Разбег в неизвестность Дмитриев Павел

БАНКОВСКОЙ СИСТЕМЫ СССР

И РАЗВИТИЮ ХОЗРАСЧЕТА

Дальше я читал уже очень внимательно, с трудом продираясь через нагромождения советского канцелярита. Но до текстов выступлений вождей дойти не успел, заскучавшая супруга проявила недюжинную настойчивость и буквально вырвала из моих рук образчик советского полиграфического искусства. Думал, прямо у кассы топтать начнет, но Катя показала себя очень культурной девушкой. Не поленилась дойти до угла, и под тихие смешки очереди торжественно запихала «Известия» в зеленый ящик урны.

Впрочем, и без подробностей все было более-менее понятно.

Во-первых, в СССР вводили двухуровневую банковскую систему. С первого января тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года вместо единого Госбанка собирались создать один главный Центробанк и к нему более десятка отраслевых банков поменьше. Типа Стройбанка, Автобанка, Легмашбанка, Желдорбанка, Агробанка… Судя по всему, так сделают для всех основных министерств, к примеру, не забудут про Электронбанк для МЭПа. При этом Банк трудовых сбережений и кредитования населения СССР и Внешэкономбанк оставят как есть.

Все это не просто так. Для правильного хозрасчета с первого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года прямое финансирование сохранится только в пределах отраслевых финансовых учреждений, а вот Центробанк будет выделять средства своим нижнеуровневым подразделениям только в виде процентных банковских кредитов с минимальной ставкой в два процента[165], причем под залог товарно-материальных ценностей или продукции. Ну и, естественно, замыкать на себе все межбанковские расчеты.

Честно говоря, не совсем понял, зачем все это было затеяно, явно чувствовалось какое-то движение в сторону конкуренции и капитализма хотя бы на уровне министерств, что не могло не радовать. Но оставалось совершенно непонятным, по каким признакам прямое финансирование можно отличить от кривого. О работе бухгалтерии мне сильно задумываться не приходилось, только подписывал пачками документы. Понятно, что так делать небезопасно для здоровья, но… Осторожные расспросы показали, что среди советских директоров это совершенно обычная практика. Причем даже законодательство это учитывало, и уголовная ответственность главбуха была далеко не игрушечной. Пробовал читать учебники экономики – вроде почти все, как в будущем. И слова похожие, а результат параллельный или вообще ортогональный.

Во-вторых, готовилась корректировка масштаба цен, тарифов и стоимости фондов. Заявленная цель – приведение этого беспокойного хозяйства к новому сбалансированному уровню. Но не так, как при Гайдаре в моем тысяча девятьсот девяносто втором, а с простым пересчетом соотношений при сохранении прежней общей суммы. Обещали, что продукты питания незначительно подорожают, хозтовары и одежда, наоборот, подешевеют. Прикрывались интересами работников сельского хозяйства, которым Советская власть ранее, мягко говоря, недоплачивала. Впрочем, последнее я уже вывел сам, напрямую ничего подобного не писали.

При этом про социальную справедливость тут никто забывать даже и не думал. Наоборот, для защиты особо малообеспеченных минимальный размер заработной платы рабочих и служащих всех отраслей народного хозяйства с первого января тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года обещали поднять до шестидесяти рублей в месяц[166]. И по мере осуществления реформы планировали повысить до восьмидесяти.

Однако сколько я ни пытался высмотреть в длинном перечне пунктов признаки рыночного формирования цены – не нашел даже намека. Вроде и реформа, но явно декоративная, дефицитов от нее меньше никак не станет. Так что вообще не понятно, зачем я старался, писал записки Шелепину и всей его озабоченной коммунизмом компании.

В-третьих, очень много писалось о хозрасчете. Как он будет достигаться, куда и какие фонды можно тратить, проценты и прочее. При беглом прочтении понять совершенно ничего не смог, и родилось подозрение, что не поможет даже изучение постановлений с карандашом в руках. Местную перевернутую экономику пришлось бы постигать со школьных учебников и базовых понятий. Может быть, я зря манкировал это дело, надеясь на скорое внедрение рыночных отношений. С другой стороны, и черт бы с ним. На свою работу времени хватило бы.

В конце списка таилось самое интересное. Утверждался новый порядок работы частных предприятий. Как я понял, из законодательной базы и прочих конституций кооперативы и артели выкорчевать тут еще не успели[167]. Так что все подавалось без малейшего потрясения устоев, под соусом упрощения регистрации и введения единой системы патентов. Стоимость последних оказалась весьма немалой, особенно на торговлю и общепит – триста рублей в квартал. Видимо, собирались содрать с людей не менее половины дохода, так что не уверен, что найдется много желающих ввязаться в подобные авантюры.

При этом количество «наброшенных» на частника ограничений поражало воображение. К примеру, не допускалось никаких наемных работников. Если не индивидуал – то пожалте в кооператив или артель, все по-честному, с председателем и пайщиками. Причем сколько людей занято – столько и патентов нужно приобрести. Система должна была действовать даже для колхозов, но лишь со следующей пятилетки, или с тысяча девятьсот семьдесят первого года. Закупать что-то на госпредприятиях для перепродажи попросту запретили. Государственную продукцию по-прежнему надлежало реализовывать только в госторговле и «без признаков спекуляции». В смысле купить материю в магазине, сшить штаны и продать – можно. А вот приобрести штаны, пришить «лейбак» и толкнуть вдвое дороже – нет, вполне сможешь закончить сроком. Не совсем понятно, как тут собирались определять грань в глубине промышленной переработки, но думаю, при самом гуманном суде в мире особо не забалуешь.

Из положительного – уже в новом году колхозы получили право самостоятельно реализовывать произведенную сверх плана продукцию. Однако обычные предприятия, как и совхозы, такой привилегии оказались лишены начисто. И еще для обслуживания этого сектора экономики расщедрились на специальный Кооперативный банк. Более того, все расчеты между субъектами, в смысле кооперативами и ЧП, планировали вести исключительно в безналичном виде через этот банк либо его номерными чеками. Сомнительное удобство, нечего сказать, историю движения каждого рубля при желании можно рассмотреть под микроскопом.

Как итог – опять получился маленький костыль-подпорка. Может, конечно, кафешек на улицах прибавится. И кооперативных продмагов станет не один на весь М-град, а десяток. Вдобавок скорняки, швеи да всякие камне-и древорезы матрешек вылезут из подполья. Не маленькое подспорье, попробуй найди хорошего спеца без рекламы, да еще если они шугаются при каждом громком слове. Однако заметного экономического эффекта от таких «великих реформ» и близко не увидишь.

Видно, я зря так много рассказывал Шелепину с Косыгиным про ужасы шоковой терапии девяностых годов. Они решили подстраховаться и рубить хвост коммунизму еще медленнее, настоящими нанокусочками. По мне, пустая затея – «раньше сядешь, раньше выйдешь». В смысле результат-то все равно один и тот же получится. Разве что хватит сил у предупрежденных вождей СССР от распада спасти и не дать тупо разворовать госсобственность. И стартанет обновленная Россия, или там Советская Федерация, не из глубокой жо… ямы, а с заранее подготовленной позиции. По крайней мере, не хуже Китая. Одно плохо – что такими темпами, как сейчас, они будут как раз до тысяча девятьсот восемьдесят пятого частные предприятия разрешать и свободные экономические зоны вводить. А без капитализма и свободы слова не видать мне Интернета как своих ушей. И это, между прочим, реально начинает пугать.

Но соваться со своими идеями – ищите другого дурака. Пробовал уже, еще прошлой осенью. У Шелепина было настроение хорошее, что-то особо интересное я ему откопал в завалах спама про финансовый кризис две тысячи восьмого года. Вот и рискнул:

– Александр Николаевич, а почему сейчас не дают участков под сады или дачи? В восьмидесятых у моих родителей было соток пятнадцать, домик построили…

– Дурость! Не от большого ума такое разрешили, – попробовал по-быстрому отмахнуться Шелепин. Но, видя мой недоумевающий взгляд, недовольно продолжил: – У тебя Федор сейчас самый ценный специалист? Так вот смотри, что, если ему нарезать десяток соток на каком-нибудь совхозном поле?

– Как что? – удивился я. – Построит домик, будет летом отдыхать, заодно картошку там, помидоры вырастит на зиму. У нас писали, что смена вида деятельности полезна для здоровья.

– Эх! – Шелепин брезгливо скривил губы. – Чему вас только учат в будущем! Ну подумай! – Он постучал по голове пальцами. – В первую очередь Федор пойдет искать доски, кирпич, гвозди всякие. Потом после работы даже на пять минут не задержится, о новой ЭВМ перед сном не задумается…

– Стройматериалов тут в магазине не купить. – В моей голове начала формироваться тень понимания, и она не осталась незамеченной. – Значит…

– Именно! Сопрет у тебя же в НИИ!

Я хотел возразить, но Шелепин продолжил:

– Хотя Федор, конечно, у тебя выпросит, не откажешь в мелочи ценному кадру. А вот техники – точно стащат[168]. Или купят где-нибудь ворованное, что ничуть не лучше. В итоге экономике большой ущерб, у нас на стройки народного хозяйства постоянно ресурсов не хватает!

– Так ведь за границу все равно не утащат. – Мне в голову пришел анекдот брежневских времен. – В смысле так он и продуктов меньше будет покупать, значит, по идее, можно меньше фабрик и хранилищ строить.

Теперь Александр Николаевич смотрел на меня уже с большим интересом. Но отнюдь не в хорошем смысле. Скорее, я оказался малость тупее, чем он ожидал. Начал бояться, что шеф просто отвернется, типа «отстань, дурак», однако Шелепин все же продолжил:

– Знаешь, я постоянно забываю, что ты из другого мира. Думаешь, что Федор будет в саду отдыхать? Ну там чуть лопатой потыкал землю, и опять на веранде с чаем-вареньем можно валяться, новые схемы для тебя придумывать под пение птиц?

– Разумеется! – Я пытался понять, куда клонит Александр Николаевич. – У родителей, ну в смысле в две тысячи десятом году, есть маленькая тепличка, пяток яблонь, смородина. Так поесть вполне хватает, а времени занимает совсем чуть-чуть.

– И сколько помидор собираете? – В голосе Шелепина сквозило неприкрытое ехидство. – А яблок, в мешках?

– Да ведра два-три бывает…

– И сколько семья у вас за зиму съедает? Раз в десять больше, наверное? Да еще не только помидоры с яблоками? Бананы, да? Апельсины, мандарины, лимоны?! Ананасы с рябчиками?

Александр Николаевич уже откровенно смеялся. И похоже, было над чем. Садоводство моих родителей действительно оставалось забавой, практически никак не влиявшей на реальное потребление продуктов. Хотя в шальные девяностые, помню, отец поднял «на лопату» на заброшенном участке каких-то дальних родственников кусок целины в десяток соток, и несколько лет мы туда исправно ездили вкалывать «на картошке». А потом ели урожай весь год, совсем как Катя в Н-Петровске, жареным, вареным и пареным. Хорошо, машина была, и не приходилось все барахло таскать по электричкам. Но как только доход стабилизировался, возня на полях была немедленно прекращена. Уж очень невыгодно получалось в конечном итоге.

– Пойми, Петр, земледелие – это никакой не отдых, а тяжелая работа. Чуда не произойдет – или Федор ничего толкового не вырастит, или он будет у тебя в НИИ отдыхать в перерывах между поездками в свой сад. Кстати! – Шелепин наставительно воздел указательный палец. – У нас на заводах половина рабочих из крестьян только-только вышла, они до земли жадные, да и наголодались в войну.

– Так в чем проблема тогда, раз привычные?

– Тьфу! – раздраженно сплюнул Александр Николаевич. – Хочешь получить к себе троих колхозников вместо одного разработчика электроники? Так это легко устроить!

– Но в будущем многие знаменитые люди кучу времени и сил станут посвящать своим хобби! – Я сделал последнюю попытку возразить. – Цветы выращивают или лошадей разводят.

– С жиру бесятся, – окончательно отрезал Александр Николаевич со злостью. – Ваши капиталисты, или даже квалифицированные специалисты, могут себе позволить такую роскошь. Но сейчас у СССР нет возможности так бессмысленно разбрасываться ресурсами! Нам приходится слишком многим жертвовать ради будущего. Советские специалисты просто обязаны работать с максимальной отдачей и не отвлекаться на картошку с помидорами.

Мне оставалось только согласиться, прикусив губу на следующем вопросе. Тем более что я сам понял, «почему нельзя дать землю только крестьянам». Ведь удержать их после этого в колхозе, совхозе или на заводе можно будет только пулеметами. Близкую и желанную Шелепину идею коммунизма они видели исключительно в гробу и белых тапочках. Причем о производительности труда, вернее, ее полном отсутствии у мелкого земледельца я знал еще из школьных учебников. Себя такой единоличник прокормит, а вот индустриальную страну – никогда.

Кроме того, недавно я сам был в подобной ситуации и вполне понял, о чем упорно не хочет говорить вслух товарищ Шелепин. Работал у меня сотрудник с самого открытия фирмы, друг, можно сказать. Звезд с неба не хватал, но руки и голова на месте, всегда прикроет и поможет. Зарабатывал он более чем неплохо, под сотню килорублей в иной месяц выходило. Ну и прибыли фирме приносил изрядно, разумеется. Но вот завел он себе хобби – аквариумных рыбок разводить. Компрессоры, корма, водоросли, лампы… Даже в офис припер стеклянный ящик с водой, поставил на подоконник себе за спину. А уж что дома устроил, подумать страшно.

Сначала я только посмеивался, а потом смотрю – неинтересно ему работать стало. Вроде и особо придраться не к чему, приходит вовремя, слова умные говорит. А вот выработка упала раза в три, жалобы от клиентов пошли, тут небрежно, там сроки сорвал. Попробовал денег прибавить, расшевелить – ничего не вышло. Сказал, на рыбок хватает, и ладно. С женой развелся, хорошо, детей не успели завести. Как бы ни было обидно, но пришлось с ним прощаться. Но мне-то просто, хоть не сразу, другого сотрудника подобрал в команду, помоложе да пожаднее. А вождям СССР что делать?! Вся страна – их фирма. Вот и закручивают гайки со всех сторон, со словами «ну киска, ну еще чуть-чуть» выжимают полезный продукт из народа, как научились при Сталине да Хрущеве.

Хотя надо признать, шелепинская постановка земельного вопроса меня все же удивила. Привык, что в две тысячи десятом году земли можно купить хоть десяток гектаров и вообще забыть дорогу в магазины. Типа как Стерлигов[169], жить на всем своем. Вот только желающих идти на такие подвиги можно пересчитать по пальцам, и никому до них нет дела. Продукты выгоднее покупать в магазинах, а в свободное от основной работы время – нормально отдыхать. Садоводческие изыски остались только тем, кому это реально нравится, пенсионерам или совсем уж малообеспеченным людям без нормальной специальности.

В общем, охоту выяснять, «почему сделано так, а не иначе», я тогда отбил крепко. Не было у меня настоящего государственного мышления в текущей реальности. И это еще хорошо, что повод оказался не слишком провокационный, а вождь в хорошем настроении. Как там в анекдоте про доброту Ленина: «А ведь мог бы и полоснуть!»…

Тем временем у крошечного, забранного решеткой окошечка билетной кассы, к которому мы подошли, возможность спокойно подумать закончилась. Машинально протянул рубль:

– Два на ближайший.

Тетка посмотрела в какой-то невидимый мне список, при помощи линейки оторвала пару напечатанных на синей бумаге билетов, небрежно вписала ручкой места и время. Кинула в прорезь вместе с сорока копейками сдачи. И добавила многозначительно:

– Журнал уже идет!

Ура! Не великая беда пробраться в темноте до своих мест по ногам зрителей. Так что нам с Катей повезло, явно наткнулись на билетную заначку, которую ушлая тетка до последнего берегла для своих. Наверняка и места будут удачные, в центре зала, да еще на каком-нибудь неожиданно высоком ряду. Тем более о чем никогда не жалел, так это о пропущенной рекламной вставке. Всего отличия от будущего – вместо коммерческой рекламы пихают политическую.

Просмотр «Разини» прошел просто шикарно. Нет, кресла тут, конечно, неудобные, узкие и жесткие, звук отвратительный, пленка вообще рвалась пару раз. Но, черт возьми, ни одного барана с попкорном! И людям, даже детям, в голову не приходит делиться друг с другом циничными впечатлениями по ходу фильма. Наоборот, они реально сопереживают в унисон сюжету! Эмоциональное поле, или как его еще назвать, можно буквально ощущать кожей! Не думал, что такое удовольствие можно получить от старой французской комедии с Бурвилем и Луи де Фюнесом. Да и Катя осталась очень довольна, она не была в кино уже года три. Придется выбираться почаще, чего не сделаешь ради любимой… И в Москву, слишком редко в М-град завозят что-то на самом деле приличное.

Телевизор «Вальс», сделанный на ленинградском Заводе имени Козицкого, починили даже раньше, чем обещали. Всего-то месяца два потребовалось телемастерской, зря только приемщик меня пугал. Так что волей-неволей пришлось приобщаться к советской культуре «голубого экрана». Впрочем, быстро выяснилось, что лучше такое слабое подобие Интернета, чем вообще ничего. Особенно во время супружеской нетрудоспособности Кати.

Тем более тут до телезависимости будущего еще как до Луны пешком. Во-первых, передач попросту мало. По будним дням вещание первого канала начиналось в лучшем случае с одиннадцати, заканчивалось около двадцати двух. Плюс перерыв с тринадцати до восемнадцати часов. Пару дней на неделе утреннего блока не ставили вообще. По выходным телевизионщики явно любили поспать, и экран начинал показывать осмысленную картинку не ранее полудня, а прекращалось это счастье задолго до полуночи. Второй канал с утра работать даже не пробовал. Третий, московский, в М-граде не принимался вообще.

Во-вторых, интересных и универсальных тайм-киллеров еще не придумали. Без содрогания можно было пару раз в неделю смотреть художественные фильмы. Новости проходили исключительно правильно и в тягуче-медленном темпе, как будто были рассчитаны на изучающих русский язык гастарбайтеров. В две тысячи десятом году за две-три минуты выдавали информации больше, чем за весь пятнадцатиминутный блок «Последних известий» шестьдесят пятого года.

Представленные в изобилии концерты меня не интересовали совсем, точно как и странные двадцатиминутные зарисовки сельской, военной или производственной жизни на фоне партийных успехов. Их, судя по всему, впихивали в трансляцию от недостатка контента, а также чтобы хоть как-то закрыть лакуны и состыковать сюжеты.

Еще во времена «отпуска», как мы с Катей называли время, проведенное на даче Шелепина, я понял, что видеомагнитофонов для телевидения в СССР придумать не успели[170]. Разработчики только обещали вот-вот запустить в производство свой «первый блин». Поэтому никакой гибкости в сетке вещания не было, передачи от начала до конца монтировали на кинопленке или пускали вживую прямо с телекамеры. Естественно, первое требовало немалого времени, второе – нешуточной подготовки и ответственности.

Однако после съезда по идеологическому головотяпству был нанесен мощный удар. Не иначе как с подачи Шелепина Гостелерадио получило колоссальную инъекцию разума и материальных ресурсов. Ходили слухи, что Месяцев, недолго думая, за сущие копейки купил в США сразу несколько упакованных студий фирмы Ampex под устаревшее черно-белое вещание[171] и поставил их в Москве, Ленинграде и Свердловске.

Похоже, не зря в записках я рекомендовал покончить с попытками изобрести велосипед в общем и отечественные видеомагнитофоны в частности[172]. В этой отрасли уже поздно пытаться утверждать свои технологии и стандарты. Будущее за цифровой записью, вот над ней и надо работать в полную силу. Кассетно-аналоговое поколение техники можно и нужно безболезненно пропустить. Следует работать на опережение, а не заниматься любимой в СССР дурью – гнаться за давно тронувшимся от перрона поездом.

Результат был буквально «на лицо». В июне зомбоящик в ареале обитания Центрального телевидения неожиданно начал работать с девяти ноль-ноль. А с первого августа – с шести, одновременно с исполнением гимна СССР по радио запускали запись оркестра по телевизору. Представляю, как сильно пришлось напрячься Гостелерадио с содержанием передач. Но Месяцев достойно справился с этой сложнейшей задачей.

Днем, в явном расчете на пенсионеров, в ход пошли театральные постановки, причем всякие «Гамлеты» и «Джульетты» получались на советской сцене удивительно недурно, если не обращать внимания на скудный и повторяющийся реквизит. Утренняя программа с подозрительно знакомым названием «Доброе утро, страна» постепенно превращалась в современное двухчасовое шоу со вставками наивных и простых музыкальных клипов, шуточных реприз, концертных выступлений, новостей, мультфильмов и вполне живых персонажей.

Особую популярность приобрели бытовые сценки – пяток-другой, собранный со всей страны. Для шестьдесят шестого года необычайно почетно и круто сказать: «Привет, страна!» – прямо от дойки коровы, сборки какого-нибудь станка или из-за руля двадцатисемитонного БелАЗ-540. Чуть быстрее выполни план, – и сможешь сам поздравить с экрана родственников и знакомых за отпущенные на это одну-две минуты. Очень действенно и поразительно откровенно – открытые улыбки, комичная непосредственность, легкие шутки и, как ни странно, никаких упоминаний партии Ленина.

Вторую программу облюбовал спорт. Чего только не показывали, даже городки. Для меня неинтересно, но сотрудники ради какого-то турнира умудрились скинуться на телевизор, протащили его в НИИ и смотрели тайком в рабочее время. Еще интереснее получилось с запущенной в кратчайшие сроки третьей программой. Тут явно пошли в дело мои советы про обучающие передачи[173]. Физика, химия, математика, даже астрономия для старшеклассников и студентов заочных вузов шли практически без остановки, с утра до вечера. Жалкий паллиатив Сети будущего, но… Хоть кого-то это вырвет из темноты подъездов, по-быдляцки заплеванных шелухой от семечек.

Проколов и накладок при вещании много, но, судя по всему, это никого особо не заботит. Даже логика хромает на обе ноги, утренняя гимнастика, к примеру, чуть не месяц шла с девятнадцати тридцати[174]. В самый прайм-тайм парочка гимнастов десяток минут махала руками и ногами с унылыми улыбками. Потом перестроились на утро и стали разнообразить свой арсенал всякими скакалками, турниками и обручами. Причем умудрились додуматься сделать это с переключением на знаменитых спортсменов, чтобы желающие могли выбрать что-то по душе.

Но все это не главное. Самое время вспомнить «Жертву телевидения»[175] до сих пор почти неизвестного Высоцкого с его «Глядь – дома и Никсон и Жорж Помпиду!» – на экране начали появляться прямые трансляции важных политических событий. И стартовала эта традиция с августовского визита генерала де Голля.

Прямо с трапа самолета французскую делегацию сопровождали камеры. В новостях шла спрессованная нарезка событий, более того, была запущена передача «Международная панорама», в которой какой-то профессор МГИМО по фамилии Зорин[176], но с очевидно еврейским лицом, давал очень дельные комментарии событий. Тут уж мне пришлось «внезапно» обнаружить заныканный в НИИ телевизор и утащить его на недельку к себе в кабинет. Издержки времени – никаких «отложенных записей», а тем более youtube, еще не придумали, если прозевал трансляцию – придется ждать газет.

Собственно, только сейчас я узнал, что текущий визит французского лидера не первый в истории. Еще в сорок третьем Сталин и де Голль подписали в Кремле договор «О Союзе и военной помощи» сроком на двадцать лет, и вообще, если бы не позиция СССР, то при дележе немецкого пирога про Францию могли вообще забыть. А так – и при капитуляции кто-то от них подпись ставил, и оккупационную зону хоть и плохонькую, но отрезали. Вроде шикарная основа для долговременного сотрудничества, но с товарищем Хрущевым у них что-то не заладилось[177]. Зато с Микояном, судя по трансляциям, общение шло великолепно. Что ни кадр – оба довольные, чисто коты у разбитой банки сметаны.

Есть от чего, де Голль хорошо подготовился для снижения напряженности времен провозглашения независимости в Алжире. Еще в шестьдесят третьем вывел из НАТО свой флот, в феврале шестьдесят шестого призвал распустить этот блок вообще. Кроме того, вывез из США восемьсот двадцать пять тонн золота в обмен на семьсот пятьдесят миллионов долларов. Теперь того же хотели Германия, Канада, Япония. А в Великобритании все оказалось совсем плохо, ее мировая империя разваливалась на лоскуты под напором национально-освободительных революций. Запасов желтого металла не было, курс фунта неустойчив, для его стабилизации еще пару лет назад взяли заем на три миллиарда долларов. Но это не помогло, и вот только что, в июле, их правительство объявило шестимесячный мораторий на рост зарплат, цен и дивидендов, а также сообщило о введении валютного контроля. Товарищ Зорин аж глаза прищуривал в телекамеру, когда рассказывал обо всех этих скандалах между странами мирового империализма.

Помотались зарубежные гости по стране знатно, и телевизионщики постарались не отставать. Иногда получалось вполне зачетно – к примеру, мотоциклетный кортеж в Новосибирске, тридцать гаишников верхом на «Уралах», творили настоящие чудеса на дороге вокруг генеральского лимузина[178]. Но это был лишь один из фрагментов путешествия по Советскому Союзу. За неделю – Ленинград, Киев, Волгоград, Свердловск. Настоящий марафон, в день по два-три объекта. Я бы от такого темпа с ног свалился, а эти привычные, бодрячком, в камеры постоянно улыбались. К моему удивлению, не постеснялись показать по ЦТ посещение могилы Сталина и даже вытащить архивные записи его похорон в Мавзолее. Но настоящий шок и трепет вызвал репортаж с Байконура. Причем не только у меня – реально вздрогнул весь мир.

На глазах французского премьер-министра, многочисленной делегации и телекамер была продемонстрирована работа двух тяжелых ракетных дивизионов. В течение двух часов из шахт в небо на почти невидимых столбах гептилового огня ушли шесть тяжелых ракет Р-16[179], способных нести шестимегатонные термоядерные боеголовки в любую точку земного шара. Тут же, на прилично оформленных плакатах, военные специалисты разъясняли всем желающим, что значит шесть мегатонн для среднего европейского города, а заодно – сколько подобных боеголовок имеется у США.

Не знаю, как руководители СССР решились на такой откровенный демарш. Видимо, на самом деле верили, что оборудование сработает без сбоев. Но на технике дело не закончилось. Прямо в пристартовом городке, менее чем в десятке километров от боевых позиций, организовали что-то вроде митинга[180]. После первого вала поздравлений слово взял Микоян, говорил он без бумажки, легко и непринужденно… По советским меркам. Если перевести его получасовую речь в привычный для две тысячи десятого года формат, то получилось бы примерно следующее:

Только что все присутствующие на полигоне, а также многочисленные телезрители видели демонстрацию мощнейшего оружия, которое наши Коммунистическая партия и советский народ вручили вооруженным силам Советского Союза. Это огромная сила, способная нанести сокрушительное поражение любому агрессору, где бы он ни находился. Но одновременно огромная ответственность! Если одна такая ракета способна сжечь дотла крупный город, то тысячи или десятки тысяч могут уничтожить целые страны и даже отбросить всю человеческую цивилизацию обратно в каменный век.

В таких условиях мировая война становится самоубийственным безумием. Вполне достаточно иметь возможность уничтожить мир один раз. Поэтому Коммунистическая партия и правительство СССР готовы сделать самое страшное[181] для развернувших бешеную гонку вооружений милитаристов – а именно лишить их соперника. В знак своих добрососедских намерений дружить с народом Франции и лично господином де Голлем, провозгласившим принцип «силы устрашения» еще в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, Советский Союз прямо с настоящего момента сворачивает производство новых ядерных боеприпасов, разумеется не прекращая совершенствовать и модифицировать уже существующие боеголовки и средства доставки.

Военная доктрина теперь формулировалась коротко и недвусмысленно: «СССР оставляет за собой право на применение ядерного оружия в ответ на использование против него или его союзников ядерного и других видов оружия массового уничтожения, в ответ на крупномасштабную агрессию с применением обычного оружия в критических для национальной безопасности ситуациях»[182].

Но и это еще не все. СССР всегда последовательно выступал за разрядку в Европе и готов был первым сделать новые шаги в этом направлении. А именно, перевести Западную группу войск с «повышенной» боевой готовности на «постоянную». Причем с таким подтекстом, что это приходилось считать значительным и чрезвычайно важным изменением. Как я выяснил позже – по сути это означало разгрузку боевой техники от окснаренных[183] боеприпасов, сливание топлива, отключение аккумуляторных батарей и тому подобное[184]. С трудом представил, какие колоссальные средства шли в СССР в моей истории на многолетнюю поддержку целых армий в практически предбоевом состоянии.

Дальше пошли намеки на необходимость ответных шагов западных стран, готовность к более глубокому и конструктивному сотрудничеству, и вообще, звучало много призывов бороться за паритет, основанный на взаимном доверии и контроле.

С ответным словом выступил мсье Шарль, огромный широкоплечий старикан в старомодном двубортном пиджаке. Он возвышался над своими спутниками на целую голову. Причем совершенно лысую и снабженную мясистыми растопыренными ушами. Слегка ошарашенный масштабом советских предложений, он начал просто: «Оказывается, мы ломимся в давно открытые двери!» И продолжил вполне предсказуемо – дальше шли благодарности и обещания. Добрались и до конкретики – де Голль заявил, что немедленно выводит французские войска из структур НАТО[185], так как это реально укрепит мир, а также призвал всех участников этого военного блока следовать своему примеру и «решать проблемы Европы в европейских рамках». С легко заметным подтекстом – СССР ракетные шахты строит совсем не зря, а шесть мегатонн – это почти тысяча квадратных километров выжженной земли.

После чего премьер-министр перешел к делам коммерческим. Дескать, уж если собрались на космодроме, надо развивать вместе мирный космос. И прямо в лоб задал вопрос – как насчет совместного использования космодрома Куру, что во Французской Гвиане. Вывод грузов в космос нужен многим странам, а килограмм полезной массы на орбите при запуске с экватора обходится раза в полтора-два дешевле.

Тут уже вышел к микрофону не слишком смущенный Шелепин, похоже, этот спектакль был обговорен заранее. И закатил на полчасика речугу о перспективах международных отношений в области межпланетных исследований, связи, прогнозирования погоды и прочих «мелочей». Однако про GPS-ГЛОНАСС – даже не намекнул. Хотя я предупреждал Александра Николаевича, что первый спутник по программе GPS в США выведут еще до 1975 года[186], а проект подобного уровня СССР все равно не потянет без кооперации хотя бы с европейцами. Не иначе, будут точить навигацию на свои, чисто военные цели и загубят систему, как в моей истории.

Впрочем, журналисты и без того начали мельтешить как сумасшедшие. Если в этом времени принято делать пресс-конференции, то мне даже жалко руководителей. Щелкоперы замучают до полусмерти! Далее пошли рассказы шишек поменьше, досматривать не стал. Работы вал, на следующий день запланирован визит де Голля в МЭП, на устроенную там презентацию копии двигателя RAVчика и макетов будущего автомобиля. Без моего участия не обойдется, да и посмотреть на это шоу живьем интересно. Естественно, где-то на заднем плане технической подтанцовки, по возможности никому не показываясь на глаза. Но если что пойдет не по плану – моя задача аккуратно подать записочку с ценным советом.

Все утро промаялись дурью в ожидании, только к обеду кто-то из свиты вождей соизволил сообщить о переносе визита на следующий день. Впрочем, слухи пришли куда раньше – после «Байконурского прорыва» принимающая сторона устроила грандиозный банкет, на котором все делегаты тривиально перепились[187]. Поэтому срочно устроили выходной, а чтобы никто не видел опухших морд – вывезли всех в лес стрелять по кабанам.

…Вообще, с тойотовским двигателем 3S-FE тут возились уже почти год. Все-таки промышленность СССР шестьдесят шестого года катастрофически отставала от японского машиностроения начала восьмидесятых. Чем дальше, тем больше выплывало проблем. К примеру, самая мелочь, типа отсутствия в стране «гражданской» маслобензотермостойкой изоляции с повышенной сопротивляемостью к изгибам. По качеству с ширпотребом начала восьмидесятых могла сравниться только фторопластовая оболочка, которая тут использовалась в самолето– и ракетостроении. Для экспериментального агрегата она вполне могла сгодиться, но для серии – верный путь к разорению.

В моем будущем это решалось простейшим способом – покупкой заграничных комплектующих. Много ли их будет в цене автомобиля? Но у местных полностью ортогональное понимание задачи. Проблема была мгновенно эскалирована до уровня соответствующего отдела ЦК КПСС, как же так, оказывается, провода даже в пластике могут получиться по-настоящему гибкими! Этот научный прорыв должен быть известен партии! Хорошо хоть, что у проклятых империалистов на самом деле уже существовали подходящие материалы. И сразу после испытания предоставленных образцов начались переговоры о покупке станков и технологий, строительстве нового завода и прочих долгоиграющих проектах.

С металлами ничуть не лучше. С головкой блока и поршнями все еще мучились. Вроде бы все как у японцев, но по термостойкости советское недотягивало процентов на двадцать, хоть тресни. Но тут все же прогресс имелся.

А вот с поршневыми кольцами не повезло. Соответствующее немецкое производство, заводы Goetze, в тысяча девятьсот сорок пятом были отданы французским оккупационным властям, и то практически в руинах. Получилось, что изготовителей нужной номенклатуры в СССР много, к примеру, заводы Клинцовский, «Одесский второй пятилетки», Макинский, он же «Автотрактордеталь», Лебединский. Вот только они представляли собой натуральные сараи времен индустриализации и способны были делать продукцию только для танков, тепловозов и комбайнов. Для «Москвичей» и «Волг» – уже на самом пределе. Сакити Тоёда[188] при виде такого качества наверняка сделал бы себе харакири.

Дело оказалось совсем не простым. Это раньше я думал, что поршневое кольцо можно нарезать из чугунной трубы. В реальности отливка изначально имеет эллиптическую форму, обеспечивающую эпюру радиальных напряжений. Токарная обработка по копиру должна быть очень точной. А контроль брака – почти как при изготовлении микросхем, в четыре этапа, по высоте, тангенциальному усилию, тепловому зазору, радиальной толщине, только потом – диаметру.

Даже проценты брака вполне «процессорные»! Если в переплавку пойдет двадцать пять процентов – это праздник коллективу и ордена руководству. Очень неплохо, если выход годной продукции около пятидесяти процентов. Но в реале – обычно «в мусор» вылетает более восьмидесяти процентов. Так что и тут дело шло к закупке победителями полного производства у побежденных. Но пока начальники не могли определиться между успевшим встать на ноги немецким Goetze и молодым японским Riken[189]. Надеюсь, что моя записка Шелепину о блестящем будущем автопрома Страны восходящего солнца будет принята во внимание, и в конкурсе победит последний.

Но самая большая засада подкараулила в инжекторе. Моя первоначальная идея о легкости замены высокотехнологичного впрыска на карбюратор оказалась, мягко говоря, не слишком здравой. Существующие конструкции для подготовки горючей смеси – попросту хлам, который задушит превосходный двигатель. Аэродинамику подобных аппаратов считать в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году никто не умел и даже не пытался. Ученые при упоминании теории поведения аэрозолей в разных температурных режимах смотрели на меня как на блаженного.

Механический одноточечный впрыск в советской технике, как оказалось, уже использовали. В самолетах аж с тридцатых годов, а как раз в настоящее время, параллельно с нами, инженеры ЦНИИТА[190] в сотрудничестве с уфимским моторным заводом пытались смонтировать свой инжектор на несколько серийных «Волг» ГАЗ-21. Предлагали сотрудничество, однако пришлось настоять на отказе, вернее, оставить этот вариант на самый крайний случай. Что-то не помнил я в своей истории удачных инжекторов советской разработки, наоборот, карбюраторы ставили на ВАЗы даже в двадцать первом веке. Так что чем меньше будет советских «улучшений» в нативной конструкции, тем больше шансов получить нормальный автомобиль.

Поэтому МЭП бился по максимуму, сразу за электронный многоточечный впрыск. За полгода специалисты сумели написать целую кучу диссертаций, а заодно «снять» алгоритм управления углом, моментом впрыска, объемом и составом смеси. Нет, прошивку из контроллера считать не удалось, пришлось провести тысячи измерений сигналов при различных режимах работы, целый НИИ вкалывал. Так что сейчас для имитации «поведения» маленькой коробочки бортового компьютера использовали небольшой шкафчик. Всего-то килограммов двести электроники и релюшек. А самодельных форсунок хватало лишь на несколько сотен часов работы.

Еще одной «фишкой» стал лямбда-зонд[191], он же датчик кислорода. Оказывается, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году это простое устройство никому не было известно, разработчики пытались обходиться датчиками давления. Инженеры чуть ли не кричали от восторга, когда разобрались, какие огромные преимущества дает сама возможность точного регулирования качества эмульсии. Хорошо еще, что я вовремя вспомнил про отравление лямбда-зондов тетраэтилсвинцом. Ну и специалисты сработали на удивление разумно, додумались провести исследования топлива и спросить, почему оригинальный бензин неэтилированный[192].

Но, несмотря на все трудности, двигатель уже работал, хоть и позвякивал цепью вместо зубчатого ремня. На кевлар[193], изобретенный в позапрошлом году в DuPont, пока надежды были нулевые. Промышленного производства и тем более продаж этого материала не имелось. Об оборудовании даже спрашивать в США смешно, отказ гарантирован. Говорили, отечественные ракетчики что-то подобное разработали, но у них все настолько секретно, что пока не нашлось подходов.

…После всех приготовлений и репетиций сама презентация прошла удивительно серо и буднично. Показ тарахтящего двигателя, рассказ о его параметрах, полноразмерный макет RAV-4 уже в металле и со стеклами, отдельно передняя и задняя подвески. Съемку ближних планов запретили, хорошо, что тут не имелось фотоаппаратов в сотовых телефонах.

Однако было отчетливо заметно – всерьез советское автомобилестроение никто из французов не воспринял. Скорее всего, во всей немалой делегации не нашлось ни одного специалиста, способного вникнуть в технические нюансы. Дизайн, который даже в две тысячи десятом выглядел вполне актуально, не вызвал даже обсуждений. Чертовы лягушатники из вежливости покивали, позадавали вопросы типа «Ouais? Vraiment?»[194] и постарались поскорее закончить уже привычный мини-митинг. Намеки товарища Воронова не помогли, никаких предложений по совместной работе со стороны зарубежных гостей не прозвучало.

Так что обидели меня господин де Голль и его камарилья, прямо за живое хватанули. Ладно, не нашлось техников, бывает. Но никак не ожидал от европейцев такой поразительной эстетической близорукости, думал, что они только в двадцать первом веке перестали быть «культурным форпостом цивилизации». Оказывается, в шестидесятых процесс уже шел вовсю, вот только радоваться этому мне не хотелось.

В сборке действующего образца силами МЭПа я уже почти не сомневался. Подгонку напильником никто не отменял, более того, в СССР выросло целое поколение уникальных мастеров этого дела. Но совершенно не представлял, как поднимать серийное производство RAV-4 без помощи заграничных фирм. Покупку целого завода можно было не предлагать, с итальянцами уже все давно решили, лимиты на кредиты оказались исчерпаны. Переговорщики небось и откаты успели потратить[195]. Строить еще один автогигант своими силами – полная утопия. Оставался путь модернизации. Причем Горьковский автозавод никто «на поругание» не отдал бы, партийный функционер без «Волги» как российский чиновник без Ipad. И «Москвич» пока был вполне актуален, даже на экспорт шел в немалых количествах. Придется опять думать и писать предложения Шелепину.

Глава 7

Гонка на золотых тельцах

Достаточно хоть раз побывать на море, и никакой холод московской зимы не заставит забыть бескрайнюю сверкающую под солнцем синеву, открывающуюся с высокого крымского берега, крепкий напор теплого ветра с непонятным, чуждым жителю большого города привкусом. А какое блаженство снова, как год назад, вбежать по отсыпанному поверх гальки и камней золотистому песку в мягкий, чуть солоноватый прибой. Несколькими большими прыжками преодолеть мелководье, рухнуть в невысокую волну. Резкими гребками отплыть на десяток метров и уже оттуда, с безопасной глубины, весело смеяться над осторожными, неуклюжими шагами еще не загоревшей супруги по жалящим ноги камешкам. До тех пор, пока она не доплывет со страшной местью – щекоткой и щипками.

Первые дни в Крыму всегда великолепны. Можно бездумно лежать рядом с женой на удобном плетеном кресле из ротанга, благо поощряемый генсеком Внешторг за последние полгода забил подобной мебелью не только госдачи, но и обычные магазины. Рядом на столике целая куча фруктов, от уже подсохшей клубники до первого винограда. И разумеется, в ведерке с неторопливо тающим льдом едва початая бутылка белого вина. Кислятина, в сущности, но пить пиво супруга запрещает наотрез. Если настаивать – больно тычет кулачком в начавший предательски выдаваться пивной животик.

В общем, жизнь прекрасна! Но ближе к концу недели Александр Николаевич откровенно заскучал. Из развлечений в основном книги да разговоры. Хрущев в таких случаях частенько брал надувной матрас и прямо на нем заплывал на обычный городской пляж. Охрана бессильно наблюдала с катера, как лидер огромной страны с удовольствием общается с народом по-простому, не стесняясь лысины, изрядного живота и простых сатиновых трусов. Косыгин, наоборот, любит одиночество и пешеходные прогулки, хотя Семичастный говорил, что последнее время премьера не раз замечали на окрестных тропах в компании с Микояном. Леонид Ильич вообще предпочитает охоту и рыбалку, поэтому все чаще проводит отпуск на Кавказе.

Даже хорошее надоедает. Уже не тянет в объятия теплого моря, не бодрят соленые брызги при гонке на катере, без дела висит на ножке пляжного зонта шикарная итальянская маска. Нечего особо разглядывать в глубине Черного моря. Осталось только загорать да лениво просматривать газеты и отчеты цекашных аналитиков. Пора, уже пора в Москву, в свой прохладный кабинет, к кучам неотложных дел. Но…

– Саш, ну чего ты все шуршишь газетами да листочками? Опять ящик макулатуры на пляж притащил. – Вера Борисовна помахала заломленным посередине томиком «Гроссмейстерского бала» Штемлера[196]. – Возьми книжку, расслабься, вылези наконец из-под зонтика. Загори по-человечески, живот же белый совсем.

– Ох, надоело мне отдыхать. – Шелепин недовольно откинулся на спинку кресла. – Может, пораньше домой рванем, а?

– Ты серьезно?! – Жена чуть не выронила книгу из рук. – Что-то случилось в ЦК?!

– Успокойся, Веруся, что ты! – успокоил Александр Николаевич. – Все нормально. Просто де Голль у меня из головы не выходит.

– Уходи, противный старикашка! – Вера Борисовна шутливо замахала рукой, как будто и правда кого-то отгоняла. – Ты же говорил, что визит прошел хорошо?

– В том-то и дело… – Шелепин прикрыл глаза, вспоминая. – Вот представь, сидим мы за длинным столом в Екатерининском зале, разговариваем. Много народу, наверное, человек сорок собралось. Шарль весь страшный такой, ну ты сама видела, но улыбается добродушно, по-дружески. И мельком в разговоре – ра-а-аз! Называет ГДР «советской марионеткой»[197].

– Ему возразили?

– Разумеется, как иначе. Подробно разъяснили, что для нас ГДР независимое и суверенное государство.

– А он что?

– Только кивнул, совершенно не смутившись, будто сказал: «Да пожалуйста, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». И дальше улыбается как ни в чем не бывало.

– То есть… – Вера Борисовна внимательно посмотрела на мужа, спустив темные очки на нос. – Ему просто безразлично или он нам настолько не верит?!

– Я никак не могу понять, что это означает. – Александр Николаевич почесал нос, с которого облезала отвыкшая от солнца кожа. – С одной стороны, может быть, это просто дань имперскому прошлому, ведь, что ни говори, в глубине души он мыслит категориями довоенного времени и наверняка мечтает вернуть те дни. Ну там колонии, негры всякие, они же сами совсем недавно из Северной Африки ушли да Индокитай забыть не успели. ГДР, конечно, не Алжир, но де Голль немцев едва терпит.

Вера Борисовна внимательно посмотрела на мужа. Практически не разбираясь в политике, она между тем давно научилась понимать многое по выражению его лица.

– Саша, ты ведь сам не веришь в такое простое объяснение. Думаешь, есть скрытый смысл?

– Да, черт возьми! Вернее сказать, нет именно в этих словах никакого глубокого подтекста, просто они хорошо показывают, что мы все время упускаем нечто важное в отношениях с Францией. Вот смотри. – Шелепин протянул жене подвернувшийся под руку номер France Soir[198] – Крупный заголовок, пара фотографий, абзац про Байконур, дальше Андрей Громыко и Морис Кув де Мюрвиль подписывают соглашение о сотрудничестве. Еще немного красивых слов, и на этом все!!! – Шелепин зло зашвырнул газету обратно в кучу бумаг. – Хорошо хоть на первой странице, а не на четвертой, рядом с футболом.

– Ты говорил, что Президиум ЦК рассчитывает на серьезный прорыв в отношениях, чуть ли не две недели генерала со свитой по всему Советскому Союзу таскали.

– Именно! Но получили только никчемную бумажку с писанными вилами по воде общими соглашениями да прямую телефонную линию до Елисейского дворца. Ну и кучу улыбок, разумеется. – Шелепин машинально потянулся к бутылке.

«Мускат Осипенко»[199] мягкой искрящейся струйкой практически бесшумно потек в бокалы. Вера Борисовна предпочитала тяжелые марочные сладкие вина, почти ликеры. Но пить выдержанное вино под палящим августовским солнцем Александр Николаевич отказался наотрез. Выбранное персоналом Чаира яркое, свежее полусухое оказалось удачным компромиссом.

– Держи. – Шелепин подал жене фужер. – Тут совсем недавно попала в подборке материалов статейка, надо будет поблагодарить за нее ребят из Международного отдела ЦК. Не поверишь, писали попы, ну в смысле иезуитская организация, «Руссиком» называется. Ее возглавляет князь Сергей Оболенский.

– Настоящий?!

– Пробу ставить некуда, племянник Льва Толстого. В тридцатые уехал прямо из Ясной Поляны, не успели в расход пустить. Впрочем, он к СССР очень хорошо относится.

– Ты меня прямо заинтриговал!

– Так вот, там считают коммунизм не идеологией, а новой гражданской религией. И мне почему-то кажется, де Голль вполне разделяет эту точку зрения.

– Вот как?! Совсем сбрендил «его сиятельство»! – Вера Борисовна не удержала улыбки. – Хотя некое сходство есть. – Она лукаво посмотрела на мужа. – Ты будешь ваше высокопреосвященство?[200]

– Я протестую! Им жениться нельзя! – отшутился Шелепин. – И вообще, у меня ничего общего с Ришелье или там Мазарини. Даже бородки нет! И усов!

– Но, Саш, как это связано с отношениями между Францией и СССР?

– Если я правильно понял этого типа из Ватикана, они попросту ждут, когда у нас перемрут истинные религиозные фанатики. – Шелепин скептически посмотрел на свой незагоревший живот и добавил: – То есть товарищи типа меня. Последователи перебесятся и займутся нормальным делом на благо родины.

– Безумие какое! Да наша партия и так делает для Советского Союза все, что возможно!

– Это тебе так кажется. Похоже, что мы для них недостаточно прагматичны и последовательны. Вот почему де Голль так ничего определенного и не сказал про совместные предприятия, даже в космической отрасли, за которую они бьются сейчас[201].

– Да просто завидно старому козлу! Хочет все заслуги себе преписать!

– О! Даже не думай! – Шелепин остановил возмущающуюся жену. – Он прекрасный дипломат, умеет обходить острые углы. Смотришь, вроде согласился, а потом… Прямо в лоб получаешь: «В советско-французских отношениях все возможно».

– Это так называемый вежливый отказ?

– Немного лучше. Но, в общем, ты правильно поняла.

Шелепин выбрал из фруктовницы вьетнамскую новинку, карамболу[202], посмотрел на солнце через пятиконечную звезду отрезанного ломтика и с удовольствием отправил фрукт в рот. Продолжил, чуть похрустывая сочными гранями:

– Как будто мы для него нечто временное. Можно улыбаться, обмениваться подарками, через силу покупать-продавать, но при этом никаких долгосрочных проектов! При этом генерал здравый человек, он явно понимает, что Коммунистическую партию сейчас не сдвинуть никакой силой.

– Как будто мы недостойны чего-то, – задумчиво протянула Вера Борисовна. – Чем СССР так обидел Францию?!

– О! Как ты точно подметила! Вот только, наоборот, де Голль сам нам здорово обязан, после войны Сталин его буквально из задницы вытащил!

Шелепин долил вина в бокалы и после крупного глотка продолжил:

– Эх, послать бы его подальше. Петух чертов!

– Так в чем проблема? – удивилась жена. – Проживем без французов, пусть дальше своих лягушек едят.

– Не получится, и тому есть две причины. – Александр Николаевич сделал еще один жадный глоток. – Во-первых, многие могут посчитать это моей личной ошибкой, отступать будет поздно. Во-вторых, без прочных, многоплановых связей с Францией нет ни единого шанса на распад блока НАТО. Помнишь, Петр описал, чем это кончится в будущем?

– Ах вот оно что… Слушай, Саш, а может, его лично кто-то из русских обидел? Еще при царе? Или его родителей? – Вера Борисовна быстро прикинула возраст, загибая пальцы. – Ему же в нашу революцию двадцать семь лет было. Вот он сейчас и мечется, как змея в муравейнике, навстречу идти не хочет, а после помощи Сталина обидеть совесть не позволяет? В сорок четвертом-то де Голль свою шкуру спасал, не до высокой морали было.

– Хм! – Александр Николаевич отставил бокал и задумчиво посмотрел на жену. – Что-то в этом есть, у него, к сожалению, прекрасная память. Шарль между делом не постеснялся напомнить мне о долгах еще царской России. Вскользь, ненавязчиво… Похоже, что это в его сознании как-то связано… Даже больше!

Шелепин вдруг резко вскочил с лежака и, надевая на ходу шлепанцы, метнулся к лестнице, ведущей с пляжа на дачу.

– Ты куда?!

– Сейчас, минуту! – крикнул муж уже на бегу.

Вернулся он минут через сорок, жадно хватая воздух после полусотни ступеней быстрого спуска. Начал еще издали:

– Надо лифт поставить! Говорят, Брежнев уже себе заказал. Но это чепуха. Кажется, я нашел ключик к Франции!

– Да неужели?! А бегать-то зачем?

– Царские долги! Уверен, Франция с нами не будет иметь серьезных дел, пока мы не договоримся по вопросу обязательств Российской империи. Да что там, де Голля его же избиратели не поймут, порвут на лоскутки! – Александр Николаевич тяжело плюхнулся в кресло. – Я дозвонился до Громыко, узнал, спрашивал ли его де Голль про эти деньги во время визита.

– И что? – поторопила жена.

– Оказывается, это вообще старый и хорошо известный в узких кругах камень преткновения советско-французских отношений. Я тут что-то придумываю, голову ломаю, а все просто. Похоже, в МИДе реально хотели меня подставить, поэтому забыли проинформировать. Ничего, пороюсь в громыковских конюшнях, видать, кому-то там сильно захотелось поехать послом в Чад или Дагомею[203].

Шелепин приподнял бутылку, в ход пошли остатки вина. Разлив, он продолжил:

– В общем, на прошлой неделе Шарль этот вопрос вполне официально поднимал перед Микояном, за него как раз Андрею пришлось отдуваться. Потом еще Брежневу намекал, но тому повезло, удачно отшутился. Ну и меня он тоже пытал, причем прямо на байконурском банкете.

– Выходит, это для него было очень важно. Большая сумма?

– В том-то и дело, что невообразимо огромная![204] Не поверишь, что-то под десять тысяч тонн золота, миллиарды долларов. Сейчас СССР в год чуть более двухсот тонн этого металла добывает, так что смотри сама на масштаб проблемы.

– Ничего себе! – Вера Борисовна машинально взяла протянутый бокал. – Но мы же никогда не сможем все это отдать!

– Кроме того, я дозвонился по ВЧ до Петра Воронова, – перебил жену Александр Николаевич. – Он, чуть подумав, подтвердил, что в его будущем вопрос французских займов урегулировали в конце девяностых. Самая лучшая новость – отдали им очень мало, буквально несколько процентов от первоначальной суммы[205]. Еще наш пришелец сильно извинялся, что забыл про это сразу упомянуть в своих записках.

– Хорошо все же, что ты его в психушку не закатал. Я что-то слышала про «царские долги», но думала, что проблема давно решена и забыта. – Вера Борисовна задумчиво разломила очередной абрикос, вытряхнула косточку и продолжила: – Но погоди, ты же сам недавно рассказывал о крупном прорыве в торговле с Великобританией. С США вроде неплохо получается. И в Италии собрались завод покупать…

– Англичане необыкновенно циничны. У них кризис, вот и продают нужные нам станки[206]. Кривятся и презирают, но советское золото берут. И даже кредиты дают, хотя с трудом. Еще при Хрущеве насилу с какого-то их банка получили двадцать четыре миллиона фунтов в рассрочку на пятнадцать лет. Это всего-то полсотни тонн золота[207], и то Никита сие преподнес на Президиуме как крупное достижение дипломатии.

– Так, может быть, только у де Голля такие тараканы?

– Разумеется! – Шелепин рассмеялся. – Мне Громыко кратко рассказал, но история до крайности запутанная. Еще Ленин, когда капиталисты потребовали признания долгов, выставил ответный счет за интервенцию, вдвое больше. Также совершенно непонятно, кто, у кого и какую собственность реквизировал и от каких контрибуций отказался. Разобраться нереально, ну или точность будет «до тысячи тонн золота».

– А с другими странами что?

– Значительно лучше. С Германией, вернее, Веймарской республикой договорились еще в Рапалло[208], в двадцать втором, но там и особых проблем не было. По Англии и США в середине двадцатых тоже как-то утрясли[209]. А французы больше всех царских облигаций купили, причем не само государство, а миллионы частных лиц, вот их правительство и уперлось рогом.

– Что теперь делать?

– Лучше всего было бы, конечно, обойти де Голля десятой дорогой. Даже не знаю, допустил ли похожую ошибку Брежнев в истории пришельца из будущего. Хотя точно известно – решить проблему у них получилось лишь спустя три десятилетия.

Шелепин задумчиво повертел в руках пустую бутылку. Посмотрел на лестницу, на высоту обрыва, и принялся неторопливо обдергивать ягоды с грозди винограда. Молчание затянулось, лишь через несколько минут Вера Борисовна не удержалась и задала вопрос:

– Как можно вернуть такую кучу золота? Да еще с процентами?

– Хор-р-роший вопрос! Хотя благодаря Петру мы знаем, что договориться можно, и на вполне терпимых условиях. Так что еще не поздно! Может быть, даже без золота обойдемся, например, будем следующие десять лет бесплатно возить французов на орбиту. Раза по два за год.

– Думаешь, согласятся?

– Почему бы и нет? В марте НАСА как раз заявило своему конгрессу, что стоимость программы «Аполлон» составит более двадцати миллиардов долларов. Если в золоте, то выйдет раза в два больше царского долга. Орбита, конечно, не Луна. Но суммы получаются сравнимыми, а перспективы для де Голля очень заманчивые.

Беседу прервало неожиданное появление официантки, за беседой незаметно пришло время идти на обед. Подавали пойманную Шелепиным черноморскую акулу, или катрана. Самая немудрящая снасть, спиннинг, миллиметровая леска, стальной поводок и кованый крючок… Но сколько андреналина, когда полчаса тянешь из голубой бездны в полсотни метров эту крупную и сильную рыбу!

Конечно, катран не считается деликатесом, его мясо жестко и не слишком приятно пахнет. Капитан катера даже посоветовал сразу отрубить хвост и выпустить богатую аммиаком кровь за борт. Но что может сравниться с собственноручно пойманной добычей? Первобытные инстинкты заставят съесть и не такое… Впрочем, повар ничуть не расстроился из-за желания Председателя Президиума Верховного Совета и обещал приготовить что-то невероятное. И, надо сказать, не обманул! Миниатюрные пельмени из катрана оказались намного вкуснее традиционных. А полное отсутствие костей не мешало сполна насладиться вкусом белого и сочного мяса.

Шелепин даже поинтересовался у повара, почему такая вкусная «акулятина» не продается в магазинах, тогда как акул в море хватает, а их лов не запрещен для всех желающих. Оказалось, приготовление еды «умеет много гитик», и если поступить с катраном подобно большинству домохозяек – порезать и пожарить на сковороде, – получится нечто малосъедобное.

После обеда Александр Николаевич опять занялся чтением переводов зарубежной прессы. Но расстраивать супругу рассказами не стал, хотя и было чем. Коммунистическая партия пыталась показать всему миру реальные достижения советского народа, которому, черт возьми, было чем гордиться! Однако за границей заметили только «страшное» – тяжелые межконтинентальные ракеты и атомные боеприпасы. Причем большинство газетчиков попросту не верило, что советское предложение по разрядке и совместному контролю за вооружениями серьезно и осуществимо.

К примеру, какая-то заштатная Los Angeles Times[210] вообще умудрилась дополнить речь «бывшего Председателя КГБ товарища Шелепина» на Байконуре словами Сталина «а потом, как сил накопите, – нож ему в спину!»[211]. От таких заявлений в душе поднимались злость и гнев на проклятых империалистов. В очередной раз возникали сомнения, а не зря ли решили ограничить десятью тысячами количество боеголовок.

Доверия к СССР в мире не было, и это являлось серьезной проблемой. Обыватели Запада отчаянно боялись Советского Союза, но совершенно не уважали. Тем более что буржуазная пресса кормила своих читателей сущими небылицами, представляя русских чуть ли не захватчиками с Марса. Впрочем, это понимал даже Хрущев, не зря развивал «народную дипломатию». В смысле таскал за собой по миру свиту из десятков артистов, художников, слесарей и доярок. Где-то, к примеру в США, это неплохо помогало. Там люди простые, могли сами, если что, корове хвост закрутить в нужную сторону. Зато в чопорной Великобритании Никиту из-за этого принимали за настоящего клоуна.

Увы, СССР значил в мире намного меньше, чем казалось до этого. Но только после недельного изучения зарубежных газет и журналов для Шелепина стала очевидна сложившаяся ситуация. Пока на столах всяких бюргеров, реднеков и прочих буржуа не появятся советские хлеб, мясо, телевизор, радиоприемник, на их заводе не «поставят» изготовленные в СССР ЭВМ и станок с ЧПУ, на электростанции не придут трубы с самотлорским газом – проблему общения «на равных» не решить.

Стоило ли на этом фоне делать де Голлю предложение выступить посредником и инициатором решения германского вопроса? Захочет ли он найти подходы к федеральному канцлеру ФРГ Людвигу Эрхарду? Конечно, генерал ратовал за уменьшение влияния США[212] на вопросы европейской политики. Он даже обещал выступить с критикой вторжения в Индокитай. Но рвать экономические связи с Америкой по меньшей мере не был готов… Товарищ Шелепин сам не заметил, как заснул.

Осенью тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в тихом историческом центре Цюриха, по адресу Schtzengasse, 1, что между реками Лиммат и Зиль, был открыт «Wozkhod Handelsbank»[213], входящий в структуру Внешторгбанка. Это был далеко не первый загранбанк СССР, поэтому его появление прошло практически незамеченным. Да и функция данного учреждения была весьма очевидной – продажа части добываемого в Советском Союзе золота. Не ждал особых неожиданностей назначенный директором молодой и амбициозный Юрий Карнаух.

Но недолго ему пришлось осваиваться в новой должности. Сразу после наступления нового, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года последовал вызов в Москву. И там начались настоящие чудеса. Для начала состоялся неожиданный разговор с товарищем Косыгиным. Председатель Совета Министров живо интересовался обстановкой в Швейцарии, новыми знакомствами среди банкиров и даже слухами. А потом последовало предложение, от которого было сложно отказаться…

…В картине будущего, которую Петр Воронов обрисовал товарищу Шелепину, значился факт отказа США от привязки доллара к золоту. Причем не в какой-то отдаленной перспективе, а, наоборот, в самом начале стремительно надвигающихся семидесятых. Для советских экономистов, с которыми Александр Николаевич провел осторожные консультации, идея разрыва незыблемых Бреттон-Вудских соглашений[214] казалась немыслимой, противоестественной, да и вообще невозможной. Часто ответ звучал в стиле еврейского анекдота, вопросом на вопрос: «Да они что, самоубийцы, свою экономику разрушать?»

Однако специальное «расследование» по линии КГБ выявило очень интересную картину. Более года после основания в тысяча девятьсот шестьдесят первом году «Золотой пул»[215], специально созданный для стабилизации рыночной цены золота на уровне договоренностей Бреттон-Вудса, покупал и продавал примерно одинаковое количество золота и легко сводил баланс «в ноль». Более того, в тысяча девятьсот шестьдесят втором – тысяча девятьсот шестьдесят третьем годах желтый металл пришлось скупать с рынка, причем виноват в этом был сам СССР, который «выкинул» на торги ни много ни мало, тысячу двести сорок четыре тонны за два года. Примерно столько же продавалось до этого во всем мире. Но в дальнейшем даже постоянные поставки Советского Союза и сбыт растущей добычи из ЮАР не могли удовлетворить быстрорастущие потребности рынка. «Золотой пул», скрипя зубами, понемногу распродавал свои резервы и с нетерпением ожидал очередного массированного «вброса» золота из СССР. Без этого свести концы с концами оказалось затруднительно.

Более того, во многих странах в условиях дефицита и ограничений появились свои подпольные рынки золота. Контрабандой не брезговали ни арабские шейхи, влюбленные в желтый металл до самозабвения, ни обладающие одной из лучших в мире ювелирных промышленностей итальянцы. Конечно, на государственном уровне обычно до такого не опускались, но и бороться с идущим «мимо долларов» оборотом драгоценного металла не торопились.

Записка в Президиум ЦК, в которой описывалось создавшееся положение, прозвучала как гром среди ясного неба. Получалось, что Советский Союз буквально спасает своих врагов![216] И это при том, что уничтожить империализм, да еще не считаясь со средствами, искренне мечтал каждый член ЦК. Ведь неизбежность краха капиталистической системы в целом не просто декларировалась на любом партсобрании страны. Большинство коммунистов в него действительно верили.

На внеочередном заседании Президиума быстро нашли крайнего – Никиту Сергеевича. С конструктивными идеями было хуже, лишь ближе к вечеру Шелепин, достаточно наслушавшийся «волшебных» предложений соратников, взял слово:

– Если предложить хорошую цену, капиталисты продадут и саму веревку, на которой их же и повесят, – начал он словами великого Ленина. – Но эта веревка должна быть золотой!

И предложил план, который позже, после детальной проработки, получил название «Прыжок в солнце»[217].

…Возвратившись в Цюрих, Юрий Карнаух развил лихорадочную деятельность. После тяжелых, дорогих, но плодотворных переговоров со швейцарскими банкирами поставки золота из СССР были перенесены из лондонского «Моснарбанка» (где оно продавалось по фиксированным ценам) в «Восход Хандельсбанк». Причем перевозка производилась в обычных советских пассажирских самолетах, семь тонн за рейс. Стандартные слитки по двенадцать с половиной килограмм равномерно раскладывали под пассажирскими сиденьями[218]. Люди летали из Москвы в Цюрих и не знали, что в прямом смысле слова сидят на золоте.

Однако в продажу драгоценный металл не поступал. Под его залог получали кредиты. Координируемые из «Восхода» и аккуратно подстраховываемые КГБ представители СССР очень торопились. Они легко шли на невыгодные проценты, не чурались подкупа и откатов. Работали по всему миру, соглашались на доллары, марки, фунты, лиры, шиллинги и гульдены. Нельзя сказать, что деньги доставались легко. Но хранилища швейцарских банков буквально ломились от советского «залогового» золота, и особых причин отказывать настырным коммунистам не возникало. Тем более что все знали – Советский Союз часто и охотно покупает целые заводы.

Естественно, банки не спешили делиться информацией с конкурентами, поэтому каждый случай казался уникальным, а отдельно взятый советский фукционер – глуповатым и падким на дешевые сувениры балбесом. Впрочем, сильно изменить условия в свою пользу не получалось, договор был стандартным и проходил согласование в Москве. Он не содержал ничего необычного, разве что в нем излишне подробно были прописаны ситуации резких скачков валютных курсов. На это не обращали внимания – мало ли что придумают в глубине заснеженной окраины мира.

Однако все кредитные деньги «Восход Хандельсбанк» тратил на золото. Через швейцарских партнеров он упорно покупал драгоценный металл, не чураясь даже идеологически враждебной продукции из ЮАР. И опять занимал под него деньги. Поначалу над этими потугами швейцарцы попросту смеялись, дескать, коммунисты решили вычерпать океан. Однако many a true word is spoken in jest – в шутках часто говорят правду. Никто не мог поверить, что эдакую авантюру доселе сверхосторожные представители СССР придумали без серьезной причины. Зато в способности КГБ раскопать что-то реально важное никто особо не сомневался.

Постепенно слухи переросли в уверенность и просочились за пределы Цюриха. Продавцы начали придерживать свои слитки, залихорадило черный рынок. Паника не заставила себя долго ждать, другое дело, что первое время она проходила лишь в тиши кабинетов. Но этого было более чем достаточно. «Золотой пул» пошатнулся, он оказался куда менее устойчив, чем предполагали сами организаторы. Первой сдалась Франция[219], уже перед самым визитом в СССР де Голль отказался от участия в стабилизационной игре.

Частный спрос на золото возрос, и «бремя» стабилизации курса легло на оставшиеся семь стран. За несколько недель им пришлось продать на свободном рынке более двух тысяч тонн драгоценного металла. Такого удара экономика находящейся в кризисе Великобритании не выдержала. Девальвация фунта стерлингов на пятнадцать процентов в ноябре тысяча девятьсот шестьдесят шестого только увеличила недоверие к бумажным деньгам[220]. В схожих пропорциях вниз покатились остальные валюты, в Европе устоял только французский и швейцарский франк.

В конце осени шестьдесят шестого удерживать ситуацию под контролем стало невозможно, над принципом «dollar is as good as gold» – доллар так же хорош, как золото, – начали откровенно смеяться. Население стало правдами и неправдами запасаться золотом, которое подорожало чуть ли не вдвое. Причем даже по высокой цене сделать это было не слишком просто. Времена золотых монет остались в пасторальном монархическом прошлом, прямо конвертировать металл в купюры имели право только центробанки. Напуганные слухами люди начали сметать с витрин ювелирные украшения, сувениры, подняла голову контрабанда.

Особенно серьезные проблемы намечались в США. Владеть золотом частным лицам там было запрещено еще со времен Великой конфискации тысяча девятьсот тридцать третьего года, причем за нарушение грозила кара в виде десяти лет лишения свободы[221]. Тридцать лет назад из карманов «отцов» инфляция и правительство уже «достали» около половины накоплений, и теперь многие «сыновья» с недоумением смотрели, как снова обесцениваются листики серо-зеленой резаной бумаги на фоне иностранных золотых монет и самородков[222].

В сочетании с не слишком успешной войной в Индокитае получилась по-настоящему гремучая смесь. Проклятия лавиной посыпались на администрацию и лично президента Джонсона. В студенческих корпусах и на улицах, на каждом углу городов, на пуговицах одежды молодых людей появились надписи: «Кастрируйте Линдона Джонсона – лишите его грязных детей», «Король Линдон Первый», «Ли Харвей Освальд, где ты – ты нам нужен» или же: «Как быть еврейским президентом» и другие. Ни один президент США в истории страны не подвергался подобной дискредитации[223]. В президентов стреляли, подчас убивали, но такого унижения еще не испытывал никто.

В это время золотая пирамида СССР испытывала только одну проблему. Бреттон-Вудская система начала рассыпаться слишком быстро, и получать в дальнейшем не привязанные к «металлу» кредиты стало невозможно. При первоначальных «инвестициях» в три сотни тонн хранилища партнеров «Восход Хандельсбанк» пополнились всего лишь пятьюстами тоннами вместо плановой тысячи. Учитывая «рухнувший» курс большинства валют, операция уже многократно окупилась, но вошедшее во вкус спекуляций правительство СССР не собиралось останавливаться на достигнутом.

Зимой тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года в Москве была выпущена серия из пяти типов сувенирных золотых десятирублевок весом в восемь целых шестьдесят сотых грамма девятисотой пробы, посвященная победе над фашизмом[224]. Стоили эти нумизматические редкости почти вдвое дороже своей цены в металле. Однако спрос на подобные «рубли» в маленькой Швейцарии оказался феноменальным. Через несколько месяцев в Советском Союзе был выпущен дополнительный, чудовищный по объему тираж монет. На аверсе был изображен Георгий Победоносец с «исторического» герба Москвы, на реверсе – эмблема Ленинградского монетного двора.

Такой странный дизайн был вынужденной мерой. Дело в том, что арабские шейхи, одни из основных покупателей драгоценного металла, имели стойкую аллергию на коммунистические символы в общем и серп с молотом в частности. Похожие проблемы испытывали покупатели в ФРГ и даже Франции. Со слитками все было просто – швейцарцы стирали советские и ставили свои клейма. Но понятно, что с монетами такую операцию проделать невозможно. Поэтому почитаемый среди христиан и мусульман «святой Георгий» был удачным компромиссом. Однако лишь безусловная поддержка Косыгина и Шелепина позволила Юрию Карнауху «пробить» выпуск «неидеологической» монеты в многочисленных кабинетах Старой площади[225].

Результат того стоил. Уже к концу года в среде контрабандистов слово «Георгий» стало нарицательным, в США за монету давали не менее $20[226]. А Юрий Карнаух получил орден Трудового Красного Знамени.

Страницы: «« « 12345678 » »»