Память льда. Том 2 Эриксон Стивен

Глава семнадцатая

Что способна вместить душа, не способна постичь плоть.

Имарак, Первый Дестриант. Устав Фэнера

Горящая в лихорадке, чешуйчатая кожа двигалась, словно влажный, наполненный камнями мешок. Тело Матроны сочилось едким маслом, пропитавшим изодранную одежду Тока Младшего. Он скользил между складками плоти, пока огромная, раздутая к’чейн че’малле металась по песчаному полу, а её массивные руки стискивали малазанца в яростных объятиях.

В пещере царила тьма. Проблески света, которые Ток видел, были порождены его собственным разумом. Иллюзии, которые могли бы быть воспоминаниями. Изодранные, раздробленные видения — невысокие холмы, покрытые жёлтой травой, под тёплым солнцем. Фигуры, где-то на самой грани видимого. Некоторые — в масках. Одна из них — лишь мёртвая кожа, натянутая на мощные кости. Другая… красота. Совершенство. Ток не верил ни в одну из них. Эти лица были лишь гримасами безумия, которые подплывали всё ближе, парили уже за плечом.

Когда сон овладел Током, ему приснились волки. Они охотились — не ради пропитания, но чтобы принести… нечто иное — Ток не знал, что именно. Добыча бродила в одиночестве и бросилась бежать, увидев его. Он ринулся за ней, бок о бок с братьями и сёстрами. Мчался без устали, мили пролетали под его лапами. Маленькое испуганное существо не могло убежать от них. Ток и его сородичи приближались, загоняя добычу к склонам холмов, пока она наконец не споткнулась и не рухнула. Они окружили её.

Когда волки приблизились, чтобы принести то, что должны были принести… добыча исчезла.

Изумление, затем отчаяние.

Ток с сородичами окружили место, где она лежала. Морды поднялись к небу, траурный вой вырывался из глоток. Бесконечный вой. Когда Ток Младший моргнул и проснулся в объятиях Матроны, в спёртом воздухе пещеры плясали угасающие отзвуки его воя. Матрона сжала его сильнее. Скуля, она тыкалась клыкастой мордой в шею Тока, её дыхание пахло сладким молоком.

Его жизнь теперь подчинялась циклам. Сон, затем бодрствование, отмеченное видениями. Размытые фигуры в золотом солнечном свете, наваждение — он младенец в руках матери, присосавшийся к её груди. У Матроны не было груди, так что Ток знал, что это всего лишь наваждение, но оно тем не менее подкрепляло его. Когда он начинал опорожнять кишечник и мочевой пузырь, она держала его на расстоянии, чтобы Ток пачкал только себя. Затем она вылизывала его дочиста — жест, лишивший его последних крох собственного достоинства.

Её объятия ломали кости. Чем больше Ток Младший кричал от боли, тем крепче она его сжимала. Он научился страдать молча. Кости срастались противоестественно быстро. Порой неправильно. Он знал, насколько искорёжено его тело — грудь, бёдра, лопатки.

Затем пришёл посетитель. Призрачное лицо в сморщенной старческой оболочке, с неясным намёком на проблеск клыков, оформилось в его мозгу. Взгляд желтоватых, сияющих радостью глаз, впился в глаза Тока.

Это двоящееся лицо казалось смутно знакомым, но Ток никак не мог вспомнить, откуда.

Посетитель говорил с ним.

Они в ловушке, друг мой. Все, кроме т’лан имасса, который страшится одиночества. Иначе отчего он боится оставить своих спутников?

Проглочены льдом. Беспомощны. Заморожены насмерть. Сегулехи — не нужно их бояться. И никогда не было нужно. Я всего лишь играл. А эта женщина! Моя прелестная, покрытая инеем статуя! Волк и пёс исчезли. Сбежали. О да, сородич, брат очей твоих… он сбежал, поджав хвост, хе-хе!

И снова.

Твоя малазанская армия опоздала! Слишком поздно спасать Капастан! Этот город — мой. Твои приятели-солдаты всё ещё в неделе пути отсюда. Мы подождём их. Мы поприветствуем их так, как делаем со всеми врагами.

