Последняя звезда Янси Рик
Не знаю, зачем Грейс держала в доме мужскую косметику. Может быть, все это принадлежало бывшим хозяевам, а ей было лень выбросить. Или она занималась сексом со своими жертвами перед тем, как отрубить им голову, или вырвать сердце, или сожрать живьем, как черная вдова.
Эван порезался, когда брился, и смазал порез каким-то гемостатиком. Такое маленькое белое пятнышко, крохотный изъян на прекрасном лице. И это было очень кстати. Безупречно красивые лица всегда меня раздражали.
– Проверил, как там дети, – доложил Эван, как будто я спрашивала.
– И?
– С ними все в порядке. Спят.
– Кто на посту?
Эван посмотрел на меня, как на дуру. Потом перевел взгляд на свои руки. Когда мы встретились, он был такой ухоженный, что я даже подумала: мне попался самый самовлюбленный парень на планете. «Это помогает чувствовать себя человеком», – сказал он тогда, имея в виду уход за собой. Позже, когда я узнала, что Эван Уокер не совсем человек, я решила, что поняла, почему он так сказал. А уже потом – под «уже потом» я имею в виду сейчас – я осознала, что чистоплотность не всегда соседствует с благочестием, но чертовски близка к понятию «человечность».
– Все будет хорошо, – тихо сказал Эван.
– Нет, не будет, – окрысилась я. – Бен и Дамбо погибнут. Ты сам погибнешь.
– Я не погибну. – Насчет Бена и Дамбо он возражать не стал.
– И как ты уйдешь с корабля, когда установишь бомбу?
– Уйду, как пришел.
– В последнюю поездку в вашей маленькой капсуле ты сломал несколько ребер и чуть не убился.
Я оторвала взгляд от его рук. Эти руки поднимали меня, когда я падала, обнимали, когда замерзала, кормили, когда была голодна, смывали с меня грязь и кровь.
«Ты собираешься уничтожить собственную цивилизацию. Ради чего? Ради какой-то девчонки?»
Может, вы думаете, что такая жертва могла подтолкнуть меня к мысли, будто я какая-то особенная? Не могла. Мне было жутковато. Как будто один из нас с прибабахом, и это не я.
Не вижу ничего романтичного в геноциде. Но возможно, я никогда не любила по-настоящему и недостаточно хорошо понимаю природу любви. Уничтожила бы я человечество ради спасения Эвана? Вряд ли.
Конечно, существует несколько видов любви. Убила бы я всех на свете ради Сэма? На этот вопрос не сразу ответишь.
– Раньше, когда ты был на грани, у тебя была своеобразная поддержка. Так? – спросила я. – Ты сказал, что технология, благодаря которой ты стал сверхчеловеком, накрылась по дороге в отель. В этот раз у тебя не будет такой поддержки.
Эван пожал плечами. То самое поведение пофигиста, которого мне так не хватало. Этот жест напомнил мне, что наша жизнь в старом фермерском доме осталась далеко позади, и я едва сдержалась, чтобы не влепить ему оплеуху.
– То, что ты собираешься сделать… Это ради меня или… Это ведь не только ради меня?
– Иначе это не остановить, Кэсси, – ответил Эван и снова вошел в образ поэта-страдальца.
– А тот способ, о котором ты говорил, когда чуть не умер в последний раз? Помнишь? Бомба из горла Меган?
– Без бомбы трудно, – сказал он.
– А у Грейс нет заначки с бомбами?
Вместо этого она запаслась мужскими лосьонами. Приоритеты постапокалипсиса.
– Грейс не должна была ничего взрывать. Ей поручили убивать людей.
– И трахаться с ними.
Я не собиралась произносить это вслух. Но я обычно не собираюсь говорить процентов восемьдесят из того, что срывается с языка.
И вообще, кого волнует, трахались они или нет? Глупо волноваться по этому поводу, когда на весы брошена судьба планеты. Тривиально. Несущественно. Руки, которые обнимали меня, обнимали Грейс. Тело, которое согревало меня, согревало Грейс. Губы, которые прикасались к моим губам, прикасались к ее губам. Это не важно, мне плевать, Грейс мертва. Я принялась теребить покрывало и сильно пожалела о том, что брякнула.
– Грейс тебя обманула. Мы никогда…
– Мне все равно, Эван. Это не имеет значения. Кстати, Грейс была сказочно красивой машиной для убийства. Как тут устоять?
Эван накрыл мою руку ладонью, утихомиривая беспокойные пальцы.
– Если бы у нас с ней что-то было, я бы тебе сказал.
Ну и врун. Да тем, о чем он молчал, можно доверху набить Гранд-каньон. Я убрала руку и посмотрела в его глаза цвета плавленого шоколада.
– Ты врешь.
К моему удивлению, он кивнул:
– Да, вру. Но не про это.
«Да, вру»?
– И о чем же ты соврал?
Эван покачал головой.
«Глупая земная девчонка!»
– О том, кто я на самом деле.
– И кто ты на самом деле? Ты рассказывал о том, что ты, но никогда не говорил кто. Кто же ты, Эван Уокер? Откуда ты пришел? Как ты выглядел до того, как стал ничем? Твоя планета. Какая она? Там есть трава, деревья, камни? Вы живете в городах? Как веселитесь? У вас есть музыка? Музыка универсальна, как математика. Ты можешь спеть мне песенку? Спой мне инопланетную песню, Эван. Расскажи, как ты рос. Ты ходил в школу или знания просто вложили тебе в мозг? Какими были твои родители? Они у вас там ходят на работу, как у нас? Братья, сестры? Спорт. Начни с чего-нибудь.
– Спорт у нас есть. – Едва заметная снисходительная улыбка.
– Я не люблю спорт. Начни с музыки.
– Музыка у нас тоже есть.
– Слушаю.
Я скрестила руки на груди, демонстрируя внимание.
Эван открыл рот. Закрыл. Я не поняла, для смеха или для плача.
– Это не так просто, Кэсси.
– Я не жду высококачественного исполнения. У меня тоже со слухом не очень, но это не мешает мне фанатеть от маленькой Бейонсе.
– От кого?
– О, брось. Не говори, что не знаешь, кто такая Бейонсе.
Эван покачал головой. Может, он рос не на ферме, а под камнем. А потом я подумала, что было бы странновато, если бы сверхсущество, которому десять тысяч лет, держало руку на пульсе нашей поп-культуры. И все равно, мы же говорили о Бейонсе!
Он даже диковиннее, чем я думала.
– Все иначе. Я хочу сказать – структурно. – Эван показал на свой рот и высунул язык. – Я даже не могу произнести собственное имя.
На миг грусть настолько сгустилась, что чуть не погасла лампа.
– Тогда промычи что-нибудь. Или просвисти. Вы умеете свистеть или у вас нет губ?
– Это все не важно, Кэсси.
– Ошибаешься. Еще как важно. Ты – это твое прошлое, Эван.
Глаза Эвана наполнились слезами. Как будто шоколад потек.
– Господи, Кэсси, надеюсь, что это не так. – Он протянул ко мне тщательно вымытые руки с подстриженными, отполированными ногтями. Эти руки держали винтовку, из которой он убивал невинных людей до того, как чуть не убил меня. – Если мы – это наше прошлое…
На это я могла бы ответить, что мы все совершаем дурные поступки, но это было бы слишком легкомысленно.
«Черт, Кэсси. Почему ты заставляешь его думать об этом?»
Я была настолько одержима прошлым, которого не ведала, что позабыла то, о чем знала. Чтобы спасти тех, кого он пришел уничтожить, Эван Уокер Глушитель собирался уничтожить целую цивилизацию, свою цивилизацию.
«Нет, Бен Пэриш, – подумала я, – не ради девчонки. Ради прошлого, от которого ему не уйти. Это расплата за семь миллиардов. И за твою сестру тоже».
Прежде чем я успела понять, что происходит и даже как, я обняла Эвана. Я, никогда его не утешавшая, не помогавшая встать после падения; не искавшая, когда он пропадал. Я только брала. С того самого момента, как он вытащил меня из снежного заноса, я стала его подопечной, миссией и крестом. А боль Кэсси, страх Кэсси, злость Кэсси, отчаяние Кэсси – гвоздями, которыми он оказался прибит.
Я погладила его по мокрым волосам. Потерла спину. Прижала его гладкое, приятно пахнущее лицо к щеке и почувствовала его теплые слезы. Он прошептал какое-то слово. Мне показалось, что «поденка».
«Бессердечная сука» – более точное определение.
– Прости, Эван, – прошептала я. – Мне так жаль.
Я опустила голову, он поднял свою. Я поцеловала его мокрую щеку.
«Твоя боль, твой страх, твоя злость, твое отчаяние. Отдай их мне, Эван. Я хоть недолго понесу их за тебя».
Он провел пальцами по моим губам, влажным от его слез.
– Последний человек на Земле, – пробормотал он. – Ты помнишь, когда это написала?
Я кивнула.
– Глупость.
Эван покачал головой:
– Я думаю, в этом причина. Когда я прочел это. «Последний человек на Земле». Потому что я чувствовал то же самое.
Мои руки терзают старую футболку с эмблемой университета Огайо. Хорошее слово – «терзать». Ко многому подходит.
– Ты не вернешься, – проговорила я, потому что сам он этого не сказал бы.
Эван вплел пальцы в мои волосы. Я задрожала.
«Не делай этого, сукин ты сын. Не прикасайся ко мне так, как никогда больше не прикоснешься. Не смотри так, как никогда больше не посмотришь».
Я закрыла глаза. Наши губы соприкоснулись.
«Последний человек на Земле».
С закрытыми глазами я видела, как она идет по лесной тропинке в Вермонте. Там, где никогда не была и никогда не будет. И листья вокруг поют арию о ярко-красном и золотом. С ней большой пес по имени Перикл. Он бежит впереди, исполненный сознания собственной важности. У нее есть все, чего она хотела в жизни. У этой девушки, то есть женщины, нет в прошлом пробелов, она совершила все, что задумала. Она путешествовала по миру, писала книги, заводила любовников, разбивала сердца. Она не плыла по течению. Она била, мутузила, нокаутировала свою жизнь, выжимала из нее все до последней капли. Она ее истерзала.
Он жарко дышал мне в ухо. Я вцепилась ногтями в его грудь – голодная львица со своей добычей.
«Сопротивление бесполезно, Уокер».
Я никогда не пойду по тропинке в золотом лесу, у меня не будет пса Перикла, я не буду путешествовать по миру. Не будет признания, моим именем не назовут улицу, я не оставлю следа в этом мире. Моя жизнь – каталог несделанного и того, что никогда не будет сделано. Иные украли мои несостоявшиеся воспоминания, но я не дам им похитить это.
Мои руки изучали его тело, неоткрытую страну, которую я буду отныне называть Эванлендом. Холмы и долины, равнины и лесные овраги; ландшафт, испещренный шрамами после битв, с линиями разломов и неожиданными видами. А я – Кэсси Конкистадор. Чем больше территорий я захватываю, тем еще больше хочу завоевать.
Грудь Эвана вздымалась и опускалась: подземные сотрясения, поднявшие цунами. У него расширились зрачки, глаза увлажнились, в них появилось что-то сильно похожее на страх.
– Кэсси…
– Заткнись.
Мои губы исследуют долину под его вздымающейся грудью.
Его пальцы запутались в моих волосах.
– Нам нельзя.
Я чуть не рассмеялась.
«Список „нельзя“ слишком длинный, Эван».
Я оставила следы зубов на его животе. Земля под моим языком подрагивала. Шок и афтершок.
«Нельзя».
Да, наверное, нельзя. Некоторые желания никогда не могут быть удовлетворены. Некоторые открытия уменьшают ценность поисков.
– Не время… – выдохнул Эван.
Я прижалась щекой к его животу и убрала упавшие на глаза волосы.
– А когда оно придет, это время, Эван?
Он придержал мои руки, блуждавшие по его телу.
– Ты говорил, что любишь меня, – прошептала я.
«Дьявол, Эван Уокер, зачем ты вообще сказал такую глупую, безумную, идиотскую вещь?»
Никто не скажет, насколько близки ярость и страсть. Я имею в виду, что расстояние между молекулами и то больше.
– Ты обманщик, – попеняла я ему. – Худший, потому что из тех, кто обманывает себя. Ты не любишь меня. Ты любишь идею.
Эван отвел глаза. Так я и поняла, что раскусила его.
– Какую идею?
– Врешь, ты знаешь какую.
Я встала и стянула с себя футболку. Я взирала на него сверху вниз, позволяя ему глядеть на меня.
«Смотри на меня, Эван. Смотри. Я не последний человек на Земле, не замена всем тем, кого ты убил на шоссе. Я не поденка. Я – Кэсси, обычная девчонка из обычного города, которой чертовски повезло или не повезло прожить достаточно долго, чтобы встретить тебя. Я не твоя подопечная, не твоя миссия и не твой крест».
Я не все человечество.
Эван отвернулся к стене и заложил руки за голову, как будто сдавался в плен. Хорошо. Я уже зашла слишком далеко. Я стянула и отшвырнула джинсы. Я не помнила, чтобы когда-нибудь была настолько зла… или печальна… или… Мне хотелось врезать ему, ласкать его, пинать его, обнять его. Я хотела, чтобы он умер. Я хотела умереть сама. Я не стеснялась, совсем не стеснялась, и не потому, что он уже видел меня голой – было дело.
Тогда у меня не осталось выбора. Я валялась без сознания, на грани жизни и смерти. А теперь я была в полном сознании и очень даже жива.
Я хотела, чтобы меня освещали сотни ламп. Я хотела стоять под прожектором. Хотела, чтобы у Эвана была лупа, пусть исследует каждый не идеально идеальный дюйм моего человеческого тела.
– Дело не во времени, Эван, – напомнила я ему. – Дело в том, как мы им распоряжаемся.
23
Рингер
С высоты в тридцать пять тысяч футов трудно определить, что меньше – Земля или человек, смотрящий на нее сверху.
Мы держим курс прямо на север, и в паре миль от пещер Констанс отстегивает ремни и снимает с полки парашютный комплект. Последняя проверка перед прыжком. Мы десантируемся с такой высоты, чтобы не быть замеченными с земли. Это называется затяжной прыжок. Чертовски рискованно, но не опаснее, чем прыгать с высоты пять тысяч футов без парашюта.
– Будет полегче, чем в прошлый раз, да? – говорит Констанс.
Видимо, ей известно о моем прыжке из подбитого вертолета.
Я шлю ее подальше, и она улыбается. Меня это радует. Не хочу обнаружить в ней ничего достойного сочувствия или симпатии. Трудно будет убить.
То есть труднее. Я все равно ее убью.
Наушники оглушают голосом пилота:
– Тридцать секунд!
Констанс проверяет мой комплект, а я – ее. Открывается дверь заднего отсека. Мы бросаем наушники на сиденья. Скользя руками в перчатках по тросу, двигаемся к воющей пасти. Ледяной ветер лупит в лицо. У меня сводит желудок. Си-160 швыряет из стороны в сторону. Самолет пробивается через зону турбулентности. Практически весь полет меня тянуло блевать. Лучше сделать это сейчас, чем в свободном падении. Если встать правильно, блевота попадет Констанс прямо в лицо.
Не понимаю, почему хаб не поддерживает пищеварительную систему? Чувство, будто друг предал.
Прыгаю вслед за Констанс в черную глотку безлунной ночи. Мы не раскроем парашюты, пока не достигнем предельной скорости. Зрение у меня усилено, и я отчетливо ее вижу. Слева, на пятьдесят футов ниже. Время замедляется, а скорость растет. Не знаю, в чем причина – в хабе или естественной реакции на падение со скоростью сто двадцать миль в час. Гул самолета не слышен. Весь мир – ветер.
Двадцать тысяч футов. Пятнадцать. Десять. Уже различаю шоссе, холмистые поля, островки голых деревьев. Мне кажется, что чем ближе я к земле, тем быстрее они летят навстречу. Пять тысяч футов. Четыре. Минимальная высота для безопасного раскрытия – восемьсот футов, но это только расширяет границы возможного.
Констанс раскрывает парашют на восьмистах пятидесяти. Я чуть ниже. Земля, как локомотив, с ревом несется на меня.
Перед касанием сгибаю колени и выставляю плечо вперед, дважды перекатываюсь и останавливаюсь, лежа на спине и запутавшись в стропах. Констанс оказывается рядом раньше, чем я успеваю сделать второй вдох. Освобождает меня от пут боевым ножом, показывает большой палец и бежит через поле к паре силосных башен, которые высятся у стереотипного красного амбара, а невдалеке – белый фермерский дом.
Белый дом, красный амбар, узкая сельская дорога. Квинтэссенция Америки. Образно говоря, мы приземлились на страничку из «Американа»[8]. Как там называется деревушка в районе пещер? Уэст-Либерти.
Присоединяюсь к Констанс возле силосной башни. Она избавляется от комбинезона. Под ним на ней мом-джинсы и толстовка с капюшоном. Огнестрельного оружия у Констанс нет, только боевой нож в пристегнутых к ноге ножнах.
– Полкилометра на юго-запад от нашей позиции, – выдыхает она. Вход в пещеры. – Идем с опережением на пару часов. – Зомби и кто-то достаточно безбашенный, чтобы отправиться на наши с Чашкой поиски. Скорее всего, это Кекс. При мысли о том, что придется рассказать Зомби о Чашке, мне становится дурно. – Ты сидишь здесь и ждешь моего сигнала.
Мотаю головой:
– Я иду с тобой.
Констанс включает свою идиотскую улыбку:
– Не выйдет, милочка.
– Почему?
– Наша легенда не прокатит, если нарисуется кто-нибудь, ее опровергающий.
Тиски, сжимающие мой желудок, закручиваются сильнее.
Выжившие. Констанс убьет всех, кого найдет в пещерах, а там может быть очень много людей. Десятки, а то и сотни. Ей придется поднапрячься. Выжившие хорошо вооружены и крайне неприветливы к чужакам. Трудно представить, что на этом этапе игры кто-то еще не слышал о Четвертой волне. А значит, мне, возможно, и не придется убивать Констанс. Вполне вероятно, что это сделает кто-то из выживших.
Это приятная мысль. Не реалистичная, но приятная. Следующая ничуть не радует, и я говорю первое, что приходит в голову:
– Нам совершенно не обязательно переть в пещеры. Мы можем перехватить Зомби на подходе.
Констанс отрицательно качает головой:
– У нас другая задача.
– Наша задача – встретиться с Зомби.
Я не позволю этому случиться. Если позволю – погибнут невинные люди. Люди умирают, я не так уж и против этого – я сама собираюсь убить Констанс и Эвана, – но этих жертв можно избежать.
– Я знаю, что тебя гложет, Марика, – воркует Констанс. – Именно поэтому я и пойду одна.
– Глупый риск.
– Ты делаешь выводы, не зная всех фактов.
Вот уж действительно – проблема. Причем с начала времен.
Моя рука ложится на рукоятку пистолета. Это не укрывается от внимания Констанс. Ее ответная улыбка озаряет ночь.
– Ты знаешь, что случится, если ты это сделаешь, – замечает она, как добрая тетушка или заботливая старшая сестра. – Твои друзья, ради которых ты вернулась… Какова цена их жизни? Сколько, по-твоему, можно ради них положить? Сто, тысячу, десять тысяч или десять миллионов? На какой цифре ты остановишься?
Знакомый аргумент. Довод Воша. Их довод. Что такое семь миллиардов, когда на кону само существование? Горло саднит, во рту привкус желудочной кислоты.
– Фиктивный выбор, – отвечаю я и делаю последнюю попытку: – Тебе не обязательно убивать кого-то, чтобы достать Уокера.
Констанс пожимает плечами. По-видимому, цели я не достигла.
– Если я этого не сделаю, то ни у тебя, ни у меня не будет возможности с ним встретиться. – Констанс задирает подбородок и чуть поворачивает голову. – Ударь меня. – Хлопает себя по щеке: – Вот сюда.
Почему бы и нет? Удар. Констанс слегка отшатывается, трясет головой и подставляет вторую щеку:
– Еще разок. Но сильнее, Марика. В полную силу.
Бью жестче. Достаточно крепко, чтобы сломать челюсть. Левый глаз Констанс тут же заплывает. Она не чувствует боли от удара. Как и я.
– Спасибо, – просветленно благодарит Констанс.
– Не вопрос. Захочешь получить еще куда-нибудь – обращайся.
Констанс тихо смеется. Не знай я правды, вполне могла бы решить, что я ей нравлюсь и она находит меня обаятельной. Тут она срывается с места и мчится, причем так быстро, что уследить за ней может только человек с усиленным зрением. Несется через поле к дороге, которая ведет к пещерам, и скрывается в лесу на северо-западе.
Как только она исчезает из виду, я опускаюсь на землю. Меня трясет, кружится голова и печет в желудке. Я начинаю подозревать, что двенадцатая система где-то дала сбой. Очень хреново себя чувствую.
Прислоняюсь к холодной металлической стене силосной башни и закрываю глаза. Темнота у меня под веками кружит вокруг невидимого центра – сингулярности до рождения вселенной. Там Чашка. Она падает, я ее упускаю. Выстрел Бритвы эхом разносится во вневременной пустоте. Я ее упускаю, но она всегда будет со мной.
И Бритва тоже там, в абсолютном центре абсолютного ничто. Кровь у него на руке еще на подсохла. Он вырезал у себя на плече три буквы – VQP. Бритва знал, что поплатится жизнью за то, что принес в жертву Чашку. Я уверена, что к тому времени, когда мы вместе провели ночь, он уже решил убить ее. Потому что только так он мог освободить меня.
Освободить для чего, Бритва? Претерпеть, чтобы завоевать – что?
Не открывая глаз, вытаскиваю нож из наплечных ножен. Я могу представить Бритву в дверях склада. Золотистые отсветы погребального костра пляшут у него на лице. Глаза утонули в тени. Он закатывает рукав. У него в руке нож. И у меня в руке нож. Он наверняка поморщился, когда острие ножа проткнуло кожу. Я не морщусь.
Я ничего не чувствую. Ничто, словно кокон, окутало меня со всех сторон. В конце концов, ответ на загадку Воша «Почему?». Я чувствую запах крови Бритвы. Но запаха своей не чувствую, потому что она не выступает на поверхности пореза, благо тысячи микроскопических дронов останавливают кровотечение.
V: Как победить непобедимое?
Q: Кто победит, если никто не выдерживает?
P: Что выдерживает, когда не осталось надежды?
Вне сингулярности кто-то удивленно спрашивает:
– Дитя мое, почему ты плачешь?
Открываю глаза.
Это священник.
24
Во всяком случае, одет он как священник.
Черные брюки. Черная рубашка. Пожелтевший от пота белый воротничок забрызган чем-то цвета ржавчины. Он стоит вне пределов досягаемости. Невысокий лысеющий мужчина с круглым детским лицом. Он видит у меня в руке окровавленный нож и поднимает руки:
– Я не вооружен.
Писклявый, как у ребенка, голос дополняет личико.
Я роняю нож и достаю пистолет:
– Руки за голову. На колени.
Священник мгновенно подчиняется. Смотрю на дорогу.
«Что случилось с Констанс?»
– Я не хотел тебя пугать, – говорит коротышка. – Просто уже несколько месяцев никого не встречал. Ты от военных?
– Заткнись. Не разговаривай.
– Конечно! Извини… – Он закрывает рот, зардевшись от страха или, может быть, смущения.
Я подхожу к нему с тыла и обыскиваю свободной рукой. Он стоит спокойно, не дергается.
– Откуда ты? – спрашиваю.
– Из Пенсильвании…
– Ты не понял. Откуда сейчас пришел?
– Я жил в пещерах.
– С кем?
– Ни с кем! Я же сказал, что уже несколько месяцев никого не видел. С ноября…
В правом кармане нащупываю какой-то твердый предмет. Достаю. Распятие. Видало времена получше. Дешевая позолота облупилась, лицо Христа стерлось и превратилось в гладкий бугорок. Вспоминается солдат с распятием из истории Салливан – тот, что прятался за холодильниками.
Читать бесплатно другие книги:
