Разбег в неизвестность Дмитриев Павел
– Попробуй не купить! – вмешалась главбух, посмотрев на меня, как на идиота. – Это сейчас людей распустили![342] – Она понизила голос, но не остановилась. – А при Сталине попробуй только премию деньгами получить. Радоваться будешь, если с оклада на заем не подпишут!
– Это у вас, в Москве, так было! – добавила молодая комплектовщица с неожиданной обидой, подчеркнутой отчетливым украинским акцентом. – У нас, в Краматорске, на руки денег давали, только чтобы карточки отоварить хватило… А там нормы такие, что родители в карьере вкалывали голодные. – В ее глазах предательски блеснули слезы. – Мне два года приписали, чтобы поскорее отправить в столицу работать.
– Тут у каждого свой список номеров есть, – тихо добавила Анна Михайловна. – Даст бог, им тоже повезет.
Вот так, на незнании табуированных «мелочей», и проваливаются шпионы с диверсантами. Хорошо, что в НИИ «Интел» весь коллектив давно «знал», что я долго жил за границей, иначе бы мигом сдали в первый отдел. Отрываться от народа в СССР вредно для здоровья, поэтому в этот же день я предпринял целое исследование темы облигаций, замучив вопросами Катю и Анатолия. Картина выходила, мягко говоря, очень некрасивая. Попросту говоря, Советский Союз нагло «кинул» своих граждан и ни разу не заплатил по облигациям сполна. Перерасчеты, пролонгации, обмены одних бумаг на другие, выигрышный механизм погашения с растяжкой на десятилетия[343]… И, судя по молчанию историков будущего, ничего хорошего в моей реальности граждане «самой свободной страны мира» так и не дождались.
Не то чтобы это меня сильно удивило. Как-то, примерно в девяностом, отец среагировал на мой детский, навеянный телерекламой вопрос: «А у нас есть сертификаты Сбербанка?»[344] – очень жесткими словами: «Никогда, запомни, сын, никогда не играй в азартные игры с государством». Такое крепко врезается в память, тем более на фоне наглядного примера последующих лет, когда сберкнижки множества людей превратились в забавные бессмысленные книжечки, а стоившая много месячных зарплат государственная ценная бумага скатилась до эквивалента двухсот граммов дешевой колбасы.
Спасибо трезвому цинизму родителей, нас с сестрой почти не коснулись ужасы гиперинфляции. Те мелочи, которые откладывались на черный день семьей милиционера и учительницы, были заранее потрачены на коробки с шампунем, мешки сахара, риса и гречки, штабеля тушенки и прочие старосоветские ценности.
Это позволило пережить времена смуты без особых проблем, более того, когда знакомые и друзья лихорадочно метались в поисках «хлеба насущного», отец хладнокровно строил бизнес «на перспективу». Запасы были столь велики, что последние куски замечательного, но изрядно надоевшего мыла «Консул» были кому-то отданы уже в середине нулевых.
И вот теперь, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, я узнал, что у первого президента России в деле разбазаривания народных денег были вполне достойные учителя-коммунисты. Хотя тут удивляться нечему, он для них свой, плоть от плоти[345]. По-настоящему интересно другое, а именно: является ли резкое увеличение погашаемых средств и повышение цен на водку результатом моих «записок о будущем»? Было ли такое в истории моего мира или после футурошока, ужаснувшись оставленной за собой грязи и разрухе, команда Шелепина решила быть хоть немного честнее со своим народом? Послезнание ничего не говорит по этому вопросу. Но если вожди действительно решили отдать долги «Нюрам» за счет любителей выпить вместо заказа очередной ракетно-стреляющей бяки, – я точно не зря провалился в эту жутковатую реальность.
Вообще, кажется, я стал намного лучше понимать людей шестидесятых. Меня не зря нещадно коробило, плющило и таращило только от одной мысли о принудительной покупке облигаций. Это, видать, генетическая память сказывалась. Теперь понятно, почему мои современники скорее соглашались отложить на черный день валюту Лесото[346], но не облигации Сбербанка.
Зато как привыкли граждане СССР довольствоваться малым! Сразу вспоминаю недобрым словом усатого гения, который устроил лагерь из целой страны. Это же надо, даже самые умные и неплохо образованные всерьез бились всю жизнь ради «авоськи»[347] и «трешки» в дефолт-сити. Получил – почет, уважуха, зависть друзей, жизнь удалась. Смешно, прямо как в комедии[348] про соревнование между кассирами и упаковщиками американского магазинчика за место в комнате отдыха с автоматом газированной воды или кофе-машиной.
Впрочем, местные пока воспринимали ситуацию куда спокойнее. Для них государство – оно свое, народное. Если в нем не хватает денег, то это общая проблема, которую и решать надо «всем миром». Как первобытная община, в которой все скидываются, чтобы выжить. Руководители для них тоже свои, вполне близкие люди. Не всегда блещущие сообразительностью и трезвостью мышления, порой не слишком чистые на руку в бытовых вопросах, но при этом назвать их «жуликами и ворами» не повернулся бы язык ни у одного гражданина СССР. Вожди это чувствовали, вплоть до первых лиц ездили и ходили без охраны, даже тот достаток, который я видел у Шелепина, – под стать мэру провинциального городка двадцать первого века. Их жены работали на советских предприятиях, и не на самых высоких должностях[349]. Дети учились в обычных московских школах и вузах, строили свою карьеру, даже не помышляя о мгновенном взлете в совет директоров какого-нибудь «Газнефтерома».
Так что верили люди вождям, реально верили. Поругивали персональные машины, прислугу, госдачи и бриллиантовые серьги жен. За медали или костюм заграничный иной раз могли приложить. Это они развлечений олигархов двадцать первого века не видели, коллекционных машин да дворцов скромных чиновников. Уверен, не случись пара отупляющих десятилетий Брежнева и глупостей перестройки, попади в две тысячи десятый год поколение фронтовиков-победителей… Быть еще одной революции, разнесли бы люди Кремль по кирпичику, выставили на руинах бигборд «Здесь танцуют, и все будет хорошо»[350]. Заодно – постреляли бы обитателей Рублевки. Ну тех, кто не успел убежать, конечно. А потом бы и до коммерсантов типа меня дотянулись… Гхм!
Последний вопрос задал сам себе – зачем же я на этих галерах? Любопытство? Привычка? Судьба? Оба варианта неидеальны, кому, как не мне, ощущать это на своей шкуре. И, черт возьми, я не желаю своей Надежде ни того, ни другого будущего. Может быть, еще не поздно накатить патч на неторопливо катящееся колесо истории?
Самое забавное, что история выигрыша по займу не закончилась на проверке всем НИИ коллекций своих номерочков. На следующий день, прямо с утра, я застал перепуганную Анну Михайловну в своей приемной.
– Что-то случилось? – первым делом спросил я. – Неужели все-таки ошибка?!
– Пошла я в сберкассу, там кассир облигации стала проверять, бумаги заполнять какие-то, паспорт еще попросила, я его отдала, а она попросила подождать, куда-то ушла…
– Так нормально вроде все, Анна Михайловна! – Я нетерпеливо успокоил женщину. – Проверят все да деньги на счет положат.
– Так ее долго не было, она даже свое окошечко закрыла. А потом мужчина ко мне подошел, симпатичный такой, обходительный очень, и так вежливо-вежливо предложил купить облигацию сразу.
– О как! – Даже в захолустном М-граде без жуликов не обошлось. – Небось тысячи три предложил, сволочь?!
– Так в том и дело, – охотно пояснила женщина, – сразу шесть посулил! И говорил, чтобы я не переживала, если будет намерение продать, а приходила завтра опять с утра в сберкассу, да дело и сладится, чтоб, значит, его деньги я на счет сразу положить могла.
– А вы?!
– Тут враз и девушка пришла, сказала, что все нормально, правильная облигация, и отдала ее мне сразу. Забрала я бумагу свою из кассы – и к вам, посоветоваться, значит… Дети-то только вечером с работы придут, да и неученые они у меня.
– Интересная история получается, – задумался я.
По ходу, в СССР даже жулики какие-то странные, кто же будет платить за выигрыш дороже номинала? Да еще так сложно организовывать процесс, ведь, если я правильно понял тетю Нюру, девушка-кассирша явно «в деле». Правда, радиомонтажницу сложно назвать ключевым сотрудником НИИ «Интел», но… выходит, не зря Анатолий читал нам с Катей инструктажи о соблюдении секретности? Добрались до тихого М-града шпионские страсти, начал кто-то особо умный вербовать сотрудниц? Впрочем, пусть с этим разбираются специалисты. Мне надо просто успокоить Анну Михайловну.
– Понятно все! – Я постарался пошире улыбнуться. – Сейчас я занят сильно, но зайдите после обеда, расскажу, что нужно делать.
Однако Анатолий, к которому я обратился за консультацией, лишь облегченно рассмеялся, едва дослушав до половины:
– Петр, ты разве не знал, что человек, выигравший пять тысяч, может без очереди купить «Волгу»?
– Нет… – удивился я. – Постой, ты хочешь сказать, что «Волгу» можно продать дороже шести тысяч?
– Именно! Не просто дороже, а тысяч за десять. Да еще с выигрышной облигацией никто не будет задавать вопросов, откуда у обычного советского завмага такие деньжищи![351]
Перед моими глазами «проявилась» сцена из еще не снятой «Бриллиантовой руки»[352], та, где подпольный «шеф» хвастался, что нашел на субботнике клад, сдал государству, а на премию в двадцать пять процентов купил по совету друзей автомобиль «Москвич». Когда в финале выяснялось, что вместо клада было найдено им же привезенное контрабандой золото, – меня занимал вопрос: зачем идти на серьезное преступление, а потом отдавать три четверти государству? Где вообще логика? И вот теперь все легко встало на свои места, разумеется, учитывая отличия «киношной» жизни от реальности.
– В общем, ничего криминального тут нет, – продолжил Анатолий, не дожидаясь, пока я рассортирую свои воспоминания. – Обычная спекуляция. Конечно, можно коллегам из ОБХСС дать наводку… Но они Анну Михайловну, чего доброго, зацепят. Ничего ей не будет, конечно, но потаскать могут.
– Стоп-стоп! – притормозил я размышления брата жены. – Ты не отправишь кого-нибудь из своих, чтобы посмотрели издали? Заодно приглядят, чтобы тетю Нюру не обидели?
– Можно… – Анатолий на секунду задумался. – По идее, это даже правильно будет. Потом отдадим материал коллегам, им знать не надо, за кем мы наблюдали. А в комитете корысть Анны Михайловны точно никому не интересна, разве что посмеются лишний раз или позавидуют удаче.
– Вот, другое дело! – обрадовался я. – Так говоришь, дешевле десяти тысяч отдавать облигацию не стоит?
– Разумеется, – подтвердил Анатолий. – Вообще, в Москве цена иногда долетает аж до пятнадцати тысяч, но обычно около двенадцати.
…На следующий день дело у Анны Михайловны вполне успешно сладилось. Хотя, несмотря на четкие инструкции, нормальную цену выжать из перекупщика ни она, ни дети не смогли, но все же семь тысяч пятьсот рублей – совсем не пять. Огромные, можно сказать, необъятные деньги для простого советского человека. И на троих сумма делилась хорошо. Так что до конца недели НИИ «Интел» обедал, не отходя от рабочих мест. Приготовленных тетей Нюрой пирогов с горбушей хватило всем.
Глава 11
Что может быть проще клавиатуры и дисплея?
Продолжение истории с монитором и клавиатурой не заставило себя долго ждать. Для явившихся за рецензией начинающих ученых был подготовлен сюрприз. А именно вместо доброго распития чая с пряниками, как это бывало обычно, я оставил их стоять у стола и толкнул настоящую речь:
– Пришли за решением? Долго думал, что со всем этим сделать. И знаете почему? – После художественной паузы я поднял расстеленный ватман с красиво вычерченным общим видом «макродисплея». – Вы же просто сменили обертку, оставив старую капиталистическую идею! А что говорил наш вождь, товарищ Ленин? «Брат, мы здесь тебя сменить готовы, победим, но мы пойдем путем другим!»[353] От вас я, страна и весь народ ждали прорыва, полета мысли, талантливых идей, а получили невыполнимый прожект! Вы инженеры или художники из редакции «Техники молодежи»? В общем… – Я поднял все листы перед собой, картинкой к ребятам. – Смотрите? Все хорошо видно?
– Да… – ничего не понимая, ответил Иван I.
– А так?! – Я резко разорвал результаты месячной работы научного отдела пополам. – Или так?! – сложив обрывки, постарался повторить действие, но ничего не получилось, поэтому просто бросил остатки работы на стол.
Немая сцена была достойна Гоголя. Гордые мэнээсы явно пришли за похвалами и обсуждением мелких деталей, ведь решение получилось красивым и хорошо проработанным. А тут какой-то начинающий самодур их мордой об стол да через колено. Впрочем, настрой оказался хорош, и ломать его было преступлением против Макаренко[354].
– Делать надо заново. Вообще, полностью, все с нуля! – Я плюхнулся в жалобно скрипнувшее кресло и откинулся на спинку. – Поймите, мы должны создать систему лучше IBM! И намного, в разы! – Про себя добавил: «Надеюсь, в американской корпорации не услышат моего пафоса, а то помрут… от смеха».
Ребята переминались с ноги на ногу, не понимая, что делать дальше. Поэтому пришлось продолжить монолог:
– Нет! – Я еще раз поднял обрывок чертежа и брезгливо покрутил его в руках. – Начинать будете с минус десятого этажа. Сначала вам нужна перестройка мозгов, потом придется поменять привычки и научиться видеть задачу с другой, противоположной стороны. Только после этой длинной и тяжелой работы над собой можно положить первый камень в фундамент нового мира. Иначе мы неизбежно будем снова и снова претворять в жизнь прошлое.
Еще раз, посмотрев на охреневшие физиономии, я толкнул по столу в их сторону половину листика бумаги с уточненными требованиями к системе.
– Забирайте постановку задачи, жду с эскизным решением через два дня.
Надо было видеть! Иваны выпятились из моего кабинета задом, как с приема магараджи! И поделом, нечего было подкалывать и рисовать всякую чепуху. Надеюсь, ребята никогда не узнают истинного источника моего вдохновения. А то получится смешно, примерно как с каким-то европейским монархом, у которого после смерти обнаружили татуировку «Смерть королям»[355].
Разумеется, ни через пару дней, ни даже через неделю ничего годного не появилось. Кучу раз хотел плюнуть на педагогику и сделать всю идейную проработку самостоятельно. Но пересиливал себя и всегда ограничивался только критикой и минимумом позитивных идей. Постепенно начали проявляться результаты, несколько раз ребята меня реально удивили рациональностью мышления. Например, они обеими руками ухватились за идею клавиатуры с «мембранной» основой. И начали ее продвигать по инстанциям со всем энтузиазмом молодости.
С ходу оказалось, что конструкция клавиш будущего тянет как минимум на авторское свидетельство, если не на целую их пачку. Причем точное литье пластмассовых «качелек»[356] может быть начато в СССР в любой момент… Как только найдется валюта на покупку станков. Все имеющиеся у МЭПа мощности были заняты корпусами логики и прочих микросхем, да и не подходили они для столь деликатной работы. Помочь, как ни странно, могли производители игрушек. Для «РУсского куБИКа», к которому все больше прилипало старое название «РУБИК», еще зимой тысяча девятьсот шестьдесят пятого года были закуплены новейшие шнековые литьевые машины[357]. Вот только в ближайшие несколько лет к ним лучше было не подходить, штамповка головоломок шла в три смены.
Не лучше обстояли дела с воспроизводством электропроводящей резины «штемпеля». Кто бы мог подумать, что советские химики не смогут сделать материал, который выдерживает сотню тысяч нажатий, не оставляет при этом токопроводящих следов на дорожках и стоит хотя бы малость дешевле золота. Еще я сглупил – при разборке ноутбука не снял образцы, а санкции на повторную «хирургическую» операцию Шелепин не дал. И правильно, на самом деле, и первый раз это была авантюра, но уж очень все хотели увидеть фотографии. В итоге СССР опять будет тратить валюту на промышленное оборудование. Хорошо хоть не китайское, как в России двадцать первого века, а британское или американское. Иногда мне казалось, что даже небольшой шажок в микроэлектронике вызывает настоящую революцию[358] в смежных отраслях, более того, возникают новые направления развития науки и техники. Но проверить это, понятное дело, возможности не было.
К чести Иванов, они не остановились на отрицательном результате, а в очередной раз пришли «бить челом», в смысле просить позволить использовать старые технологии:
– Петр Юрьевич, мы пришли к выводу, что в настоящее время…
– А попроще можно? – рассмеялся я. – Присаживайтесь и говорите по-человечески. – Отношения со времен «порванных чертежей» у нас успели потеплеть, но вот некоторая робость у сотрудников осталась.
– Придется использовать в новой клавиатуре герконы, – выпалил Иван I еще до того, как примостился за приставным столом. – Или даже механические контакты, если заявку не согласуют.
– Можно было бы на твердотельных датчиках Холла[359], – робко заикнулся Иван II. – Но…
– В серии их обещают только в начале следующего года, – закончил Иван I.
– Как так? – удивился я. – Вроде их еще при царе-батюшке придумали?
– С одной стороны, так… Но первый образец в МЭПе получили только летом, ну вы же сами им передали новый твердотельный датчик вместе с каким-то сложным оборудованием.
– А… – начал было я формулировать вопрос, но быстро придумал, как выкрутиться: – А что так долго-то?
– Это очень быстро, Петр Юрьевич, – заявил Иван I с хвастливой ноткой в голосе. – Наши проекты идут в МЭПе приоритетно, совсем как заказы под космонавтику.
– И вообще, откуда вам-то это все известно? – до меня наконец дошел весь смысл сказанного. – Ведь это секретная информация! Кто сказал?
– Так по МЭПу слухи ходят… – скромно потупил глаза Иван II. – Мне секретарша начальника главка рассказала…
– Дожили! – Я состроил крайне недовольную физиономию. – Идите теперь оба к Анатолию и все ему расскажите подробно. Ничего вам за это не будет! – добавил при виде резко погрустневших спецов. – Поймите, мы не в игрушки играем! НИИ не просто так новейшие зарубежные технологии получает, понимать надо, где работаете!
Вот так выявился очередной футуропрокол, который я в свое время даже не заметил. Надеюсь, не слишком серьезный, ведь в восьмидесятых годах датчик Холла[360] в двигателях автомобилей использовался более чем широко, значит, разработали его в семидесятых. Ну или теперь у нас, в тысяча девятьсот шестьдесят шестом.
Что до режима секретности – было сразу понятно: сохранить в секрете источник «вброса» инноваций не удастся. Слишком много людей знало о НИИ «Интел».
Поэтому кроме тривиального выявления и профилактики излишне болтливых в ход шла легенда о кагэбэшном источнике всех внедряемых «ништяков». Причем со стороны всесильного комитета тоже пустили легкий слушок, дескать, наш НИИ – качественная подстава для ловли шпионов. Поэтому состоит по большому счету из обученного деятельности «подай-принеси» дурака-директора, дорвавшихся до взрослых игрушек вчерашних студентов, а также огромного количества сексотов КГБ, которые буквально заполонили тихий провинциальный М-град. Впрочем, в последнее я вполне верил.
Шатко ли, валко, но в конце лета проект дисплея и клавиатуры начал походить на привычный мне вариант. Излишне говорить, что получившаяся в итоге клавиатура внешне сильно напоминала широко распространенный в моем будущем «Microsoft» на сто четыре клавиши. Но прежде чем сотрудники самостоятельно придумали «то, что нужно», пришлось изрядно попотеть. Собственно, товарищи мэнээсы поначалу не стали сильно мучиться с дизайном и притащили ремейк все той же IBM 2260, только расширенный с сорок первой знаковой панели до привычных по русскоязычной пишущей машинке сорока шести. Функциональные клавиши там были представлены в весьма скромном количестве семи штук, причем четыре из них имели явно терминальное назначение. О необходимости работы сразу на двух языках наши патриоты даже не задумались и со спокойной душой планировали использовать для этого разные устройства.
Орать на них не стал, традиционно порвал эскизы в клочки и отправил думать. Раза с десятого мои аккуратные намеки достигли цели, и коллектив «родил» дизайн куда лучше оригинала. Вместо совершенно бесполезного CapsLock и незаслуженно широкого Tab поставили три символьные клавиши: квадратные скобки, знак доллара[361], вытащенный из глубин Windows символ рубля[362] и уголки больше-меньше. Амперсэнд «&» и коммерческое at «@» ушли к фигурным скобкам. Буква «Ё» была традиционно отправлена в верхний левый угол, зато справа, рядом с «Э», поместились двоеточие и точка с запятой. Таким образом, весь верхний регистр в цифрах был освобожден от различий между английской и русской раскладкой, заодно туда влез привычный машинисткам шестидесятых годов знак параграфа «§», плюс обе наклонные черты встали рядом с левым шифтом.
Предложенный мной десяток функциональных кнопок сократили до пяти штук F1-F5. Зато идея дополнить Shift еще парой модификаторов Alt и Ctrl прошла на «ура». Отдельную цифровую клавиатуру экономически подкованные сотрудники выкинули в целях «снижения стоимости», но блок «стрелочек» и Copy, Paste, Page Up, Page Down, End, Home мне все же удалось отстоять. Пусть результат оказался не идеален с точки зрения опыта будущего, но он дался в таких горячих спорах научного отдела, что было бы самым последним делом «срезать на взлете» инициативу ребят. Тем более в столь незначительном вопросе.
Дальше началось самое интересное. Мое первоначальное и не слишком грамотное пожелание использовать «где только можно» гостовскую кодировку привело к неожиданным результатам. Разработанный мэнээсами принцип работы явно имел весьма мало общего с клавиатурами моего будущего[363], вот только понять, что лучше, и спрогнозировать все последствия, я был не в состоянии.
Контроллер клавиатуры, если его можно было назвать таким серьезным словом, опрашивал контакты сделанной «на вырост» сетки алфавитно-цифровых и функциональных клавиш не реже чем сто раз в секунду. В отличие от них модификаторы Alt, Shift, Ctrl включались «в электронику» напрямую и учитывались при формировании итогового восьмибитного гостовского кода в небольшом ПЗУ.
К примеру, если на клавиатуре была выбрана просто буква «л» – формировался код DB от прописной «Л», при «Shift-л» – BB (он же заглавная «Л»), «Alt-л» давал FB, или символ псевдографики «±». После переключения на английский командой Ctrl-Alt можно было набрать «k» с кодом 6B и «К» с 4B. Команды функциональных клавиш типа стрелочек, табуляции или Enter шли под своими оригинальными кодами, для которых в таблице ASCII выделялось аж тридцать два варианта. Кроме того, команды можно было набирать через Ctrl. Так, комбинация Ctrl-Л или Ctrl-K (английская) означала vertical tab и дополнительно была «приписана» к клавише Page Down.
Чем глубже я залезал в алгоритм работы, тем больше возникало вопросов. Причем с буквами и цифрами особых сложностей не имелось. Зато роль и функционал модификаторов притягивали критику, как эпицентр – атомную бомбу.
– Вы считаете, что в таблице ГОСТ достаточно команд на все случаи жизни? – Я наконец прервал возбужденное сопение специалистов.
– Так американцы в своей кодировке нарезервировали изрядно, – степенно заявил Иван I, поглаживая начавшую пробиваться бороденку.
– И что с того? – Меня глодали нешуточные сомнения. – Все равно ведь надо совместимость обеспечивать. Бардак получится, если наша клавиатура к штатовскому компьютеру не подойдет. Да и сами хороши – только успели ГОСТ на кодировку утвердить и тут же в него плюнули и ногой растерли. – Для убедительности я демонстративно пошаркал ботинком под столом.
– Там чуть не десяток команд давно не используется, – начал оправдываться Иван II. – Хватит надолго!
– Угу… – В моей памяти, как живые, высветились знаменитые «шестьсот сорок килобайт памяти», и я, не думая, шлепнул рукой по полированной поверхности стола: – Не пойдет!
– Почему?! – дуплетом взвыли Иваны. – Идеальная схема получилась!
– Во-первых, не хватит даже десятка команд, к хорошему люди привыкнут быстро, а резерва у вас нет. – Я еще раз представил разработку мэнээсов вместо встроенной в ноутбук клавиатуры и продолжил критику: – Во-вторых, нажатие вы фиксируете, а как ЭВМ догадается, что пользователь отпустил кнопку? Понятна проблема? – машинально взглянул на специалистов, и…
Глаза Иванов выдавали активную работу мысли, но при этом было очевидно – ребята попросту не осознают, о чем я говорю. Не приходилось им гонять курсор по экрану и тем более перебирать аккорды кнопок. Да что там, они никогда всерьез не стучали по клавишам электрической пишущей машинки! Как привыкшему к перу и карандашу человеку представить, что значит точная и удобная клавиатура компьютера две тысячи десятого года?! Разумеется, я попытался с максимально возможной точностью все объяснить словами и даже показать на жестах. Но не преуспел.
– Зачем это? – завели старую шарманку мэнээсы. – На «Консулах» ничего подобного нет, в IBM 2260 тоже!
– Все! – Я развел руками перед физиономиями специалистов, благо мой рост в сто девяносто сантиметров позволял это сделать очень элегантно, даже сидя в кресле. – Пока не переделаете, на глаза не показывайтесь!
Только мы с Катей успели съездить домой пообедать, как мэнээсы вновь нарисовались у дверей кабинета. Явно голодные, но очень целеустремленные.
– Что, уже все придумали? – Я не смог удержаться от иронии. – Проходите, нечего двери заслонять!
– Не совсем… – замялся Иван I еще на подходе к стулу, изрядно «насиженному» за последнюю пару месяцев. – Но мы нашли хороший вариант.
– Показывайте. – Большая порция только что съеденной окрошки с «докторской» колбасой не только успокоила нервы, но и придала солидную порцию благожелательности.
– Когда кончатся табличные команды, можно будет использовать специальную команду для команды! – торопливо доложил Иван II.
– Ух! – только и смог сказать я, мучительно пытаясь ухватить мысль собеседника.
Впрочем, мэнээсы быстро перешли к более точным выражениям. Если привести их сбивчивый рассказ к одному знаменателю, то суть сводилась к введению еще одной специальной кнопки, после нажатия которой следующая буква или цифра порождала не один байт кода, а два. Первый, служебный, совпадал с наиболее «забытым» символом гостовской кодировки, второй, реальный, мог быть использован ЭВМ любым удобным способом.
После некоторого размышления это казалось мне хоть и не слишком удобной, но вполне разумной альтернативой. Более того, возникло непреодолимое желание назначить этой «новой клавишей» все тот же несчастный Ctrl, перенеся все его «старые» и редко используемые возможности на два дополнительных регистра функциональных клавиш F1-F5. Надо было видеть довольные физиономии Иванов, когда я признал ограниченную годность предложенной методики. Вот только радовались они главным образом не моему согласию, а возможности реализовать данную функцию «Many years later, in a galaxy far, far away»[364]. Иначе говоря, научный отдел удачно разыграл комбинацию очень советского саботажа странных директорских хотелок, перенеся их в отдаленное будущее.
Способ контроля за отпущенными клавишами был выдержан примерно в этом же стиле. Ведь совсем не сложно доработать устройство так, чтобы перед кодом «отжатой» клавиши… да-да, легко догадаться, вставлялся очередной служебный байт![365] И пусть ЭВМ подавится, разбирая этот поток информации!
Но тут обещаниями будущих доработок мэнээсы не отделались. Инициатива наказуема, и в проект было внесено непреложное требование оснастить подобной функцией хотя бы «стрелочки» и «пробел». А чтобы Иваны спали спокойно – мне пришлось согласиться на установку перемычки, с помощью которой данную инновацию можно было отключить совсем.
Последний «клавиатурный» вопрос оказался совсем простым, тем более что его разрабатывал Федор. Сгенерированные контроллером биты «по ГОСТу» без особых раздумий выталкивались через небольшой буфер на выход через УИ-8 (Универсальный интерфейс на восемь линий), заодно для ЭВМ выдавалось соответствующее прерывание. Электропитание также поступало по кабелю УИ-8.
С дисплеем процесс сначала двигался куда быстрее. Под моим чутким руководством в качестве оптимального решения мэнээсы быстро приняли специализированный телевизор без блоков промежуточной и высокой частоты, он же монитор с зелеными «буковками и циферками». Причем специалисты проявили немалую инициативу, в два счета доказав, что только люминофор длительного свечения не будет портить зрение операторов. Против такой аргументации экономика бессильна, ведь девушки без очков куда симпатичнее очкастых стерв! Заодно я ловко замаскировал свое незнание вопроса под заботу об экономике.
Управлять экраном с диагональю чуть более тридцати сантиметров предполагалось всего лишь по трем проводам: кадровой/строчной синхронизации, земли, видео. Я пробовал говорить о цвете, но быстро понял – ждать взаимности от техники в этом вопросе придется как минимум несколько лет. Мэнээсы дополнительно настояли на выводе звука, спорить с такой мелочью не стал, хотя и был уверен в будущей бесполезности. С дизайном корпуса тоже сложностей не возникло – по сути, получился металлический куб. Так что наш научный отдел быстро подготовил документацию и сдал ее в МЭП.
Зато дальше Иванам пришлось изрядно поломать голову без моей помощи. Ведь в устройстве телевизоров я разбирался примерно как в балете и фотонных звездолетах. Хотя на уровне схемы все выглядело просто. Всего-то вместо «эфирного» сигнала нужно было подать «компьютерный». Причем аналоговый и непрерывный, никаких пикселов в нем не предусматривалось, а значит, нельзя было обойтись без быстродействующего ключа для управления яркостью точки на экране. Если думать о градациях серого, то это выливалось в полноценный ЦАП, что, впрочем, тоже не выглядело сверхтехнологией.
Однако дьявол, как обычно, скрывался в мелочах. Если прикинуть частоты, то выйдет весьма неприятная картина. В телевизоре что-то около пяти сотен строчек[366], в каждой нужно «показать» шестьсот сорок пикселов, а вот достижимые при массовом производстве частоты микросхем логики находятся в районе 10 МГц[367]. Быстрого прорыва тут нельзя ждать даже с подарками из будущего. Если десять миллионов разделить на произведение шестисот сорока на пятьсот, учесть всякие мелочи вроде обратного хода луча, то получится двадцать пять – тридцать кадров в секунду. А я-то по наивности надеялся сразу сделать монитор на сотню герц вертикальной развертки…
Более того, стандартные системы развертки оказались «заточены» строго на частоту 50 Гц, какой-то балбес посчитал, что делать иначе нельзя из-за наводок от сети электропитания[368]. Значит, вытягивать «interlaced»[369] 30 или 40 Гц бессмысленно, вариантов всего два – или 25р обычных, progressive, или 50i. Жуткая гадость! Я хорошо помнил, как реагировали мои детские глаза на новый «стогерцовый» монитор после старого, который «тянул» всего лишь 85р. Поэтому резко стало жалко девушек-операторов. Тут на самом деле впору задуматься об использовании только части экрана, не зря этим путем пошли разработчики IBM 2260.
Против такого не поможет даже самый «медленный» люминофор. Пришлось устроить импровизированный мозговой штурм «на троих», только вместо положенной по традиции водки и селедки на столе были неизменные пряники и чай. И надо сказать, это средство помогло. Уже где-то через час я не выдержал и выкрикнул: – «Нити!!!» Вспомнил, что когда-то, еще до жидкокристаллических мониторов, один из производителей телевизоров предложил наносить цветной люминофор не круглыми точками, а полосками-нитями[370]. Из-за этого пикселы получались вытянутыми по вертикали, но изображение в целом выглядело куда лучше, чем обычное.
Конечно, в нашем положении не до таких высоких технологий. Но… Я просто взорвался потоком фраз: «Кто сказал, что для удвоения штатовских двенадцати строчек текста на экране до советских двадцати четырех нельзя обойтись парой сотен линий развертки? Долой буржуазные предрассудки! Да здравствует рабоче-крестьянская наука СССР! И вообще, сколько можно пить чай, где мой коньяк?!»
В переводе на нормальный язык это означало, что если попросту вытянуть пятно от пушки ЭЛТ по вертикали, то большая часть проблем решится сама собой! Чуть развив идею, мы урезали осетра маски символа с 8х16 пикселов до 7х11[371] и получили двести шестьдесят четыре строчки. Что очень даже красиво уложилось в минимально-разумные 50 Гц кадровой частоты.
Осталось только понять, какое устройство будет формировать «картинку». Поставить видеокарту в ЭВМ – подход явно не для шестидесятых. Шины тут не было, единого стандарта тоже, поэтому в ход опять пошел хорошо освоенный УИ-8. Сначала я хотел запихинуть всю электронику непосредственно под «телевизор», но потом пришлось отказаться от этой идеи – с памятью на ферритовых кольцах ящик выходил слишком большим. Причем НИИ «Точной механики», к которому попала на изучение микросхема RS-232 из будущего, так и не смог освоить производство чего-то, похожего на статическую память, примеров которой было более чем достаточно в буферах чипа. Мало им, видете ли, кристаллов для изучения, слишком передовой техпроцесс использован, не могут инженера пересчитать размеры транзисторов из одного мкм образца в свои десять мкм. Зато небось в отпуск ходят строго по расписанию! Надежда оставалась только на волшебный пинок от Шелепина, которому я не преминул пожаловаться на важность вопроса.
Впрочем, без полупроводниковой памяти работа и не думала останавливаться. Если не вдаваться в детали, получалось следующее: имелось два восьмиразрядных регистра под пикселы, из которых быстродействующий ключ брал биты для вывода на экран. Пока из первого регистра биты выводились – во второй загружались семь точек следующего символа из ПЗУ знакогенератора (именно там «жила» таблица «гостовского кода») и бит межбуквенного разделителя. Во всем этом процессе учитывались положение курсора и прочие атрибуты типа мигания, подчеркивания, инверсии, жирного шрифта. Соответственно, после вывода восьми пикселов регистры «менялись ролями».
По идее, данные для ПЗУ можно было брать напрямую из памяти «видеокарты». Вот только ферритовые кольца – совсем не полупроводниковый SRAM[372], и время выборки в двадцать микросекунд (или 50 кГц) в несколько раз больше нужного. Поэтому пришлось поставить еще один огромный стошестидесятибайтный буфер на две строки. Пока из одной в одиннадцать проходов (по одному на каждую строчку матрицы) «вытаскивались» данные для знакогенератора, вторая спокойно и неторопливо заполнялась «с феррита».
Финальной операцией стало обновление видеопамяти видеокарты с ЭВМ. Происходило это постоянно, на каждой строке текста, в оставшееся от работы с буфером время. По расчетам специалистов, производительности УИ-8 в пакетном режиме, то есть без обработки прерываний по каждому «чиху», с запасом хватало для передачи не только «изменений», но и полной восьмидесятибайтовой строки букв и цифр, что обещало плавный и красивый скроллинг. Однако меня все равно терзали серьезные сомнения в способности ЭВМ типа БЭСМ-4 обрабатывать данные с требуемой скоростью. Но на этот вопрос мог дать ответ только эксперимент.
В деталях все выглядело куда сложнее. Одно только ПЗУ выходило «за гранью добра и зла», а именно набором из сорока чипов. Оперативная память на два с половиной килобайта (атрибуты символа, увы, тоже надо где-то хранить) по размерам соответствовала паре кирпичей, хотя по весу их превосходила. Медленно, но уверенно начинала складываться страшная картина опытного образца. Устройство получалось настолько огромным, что даже мне казалось невероятным представить на его месте несколько микросхем[373]. Только не забывший будущее разум говорил, что это обязательно случится, и очень скоро. Но когда я пытался доказать возможность подобной миниатюризации своим, многое уже слышавшим мэнээсам – то встречал лишь скепсис и недоверие. Заикаться о подобном за стенами НИИ «Интел» вообще пока не имело смысла.
Впрочем, как часто говорят в Америке, «это их проблемы». За полгода дрессуры Иваны превратились во вполне годных специалистов, которых можно загружать самостоятельной работой. И эта победа едва ли не более важна, чем очередной технологический шажок на пути к Интернету. А микросхемы… Они их придумают сами! Нужно только немного подождать.
Годовщина Октябрьской революции в СССР считалась праздником куда более важным, чем Новый год, целых два нерабочих дня сразу[374]. Хотя… если учесть, что явка на демонстрацию строго обязательна и длится «праздничное шествие» с раннего утра минимум до обеда, становится понятна такая немыслимая щедрость правительства. Может, кому и приятно, но для меня сложно найти пытку хуже, чем собраться рано утром у института, проконтролировать справедливый и равный разбор идиотских палок с кумачовыми тряпками и не торопясь, пешочком тащиться через полгорода, чтобы закончить трейл[375] около здания горкома, под выкрикиваемые в хрипящий репродуктор лозунги.
Однако большая часть сотрудников воспринимала действо как реальный праздник, троица слесарей даже успела тяпнуть водки, с удовольствием кричала «ура!» по любому поводу и подпевала маршам. Им истерично вторил совершенно трезвый водитель конторского грузовичка, мой тезка по фамилии Чечнев, который недавно умудрился продать соседям по дому собачатину вместо баранины. Может быть, все и сошло бы аферисту с рук, да он не утерпел, явился к покупателям на следующий день и спросил, знают ли, чье мясо едят. Теперь герой в ожидании суда ходил «под подпиской», а кадровичка неспешно подыскивала нового «погонщика газона[376]».
Супруга директора, она же Екатерина Васильевна, под завистливыми взглядами женской половины коллектива солидно «выгуливала шубу». Мне не понять важность данного процесса, однако Катя начала переживать еще с конца октября, боялась, что на демонстрации будет слишком тепло. Впрочем, она была такая не одна, тут все, как на показе мод, блистали шляпками, в смысле меховыми шапками, и вязаными варежками. Моя жена не смогла удержаться и нанесла еще один удар по самолюбию местного бомонда. Вместо клееных меховых «ведер», которые тут по недоразумению считались последним писком моды, она пошила мягкий норковый берет в тон шубке, такой, что можно было без проблем смять в кулаке. Не иначе, позаимствовала идею где-то в ноутбуке. И теперь пожинала заслуженные плоды завистливых до неприличия взглядов.
Не спеша, с остановками и перекурами, часа за полтора мы добрались до площади и чуть позже финишировали в небольшом парке, расположенном за квартал от центра городка. Там пролетариат и интеллигенцию уже ожидали развернутые точки быстрого питания. Несмотря на легкий морозец, люди охотно запасались продуктами, выбор которых заметно превосходил среднемагазинный. Спиртного не продавали совсем, однако это никого не смущало, опытные товарищи запаслись своим. Так, ребята с ТЭЦ, которые шли как раз перед нами, прямо на обвешанной по периметру флагами тележке-транспаранте открыли несколько трехлитровых банок кубинского рома с наклейкой на обычной белой бумаге «Santiago de Cuba Blanc» и наливали по небольшому граненому стаканчику всем желающим.
Явно сами выпить не смогли, решили людей порадовать. Ром не водка, штука сильно на любителя. Судя по всему, Минторг сумел раскрутить Кастро на массивные поставки алкоголя, но магазины затоварил настолько, что недешевое спиртное пошло «в нагрузку» в составе продуктовых заказов[377]. И вообще, что-то там странное на Кубе творилось, сначала в советских газетах начали ругать за излишнюю роскошь свежеотстроенный дворец мороженого Coppelia в Гаване[378]. Для местных такая пропаганда сошла бы, но я-то его видел собственными глазами! Ничего выдающегося, сарай сараем, чуть побольше и покрасивее екатеринбургского Шарташского рынка. Потом про концессии на добычу никеля заговорили, дескать, кубинцы неправильно используют кредиты[379], и специалисты из СССР сами куда лучше справятся со строительством инфраструктуры. Не иначе, Микоян и тут решил содрать с братьев-коммунистов все, что можно и нельзя. Впрочем, всерьез покрутить в голове эту мысль я не успел.
Вокруг спиртного «клубилась» небольшая толпа раскрасневшихся веселых мужиков, кто-то даже пытался петь песни. Я не смог удержаться и под неодобрительным взглядом Кати снял пробу с экзотического для Советского Союза напитка под неизменный тост «за революцию!». Результат удивил – вполне терпимо, разумеется, насколько это вообще применимо к напитку, который в чистом виде в двадцать первом веке пить не принято. Окружающие притихли – хоть молодой, но все же директор, налицо нарушение субординации, вдвойне интересно, что скажет. Пришлось соответствовать:
– Неплохо! – Я сделал второй небольшой глоток, покатал напиток во рту и задумчиво продолжил: – Но просто так его пить нельзя.
– Как же еще? Чем закусывать? – посыпались вопросы.
– Мы уже пробовали разбавлять, еще хуже выходит! – добавил какой-то смелый экспериментатор.
– Думаю… – Мой взгляд машинально прошелся по окрестным лоткам с продуктами и сконцентрировался на лимонах и апельсинах, выглядывавших из заботливо накрытых дерюгой ящиков.
Очередь за ними, можно сказать, почти отсутствовала. За последние полгода экзотические цитрусовые из Египта и Сирии не только заполонили магазины Москвы, но и начали попадаться на витринах овощных магазинов всех остальных городков СССР. Так что я не стал терять времени и метнулся к прилавку:
– Девушка, продайте лимончик и апельсинку, надо ребятам рецепт поскорее показать! – Я протиснулся перед покупателями, которые, впрочем, отнеслись к сложности момента с полным пониманием и откровенным интересом.
– Пожалуйста! – Полненькая продавщица в огромных валенках и белом халате поверх телогрейки быстро взвесила требуемое.
К моему возвращению толпа стала ощутимо гуще. Впрочем, мне самому интересно было попробовать результат. Половина стаканчика рома, на треть оставшегося – выдавил лимон, остаток добил соком апельсина. Осторожно перемешал, отпил…
– О!!! – знакомый вкус «Дайкири»[380], констатировала память. – Вот так гораздо лучше! – И уже про себя добавил: – «Вот это да! Получилось вкуснее, чем в любом баре Екатеринбурга! Надо еще свежей мяты найти, чтобы Катя не скучала, а потребляла соответствующий состав!»[381]
– Петр Юрьевич, нам пора! – Неожиданно появившийся «на сцене» Анатолий настойчиво потянул меня за руку. И шепотом добавил на ухо: – Ну зачем внимание-то привлекать?!
– Да, пора! – попрощался я с присутствующими, с сожалением поставив недопитый коктейль на узкий швеллер рамы тележки. – Как видите, все очень просто!
По дороге домой Анатолий пропесочил меня за глупую инициативу. Ближе к дому я уже сам не понимал, как умудрился выкинуть такое неожиданное «коленце». Похоже, меня все же захватила атмосфера всеобщего праздника, беззаботного веселья и какой-то странной, необъяснимой советской уверенности в будущем. И напрасно, этот мир только издали казался безопасным и простым. Вот только довольную улыбку с лица я не смог согнать до самого вечера.
…Через месяц на очередном совещании в министерстве мне резанула слух оброненная кем-то походя фраза: «Так вот, накатили мы по две белой кубы с соком, и тут…» Стало понятно, что качественно на советской почве приживаются исключительно идиотские идеи. «Дайкири» вслед за суши необъяснимым образом просочился в обиход, изрядно потеснив традиционную «беленькую», вот только не знаю, к добру ли такая перемена. Похожим образом обстояло дело с модой на литые диски, тратить дефицитный алюминий на бессмысленную для пещерного автопрома технологию коммунисты посчитали делом вполне стоящим. Даже на лимузины членов Президиума ЦК КПСС поставили специально разработанную «черненую» модель. Невероятное дело, ради этого Шелепин сам, лично, просил меня подбросить эскизы из будущего. Я с трудом удержался и не стал рассказывать про особый шик накачки шин чистым азотом. Такие страшные секреты от партийного руководства страны надо беречь, как спички от детей.
В то же время наладить выпуск нормальных покрышек так никто и не сподобился. Узкую, жесткую и крайне небезопасную, с моей точки зрения, «резину» продолжали успешно ставить на все автомобили без исключения. Шипы запускать в серию никто не подумал. Изготовить копию трехточечных ремней RAVчика в СССР смогли, благо ничего сложного там не было. Получилось грубовато, но вполне надежно. Но краш-теста с манекеном на ГАЗе провести не захотели. С большим трудом через «самый верх» мне удалось «пробить» экспериментальную доработку нескольких десятков «Волг»[382]. Но похоже, из всех обладателей этого чуда техники пользовался «удавкой» только я. Остальных руководителей заставить что-то сделать можно было только под угрозой расстрела. Не ценили эти люди свои жизни, да и в зарубежную статистику не верили как в лженауку. Впрочем, их-то мне не жалко, но зачем ни в чем не повинных людей губить?!
Еще три больших шага вверх, и наконец-то можно было тяжело плюхнуться на вытоптанный снег, смахнуть со лба капли пота и чуток передохнуть перед очередным скольжением к подножию невысокого холма по узкой прогалине между темными молчаливыми стенами зимнего леса. За день девять спусков, два неслабых падения кувырком по предательскому пухляку склона, а последняя модель сноуборда так и не рассыпалась на куски. От мысли о скором испытании доски на «обычной» горе среди лыжников усталость натруженных подъемом ног быстро прошла.
Задуманный чуть ли не год назад сноуборд оказался совсем не таким простым делом, как казалось сначала. Заинтересовать проектом развития нового вида спорта товарища Шелепина я не смог. Получил лишь отписку: «Есть задачи поважнее, если невтерпеж, обходись своими силами». Пришлось протащить возню с мастерской под обоснование математической модели лыж, для разработки которой со скрипом и коньяком удалось вытрясти заказ у ведомственной команды двоеборцев[383] с неизбитым названием «Электрон». Спортсменов более близкого профиля в МЭПе, увы, не нашлось. Научный руководитель «Интела» только покачал головой при виде очередной аферы, но спорить не стал, бывали «хвосты» и похуже. Тем более штатные ставки под теоретиков имелись в избытке, а результаты расчетов в секретном ВЦ НИИ выглядели очень достоверно и по-бюрократически симпатично.
За прошедшие полгода я успел убедиться, что горные лыжи в СССР воспринимаются как чемодан без ручки: выбрасывать жалко, хотя пользы почти никакой[384]. Не было ни тренеров, ни инфраструктуры, подъемники можно было посчитать по пальцам, и те, которые встречались, являлись кустарными поделками местных любителей. Ведь до смешного доходило, когда члены сборной страны тренировались на одном склоне с местной детворой! А какие у них были лыжи! Специально ездил, смотрел. Спортсмены-разрядники катались на «Туристе» Мукачевской фабрики, что в украинском Закарпатье. Всего симпатичного в этой продукции – эмблема, медведь с рюкзаком на фоне полярного сияния. В остальном обычное дерево и металлический кант на шурупах. Только у самой элиты – австрийский Kneissl, и то по большей части деревянные «Красные звезды». Всего у троих видел только что появившуюся пластиковую новинку – «Белые звезды». Причем, по мнению членов горнолыжной тусовки, командой их назвать было нельзя, произносить эти названия требовалось не иначе как с придыханием, а лучше слегка кланяться.
А ботинки?! Импорта не имелось совсем, все приходилось заказывать за свои деньги, из кожи, жесткой, как кровельное железо. Однако теплый внутренний «валенок» из мягкого войлока в среде местных профессионалов уже был известен, как и защелки-собачки. Мне потребовалось только увеличить высоту голенища, превратив конструкцию из «ботинка» в «сапог». С креплениями тоже особых проблем не возникло, разве что вместо пластика на них пошли алюминиевый сплав и много-много часов работы фрезерного станка.
Зато сама доска выпила крови «за все и за всех». Форму и размеры оставшегося дома Burton[385] я помнил прекрасно, мышцы не успели забыть податливую упругость снаряда. Кроме того, рекламные буклеты будущего подарили кучу рассказов о углепластиковых триаксиальных коробах[386], алюминиевых сотах, вязко-эластичных демпферирующих системах и прочем хай-теке[387]. На этом все плюсы послезнания заканчивались, и начинались сплошные минусы полного непонимания технологии изготовления. Впрочем, поначалу это казалось сущей мелочью, всего-то залить давно известной эпоксидкой[388] подходящий «пирог» из дерева и стеклоткани. Ну и еще, как это принято в лыжестроении, прикрутить шурупами по краю металлический кант.
Уже первый образец получился красивым и очень похожим на настоящий сноуборд. Перед испытаниями его даже успели отшкурить и загрунтовать в симпатичный белый цвет. Вот только упруго гнуться он отказался наотрез, а после применения физической силы – подозрительно захрустел рвущимися волокнами. Последовала вторая проба, третья, пятая, десятая… Изменение состава композита, толщины и количества слоев деревянного клина, попытка использовать многослойную фанеру, пластиковые соты… Все было напрасно. В отчаянии я все же испытал несколько относительно удачных образцов, но чуда не произошло. Под ногами ощущались либо жесткое неуправляемое бревно, либо противоположная крайность, мягкий кисель, неспособный твердо стоять на канте. Спуститься с горы на таком изделии можно было, но получить от этого удовольствие – нечего и думать.
Через пару месяцев экспериментов стало понятно – ничего путевого из эпоксидки не получится[389]. Пришлось заняться изучением образцов лыж, вернее, рекламы в зарубежных журналах. И тут меня ждало очередное «открытие велосипеда». Самыми модными и современными в мире загнивающего капитализма считались металлические пары фирмы Head Ski[390]. От их разнообразия разбегались глаза, глянцевые конструкции из склеенного слоями пластика, дюраля и дерева красовались на картинках в компании с суровыми прищурами киноактеров и улыбками блондинистых красоток. Однако стоила самая бюджетная модель целых восемьдесят пять долларов, более чем в два раза дороже авторитетного в СССР «белозвездного» Kneissl.
Богатый выбор дюраля Д16Т имел место быть на складе любого советского НИИ, и «Интел» не являлся исключением. Федосей Абрамович Шварц, наш снабженец, получал свою зарплату совсем не зря и давно позаботился о наличии лучшего в мире материала для изготовления прототипов, макетов и прочих опытных моделей. Единственное, что пришлось сделать, так это специальную печь больших размеров с равномерной и точно регулируемой температурой в камере. После нее зажатый в шаблоне металл медленно остывал, при этом только через сутки его кристаллическая решетка стабилизировалась, а неплохие упругие свойства возвращались в полной мере.
С начинкой «пирога» особых вариантов не было. Сначала шел тонкий слой фенольного пластика, потом нижний лист дюраля, за ним наборный, пропитанный эпоксидкой и проклеенный стеклотканью деревянный клин просчитанной на компьютере толщины, затем опять металл. По периметру конструкции вставлялись канты из хорошей стали, отделенные от клина демпфирующим слоем мягкой резины.
На словах все просто, но с качественной склейкой пришлось немало помучиться[391]. Обувной клей требовал обжатия и нагрева, причем все это одновременно и равномерно. Попытки использовать механический пресс и хитрые формы рассыпались на испытаниях кучей обломков дерева и дюраля.
Помогли, как обычно, бытовая лень и послезнание. Как-то в июльскую жару я имел глупость показать Кате рецепт кофе со льдом, но не растворимым, как греческое фраппе[392], а по рецепту штатовских ресторанчиков а-ля Вьетнам, в которых кипяток заставляют медленно просачиваться через слой молотого кофе с цикорием в чашку со сгущеным молоком, потом он перемешивается и выливается в стакан с колотым льдом.
Все хорошо в этой технологии, только уж слишком часто теперь приходилось обновлять главный ингредиент. Каждый день с утра начала повторяться одна и та же картина:
– Крути! А то усну! – Катя подсовывала мне под нос ручную кофемолку и соблазнительно потягивалась.
Учитывая, что вместо классической, полной жестких вставок и кружавчиков советской ночнушки она повадилась использовать мою футболку, выглядели отдельные части ее тела очень соблазнительно, но…
– Опять?! – Меня ни капли не радовала перспектива чуть ли не пять минут подряд вращать тугую рукоятку. – Давай чаю попьем!
– Ну уж нет! – парировала жена с непреклонной улыбкой. – Кто обещал купить электрическую мельницу?
– Да за ней надо будет в Москву ехать, некогда совсем! – уныло повернул я ручку нехитрого механизма. И вопросил жалобно: – Когда ты успела записаться в эстетки?!
Именно после этого диалога я с тоской и ностальгией вспомнил большую вакуумную упаковку молотого кофе из будущего, в которой мягкие и податливые крошки зерен превращались в плотный, твердый кирпич… Продолжение не заставило себя ждать:
– Эврика!!! – Мой крик разбудил даже соседей.
После чего я подхватил жену на руки и закружился с ней по кухне. Сбитая ее ногой злосчастная кофемолка улетела под сервант и злобно загремела там между пустых молочных бутылок.
– Придумал! Будем, ей-ей, будем мы зимой кататься на сноуборде!
– Поставь меня на место, злодей! Раздавишь!
Так была придумана склейка под вакуумом.
Слегка стянутый пакет сноуборда помещался в специальную камеру из резины, затем переделанный из компрессора старого промышленного холодильника насос вытягивал из нее все, похожее на воздух. Результат вакуумной обработки помещался в похожий на гроб металлический ящик с машинным маслом и системой нагрева до ста восьмидесяти градусов. Грязная и тяжелая технология сполна оправдала надежды. Образцы сноубордов как по мановению волшебной палочки перестали разваливаться при первом же изгибе, а ощущения от спусков начали отдаленно напоминать привычные по двадцать первому веку…
Я вынырнул из воспоминаний и перевел взгляд на цифру «тринадцать», небрежно намалеванную зеленой краской на носке доски. Ровную дюжину прототипов пришлось отправить в переделку, пока не получился данный экземпляр.
Испытаний на «нормальном» склоне я дождался с большим трудом. От побега на знакомую по прошлому году турбазу меня останавливала только достоверная информация о том, что подъемник работает исключительно по выходным. Впрочем, в субботу все равно поднялся на вершину горы первым. И надо сказать, что номер «тринадцать» не подвел, натертая парафином доска даже превзошла мои скромные ожидания. Она шла по склону немногим хуже Burton и позволила повторить все то немногое, чему я успел научиться в будущем. Скоростной «карвинг», спуск на кантах с глубоким заваливанием тушки внутрь поворота, минимальные прыжки, роллы на носке и хвосте… Настоящий глоток будущего! Если бы еще идиотский бугель не так сильно «сушил» ногу!
Опомнился я только тогда, когда понял, что большая часть горнолыжников перестала кататься и наблюдает за моими трюками. На краткой пресс-конференции пришлось удовлетворить любопытство всех свидетелей испытаний результатов научной работы секретного НИИ. В смысле под вкусный чай с шиповником из чьего-то китайского термоса объяснить людям, что сделать подобную «доску» вполне возможно даже в гараже, а научиться кататься легко за пару-тройку дней. И даже пообещать отправить письмо с технологией и чертежами в «Технику молодежи». Очень надеюсь, что они не воспримут мои рассказы слишком близко к сердцу и не организуют с утра понедельника собственное производство.
Ведь я до сих пор не знал, даст ли Шелепин «зеленый свет» новому виду спорта в СССР.
Глава 12
Новый год и краткие итоги
– Зетка пошла! – толкнул меня кто-то сзади, как будто я сам не видел.
– Влево, влево его гони! И от стенки на одну! – азартно закричал прямо у меня под ухом Василий Петрович, начальник ВЦ ТЭЦ.
– Тише, не на футболе! – Я сосредоточенно клацал клавишами. – Спокойнее, товарищи, все будет без шума и пыли!
– Не дергай клавиатуру, я плохо кабель закрепил, – попытался добавить конструктива наконец-то реабилитированный после любовно-эротического скандала Федор. – Нет чтобы подождать еще неделю!
– Завтра закончишь! Нельзя в Новый год без подарков! И так сойдет! – мгновенно осадили электронщика сотрудники. – И вообще, надо проверить, сколько ты сам играл!
– Левый угол валится! – не удержавшись, прервал перепалку Анатолий. – Вправо его!
– Поверните, поверните! – Это уже тонкий голосок, кто-то из девочек-операторов решил дать совет.
– Не так же! – опять дохнули лимонно-апельсиновым ароматом «Дайкири» из-за спины. – Наоборот!
– Шаг вправо! – отличился Василий. – Жми, жми!
Противный, составленный из кубиков псевдографики уголок тетриса плюхнулся мимо клетки, перекрыв шансы спасти ситуацию. Судорожные метания не помогли, еще несколько фигур, и стакан беззвучно очистился, замигав корявой надписью, приглашающей нового игрока.
– Ну вот! – послышалася общий выдох из-за спины. И радостно, будто шепотом, прошелестело по толпе зрителей: – Следующий!
– Да ты чего вообще подсказал под руку?! – Расстроившись, я толкнул массивную клавиатуру, выполз из-за стола и повернулся к начальнику ВЦ. – Специально, что ли?
– Ага! – не стал скрываться виновник. – Надоело уже тебя ждать! Сейчас очередь Володьки играть, а потом сразу моя.
– Ух, ну ты и жук! – пришлось мне рассмеяться. – Придумал ведь способ!
Ну как можно злиться в ответ на искреннюю, можно сказать детскую, улыбку тридцатилетнего парня. Тем более что мне вообще надо было иметь совесть, после Quake и прочих игр будущего глупо биться за право провести пяток-другой минут за самым что ни на есть примитивным «Тетрисом», наконец-то запущенным на БЭСМ-4. Тогда как в очереди постоянно сменялись один за другим немногие избранные сотрудники ВЦ ТЭЦ и НИИ «Интел», примерно человек тридцать. Причем пока один играл, остальные, словно на настоящее волшебство, завороженно смотрели, как мечутся семь разновидностей фигурок на экране. Наиболее продвинутые запасливо приволокли театральные бинокли и посматривали в них из «задних рядов». Про результаты не забывали, количество «убранных» строк считали хором, рекорды записывали на специально расчерченный лист ватмана[393]. Впрочем, там шла борьба исключительно за второе место, первое было – за мной, и в возможность «обогнать директора» никто не верил. Не зря я убил в детстве кучу времени на творение Алексея Пажитнова[394].
На первый взгляд результатами прошедшего тысяча девятьсот шестьдесят шестого года можно было гордиться. Мечтал о компьютерной игре на технике прошлого – получите и распишитесь, вот он, новогодний подарок. Однако какой ценой…
Для начала экспериментальный дисплей умел показывать всего один символ, а именно белый квадрат. Микросхемы ПЗУ знакогенератора не были готовы, так как «Пульсар» отодвинул все развитие и занялся какой-то простенькой фитюлькой, микросхемой таймера, о которую в МЭПе «споткнулись» при копировании контроллера блока формирования задержек стеклоочистителя RAVчика. Ничего сложного, но в комплексе с еще несколькими смежными изделиями это тормознуло наш проект чуть ли не до февраля.
Я было попробовал возмутиться, но меня мгновенно вернули с небес на землю. Оказывается, таймер – совершенно уникальное сооружение[395], сказать по-другому попросту не поворачивается язык – настолько много «дырок» он затыкает. Кроме основного назначения таймер незаменим как прибор для управления выходным реле в различных датчиках (влажности, света и уровня воды), инвертирования напряжения из постоянного в переменное, в ШИМ для регулировки оборотов двигателя, он придает яркость лампам, сообщает мощность паяльнику и вообще нужен во множестве необходимых советской промышленности устройств. Да еще военные норовили всех растолкать, кричали, что всю жизнь только об этой микросхеме мечтали.
Сделать полноценную клавиатуру мы тоже не успели. Внушительно смотревшийся на столе агрегат весом килограмм в пять – не более чем макет, имеющий всего три рабочие кнопки, включенные в ЭВМ практически напрямую, без всякой электроники. Смешно сказать – программа «тетрис» хранилась в ящике стола Петровича в виде основательной пачки перфокарт. Так что пока ничего похожего на персоналку будущего, так, обычная игровая приставка. Причем обработка жалких падающих квадратиков занимала вычислительные возможности БЭСМ-4 полностью. Иногда вывод на экран замирал, и у игрока появлялась возможность перевести дух. Естественно, ни о каких параллельных вычислениях при этом не было и речи.
Но принимали тут «Тетрис» как реальное чудо[396]. Даже Шелепин хотел приехать посмотреть, но потом отказался, видимо, не стоило первым лицам страны демонстрировать внимание к захолустным НИИ. Надеюсь, Старос не подведет, сделает более-менее мобильный агрегат, который можно будет показывать на заседании Президиума ЦК партии. Тем более что мне показалось: сам Филипп Георгиевич давно относился к коммунистам как к взрослым детям и не без оснований был уверен в том, что без красочной презентации дальнейшего развития проекту ультрамини-ЭВМ не видать.
– Товарищи, ну хватит уже, десять минут до боя курантов! – В зал ВЦ неожиданно ворвалась моя жена. – Встали и быстро пошли в столовую, там уже давно все веселятся!
Практичная Катя совершенно не была подвержена тетрис-мании. Ее можно понять, детской ностальгии по этой игре не имелось, наоборот, восприятие было забито до отказа впечатлениями от ноутбука, с которым она последнее время общалась гораздо чаще меня. Поэтому она сразу сбежала от толкотни на ВЦ, к не посвященным в мир компьютерных игр сотрудникам, я же «задержался на минутку». И вот, через час терпение кончилось…
– Сейчас! – бодро отозвался начальник ВЦ из-за клавиатуры, не отрывая, впрочем, взгляда от экрана. – Вот только…
– Идем, – нестройно протянуло еще несколько голосов. – Выпьют все без нас!
– Хоть девушек отдайте! – попыталась расколоть коллектив жена. – А то мужики без них меры не знают!
– Нам и тут неплохо! – последовал немедленный отпор дам.
– Петр Юрьевич, Анатолий Васильевич! – В голосе Кати послышалось нешуточное раздражение. – На выход, живо! А то не посмотрю на то, что начальники!
В общем, кроме нескольких особо падких до алкоголя инженеров и программистов ушли только мы с Анатолием. Большая часть сотрудников осталась на ВЦ до утра. И правда, когда еще будет возможность играть, не думая о плановых расчетах? Главное, чтобы Василий Петрович не потерял остатки здравого смысла, и все же к утру разогнал коллектив по домам. Ну и чтобы Федор не накуролесил сверх меры. Впрочем, после прошлой головомойки он умудрился впасть в другую крайность и, не ставя перед собой легких задач, принялся тщательно обхаживать свою прошлую пассию.
За новогодним столом было скучновато, я никак не мог привыкнуть, что для людей шестидесятых обильная и вкусная еда – уже сама по себе немалый праздник. Видимо, привычки голодных военных и полувоенных лет не пройдут даже через поколение. Поэтому регулярные тосты, ретромузыка, шутки и смех не мешали мне временами проваливаться в глубину собственных мыслей.
Чего я, в сущности, добился за два неполных года? Сделал из БЭСМ-4 посредственную игровую приставку? Смешно. Продвинул электронные часы для съезда? Насколько знаю, в Штатах их легко повторили и даже улучшили, добавив в будильник несколько тонов и переключатель двадцатичетырех– и двенадцатичасового формата. Однако надо признать, в кои-то веки товар made in USSR хоть и за счет очень низкой цены, но все же смог конкурировать с аналогами на прилавках Европы. Мешало качество, которое реально недотягивало до нужной планки. Всего чуть-чуть, тут докрутить, там сровнять, положить получше лак, поставить более качественные батарейки, запаковать в нормальные коробки, добавить рекламы, сервиса…
С моей точки зрения, даже лучшим зарубежным образцам шестидесятых было далеко до законченной отточенности товаров двадцать первого века, но и на этом бледном фоне не имелось у советской сборки нужного лоска и внимания к мелочам, а мой «глас вопиющего в пустыне» не хотел слышать даже товарищ Шелепин. Хотя валюта СССР требовалась срочно, практически без оглядки на ее себестоимость в рублях, а мировой рынок часов представлялся безграничным. Но, несмотря на это, чиновники Минторга настолько не верили в возможность «продавить» рыночную нишу полностью под себя, что не пытались противостоять конкурентам и позорно, без боя, отошли на вторые и третьи роли.
Что можно вспомнить еще? Полупроводниковой памяти все еще не было, вернее, ее сделали, но совершенно несерьезного объема. Всего сто двадцать восемь бит или шестнадцать байт, требовалось две тысячи микросхем, чтобы получить ОЗУ для все той же БЭСМ-4. При этом в НИИ «Точной механики» очень гордились результатом… Ровно до тех пор, пока не увидели мою злую морду во время оглашения победных реляций в МЭПе. Впрочем, в записке Шелепину на едкие комментарии я тоже не скупился, это же надо, на простой регулярной структуре с каким-никаким, но образцом не вытащить за год пару тысяч элементов на микросхему! Теперь бегают, клянутся к весне не только сделать пятьсот двенадцать бит[397] на кристалл, но еще собирать их по четыре штуки в одном корпусе. Наверняка обманут, но это дело житейское, главное успеть поймать момент и напомнить об обещании грозной бумагой из ЦК партии.
Впрочем, если выйти за рамки техники, то скучно не будет. Внутриполитическая жизнь СССР окончательно свернула на новые рельсы. Ничего похожего на мое будущее. Внешне все было стабильно и даже слегка патриархально. Конфигурация власти с Микояном во главе получилась, насколько я мог судить, на удивление устойчивой. Как следовало из газет, каждый получил, что хотел. Анастас Иванович – возможность торговаться за ракеты и бананы на самом высоком государственном уровне. Леонид Ильич – проводить тихие аппаратные перестановки в КПСС, наслаждаться жизнью и не мешать делать это товарищам по партии. Алексей Николаевич занимался экономикой и производством. Ну а мой главный начальник, Александр Николаевич, со страшной силой перетрясал Советы всех уровней.
Так оно на самом деле было или нет – мне неведомо. Но за прошедший год в СССР стало ощутимо лучше с экзотическими продуктами питания, как свежими, так и консервированными. Наша вольнонаемная бабуля Дарья Лукинична частенько жаловалась: «Развелось всякого, нормальной картошки не купить!» – но мне такое тропическое изобилие было в радость. Почти как в будущем, только цены повыше раза в два-три, если пересчитывать на зарплаты.
Что до более глобальных перемен, то ясно виделось одно – нормальной частной собственностью даже не пахло. Вышли небольшие послабления артелям и частникам, оживились портные, скорняки и прочие изготовители обуви. Не обошлось без кавказцев, вытащивших лотки с яблоками и цветами с рынков на улицы и безуспешно пытающихся конкурировать с накачанной импортом госторговлей. Но все это делалось как-то вяло, испуганно, можно сказать, украдкой. Никакого сравнения с разгулом девяностых, когда по улицам выстраивались ряды спекулянтов на десятки кварталов. Впрочем, тут статью[398] за перепродажу никто не отменял, попробуй продай что-то без договора на реализацию или без глубокой переработки.
Надеюсь, на этом процесс не остановится. По крайней мере, по МЭПу ходили упорные слухи о серьезной экономической реформе, вспоминали о необходимости скорейшего перехода на хозрасчет, пугали какой-то хозяйственной арендой и прочими интересными вещами. Но конкретики пока не было, и я не сомневался в причине этого. Мои записки о будущем пострашнее атомной бомбы, после их изучения Шелепину и Косыгину надо сначала в себе разобраться, потом в партии и лишь затем об экономике думать. Одним годом тут никак не обойтись…
– Чего притих? – Игривый толчок локтем в район перегруженной шампанским печени мгновенно вывел меня из состояния задумчивости. Но Катя на этом не остановилась, наклонившись ближе к уху, она выдохнула: – Пойдем!
– Зачем? – Кажется, я успел малость задремать на удобном стуле, не помешало даже идиотское хоровое пение под баян. – Тут хорошо, глянь, ребята все еще танцуют.
– Хватит спать, через пару часов утро! – нахмурила брови жена. – Надо идти домой, Надюшку кормить. А я выпила шампанского! И вина!
– Точно! – спохватился я.