Я принесу тебе голову малазанского генерала. Я принесу тебе его запечённую плоть, и мы снова пообедаем вместе, ты и я.

Сколько крови может пролить один мир? Ты никогда об этом не задумывался, Ток Младший? Посмотрим? Так давай же посмотрим. Ты, я и наша дорогая Матрона — о, я вижу ужас в её глазах? Похоже, в её прогнившем мозгу всё ещё теплится разум. Какое несчастье… для неё.

И вот он вернулся снова, после долгого отсутствия. Фальшивый облик старика туго обтягивал нечеловеческое лицо. Клыки виднелись, словно проступали через прозрачное покрывало. Глаза горели, но на этот раз — не радостью.

Обман! Это не смертные звери! Как смеют они испытывать мою оборону! Здесь, у самых ворот! Теперь и т’лан имасс исчез — нигде его не нахожу! Он тоже идёт?

Ну и ладно. Они тебя не разыщут. Мы втроём отправимся в путешествие. На север, куда они не смогут дотянуться. Я подготовил другое… гнездышко для вас двоих.

Не слишком удобно…

Но Ток его уже не слышал. Его разум унёсся прочь. Он видел резкий белый свет, болезненное, ослепительное сияние, исходившее от укрытых снегом гор и долин, похороненных в снежных реках. Кондоров, парящих в небе. А затем, значительно ближе — дым, разваливающиеся деревянные строения, обрушивающиеся каменные стены. Мечущиеся, кричащие фигуры. Багровые пятна на снегу, заполняющие мутные лужицы на гравийной дороге.

Взгляд — глаза, застланные алой дымкой — метнулся в сторону. Чёрно-серый пятнистый пёс нёсся вперёд, его загривок был на уровне глаз воинов в доспехах, которых он раздирал с безумной жестокостью. Зверь двигался ко вторым, арочным воротам у подножия высокой крепости. Ничто не могло устоять перед ним, ничто не могло замедлить его движения.

Серая пыль взметнулась от плеч пса. Закружилась, свилась в руки и ноги, сжимающие бока зверя, в голову с костяным шлемом, меховой плащ — бьющееся на ветру крыло за спиной. Вверх взмыл иззубренный меч цвета старой крови.

У него хорошие кости и плохая плоть. У меня хорошая плоть и плохие кости. Разве мы не братья?

Пёс и наездник, словно видение из кошмара, врезались в огромные, окованные железом ворота.

Дерево взорвалось. В полумраке прохода ужас смешал ряды отступавших провидоминов.

Несясь к проломленным воротам, Ток смотрел глазами своей волчицы, различил в тени очертания огромных рептилий по обе стороны пса и его немёртвого всадника.

Охотники К’елль подняли свои широкие мечи.

Волчица с рычанием рванулась вперёд. Ток не отводил глаз от ворот, и каждая их деталь была остра, как битое стекло, в то время как всё, лежащее по обе стороны, размывалось. Вес сместился, толкая его к охотнику К’елль, который слева приближался к псу и всаднику.

Существо развернулось, рубануло мечом, чтобы перехватить атаку.

Волчица нырнула под клинок, затем рванулась вверх, широко разинув пасть. Ток ощутил во рту кожистое горло, клыки глубоко впились в безжизненную плоть. Челюсти стиснулись. Кость треснула, затем раскрошилась, когда безжалостная волчья хватка усилилась; сила прыжка отбросила охотника К’елль назад так, что он врезался спиной в стену — та содрогнулась от удара. Нижние и верхние клыки сошлись. Зазубренные коренные сомкнулись, прорываясь через одеревеневшие связки и иссохшие мускулы.

Волчица отгрызала голову от тела.

К’чейн че’малле под ней бился в судорогах. Дёргающийся клинок распорол правое бедро волчицы.

Ток вместе со зверем вздрогнули от боли, но не отступили.

Голова в изукрашенном шлеме упала, откатилась, глухо стуча, по покрытым грязью камням.

Волчица развернулась, рыча, с ошмётками плоти между зубов.

В углу под аркой пёс припал к земле, выгнул спину. Он истекал кровью. В одиночку он сражался со своими ранами.

