Между плахой и секирой Чадович Николай

— Подделку изготовить трудно. А отходов всяких пополам с трухой напихать легко, — сказал Смыков, держа пистолет перед носом Грибова, — Пусть Зяблик проверит.

Зяблик повторил все Веркины манипуляции и с видом записного знатока заявил:

— Оно!

Смыков на эти слова как бы и не прореагировал, а занялся непосредственно персоной Грибова.

— Вы чего зыркаете? Что высматриваете?

— Да не зыркаю я… Это у меня глаз косит… С детства еще…

— А три пальца вы кому показываете?

— Сами же меня руки заставили поднять, — сотник побагровел. — Не разгибаются у меня два пальца… Вот вам и кажется…

— Пальцы тоже с детства не разгибаются?

— Ага, — понимающе кивнул сотник. — Повод для конфликта ищете. Чего уж там! Бейте без повода! Свидетелей не останется!

— Нужны вы мне очень… Пошли прочь, — Смыков махнул пистолетом, словно отгоняя от себя назойливую муху. — Но рук не опускать!

Грибов, пятясь, стал отходить. На его правой руке три пальца по-прежнему торчали вверх, а два были скрючены.

Зяблик, успевший при дегустации сожрать солидную порцию бдолаха, опять запустил лапу в мешок, чему попыталась помешать Верка. Их энергичная возня закончилась тем, что оба повалились на парапет, отпихнув Цыпфа в сторону.

В то же мгновение в окне казино снова блеснула оптика, и всю ватагу обдало каменной крошкой, высеченной пулей из круглого колена нереиды, на которое совсем недавно опирался спиной Цыпф.

Грибов, успевший удалиться от фонтана шагов на десять, по-звериному зарычал и выхватил из-за шиворота гранату. Друзья его шустро рассыпались по площади, подбирая в изобилии валявшееся вокруг оружие.

— Третьего бейте, третьего! В очках который! — не своим голосом заорал Грибов, зубами вырывая кольцо предохранительной чеки.

Пистолеты Смьгкова и Зяблика грохнули одновременно. (Ну со Смыковым-то все было ясно, он с отступающего сотника прицела не спускал, а вот когда успел выхватить свой ствол Зяблик, занятый шутейной борьбой с Веркой?) Все остальное произошло почти одновременно и предельно алогично, хотя силы хаоса, дремавшие в кирквудовской пушке, к схватке еще не подключились. Сотник упал навзничь (кольцо торчало у него изо рта, словно из кабаньего рыла), но откатившаяся в сторону граната не взорвалась — то ли спусковой рычаг каким-то чудом остался на месте, то ли ударник подвел, то ли еще что. Оська внезапно вышел из транса и, подхватив валявшийся невдалеке пистолет, принялся с ковбойской лихостью расстреливать своих командиров, еще не успевших толком вооружиться. Очередная пуля невидимого снайпера все же задела Цыпфа, бестолково метавшегося в узком пространстве между двух морских дев, и он, то ли от боли, то ли от испуга, привел в действие свое жуткое оружие. По счастливой случайности его ствол в данный момент был направлен в сторону здания казино, а не куда-нибудь еще, например, в живот покинувшему укрытие Толгаю.

О дальнейших событиях у каждого члена ватаги остались свои, во многом не совпадающие между собой, впечатления. С Цыпфа, конечно, и спрашивать было нечего — кровь залила ему глаза, а вот Зяблик, в частности, утверждал потом, что видел собственными глазами, как нижняя часть здания казино напрочь исчезла, хотя верхняя странным образом осталась висеть в воздухе и даже не шелохнулась. Верка доказывала совершенно обратное — сначала исчезла именно верхняя часть, где и скрывался снайпер, а нижняя еще некоторое время торчала на прежнем месте.

Смыков не был согласен ни с Зябликом, ни с Веркой. Их некомпетентность в данном вопросе он объяснял алкогольным опьянением первого, наступившим непосредственно после приема бдолаха (в пику сознанию подсознание возжелало!), и истерическим состоянием второй, вызванным не только азартом боя, но и приближающимся климаксом.

По версии Смыкова случилось следующее. Здание само по себе никуда не исчезало, ни целиком, ни частично. Но после выстрела Цыпфа кто-то как бы вырезал его по контуру из нашего пространства. Сквозь дыру, образовавшуюся на фоне неба и других городских зданий, были видны звезды, рассыпанные на абсолютно черном фоне. Причем звезды эти не мерцали, а светились ярко, как маленькие фонарики. Потом по всей этой картине пробежала рябь, словно помехи на телевизионном экране, и здание вновь стало видимым, правда, уже не с той стороны, что раньше. Простояв так не больше секунды, оно рухнуло, еще в процессе падения разрушившись на удивительно мелкие обломки.

Толгай только разводил руками в стороны и твердил одно: «Курку! Ужас!» Отражение этого ужаса еще долго стояло в его глазах, но подходящих слов не находилось.

Впрочем, разговор этот происходил много позже, совсем в другом месте и в куда более спокойной обстановке.

А сейчас все поняли одно — здания казино нет и в помине, а следовательно, снайпера можно не опасаться.

