондоне!
К несказанному удивлению графа, король встал со своего кресла и ткнул в его сторону пальцем, затемнив при этом глаза явным гневом. Шелковистость манер и философское мудрствование в этом человеке сменились таким накалом ярости, что в лицо англичанам словно пахнуло жаром.
Перемена была столь внезапна и разительна, что Уорик напрягся всем телом, чтобы не расхохотаться. Несмотря на эпатаж, в этом венценосном буффоне было что-то донельзя комичное.
От недюжинного усилия сдержать себя Ричард как-то даже обмяк.
– Ваше Величество, я не вполне понимаю…
– Значит, все-таки простак? Ни за что бы такое о вас не подумал. Ричард Невилл – человек, заточивший в лондонский Тауэр короля, оказавшегося в проигрыше… Скажите начистоту: король Эдуард думает меня вами устрашить? Желает, чтобы в вашем облике я углядел какую-нибудь угрозу?
Уорик от неловкости сглотнул.
– Клянусь, такого намерения у него нет. Если б вы, Ваше Величество, встретились с королем Эдуардом, вы наверняка убедились бы, что он в такие игры не играет – в такие извилистые игры. Именем моим и честью…
Король Людовик вскинул руку, чистую и белую.
– Я дал вам в дар, милорды, золотую и серебряную утварь. От купцов в Париже я потребовал, чтобы они не брали с вашего отряда никакой уплаты – ни-ка-кой! Даже шлюхи, и те не должны были требовать с ваших людей ни единой монеты. Я повелел самым искусным швеям, ткачам и красильщикам Франции снять мерки с каждого, кто прибудет вместе с вами с побережья. В самом деле, милорды, почему бы нет? Домой они вернулись бы в более нарядной и добротной одежде, чем та, в которой они прибыли из Англии. Мои мастера-портные могли бы показать свои товары английским семьям, которым хватает достатка заказать себе еще. Вы понимаете? Та нить, что связует нас, – это торговля, а не война! Англичане исстрадались по лучшему вину, чем то, которое им поставляют ваши неважнецкие, скудные виноградники. То же самое касается и сыров. А взамен, кто знает, может, у вас отыщется что-то, чего недостает нам?
– Лучники? – невинно проронил герцог Кларенский Джордж.
Намеревался ли он защитить этим Уорика от напыщенной тирады, или же это вырвалось у него по юношеской ершистости, сказать сложно. Ричард лишь инстинктивно ухватил молодого человека за руку, чтобы тот подуспокоился.
– Ваше Величество, я не понимаю причины вашего гнева, – поспешно заговорил граф Уорик. – Подозреваю, что налицо какая-то путаница. Быть может, неверно истолкованное послание или же козни некоего злошептателя, который вопреки всему…
Король Людовик поглядел на него искоса и произнес с горьким вздохом:
– По всей видимости, Ричард, вас даже не известили. Вот почему я так досадую, отчасти и за вас. В самом деле, как вам быть теперь? Теперь, когда ваш король вновь, вторично, выставляет вас глупцом? Заставляет вести переговоры насчет французской принцессы и вдруг – оп! – выбивает у вас из-под ног всю почву: «Я, знаешь ли, уже женат». А нынче, милорд, он присылает вас ко мне снова, обсуждать мирный договор, цена которому… ладно, не будем об этом. А пока вы здесь, во Франции, он заключает свой собственный договор с герцогом Бургундии, насчет торговли и прочего. Прочего! У меня есть сведения, что он заключил пакт – пакт! – с мессиром герцогом Бургундии, премилым Филиппом! Пакт о взаимной защите от Франции! Какая низость, какое двурушничество… И вместе с тем я страшусь за вас, милорд. Так быть преданным своим королем! Как бесчестно! Вы думаете, между нами быть войне? Таково намерение короля Эдуарда?
Уорик стоял, окаменев, едва сознавая, что рядом, разинув рот, топчется молодой брат этого самого короля. Причин подозревать французского монарха во лжи не было. Сама нелепость и ужасность его слов подразумевала, что все это, по-видимому, правда. Знание проявлялось на лице Людовика, которое сейчас было без маски.
– Значит, все-таки простак, – с печалью в голосе заключил он. – Вообще-то я это предполагал, несмотря на вашу репутацию. Ваш король Эдуард весьма рискует, уязвляя меня второй раз. С вами ему, должно быть, полегче.
– Вероятно, у моего брата имелись резоны… – начал герцог Кларенский.
Ричард, обернувшись, велел ему замолчать, и юноша осекся, не договорив.
– А как же, милорд Кларенс, – с глазами, полными жалости, сказал Людовик, – конечно, у вашего брата имеются резоны, как и у всех. Бургундия знает, что вы в Париже и ведете со мной переговоры. Сомнений не держу, что шпионы доложат даже об этом разговоре, точно так же, как и о том, что было вчера и позавчера. Шорох голубиных крыл слышится над всем Парижем, над всей Францией. Я уверен, ваш брат выгородит для своей страны отличные условия, и в торговле, и в защите. Только вот у меня с бургундцами добрососедство последние годы что-то не ладится. Возможно, это я толкнул их в руки англичан. Не знаю. Ваш король Эдуард проложил себе торговый путь на остальной континент, а в ответ рискнул сделать из Франции врага. Может, и из Уорика с Кларенсом, кто знает? Короли как дети: тянутся и хватают, хватают и тянутся, пока не обнаруживают, что силенок больше нет. Так уж, видно, самим Богом устроено.
Взгляд Людовика скользнул по гостю – по его удрученно-потерянному выражению глаз, по обвисшим губам… Видя подтверждение всем своим догадкам, он кивнул сам себе. Уорик действительно ничего не знал.
– Дары, милорды, можете оставить себе. Разве мы не остаемся друзьями? Я печалюсь по вам и по тому доверию, которое начинало между нами складываться. Впереди я видел наш общий славный путь, а теперь там только пустыня. Мне искренне жаль.
Ричард понял, что аудиенция на этом заканчивается, но для продолжения не мог подыскать ни слов, ни нужных аргументов. Стиснув губы, он медленно выдохнул. Когда они с Кларенсом откланивались, король Людовик снова возвел палец:
– Милорды. Я тут подумал… нет, я намеревался сделать последний подарок этому прекрасному молодому человеку: доспех, созданный лучшим мастером Парижа. Мастер Огюст учел все последние достижения в области своего ремесла, доведенного до искусства. Ему нужно лишь снять с вас мерку, и тогда… а, ладно! Нет, какая все-таки потеря! А какие расходы! Тем не менее я все равно отошлю его вам, в знак своей дружбы и признательности.
Сумрачный настрой, от которого Джордж Кларенс хмурил лоб, исчез при этих словах, как не бывало. Он украдкой покосился на Ричарда, взглядом вопрошая о согласии принять этот дар.
– С позволения милорда Уорика, я бы с немалым удовольствием посмотрел на эту вещь. Помнится, всего лишь вчера я рассказывал ему о доспехах, виденных мной на вашей площадке для упражнений. Меня просто одолевала зависть… Ваше Величество, это поистине королевское предложение. Я ошеломлен!
Восторг молодого человека вызвал у Людовика благосклонную улыбку.
– Что ж, в таком случае ступайте, пока я не передумал или не впал в скупость. Следуйте за этим вот господином, и он проведет вас к мастеру Огюсту. Уверен, что вы не разочаруетесь.
На умоляющий взгляд Кларенса Ричард ответил кивком.
– Не беспокойся, – сказал он с улыбкой. – Если что, я найду, к чему придраться.
Энтузиазм молодого человека был поистине заразителен, а подарок – и в самом деле королевским.
После того как дверь за герцогом Кларенским закрылась, Людовик снова расположился в кресле с высокой спинкой. Уорик повернулся к нему с приподнятой бровью, что вызвало у французского монарха смешок.
– Да, милорд, мне подумалось, что на протяжении следующего часа юношу лучше отвлечь. О да, безусловно, он получит этот доспех, а мастер Огюст действительно гений, но это не связано с тем, за кого вас, мягко говоря, держит ваш король. Тут есть другой вопрос, обсуждение которого я желаю лицезреть.
Под смятенным взглядом графа король Людовик подал знак канцлеру Лалонду, который, в свою очередь, указал тростью на еще одни двери, теперь уже с другой стороны зала. Ну не дворец, а просто улей или муравейник, где по желанию сюзерена тут же открывается взору то, чего он хочет увидеть, и, наоборот, скрывается то, что он хотел бы сохранить в тайне! При всей внешней доброжелательности в короле чувствовались хладная ярость и острый ум. Ухо с ним в любом случае надо держать востро…
Уорик застыл, уронив руку туда, где у него обычно висел меч. Оружие у него на входе, конечно же, забрали – правило обычного этикета при иноземном дворе. Пальцы машинально скользнули к тому месту, где за поясом таился миниатюрный стилет – выхватить его, если что, будет делом одной секунды.
В дверях показался Дерри Брюер. Он вошел вприхромку, опираясь на тяжелую трость, низ которой разрастался в утолщение, придающее ей сходство скорее с палицей, чем с палкой для калеки. Видя, что при ходьбе он подволакивает ногу, а смотрит одним глазом, Ричард подуспокоился, стараясь не выказывать тревоги от вида фигуры, что приблизилась по надраенному паркету и остановилась чуть сбоку, совсем вблизи. Поверх кожана и бежевых шоссов – добротных, толстой шерсти, оберегающих кости от холода, – шпионских дел мастер был облачен в бурый плащ.
Уорик внутренне подобрался, не позволяя себе выказать страх или дать себя устрашить. Вместе с тем он с содроганием в сердце чувствовал, что боится, как бы ни старался этого скрывать. Перед ним стоял заклятый враг, а сбоку у себя на лице граф ощущал горящие недобрым, беззастенчивым любопытством глаза французского короля.
– Доброе утро, милорд Уорик, – поприветствовал Дерри. – Извините, что не кланяюсь, из-за этой вот своей конечности. Досталось ей, бедной. Несколько лет уже прошло, а все не гнется…
– Чего тебе нужно, Брюер? О чем ты вообще рассчитываешь со мной говорить? – отозвался граф.
– Король Людовик явил большую милость, Ричард. Я попросил его для начала о личной встрече с тобой: а то вдруг ты выхватишь тот свой кинжальчик, что хранишь за поясом, и начнешь им размахивать? Как же я рискну подпустить к тебе мою госпожу? Сам понимаешь.
Уорик похолодел, застигнутый врасплох. Стилет в кожаных ножнах, влажных от пота, терся о кожу под рукой.
– Королеву Маргарет? – спросил он, по старой привычке называя ее титул, что вызвало у Дерри ядовитенькую ухмылку.
– Надеюсь, Ричард, ты не будешь безумствовать? Она хочет единственно расспросить тебя о своем муже. Согласись, это не так уж много. Говорят, ты сам заключил Генриха в его каземат, а затем наведывался туда к нему. Так позволь же жене узнать о своем супруге! Прояви благородство.
Граф сознавал, что Дерри Брюер чувствует каждый извив его мысли. Маргарет повинна в гибели его отца. Она видела расправу над Йорком и Солсбери, и она же повелела выставить их нанизанные на острия головы на городской стене. Соглашаться разговаривать с ней – значит смотреть в глаза, взиравшие, как отрубленная голова отца катилась по земле. Ох непросто выполнить такое пожелание!
– Сделав это, вы почтите меня, милорд Уорик, – послышался за спиной голос Людовика. Ричард обернулся, но только наполовину, чтобы не терять из виду Дерри Брюера. – Маргарита, кстати, моя кузина, и здесь в Париже она, как и вы, под моей защитой. Согласитесь, было бы неучтиво отказать ей в ее скромной просьбе.
Надо же, сплошные нелады… Мало того что он узнал о подличанье со стороны короля Эдуарда, так еще почти в ту же минуту встретил врага. Это сколько же часов они провели за обдумыванием, когда и как именно его сюда улучить?
– Ну так веди ее, – пожимая плечами, сказал граф шпиону. – И кинжал мой можешь взять, если хочешь. Женщинам я не мщу, мастер Брюер. А вот твою палку взял бы с удовольствием и понаделал тебе еще шишек.
– Буду в восторге, милорд Уорик, если вы на это отважитесь, – осклабился Дерри в улыбке, показавшей, что половина зубов у него начисто отсутствует. Было видно, что перепало ему и впрямь не на шутку. Однако силы в нем, похоже, не убавилось, и рука в бурых прожилках сжимала рукоять трости весьма крепко. Лишь кривая нога и пустой глаз свидетельствовали о том, что ему довелось перенести.
Маргарет ступила в залу без фанфар и слуг, в длинном синем платье, стелющемся по полу. Вопреки ожиданию, вместо согбенной годами и поражениями фигуры Ричард увидел горделивую прямую осанку и яркие глаза. Но еще больше удивлял идущий рядом с ней молодой человек – темноволосый, стройный, с широкими плечами и гибким станом. Эдуард Вестминстер поднял голову в приветствии, и Уорик решил, что сыну королевы уже лет четырнадцать, а то и пятнадцать. Ростом мальчик уже выше матери, и сразу видно, что умеет владеть мечом. Граф поймал себя на том, что очарован.
– Спасибо за согласие, Ричард, – с простой приветливостью сказала Маргарет.
– Дань вежливости моему хозяину, не более того, – отозвался Уорик.
При этом он машинально отвесил легкий поклон, вызвав у стоящей перед ним женщины улыбку.
– Сожалею о потере вашего отца, Ричард. Поверьте, я говорю это искренне. Я стояла против Йорка, а он решил стоять против меня со своим другом. Но врагом вашего дома я никогда не была.
– Что-то не верится, миледи.
К удивлению Уорика, Маргарет поглядела на него несколько уязвленно.
– А я по-прежнему помню, Ричард, как мы с вами сражались на одной стороне, против Джека Кэда и его разбойников. Вы об этом не вспоминаете? Да, нас действительно разнесло по разные стороны. Но полагаю, это не значит, что мы должны навсегда оставаться врагами.
– О, джентльмены, да простит нас миледи! – галантно всплеснув руками, встал с кресла Людовик. – Мой дворецкий совсем меня замучил: машет мне, как ребенок. Кажется, он приготовил нам легкую трапезу. – Король непринужденно профланировал мимо гостей. – Если вам хватает смелости, то мы можем отведать кое-какие блюда, способные угодить даже самому привередливому чуду света: прославленным гурманам, имя коим – англичане. Прошу следовать за мной!
– Где бы я был без тебя? – бормотал Эдуард, пряча лицо между грудями жены. – Без всего этого!
Жаркое дыхание щекотало, и Элизабет смешливо фыркнула, сталкивая голову мужа с округлости своего живота.
– Ты бы уже с час как был одет, – уточнила она.
Перевернувшись на ложе, королева ахнула при виде своего мастиффа. Роста псу вполне хватало на то, чтобы его большущая черно-белая голова торчала над краем кровати и глазела на хозяйку с глуповато-добродушным терпением.
– И долго ты уже здесь подглядываешь, Беда? Ах ты, бесстыдник! А ну кыш отсюда!
Элизабет повернулась к своему мужу, который сидел сбоку, и вкрадчиво обвилась вокруг него.
– Без меня ты не разглядел бы сетей, которыми оплели тебя Невиллы. А я увидела их с самого начала, свежим взглядом. Куда ни ткни, везде они – в каждом доме, в каждой благородной родословной…
– Куда ты при каждом удобном случае суешь своих Вудвиллов, – подначил ее Эдуард, на что она снова фыркнула, вызвав у него смешок.
– Мы лишь подрезали лозу до того, как она тебя удушила, только и всего! А вообще не путай одно с другим. Моя родня – сплошь добротные, от земли селяне, а не эти лживые ворюги и заговорщики. Мы знаем толк и в скоте, и в людях, а эти твои Невиллы, гм… они хитрее, чем я поначалу думала. Пожалуй, со временем они обнесли бы тебя оградой, как быка в загоне, – так, чтобы ты не видел, что там делается на соседнем поле.
Она провела пальцами по его широченным плечам – это ж какая в них силища, от махания всю жизнь мечом и секирой! При движении мышцы под кожей монарха ходили ходуном – Элизабет ощущала это ладонями, пока муж не заерзал под ее настойчивым поглаживанием и не потянулся за рубахой.
– Насчет Джона Невилла, Элизабет… Не знаю, что тебе и сказать. Мне он вреда не делал, а, по сути, это низменно – думать об отъеме того, чем он дорожит больше всего на свете.
Королева села прямо, вытянув перед собой ноги и прикрыв груди одной рукой.
– Речь не о вреде, Эдуард, а о равновесии, как мы с тобой говорили. Невиллы всё еще слишком сильны, и получается, что политика трона всегда нацелена на извлечение для них пользы – для них больше, чем для тебя или для Англии! Я уж не испрашивала, чтобы канцлером у тебя тоже был кто-нибудь из Вудвиллов, лишь бы только ты урезал влияние архиепископа, с этой его преданностью своему семейству и Риму.
– Но он со мной не грызся, как ты предполагала, – нехотя заметил король. – Вел себя, как агнец.
– Еще бы, при таком отряде рыцарей рядом с тобой! А при нем, ты говоришь, оказалось всего несколько слуг. Что ему еще оставалось, кроме как безропотно отдать тебе печать? Нет, все было сделано правильно, приведено в равновесие. Ты воплощаешь линию Йорков, утверждаешь ее. Если ты сейчас подкорнаешь Невиллов, то твоим дочерям и сыновьям не доведется лет через тридцать встать у черты еще одной войны, да и твоим внукам тоже. Равновесие будет восстановлено, и ни одно семейство не будет иметь верховенства над всеми остальными – кроме твоего, разумеется!
– Семейство Перси, ты знаешь, поддерживало короля Генриха. Если б я выпустил их наследника из Тауэра и вернул его в Нортумберленд, то мгновенно превратил бы Джона Невилла из друга во врага.
– «Короля Севера»? Так его нынче кличут. Из Нортумберленда Невиллы держат под собой весь север, от границы с Шотландией до реки Трент. Они и их брат Джордж, архиепископ Йоркский. Теперь ты видишь? Нельзя повелевать всего лишь половиной страны, Эдуард, когда этих половин две! Перси и Невиллы грызлись меж собой целое поколение. Есть такие, кто говорят, что вся та война изначально была вызвана их междоусобицей. А ты взял и отдал Нортумберленд Невиллам… Любовь моя, у тебя щедрое сердце. Щедрое и доверчивое, гораздо более доверчивое, чем подобает иметь человеку, а уж тем более королю. Нортумберленд – чересчур большой кус.
– Возможно, я мог бы сделать его маркизом, – вслух подумал Эдуард. – Титул этот не так часто используется, но он роскошный. Какое-никакое, а воздаяние за утрату Нортумберленда.
– Двух королей у Англии быть не может, – упрямо повторила Элизабет. – Из всех людей ты должен чувствовать это буквально нутром. Я опасаюсь за будущее, если ты позволишь Невиллам укорениться на севере.
Уставший от этого диспута правитель вяло махнул рукой.
– Ладно, хватит. Я обдумаю это, лишь бы ты оставила меня в покое. Просто… Невиллы так хорошо мне служили…
– Чего б им не служить, ради своих-то интересов! – усмехнулась королева.
Неожиданно она схватилась за свой разбухший живот и со стоном откатилась на сторону.
– Охх! Знаешь, любовь моя, придется тебе нынче попользовать кого-нибудь из фрейлин. Тягость немыслимая от твоего ребенка.
Эдуард задумчиво кивнул, оперевшись подбородком об руку.
27
– Ну так что же мне, по-твоему, делать, брат? – подавленно спросил Уорик. – Потребовать от короля Эдуарда запрета на вступление Вудвиллов в брак? Приказать ему вернуть наши утраченные награды? Эдуард не настолько ушиблен головой, чтобы жертвовать моим расположением ради прихотей своей жены!
За два месяца, истекших от возвращения графа Уорика из Франции, лето созрело в осень. Из окон Миддлхэмского замка взору открывалось необозримое пространство неба и золотистых полей, где шла жатва пшеницы – взмах за взмахом, сноп за снопом, – которую собирали сотни местных крестьян. Для сбора господского урожая они сходились целыми деревнями, чтобы затем отпраздновать его выпивкой, музыкой и плясками, а еще кострами и тайными поцелуями на просторах опустелых полей.
Джон Невилл снова был лордом Монтегю, получив титул маркиза с пояснением, что это где-то между графом и герцогом. Какое-то время он на это втихую ярился, в основном своим братьям (слава богу, не на слуху у тех, кто возжелал бы ему вреда!). Гнев его был, конечно же, понятен. Джон обрел то, чего желал больше всего на свете, а теперь его этого в одночасье лишили.
А в Нортумберленде вновь, как и в прежнюю пору, главенствовал Перси. Получается, зачем было упекать Генри Перси в лондонский Тауэр – только для того, чтобы его оттуда выпустить? Между тем король Эдуард был явно доволен увидеть того молодого человека в добром здравии – впечатление создавалось такое, будто тот и не томился в каземате. Уорик знал: Перси за доброе отношение чувствовал себя обязанным. Их расставание мало чем отличалось от расставания отца с сыном. Теперь, когда на правах подопечного здесь, в Миддлхэме, жил один лишь брат короля, замок заметно поутих. Ричард Глостер все еще не оправился от болей в спине, вызванных нещадным натаскиванием в ратных упражнениях (он столько времени проводил, практикуясь с мечом и топором, что ему пришлось справить абсолютно новые доспехи под его обновленную, налитую силой фигуру). Что, в общем-то, и к лучшему: сейчас он хотя бы не маячил на площадке для упражнений. Для прыткого и точного юноши Уорик стал слишком медлителен.
Маркиз Монтегю Джон Невилл вместо ответа вывернул ножку из жареного каплуна и придвинул к себе кубок с вином. Чувствуя, что старший брат так и не сводит с него глаз, он раздраженно махнул той самой ножкой. Во имя короля Джон Невилл лично казнил десяток человек. Его преданность Эдуарду была абсолютной, непререкаемой. А наградой за это стало лишение титула с передачей его отпрыску Перси. Раздумывая над этой несправедливостью, Джон не отваживался высказывать своих мыслей вслух даже своему брату. Ричард, похоже, готов был терпеть любое унижение вместо того, чтобы готовиться к грядущим событиям, которых, скорее всего, не миновать.
Эдуард со своей женой думают выжить их на задний двор, к свиньям и гусям, а там и вовсе сжить со свету – в этом сомнения нет. У Джона, понятное дело, душа изболелась за братьев: то, как подло с ними обошлись, просто ошеломляло. Уорика послали во Францию, где унизили и использовали как пешку. У Джорджа, пригрожая мечом, отняли Большую печать. А у него, Джона, оттяпали драгоценный титул и отдали последышу врагов. Это уже не размолвка, а откровенная травля. А стоит за всем этим Элизабет Вудвилл – безусловно, это ее затея. Просто оторопь берет при мысли, что на Уорика давят уже две женщины, готовые на какие угодно гнусности, лишь бы насолить его семье. А ведь если б интересы этой семьи совпадали, то глядишь, она могла бы возвести на трон Англии кого-нибудь из Невиллов.
В дверях появилась одинокая фигура Джорджа Невилла. Шелестя одеждами, он подошел к братьям и, поочередно обняв их обоих, сообщил:
– Прибыл дядя Фоконберг. Послать, чтобы его сюда провели?
– Он не извещал о том, что приедет, – насторожился Уорик, оглядывая своих родных. – Гм… Что здесь такое затевается?
– Мать, – коротко ответил Джордж. – Она решила, что не мешало бы собрать Невиллов в одном месте. Видит бог, мы уже не те, кем были когда-то! Пусть число не ахти, но все равно за нами значится довольно земли и угодий. Мы в самом деле ослаблены, Ричард. Тряпье от некогда роскошных знамен, но при этом ты все еще глава семьи.
– По ее мнению, нам не мешает обсудить хотя бы пару предстоящих лет, – приобщился к разговору Джон Невилл. – Во всяком случае, пока король Эдуард не родил сына и наследника. Покамест у него три дочери, но у этой плодовитой кобылки уже есть и мальчики. Так что кто-нибудь да народится, тут и гадать нечего. И как тогда, по-твоему, быть Невиллам – их к той поре изгонят окончательно? Не представляю, как при нынешнем напоре ее злой воли мы продержимся хотя бы год. Да что там год – хотя бы до весны…
Объяснять, кого он имеет в виду, в этой компании нужды не было.
– Об измене я ни с кем рассуждать не буду! – блеснул Уорик рассерженными глазами. – Видеть своих кузенов и дядю Фоконберга – пожалуйста, буду рад, но только без всяких там шептаний о заговорах, что может дать повод королю Эдуарду усомниться в нашей преданности. Вы что, хотите, чтобы я спалил этот дом? Ведь вы же этим рискуете! Бог ты мой, да ведь здесь живет брат самого короля!
– Не считай меня за глупца, Ричард, – укоризненно поглядел Джон Невилл. – Пару часов назад его услали на рынок за мальвазией. Если он и наушничает для короля, то до вечера или даже до следующего утра он этой возможности лишен. А вообще скажу вот что: этот твой подопечный – уже не мальчик, и не мешало бы отправить его домой к матери. Ты свои обязательства выполнил с лихвой. – Джон, смиряя гнев, резко втянул носом воздух. – Не понимаю, как ты можешь все еще терпеть и гнуться после страданий, которые мы вынесли.
– Видимо, он ждет ответа на свое прошение, – поддел Джордж Невилл.
– А, ну конечно, – кисло кивнул Джон. – Имеет полное право. Наш брат все еще надеется, что его просьба будет удовлетворена и его Изабел обручится с одним из Плантагенетов. Однако смею заверить: она не допустит этого ни за что, а король Эдуард уже не раз демонстрировал, что дает больше веры ее словам, чем своему совету лордов, служивших ему верой и правдой. Истинно говорю, в постели этой ведьмы он превратился в слабака.
– Да, я действительно надеюсь, что моя дочь обретет мужа в герцоге Кларенском Джордже, – ответствовал Уорик. – Изабел этой партией довольна. Он старше ее всего лишь на год, и… они прекрасно подходят друг другу. Она станет герцогиней, а Кларенс по истечении времени обретет ее имения.
– И давно ты испрашивал соизволения у короля? – полюбопытствовал Джон.
Ричард упрямо качнул головой.
– Думаешь вселить в меня беспокойство? Не выйдет. Да, несколько месяцев назад – ну и что? Такое соединение домов не решается так запросто, щелчком пальцев. Это дело медленное, кропотливое, с большим тщанием и оглядкой на все ветра, какие только в связи с этим могут подуть.
Джон покосился на своего старшего брата – Уорик или слеп, или предпочитает ничего не видеть.
– Ты глава семьи, Ричард, – сказал он со вздохом. – Хочешь – жди до зимы, а то и до весны, если пожелаешь. Только при ней – при Элизабет Вудвилл, что водит рукой короля – ожидания твои будут бесплодны. А она наплодит наследников и пожелает, чтобы им достались твои имения.
Эдуард сидел и смотрел, как от груди Элизабет кормится его дочурка. Потрескивал огонь, тоже кормясь от такой кучи дров, что жар этой вестминстерской опочивальни бросал в пот. Напротив камина, в самой близости, растянулся с высунутым языком мастифф Беда, и правителю пришлось отодвинуть пса ногами, а то как бы на нем не задымилась шкура. Иных звуков, кроме как потрескивания огня и уютного похрюкиванья младенца, не доносилось: были отосланы даже личные слуги.
Видя на лице мужа умиротворенность, Элизабет одарила его улыбкой.
– Знаешь, а ведь я, когда тебя впервые увидел, всего этого и представить не мог, – сказал Эдуард. – Как ты вылезла там среди листвы и пыли, спасая свою собаку от волков.
– Ну да, и грохнулась вниз. А один здоровенный олух там, внизу, даже не удосужился меня подхватить.
Монарх улыбнулся. Колкости между ними за годы утратили остроту, а вот близость от подобных припоминаний доставляла удовольствие. Эдуарду нравилось чувствовать взаимную близость от таких общих воспоминаний и видеть, что его общество вызывает у жены приязнь.
– Знала б ты, сколько я повидал мужчин, вынужденных требовать от своих жен уважения!
– Это не так уж странно, муж мой. Сам Господь сотворил Еву помощницей Адама. И в природе заведено, чтобы ярочки в стаде шли за бараном.
– Да, Элизабет, но… – Эдуард потер себе лоб между бровями, подыскивая слова. – Мужчинам нужно, чтобы ими восхищались. Пусть даже они слабаки или рохли, трусы и глупцы. Жалки те, на кого визжат и бранятся жены. Они не хозяева своему дому.
– Некоторые из женщин понятия не имеют, как обращаться со своими мужчинами, – с толикой самодовольства сказала Элизабет. – И своими жалобами и нытьем лишь усугубляют собственную униженность. Они глупы по отношению к самим себе.
– А вот о тебе этого сказать нельзя, – улыбнулся монарх. – Со мной ты обращаешься так, словно нашла чудо света. И я, знаешь ли, хочу этому соответствовать. Я желаю быть хозяином моего дома, но только потому, что я, черт возьми, действительно им являюсь. Не потому, что меня к этому понуждают законы, созданные Богом и людьми, но потому, что я создан для того, чтобы вести за собой.
– Создан быть моим королем, – с сипловатой истовостью прошептала Элизабет.
Она приподняла лицо для поцелуя, и ее муж, в три шага пройдя через комнату, приник и длительно поцеловал ее в губы. Потерявшая сосок малютка при этом завозилась и плаксиво сморщила личико.
– Я хотела бы назвать ее Сесилией, в честь твоей матери, – отзываясь на неуклюжую мужскую ласку, нежно сказала королева. – Если девочка будет жить, она станет тобою гордиться.
– Моей матери будет приятно. Хотя, если честно, Элизабет, я был бы больше рад сыну.
– Милый, для почитания тебя в старости понадобятся дочери. А еще они – будущие невесты, которые через свое замужество будут крепить королевство и приводить в твой стан союзников. О своих нынешних малютках ты в будущем не пожалеешь, ни об одной из них.
– Да знаю, знаю. Но мальчик… Я бы показал ему, как охотиться с соколом на голубей и кроликов, как всего лишь с собаками и ножом ходить на вепря, как наращивать силу для сражения в доспехах… – Эдуард мечтательно вздохнул. – Я… Я ведь и сам был мальчишкой. И те свои годы вспоминаю с отрадой. Я сделал бы его пажом при рыцаре – может, при одном из твоих братьев. Чтобы он постиг, какой это тяжкий труд – состоять на королевской службе.
– Я была бы рада, – одобрила правительница. – И для сына ты был бы прекрасным наставником. Так что в следующий раз обещаю постараться. Надеюсь только, что твое обучение будет предусматривать и защиту на тот случай, если ему бросят вызов будущие сыновья твоего брата.
– Опять ты за свое? – отпрянув, досадливо бросил Эдуард. – Я же говорил: поспешности я не допускаю. Уже пройдено испытание и временем, и терпением. Прошение подано несколько месяцев назад, и знаешь, я не вижу никакой опрометчивости в том, чтобы все вотчины и богатство Уорика со временем перешли к моему семейству, прямиком под мою крышу!
– Эдуард, пойми, это важно. Я уже жалею, что это никак нельзя обойти. Если ты допустишь женитьбу Джорджа на этой Изабел Невилл, то он унаследует сотни маноров и угодий – сотни, а не десятки. Замки, деревни, города… Уорик и Солсбери нынче срослись воедино, это самое крупное наследие крупнейшего состояния в Англии.
– Которое, получается, я вручаю своему брату! Они с Изабел подходят друг другу по возрасту. Они даже любят друг друга, как он мне говорит. Кто я такой, чтобы отказывать брату в его любви, тем более что в приданое ему достанется добрая половина Англии?
Элизабет поджала губы, с трудом сдерживаясь. Она заправила грудь в платье и хлопнула в ладоши, подзывая служанку. Малютка расхныкалась, но все равно была передана с рук на руки: на кухнях сидит кормилица, пускай докармливает.
Когда они с супругом остались одни, королева, сцепив перед собой ладони, подалась вперед.
– Эдуард, муж мой. Нет слов, чтобы описать мое восхищение пред тобой: ты истинный хозяин своему дому, что бы мы с тобой под этим ни подразумевали. Если ты скажешь мне, что это твое последнее слово, то я его приму, клянусь тебе. Но вдумайся только в одно: твоя кровь не королевской линии. – Видя нарастающий гнев мужа, она чутко вскинула руку. – Прошу тебя, выслушай. Твой прадед, Эдмунд Йоркский, был у короля четвертым сыном. До короны, которую ты сейчас носишь, он не дотягивался, однако был богат. Он удачно женился, а его сын и внук оба вышли и телом, и умом. Оба стяжали огромные состояния, а заодно и титулы – за счет браков и по заслугам, – и в итоге твой отец возвысился настолько, что мог и вовсе претендовать на престол.
– Я понимаю, – отрывисто кивнул правитель.
Это и впрямь читалось по его поджатой челюсти, но Элизабет с напором продолжала доносить до него смысл своих слов, чтобы уж окончательно и наверняка.
– Твой брат Джордж Кларенский – тоже сын своего отца. Он тоже вышел и умом, и силой. Если ты позволишь ему обрести в браке состояние Уорика, то со временем он может бросить тебе вызов – если не он, то его сыновья или внуки. Таким образом ты посеешь грядущую беду – войну между кузенами и братьями. Прошу тебя: при всей уязвленности, которую, возможно, придется испытать Джорджу, отвергни этот брак, ради своих собственных детей.
– Такой довод я ему выдвинуть не могу, – мрачно возразил Эдуард. – Ты хочешь, чтобы я сказал ему: «Джордж, я не хочу, чтобы ты преуспел, а то вдруг твои сыновья станут угрожать моим», – так, что ли? Да это же ответ труса, Элизабет! По-твоему, я должен остерегаться своих родных братьев, Джорджа и Ричарда? Учти, моя мать Сесилия не растила слабаков, но не растила она и предателей. А потому я не держу страха ни перед братьями, ни перед их сыновьями.
– Возможно, хотя твоя линия не самая чистокровная. Теперь ты король, Эдуард. Тебе нужно смотреть дальше, на тысячу лет вперед, начиная от малышек, которых я вскормила собственной грудью. Джордж Кларенс произведен в герцоги твоей рукой. Пускай удовольствуется этим. Я найду ему другую жену. Ну а если он решит сделать Изабел Невилл своей конкубиной, это, разумеется, его дело. Таковы должны быть решения и преференции истинного короля. Твой брат это поймет.
– Но ведь он спросит меня о моих доводах? – потерянно спросил монарх.
Супруга ответила ему улыбкой.
– Если очень уж надо, можешь сказать, что не доверяешь его тестю. Или что девица бесплодна, или что луна в урочный час была темна. В сущности, это не важно. Он дал клятву, что будет служить тебе верой и правдой. Если что, напомни ему об этом.
Несмотря на то что на холоде было пройдено всего-то пять или шесть миль, Уорика одолевала задышливость. Поместье Миддлхэм к зиме утихло. Половину огромного дома заперли и заколотили досками, заделав окна, чтобы там не поселились птицы и летучие мыши; но все равно какая-нибудь сова или воробей непременно там обоснуется. Так было всегда, и по весне первым делом приходилось очищать дом от мелких трупиков, на вес гораздо мельче, чем на вид.
– Здесь с минутку можно передохнуть, – сказал Ричард. – В основном тебе, Изабел. Я хоть весь день могу так шагать.
– Надеюсь на это, отец, – отозвалась его дочь, совершенно, похоже, не замечающая, что у графа колет в боках и он утомился. Скажи он ей об этом, она все равно не поверит.
Уорик облокотился о деревянный столб изгороди и оглядел растянутый через долину темный холм, тронутый первыми морозами. Половина птиц к этой поре улетает в теплые края. Какое-то время единственным на всем свете звуком был сип его собственного дыхания, на удивление громкого.
Какая все же красавица у него дочь: шея лебяжья, щеки румяные, зубы как жемчуга, заточенные о любимые ею яблоки… Выросла Изабел, как и он, в Миддлхэме, где ее основную часть года сопровождали его жена и мать – три женщины, хлопочущие в имении и (слава тебе, Господи!) ладящие меж собой настолько, что напоминали сестер или подружек. Брат Джон как-то раз грустновато пошутил насчет трех возрастов женщин, вызывающих уныние, хотя Изабел смотрелась доподлинно девой, а жена Уорика Анна вполне себе матерью, и лишь его мать Элис стала старухой, исплаканной и увядшей со смертью отца, как будто тот унес какую-то ее часть с собой в могилу.
Всякий раз поутру Изабел просыпалась в надежде, что вот сегодня ее ждет письмо, прибывшее с ночи. А у Ричарда всякий раз ныло сердце при виде ее огорчения от того, что письма все нет. Было непросто, и когда он в Лондоне целыми днями находился подле короля. Но тогда он хотя бы возвращался к себе в имение с какими-нибудь сластями или подарками.
Читать бесплатно другие книги:
