Полет сокола Широков Алексей

В каюте Клинтон, не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на койку. Впервые после выхода из Занзибарской гавани на душе стало спокойно. Он сделал все возможное, чтобы достичь мыса Кейп-Пойнт раньше «Гурона», и теперь все в руках Божьих – а на Бога он привык полагаться всегда.

За час до рассвета стюард принес кофе. Оставив кружку остывать возле койки, Клинтон поспешил на палубу. Лейтенант Денхэм шел за ним по пятам.

– За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, – доложил мичман, стоявший на ночной вахте.

– Отлично, Феррис, – кивнул Клинтон. – Занимаем боевую позицию для дневного патрулирования.

С рассветом наблюдатели с берега могли различить корабль, поэтому «Черная шутка» предусмотрительно отошла за горизонт, и даже самый острый глаз не сумел бы заметить верхушки ее марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.

Земля едва виднелась вдали, однако корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Высокая грот-мачта «Гурона» и сверкающие на солнце паруса видны не хуже, чем огонь маяка, и если не опустится туман, что маловероятно в это время года, дичь не сможет ускользнуть, в этом Клинтон не сомневался.

Патрулируя участок моря, канонерка передвигалась по сторонам правильного четырехугольника. Клинтон мерил шагами палубу, преследуемый одной мыслью: что, если «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных просторах Южной Атлантики, оставив «Черную шутку» охранять дверцу пустой клетки?

– Парус! – крикнул впередсмотрящий из «вороньего гнезда» на топе грот-мачты.

Сердце Клинтона заколотилось в отчаянной надежде.

– Что за корабль? – спросил он в рупор.

– Рыбацкая шхуна!

Капитан вздохнул – таких будет еще много. Однако всякий раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения и к вечеру, вконец измотав себе нервы, дал приказ подойти ближе к берегу для ночного патрулирования. Однако даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть – три раза его будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, кому принадлежат далекие красные и изумрудно-зеленые огоньки, мигающие во тьме. В душе вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он готов был отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что мимо проходит очередной люггер или шхуна. «Черной шутке» приходилось поспешно уходить прочь, чтобы не быть опознанной.

На рассвете капитан снова вышел на палубу. Корабль удалялся от берега для выполнения тех же дневных маневров. С топа мачты докладывали о все новых рыболовецких судах, явился с неутешительными новостями и перепачканный углем механик-шотландец.

– До конца дня не дотянем, сэр, – сообщил он угрюмо. – Я жгу уголь еле-еле, только чтобы топка не остыла, так и то осталось ведро или два.

– Мистер Макдоналд, – грозно перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости, – корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но когда я потребую пар, вы обязаны его дать – иначе распроститесь с самой жирной долей призовых денег, какая вам когда-либо доставалась.

Однако надежды угасали с каждым часом. Канонерка занимала боевую позицию уже вторые сутки. Неужели ей удалось настолько обогнать быстроходный клипер? Может быть, Сент-Джона что-то задержало? Едва ли. С каждым часом Клинтон все больше уверялся в том, что работорговцы ускользнули у него из-под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.

Капитан понимал, что ему пора отдохнуть, но в каюте стояла одуряющая духота, и он томился там, как зверь в клетке. Он остался на палубе, и, не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то склонялся над штурманским столиком и перебирал навигационные приборы, то откладывал их и снова расхаживал по палубе, посматривая на топ-мачты. Томясь в ожидании и нервничая, он критически оглядывал корабельное хозяйство. Офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе не смели поднять глаз. Яростный крик капитана заставил всех застыть на месте.

– Мистер Денхэм, это не палуба, а свинарник! Какое животное развело тут эту грязь?

На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле палубы темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм глянул под ноги и тут же принялся отдавать команды, заставившие засуетиться десяток человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, другие тем временем подносили ведра с морской водой, а остальные запускали палубную помпу. Атмосфера так накалилась, что никто не услышал, когда с топа-мачты прозвучал крик впередсмотрящего:

– Парус!

Откликнуться пришлось Феррису:

– Что за судно?

– Корпус за горизонтом, четыре мачты, прямая оснастка!

Работа на палубе остановилась, все задрали головы и прислушались.

– Обходит мыс с наветренной стороны, берет курс норд-норд-вест.

Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу, подбежал к мачте и, заткнув трубу за пояс, стал карабкаться вверх. Не остановившись ни на секунду и не сделав ни одного неверного движения, он добрался до верхних вант, повиснув спиной вниз в сотне футов над качающейся палубой, и вскарабкался в «воронье гнездо». Дыхание с хрипом клокотало в горле, в ушах звенело. Клинтону не приходилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.

Впередсмотрящий, как мог, потеснился – в брезентовой корзине едва хватало места для двоих – и указал на горизонт.

– Вон он, сэр.

На верхушке мачты качка усиливалась многократно, и горизонт в поле зрения подзорной трубы прыгал и расплывался, однако сейчас это не имело значения. Едва капитан разглядел маленькую белую пирамидку парусов, как все его сомнения отпали и сердце яростно забилось.

Задыхаясь от волнения, он глянул вниз на сверкающую белизной палубу, усеянную крошечными фигурками, и крикнул:

– Мистер Денхэм, разверните корабль точно на восток! Полный ход!

Не успев даже перевести дыхание, он вылез из «вороньего гнезда» и стал спускаться вниз – еще проворнее, чем карабкался наверх, а последние полсотни футов попросту соскользнул по бакштагу, почти не обратив внимания, что грубая пеньковая веревка обожгла ладони.

Ноги его едва коснулись палубы, а корабль уже ложился на новый курс. Предвидя следующий приказ, Денхэм вызвал всех наверх. Возбужденно переговариваясь, матросы поднимались на палубу.

– Приготовиться к бою! – скомандовал Клинтон.

Его загорелое лицо налилось кровью, сапфировые глаза воинственно сверкали.

Все офицеры были при шпагах, один Клинтон выбрал абордажную саблю. Ему нравилось это тяжелое мощное оружие, и, обращаясь к офицерам, он то и дело клал руку на эфес.

– Господа, у меня есть доказательства, подтвержденные документами, что на корабле имеются черные невольники.

Денхэм нервно кашлянул, но Клинтон не дал ему заговорить.

– Я знаю, что это американский корабль и при обычных обстоятельствах мы не имели бы права воспрепятствовать его движению. – Денхэм облегченно кивнул, но Клинтон безжалостно продолжал: – Однако я получил призыв о помощи от одной из подданных ее величества, доктора Робин Баллантайн, которую вы хорошо знаете. Ее насильно удерживают на борту «Гурона», и долг не позволяет мне отказать ей в помощи. Я собираюсь взять невольничье судно на абордаж, а если команда окажет сопротивление, вступить в бой. – Капитан замолчал, глядя на потрясенные лица. – Те из вас, у кого имеются возражения против моего плана, могут теперь же занести их в судовой журнал, а я поставлю свою подпись.

Офицеры вздохнули с облегчением и благодарностью – редкий капитан проявлял такую терпимость к несогласным.

Кодрингтон аккуратно расписался под записями в судовом журнале и вернул перо на подставку.

– Теперь, господа, все формальности соблюдены – пора начать отрабатывать жалованье.

Он указал на белоснежную гору парусов, хорошо заметную с носовой палубы, и впервые после выхода из Занзибарской гавани улыбнулся.

Из высокой дымовой трубы над головами офицеров вырвалось облако черного смолистого дыма, машинный телеграф резко звякнул, и стрелка на циферблате указала: «Машина готова». В котлах развели пары.

Клинтон шагнул вперед и повернул рукоятку на циферблате в положение «Полный вперед». Палуба под ногами вздрогнула, откликаясь на бешеное вращение винта, и канонерка устремилась вперед, рассекая океанские валы и взметая фонтаны белых брызг.

– Черт возьми, да он хочет прижать нас к берегу, – весело протянул Мунго, переводя взгляд на Типпу и протирая стекло подзорной трубы рукавом рубашки. – Чтобы вырваться и уйти в открытое море, придется поднажать. Господин помощник, будьте добры отдать все рифы до последнего и поставить все паруса вплоть до трюмселей.

Типпу принялся сыпать командами, а Мунго снова взглянул в подзорную трубу.

– Не слишком ли мне везет? – задумчиво пробормотал он. – Не многовато ли совпадений: единственный человек, с которым мне меньше всего хотелось бы встретиться, ошивается как раз там, где встречаться меньше всего хочется.

Сент-Джон взглянул с мостика на палубу.

Робин Баллантайн стояла у борта и всматривалась в линию горизонта, где среди темно-синих волн белел парус с полоской темного дыма. Канонерка была еще очень далеко, но приближалась с каждой минутой, двигаясь к точке, где курсы кораблей должны были пересечься. Почувствовав на себе взгляд капитана, Робин стянула шаль, и пышные темно-рыжие волосы рассыпались по плечам и лицу. Свежий ветер трепал юбку, прижимая ее к ногам, и девушке приходилось чуть наклоняться вперед, чтобы сохранить равновесие.

Робин подняла голову и вызывающе взглянула на Мунго. Не спуская с нее глаз, он задумчиво оторвал кончик длинной черной сигары и прикурил, сложив руки лодочкой вокруг сернистого пламени восковой спички, потом не торопясь спустился по трапу.

– Ваш друг, доктор Баллантайн?

Улыбались только его губы, взгляд остался ледяным.

– Я каждую ночь молилась, чтобы он пришел. – Робин гордо вскинула голову. – Каждую ночь с того дня, как послала письмо.

– Так вы не отрицаете, что совершили предательство?

– Я всего лишь исполнила свой христианский долг.

– Кто доставил письмо?

– Этот человек не из вашей команды, сэр. Я послала письмо с арабским капитаном.

– Понятно. – Капитан говорил тихо, но тон его жалил, как осколки льда. – А что вы скажете насчет болезни Типпу? Может ли врач пасть так низко, чтобы отравить пациента?

Она опустила глаза, не в силах ответить на обвинение.

– Доктор Баллантайн, будьте добры немедленно спуститься к себе в каюту и оставаться там, пока я не разрешу вам ее покинуть. В дверях будет стоять вооруженный часовой.

– И что меня ждет?

– Мне слова против никто не скажет, если я брошу вас за борт и оставлю дожидаться, пока вас не подберут ваши соотечественники. Тем не менее я забочусь о вашей безопасности. Скоро палуба станет весьма нездоровым местом, и обращать на вас внимание будет некогда.

На минуту капитан словно забыл о ней и всмотрелся вперед, поглядел на дым канонерки, прикидывая опытным глазом скорость и курс, потом улыбнулся:

– Прежде чем вы уйдете, я хочу вам сообщить, что все ваши старания прошли впустую. Посмотрите туда! – Он указал вперед. За отвесными скалами море было черно, как расколотый уголь, и покрыто крупной рябью с белыми гребешками. – Это ветер, он прорывается через горы, – объяснил Мунго с уверенной улыбкой. – Мы поймаем его прежде, чем вас запрут в каюте, и тогда, видит Бог, мало найдется на свете судов, хоть парусных, хоть паровых, которые смогут хоть на миг сравниться в скорости с «Гуроном». – Американец отвесил доктору насмешливый поклон – пародию на изысканные манеры южанина. – Не забудьте напоследок взглянуть на этот уродливый паровичок, мэм, больше вы его не увидите. А теперь прошу меня простить.

Он отвернулся и легко взбежал по трапу.

Робин вцепилась в поручни и затуманенным от злости взглядом смотрела, как сужается полоса воды между «Гуроном» и суетливо пыхтящей маленькой канонеркой, на борту которой уже можно было различить орудийные порты.

А что, если слова Мунго Сент-Джона – всего лишь бравада? На вид «Черная шутка» идет почти так же быстро, как стройный клипер, а до полосы ветра еще так далеко…

Кто-то осторожно тронул доктора за плечо. Она обернулась – рядом стоял боцман Натаниэль.

– Приказ капитана, мэм… – почтительно произнес он. – Я должен проводить вас в каюту.

Клинтон наклонился вперед и привстал на цыпочки, словно пытался заставить корабль двигаться быстрее, – так пригибается наездник, посылая лошадь через препятствие. Он тоже заметил впереди темную, изрезанную волнами поверхность моря и понимал, что это значит.

Высокий клипер в оборках парусов, словно светская дама в бальном наряде, казалось, едва двигался, а канонерка деловито чихала и фыркала, нагоняя его по короткой стороне треугольника. При сохранении курса и скорости корабли должны были встретиться примерно в одиннадцати морских милях впереди. Точка предполагаемой встречи находилась напротив небольшого мыса, обозначенного на карте как Баковен-Пойнт.

«Гурон» шел прежним курсом: он не мог лечь под ветер, потому что берег был слишком близко к наветренному борту, а на карте здесь были обозначены опасные рифы. Один из них уже виднелся по правому борту – черная гранитная скала вздымалась под водой, как спина кита. Клипер оказался в ловушке, и единственным выходом было резко прибавить скорость, чтобы выйти за пределы досягаемости пушечного выстрела, но полоса ветра была еще далеко, в трех милях впереди.

С нижней палубы донесся глухой стук, и Кодрингтон обеспокоенно взглянул на Ферриса.

– Посмотрите, в чем там дело, – велел он и вернулся к наблюдению за клипером, которому оставалось одолеть всего лишь три мили, чтобы спастись.

Внезапно огромный квадратный грот мелко задрожал и обвис: неустойчивый ветер с гор поменял направление.

– Господи, помоги! – прошептал Клинтон.

«Гурон» медленно терял скорость, тугие гладкие паруса бессильно обвисали один за другим. Наконец клипер остановился, заартачившись, словно усталый зверь.

– Ветровая яма! – радостно воскликнул Денхэм. – Клянусь Богом, они попали в полосу штиля!

– Я бы попросил вас не божиться в моем присутствии, мистер Денхэм, – резко оборвал его Клинтон.

Денхэм сразу сник.

– Прошу прощения, сэр.

По трапу поднялся мичман.

– Кочегары, сэр, – отдуваясь, проговорил он. – Они выносят мебель из офицерских кают. Ваша койка уже сгорела, сэр, и письменный стол тоже.

Капитан едва взглянул на него. Он не сводил глаз с клипера и прикидывал разницу в скорости, пытаясь как можно точнее вычислить угол сближения.

Полагая, что «Гурон» потерял скорость, Кодрингтон счел возможным срезать угол еще немного.

– На один румб вправо, – велел он рулевому и взглянул вверх. Паруса послушно откликнулись на изменение курса, помогая бронзовому винту толкать канонерку вперед.

– Феррис, будьте добры, поправьте кливер.

Мичман выкрикнул команду вахтенным на носовой палубе и стал следить, как они закрепляют длинный треугольный парус.

Так же внезапно паруса «Гурона» снова наполнились, и клипер рванулся вперед, рассекая носом волны и поднимая веером белоснежные брызги. До темной полосы изрезанной ветром воды оставалось совсем недалеко.

Уверенный, что все испортило неуместное богохульство Денхэма, капитан мрачно взглянул на лейтенанта и неохотно процедил:

– Один румб влево.

Клипер снова уходил вперед, и, двигаясь прежним курсом, канонерка пересекла бы линию его движения за кормой. Преимущество вернулось к американцу.

Ожила переговорная труба, и Кодрингтон рад был отвлечься.

– Капитан, говорит машинное отделение. Уголь давно кончился, сэр. Давление упало до ста фунтов и продолжает падать.

– Жгите все, что найдете.

– Дерево горит, как бумага, сэр. Оно не дает мощности и вдобавок забивает клапаны.

В голосе механика звучало мрачное злорадство, которое вконец обозлило Клинтона.

– Делайте что можете, о большем вас никто не просит! – рявкнул он и захлопнул переговорную трубу.

Достаточно ли сблизились корабли для выстрела? Дальнобойность длинноствольной пушки почти в два раза больше, чем у тяжелых бортовых, составляющих основную ударную мощь канонерки. Один удачный выстрел повредит клиперу рангоут и замедлит его ход.

Палуба под ногами стала дрожать иначе. Машины сдавали, давление пара в котлах падало.

– Мистер Феррис, будьте добры, поднимите флаг.

Белоснежно-алый вымпел заполоскался на топе мачты, ярко вспыхнув на фоне бледно-голубого неба. У Клинтона сжалось сердце – гордость за свой флаг никогда не оставляла его.

– Отвечают, – пробормотал Денхэм.

Клинтон навел подзорную трубу. Над мерцающей белой башней парусов пышным цветком распустился американский флаг.

– Иди своей дорогой, – перевел лейтенант.

«Гурон» с презрением отверг вызов маленькой канонерки.

– Открываем огонь, – нахмурился Клинтон. – Целиться прямо перед носом.

Феррис поспешил на бак проследить за подготовкой пушки.

Выстрел, заглушенный ветром, прозвучал жалким тихим хлопком, серый шлейф порохового дыма тут же унесло в сторону. Куда упало ядро, невозможно было заметить.

– Они не изменили курс, – заметил Денхэм.

– Отлично. – Клинтон старался говорить спокойно. – Попробуем целиться в паруса.

Шестнадцатифунтовая снова хлопнула, как незапертая дверь на сквозняке, но на этот раз у наблюдателей вырвался дружный крик радости. В одном из лиселей «Гурона» искрой света вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, потом разлетелся в клочья, как лопнувший бумажный пакет.

На палубе и реях клипера засуетились матросы. Не успели канониры перезарядить носовое орудие, как рваный парус исчез и на его месте развернулся новый.

– Хорошая команда у мерзавца… – Клинтон внезапно умолк.

«Гурон» начал резко разворачиваться. Казалось, он собирался пройти перед самым носом у преследователей. Кодрингтон понял, в чем дело: Сент-Джон готовился поймать ветер – и ему это удалось.

Ветер обрушился на белоснежную гору парусов, завывая в мачтах, как стая голодных волков. Стройный клипер накренился, чуть присел, как скаковой жеребец от удара плети, и рванулся вперед. Вспарывая острым как нож корпусом темные всклокоченные волны, он весело мчался, взметая к небу фонтаны белых брызг.

– Узлов двадцать, не меньше! – воскликнул Денхэм, не веря своим глазам.

По сравнению с великолепным быстрым кораблем канонерка выглядела неповоротливым бревном. «Черная шутка» могла с таким же успехом стоять на месте. Клипер дерзко пересек ее курс вне досягаемости дальнобойного орудия и устремился в свободные просторы Атлантики.

Матросы на реях «Гурона» радостно размахивали шапками, широко раскрывая рты в ликующем крике. Клинтон навел подзорную трубу на палубу клипера, где стоял высокий человек в простом темно-синем кителе. Клинтон сразу узнал широкие плечи и гордую посадку головы – в последний раз он смотрел на них через прицел дуэльного пистолета.

Сент-Джон поднял руку в издевательском прощальном жесте и неторопливо отошел. К горлу Клинтона подступил горький комок.

Капитан захлопнул подзорную трубу.

– В погоню! Ложимся на его курс.

Он избегал встречаться взглядом с офицерами, боясь прочитать на их лицах жалость.

Лежа на койке и до боли сцепив пальцы, Робин прислушивалась к стону деревянных переборок и пронзительному скрипу, доносившемуся снизу. «Гурон» менял курс. Скрип издавали восьмидюймовые рулевые канаты, наматываясь на блоки. Робин невольно сжалась, представляя, как толстые канаты, прикрепленные к рулевым крюкам, разворачивают огромный деревянный руль под кормой клипера, одолевая мощный напор воды.

С палубы донесся громоподобный рев ветра в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса. Судно резко накренилось, и Робин едва не выбросило из койки.

Стены каюты гулко вибрировали в такт ударам волн, словно корпус скрипки. Корабль дрожал от полноты жизни, взлетая и опускаясь в стремительном беге.

Сквозь шум едва слышались ликующие крики людей. Вскочив с койки, Робин, держась за поручни, пересекла каюту и замолотила кулаком по двери.

– Натаниэль! Ответь сейчас же.

– Капитан сказал, мне нельзя с вами разговаривать, – донесся приглушенный голос.

– Ну не мучь меня! – крикнула она. – Что происходит?

Натаниэль долго молчал, колеблясь между чувством долга и своей привязанностью к храброй девушке.

– Мы поймали ветер, мэм, – ответил он наконец. – Несемся, будто все черти за нами гонятся.

– А «Черная шутка»? Где британская канонерка?

– Нас никто теперь не догонит. Эта коптилка еще до вечера скроется из глаз. Едва ползет, словно стоит на якоре.

Робин прижалась лбом к двери, изо всех сил зажмурив глаза и пытаясь побороть тошнотворную волну отчаяния.

Снаружи раздался встревоженный голос Натаниэля:

– С вами все в порядке, миссус?

– Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, – с трудом выдавила Робин, не открывая глаз. – Я хочу немного вздремнуть, пусть меня никто не беспокоит.

– Я всегда на месте, миссус. Мимо меня мышь не проскочит, – заверил боцман.

Робин подошла к койке и опустилась на колени, но впервые в жизни не могла сосредоточиться на молитве. Перед глазами стояло лицо Клинтона Кодрингтона – светлые голубые глаза, бронзовая кожа и выбеленные солнцем волосы. Сердце забилось в отчаянной тоске: этот человек олицетворял собой все доброе, чистое, правильное.

Мысли ушли в сторону, перед внутренним взором снова возникла насмешливая улыбка Мунго Сент-Джона и золотые искорки в его глазах. Острое чувство унижения вновь пронизало Робин. Он изнасиловал ее, сыграл на ее чувствах ради развлечения, заставил надеяться, нет, молить Бога о том, чтобы стать его женой и рожать ему детей. Отчаяние снова превратилось в ненависть, а ненависть заставляла действовать.

– Господи, прости меня! Я помолюсь позже…

Не в силах больше выносить тесную клетку каюты, Робин вскочила на ноги и забарабанила кулаками в дверь.

– Натаниэль, я не могу больше сидеть здесь, – взмолилась она. – Выпусти меня!

– Никак не могу, миссус, а то Типпу вскроет мне хребет.

Робин в ярости отвернулась. Мысли вихрем проносились в голове.

«Не хочу, чтобы он…» Трудно представить, чем теперь закончится это плавание. Перед глазами возник великолепный клипер, входящий в порт, и восторженная толпа на причале. Вот стройная красивая аристократка-француженка в кринолине, бархате и жемчугах, рядом с ней трое мальчиков, которые радостно машут высокому надменному человеку, стоящему на юте «Гурона»…

Прогоняя кошмарное видение, Робин стала вслушиваться в окружающие звуки. Клипер весело резал волны. Корпус гулко подрагивал, скрипела обшивка, грохотал такелаж, топали по палубе босые ноги – матросы вытягивали фал, приводя парус к ветру. До Робин донесся скрип, похожий на писк крысы в когтях кошки, – рулевой переложил штурвал, корректируя курс, и румпель-штерты побежали по блокам.

Поймав ускользавшую мысль, Робин вздрогнула и застыла, но на этот раз не от унижения. Клинтон Кодрингтон рассказывал, как, будучи еще молодым лейтенантом, был послан во главе абордажной команды в устье реки, где столпились мелкие невольничьи дхоу.

«Мне не хватало людей, чтобы захватить сразу все, – объяснял Клинтон, – поэтому мы перескакивали с одной на другую и перерезали рулевые канаты. Они сразу теряли ход, и потом мы спокойно собирали их – те, что не слишком увязли в песке».

Робин просияла и кинулась в угол. Упершись спиной в переборку, она ногами отодвинула тяжелый сундук от стены. В полу под сундуком обнаружился небольшой люк с железным кольцом в крышке. Однажды во время прошлого плавания в каюту постучался помощник плотника. Извинившись, он оттащил в сторону сундук, открыл люк и спустился вниз с горшком смазки.

Крышка люка никак не поддавалась – она была пригнана слишком плотно, в щели не проходило даже лезвие ножа. Робин вытащила из сундука шерстяную шаль, продела ее в железное кольцо и потянула изо всех сил. Люк понемногу поддался, и вдруг крышка отлетела с пугающим грохотом. Доктор застыла на месте и прислушалась, но из-за двери не доносилось ни звука.

Робин встала на четвереньки и заглянула в отверстие. Из темной квадратной дыры веяло сквозняком, в нос ударили запах смазки и тошнотворное зловоние невольников, от которого не спасал никакой щелок. Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела невысокую узкую шахту, в которой размещался рулевой механизм клипера. Свободное место едва позволяло проползти одному человеку.

Рулевые канаты спускались с палубы, проходили через тяжелые железные блоки, привинченные болтами к шпангоуту, затем поворачивали и шли к корме. Шкивы блоков покрывала жирная черная смазка; рулевые канаты из свежей желтой пеньки были толщиной с человеческую ногу и твердые, как сталь, от страшного напряжения.

Робин подумала о ноже или скальпеле, но тут же поняла их бесполезность. Даже сильный мужчина с топором вряд ли смог бы разрубить канаты, сумей он даже размахнуться в узком проходе, а если бы и смог, то лопнувший канат разорвал бы его в кровавые клочья.

Существовал лишь один способ, самый безотказный… Робин поежилась, представив, что будет, если огонь выйдет из-под контроля, а Клинтон не сможет подойти к борту достаточно быстро с паровыми насосами и шлангами. Однажды доктор отказалась от мысли о поджоге, но сейчас, когда помощь была так близка и последний шанс исчезал, риск не имел значения.

Робин стянула с койки серое шерстяное одеяло и смяла его в комок, затем сняла с крючка лампу и принялась неловкими от волнения пальцами откручивать колпачок масляного резервуара. Пропитав одеяло маслом, она огляделась в поисках чего-нибудь еще. Дневники? Нет, только не это. Она вытащила из сундука несколько медицинских справочников и стала вырывать страницы.

Увязав скомканную бумагу в промасленное одеяло, Робин пропихнула его в люк и бросила поперек натянутых рулевых канатов рядом с железными блоками.

Матрас на койке был набит высушенным кокосовым волокном. Подойдет. За матрасом последовали деревянные перекладины койки и руководства по навигации с узкой полки у двери. Больше ничего подходящего в каюте не оказалось.

Первая зажженная спичка, брошенная в люк, мигнула и погасла. Робин вырвала из дневника чистую страницу, свернула ее в жгут и подожгла. Бумага ярко вспыхнула, горящий комок, падая, осветил грубую обшивку трюма.

По шерстяной ткани, пропитанной маслом из лампы, забегали бледно-голубые язычки пламени, потом занялась бумага, и оранжевые сполохи весело заплясали на одеяле и полотняном чехле матраца. Из люка дохнул жар, обжигая щеки, и пламя загудело, перекрывая шум волн, бьющих в корпус корабля.

С трудом подняв тяжелую крышку, Робин захлопнула люк. Крышка снова пугающе грохнула, и гул пламени сразу стих. Тяжело переводя дух, Робин прислонилась к переборке: сердце яростно колотилось, кровь оглушительно стучала в висках.

Узница в страхе зажмурилась. Что, если Клинтон откажется от безнадежной погони? Кто тогда спасет восемьсот несчастных, закованных в цепи под палубой «Гурона»?

Первый шквал, налетевший с гор, перешел в сильный устойчивый ветер, не такой яростный, зато постоянный и надежный, не сулящий ни внезапных завихрений, ни штилевых пятен. Мунго задрал голову, глядя на рваные лоскутья облаков, которые словно цеплялись за верхушки мачт. За бортом расстилалась бескрайняя синева Атлантики, море потемнело от ветра, по воде белыми лошадками скакали гребешки волн.

Сент-Джон остановился на корме и посмотрел вдаль. «Гурон» мчался так стремительно, что огромная гора с плоской вершиной уже исчезла вдали. Корпус британской канонерки тоже ушел за горизонт, видны остались только верхушки парусов, но на этот раз без черной полоски дыма, что было странно. Мунго задумчиво нахмурился, потом пожал плечами и снова принялся ходить по палубе. К вечеру вражеский корабль нельзя будет разглядеть даже с топа мачты. Капитан стал обдумывать, какие маневры он совершит ночью, чтобы сбить с толку погоню. Завтра «Гурон» ляжет на окончательный курс, чтобы пройти через полосу штилей и пересечь экватор.

– Эй, на палубе! – долетел сверху слабый оклик.

Мунго остановился и снова запрокинул голову, глядя на качающуюся верхушку мачты.

Типпу ответил на оклик бычьим ревом. Голос впередсмотрящего, хотя и заглушенный шумом ветра, звучал как-то странно.

– Дым! – снова донеслось сверху.

– Где? – сердито заорал Типпу.

Матрос, сидевший на мачте, должен был назвать направление и расстояние до замеченного дыма. Все, кто был на палубе, завертели головами, всматриваясь в горизонт.

– Прямо за кормой!

«Канонерка, – с усмешкой подумал Мунго. – Снова разожгли котлы, посмотрим, как им это поможет». Он отвернулся и шагнул вперед, но возбужденный голос с мачты не умолкал:

– Дым стелется за кормой!

Капитан замер с поднятой ногой. Грудь пронзил ледяной холод.

– Пожар! – взревел Типпу.

Для тех, кто проводит жизнь в плавучих деревянных строениях, пропитанных смолой и дегтем, под парусами, которые горят, как солома, слово «пожар» – самое страшное из всех, что существуют на свете. Резко развернувшись, Мунго подскочил к борту, перегнулся и вгляделся в поверхность моря. Дым белым прозрачным облачком стелился над синей водой, уплывал за корму и таял на глазах.

Сухие дубовые доски горят ярким чистым пламенем, почти без дыма. Капитан знал об этом и знал, что делать. Прежде всего нужно лишить огонь воздуха, лечь в дрейф, уменьшив напор ветра, а тем временем выяснить, насколько силен пожар, и включить судовые помпы.

Он обернулся, готовый дать команду. Старшина-рулевой и его помощник стояли перед тяжелым штурвалом из красного дерева и латуни. Штурвал был больше, чем рулевое колесо паровоза, и чтобы выдерживать курс под таким углом к ветру, приходилось вдвоем налегать на него. Массивный дубовый руль, окованный медью, должен был противостоять мощному напору надутых ветром парусов.

Брезентовые воздухозаборные колпаки на баке направляли воздушный поток в трюмы, чтобы проветривать невольничьи палубы. Воздух просачивался сквозь трапы и люки, сквозь порты и трещины в переборках «Гурона» и добирался до самой кормы, в длинную узкую шахту, где находилось рулевое устройство.

Яркое пламя почти не дымило, но давало сильный жар. Сначала обгорели мохнатые волокна пеньки, потом и толстые золотисто-коричневые стренги каната начали чернеть, лопаться и одна за другой раскручиваться, рассыпая искры.

Капитан стоял в десяти футах от рулевых, собираясь отдать команду, как вдруг тяжелый штурвал вырвался из двух пар мускулистых рук. Глубоко в трюме, в длинной деревянной шахте, превратившейся в пылающую печь, рулевые канаты перегорели насквозь и лопнули. Извиваясь, как разъяренные змеи, они проломили обугленные доски, осыпав трюм пылающими головнями. В шахту ворвался поток свежего воздуха, и пламя загудело вовсю.

Тяжелое рулевое колесо бешено завертелось, расплываясь в сверкающий медью диск. Старшина отлетел в сторону, врезался в борт и рухнул на палубу, слабо извиваясь, как раздавленный червяк. Помощнику повезло меньше: его правая рука попала между блестящими спицами красного дерева и закрутилась, как полоска резины. Плечо выскочило из сустава, острые обломки расщепившихся костей прорвали загорелую кожу.