Цыпф, все лицо которого было залито кровью, пятясь назад, уперся спиной в голень самого Посейдона и стал медленно сползать по ней вниз, успев тем не менее произвести еще один выстрел, угодивший неизвестно куда. Смыков и Зяблик продолжали держать под прицелом площадь, на которой, похоже, кроме Оськи, никого в живых не осталось. Толгай и Верка бросились к Цыпфу. Первым делом у него отняли пушку, а потом приступили к осмотру головы. Этому сильно мешала кровь, пропитавшая волосы, как губку.

Верка сначала растерялась, а потом вспомнила, что одно время Толгай брил свою голову, причем с одинаковой ловкостью делал это и ножом, и саблей. Она жестами объяснила ему, что надо делать, и степняк принялся прядь за прядью снимать Левкину шевелюру.

Когда лезвие ножа коснулось раны, Левка застонал и попытался протереть глаза.

Верка, обрадовавшись тому, что жизнь все еще теплится в ее пациенте, зачастила:

— Зайчик, потерпи, все будет хорошо, потерпи, зайчик…

— Шнурок на ботинке развязался! Шнурок завяжите! — пробормотал Цыпф, видимо, контуженный пулей.

К этому времени Толгай уже закончил свою работу цирюльника, и взорам присутствующих открылась рана, наподобие прямого пробора рассекавшая Левкин скальп от лба до макушки.

— Повезло, — сказала Верка, промокнув кровь собственным носовым платком. — На три сантиметра ниже, и была бы у тебя на лбу аккуратненькая красненькая отметина. Как у индийской красотки… Зашить бы следовало, да нечем.

Самым тщательным образом залепив рану будетляндским пластырем и, за неимением других лекарств, накормив Леву бдолахом, Верка отступила на шаг, чтобы полюбоваться делом рук своих.

Кто-то довольно грубо толкнул ее в плечо, и Верка, полагая, что это всего лишь неуклюжая попытка Зяблика подлизаться, решительным движением попробовала отстранить ладонь, оказавшуюся на удивление огромной, твердой и холодной.

Вскрикнув, она обернулась. Плеча ее касался один из уродливых тритонов, ерзавший на своем постаменте, словно живой. Шевелились и другие мифологические фигуры, украшавшие фонтан, в том числе и сам Посейдон.

На мгновение в голову Верки пришла шальная мысль, что многократные и широкомасштабные нарушения принципа причинности вдохнули жизнь в каменных истуканов, но причина столь странного поведения всей скульптурной группы состояла совсем в ином. В движение пришли не только изваяния морских богов и их прислужников. Шатались и расположенные поблизости дома, а сама площадь ходила ходуном, как поверхность штормящего моря. Плавные широкие волны перекатывались из одного ее конца в другой, и трупы аггелов то вздымались на их горбах, то проваливались вниз. Но только не плеск разносился вокруг, а тяжкий скрежет трущихся друг о друга камней. Оська, вытанцовывающий среди этого кошмара некое подобие гопака, напоминал рыболовный поплавок, болтающийся на свежей зыби.

Воздух стал мутнеть и сгущаться. Что-то вроде легкой ряби пробежало по нему, оставляя за собой желтые кляксы, которые быстро росли и со стеклянным звоном соединялись между собой. Через площадь зазмеились трещины. Каменная чаша фонтана треснула. У Посейдона отлетела голова.

— Отходим! — заорал Смыков. Он подхватил пушку. Верка с Толгаем — Цыпфа, а Зяблик — мешочек с бдолахом. Бежать по гуляющим каменным волнам было не менее трудно и опасно, чем по льдинам во время ледохода. Камни мостовой, словно зубы, так и норовили ухватить кого-нибудь за щиколотку. А сзади звенел воздух, превращавшийся в кирквудовский янтарь.

Настоящую надежную твердь под ногами они ощутили, только удалившись от площади метров на сто, но и здесь, на узкой улице, в воздухе поблескивали невесомые желтые чешуйки, в любой момент готовые стать катализаторами если не гибели, то, во всяком случае, радикального изменения окружающего мира, что для населявших его существ так или иначе означало конец земного бытия.

Где-то позади осталась площадь, превратившаяся в один огромный массив кирквудовского янтаря, являвшегося лишь проекцией на наш мир другого, гораздо более сложного пространства. И аггелы, которых, возможно, уже нельзя было считать мертвецами, и Оська, превратившийся неизвестно в кого, находились сейчас так далеко отсюда, что даже обсуждать эту тему не имело смысла.

— Левкина работа! Это он набедокурил! — сообщил Зяблик. — Помните, о чем нас Эрикс предупреждал? Нельзя, дескать, применять эту пушку против явлений, порожденных силами Кирквуда. А он последний выстрел в землю загнал, как раз в самый гадюшник, который под гаванью находится. Вот и поперла на нас эта многомерная яичница.

Цыпф, к тому времени очухавшийся и уже передвигавшийся без посторонней помощи, вынужден был согласиться с данным предположением.

— Эта штука опасней атомной бомбы, — он покосился на пушку. — Нужно как можно скорее привести ее в негодность. Вред, который она способна причинить, несовместим с ее пользой.

— Вы, братец мой, подобные заявления прекратите! — возразил Смыков. — Не навязывайте нам свои пораженческие идеи. Вред от пушки пока что чисто теоретический, а польза практическая. Что бы мы сейчас делали, если бы не она? И в самом деле на сковороде плясали!

— Не обязательно, — сказала Верка. — Нам ведь предлагали компромисс.

— Какой компромисс? Ну ты скажешь тоже! — возмутился Зяблик. — Компромисс

— это когда обе стороны полюбовно договариваются. А аггелы на нас удавку накинуть собирались. Кто им хоть на волосок однажды уступил, уже не хозяин себе. Не отмазаться, не отмыться… Кстати, милый друг Лева, — он перевел взгляд на Цыпфа. — А что этот недоносок имел в виду, когда про тебя говорил?

— Не знаю даже… — Лева пожал плечами столь энергично, что едва не достал ими собственных ушей. — Наверное, молол первое, что на ум взбредет… Бредил от страха…

— Может, и бредил, — молвил Зяблик задумчиво. — И все же допросить этого щенка не мешало бы… Зря мы его там бросили…

— Про пустое чего говорить! — махнула рукой Верка. — Его уже черти на том свете допрашивают.

— Семимерные черти — добавил Смыков.

Обратная дорога много времени не отняла. Возвращались они уже знакомым путем, устраивая стоянки на прежних местах. Цыпф, еще загодя начавший волноваться, постоянно поторапливал своих спутников.

Когда впереди замаячили знакомые силуэты причудливых башен Парка Всех Стихий, он не выдержал и припустил бегом.

— Поосторожней там! — крикнула вслед Верка. — А не то еще напугаешь их до смерти. Сам сейчас на черта рогатого похож!

Лева и в самом деле выглядел жутковато — половина головы выбрита и залеплена успевшим побуреть в дороге пластырем, а вокруг плешины торчат склеившиеся от крови космы волос.

«Только бы ничего не случилось, только бы все обошлось!» — твердил он про себя, еще в детстве уверившись, что несчастье предполагаемое куда менее вероятно, чем несчастье нежданное.

Что же, и на этот раз его опасения не подтвердились. Лилечка, обхватив колени руками, сидела почти на том же месте, где они ее оставили, хотя и выглядела, Как сомнамбула, очнувшаяся от своего страшного сна, но еще не вернувшаяся к реальности.

Эрикс лежал у противоположной стены, и лицо его было покрыто платком, по которому ползали мухи. Здесь же рядом устроилась и уже знакомая Цыпфу парочка близнецов. На вошедшего они смотрели с веселым любопытством щенят, готовых поиграть и повозиться с первым встречным.

— Вы кто? — шепотом спросила Лилечка, глядя на Леву так, словно видела его впервые в жизни.

— Что с тобой? — Он опустился возле девушки на колени. — Тебе плохо? Тебя кто-нибудь напугал?

— Нет, мне хорошо. — Ее глаза были двумя плошками застывших слез.

— Мы вернулись! Разве ты не рада? — Он протянул к Лилечке руки, но та вскрикнула и отшатнулась, словно в лицо ей сунули горящую головню.

Лева беспомощно оглянулся по сторонам: скорее бы уже подошли товарищи и помогли успокоить насмерть перепуганную девушку.

Близнецы шустро вскочили и подбежали к ним. Мальчик поднес ко рту Лилечки чашку с водой, а его сестра состроила Цыпфу уморительную рожу. Гримаса эта, очевидно, означала, что все хорошо и впадать в панику не следует.

Снаружи затопали, и вся ватага ввалилась внутрь. Верка, сразу разобравшись в обстановке, приложила палец к губам: «Тс-с! Помолчите-ка пока!» Лилечка поперхнулась водой и стала отползать в дальний угол.

— Ты что это, подруга, дурака валяешь? — Верка прошла вперед, попутно потрепала по голове мальчишку, а затем ухватила Лилечку за подбородок. — Покойника, что ли, испугалась? Можно подумать, что ты их раньше не видела! Не дергайся! В глаза мне смотри!

Лилечка ощерилась и цапнула Веркин палец зубами, за что тут же схлопотала звонкую пощечину, которая и вернула ее к действительности.

— Вы вернулись? — прошептала девушка, озираясь по сторонам, и осторожно, словно боясь обжечься, дотронулась до Верки. — А я вас уже и ждать перестала.

Следующие четверть часа она посвятила истерическим рыданиям, к которым в конце концов присоединилась и Верка, ранее слезливостью никогда не отличавшаяся. Мужчины тем временем осмотрели Эрикса. Он был давно мертв и успел так закоченеть, что даже Зяблик не смог уложить его руки на груди. Дети резвились, как могли, и на мертвеца не обращали никакого внимания. Мальчик, отобрав у Толгая саблю, ковырял стену, а девочка обносила всех водой, за которой то и дело выбегала на улицу.

— Боже мой, что я здесь пережила одна! — Способность связно изъясняться наконец вернулась к Лилечке. — Как тяжело он умирал! Сначала еще терпел, а потом начал кричать. Целый день, наверное, кричал, не переставая! А когда голос потерял, выл… Я уже и уходила отсюда и опять возвращалась… Все руки себе изгрыз, губы покусал. И помочь ничем не могу. Напою его водой, а назад чистый гной из него гонит… Хорошо хоть эти детки потом появились. Даже не знаю, что бы я без них делала! Какие же они хорошие! И поили меня, и кормили, и успокаивали… Я таких детей никогда раньше не встречала!

— Странные они какие-то. — Верка покосилась на близнецов. — Не разговаривают совсем.

— Не разговаривают, — кивнула Лилечка. — Зато все понимают… Я еще и сообразить не успею, чего хочу, а они уже бегут мое желание выполнять.

— Эрикс перед смертью ничего важного не сообщил? — спросил Смыков, предварительно откашлявшись в кулак.

— Нет, ничего… Только попросил, чтобы его похоронили рядом с родственниками. Даже схему нарисовал. Дети это место знают.

Оба — и мальчик и девочка — сразу дружно закивали нечесаными головенками.

— Далеко это будет, граждане хорошие? — Смыков, по жизни с детьми почти никогда не сталкивавшийся, чувствовал себя не вполне уверенно.

Девочка сложила ладошки вместе, а потом, словно растягивая невидимый резиновый жгут, развела их широко в стороны.

— Далековато, стало быть, — так Смыков прокомментировал этот жест. — Как же нам его туда доставить? Хоть бы тачкой какой разжиться, а еще лучше тягловой силой.

Мальчик заулыбался и замахал руками, — дескать, никаких проблем. На одной ноге он доскакал до мертвого Эрикса и принялся тормошить его.

— Нет! — завизжала Лилечка. — Не надо! Только не это, ради Бога.

Мальчик удивленно обернулся и изобразил на своей чумазой мордашке глубокое разочарование. Жесты его были так естественны и красноречивы, что все сразу поняли, чем именно так недоволен ребенок. Он искренне хотел помочь взрослым дядям и тетям, но если они от такой помощи отказываются, то он и стараться не будет.

— Иди сюда! — Лилечка поманила мальчика к себе. — Я же просила вас больше так не делать!

Тут общее внимание привлек шорох, раздавшийся в том углу, где лежал мертвец. Продолжая пялиться в потолок тусклыми остекленевшими глазами, он пытался приподняться. Члены его не гнулись, все мышцы были как дерево, но тело тем не менее ерзало на полу, словно железный слиток под действием магнита.

— Они мертвых умеют двигать, — сказала Лилечка, прижимая надувшегося мальчишку к груди. — Когда Эрикс умер, я плакала не переставая. Так они, чтобы меня успокоить, заставляли его вставать. Я, дура, сначала обрадовалась, подумала, что он ожил, а потом вижу — нет, как был мертвым, так и остался, только ногами переставляет, вроде марионетки. Ужас какой…

— Способные ребятишки, — сказал Зяблик со значением. — Что же они с живым человеком могут сотворить, если с мертвецами так обходятся?

Никто не ответил. Эрикс уже вновь затих, дети беззаботно играли с пустыми банками и тряпочками, а Толгай с досадой и удивлением рассматривал свою саблю, обух которой, еще совсем недавно идеально ровный, теперь напоминал пропеллер.

После ужина дети умчались куда-то по своим малопонятным делам. Верка, Смыков и Зяблик сразу завалились спать, Толгая определили на пост, а Лилечка шепнула Цыпфу:

— Пойдем погуляем. Не могу больше оставаться здесь… Мне теперь покойники до конца жизни будут сниться… Как и тебе…

Со слов Верки она знала уже о битве вокруг фонтана, о разгроме аггелов, о роли в этом Цыпфа и о его истерической реакции на собственные подвиги.

— Знаешь, а мне уже давно ничего хорошего не снится, — сказал Лева, когда они очутились под серым и глухим небесным куполом, словно подпираемым изнутри ажурной решетчатой полусферой.

— Так, наверное, видится мир птице, угодившей в клетку… — сказала Лилечка, перехватив направленный в вышину взгляд Цыпфа. — Говоришь, тебя кошмары мучают?

— Кошмар… Всегда один и тот же. Будто бы я вновь маленький мальчик, оказавшийся в темном крысином подвале. Только все уже не так, как помнилось мне… Вокруг страшные злые люди. Они уводят мою сестру…

— Так у тебя еще и сестра была? — удивилась Лилечка.

— Пойми, это же все происходит в кошмаре… Я цепляюсь за сестру, а меня от нее отрывают… Я сопротивляюсь, как могу… Брыкаюсь, кусаюсь… Но в ответ раздается только жуткий хохот… Что-то происходит со мной… Чувствую вкус крови во рту… Не своей, а чужой… Слышу ужасные слова…

— Какие?

— Что-то такое вроде: «Живи пока. Но в свое время мы опять придем за тобой…»

— И где эти кошмары у тебя начались? Здесь, в Будетляндии?

— Нет, еще в Эдеме. Сразу после того, как к нам этот несчастный Оська прибился. Чем-то он очень похож на меня… На того, прежнего, из подвала…

— Скажешь тоже! Он же без мата двух слов связать не может! Шпана неотесанная.

— Не знаю… У сна свои законы… То есть совсем наоборот… У сна нет ни законов, ни логики… В мире снов тоже нарушен принцип причинности. Возможно, именно поэтому кошмары так пугают нас. Все необъяснимое и таинственное имеет над человеком странную власть… Скорей бы наше путешествие закончилось. Хочу вернуться в Отчину.

— Думаешь, там будет легко?

— Нет. Но во всяком случае, легче, чем здесь. Этот мир давно превратился в кладбище, в один огромный могильник… И запах тут кладбищенский, и тишина соответствующая, и призраки бродят, как по заброшенному кладбищу.

— Слушай, давай о чем-нибудь другом. У меня эти заупокойные дела вот уже где сидят! — Лилечка приставила ребро ладони к горлу. — Сам понимаешь, что я здесь пережила… Поэтому развлекай меня.

— Каким образом? — слабо улыбнулся Лева. — Взять, что ли, кирквудовскую пушку да выстрелить вон в тот гнилой пень. Вдруг он превратится в клумбу цветущих роз или в виноградную лозу.

— А такое вообще возможно?

— Почему бы и нет. Только вероятность того, что пень превратится в замшелый валун, кучу навоза или другой, еще более гнилой пень, значительно выше.

— Почему?

— Как бы это тебе попроще объяснить… — замялся Цыпф.

— Ой, только не надо считать меня дурой, — обиделась Лилечка.

— Нет, я совсем не это имел в виду… Ты же в школу не ходила, а тут важны термины.

— Объясни без терминов!

— Вряд ли у меня получится… Просто я считаю, что и сам принцип причинности, и его противоположность, возникающая под действием сил Кирквуда, действуют в рамках другого, гораздо более общего принципа. Ну, скажем, закона возрастания энтропии, то бишь беспорядка. Все сущее в природе, в том числе и стрела времени, имеет тенденцию двигаться от порядка к хаосу. Ребенок, едва родившись, начинает свой путь к смерти. Процессы разрушения здания начинаются раньше, чем оно бывает построено. Вселенная движется к гибели. Вот почему вероятность неблагоприятного исхода всегда выше, чем благоприятного…

— Подожди! Однако ведь люди создают из дикого камня прекрасные скульптуры, из железной руды — острейшие клинки, из набора звуков — трогательные мелодии. То есть превращают беспорядок в порядок!

— Тут вопрос нашего личного восприятия… С точки зрения природы дикий камень мало чем отличается от скульптуры. Впрочем, не исключено, что творческая сила разума, духовная энергия есть единственное, что способно противостоять нарастанию хаоса… Но в нашем с тобой случае этот феномен не работает. Надеяться можно разве что на игру случая. А случай, сама знаешь, подставляет подножку гораздо чаще, чем дает крылья.

— Опять ты о печальном! Сколько же можно! — Лилечка остановилась. — У тебя хоть что-нибудь в жизни хорошее было? Ты хоть когда-нибудь о приятном вспоминаешь?

— Вспоминаю… — признался Цыпф. — О тебе.

— Первая радостная новость за целую неделю. — Она положила ладони ему на плечи. — За это тебя и поцеловать можно.

Ее лицо было сейчас так близко, что Лева видел одни только глаза — огромные и в самом деле бездонные, лишь у самой поверхности отсвечивающие малахитом, а в глубине своей таящие голубой туман. Леве было стыдно всматриваться в эти чудные очи. Что он мог там разглядеть? Себя самого — плешивого, зачуханного, с кровавым колтуном в волосах.

Впрочем, то, что отражалось сейчас в ее зрачках, сначала даже понравилось Цыпфу. Он и предположить не мог, что выглядит со стороны столь мужественно: черная буйная поросль на черепе, небольшие, но жесткие буркалы, глубоко сидящие в глазницах, волевые очертания рта. Только почему в этом рту столько зубов? И куда делся нос, вместо которого между верхней грубой и глазами зияют уродливые провалы ноздрей?

Неизвестно, сколько времени рассматривал бы Лева этот странный портрет, но Лилечкины веки внезапно захлопнулись, пугливо взмахнув ресницами, а сама она завизжала, вдобавок ко всему еще и вонзив ногти в плечи партнера.

Волосы, еще сохранившиеся на Левкиной голове, шевельнулись, как бы от порыва ветра. Но ветер этот был чересчур горяч и смраден, чтобы в нем не угадывалось дыхание огромной плотоядной твари.

На застывшую во взаимных объятиях парочку наползало кошмарное существо, все сходство которого с человеком только и ограничивалось черной щетиной, покрывавшей бугристый череп, оловянными шарами глаз, утонувших в жестких кожаных складках, зубастой пастью да парой ноздрей, продавленных в широкой, не то кабаньей, не то крокодильей роже. Все остальное: четырехпалые когтистые лапы, волочащееся по земле объемистое брюхо, могучий загривок и голый длиннющий хвост — представителю семейства высших приматов принадлежать никак не могло.

Лева, безусловно, совершил ошибку, пытаясь обнаружить сходство между собой и этим чудовищем. Оправданием ему могло служить только то, что зеркалом, в которое он смотрелся, были глаза любимой девушки…

«Почему же я не захватил с собой пушку?» — такова была первая мысль Цыпфа, выкристаллизировавшаяся среди вихря чувств бессознательных: испуга, досады, ярости.

Впрочем, пушка здесь могла и не пригодиться. Подобное страшилище наверняка было порождено не без участия сил Кирквуда, что могло превратить выстрел не только в акт самоубийства, но и в глобальную катастрофу.

Бежать было уже поздно — чудовище могло легко достать их не только зубами или лапой, но даже и хвостом, который в настоящий момент крушил все, до чего только дотягивался. Бесспорно, зверь пребывал в состоянии ярости. Он клацал челюстями, утробно шипел и вращал глазами так, словно те вовсе и не были соединены с телом. Надежду, да и то призрачную, внушало только одно обстоятельство — тварь недавно плотно перекусила, о чем свидетельствовали не только размеры его утробы, но и застрявшие между зубов свежие клочья мяса.

Лева еще нашел силы, чтобы стать к чудовищу во фронт и упрятать Лилечку за собственную спину. Правая рука сама выдернула из-за пояса пистолет, а левая сбросила предохранитель и передернула затвор. Оставалось решить, что в данной ситуации предпочтительнее — попытаться причинить ущерб противнику или застрелиться самому.

Звонкий жизнерадостный смех помешал Цыпфу достойно разрешить эту непростую дилемму. Из-за загривка зверя выглянули мордашки близнецов. Пока девчонка хохотала, показывая пальцем на Цыпфа, тыкавшего стволом пистолета то в пасть чудовища, то себе в висок, мальчишка соскочил на землю и, ухватившись за кончик хвоста, которым впору было прокладывать лесные просеки, прекратил его разрушительные размахи.

Потом они вдвоем очень толково объяснили жестами, что зверю этому предназначено на время стать транспортным средством, обслуживающим ватагу. Опасен он только в состоянии крайнего голода, а сытый даже муху не обидит. Поэтому они его и накормили впрок. (Девочка в доказательство погладила зверя по животу и зажмурилась от удовольствия.)

— Ну разве они не молодцы! — Лилечка уже привыкла переходить от состояния ужаса к состоянию благодушия за считанные минуты. — Стоило нам только заикнуться о тягловой силе, как они уже все организовали.

— Хотелось бы только знать, где они эту тягловую силу раздобыли, — Цыпф не без труда восстановил власть над своим собственным языком. — Вряд ли в Будетляндии проживают такие монстры.

— Какая нам разница! — отмахнулась Лилечка. — Для них все эти ваши принципы причинности и беспричинности что семечки. Может, они из пространства в пространство лазят, как раньше по гостям ходили.

— Думаешь? — с сомнением произнес Цыпф. — Тогда их тем более надо под надзором держать… По рожам их вижу, что они эту шутку с чудовищем еще разок повторить собираются. Предупреди, чтобы не рисковали. Зяблик спросонья и гранату швырнуть может.

— Да не боятся они, наверное, никаких гранат, — ответила Лилечка, однако строго погрозила сорванцам пальцем.

Те моментально поняли ее, за хвост оттащили зверя в сторону и уложили отдыхать под прикрытием какой-то стены. Впрочем, было ясно, что они не собираются сегодня прекращать свои проделки. Лилечка ребятам, как видно, уже наскучила, и они принялись искать новые жертвы.

Мальчик прицепился к Толгаю и, как тот только ни упирался, опять выклянчил саблю, деформированный клинок которой теперь не хотел входить в ножны. С полчаса он сосредоточенно рубил ветки ближайших деревьев, после чего дефект обуха исчез, зато на боковой поверхности клинка появилась вмятинка, по размеру соответствующая отпечатку детского пальца. Даже папиллярные узоры в ней просматривались.

Девчонку почему-то заинтересовал Лева Цыпф. Сначала она продемонстрировала ему простенький фокус — показав зажатый в ладошке латунный патрон, многозначительно глянула на пистолет, уже возвращенный на прежнее место. Пришлось Леве проверить свое оружие. Как он и догадывался заранее, патрона в стволе не оказалось.

Опасаясь новой и уже не столь безобидной шутки, Лева взял инициативу на себя. Расчертив тротуарную плиту двенадцатью вертикальными и двенадцатью горизонтальными линиями, он набрал достаточное количество разноцветных камушков и принялся обучать девчонку правилам национальной японской забавы «го», представляющей собой по сути более масштабный вариант знаменитых «крестиков-ноликов». Проиграв первую партию, девчонка взяла реванш десять раз подряд и охладела к этому занятию.

Как только ватага проснулась, Цыпф посвятил ее во все вновь открывшиеся обстоятельства. Выслушали его не перебивая, после чего Зяблик был командирован для осмотра зверя. Вернувшись, он невозмутимо сообщил:

— Скотина, в натуре, малоприятная. Особенно с рыла. Да и с хвоста тоже… Но если ей со слоном доведется силой меряться, еще неизвестно, кто кого превзойдет.

— Груз у нас небольшой, — Смыков погладил ствол пушки. — Но откуда точно известно, что эти дошколята собираются нас провожать?

— Ручаюсь, — Лилечка приложила руку к груди, выдающейся впереди, как княвдигед (Княвдигед — в парусном флоте передняя часть судна, на котором, кроме всего прочего, размещались и мифологические фигуры.) парусного судна. — Я ведь с ними уже не первый день общаюсь. Они очень доходчиво все объясняют. Скоро вы и сами убедитесь.

После этого приступили к изучению карты, оставленной Эриксом. Смыков даже перерисовал ее в свой новый блокнот, самолично изготовленный в минуты отдыха из кусочков упаковочной бумаги. Были здесь изображены и казино, и бар, где от них улизнул Оська, и Парк Всех Стихий. Дальнейший маршрут, обозначенный пунктиром, заканчивался уже за пределами Будетляндии. Вдоль него было указано около десятка ориентировок. Место, выбранное Эриксом для своего последнего успокоения, отмечалось крестиком, заключенным в круг.

— Он еще успел сказать, что, когда мы туда доберемся, сами поймем, что к чему, — объяснила Лилечка.

— Жаль, масштаб отсутствует, — посетовал Смыков. — Неизвестно, сколько дней придется идти… Детишки нам не подскажут?

— У меня создалось впечатление, что о времени и о расстояниях у них совсем другие представления, чем у нас с вами, — сказала Лилечка. — Ну как, к примеру, ветер может объяснить, далеко ли от нас отстоит горизонт?

— Шутить изволите? — покосился на нее Смыков, которому вся эта затея не очень нравилась. — Ну-ну…

— Интересно, а что будет, когда эти дети вырастут? — произнесла Верка, поглядывая на близнецов, бомбардирующих друг друга зелеными яблоками, которые они натрясли с одичавших деревьев где-то в дебрях парка. — Что из них получится?

— Люди получатся, — сказал Зяблик. — И неплохие… По крайней мере, хотелось бы на это надеяться. Иначе лет через десять они всем дадут прикурить, начиная от Эдема и кончая Киркопией.

— Люди разные бывают, — хмыкнул Смыков. — Аггелов тоже не змея родила.

— Еще раз повторяю, — произнес Зяблик с нажимом. — Если я что-то понимаю в этой жизни, то в будущем вон из тех ребяток вырастут приличные люди. Вы им в глаза только гляньте, и все станет ясно. Помните, какие глаза у гаденыша Оськи были? Как у волчонка, которого вместо парного мяса репой заставляют питаться.

— Не надо забывать и то обстоятельство, что эти дети не предрасположены к насилию генетически, — добавил Цыпф. — За спиной у них несколько поколений предков, не знавших страха, крови и унижений.

— Матери их были не предрасположены к насилию! Вы меня не путайте! — Смыков помахал перед носом Цыпфа пальцем. — А отцы их самые натуральные насильники. Благодаря чему детки и появились на свет.

Близнецы были целиком поглощены своими забавами и, казалось, на взрослых не обращали никакого внимания, но внезапно яблоко, которым брат швырнул в сестру, изменило траекторию полета и угодило Смыкову прямо в раскрытый рот. Машинально откусив кусок, он тут же выплюнул его и заявил:

— Тьфу, кислятина!.. Ну разве это, скажите, пожалуйста, не насилие?

— Это шутка, — усмехнулась Верка. — Разве ты не понял?

В путь решено было трогаться без промедления. Чтобы избежать хлопот с добыванием пропитания, на зверя, по предложению Лилечки названного Барсиком, нагрузили несколько коробок наиболее вкусных и калорийных продуктов. На его широкой спине свободно могла бы разместиться вся ватага, но после того, как туда возложили завернутое в брезент тело Эрикса, всем, и даже весьма терпимому к покойникам Смыкову, расхотелось ехать верхом.

Впрочем, Барсику предназначалось выполнять в пути обязанности не только грузовика, но и танка. Державшаяся под прикрытием его туши ватага ощущала себя почти в полной безопасности, и эту иллюзию не мог разрушить даже хвост чудовища, время от времени приходивший в движение.

Цыпф полез по какой-то надобности в карман куртки и нащупал там губную гармошку, о которой успел забыть в треволнениях последних дней. Протягивая ее Лилечке, он застенчиво сказал:

— Тебе. Дарю.

— А что это? — удивилась девушка.

— Гармошка.

— Такая маленькая? А как на ней играть?

— Подуй сюда и сама поймешь.

Лилечка подула. Звук получился как у пилы, вгрызающейся в дерево. Тем не менее девушка осталась довольна.

— А что, ничего, — сказала она. — На си-бемоль настроена.

Как ни странно, но новая забава Лилечке понравилась, и вскоре в визге ржавой пилы стали пробиваться голоса скрипки и флейты.

— Талант, — Зяблик поднял вверх большой палец. — А на расческе сыграешь?

— Сыграю, если надо, — ответила Лилечка. За Парком Всех Стихий вновь потянулись городские улицы, но теперь на них даже собак не встречалось. Вполне вероятно, что появление Барсика заставляло все живые существа заранее обращаться в бегство. Не каждая улица годилась для него, и приходилось выбирать самые широкие. Все встречавшиеся на пути преграды — кучи мусора, баррикады из мебели, транспортные экипажи самого разнообразного вида — Барсик или топтал лапами, или отбрасывал мордой прочь. Дети то следовали вместе с ватагой, то куда-то исчезали на время. Судя по всему, окружающая местность была им хорошо знакома.

Зяблик и Цыпф завели разговор о происхождении Барсика.

— Это не рептилия, — сказал Лева. — Посмотри, какие зубы. Полный набор. И резцы, и клыки, и коренные.

— Но это и не млекопитающее, — сказал Зяблик. — Посмотри, какие лапы. Ну в точности как у ящерицы.

— Верно, — согласился Цыпф. — Наверное, это какая-то переходная форма между рептилиями и млекопитающими. Что-то вроде зверозубов, вымерших в триасе. Кстати, обрати внимание на его глаза.

— А что такое?

— Весьма примитивное строение. Даже веки отсутствуют.

— Бедняжка, — вздохнула Лилечка. — Глазки закрыть не может. Что же ему делать в минуты любви или страха?

— Настоящие мужчины в такие минуты глаз не закрывают, — сказал Лева.

— А что, если в Отчину эту зверюгу прихватить? — Зяблик толкнул Смыкова локтем. — И пахать на нем можно, и речки от крокодилов очистит.

— Чем вы кормить его будете, когда крокодилов не станет? — поинтересовался практичный Смыков.

— На степняков дань наложим. По кобыле в день.

— Рано вы, братец мой, прожекты всякие строите. До Отчины еще добраться надо. Сюда мы, худо-бедно, полдороги на транспорте проделали. То на драндулете, то на бегемотах. А назад пешочком придется топать.

— Ничего… Нам бы только до ближайшей миссии добраться, — мечтательно произнес Зяблик. — А там помогут… Лева, какая миссия к нам ближе всего?

— В Киркопии, наверное, — ответил Цыпф.

— Не люблю я Киркопию, — сплюнул Зяблик. — Глухое место… Плешаков, ни дна ему ни покрышки, еще до того, как императором себя провозгласить, решил Киркопию к Отчине присоединить.

— Впервые слышу, — удивился Лева. — Ты ничего не путаешь?

— Зайцы путают, а я ровненько хожу… — поморщился Зяблик. — Мал ты еще тогда был, поэтому и не помнишь…

— Ну а зачем ему это понадобилось?

— Зачем дураку колпак? Но дело, конечно, не в этом. Что ни говори, а объединение стран событие эпохальное. Под такую марку тебе народ все грехи может простить. И то, что разруха кругом, и то, что люди от голода пухнут, и то, что на тебя весь мир ополчился… ну а коль решение есть, надо действовать. Послали туда полномочную делегацию. Кружным путем, через Гиблую Дыру, поскольку с Кастилией отношения осложнились. Кто-то утоп, кто-то без вести пропал, но основная масса делегатов добралась. Изловили они первого попавшегося киркопа и давай с ним переговоры вести. А он, падла, как назло, даром речи не владеет. Решили, что на глухонемого случайно нарвались, и другого изловили. То же самое! Мычит, урчит, улюлюкает, и не больше. Тогда наши послы, не долго думая, сами составили договор о союзе Отчины и Киркопий на вечные времена да и принудили киркопа, уж и не знаю, какого, первого или второго, его подмахнуть.

— Грамотный киркоп оказался? — съязвил Смыков.

— Нет… Чернилами на бумагу капнули, а он из любопытства эту каплю пальцем размазал. Сошло за первый сорт.

— Не верится что-то… — вновь засомневался Цыпф. — Киркопы ведь недюжинной силой обладают. Как их вообще принудили к переговорам?

— Бугаи они и в самом деле еще те! Наручники на их запястьях не сходились. Наши послы посмотрели, что силой этот народ не одолеешь, и к другим методам перешли. Тот киркоп, что договор подписывал, ящик шоколада умял. Но все это, конечно, были только цветочки. Союз подразумевает близость во всем. Ну, объявить их предками славян было не трудно. Совсем другое дело — учредить в Киркопии правительство, армию, милицию и, самое собой, колхозы. В понимании Плешакова без этих учреждений ни одно цивилизованное государство существовать не могло. Президентом, понятное дело, того киркопа назначали, который договор подписал. Пусть и дальше шоколад жрет. Но уже советником к нему нашего человека приставили. Бывшего циркача. Он раньше медведей дрессировал и считалось, что к киркопам подход иметь должен. Про милицию местную я ничего не скажу, знаю только, что дубины их были в черно-белый цвет покрашены. Чтоб, значит, стражей порядка от рядовых людоедов отличить.

— А почему именно дубины? — поинтересовалась Верка.

— Там все с дубинами ходят, вот почему… Если без дубины вышел прогуляться, тебя сразу под микитки и в суп.

— И чем все это закончилось?

— Плохо закончилось… Я как раз к этому моменту и подхожу. Дружбу нашу вечную погубили те самые колхозы, на которые Плешаков столько надежд возлагал. Сначала все вроде хорошо шло. Киркопы общинами жили и никакого личного имущества, кроме тех самых дубин, не имели. И жрали гамузом, если было что, и голодали сообща, и даже, простите за выражение, сношались хором. Прямо коммунизм. Бабы там, кстати говоря, немалую власть имели и мужиками откровенно помыкали. Поэтому председателями колхозов в большинстве своем они и оказались.

— Нельзя разве было своих людей поставить? — спросил Смыков строго. — Председатель колхоза — должность ключевая.

— Неоткуда было столько людей взять. В посольстве к тому времени человек полтораста осталось, не больше. Как только отрапортовали Плешакову, что коллективизация в Киркопий произведена, тут и начались неприятности. Какая у колхоза первостатейная задача? Скажи, Смыков!

— План госпоставок выполнять, — буркнул Смыков.

— Правильно. А план киркопам давали солидный. И по мясу, и по шерсти, и по шкурам, и по лесозаготовкам. Месячишко для порядка выждали, а потом послали уполномоченных. Проверить, значит, на местах причины задержки поставок и, если потребуется, навести порядок. Разъехались уполномоченные и как в воду канули.

— Неужели съели их? — ахнула Лилечка.