Немёртвый мечник — брат мой — уже стоял на ногах, с невероятной скоростью обмениваясь ударами кремневого меча с парными клинками другого охотника К’елль. От к’чейн че’малля отлетали куски. Отрубленное предплечье взвилось в воздух и приземлилось возле вздрогнувшего пса.

Охотник К’елль отступил перед лицом стремительной атаки. Берцовые кости с хрустом раскололись. Огромное существо упало, во все стороны разбрызгивая талую грязь.

Неупокоенный воин взобрался на него и методично размахивал мечом расчленяя к’чейн че’малля. Много времени ему для этого не потребовалось.

Волчица приблизилась к раненому псу. Зверь щёлкнул клыками — не подходи…

Ток внезапно ослеп, его оторвало от зрения волчицы.

Налетел пронзительный ветер, но Матрона держала его крепко. Движение. Быстрое. Они двигались через лабиринт, по дороге из растрескавшегося льда. Ток понял, что они сбежали из Обзора, сбежали из крепости, которая только что пала.

Пала перед Баальджагг. И Гаратом и Тленом. Гарат — такие раны…

— Тихо! — завизжал чей-то голос.

Провидец был с ними, вёл их через Омтоз Феллак.

Внезапная ясность ещё не покинула разум Тока. Его смех был похож на прерывистое бульканье.

— Заткнись!

Лабиринт содрогнулся от звука отдалённого грома, звука, с которым огромный слой льда… треснул, раскололся под разрушительным натиском чародейства.

Госпожа Зависть. Снова с нами…

Провидец закричал.

Лапы рептилии сжали Тока. Кости затрещали, раскалываясь. Боль толкнула его в пропасть. Мои сородичи, мои братья... Всё потемнело.

Ночное небо на юге горело алым. С поросшего редкими деревьями холма гибель Капастана была видна как на ладони, повергая в молчание свидетелей — раздавались только скрип оружия и доспехов да чавканье в грязи сапог и мокасин.

Листья отзывались мерной капелью. Влажный перегной наполнял воздух запахом плодородия. Где-то рядом кашлянул человек.

Капитан Паран вытащил нож и начал соскребать грязь с сапог. Уже после первого взгляда на город он знал, чего ожидать. Разведчики Хумбролла Тора принесли весть об этом немного раньше. Осада окончена. «Серые мечи» могли бы потребовать астрономическую плату за свою службу, но обуглившиеся, обглоданные кости не сумели бы её забрать. Однако, даже зная, чего ожидать, он не мог не содрогнуться при виде умирающего города.

Окажись на месте «Серых мечей» Багровая гвардия, перед Параном могла бы предстать совсем иная картина. Если не считать отряда Поклявшихся князя К’азза Д’Авора, наёмники, по мнению Парана, не стоили доброго слова. Много хвастовства — мало дела.

Будем надеяться, дети Хумбролла Тора справились лучше. Это казалось маловероятным. Возможно, остались какие-то очаги сопротивления. Маленькие группы зажатых в угол солдат, знающих, что пощады не будет, и готовых сражаться до последнего. На улицах, в домах, в комнатах. Предсмертные муки Капастана затянутся. Опять-таки, если треклятые баргасты поднажмут, а не будут, как обычно, топтаться на месте, мы ещё можем успеть изменить этот исход.

Паран повернулся к своему «новому командиру», Тротцу.

Огромные глаза баргаста блеснули, когда он посмотрел на горящий город.

— Дожди почти не пригасили пламя, — хмуро прогромыхал он.

— Возможно, не всё так плохо, как кажется, — сказал Паран. — Я отсюда вижу около пяти крупных пожаров. Могло быть и хуже, я слышал рассказы об огненных смерчах…

— Ага. Мы однажды видели такой издалека, в Семи Городах.

— Что сказал Хумбролл Тор, вождь? Ускоряемся или стоим здесь?

Тротц ухмыльнулся, показав подпиленные зубы.

— Он отправит кланы Барахн и Ахкрата на юго-восток. Они должны захватить места высадки, плавучие мосты и баржи. Его родичи, сэнаны, пойдут с гилками на Капастан. Оставшиеся кланы захватят главное хранилище припасов септарха между рекой и городом.

— Всё это очень хорошо, но если мы и дальше будем бездельничать…

— Дети Тора, Хетан и Кафал, живы и в безопасности. Так говорят поплечники. Кости защищены странными чарами. Странными, но могущественными.

— Будь ты проклят, Тротц! Там гибнут люди! Людей там едят!

Баргаст ухмыльнулся шире.

— Поэтому я получил разрешение… вести свой клан с такой скоростью, с какой я сам решу. Капитан, хочешь ли ты стать первым из Белолицых, кто войдёт в Капастан?

Паран еле слышно зарычал. Он чувствовал потребность обнажить меч, отомстить, нанести наконец удар по Паннионскому Домину. В моменты ясности, когда утихал лихорадочный бред, Быстрый Бен дал ему понять, что Домин таит зловещие секреты и само сердце его запятнано злобой. Для капитана достаточным доказательством было само существование тенескаури.

Но в этой потребности Парана таилось большее. Капитан жил с болью. Его желудок горел. Он извергал кислотную желчь и кровь, но никому об этом не говорил. Боль связала его изнутри, и эти путы становились всё сильнее.

Ещё одна правда, которую я не хочу принимать. Она преследует меня, пробирается в мои мысли. Но я не готов к ней. Не сейчас, пока желудок горит…

Конечно, это было безумие, самообман, однако Паран верил, что боль утихнет и всё снова будет хорошо, как только он выпустит на свет пленённую в нём жестокость. Глупо это или нет, но он накрепко вцепился в эту веру. Только тогда ослабнет давление. Только тогда.

Он не был готов к провалу.

— Собирай «Мостожогов», — пробормотал Паран. — Мы можем подойти к северным воротам в течение колокола.

— Все тридцать с лишним человек, — проворчал Тротц.

— Проклятье, если уж мы так не сможем пристыдить баргастов, чтоб они пошевелились…

— Ты на это надеешься?

Паран посмотрел на него.

— Худ нас всех побери, Тротц, это ты попросил разрешения у Тора. Ты рассчитывал, что тридцать семь воинов самостоятельно отобьют Капастан? С бесчувственным магом на буксире?

Баргаст прищурился, разглядывая лежавший впереди город, пожал плечами и сказал:

— Быстрого Бена мы оставим здесь. А насчёт того, чтобы отбить город, — я собираюсь попробовать.

После долгой паузы капитан ухмыльнулся.

— Рад слышать.

— Баргасты из племени Белолицых шли вперёд мучительно медленно. Раньше, при путешествии на юго-восток через горные равнины, стихийно возникающие поединки заставляли кланы останавливаться полдюжины раз в день. Наконец это стало происходить всё реже, а когда Хумбролл Тор решил выдать каждому клану отдельное задание в грядущей битве, для подобных задержек и вовсе не осталось возможности. Хотя всех вождей объединяло одно стремление — освободить своих богов, старинная вражда между кланами никуда не делась.

То, что роль вождя «Мостожогов» принял на себя Тротц, стало некоторым облегчением для Парана. Он ненавидел ответственность командира. Ответственность за благополучие каждого солдата становилась всё более тяжким бременем. Оказавшись вторым по званию, капитан ощутил, что оно стало чуть легче: не намного, но сейчас и этого было достаточно. Менее приятным было то, что Паран лишился роли представителя «Мостожогов». Теперь на военные советы ходил Тротц, а капитан остался не у дел.

Строго говоря, Паран по-прежнему был командиром «Мостожогов». Но подразделение превратилось в племя во всём, что касалось Хумбролла Тора и баргастов, а племена избирали своих вождей, и эта роль выпала Тротцу.

«Мостожоги» оставили позади поросшие редким лесом холмы и спустились к болотистым берегам сезонного потока, извилистое русло которого вело к городу. Дым пожаров скрыл звёзды на небе, а дожди последних дней размягчили землю под ногами так, что она поглощала все звуки. Оружие и доспехи были туго связаны, и «Мостожоги» шагали во тьме совершенно беззвучно.

Паран двигался на три шага позади Тротца, который по-прежнему держался за свою роль в старом взводе Скворца — шёл первым. Не лучшее место для командира, но подходящее для вождя баргастов. Капитану это не нравилось. Более того, это слишком ясно говорило об упрямстве Тротца, его неумении приспосабливаться, не лучшем для военачальника качестве.

Паран ощутил невидимое присутствие за плечом, прикосновение далёкого, но знакомого разума. Он скривился. Серебряная Лиса становилась сильнее. Она дотягивалась до него уже трижды на этой неделе. Лёгкое прикосновение сознания, словно касание кончиками пальцев. Капитан спрашивал себя, может ли она видеть то, что видит он, читает ли его мысли. Учитывая, сколько всего он держал в себе, Паран инстинктивно начал избегать её касаний. Свои тайны он предпочитал хранить при себе. У Серебряной Лисы не было никакого права их красть, если, конечно, она делала именно это. Даже тактическая необходимость не оправдывала такого поступка в глазах капитана. Прикосновение не исчезало, и он хмурился всё сильнее. Если это она. Но вдруг это…

Впереди остановился Тротц, припал к земле, подняв руку. Дважды подал знак.

Паран и ближайший солдат приблизились к баргасту.

Они достигли северной паннионской заставы. Лагерь был паршивый — никакой организации, разбит наспех, да и людей явно не хватало. Дорожки между траншеями, ямами и россыпью потрёпанных палаток были завалены мусором. В воздухе стояла вонь из-за неудачно расположенных отхожих мест.

Трое мужчин ещё некоторое время разглядывали открывшуюся картину, затем вернулись к остальным. Вперёд скользнули взводные сержанты. Началось совещание.

Штырь, тот самый солдат, который сопровождал Парана, заговорил первым:

— На позициях средняя пехота, — прошептал он. — Два небольших отряда, судя по паре знамён…

— Две сотни, — согласился Тротц. — Остальные в палатках, больные и раненые.

— Я бы сказал, в основном больные, — ответил Штырь. — Судя по запаху — дизентерия. Эти паннионские офицеры куска навоза не стоят. Больные драться не будут, что бы мы ни делали. Думаю, все остальные в городе.

— За воротами, — проворчал Тротц.

Паран кивнул.

— А перед ними — множество трупов. Может, тысяча, может, больше. На самих воротах баррикад нет, и стражи я не видел. Самонадеянность победителей.

— Надо пробиться через среднюю пехоту, — пробормотал сержант Мураш. — Штырь, как у тебя и твоих сапёров с морантской взрывчаткой?

Коротышка ухмыльнулся.

— Снова осмелел, а, Мураш?

Сержант сердито глянул на него.

— Мы же тут воюем, разве нет? Отвечай на вопрос, солдат.

— У нас её много. Хотя неплохо было бы иметь парочку таких бомбомётов, какие Скрипач делает.

Паран моргнул, а затем вспомнил огромные арбалеты, которыми Скрипач и Вал увеличивали дальность «руганей».

— Может, у Вала есть? — спросил он.

— Он, дурак, его сломал. Нет, мы забросим парочку «руганей», но только для затравки. Сегодня будет «шрапнель». От «горелок» слишком много света, тогда враги увидят, как нас мало… «Шрапнель». Пойду, соберу парней и девиц.

— Я думал, что ты маг, — пробормотал Паран, когда Штырь направился к стоявшим позади взводам. Тот обернулся.

— Так и есть, капитан. Но я ещё и сапёр. Смертоносное сочетание, а?

— Для нас смертельное, — парировал Мураш. — Это, и твоя проклятая рубаха…

— Эй, выгоревшие куски отрастают — видишь?

— За работу, — прорычал Тротц.

Штырь принялся собирать взводных сапёров.

— Значит, просто прорвёмся, — сказал Паран. — С «шрапнелью» сложностей не должно возникнуть, но тогда враг сомкнётся за нами с флангов…

Штырь вернулся как раз вовремя, чтобы крякнуть и сказать:

— Для этого мы и затравим «ругань», капитан. Две капли на воск. Десять ударов сердца. Команда «бегите!», и когда мы её заорём, именно это вам и надо делать, причём быстро. Если, когда она взорвётся, будете меньше, чем в тридцати шагах, — вас на фарш порвёт.

— Готовы? — спросил Штыря Тротц.

— Да. Нас девятеро, рассчитывайте, что мы прорубим путь в тридцать шагов шириной.

— К оружию, — скомандовал баргаст. Затем Тротц потянулся, схватил Штыря за рубаху, притянул ближе и оскалился. — И чтобы без ошибок.

— Без ошибок, — согласился солдат, расширившимися глазами глядя на заострённые зубы Тротца, оказавшиеся в тревожной близости от своего лица.

Через мгновение Штырь и его восемь товарищей уже двигались к заставе, словно бесформенные тени в дождевиках с капюшонами.

Паран снова ощутил присутствие. Он мысленно делал всё, что мог, чтобы оттолкнуть его. Кислота в желудке бурлила, нашёптывала обещание боли. Капитан глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. Если скрестятся мечи… Это будет впервые. Моя первая битва за всё это время…

Вражеские пехотинцы сидели группами — по двадцать с лишним человек у каждого из ряда костров на единственном в лагере возвышении — бывшей просёлочной дороге, которая шла параллельно городской стене. Паран прикинул: полосы в тридцать шагов шириной достаточно, чтобы перебить бомльшую часть трёх групп. И останется сотня с лишним паннионцев, способных дать отпор. Если среди них есть толковые офицеры, дело может обернуться худо. Хотя, будь там толковые офицеры, лагерь выглядел бы совсем иначе…

Сапёры припали к земле. Капитан больше не видел их. Перехватив меч поудобнее, он глянул через плечо, проверяя, как там остальные «мостожоги». Хватка была впереди, болезненно морщилась. Паран как раз хотел спросить, что случилось, но тишину ночи разорвали звуки взрывов. Капитан обернулся.

Тела корчились в свете рассыпавшихся костров.

Тротц издал заливистый боевой клич.

«Мостожоги» рванулись вперёд.

Взорвались ещё «шрапнели», теперь по бокам, отбрасывая растерянных солдат на соседние костры.

Паран увидел, как тёмные фигуры сапёров сошлись впереди, присели среди мёртвых и умирающих паннионцев.

Арбалеты звякнули в руках дюжины «мостожогов».

Зазвучали крики.

Вслед за Тротцем «мостожоги» добежали до мертвецкой дороги, миновали сгорбившихся сапёров: все, как один, готовили более крупные бомбы — «ругань». Две капли кислоты на восковую затычку в глиняной гранате.

Многоголосое приглушённое шипение.

— Бегите!

Паран выругался. Внезапно десять ударов сердца показались мгновением. «Ругань» была самой сильной из всего разнообразия морантской взрывчатки. Одна такая бомба могла сделать непроходимым перекрёсток четырёх улиц. Капитан побежал.

Сердце чуть не остановилось у него в груди, когда Паран посмотрел на ворота впереди. Тысячи трупов зашевелились. Проклятье. Это не трупы. Спящие. Эти ублюдки спали!

— Ложись-ложись!

Команда была малазанской, голос принадлежал Валу.

Паран замешкался ровно настолько, чтобы увидеть, как Штырь, Вал и другие сапёры догоняют их… чтобы метнуть «ругани». Вперёд. В скопившихся между ними и воротами тенескаури. Затем сапёры рухнули на землю.

— О, Худ! — Капитан бросился вниз, скользнув по мокрому песку, выпустил меч и зажал уши руками.

Земля выбила воздух из его лёгких, подбросила ноги в воздух. Он опрокинулся в грязь на спину. Паран начал перекатываться, когда впереди взорвалась «ругань». Он закувыркался от ударной волны, сверху посыпался град кровавых ошмётков.

Что-то большое упало рядом с головой Парана. Он открыл глаза и увидел бёдра человека — только бёдра, зияющую мокрой чернотой полость, в которой должны были быть кишки. Ляжек не было, их оторвало по суставу. Капитан смотрел.

В ушах звенело. Он чувствовал, как из носа течёт кровь. Грудная клетка болела. Отдалённые крики наполнили ночь.

Чья-то рука ухватила его за ворот плаща, поставила на ноги.

Молоток. Целитель приблизился, вложил меч ему в руки и прокричал слова, которые Паран еле расслышал:

— Быстрей! Все отсюда бегут к Худовой матери! — И толчком отправил капитана вперёд.

Глаза Парана видели, но разум отказывался осознавать разрушения с обеих сторон дороги, по которой он сейчас мчался к северным воротам. Он чувствовал, как отключается изнутри, даже спотыкаясь и продираясь через человеческие останки… отключается как раньше, несколько лет назад, на дороге в Итко-Кане.

Десница мести недолго оставалась холодной. Любая душа, в которой сохранилась хоть толика человечности, не могла не увидеть реальность за жестоким приговором, каким бы справедливым он поначалу ни казался. Бледные, мёртвые лица. Изломанные тела в неестественных, невозможных позах. Разрушенные жизни. Месть поднесла зеркало ко всякой жестокости — и в отражении понятия добра и зла размылись, утратили всякий смысл.

По сторонам капитан видел бегущих солдат. Затрещали несколько «шрапнелей», ускоряя бегство.

«Мостожоги» заявили врагу о себе.

«Мы равны им в расчётливой жестокости, — понял капитан на бегу. — Но это война нервов, в которой никому не победить».

Безраздельная тьма ворот поглотила Парана и его «Мостожогов». Сапоги заскользили, когда солдаты остановились после безумной гонки. Припали к земле. Перезарядили арбалеты. Ни слова.

Тротц выбросил руку и притянул Вала поближе. Баргаст жёстко встряхнул сапёра, и собрался с размаху швырнуть на землю. Вскрик Штыря остановил его. В конце концов, у Вала был кожаный мешок, полный взрывчатки. Лицо Вала всё ещё представляло собой огромный синяк после нежностей Дэторан. Он выругался.

— Выбора не было, обезьяна!

Паран услышал эти слова. Уже лучше. Он не был уверен, на чьей он стороне сейчас, но правда заключалась в том, что это не имело значения.

— Тротц! — рявкнул он. — Теперь что? Если будем ждать здесь…

Баргаст проворчал:

— В город, тихо.

— В каком направлении? — спросил Мураш.

— К Пленнику…

— Хорошо, но что это?

— Светящаяся цитадель, идиот тупоголовый.

Они продвинулись вперёд, из-под мрака арочного прохода на площадь прямо за ним. И замедлили шаг, когда мерцающее пламя пожара высветило ужасную картину впереди.

Здесь была безжалостная бойня, а затем — пир. Булыжники были покрыты костями, порой обглоданными, а порой — алыми и влажными, с остатками плоти и сухожилий. И две трети мертвецов, насколько капитан мог понять по форме и одежде, принадлежали захватчикам.

— О боги, — пробормотал Паран, — паннионцы дорого заплатили.

Похоже, мне стоит пересмотреть своё отношение к «Серым мечам».

Штырь кивнул.

— И всё же — численный перевес важнее.

— Приди мы на день или два раньше… — проговорил Молоток.

Никто не договорил за него. Не было нужды.

— Что с тобой, Хватка? — спросил Мураш.

— Ничего! — огрызнулась женщина. — Ничего.

— Так что, это — Пленник? — спросил Вал. — Тот сверкающий купол? Там, за дымом…

— Идём, — сказал Тротц.

«Мостожоги» насторожённо двинулись за баргастом через жуткую площадь к главной улице, которая, похоже, вела прямо к странно светившемуся строению. Архитектура домов и зданий по обе стороны улицы — по крайней мере, тех, что ещё стояли, — показалась Парану отчётливо даруджийской. Остальной город, насколько он мог заметить по боковым переулкам, на которых всё ещё бушевали пожары, был совершенно другим. Смутно чуждым. И везде — трупы.

Дальше по улице куча всё ещё покрытых плотью тел возвышались, словно холм.

«Мостожоги» ничего не говорили, приближаясь к склону этого холма. Представшую перед ними правду было сложно понять. Только на одной этой улице находилось не менее десятка тысяч тел. Возможно, больше. Влажная, уже разбухшая бледная плоть вокруг зияющих ран, из которых вытекла кровь. Курганы из тел у входов в здания, устья переулков, ворот усадеб, ступенчатых подходов к разграбленным храмам. На лицах и в невидящих глазах плясали отблески пламени, коверкая их подобием движения, иллюзией жизни.

Чтобы идти дальше, «мостожогам» нужно было взобраться по этому склону.