Сибирская жуть Бушков Александр

И сразу вышел в ванную. Хотелось умыться, холодной водой вымыть лицо. Что это?! В ванне спала какая-то страшная тетка невероятных размеров, и эта тетка начала подниматься из ванны, как только Павел открыл дверь.

Пашка вылетел, словно ошпаренный, и вернулся в кухню, чтоб умыться. Несколько минут он косился еще на дверь ванной, но никто не появлялся в коридоре.

Мужики в кухне трудились, не обращая на него внимания. Пахло еще резче, еще неприятнее. Павел вышел в главный коридор. Дикий грохот вдруг донесся из дальнего угла квартиры. Павел двинулся в ту строну уже из чистого любопытства, да и подумалось: «Может, все-таки надо помочь?».

В комнате было так же захламлено и грязно, как везде, но уж по крайности светло. Молодой человек стоял в углу на голове.

— Простите… Тут что-то упало… Был сильный шум…

— Я и упал, — неприязненно ответил молодой человек, так и стоя себе на голове. — Ну, что тебе еще?

Посрамленный Павел тут же вышел. Только много позже Ирина разъяснила ему экзистенциальную трагедию впечатлительного юноши. Оказалось, что на голове стоял Интеллект Станиславович Побитов, сын и наследник всех отваров, заклятий и мантр Станислава Прокоповича Побитова.

Дело в том, что всеми любимый Интеллюша обладал многими качествами российского интеллигента, в том числе и полным отсутствием мужских качеств — по крайней мере воли и характера. И был не в силах остановиться вовремя, выполняя волю любимого, по заслугам уважаемого папочки. Интеллюша был не в силах ограничить себя минимальным числом необходимых мастурбаций и все время перегибал палку. Да так перегибал, что когда Интеллюша становился на голову после четвертого-пятого семяизвержения, он вполне непроизвольно засыпал — прямо так, стоя на голове, после чего, естественно, в доме и раздавался невероятной силы грохот.

Последняя комната была совсем уж чистая и светлая, хотя свет был и искусственный, от люстры. Освещать квартиру светом из окна обитатели дома сего считали явно чем-то пошлым и приземленным. В этой комнате с множеством книг на стеллажах, и стопками на полу, Павел опять чуть не покраснел от неловкости, потому что посреди комнаты лежало два надувных матрасика, а на матрасиках непринужденно возлежали два большущих бородатых мужика.

— Привет! — кинул Павлу один из мужиков, и сделал ему эдакое ручкой. И тут же, чуть повернувшись налево:

— Медиумическая космогония тангенциально откастрирована кутикульными проявлениями праны…

По крайней мере, Павел явственно услышал нечто подобное. Но неловкость он испытал, конечно же, вовсе не поэтому. А потому, что оба мужика, бородатых и с большими пузами, с волосатыми могучими ногами, лежали в эдаких младенческих распашоночках, отороченных легкомысленными кружевцами. И в откровенно дамских нейлоновых трусиках, тоже с кружевцами и ленточками; у одного — розового цвета, у другого — сиреневого.

Мужчины только беседовали, и притом не выходя за рамки бесед дружеских, быть может даже и коллегиальных. Но Павел сомлел от неловкости и поспешил закрыть дверь с той стороны.

Павел так никогда и не узнал, что это за люди, откуда взялись, и чем вызвана необычность их одеяний, это так и осталось в числе тайн этой удивительной квартиры.

А в первой комнате, откуда так бесцеремонно выставили Павла, Ирина и Читтанья-видал словно бы кружились в танце вокруг раскаленой до красна электрической плитки. На плитке кипела устрашающе грязная кастрюля, распространяя вокруг жуткий смрад. Ирина постоянно двигалась вокруг плитки, словно танцуя. А Читтанья-видал, сопя, делал шаг за шагом в том же направлении, и его здоровенная лапа все время оказывалась то на Ирочкиной талии, а то даже и ниже — прямо на обтянутой джинсами круглой девической попке.

По молодости лет, Павел не особенно задумывался, как он, собственно, относится к Ирине. Но этот молчаливый танец почему-то страшно обидел его, и пожалуй, возмутил сверх всякой меры.

— Наш юный друг… — засуетился волшебник, — наш молодой материалист… Много их, таких, не постигающих величия логики без дуальных оппозиций… Не проникших в тайны мира, который стоит за материей…

Даже молодой, наивный Павел заметил благодарный взгляд Ирины. Маг и волшебник разливал что-то в грязные кружки. Напиток был багрово-черного, на редкость жуткого цвета, почти кипящий, и вонял буквально тошнотворно.

Ирина торопливым шепотом свистела в ухо, что настой готовился из смеси 36 трав, а главными составными частями были крапива и недозрелые одуванчики. У Павла все росло убеждение, что в будущем действии главное как раз в этом напитке. Нет уж, глотать этой гадости он не будет!

Читтанья-видал поднял руки, произнес что-то, булькая и глотая слова… Глядя на Павла, уточнил, что это он молился по-тибетски, но Павел явственно услышал скорее матерную скороговорку. Нечто подобное произносил его папа, когда в Академию Противоестественных наук пытался пролезть некий Чижиков. Папа, впрочем, произнес это тихо, глядя в присланные документы. Папа обнаружил, что Павел уже зашел в комнату, сказал «ой» и сделал круглые глаза. А тут почти в голос, при Ирине, звучало: «Пиздыхуимандымать…» По крайней мере, так услышалось.

— Сейчас мы изопьем напитка сомы и станем достойны видеть «золотой лотос».

Кружка обжигала, клубы пара вырывались вверх, несли кошмарный смрад. Само собой лезло в голову что-то жуткое — то ли из Киплинга, про погребения индусов, то ли бабушкин рассказ про немецкое кладбище, из которого торчали пожелтевшие коленки трупов.

— Ом ма-аани падмэ-ээ х-уум!!! — Читтанья-видал, наверное, пытался пропеть это ревущим голосом настоящего тибетского ламы, но получался, что поделать, просто дребезжащий тенорок.

— Ну, залпом!

Павел воспользовался темнотой, просто пролил напиток на пол. Маг и волшебник вперился в него взглядом, пришлось набрать напитка в рот… И Павлу было несложно имитировать приступ тошноты, выплюнуть изо рта смердящую падалью мерзость. Маг накинулся, заглянул в кружку — там было чуть на донышке, и Читтанья-видал успокоился.

— Чуть-чуть подождем, пока подействует… — прозвучал явно зловеще голос Читтанья-видал опять понес скороговоркой матерщину — что поделать, если он так молился.

Павла беспокоило, что Ирина сидит как-то сгорбившись, безвольно опустив плечи. Ее теперешняя поза резко контрастировала с энергичной, всегда бойкой Ириной. Пашка порадовался еще раз, что практически не пил напитка.

Читтанья-видал выдвинул еще один ящичек. Прицелился — включил розетку. Павел вздрогнул — у бронзового изваяния Будды вспыхнули тонкие лучики света из глаз. Мощный источник света позволял не рассеиваться этим тонюсеньким лучикам — добивал до противоположной стенки.

Продолжая бормотать, Читтанья-видал крутил что-то в неловких пальцах.

— Вот, смотри! Это — золотой лотос. Это совсем маленький лотос, который можно видеть непосвященным. Это совсем слабый лотос, исполняющий простые пожелания. Это хороший, но маленький золотой лотос…

Заунывный голос опускался и поднимался, вибрировал и исчезал. Павел невольно прислушивался, ловил звуки. Чтобы слышать Читтанья-видала, чтобы понимать его слова, он вынужден был весь уходить в говоримое, не заниматься ничем больше. Павел все больше сосредоточивался на монотонном заунывном голосе.

— Вот, смотри! — коротко окликал маг, погружая что-то в лучик света из глаз бронзового Будды. Шарик словно набухал от этого лучика, начинал сам золотисто светиться, испускать свет, словно бы стал даже больше.

— Сейчас ты увидишь то, чего хочешь. Смотри внимательно… Надо смотреть, и ты увидишь. Это надо ждать, и ты увидишь. Жди и увидишь. Это — маленький золотой лотос…

Павел чувствовал, что голос отдаляется, уходит в сторону, как будто поднимается куда-то… Или это Павел летит вниз? Как на гигантских качелях двигалась комната, пульсировал унылый голос без признаков пола и возраста, пульсировал свет в шарике.

Смешались параметры пространства, утрачивалось чувство реальности. Павел уже допускал, что и правда что-нибудь увидит.

Ирина вдруг охнула рядом, и Пашка рывком, мгновенно вдруг включился в реальность. Исчезло ощущение гигантских качелей, смещения параметров пространства, пульсации света и звука. Читтанья-видал монотонно бормотал что-то, поворачивая стеклянный шарик, улавливая им лучик света из глаза статуэтки Будды. Вот Ирина странно напряглась, вытянулась, вцепившись в ручки кресла. Ее подавшаяся вперед, устремленная к шарику фигурка отражала одновременно отсутствие воли, врученной чему-то вне ее, и судорожный порыв, движение куда-то. Павла буквально испугала эта вытянувшаяся вперед и вверх, напряженная, как струна, девочка, выпученные глаза, дрожащие губы. Что-то надо было срочно делать. Пожалуй, вот…

Правая рука сама нашла что-то удобное, тяжелое — кажется, металлический штырь с круглой увесистой блямбой на одном из концов.

Павел встал из кресла, изо всех сил метнул дрянь в статуэтку Будды. Словно ветром смело статуэтку, загрохотало; погасли лучики, а с ними и то, что сверкало в руках Читтанья-видала. Быстро сделав шага два назад, Павел опять протянул руку… Ну конечно, выключатель находился примерно там, где он и должен быть. Вспыхнул свет, стали видны все неприглядные детали этой захламленной, грязной комнаты, и самой неприглядной из деталей был, пожалуй, Читанья-видал с дурацки перекошенным лицом, злыми недовольными глазами.

— Старинная! Из Тибета! — взвизгнул он, указывая на статуэтку. — Творение великих мастеров из монастыря Гомбо!

— «Made in Hong Kong»? — осведомился Павел, и как видно, не слишком ошибся, потому что Читтанья-видал тут же заткнулся. Щурясь от яркого света, маг и волшебник старательно оглядывал комнату.

— А! Ты выплюнул напиток! — неприятно усмехнулся маг с самым проницательным видом.

— Что, гипнозом кое-как овладели? — Павел усмехнулся почти так же противно. — И почем фунт говна у народа?

И много чего еще мог бы с полным основание сказать Павел черному магу и волшебнику с тибетским именем и набором древних буддийских предметов прямиком из Гонконга… Мог бы, да не так просто мальчику в семнадцать лет спорить и тягаться с дядькой старше его собственного папы. И только зрелище постепенно приходящей в себя, трущей лицо руками Ирки вернуло Павла в состояние некоторого боевого безумия.

— А ну пошли отсюда! У них тут как у людей просишь, а они… «золотой лотос», «золотой лотос»!..

Ирка уставила на Павла потемневшие провалы глаз, прижала одну руку к животу. Что-то у нее было не так.

— Пошли! — уже схватив Ирку за руку, почти что доведя ее до двери, Павел обернулся на меленький, какой-то особенно паскудный смех.

— Так и не узнаешь… так ты и не узнаешь великой тайны… Так и не постигнешь, что такое «золотой лотос»! Или дурак, или материалист!

Как уже было сказано, Павел был наивен ровно в той степени, в которой инфантилен и наивен всякий нормальный, благополучный мальчик его лет, выросший в доброй семье с заботливой бабушкой и воспитавшим его папой. Но даже он без труда понял, как растерян, как неуверен в себе этот, вроде бы взрослый человек, с каким трудом вымучивает он из себя свой паскудный смешок, и как на самом деле ему сейчас страшно и одиноко. И Павел бросил только слово, служившее для его папы крайне редким и страшным ругательством:

— Неудачник!

Да и не было времени драться со взрослым дураком, надо было оттащить подальше Ирку. В кухне продолжали варить гадость, из глубин квартиры раздался знакомый грохот: Интеллюша опять заснул, стоя на голове. Гнездо магов жило своей жизнью.

От свежего воздуха, быстрого движения, от заката и воды, купленной Павлом на углу (какое-то американское дерьмо типа «Пепси-колы», да хоть холодное) Ирина приходила в себя. И румянец появился на щеках, и взгляд становился осмысленней.

— Паш… Знаешь, я там раньше бывала, и ничего…

— Тебя и раньше этот идиот за жопу лапал?!

— Ой, Пашка, не ревнуй, он же старенький. Наверно, он хотел как лучше…

— Ну да, и опоил нас этой дрянью… На что это хоть похоже?

— Трудно сказать… Примерно как подушкой по голове, только подушка весом с тонну. Я вот и сейчас сопротивляться не могу. Буду делать почти все, что ты захочешь.

— А был бы на моем месте он, ты бы все по его делала?!

— Паша, не шуми… Я же не виновата, это все зелье.

— А зачем пила?!

— Ну ты же видел…

— Да ничего я не видел! Вечер впустую потратили, так ничего не узнали… Ира, они как, всегда такие сумасшедшие?

— Ну вот, сразу и сумасшедшие… Они интересные. Понимаешь, они не как все. И между прочим, про «золотой лотос» они знают. Что, многие люди про это думают, да?!

— Ладно, ссориться не будем. Но хоть убей, а больше я к буддистам не пойду.

— Паш, честное слово, в прошлые разы лучше было… Рассказывали они, песни пели… Интересно было, здорово.

— Ну да, и вокруг плитки за тобой дядьки помоложе гонялись.

— Павел, давай теперь ты за мной погонишься, а? Только бы ты мог думать о чем-то другом, и больше бы не поминал.

— Не сердись… не буду поминать. Но и к буддистам больше — ни ногой. Лучше уж пойду спрошу, можно ли такой шар сделать.

— Ой, а у кого будешь спрашивать?!

— Да есть один человек… Я к нему ходил на моделирование.

Проводив Ирину, Паша Андреев позвонил папе и поговорил с ним насчет буддистов, «золотых лотосов», таинственных пещер и шаров, исполняющих желание. Над похождениями Павла у буддистов папа чрезвычайно веселился, про «золотые лотосы» сказал слова, которые не полагалось знать бабушке и маленьким сестренкам Павла, про пещеры и шары он сказал: «Гм…». С точки зрения папы, в Сибири могло оказаться правдой абсолютно все, что угодно. Но и самые правдоподобные истории, опять же, могли оказаться враньем. Мысль — посмотреть, нельзя ли сделать самому такой шар, папе была наиболее симпатична. Павлу тоже.

Назавтра был Краевой слет юных техников, и в фойе Дома юного творителя стояли как минимум пять шаров, в точности соответствовавших описаниям. То есть свет они не излучали и желаний, на первый взгляд, не исполняли, но это были ярко блестящие шары размером с голову и все с мудреными названиями. Два из них имели даже какое-то отношение к космосу и сверкали особенно ярко.

Еще ярче сверкала покрытая потом круглая, как шар, морда главного деятеля всего карского образования Даздрапермы Степановны Антипонькиной. Имя главного деятеля заставляло обычно шарахаться, но расшифровывалось проще, чем казалось, и относительно мирно: «Да здравствует Первое мая», всего-то навсего.

Все 250 кило необъятной туши Антипонькиной торжественно высились над кафедрой, заунывно-пронзительный голосок пищал приветственную речь вполне в духе незабвенного Леонида Ильича: и час… и второй… Толпа холуев и прихлебателей, естественно, стояла в почтительных позах и внимала, внимала, внимала. Не имевшие прямого отношения к карьере под чутким руководством Антипонькиной постепенно разбегались, просачиваясь в коридоры.

Павел потянул Ирку за руку, провел высоким коридором до лестницы. Размахнулись, строя Дом юного творителя коммунизма, с невероятным размахом. Годы стерли последнее слово, насчет «коммунизма», а роскошное здание осталось, вот оно. Много комнат, много коридоров, украшенных картинами учеников, много высоких окон, три этажа, роскошный внутренний дворик, высокий флагшток, на котором должна была каждое утро подниматься красная тряпка… я хотел сказать, флаг СССР, и на который уже много лет никто не знал, какой флаг надо поднимать.

Павел толкнул дверь, и дети оказались в помещении, большую часть которого занимал длинный высокий стол, и к нему на равных расстояниях были прикручены тиски; по случаю нерабочего дня в тисках ничего не торчало. Были чисты напильники, торчащие из специальных держаков, не было металлической стружки ни на столе, ни возле станков у стены. Середина стола была завалена непонятными деталями, часть из которых была склепана между собой, или соединена шурупами. Стол был такой красивый, что назвать его верстаком не повернулся бы язык. Из трех высоких окон лился свет на инструменты и детали. По крайней мере, здесь от солнечного света не отгораживались.

В соседнюю комнату дверь была полуоткрыта. Оттуда вместе с шумом льющейся воды раздавался голос:

— Минуточку!

За два года Павел успел подзабыть, как выглядит его учитель, и теперь почувствовал, против своего желания, укол ревности. Хотя кому-кому, а Николаю Васильевичу и в голову не пришло бы гоняться за Ириной вокруг верстака и пытаться ухватить ее за попу.

— Что, Паша, решил помоделировать? — Николай Васильевич говорил так, будто они расстались вчера. Ирине он кивнул и сразу же занялся кофеваркой:

— Кофе хотите?

— Я хочу, — сказала Ирина.

Николай Васильевич второй раз кивнул.

— Не совсем моделировать… Тут такая история…

Николай Васильевич поднял брови, сделал заинтересованное лицо. Лицо было умное, тонкое, и Павел опять подумал, что может быть, еще и зря привел сюда Ирину.

— Николай Васильевич, как вы считаете — можно сделать такой шар, который будет сам вспыхивать? Вот попадает на него совсем немного света — а он начинает светиться…

— Что значит — светиться?

— Ну вот… вы входите в темную… Скажем, в темную комнату. У вас в руках совсем не сильный свет — допустим, свеча или фонарик. А шар вспыхивает в темноте, светится…

— То есть может ли шар отдавать больше света, чем получает? Нет, не может, это противоречит законам физики. Но можно расположить систему зеркал, и эта система позволит использовать даже микроскопические порции света. Лучик будет то-оненький… — усмехнувшись, Николай Васильевич показал пальцами, какой крохотный будет лучик, — а шар вовсю засияет, потому что свет будет использоваться многократно. С зеркала свет будет передаваться на зеркало, с линзы на линзу… Это понятно?

— Понятно.

— Вот и хорошо. Кофе готов. Прошу!

— Николай Васильевич… Вот если бы вам надо было придумать прибор, который предсказывал бы человеку будущее? Что бы вы сделали?

— Ну и прибор… Нет, ребята, для начала — я бы не стал делать такого прибора. Умную машину, которая предскажет человеку будущее… вернее, не будущее, конечно, а вероятные варианты его будущего, — сделать можно. Вопрос только, зачем. Вреднейшая получится машина, ненужная и опасная.

— А если бы вам было нужно? Вот вы среди дикарей, и вам шаман ставит условие: сделать такую машину, чтобы все могли бы узнавать свое будущее. Что бы вы сделали?

— Паша, Паша, ты меня слишком откровенно подталкиваешь к светящемуся шару… Но если делать машинку для идиотов, то нужен вовсе не шар. Тогда уж вот…

Николай Васильевич встал, покопался в одном из ящиков, кинул перед детьми вырезку из журнала. На картинке был изображен череп. Череп, с невероятным искусством выточенный из горного хрусталя. Все грани изделия были плоскими, — ни одной округлой линии, ни одного перехода, сделанного лекалом. Сплошные плоскости, их сочленения, углы. Но этих плоскостей было так много, что форма почти соблюдалась. Вот именно, почти… Череп был как настоящий. Но вместе с тем, — не настоящий. Обычный костяной череп из человеческой головы был бы просто человеческий череп — и только. А в этом хрустальном черепе была заложена идея. Непонятная, непостижимая для Павла и Ирины, но несомненная идея была заложена в эту древнюю жуткую вещь. Какое-то представление, какая-то мысль, необходимые для тех, кто сделал череп.

— А самое интересное, — произнес позади Николай Васильевич, и дети вздрогнули, — что это не просто произведение искусства — это еще и мощнейшая система линз. Если на затылок черепа направить источник света, то из глаз выходят два тонких лучика. Представляете?!

Ирина зябко повела плечами.

— И еще… Если положить на затылок… вот сюда… картинку и пропустить свет сквозь нее, то эта картинка будет проецироваться на стену, как слайд или картинка из диафильма. Вот такое вот и делать, — усмехнулся еще раз Николай Васильевич.

— Это какую же технику надо иметь…

— Да никакую. Физику надо знать, раздел оптики, это главное. Что же до исполнения… Этот вот череп делали вообще без всякого металла, каменными орудиями.

— Как?!

— А так. Этот череп был сделан примерно в пятнадцатом веке, в Мексике. И делали его даже не железными резцами — ни железа, ни бронзы тогда в Мексике не было. Делали трением. Разрыхляли поверхность острием из твердого камня и начинали тереть. Посыпают песочком, подливают воды и трут.

— И сколько терли?

— Этого мы, наверное, теперь никогда не узнаем. Но ведь сделали?! Один знаменитый американский ученый так и сказал: «Эта штука просто не может существовать…». А вот она, «эта штука», существует себе преспокойно! Хочешь сделать такую же? — обратился Николай Васильевич к Пашке. — Или что-то в этом духе?

— Нет, что вы… — Павел не торопился отодвинуть от себя вырезку — сказывалось очарование редкой, таинственной вещи. — Мы тут узнали… Ира, может ты расскажешь?

— Мы узнали, что в одной пещере есть шар, который светится изнутри, вспыхивает от попадания на него света… И местные жители считают, что это шар волшебный, что он может исполнять желания…

— И вы решили проверить, могут ли такую штуку сделать люди, — добродушно усмехнулся Николай Васильевич. — Как видите, могут. Нужно расположить систему линз вот по такой системе формул…

И Николай Васильевич Терских, многолетний бессменный руководитель кружка «Умелые руки», схватил бумагу своими большими руками с ловкими длинными пальцами, написал несколько формул.

— Ну вот и все! Только-то! А остальное — труд, ребятки… Потому что сделать такую штуку можно… Хоть шар, хоть череп, но главное — нужно точнейшим образом подогнать линзы.

— Н-да… А мы вот были у буддистов… У них есть вера в «золотой лотос», такой цветок правды. Говорят, что есть в пещерах такие шары, которые светятся сами собой, и кто их увидит, может просить исполнения желаний… Но путь труден, доходят не все.

Николай Васильевич слушал все это, выпрямившись на стуле, словно проглотил бамбуковую трость, уставившись в лицо Павлу так, словно Павел вдруг принялся жевать мыло или покрыл матом бывшего учителя.

— И не стыдно тебе этим заниматься? — Николай Васильевич бросил это вполголоса, с брезгливым выражением лица.

Нет, Павел не стал тыкать пальцами в Ирину, не стал кричать: «Это все она!» Но под ледяным взглядом Николая Васильевича Павел испытывал приступ острого желания покаяться в том, что в седьмом классе украл перочинный ножик у соседа по парте, что дразнился, показывая язык, и соврал учительнице математики, будто сделал домашнее задание. И уж конечно он хотел покаяться в том, что ходил к буддистам и даже что вообще знает, кто это такие и где живут.

— А почему нельзя к буддистам?! А если они что-то знают?! — вломилась в разговор Ирина. И Николай Васильевич тут же повернулся к ней всем корпусом, уставился глаза в глаза, пока Ирина не смутилась.

— А потому, — так же вполголоса, веско сказал Николай Васильевич, — что я работаю уже тридцать лет, а живу на свете пятьдесят, и за все время, пока живу и работаю, в буддисты не ушел ни один путный человек… Ни один, кто умел бы хоть что-нибудь делать, хоть в какой-нибудь области. А уходили одни неудачники, — употребил Николай Васильевич словцо из папиного репертуара. — Ну что они такого могут знать, скажите мне на милость!

Наступило молчание. Только жужжала муха, описывая круги вокруг незаконченной модели космолета.

— Ну что, ответил я на ваши вопросы?!

Павел и Ирина закивали.

— А коли ответил, и коли вы кофе допили, то не обессудьте — у меня еще работы невпроворот.

Пашка видел — не ему одному хочется задержаться в этом чистом, светлом месте, среди приборов, инструментов и моделей, где никто не бормочет матерных заклинаний, и где люди подметают пол, меняют белье и не хватают за попу, кого не положено.