Разбег в неизвестность Дмитриев Павел
Между тем экономический кризис даже не думал стихать. СССР вполне обеспечивал выплату кредитов и свои оперативные потребности в валюте «Георгиями», и продавать слитки, как бывало ранее, не собирался. Южноафриканские конкуренты полностью прекратить реализацию золота не смогли, однако подобно СССР перевели сбыт в Швейцарию и до предела сократили его объем. Для покрытия платежного дефицита сторонники политики апартеида[227] воспользовались примером своих непримиримых врагов[228]. А именно, наладили выпуск своих золотых монет «Крюгеррандов».
К середине тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года в хранилище Федерального банка США все еще оставалось более десяти тысяч тонн золота. Ни одна страна не стояла даже близко к Штатам по этому показателю. Но… идти против тренда не может даже первая экономика мира.
Биржевая паника, вызванная арабо-израильской войной, оказалась последней соломинкой на спине верблюда мировой экономики. Семнадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года «Золотой пул» рухнул, попытки стабилизации курса доллара при помощи продажи драгоценного металла из запасов были прекращены. Рынок разделился[229]. Банки США, Великобритании, ФРГ, Бельгии и Нидерландов, сохранившие привязку к доллару, обязались не продавать и не покупать золото у прочих государств, в том числе непосредственно у стран-производителей. За это они сохраняли формальное право получать золото по прежней цене тридцать пять долларов за унцию у США. Остальные страны начали определять цену на желтый металл в соответствии со спросом и предложением.
Еще несколько лет назад предпринятая мера оказалась бы эффективным способом «игры на понижение», а то и «воспитания» строптивых. Главные производители золота, ЮАР и СССР, были бы просто вынуждены пойти на реализацию своих немалых объемов в лучшем случае по «твердому курсу», а то и ниже, с бонусом посреднику. Ведь непросто найти оптового покупателя, обладающего нужными суммами. Однако паника частных тезавраторов[230] и отлаженная столетиями логистика швейцарских банков сделали свое дело. Более того, презрев разницу идеологий социализма и апартеида, банкиры легко нашли общий язык и начали координировать свои действия[231]. Цена желтого металла на свободном рынке уверенно пошла вверх. Уже в начале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года тройская унция «пробила» критический уровень в сорок долларов и останавливаться на достигнутом не собиралась[232].
Осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года не выдержали нервы у финансистов ФРГ. Западная Германия неожиданно для всего мира проявила тевтонскую напористость и вышла из «официального» круга поддержки США[233]. Причем устанавливать «твердый курс» марки по отношению к доллару там не стали, отдали этот процесс стихии рынка. К удивлению многих, это дало блестящий результат – курс немецкой валюты заметно вырос.
Спекуляции набирали обороты, золотой запас США таял, как снег под мартовским солнцем. Весь банковский мир, не исключая крайне заинтересованный Президиум ЦК КПСС, начал считать дни до окончательного краха остатков Бреттон-Вудских договоренностей. Действительно, при такой колоссальной разнице сдержать фиксированную планку в тридцать пять долларов за унцию было невозможно. Более того, перекошенная финансовая система с переоцененным долларом начала давить на реальное производство и торговлю. Особенно обижались арабы. Шейхов мало интересовали зеленые бумажки, да и вообще любая европейская валюта. Им был нужен исключительно драгоценный металл, и цена на нефть начала быстро догонять показатели свободного рынка[234], бросив еще несколько соломинок на хребет верблюда американской и британской экономики.
Собственно, за океаном и без того хватало проблем. В апреле тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года был застрелен Мартин Лютер Кинг. Беспорядки охватили не только негриятнские кварталы, в Вашингтоне дома горели в шести кварталах от Белого дома, а на балконах Капитолия и лужайках вокруг Белого дома разместились пулеметчики. По всей стране сотни человек были убиты, многие тысячи ранены, а на подавление беспорядков бросили сотни тысяч солдат. Только ближе к лету основной накал борьбы удалось сбить, но о полном восстановлении правопорядка говорить не приходилось[235].
Непонятная и не слишком успешная война во Вьетнаме каждый день забирала жизни джи-ай. Легкодоступные наркотики подрывали здоровье. Многие чернокожие солдаты и матросы находились на грани бунта, дошло до того, что в некоторые отсеки авианосцев офицеры боялись заходить без вооруженной охраны. Активные боевые действия свернули, но даже так контроль над ситуацией буквально висел на волоске привычки и дисциплины.
На этом негативном фоне Америка оказалась практически беззащитной перед европейской долларовой атакой. Золотой запас страны упал до пяти тысяч тонн. Правительство было вынуждено публично признать, что в США имеется пятьдесят два миллиарда долларов, а в остальном мире – аж сто тридцать два миллиарда. И физически поменять на золото невозможно даже десятую часть этой колоссальной суммы.
Каждый день уносил из хранилищ Форт Нокса все новые и новые тонны желтого металла через «золотое окно» курсовой разницы. Необычайная острота момента даже не позволяла спокойно дождаться инаугурации недавно избранного тридцать седьмого президента США. В конце тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, перед самым Рождеством, уходящий президент Линдон Джонсон был вынужден изменить традиции – не принимать важных шагов после избрания преемника.
Свое прощальное телеобращение к нации он начал с хороших новостей. Пообещал десятипроцентный кредит на станки и оборудование для создания новых рабочих мест, аннулировал семипроцентный налог на автомобили. Не обошлось и без привычных посулов вроде снижения безработицы и сокращения федеральных расходов почти на пять миллиардов долларов. А затем призвал к «решительным действиям, которые разорвут порочную спираль инфляции».
Потом посетовал на кризисы, призвал народ США добровольно заморозить на девяносто дней зарплаты и дивиденды, но после красочной похвальбы силой американской экономики и здравым смыслом народа продолжил:
«Кому были на руку эти кризисы? Не рабочему человеку, не инвестору, не реальному производителю капитала. Победителями оказались международные валютные спекулянты. Так как они наживаются на кризисах, они помогают их создавать.
В последние недели спекулянты вели тотальную войну против американского доллара. Стабильность государственной валюты основана на стабильности экономики этой страны, а американская экономика на данный момент – самая сильная в мире.
В соответствии с этим я поручил министру финансов Бару[236] временно приостановить конвертируемость американского доллара, за исключением сумм и обстоятельств, обусловленных интересами финансовой стабильности и с максимальным учетом интересов Соединенных Штатов».
Бреттон-Вудские соглашения были разорваны в клочья. Но к удивлению многих, их «отец» Марринер Экклс[237] воспринял происходящее относительно спокойно. Лишь пожимал плечами, говорил что-то вроде «The economy is fueled by debt» – экономика подпитывается долгом. И кивал в сторону Международного валютного фонда, который как раз в сентябре на ежегодном собрании управляющих в Рио-де-Жанейро принял специальный финансовый инструмент SDR[238], призванный стать новыми деньгами или активом международного валютного резерва.
Однако первое время глобальные идеи Экклса оставались непонятыми. Между тем оказалось, что жители США при отказе от золотого эквивалента пострадали меньше всех, инфляция до них добралась далеко не сразу. Зато зарубежные обладатели тех самых ста тридцати двух миллиардов долларов очень быстро потеряли минимум двадцать процентов. В новом, тысяча девятьсот шестьдесят девятом году золотые слитки начали стоить пятьдесят долларов за унцию[239]. Вот только свободного металла на рынке почти не было, а «Георгии» и «Крюгерранды» прекрасно расходились из учета восемьдесят долларов за унцию. Над мировой экономикой нависла тень кризиса. Психологическая ступенька, которую нужно было одолеть для сохранения доверия к доллару, оказалась слишком высокой, переход в новое состояние – оглушающе внезапным. Но особого выбора у участников глобального рынка не было, по сути, все они оказались в заложниках необеспеченной валюты США и были крайне заинтересованы в ее стабильности.
Против были золотодобывающие страны, прежде всего ЮАР. Кроме того, за процессом наблюдали в Австралии и Канаде, заброшенные золотые прииски которых внезапно стали высокорентабельными предприятиями. Отдельно стояла Франция де Голля, у которой, в отличие от соседей-конкурентов, практически не осталось долларовых запасов. И лишь в СССР к коммерческим интересам добавилась идеология. С подачи ЦК КПСС, в странах третьего мира развернулась широкая информационная программа под простым лозунгом – «не верьте доллару, он дешевеет, требуйте оплату за свои ресурсы в золоте». И надо сказать, это предложение не прошло незамеченным. Даже в полуколониях США серо-зеленые бумажки с портретами мертвых президентов перестали казаться «вечной ценностью». Над мировой экономикой нависла доселе незнакомая, но опасная проблема утраты доверия.
Глава 8
Борьба с CD-ROM
Летом Федор где-то подхватил вирус «грязных Битлов», в смысле The Rolling Stones. Никак не ожидал, что эти старички, да еще практически в том же составе, известны в шестьдесят шестом году. Тут они молодые, патлатые, если верить рассказам и вырезкам из подозрительных журналов, и уже очень популярные. Впрочем, удовольствие послушать эту группу – для очень избранных, невзлюбили за что-то коммунисты современных рокеров. Оказывается, даже The Beatles, безобидных, как детей, в СССР все еще ни разу не издавали на пластинках![240]
Простое увлечение быстро сделало из начальника нашего отдела технического обеспечения заядлого антисоветчика. Нет, он не стал тайком паять секретный радиоприемник или дежурить около посольства США, а «настрелял» у коллег в долг рублей сто и купил с получки за двести пятьдесят девять рублей девяносто копеек новейший двенадцатиламповый комбайн под названием «Романтика». Здоровенный деревянный ящик на ножках включал в себя очень неплохой радиоприемник, а также посредственный магнитофон и электрофон[241]. Однако без противоправных действий все же не обошлось – под покровом ночи (как только успел допаять) наш злодей вытащил на крышу своего дома здоровенную антенну. Зря Шелепин рассказывал мне про счастье советского труда по основному месту работы. Ей-богу, лучше бы мой электронщик картошку в своем саду сажал, чем ночами ловил «Голос Америки» и записывал на магнитофон новые хиты. Да еще в таком качестве, которое нельзя слушать без содрогания.
Собственно, Федор прекрасно понимал ущербность своей коллекции. Но найти импортные пластинки было не так просто, вещевой толкучки, как оказалось, в шестьдесят шестом попросту не имелось даже в Москве. Не вросли еще корнями в спекуляцию выезжающие за рубеж люди, если что и привозили, то в основном знакомым и без особой наживы. Поэтому толпа советских коммерсантов еще не достигла массовости, которая не боится потери отдельных индивидуумов в облаве и представляет собой практически закрытый клуб, двери в который может найти лишь настоящий инсайдер. А где его возьмешь в провинциальном М-граде?
Выручил Анатолий, по месту работы которого, разумеется, знали практически все о развлечениях золотой молодежи. После недолгих уговоров он же и согласился выступить в роли советского Вергилия[242]. Такого великолепного шанса познакомиться с изнанкой социализма я упустить никак не мог и, презрев директорскую солидность, буквально навязался в предстоящую экспедицию. Тем более что риск был пренебрежимо мал, при виде Толиных корочек любой милиционер стал бы долго и искренне извиняться за причиненное неудобство.
Зрелище «толпы» на Ленинских горах чуть не повергло меня в футурошок. Реально ожидал попасть в огромное сборище людей типа «Тучи»[243] свердловского Шувакиша, на котором я однажды побывал с отцом, ища «настоящие кроссовки». Однако реально на пятачке парка с отсутствующим видом ходило человек двадцать, в основном молодых ребят. Все делали вид, вроде как «я здесь случайно, вот покурю и дальше пойду». Покупатели подходили, обменивались негромкими фразами, типа «Плизы[244]… В пакете… уступи пятерку…» Сторговавшись, отходили в сторонку, диск из-под одной куртки перекочевывал под другую, шел судорожный отсчет денег. Затем снова тишина да сонные прогулки.
По пути меня между делом просветили, что винил винилу рознь, в смысле не все пластинки одинаково полезны. Для моего мировосприятия, привыкшего к цифровым компакт-дискам, аналоговый мир был неожиданным открытием. Если кратко, то при полной монополии фирмы «Мелодия»[245] самих заводов в СССР было навалом. Самыми плохим, естественно, считался Ташкентский, который выпускал мало того что кривые диски, так еще умудрялся сполна добавлять в запись хрипы и трески. Середнячком считалось славившееся нестабильным качеством ленинградское производство. Лидировал Апрелевский завод, который, как говорят, иногда делал пластинки не хуже восточноевропейских «народных демократий».
Впрочем, мы охотились на настоящую «фирму», в смысле США, Великобританию или ФРГ. В этой нише рынка выбор оказался жестко ограничен, хорошо, если тут нашелся бы десяток-другой подобных «пластов». Быстро выяснилось, что «Катящиеся камни»[246] предлагал всего один хмурый тип в клечатой кепке, которая была под стать изрытому глубокими оспинами лицу.
Наконец на третьем «круге» коловращения Федор решился:
– Почем Aftermath?[247]
– Полсотни!
– Ни фига себе! – оторопел рассчитывавший максимум на четвертак Федор. – Да ты че, тут по червонцу куча винила!
– Такого все равно нет! – равнодушно отрезал тип.
– Нераспечатанный?
– Раз послушал, – по-прежнему невозмутимо ответил продавец. – Хотите, смотрите сами, завалов нет.
– А-а-а! – в расстройстве махнул рукой Федор. – Давай!
Продавец попытался ускорить процесс, но мы не торопились. Диск аккуратно вытащили из конверта и придирчиво разглядывали несколько минут, придерживая за ребра. Царапин и прочих завалов действительно не нашли. Принюхались, нет ли запаха одеколона, которым часто по безграмотности протирали диски, чтобы скрыть дефекты. Сверили номера на «пятаке» и конверте. Как окончательную проверку, провели «встряхивание», прислушивались, как звучит зажатый между ладонями винил. Еще поспорили, правильный ли тембр для настоящей «фирмы».
Я, ничего не понимая в процессе, откровенно скучал. Происходящее напоминало нубовский маразм, в моем будущем автомобили покупали быстрее и проще. Впрочем, торг не затянулся и тут. Домой вернулись уже ближе к вечеру, метро и электричка меня здорово вымотали, охота к посещению злачных мест развивающегося социализма была сорвана начисто. Довольный Федор, конечно, приглашал в гости на «прослушивание», но мы с Анатолием дружно отказались. Слушать натужное шуршание иглы по пластику после «цифры» двадцать первого века казалось не слишком умным занятием. Да и Катя с Надеждой уже наверняка заждались.
…В понедельник Федор на работу явился только к обеду, причем его состояние можно было очень просто описать одной фразой: «Краше в гроб кладут». Протрезветь он более-менее успел, но набрякшие синевой мешки под глазами и сомнительный «выхлоп» не оставляли сомнений в способе воскресного отдыха. Пока секретарша отпаивала любителя зарубежного рока горячим чаем с засохшими до каменного состояния пряниками, мы с Анатолием быстро выяснили причину запоя.
Купленная за полсотни рублей пластинка на самом деле вышла из-под прессов Московского опытного завода «Грамзапись», который специализировался на специфических тиражах. Ее техническое исполнение вполне соответствовало мировому уровню, вот только Федор не увлекался «Himno del 26 Julio» и прочей музыкой, выпущенной в честь победы кубинской революции[248]. Судя по всему, оригинал спекулянты сломали или серьезно повредили при перевозке, но выбрасывать конверт и «пятак» не стали, а пустили в дело.
– Да не расстраивайся! Специально попрошу разогнать этих жуликов! – Возмущению Анатолия не было предела. – И ориентировку на эту скотину сделаю по высшему разряду!
– Не надо, – смутился электронщик от напора комитетчика. – Может, там всего одна такая сволочь, а остальные нормальные ребята.
– Брось! Я сам видел, сплошные спекулянтские морды. Вместо работы прохлаждаются и цены ломят!
– Не знаешь, Толь, часто таких коммерсантов ловят? – вмешался я. – Что им за это грозит?
– Как минимум выговор по месту работы, могут еще из комсомола выгнать. – Анатолий задумался, что-то вспоминая. – Хотя… Друзья хвастались пару лет назад, что целую сеть в Ленинграде накрыли. Один тип в кустарных условиях делал точные копии зарубежных пластинок. Только эксперты отличить могли. Причем, паразит, за основу брал диски с записями речей товарища Ленина. На этом, собственно, и погорел – больше никто этот товар не покупал[249].
– Посадили? – опять не выдержал я.
– Разумеется! Это же настоящая политическая провокация, дали семь лет, не задумываясь.
М-да. Советское правосудие не дремлет. Верх цинизма – ловить «протопирата» на покупке никому не нужной пропаганды и при этом обвинять по политической статье. Самое забавное, что неглупый и уже расслабленный будущим Анатолий искренне не видел в этом ничего особенного! Но дискутировать с братом любимой жены? Увольте!
– Чем ему так вождь мирового пролетариата понравился?
– Из-за жадности все! – засмеялся Анатолий. – Таких пластинок навалом по тридцать – сорок копеек, и винил самый качественный.
– Погоди, а как они матрицы-то делали? Это же наверняка очень сложный процесс!
– Зачем? Нарезали специальным резцом на самодельном станке.
– Это как? «На ребрах», что ли? – вмешался Федор. – Меня как-то попросили настроить такой аппарат, там все совсем просто, – добавил он, чуть подумав, – но качество звука против фирмы никуда не годилось.
– Стоп, стоп! – прервал я собеседников. – Это вообще что такое?
– Запись на отработанных рентгеновских пленках, – охотно объяснил Федор. – Шкодно так, смотришь на просвет, а там чьи-то руки, ноги, ребра. Правда, давно это все было, как магнитофоны пошли, так и перестали «ребра» резать. Да и не просто стереозвук так сделать, механика выходит сложная для кустарных условий[250].
– У меня парочка таких пластинок была, – вспомнил капитан КГБ, слегка смутился и быстро добавил: – Обычно блатные песни так расходились.
Кто бы мог подумать, что в СССР имелись такие чудеса звукозаписи. Записи… Слово уже давно разбудило какие-то странные ассоциации. Прямо скажем, компьютерные. Попробую прикинуть. Сигнал в бытовой аппаратуре до двадцати килогерц, это я еще с детства помню[251]. Да еще по двум каналам, значит, частота Найквиста[252]… Тьфу, куда меня понесло! Игла не магнитная головка, винил слишком плохо защищен, а значит, при считывании «цифры», записанной одним «тычком», любая пылинка вызовет необратимый сбой. Вот если кодировать каждый бит пачкой импульсов звуковой частоты…
«Идиот! – Я мысленно хлопнул себя по затылку. И продолжил про себя: – Все придумано до нас!» Не думаю, что динамический диапазон пластинки намного хуже, чем телефонной линии, скорее, наоборот. Значит, можно записать на него напрямую сигнал модема. Конечно, скорости тридцать три целых и шесть десятых килобита в секунду, как в протоколе V.34+ двадцать первого века, тут не достичь, но тысяча двести бод – пожалуйста, такие устройства в НИИ уже стоят. А это… тысяча двести умножить на шестьдесят, разделить на восемь. Выходит девять килобайт на каждую минуту записи! На сторону диска-гиганта – двести килобайт!!! Да это же просто космический объем по меркам данной исторической эпохи!
– Федь, станок для записи какой по размеру? Он вообще сильно сложный?
– Раза в два больше обычного электрофона. – Федор пожал плечами. – И то ящик, который я видел, на две трети был пустой.
– Та-а-ак! – В глубине моего мозга начал потихоньку вращаться образ огромной виниловой дискеты[253]. – Толя, можно такой прибор к нам в НИИ получить? Исключительно для научных экспериментов?
– Э… Зачем?! – пришла очередь удивляться комитетчику. – Хотя… попробовать можно.
– Неужели ты собираешься… – начал догадываться Федор.
– Именно!
– Но ты же сам говорил, что магнитофон на сегодня самый перспективный инструмент для записи программ? И вообще, на всех ВЦ пользуются лентами…
– Электрофон стоит в магазине рублей пятнадцать. А бытовой магнитофон – дороже двухсот. Плюс время доступа, иголку можно быстро переставить на нужную программу, как на песню.
– В смысле на нужный блок адресов? – уточнил Федор.
– Можно сказать и так – не стал я углубляться в неизвестную специалистам шестидесятых концепцию файлов.
Не объяснять же Федору, какое «потрясающее» впечатление на меня произвела новейшая магнитофонная лента «Тип 6»[254], произведенная на Шосткинском химкомбинате «Свема» в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. Рабочая сторона шершавая, как мелкая наждачная бумага, поэтому спиливает магнитные головки не хуже настоящей «шкурки». Рвется не просто охотно, а с редким удовольствием, устанешь потом клеить. Причем это свойство не мешает вытягиваться так, что даже мой вытоптанный стадом медведей музыкальный слух начинает возмущаться матом. Хранить более года можно только в холодильнике, а лучше, как невесело шутили на ВЦ, в атмосфере инертных газов. Причем у меня при «попадании» не оказалось ни одного кусочка пленки будущего! Так что тут надеяться можно было только на естественный прогресс проклятых империалистов.
– Но пластинка ведь получится одноразовой? – с сомнением покачал головой начавший оживать от похмелья Федор. – А на ленту можно чуть не сотню раз писать. И потом, – продолжил он, представив схему, – еще непременно модем понадобится.
– Перфолента тоже одноразовая. – Мне все больше нравилась идея дисков с программами. – Зато тут можно легко выпустить программу для тысяч ЭВМ, и даже разослать ее по подписке в журналах. А модем все равно необходим на всех ВЦ без исключения.
– Где их еще столько взять… – тихо проворчал Федор. Он прекрасно знал о моей уверенности в скорой массовой компьютеризации. Не спорил, но поверить в такой масштаб окончательно все равно не мог.
У меня завалялась при «попадании» парочка стандартных дискет на три целых и пять десятых дюйма. Конечно, очень хотелось бы начать прямо с них, но уж больно дико смотрелись маленькие пластиковые квадратики на базе технологий шестидесятых годов[255]. Даже пробовать особого желания не возникало, мне попросту было непонятно, с какой стороны подходить к проблеме. На этом фоне вариант с виниловыми дисками казался вполне жизнеспособным.
Прямой выход на товарища Семичастного позволил Анатолию совершить невероятное. Не прошло и недели, как в НИИ «Интел» привезли «резак».
Компактный, с немалым шиком отделанный металлом ящик, мощная ось держателя ножа-резца, пара кнопок и всего один стрелочный индикатор, переделанный из миллиамперметра. Конструкция действительно до предела простая и недорогая в производстве. По сути, единственная сложность – заточка резца, тут явно требовалось профессиональное мастерство слесаря-инструментальщика.
Схема с модемом так и стояла неразобранной после зимних экспериментов с передачей данных на ВЦ ТЭЦ. Так что оставалось лишь перекинуть этого динозавра с телефонной линии на устройство записи, подложить листик рентгенограммы и запустить агрегат.
Через пару дней ситуация стала более-менее понятной. Протокол скорости триста бод, «аналогичный» Bell 103J, как было написано в инструкции на чудо советской конструкторской мысли, записывался и воспроизводился на обычном электрофоне «Молодежный» вполне уверенно. Неудивительно, ведь проще даже придумать сложно, логический «0» – частота тысяча семьдесят герц, «1» – тысяча двести семьдесят герц. Вот только на тридцати трех оборотах в минуту для сбоя хватало даже едва заметной царапины. Несложный расчет показал, что один бит на дорожке занимает примерно ноль целых одну десятую миллиметра, или толщину волоса. Увеличение скорости записи до семидесяти восьми оборотов сделало «виниловую дискету» почти неубиваемой, но резко сократило доступный объем.
Понятно, что более скоростной протокол Bell 212A, использующий несущую на тысяча двести Гц и фазовую модуляцию[256], оказался бессилен простив грубой реальности. Впрочем, тысяча двести бод БЭСМ-4 все равно обрабатывать не могла, это мы знали еще по передаче данных с моего ноутбука. А вот «на шестьсот» теоретически все было нормально. Только с пластинками нужно было обращаться исключительно осторожно. Причем в данном варианте, точно так же, как в предыдущем, модем не предусматривал какой-либо обработки ошибок. Технический примитивизм разнообразило лишь скремблирование[257], примененное для уменьшения помех, наводимых на соседние линии в многопарных кабелях.
Достигнутый результат серьезно отличался от первоначальных прикидок. Резать «гиганты» на нашем станочке не удавалось, максимумом стали семь минут на семидесяти восьми оборотах, и то на самом пределе конструкции. Но около шестидесяти килобайт на пластинку все же влезало, и этот результат был очень неплох. Оставалось лишь увеличить надежность хранения по примеру технологий будущего, где широко распространены алгоритмы, способные шутя восстановить несколько потерянных бит из байта. Этим путем шли, к примеру, разработчики оперативной памяти, ленточных накопителей, жестких и оптических дисков. Причем последние вполне доступны in reality!
Не долго раздумывая, я затер один из архивных CD-RW и в одну сессию нарезал на матрице «эталонный» файл, состоящий из двух десятков повторяющихся единиц, затем нулей, букв «А», «B», «С». После этого затребовал приличный немецкий микроскоп да набросал слесарям НИИ «Интел» простенькое приспособление для фиксации и медленного поворота диска. С помощью этой нехитрой оснастки я собирался быстренько переписать последовательность «питов» и «лендов»[258] на лист бумаги.
Как бы не так! Картина в окуляре прибора была мало похожа на записанный файл. Конечно, я предполагал трудности в виде служебных данных, заголовков, оглавлений. Но такой ужас-ужас-ужас! Во-первых, количество «питов» не поддавалось подсчету! Их были миллионы в прямом смысле этого слова![259] Во-вторых, эти самые «питы» имели неодинаковую протяженность, и различить их на глаз было проблематично. В-третьих, мне не удалось найти служебных меток и признаков форматирования, по которым можно было бы ориентироваться[260].
Облом получился оглушительный. Сперва собирался задвинуть CD в дальний ящик и не доставать его оттуда лет пять. Да что там, я бы именно так и сделал, тем более что глаза от рассматривания «питов» болели так, что пришлось идти к врачу за каплями. Но неожиданно вмешалась Катя, которую я по неосмотрительности привлек к задаче. В порыве комсомольского энтузиазма жена сначала просто взывала к моей совести, а затем перешла на серьезные угрозы типа «тогда я сама во всем разберусь!».
Пришлось думать. Первым делом напряг память и вспомнил, что перед пользовательскими данными должен быть не просто заголовок, а отдельный раздел. Проверка показала, что на экспериментальном CD-RW его можно обнаружить только в микроскоп, а вот на старых аудиодисках он виден невооруженным глазом. Более того, всего областей три, условно я их назвал стартовая (ближе к центру)[261], основная и финишная (вдоль края).
Причем объем первой и последней огромен, по прикидкам – не менее десяти мегабайт. Не знаю, зачем создателям потребовалось столько места, но одной проблемой стало меньше.
Неделю мы с Катей изучали «область данных» при помощи затребованного мощного микроскопа с пристроенным фотоаппаратом. Записывали, стирали, снова записывали разные куски всякими замысловатыми способами. Определенный прогресс был, в пакетном режиме количество появляющихся за сессию данных уменьшалось почти на порядок[262]. Но при этом все равно оставалось невообразимо большим для ручной обработки. Дошло до того, что мне вместо успокаивающей эротики начали сниться черточки, точки и целые поля, заполненные этими проклятыми символами прогресса! И это при том, что последнее время секс у нас в семье был исключительно с диском и микроскопом!
Но терпение супруги подошло к концу, я уже предвкушал заслуженные выходные. И все же удача явно была на стороне Кати, когда она добралась до режима «Format CD». Ранее я уже пробовал этот вариант и отбросил его как непригодный, когда после нескольких минут работы «Nero» практически весь диск покрылся записанными кусками. Моя жена пошла немного дальше – она выяснила, что с обработанным таким образом CD-RW можно обращаться как с обычным жестким диском[263], то есть записывать на него файлы быстро и без всяких сессий. Очевидное на первый взгляд знание – но в «прошлом будущем» мне ни разу не приходилось использовать CD подобным образом.
Дальше шли мое самобичевание собственной тупости, снисходительно-победная улыбка супруги и отупляющие поиски куска, который изменился в результате записи. Нельзя сказать, что найти его было просто, скорее, нам наконец-то повезло… Если, конечно, это можно так назвать, ведь файл в несколько сотен байт при записи каким-то загадочным образом умудрился превратиться во много десятков тысяч «питов»![264]
Отступать было поздно, пришлось вспомнить времена «Аватара». По моему техзаданию на базе микроскопа и кинокамеры собрали специальный «комбайн», обеспечивающий покадровую съемку. Отдельной задачей был плавный механизм поворота диска на несколько десятых миллиметра зараз, если смотреть на край. Так, чтобы в захват объектива влезала каждый раз новая порция из двух-трех десятков «питов». С помощью этой техники за пару недель удалось превратить физические дорожки в слое пластика во вполне разборчивые кадры.
Впрочем, на все терпения не хватило. Справедливо рассудив, что чудес не бывает, я предположил, что нужное для расшифровки хранится в начале или конце найденного куска, поэтому мы ограничились пятьюстами кадрами или десятком тысяч бит с обеих сторон. Результатом работы стала здоровенная катушка пленки, которая поехала к шифровальщикам КГБ вместе с распечаткой эталонного файла и моими смутными догадками о способах и особенностях записи.
Специалисты за какие-то полтора месяца блестяще справились с предложенным квестом. Более того, комитетчики были в восторге от продуманной сложности метода записи данных на неизвестный носитель. Хорошо хоть лишние вопросы не задавали, наверняка считали, что остальные части секретного устройства исследуют их же коллеги.
В общем, корректирующий код оказался новейшим, но уже вполне известным, носил имя Рида – Соломона[265] и имел в основании число двести пятьдесят шесть. Однако в технике код не использовался, и мне быстро объяснили причину. Сам по себе процесс кодирования очень прост. Порцию данных в два килобайта нужно всего-то «пропустить» через полином, порожденный правилами арифметики Галуа. Тут лучше не вдумываться в непонятные термины, а верить специалистам на слово. Плохо другое, алгоритм исправления ошибок как минимум на порядок сложнее, следовательно, на скорости в триста бод с ним не справится даже целая БЭСМ-4.
Стала понятной и наша с Катей неспособность что-то разобрать в записи. Оказывается, каждый байт из потока уже закодированных данных подвергался преобразованию в четырнадцать бит, а между этими словами вставлялись как разделители трехбитные куски, так, чтобы на носителе было не более десяти нулей или единиц подряд. Дополнительно к этому добавлялись синхробайты, контрольная сумма и байт служебной информации непонятного назначения[266].
Уж не знаю, сколько седых волос нажили специалисты-криптографы, разбираясь в этом «взрыве мозга». Все равно применить корректирующее кодирование на практике нельзя, оно невообразимо сложно для тысяча девятьсот шестьдесят шестого года[267]. Причем не только алгоритм Рида – Соломона, а любые известные науке варианты. Их, кстати, хватает – у капиталистов отличился Хемминг, в СССР завкафедрой Ленинградской академии связи товарищ Финк предлагал комитетчикам сверточный код еще в конце пятидесятых… Разумеется, никто не запрещал сначала создавать образ диска на ЭВМ, а уже потом «кидать» его на резец. Но для этого надо подготовить блок данных в ОЗУ или на магнитном барабане и лишь потом переносить его на «виниловую дискету». В теории вполне реально, но практика шестидесятых сразу ставила крест на затее. Не было тут подходящих объемов памяти, и процессорное время стоило совсем не копейки. Потратить несколько часов ЭВМ ради удобства хранения данных? Спецы только пальцем у виска покрутят да вежливо пошлют… В сад, ага.
Пришлось откатиться на позорный примитив. Федор от расстройства задействовал триады, например, вместо «1» – писал «111». Безусловно, надежность резко выросла, зато емкость упала катастрофически. Двадцать килобайт, на мой взгляд, попросту не стоили возни, так как влезали на полсотни метров широко распространенной перфоленты.
Поэтому опробовали более экономный вариант – навесили на блоки записываемых данных биты четности для проверки контрольной суммы, и начали записывать на пластинку сразу две копии, разнеся их на пару килогерц. Соответственно, при считывании использовался только «целый» блок. Но ничего хорошего из этого не получилось. Надежность обнаружения дефекта по одному биту оказалась недостаточной, требовалось серьезное усложнение. Вроде бы ничего страшного, задача вполне посильная для техники шестьдесят шестого года… Но уж слишком часто при механическом повреждении дорожки погибали сразу обе копии. В принципе решение нашли и тут, достаточно было один из каналов «резать» с задержкой по времени…
Однако на этой стадии мне стало окончательно понятно – дешевого и «красивого» варианта не получится. Все эти нагромождения имели смысл только совместно со сложным специализированным контроллером, в котором имелись и «математика», и буферная память. По меркам текущей эпохи результатом реализации нашего затянувшегося экспромта грозил стать основательный «шкаф».
Если уж «городить огород», то лучше сразу с магнитным или оптическим диском. Там хоть перспектива очевидна, тогда как винил – не более чем паллиатив на пяток лет. Проект пришлось свернуть. Резак так и оставили «пользоваться» на ВЦ ТЭЦ. Выжимку из исследований с шикарными фотографиями опубликовали в «компьютерном» приложении к журналу «Радио», благо секретность работы была нулевая, эффект примерно такой же, а вот с интересным контентом напряженка.
Сухой остаток напоминал анекдот. Вместо купания лошадей в шампанском облили пивом котенка. Единственный алгоритмический бонус имел горький привкус, даже на основе грампластинки нельзя было сделать ничего толкового без микросхем. Ранее я думал, что для копирования CD-ROM не хватает только дешевого маломощного лазера. Поэтому надеялся на быстрый прогресс после окончания работ товарища Алферова. Реальность оказалась жестокой для системного интегратора из поколения, которое не знало контроллеров с частотой ниже гигагерца.
Только я начал вспоминать Алферова всуе – он и сам вышел на связь, причем через самый верх, а именно через крайне недовольного заминкой министра Шокина. Обещал я Жоресу Ивановичу перезванивать, но в суете забыл. Вот и огреб «обратку» от советской бюрократии. Хотя по сути ничего страшного. Не считая того, что на пути копирования лазеров выросли препятствия размером примерно с Эверест, перескочить которые при всем желании не получалось, поэтому будущий нобелевский лауреат очень просил найти «еще какие-нибудь образцы для ускорения решения первоначальной задачи». В общем, на обычный русский послание переводилось куда проще. А именно: «Дайте, ради бога, содрать что-нибудь попроще, а то начальники уже смотрят зверем, чего доброго закроют неперспективное направление к чертям собачьим».
Перспектива переться в Ленинграл ради разговора не радовала. Тем более что я совершенно не понимал, чем конкретно помочь ученому, кроме пространных советов «брать больше, кидать дальше». Поэтому первым делом «схватился» за трубку ВЧ, благо вопросы должны были обсуждаться не сверхсекретные. В смысле о будущем не должно было быть сказано ни одного слова. Несмотря на примитивность советских средств связи, я уже стал превращаться в настоящего телефонного паука.
Разговор начался с обмена любезностями. Алферов поблагодарил меня за рекомендацию широко использовать для управления ЭВМ. Процессы действительно оказались очень быстрыми, рабочий цикл во многих фазах длился буквально секунды, человеку не уследить. Попутно рассказал, что теория гетероперехода за прошедший год рванулась вперед буквально скачком и сулила невероятные, фантастические перспективы. В общем, «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда». За исключением пустячка.
А именно инженеры с технологами попросту не успевали за полетом мысли ученых. Причем это еще очень мягкий термин для происходящего. Правильнее происходящее назвать бардаком по всем направлениям работы. К примеру, пару глушковских «Днепров» пришлось срочно заменить на дорогущие PDP-7[268], все реально существующие в природе отечественные ЭВМ попросту не справлялись с управлением процессами. Моя надежда на БЭСМ-6 не оправдалась, Алферову этого монстра пообещали – но только в следующей пятилетке. Да еще предупредили в грубой форме, типа сообщили, что адаптировать это чудо под нужды производства чеканутым ученым придется исключительно собственными силами.
Между тем процесс эпитаксии требовал не просто директивного управления. Вынь и положь реакцию в соответствии с моделью и данными, поступавшими с установки, а там имелись такие прелести, как торсионные весы, сверхточные термометры, показатели расхода компонентов, давления… Кстати, все это тоже пришлось закупать в разных странах за золото, ничего годного советская индустрия не могла предложить в принципе. Апофеозом наших стараний стали несовместимые форматы данных, для приведения которых к одному номиналу пришлось разрабатывать отдельные схемы и алгоритмы.
Да что там электроника, все было плохо даже с обычной механикой. Вроде не сильно сложный цикл: засунуть подложку-вафлю в предварительную камеру, откачать до форвакуума, переместить манипулятором в основную камеру. Там восстановить высокий вакуум, это займет полчаса-час… Но оказалось, что жидкая смазка в советских подшипниках насосов попросту горит и взрывается при контакте с неизбежными остаткам хлора и фтора.
Зрелище быстрого разноса вращающегося на огромной скорости ротора не для слабонервных, тут приходится думать не о стоимости последующего ремонта, а о жизнях сотрудников. Пришлось опять идти на поклон к «проклятым капиталистам» за импортными насосами, у которых подшипники на твердой смазке на основе диосульфида молибдена. Причем последние ни много ни мало, а по десять тысяч баксов за штуку. Или по десять килограмм золота в нынешнем масштабе цен.
Разумеется, умельцы есть и в родном отечестве. Какой-то советский НИИ клятвенно обещал сделать магнитный подвес с безмасляным стартом[269]… Но только в конце следующей пятилетки. А результат нужен был «вчера». Да и не верилось в такой прогресс из-за подшипников. Для применения в полупроводниковой индустрии их нужно было бы изготавливать в разы точнее, чем для баллистических ракет. Что, понятное дело, в милитаристическом СССР находилось за гранью добра и зла.
В общем, Жоресу Ивановичу нужна была пара лет спокойной работы для выстраивания бизнес-процессов. Но большие начальники, видя уходящие за границу колоссальные суммы, давили на коммунистическую сознательность, как толпа пионеров пубертатного возраста на двери женской раздевалки в школьном спортзале. И тут срабатывал капкан моего послезнания – красиво выглядящий в отчете промежуточный результат в нем предусмотрен попросту не был. Да и Алферов с образцами на руках хотел получить не иначе как «великий прорыв», поскольку сильно опасался «расконсервации» неизвестных конкурентов или чего-нибудь еще похуже.
Наконец, когда добрались до сути, я задал основной волновавший меня вопрос:
– А где еще в технике применяются технологии на основе арсенида галлия?
– Любые полупроводники, – безапелляционно огорошил меня ученый. Но быстро поправился: – Скорее всего, можно поискать в радарах… Еще бывают светодиоды и фотоприемники. Пожалуй, так, чтобы серийно, это все. Раньше арсенид шел на подложки интегральных схем, но кремний оказался дешевле.
– Светодиоды есть, но они уже широко используются в СССР, – заметил я и про себя добавил: «Еще год назад специально изучал вопрос».
– Разумеется, но применяют их очень редко, – аккуратно поправил меня Жорес Иванович. – Уж очень они дорогие, да и тусклые, что с ними делать по большому счету?
Вот тебе и социализм! В разрезе цены рассматривать новинки электроники мне даже в голову не приходило. Точно знаю, что в будущем цветные «стекляшки» будут стоить «по рублю пучок», разве что особо яркие подешевели лишь недавно, когда их начали использовать для бытового освещения[270].
– Это почем? – небрежно поинтересовался я.
– Сложно сказать, в СССР их попросту не делают вообще… – Алферов малость замялся. – Сам видел в зарубежных журналах по двести шестьдесят долларов.
– Сколько?!
На несколько секунд я лишился дара речи. Четверть штуки! Для двадцать первого века очень приличные деньги, как раз цена средненького смартфона. В тысяча девятьсот шестьдесят шестом году это… Черт, да подержанный кадиллак столько стоит!
– А можно с этого места помедленнее? – Я сбросил маску равнодушия. – На все светодиоды такой дикий прайс или некоторые цвета дешевле?
На противоположном конце ВЧ-провода повисла пауза. Похоже, опять я что-то не то ляпнул.
– А какие есть? – наконец спросил Алферов странным голосом.
– Точно можно найти красный, желтый и зеленый. – Я вспомнил давно разобранный парктроник RAVчика. И добавил уже в расчете на магнитолу: – Наверное, при необходимости достанем белый или голубой.
– А можно как-то получить хотя бы зеленый и желтый? – Не, я точно делаю что-то не то. Слова-то нормальные приходят по проводу из Ленинграда, вот только нет сомнений: скажи «да» – и ученый сорвется и побежит в Москву бегом, отбросив все дела на… Далеко в сторону.
– Думаю, это возможно. Мне нужно подумать до завтра. – Хоть цену себе малость набью, что ли. – Давайте перезвоню около полудня?
– Хорошо! – Кажется, прямо мне в руку передались отчаянная дрожь радости предвкушения и одновременно страх недоверия. – Я… Мы все будем ждать с нетерпением!
Вот и поговорили. Че-о-орт! Какой идиот писал статью про светодиоды, которая попалась мне в прошлом году на даче Шелепина? Надо ведь было накорябать: «Открытие сделано, патент получен, перспективы грандиозные!» Ведь на самом-то деле все явно не так!
– Доктора! – крикнул я, вывалившись в приемную. – Шучу! – вовремя остановил вскинувшуюся секретаршу. – Найди мне срочно Федора! Пора директора лечить от прогрессирующего технического склероза!
Собственно, дальше началась рутина. Специалист мне быстро объяснил, что светодиоды красного цвета действительно придумали пяток лет назад где-то в Америке[271]. Иных вариантов природе пока неизвестно[272]. Делают их штучно, скорее как баловство. Так что подобную лабораторную игрушку Федор в руках еще ни разу не держал.
Пришлось в очередной раз посыпать голову пеплом, а именно – писать длинную записку лично товарищу Шелепину. Недоглядел, раскаиваюсь, в будущем не повторится, и все такое. Но лучше поздно, чем никогда, поэтому правительству Советского Союза не помешало бы начать подыскивать место под нехилое производство светодиодной техники[273]. Если, конечно, уважаемый Жорес Иванович оправдает оказанное партией и народом доверие и сможет повторить элементы из будущего.
Лучше всего себя чувствовал Алферов. Уже на следующий день он получил из рук офицера КГБ небольшую опломбированную коробочку, внутри которой находились двадцать восемь разноцветных светодиодов. Уж не знаю, что он при этом думал о героических советских разведчиках, но со своей задачей справился очень достойно.
Летом тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года в МЭПе наступил тихий праздник – на полупроводниковую отрасль пролился ручеек наград. Главный виновник получил Ленинскую премию, как оказалось, это всего-то десять тысяч рублей, и орден Трудового Красного Знамени. Подобные мелочи по местным меркам считались очень неплохим результатом[274], это в моей истории в ЦК сидели маразматические старики с десятком «юбилейных» орденов Ленина на пиджаках. Нынешние вожди наградами не разбрасывались. Поэтому торжество Жореса Ивановича омрачала только секретность. Похвастаться зарубежным коллегам своим великим прорывом в области теории гетероперехода и созданием хорошо различимых при дневном свете красных, желтых и зеленых светодиодов он так и не смог. Впрочем, шанс ухватить заслуженную толику мировой славы у него оставался – злосчастный гриф секретности обещали снять сразу после отлаживания промышленного производства.
Кстати сказать, существенно сдвинулись технологии не только в производстве кристаллов. К моему немалому удивлению, электрические выводы светодиодов были сделаны из железа. Мелочь, до которой без послезнания пришлось бы доходить путем длительных экспериментов. Однако соответствующие гальванические покрытия стоили немалой головной боли смежникам и делались пока в лабораторных количествах. Про пластик для прозрачного защитного покрытия и говорить нечего, сырье закупалось за границей, шли переговоры по покупке технологий и оборудования. И так куда ни ткни – индустриальный колосс СССР стоял на глиняных ногах. Практически под любую инновацию приходилось «подкладывать» импорт.
Мне тоже перепала премия. Хоть и куда более скромные пятьсот рублей, но в хозяйстве и такая сумма была не лишней. Приобретенную в двадцать первом веке привычку не считать деньги менять было тяжело, и приличные по советским меркам зарплаты, прогрессивки и частые подачки «в голубых конвертах» таяли, как снег в марте, денег в семье катастрофически не хватало. Впрочем, это все было делом будущего.
А «сегодня», в смысле осенью тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, начались осторожные экономические реформы. Как всегда в СССР, первым делом были повышены цены на продукты питания и предметы роскоши, особенно золото. Говорящие головы разъясняли с экрана телевизора суть корректировки цен и доказывали ее нулевой баланс с точки зрения государства, а значит, и средней советской семьи. Помогало на удивление неплохо, правительству тут верили куда больше, чем в двадцать первом веке. Но смутные слухи о волнениях все равно возникли. Хотя в М-граде и Москве все было совершенно спокойно.
Параллельно с ценами начали, как грибы, расти «артельные» магазины[275]. Старухи понемногу кликушествовали: «Как при Сталине перед войной!» – и запасались солью, керосином, спичками, мылом. Заодно ругали Хрущева, Микояна и своих непутевых внуков.
Надо отметить, что кооперативные торговые точки никто и не запрещал окончательно, просто не было особого смысла там что-то покупать. Тотального дефицита в крупных городах не наблюдалось. У одного спецснабжение, у других родственники работают в магазине или имеется настроенный канал бартера, скажем, обмен книг на колбасу или яблок на рубероид. С другой стороны, у полностью отрезанных от дефицита работяг типа родителей Кати все равно не было денег на что-то, кроме легко доступных в госторговле «картошки и постного масла». Желающим купить «пару красивых яблочек в больницу» с избытком хватало колхозного рынка. В общем, лишних средств у народа не было, соответственно, элитарный спрос оказался весьма и весьма низким.
Возможно, поэтому параллельно с классическими копчеными колбасами, курагой и фруктами в новомодные «вертепы капитализма» попали предметы роскоши. А именно импортные спиртные напитки и сигареты. Говорят, для обеспечения поставок во Внешторге создали специальный отдел. Цены, впрочем, оказались ломовыми даже по моим меркам. Советская пропаганда не скрывала – акцизы с сотни бутылок виски позволят стране изготовить новый трактор. Сигареты «Мальборо» получили новое народное название – «помощь колхознику».
Наслушавшаяся рассказов о заморских чудесах Катя загорелась идеей шопинга «как в будущем». Пришлось выбраться на выходные в дефолт-сити и специально посетить пяток лучших артельных магазинов. Таких, как мы, хватало, огромные толпы людей таращились на витрины, словно в музее. Не многим оказался по карману литр попсового Jack Daniel’s Old No.7 за двести семьдесят пять рублей. Финалом был восторженный шепот жены:
– Сильно напоминает ваше будущее?
– В смысле?! – Я аж опешил. – Почему так думаешь?
Ведь не раз и не два рассказывал, как выглядит средний торговый центр две тысячи десятого года, сколько примерно стеллажей в «Ашане» отведено под одну только колбасу и про тому подобные чудеса капитализма. Как можно было вообще сравнивать это с жалкими «артельными» лавчонками, добравшимися в лучшем случае до уровня ларька у автобусной остановки середины нулевых? Но у Кати была своя точка зрения.
– Ну это же только спиртное и сигареты! – Она была полна энтузиазма. – Так похоже получается на один из отделов ваших магазинов?
– Хм… – Уж очень мне не хотелось расстраивать любимую. – Вообще, на отдел здорово похоже. Тут, в смысле у нас, получалось намного лучше, чем во время перестройки в моей истории. Если дальше так пойдет, скоро заживем, как в Штатах.
– Правда? – заулыбалась Катя. – Здорово как! Догоним Америку, а то и перегоним!
Ну вот, хоть стой, хоть падай. Иной раз приходилось удивляться взрослой мудрости жены. А порой прорывалась такая детская наивность, что сразу становилось понятно: в свои двадцать четыре она еще такая девчонка! Эх! Только обнять и поцеловать. И плевать, что вокруг шумит и топчется будущая Тверская.
Вот только если последующая приватизация обычных магазинов пойдет на артельных принципах, в смысле исключительно в собственность трудовых коллективов, верить в «светлое» будущее советской торговли я напрочь откажусь. До сих пор хороший пример перед глазами. В Екатеринбурге будущего я долгое время снимал квартиру в доме, на первом этаже которого во времена социализма находился огромный центральный гастроном с едва ли не лучшим в городе снабжением. Целый квартал здоровенной стеклянной витрины, да еще в уходящих на боковые улицы «хвостах» – овощной и кафе. Под магазином удобный двухъярусный подвал, такой, что может заехать грузовик. Приватизировал все это богатство трудовой коллектив.
Через десять лет можно было увидеть итог «эффективного самоуправления». Гастроном съежился до малюсенького загончика на пару касс, и пяток злобных престарелых продавщиц восседали среди постоянной вони, сочившейся от протекающей канализации. Все остальное, включая подвал, было распродано и сдано в аренду. Мне пришлось ходить лишнюю пару сотен метров в один из отстроенных «с нуля» частных продмагов, который работал явно лучше магазинов «старой школы».
С другой стороны, имелся отрицательный «артельный» пример и в макроэкономике. Учебники истории моего детства содержали весьма скептическое описание «югославского пути»[276].
В этой стране коммунисты все раздали на самоуправление трудовым коллективам, ввели выборность руководителей, в результате без крепкой хозяйской руки или контроля ЦК партии промышленность и торговля пошли вразнос. Логическим завершением процесса дезинтеграции стали гражданская война и вторжение НАТО в тысяча девятьсот девяносто девятом году.
…Даже жалко, что Шелепин давно не расспрашивал меня о будущем. Да и вообще, ведь явно шел процесс модернизации электронной промышленности, в МЭПе витали слухи о новых заводах и целых научно-производственных комплексах. А меня как будто закрыли в узкие границы НИИ «Интел». Чертова секретность! Приходилось лишь по косвенным признакам догадываться о грядущих переменах.
Такое прогрессорство «на окладе» начало здорово напрягать, совсем не привык жить от получки до подачки. Ох как хорошо последнее время я понимал состояние своего отца, когда он пытался в середине восьмидесятых подготовиться к неумолимо накатывающим, но совершенно непонятным переменам без потерь для благосостояния семьи. А ведь даже не взбрыкнешь толком с женой и маленьким ребенком…
Глава 9
Новые горизонты политики
– Пей до дна! Пей до дна!
Монументальные стены госдачи нового министра внутренних дел сотрясались от дружного рева и топота изрядно выпивших гостей.
Вадим Степанович Тикунов, стоя во главе огромного стола, смущаясь, держал перед собой налитый «с горкой» стакан водки, на дне которого поблескивали три крупные звезды. На первый взгляд – совсем небольшое перемещение, из руководителей МВД РСФСР в МВД СССР. Но в реальности – совсем иной статус. Похожее получилось и со званием, был генерал внутренней службы второго ранга[277] – стал первого. Хорошо в армии, там подобное изменение звучит куда как солиднее – из генерал-лейтенантов в генерал-полковники. Хотя… какое это имеет значение сейчас?! В зале все свои, а значит, прекрасно понимают тонкости советской иерархии.
– Товарищи! Это не только мое достижение, без вашего доверия и помощи… Да зачем мне тогда вообще работать? – Вставший для тоста Вадим Степанович обвел гостей взглядом, повыше поднял стакан, слегка встряхнул, чтобы звезды блеснули золотом. – За вас, друзья! И чтобы тоже до дна, все, сразу!
– Ура! – крикнул кто-то с дальнего конца стола. – Ур-р-ра! – нестройно прокатилось по мере опрокидывания рюмок вдоль рядов гостей.
– За тебя, Вадик! – негромко добавил сидящий справа от министра МВД СССР Шелепин. – Смотри, не подведи нас!
– Догнал ты меня званием, – с притворной обидой заметил сидящий чуть поодаль Семичастный. И неуклюже пошутил: – Вот как сейчас подеремся ведомствами!
– Володь, так моих же больше! – не остался в долгу Тикунов.
– Зато у нас пограничники, во! – не удержался и наступил на больную мозоль МВД Председатель КГБ. – Их как раз десять лет назад нам передали!
Начавшаяся веселая пикировка за столом наконец-то сняла напряжение, которое не отпустила даже выпивка. Тяжело расслабиться за одним столом с Председателем Президиума Верховного Совета СССР, даже если за собственными плечами четыре-пять десятков лет жизни и многие годы партийно-государственной работы. Тем более что многие из гостей совершили за последний год головокружительный прыжок по карьерной лестнице и просто не успели привыкнуть к новому статусу.
Как много изменилось за последний год… Александр Николаевич окинул взглядом набиравшую силу пьянку. Сколько появилось новых лиц? Вон, к примеру, Сашка Качанов, неделю назад назначенный вторым секретарем Московского горкома КПСС, тянет покурить своего предшественника на этом посту, Володю Павлова[278]. Небось даже тут о работе думает, старается получше понять непростые столичные дела. А вот самому товарищу Павлову уже наплевать на интриги Москвы, его ждут Алма-Ата и должность второго секретаря ЦК КП Казахской ССР. Непростое, даже страшное назначение, которое продавили на Президиуме едва ли не силой. «Надо будет не забыть поговорить сегодня с Володей, – напомнил себе Шелепин. – Ведь речь идет по сути о перехвате контроля над второй по величине республикой, тут мелочей быть не может».
Тем более что сейчас республиканским МВД будет некуда деваться, выстроит их новый министр, по струнке ходить будут. В деле восстановления жесткой вертикали управления позиция ЦК осталась непоколебимой, всем надоел хрущевский бардак. «Пусть только кто-нибудь из «национальных кадров» попробует возразить! – Александр Николаевич непроизвольно потер руки. – Мигом отправим на пенсию! И без машины с квартирой!»
…Через несколько часов банкет «дошел до цыган». В самом прямом смысле этого слова – группа изображающих настоящий табор артистов отчаянно пела и плясала на небольшом возвышении в углу. Разумеется, близко их охрана не подпускала, но «творить» на расстоянии никто не мешал. Гремучая смесь широких красных рубах, зажигательный водопад струящихся цветастых юбок, гитары, скрипка и переливающиеся голоса. Они гипнотизировали, и Шелепин незаметно погрузился в свои мысли.
Реформы Никиты Сергеевича в пятидесятых годах затронули не только хозяйственную сферу. Решив вчерне вопрос персонального лидерства в партии, Первый секретарь ЦК пытался перетрясти, разрушить сталинский механизм управления и вполне в этом преуспел. Причем по понятным причинам особенно досталось детищу Берии, МВД СССР. Сначала, в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом, Хрущев «отрезал» от этого ведомства Комитет госбезопасности. Через два года, как в насмешку, назначил министром внутренних дел профессионального строителя, товарища Дудорова.
Последний не стал глубоко разбираться в специфике, поэтому не возражал против любых прихотей Первого секретаря партии, легко подписывал самые нелепые постановления. Особенно задел силовиков приказ о постепенном прекращении агентурной работы. Участковые, которые раньше попросту обязаны были иметь «доверенное лицо» на каждой лестничной площадке многоквартирного дома, лишились главной опоры в лице «бабуль» и «дедуль», от взгляда которых не ускользала ни одна мелочь. Оперативники потеряли существенно больше. Во-первых, им начисто отрезали источник легкого дополнительного заработка, во-вторых, без оплачиваемых сексотов в криминальной среде расследовать преступления стало намного сложнее. Но хуже всего пришлось резидентам, которыми обычно становились вышедшие на пенсию сотрудники правоохранительных органов. Их лишили зарплаты, положенной за связь с десятком-другим осведомителей.
На этом реформаторская деятельность Первого секретаря ЦК не закончилась. В тысяча девятьсот пятьдесят девятом было создано новое МВД РСФСР, а союзное Министерство внутренних дел в тысяча девятьсот шестидесятом попросту упразднили. Разваливший работу товарищ Дудоров, будто ничего и не произошло, спокойно ушел обратно на стройку, командовать каким-то ведомством с неудобопроизносимым названием[279]. Однако последним штрихом в деле вытравливания памяти «о прежних временах» стала смена названия – МВД республик переименовали в Министерства охраны общественного порядка.
Пока ударившийся в маниловщину Хрущев рассуждал, «не настало ли время создать добровольные милицейские части», не упустил момент Николай Романович Миронов[280], заведующий Отделом административных органов ЦК. Во главе ослабленного, но все еще дееспособного МООП РСФСР встал один из «комсомольцев», Вадим Степанович Тикунов, который до этого успел пару лет проработать в должности заместителя Шелепина в КГБ. Надо сказать, что Вадим Степанович на фоне товарища Дудорова оказался более чем неплохим руководителем. Сразу после смещения Хрущева он развил бурную и в общем-то эффективную деятельность. Были взяты «на вооружение» резиновые дубинки и наручники, пошло оснащение автомобилями и радиостанциями, сделали ставку на вербовку агентуры. Резко, сразу на двадцать тысяч человек, вырос штат.
После того как Миронов погиб в авиакатастрофе, его креатура «перешла» к Шелепину. Благодаря неусыпной заботе Александра Николаевича партия не оставила без внимания работу товарища Тикунова, поэтому на XXIII съезде его включили в число кандидатов в члены ЦК и избрали депутатом Верховного Совета СССР. Хотели еще дать орден Ленина, даже представление подписали, но не вышло, сразу после съезда Президиум ЦК неожиданно принял очень жесткое решение по прекращению «юбилейных» кампаний[281].
К середине тысяча девятьсот шестьдесят шестого года процесс централизации управления СССР под «крышей» союзных министерств наконец-то докатился до МООП. Семнадцатого сентября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года было восстановлено Министерство внутренних дел СССР[282]. Но вот за пост руководителя пришлось серьезно побороться[283]. Леонид Ильич и его сторонники хорошо понимали, что назначение Тикунова значительно усилит сторонников Шелепина. Сопротивлялись ожесточенно, по всем правилам аппаратных игр пытались вбить клин в блок Шелепина – Косыгина – Воронова. Но сделать так ничего и не смогли.
Так что праздник на даче МВД состоялся не только по поводу назначения нового министра. Можно было без преувеличения сказать, что Александр Николаевич и его команда отмечали собственную победу. И совсем не малую, наоборот, теперь перед «комсомольцами» открывались новые горизонты. Наконец-то полем битвы стал не ЦК или Совмин, а весь Советский Союз.
– Скучаешь? – Пришедший с улицы Тикунов весело вернул Шелепина в настоящее. – До сих пор не пойму, как ты смог добиться моего назначения. – Он доверительно склонил голову в сторону собеседника и, противно дохнув только что выкуренной сигаретой, признался: – Я уже не верил, что получится.
– Не благодари, еще пожалеешь! – щелкнул ногтем по рюмке Александр Николаевич. – Наливай! Задумался вот, так и забронзоветь недолго!
– А чего жалеть-то? – удивился Вадим Степанович. Быстро, в пару «бульков» разлил «Столичную» и продолжил: – Вроде уж пятый год скоро как на МВД.
– Сравнил, тоже мне! СССР – не РСФСР, масштаб совсем другой.
– Раз партия сказала «надо», мы ответим «есть!». – Тикунов постарался придать лицу выражение тупого служаки.
Получилось неубедительно. Круглое лицо, широкий, покрасневший от выпивки нос и курчавые волосы в сочетании с излишней полнотой придавали Вадиму Степановичу совсем не бравый, а, наоборот, домашний, почти комедийный вид.
– Вадик! Очнись! – Шелепин резко отставил водку в сторону. – Пойми наконец, это не шутки! Тебе придется чистить всю республиканскую верхушку! Там каждого второго надо срочно, безотлагательно менять! Заворовались, страх и стыд потеряли! Ради выгоды своей уничтожат Союз, разорвут на клочки! Или… – Его голос стал холодным как лед. – Скажи сразу, если задача тебе не по силам. Пути назад не будет!
От слов Шелепина неожиданно повеяло знакомым по рассказам старших товарищей ужасом. «Ему нужен Берия!!!» – наконец осознал сказанное Тикунов. В ответ на невысказанное желание призрак кровавого сталинского палача как будто сел напротив и заглянул… Нет, не в глаза, прямо в душу! «Так вот ты какой! – пронеслась в голове министра МВД мысль. – Неужели помогать мне пришел?» Лаврентий Павлович молча кивнул и через несколько бесконечных мгновений растаял в воздухе.
– Неужели так серьезно? – Тикунов непроизвольно качнул головой, пытаясь отогнать воспоминания о блеснувших сквозь просвечивающий туман стеклах пенсне.
– Вадим, все намного хуже, чем кажется из Москвы. Намного! – повторил Шелепин с нажимом. – Хотя еще не поздно. По крайней мере, я на это надеюсь, особенно если удастся пропихнуть Устинова на место Малиновского[284].
– Армия?! – ошеломленно спросил Тикунов. – Ты думаешь, настолько…
– Я же не зря сказал! – отрезал Александр Николаевич. – Никаких шуток!
– Саша, да брось! Ты сам намекал, что в Грузии Кучава[285] с твоей подачи сместил Мжаванадзе, в результате куча совпартработников оказалась под следствием. Но даже у них все спокойно!
– Эх, Вадим, Вадим… Пойми, там ситуация уже созрела, мы по сути заменили один клан другим, обычное дело для Кавказа.
– Уверен, сил МВД хватит для решения любой проблемы, – твердо заявил Вадим Степанович ощутимо севшим голосом.
– Да?! – Шелепин скептически хмыкнул и опять потянулся к рюмке. – Не надо обманывать хотя бы себя. Советской власти во многих областях Кавказа и Средней Азии попросту нет, одна видимость.
– В крайнем случае, Володя Семичастный всегда нас поддержит, – постарался пошутить новый министр МВД.
Но получилось это как-то крайне неубедительно. В голове не укладывалось: чуть не на пятидесятом году Советской власти снова вставал вопрос… А как же «Союз нерушимый республик свободных»?[286] Спорить с Шелепиным?! Да он все на пять ходов вперед знает и видит!
– Хорошо! – внезапно и до конца «сломался» министр МВД СССР. – Саша, я постараюсь. Ты не пожалеешь!
– Вот это правильно! – Шелепин не удержался, хлопнул собеседника по плечу. – Вместе мы точно победим! И вообще, пойдем к ребятам, поговорим, а то совсем от коллектива оторвались.
– Испугались они блеска звезд да твоих регалий, теперь подойти боятся! – нервно пошутил Тикунов, возвращение прежней темы разговора его пугало. – Пойдем, конечно!
О чем могут говорить изрядно выпившие мужики? Конечно, о работе! Вернее, навязшей в зубах ЦК теме – уборке и вывозе зерна, обмолоте, грузовиках и элеваторах. И не будет ничего удивительного, если конструктор самолетов, председатель Гостелерадио и первый секретарь МГК станут до хрипоты спорить о реальности рекордного урожая зерновых в Сараевском районе Рязанской области. Ни капли рисовки или лукавства – страна реально «ела» то, что собирала на полях, не балансируя на потоке экспорта-импорта.
Однако со стороны смотреть на процесс было по меньшей мере забавно. Поэтому подошедший Шелепин не выдержал и с ходу постарался разрушить стереотипную картину.
– Эх, были бы средства космического наблюдения за землей, – посетовал он, вспомнив Google Earth на ноутбуке пришельца из будущего. – Враз урожайность подняли бы.
– В смысле? – удивился Егорычев.
– Так посмотрел на экран… или распечатку фотоснимка… и можно понять, что убрано и как сложено. – Увидев в глазах собеседников непонимание, он продолжил: – Вот смотрите, берем большую фотографию, и все видно, тут скошено или стоит еще пшеница, а здесь все в кучах навалено и даже не закрыто.
Шелепин не смог удержаться и еще раз вспомнил ощущение всемогущества, которое появилось во время прокрутки по дисплею ноутбука закешированных окрестностей Н-Петровска, Иерусалима и Парижа.
– Брось, разве это возможно? – Месяцев пренебрежительно махнул рукой. – Это же какие объективы нужны!
– Американцы, говорят, уже умеют, – посетовал Александр Николаевич. – Да и потом, теоретически ничего сложного нет. Только техника очень тяжелая и дорогая.