Руль под кормой больше не направлял бег судна, мощный напор ветра взял верх, и «Гурон» превратился в огромный флюгер. Корабль резко развернуло – всех, кто стоял на палубе, сбило с ног и с силой швырнуло на доски.

Всюду слышался треск: такелаж лопался, словно бумажный; одна из верхних рей оборвалась и повисла на спутанном клубке парусов и снастей. Клипер накренился, стройная пирамида парусов превратилась в трепыхающийся хаос, паруса опутывались вокруг штагов и фалов, хлопали о реи и мачты.

Теперь штормовой ветер дул в паруса с обратной стороны, и высокие мачты гнулись назад. Форштаги вяло повисли, спутавшись с парусами и такелажем, а бакштаги дрожали от страшного напряжения. Один из них с оглушительным треском лопнул, и фок-мачта угрожающе накренилась.

Вцепившись в поручень, Мунго Сент-Джон с трудом поднялся на ноги. В ушах звенели крики искалеченного рулевого. Капитан огляделся и не поверил своим глазам. Его охватило горькое отчаяние: великолепный корабль превратился в жалкую развалину. Шатаясь как пьяный, клипер медленно полз кормой вперед, волны перехлестывали через борт.

Мунго растерянно озирался, наблюдая разрушения и всеобщую сумятицу. Он не знал, с чего начинать, что скомандовать. Внезапно под тяжело вздымавшемся форштевнем угрожающе вспыхнула белая искра – над горизонтом появились марсели «Черной шутки». Капитан резко обернулся.

– Господин помощник! – окликнул он Типпу. – Взять рифы на гроте и спустить все верхние снасти.

Команды начали выстраиваться в мозгу в логической последовательности, голос был ясен и спокоен, в нем не слышалось ни напряжения, ни паники.

– О’Брайен, быстро спуститесь вниз и доложите о пожаре. Боцман, запустить помпы левого и правого борта! Приготовить шланги! Типпу, пошлите людей задраить все люки и снять воздушные колпаки! Спустить на воду вельбот!

Если отбуксировать тяжелую шлюпку за корму, из нее можно сделать плавучий якорь. Сент-Джон собирался, осторожно маневрируя передними парусами, развернуть «Гурон». Плавучий якорь заменит сломанный руль и будет удерживать корму – тогда, возможно, удастся направить клипер прямо по ветру. Не самый лучший курс, и работа предстоит трудная и опасная, но по крайней мере команда получит передышку, чтобы поставить аварийный рулевой такелаж и вернуть судну управляемость.

Капитан снова огляделся. «Гурон» быстро шел кормой вперед, врезаясь в волны, по палубе перекатывались потоки зеленоватой воды. Со стороны носа подходила британская канонерка, она уже так приблизилась, что можно было различить окраску корпуса. Казалось, в очертаниях вражеского корабля появилось что-то хвастливое и дерзкое – так бойцовый петух раздувает гребень и топорщит перья, прохаживаясь по песчаной арене для петушиных боев.

Мунго Сент-Джон, щурясь от яркого солнечного света, проследовал во внутренний двор Кейптаунского замка за конвоирами в алых мундирах со скрещенными белыми ремнями. Он не видел солнца уже пять дней, сидя в камере без окон. Толстые каменные стены, казалось, даже в разгар лета хранили тьму и стужу прошедшей зимы, а спертый воздух, проходивший сквозь зарешеченное окошко в дубовой двери, пропитался тюремными запахами из доброго десятка других камер.

Мунго глубоко вдохнул, остановился и взглянул на крепостную стену. Над Каценеленбогенским редутом гордо развевался британский флаг, чайки парили и кувыркались в порывах свежего юго-восточного ветра. Сила пять баллов, попутный, как раз подходящий, чтобы покинуть бухту и выйти в открытый океан.

– Сюда, пожалуйста, – поторопил младший офицер, командующий конвоем, но Мунго не трогался с места.

Из-за стен замка доносилось бормочущее пение прибоя – сверху хорошо видно всю Столовую бухту вплоть до Блубергстранда на дальнем мысу. «Гурон» наверняка стоит на якоре у самого берега, под управлением призовой команды. Капитану очень хотелось хоть разок взглянуть на клипер. Интересно, корма все так же черна от пожара и разворочена или О’Брайену разрешили починить корпус и руль?

«Если бы Типпу…» Он оборвал мысль, зябко передернув плечами, и не только от тюремного холода, въевшегося в кости.

Выпрямившись, он коротко кивнул младшему офицеру: