Между плахой и секирой Чадович Николай

— Это будет зависеть только от тебя, — в голосе Ламеха не было никаких приличествующих случаю эмоций: ни удовлетворения собственной победой, ни издевки над опростоволосившимся врагом.

— А если конкретно?

— Женщина, которую ты называешь Соней, наш испытанный и преданный соратник. Ты ее брат по крови, но отнюдь не по духу. Вновь воссоединиться вы сможете только при одном условии.

Цыпф отметил про себя, что для бывшего преступника Ламех изъяснялся чересчур витиевато. Не то литературу соответствующую почитывает, не то держит в консультантах какого-нибудь лектора-краснобая. Вслух же он спросил:

— При каком?

— Ты вступишь в ряды аггелов, пройдешь полный обряд посвящения, присягнешь на верность отцу нашему Каину и делом докажешь искренность своих побуждений.

— А не поздно ли мне… в ряды вступать, — Цыпф позволил себе выказать легкую строптивость. — Боюсь, что рога не вырастут.

— Главное — не рога. Главное — дела во имя славы Каина. Нередко к нам приходят люди весьма преклонных лет.

— Как я понимаю, посылать меня в бой вы не собираетесь? — Лева смелел все больше и больше.

— Служить Каину можно не только оружием. Мы никогда не ставили знака равенства между грубой силой и изощренным умом. Исполнителей у нас достаточно. А вот в мыслителях всегда ощущалась нужда.

— Вы мне льстите.

— Лесть не в чести у детей Каина… Не для того много лет назад мы подкинули тебя в стан врагов, чтобы сейчас делать простым бойцом. Победит тот, кто заботится о будущем. Много таких, как ты, тайных каинистов, ждут своего часа и в Отчине, и в Кастилии, и даже в Степи.

— Вы про Киркопию забыли, — брякнул Лева. — Тамошний народ вас бы понял.

Ламех смерил Цыпфа долгим, ничего не выражающим взглядом.

— Когда человек, попавший в безвыходную ситуацию, начинает шутить, это означает одно из двух, — произнес аггел. — Или он знает путь к спасению, или уже махнул рукой на собственную жизнь.

— Махнул… Так будет ближе к истине… Вот вы недавно назвали меня тайным каинистом. Вы уверены в этом?

— Абсолютно. Нынешние твои убеждения нас нисколько не интересуют. Если бы ты с детства находился под влиянием идей Каина, то мог бы преждевременно раскрыть себя. Теперь же ты вне всяких подозрений. А мы со своей стороны позаботимся о том, чтобы в нужное время ты безоговорочно стал на сторону детей Кровавого Кузнеца.

— Хотите сказать, что нужное время пришло?

— Иначе зачем бы я беседовал с тобой?

— А если… я не приму вашей стороны?

— Мы практикуем не только добровольную, но и принудительную службу, — впервые в голосе Ламеха прозвучало что-то идущее от чувств, правда, от чувств недобрых.

— Пытать станете?

— Это было бы чересчур примитивно. Хотя и такой метод не исключается. Но обычно к таким экземплярам, как ты, мы применяем другой подход. Не хочу сказать, что каинисты свято чтут родственные узы, но в чувствах, порождаемых кровным родством, они разбираются.

— Что-что, а этого у вас не отнимешь…

Ламех на эту реплику не обратил никакого внимания. Точно так же и кот позволяет плененной мышке немного попищать и побегать в последние минуты жизни.

— Готовя тайного служителя Каина, мы всегда оставляем у себя заложника, — продолжал он. — Отца, мать, брата, сестру… Их дальнейшая судьба зависит от отношения нашего протеже к делу Кровавого Кузнеца.

— Вы хотите сказать… что можете причинить моей сестре зло? — ужаснулся Цыпф.

— Если она не склонит тебя на нашу сторону, непременно, — уголки рта Ламеха дрогнули, что должно было означать улыбку. — Но ведь ты не станешь доходить ситуацию до такой крайности?

— Стану, если вы потребуете от меня предательства! — Цыпф обхватил голову руками. — Она моя сестра, я люблю ее… Но даже ради братской любви нельзя губить своих друзей.

— Тебе придется трудно… Анархия разъела твою душу. Ты отвык подчиняться и не умеешь командовать даже самим собой… Но это поправимо. Что же касается твоего выбора между сестрой и друзьями, это спорный момент… Посмотрим, как ты заговоришь, когда мы бросим ее на сковородку. Кроме того, у твоей сестры есть дети, твои племянники. Ты познакомишься с ними, но уже в камере пыток.

— Сволочи, — прошептал Цыпф. — Какие вы сволочи.

Ламех ударил его — но не кулаком, как равный равного, а открытой ладонью, как слабака. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы у Цыпфа из носа хлынула кровь, а из глаз слезы.

— Запомни, гнида, в следующий раз за такие слова я оторву тебе язык. Кем бы ты ни стал к тому времени. Хоть президентом Отчины, хоть государем Кастилии, хоть великим ханом Степи, — впервые из уст Ламеха вырвались искренние, привычные слова, но уже спустя секунду он овладел собой и уже совсем другим тоном добавил: — Что же касается друзей, мы не требуем, чтобы ты немедленно погубил их.

— А что вы требуете? — лицо у Цыпфа горело, как от удара плетью.

— В первую очередь — откровенности. Ты должен ответить мне на несколько вопросов.

— А потом?

— Когда придет это потом, состоится совсем другой разговор, — Ламех чуть заметно поморщился. — Кстати, как могут расценить твое отсутствие друзья?

— Плохо. У них тоже возникнет ко мне несколько вопросов. А кривить душой я не умею.

— Даже ради жизни родного человека?

— Ради жизни родного человека я не могу петь оперные арии. Или, например, танцевать в балете. Не дано, знаете ли. По той же самой причине я не могу кривить душой, — озлился вдруг Цыпф. — Вот таким дерьмом я уродился!

— Что же мне с тобой делать? — Похоже, Ламех и в самом деле призадумался.

— Ладно… Возможно, я и отпущу тебя, но только взамен на некоторую информацию. Отвечай быстро. Куда вы сейчас идете?

— Домой, в Отчину, — честно признался Цыпф.

— Вы и в самом деле обладаете неким сверхмощным оружием?

— Да, — и это было правдой.

— Вы поддерживаете связь с Доном Бутадеусом?

— Сейчас — нет, — (абсолютная истина).

— Почему последнее время возле вас сшиваются варнаки?

— Мы сами не знаем, — и на этот раз Лева ничуть не покривил душой.

— Точно? — рука Ламеха со стремительностью жалящей змеи метнулась к горлу Цыпфа.

— Т-точно… — захрипел он.

— Ладно. Живи пока, — Ламех убрал руку, и Лева мешком сполз с пенька на землю. — Все остальное зависит только от тебя. Когда будет нужно, мы свяжемся с тобой. Возможно, это произойдет в самое ближайшее время.

— Я хочу увидеть сестру… Пожалуйста, — лежа в ногах у Ламеха, попросил Лева.

— Иди, она догонит тебя… Но говорить вы можете не больше пары минут…

Неверным вихляющимся шагом Цыпф побрел обратно. Сейчас он ненавидел самого себя с такой силой, что даже патрон было противно тратить. Эх, утопиться бы в каком-нибудь болоте…

Когда это было нужно, аггелы умели передвигаться бесшумно. Из кустов магнолии, исполнявших под ударами ветра какой-то дикий танец, выскользнула, как тень, женщина-аггел и молча пошла рядом с Цыпфом. Он почти силой ухватил ее за холодную, мокрую руку.

— Я все же вспомнил твое имя, — прошептал он.

— А теперь и не рад, — глядя мимо него, усмехнулась Соня.

— Почему — не рад? Очень рад.

— Ты с нами?

— С кем? — не понял Цыпф.

— С детьми Каина.

— Нет… что ты!

— Почему же тогда тебя отпустили?

— Не знаю… Отпустили и все.

— Ты знаешь, что будет со мной и моими детьми, если ты обманешь Ламеха?

— Он говорил мне… — Цыпф закашлялся.

— Но тем не менее ты остался при своем мнении.

— Послушай…

— И слушать ничего не хочу! — Она яростно глянула на него. — Черствая твоя душа! Хочешь погубить всех нас? Хочешь, чтобы в знак предупреждения тебе прислали голову моего сына?

— Не я придумал эти игры…

— Но и не я! — отрезала Соня.

— Тем не менее ты давно играешь в них. У тех, кто не уверовал в Каина, рога не растут.

— Я все это делала ради тебя! Мне сказали, что, если я буду послушной, тебе сохранят жизнь.

— Тебя шантажировали самым банальным образом… Точно так же, как и меня сейчас.

— Никто тебя не шантажирует, — горячо заговорила она. — Будущее принадлежит нам, детям Каина. Только они одни могут спасти этот мир. Только они одни даруют людям надежду на будущее.

— О чем ты говоришь, — поморщился Цыпф, — разве можно построить будущее на крови нынешних поколений…

— Почему бы и нет? Любое великое дело замешано на крови. Вспомни историю христианства. А на чем несли свою веру последователи Мухаммеда? На своих клинках! Даже Будда не щадил врагов.

— Может быть… Но никто, кроме вас, не возводил убийство в культ… Соня, прости, у меня не так уж много времени. Мне предстоит еще непростое объяснение со спутниками, и я не знаю, чем оно кончится. Поэтому давай прощаться.

— Хорошо тебе так говорить, — она отступила в сторону. — Ты уйдешь, а я останусь. Вчера у меня отобрали детей. Сегодня — оружие. Завтра отберут одежду. Я буду сидеть в каком-нибудь темном и холодном подвале, ожидая своей участи, и никто не подаст мне корки хлеба, даже ты, брат.

— Что же мне делать? — забыв об осторожности, взвыл Цыпф. — Сесть в этот подвал вместо тебя? Удавиться? Лизать пятки аггелам?

— Этим ты ничего не изменишь. Тех, кто желает лизать аггелам пятки, хватает и без тебя… Но если ты и в самом деле не хочешь нашей смерти…

— Я не хочу вашей смерти!

— Тогда сделай вот что… Я слыхала, что вы раздобыли здесь какое-то необычайно мощное оружие. Отдай его аггелам. Это спасет и нас, и тебя.

— О чем ты говоришь… Дать вам в руки факел, которым можно спалить весь мир? Никогда.

— Вот ты, оказывается, какой, братец, — печально улыбнулась она. — А ведь я тебя вчера пожалела…

— Как это? — удивился Цыпф.

— Я должна была вытрясти из тебя все, что возможно… Сломать тебя… Сделать послушным орудием в руках аггелов. И я была готова к этому… Хватило бы и силы, и доводов… Вот только с бдолахом осечка вышла… Перебрала немного… Знаешь, как он действует? Правильно, что хочешь, то и получишь… Вот я и получила… Одну только жалость к тебе… Слезы да сопли… Уже за одно это я заслуживаю беспощадного наказания.

— Пойдем со мной! — Цыпф снова попытался поймать ее руку. — Порви с аггелами! Мои друзья поймут тебя. А потом мы найдем способ выручить твоих детей!

— Нет, — она отступала все дальше. — Рогатые никогда не возвращаются к людям… Кто однажды поверил Кровавому Кузнецу, ни за что ему не изменит. Каиново клеймо не может смыть даже смерть… Спасибо тебе за все, брат…

Как это ни странно, но отлучка Цыпфа прошла безо всяких последствий. Когда он вернулся, все еще спали, а на часах стоял наивный Толгай, которого вполне удовлетворили жалобы Левы на несварение желудка.

Но ничего не кончилось. Все еще только начиналось. Смерть на костре мучительна, зато сравнительно скоротечна. Цыпфу же была уготована куда более жестокая мука — огонь душевного страдания неотступно жег его изнутри. Как бы Лева ни поступил сейчас, какое бы решение ни принял, в конечном итоге он все равно оставался подлецом. Ради спасения сестры пришлось бы предать друзей. А верность прежним идеалам неминуемо привела бы к гибели родного человека. Это был тупик. Неразрешимая дилемма. Удавка, которую тянут сразу за два конца. Все уже давно встали и готовились к завтраку, а он продолжал лежать лицом вниз, изображая спящего. Проходившая мимо Верка негромко сказала:

— Ох, не нравишься ты мне сегодня. Может, беда какая-нибудь случилась? Излей душу, пока не поздно.

Впрочем, слух о его недомогании вскоре распространился повсеместно, и Леву оставили в покое.

Наступила жестокая пора — пора решений.

Спустя примерно час Лева встал, с рассеянной улыбкой выслушал шуточки друзей и отозвал Лилечку в сторону. Оставшись с девушкой наедине, он поздравил ее с днем рождения и вручил цветы. Надо заметить, что делал он это впервые в жизни.

— Ой, какие симпатичные! — восхитилась Лилечка. — Где взял?

— Да тут, неподалеку… — неопределенно ответил Лева.

— А почему ты такой хмурый? — Лилечка, чмокнула его в щеку. — Животик болит?

— С животиком у меня как раз все в порядке — Лева принялся старательно протирать свои очки. — Тут другое дело… Не знаю даже, с чего и начать…

— Ну опять! — огорчилась девушка. — Вечно ты мне настроение испортишь. Если что-то плохое, так лучше не начинай… Ради моего дня рождения потерпи до завтра.

— Я бы потерпел, — у Левы непроизвольно вырвался тяжелый вздох. — Да не получается. На все только пара часов и осталось…

— На что — на все? — радостная улыбка на лице Лилечки уже сменилась страдальческой гримасой.

— На все, — повторил Лева, сделав ударение на последнем слове. — На этот разговор, на задуманные дела, на жизнь…

— Ты хочешь сказать… — ресницы ее затрепетали, как крылья подшибленной бабочки, — что через пару часов тебя уже не будет в живых?

— Так получается, — он неловко развел руками и уронил при этом очки. — Хорошо, что ты поняла это без долгих объяснений.

— Значит, и объяснений не будет? — она спрятала побледневшее лицо в букет, но глаз с Левы не сводила.

— Будут. Объяснения будут. Как раз для этого я и позвал тебя… — Он поднял очки, но потом, как ненужную вещь, отшвырнул их прочь. — Представь себе, что в бушующем море гибнет лодка с тремя пассажирами на борту. Это, во-первых, ты сама. Потом кто-то из твоих друзей, которому ты очень многим в жизни обязана. И, наконец, единственный на свете родной тебе человек, имеющий к тому же своих собственных детей, которые одни не проживут. Плавать никто из вас не умеет, а спасательных кругов только два. Ты знаешь, что такое спасательный круг?

— Знаю… Мне бабушка морские рассказы читала.

— Так вот, распоряжаться спасательными кругами имеешь право только ты. Как ты поступишь? Кому даруешь жизнь, а кого обречешь на смерть?

— Почему именно я должна это решать? — Лилечка, похоже, находилась в полнейшей растерянности.

— Таково условие моей задачки.

— Ничего себе задачка… Не собираюсь я за других решать. Расскажу все как есть и пусть сами думают. Или пусть жребий тянут. Только по-честному.

— Дело в том, что лодка попала в бурю по твоей вине, — Лева понизил голос.

— И кто бы из твоих спутников ни погиб, тебя все равно замучает совесть.

— Теперь все ясно, — многозначительно кивнула Лилечка. — Лодка гибнет. Не из-за меня, конечно, а из-за тебя. Спастись могут только двое из троих, вот только не знаю, кто они такие…

— Это так, условность.

— И ради спасения этих условных двоих ты решил пожертвовать собой, чтобы потом, значит, не мучиться совестью.

— Примерно…

— А обо мне ты подумал? — Она отшвырнула букет.

— Конечно. Ведь ты тоже находишься в этой лодке.

— Помощь ниоткуда не придет? — Лилечка буквально сверлила Цыпфа взглядом.

— Помощь не придет, — ответил тот печально. — И буря не утихнет. Даже после моей смерти.

— Подожди-ка, — она скрестила на груди руки. — Что-то тут не так… Ты не людей хочешь спасти, которые в этой лодке по твоей вине оказались, а самого себя. Утоплюсь, дескать со стыда, а вы там сами между собой разбирайтесь. Круг спасательный, наверное, всего один. А может, и того нет. Ну ты, Лева, и эгоист. Причем самой крутой закваски. Эгоист-самоубийца.

— Не мне судить… Возможно, ты и права. Но другого выхода для себя я просто не вижу. Я сознательно иду на смерть, потому что не могу сделать выбор. Это то же самое, что выбирать между чумой и холерой. Надеюсь, хоть какие-то ваши проблемы благодаря этому разрешатся. Попроси за меня прощения у всех и предупреди, что вокруг полным-полно аггелов. Они не нападают, так как опасаются кирквудовской пушки. Им не известно, что сейчас она ни на что не годится.

— Ты уходишь к аггелам? — Лилечка в ужасе зажала ладонью рот.

— Да, но это не предательство, — поспешно объяснил Лева. — Сейчас они считают меня своим серьезным козырем. Возможно, это и так, но только до тех пор, пока я жив. Став мертвецом, я сразу превращусь в фальшивую карту, и вся их игра развалится… А теперь прощай.

— Лева, не уходи! — закричала она. — Давай расскажем обо всем нашим! Они обязательно придумают что-нибудь!

— Нет, — сейчас Лева был почти спокоен. — Я очень уважаю и Зяблика, и Смыкова, и Веру Ивановну, но у них совсем другие понятия о жизни. Не берусь судить, хуже или лучше, но другие… Тем более что чужому человеку в мою шкуру не влезть.

— Лева, подожди! Ну хоть немножечко! — взмолилась Лилечка. — Если это наша самая последняя встреча… Я на все согласна… Помнишь, в той черной норе под гаванью мы договорились, что, если наступит конец, мы все же выкроим минуточку для любви… Лева, давай, а?

— Не могу, — голос у Левы сразу осип. — Я очень благодарен тебе, но не могу… Боюсь, после этого я потеряю решимость… Ты просто не знаешь, чего мне стоило все это… Я весь как комок нервов, Мне нельзя позволить себе даже минутную слабость…

— Я все равно не отпущу тебя! — Лилечка вцепилась в его куртку.

— А вот этого не надо! — он рванулся. — Не превращай последние часы моей жизни в ад! Хочешь, чтобы я сошел с ума?

— Да ты и сейчас ненормальный! Как можно было придумать такое? Псих припадочный!

— Каждый человек вправе поступить так, как велит ему совесть! — Куртка на Левке затрещала.

— Если болячку не трогать, она сама заживет! — Лилечка оказалась цепкой, как заправский самбист. — Зачем ее зря бередить! Так и совесть твоя! Сама со временем успокоится, только не растравляй ее.

— Не ждал я от тебя таких слов!

— А я такой дурости от тебя не ждала! Некоторое время борьба шла с переменным успехом, но Левке, хоть и с трудом, все же удалось вырваться.

— Умоляю, возвращайся назад! — Он метнулся в сторону. — Я все равно убегу от тебя!

— Попробуй! — Лилечка кинулась за ним вслед. — Если надо, я за тобой до самого Эдема буду гнаться… До самой Отчины… Не на ту нарвался… Это я только с виду тихая…

Началась гонка, оба участника которой со стороны выглядели форменными дураками. Лева мчался несуразными скачками и, дабы уберечь глаза от встречной растительности, размахивал перед собой руками (о брошенных в порыве отчаяния очках теперь можно было только сожалеть). Лилечка не отставала ни на шаг. Не всякая покинутая жена, даже та, муж которой вдобавок унес с собой и семейную кассу, была способна проявить такую прыть. Несколько раз она уже почти настигала дезертира, но все время что-то мешало: то ветка по лицу хлестанет, то оторвется хлястик Левкиной куртки, до которого сумели-таки дотянуться ее пальцы. Девушка просто осатанела. На все мольбы своего сердечного дружка она отвечала угрожающе-лаконично: «Не уйдешь, трус поганый…»

И тем не менее преимущество Левы, обусловленное разницей в физиологии полов, начало сказываться. Как бы ни были плохи его физические кондиции, у Лилечки, до восемнадцати лет из дома вообще почти не выходившей, они оказались еще хуже. Разделявшее их расстояние начало мало-помалу увеличиваться и вскоре достигло полусотни шагов. Потеряв Леву из виду, девушка должна была ориентироваться только по шуму его шагов, что еще больше затрудняло погоню.

Последние слова Цыпфа, которые Лилечка смогла разобрать, были таковы:

— Дальше нельзя… Опасно… Берегись аггелов…

На это она ответила предельно прямо:

— Ты лучше сам поберегись… Отделаю тебя так, что и аггелы позавидуют.

Спустя примерно три четверти часа Левка, вполне уверенный, что Лилечка безнадежно отстала, наткнулся на передовую заставу аггелов. Сначала его хотели просто придушить, но Левка прокусил пятерню, зажимавшую его рот, и успел крикнуть:

— Ламех! Мне срочно нужен Ламех!

Тем не менее в ставку самозванного потомка Каина его доставили в почти бесчувственном состоянии. Свидание с Ламехом состоялось во внутреннем дворике хорошо сохранившейся виллы, построенной в латиноамериканском стиле из весьма убедительной имитации каррарского мрамора. Несколько десятков аггелов-новобранцев устанавливали на дне высохшего бассейна культовую сковороду, с которой уже было ободрано все, что могло свидетельствовать об истинном предназначении сего предмета. Здесь же высилась куча свеженаколотых дров.

— Я не ждал тебя, — не утруждая себя приветствием, недружелюбно проронил Ламех, внимательно наблюдавший за возней в бассейне. — Почему ты здесь?

— Сестра сказала, что мы заслужим вашу благосклонность, если я раздобуду то самое оружие, которым вас громили в гавани.

— Громили? — презрительно усмехнулся Ламех. — Нас? Ты что-то путаешь… Воинство аггелов неисчислимо. Что значит по сравнению с ним жалкая кучка разленившихся на караульной службе псов, приворовывавших бдолах и менявших его на кастильских шалашовок? Этот гад Грибов давно был у меня на примете. О шкуре своей заботился больше, чем о деле Кровавого Кузнеца. Дальше сотника за десять лет так и не дослужился. Да и сотником-то я его только за то сделал, что ихний колхоз над нашей зоной когда-то шефствовал. Гнилой свеклой и тухлой капустой снабжал. Разве Зяблик тебе не рассказывал?

— Нет, — молвил Лева, которому уже абсолютно все равно было, кто такой сотник Грибов и в каких отношениях он находился с Ламехом.

— Ах да… — поморщился аггел. — Совсем забыл… Он же тогда в крытке вшей кормил… Ну да ладно. Толкай свою речь. Будешь, наверное, за оружие цену набивать?

— Нет, — молвил Лева все тем же безразличным тоном.

Жить ему — если оправдаются все расчеты — оставалось минуты три-четыре. Лева уже морально подготовился к смерти и убедил себя, что это вовсе не конец, а начало чего-то нового, неизведанного. (Тут уж пригодились проповеди Зяблика о переселении души.) И все же невозможно было оторвать взгляд даже от этих постыло-серых, но успевших стать привычными далей. Хотелось до бесконечности вдыхать сырой, странновато попахивающий воздух. Так и тянуло в последний раз сделать глоток воды, погладить шероховатый ствол дерева, надкусить травинку.

Однако выбор был сделан. Телесная оболочка еще попирала ногами грешную землю, а душа уже рвалась на волю.

— Нет, — повторил Левка. — Нет.

— Не понял! — Ламех косо глянул на него. — Ты что, штымп порченый, издеваешься надо мной?

— Нет, — ответы Левки не отличались разнообразием.

— Что — «нет»? — обычная невозмутимость уже начала покидать Ламеха.

— Оружия нет, — сказал Левка отчетливо. — И меня нет. Ничего вам не достанется. Ошиблись вы, козлы рогатые!

Не давая врагам опомниться, Левка сунул руку в потайной карман, случайно обнаруженный им пару дней назад под подкладкой трофейной куртки. Устроен карман был так хитро, что даже пистолет в нем почти не прощупывался, не говоря уже о гранатном запале, много места не занимавшем, но вполне способном прикончить человека (если, конечно, успеть сунуть его в рот).

Карман был глубокий, и рука ушла в него почти по локоть. Было там немало всего: несколько мелких монеток, завернутые в вощеную бумагу фосфорные спички, окаменевший сухарик, армейская пуговица и много табачных крошек. Вот только ничего похожего на проклятый запал не попадалось, хотя Лева прекрасно помнил, что прихватил его с собой, перед тем как отправиться к аггелам. Не то он вывалился из кармана во время борьбы с аггелами, не то был изъят при обыске в тот момент, когда Лева находился в бессознательном состоянии.

Ситуация создалась идиотская, чтобы не сказать больше.

С одной стороны, за свои слова надо было отвечать (при упоминании о рогатых козлах головы всех присутствующих, как по команде, повернулись в сторону Цыпфа), а с другой стороны, столь наглое поведение безоружного пленника как-то настораживало аггелов. Что бы там ни говорил Ламех, а побоище у фонтана Посейдона не только не выветрилось из памяти каинистов, но и успело обрасти новыми жуткими подробностями. Никто не мог даже предположить, какой очередной неприятный сюрприз ожидает нынче детей Кровавого Кузнеца.

На Левку уже было наставлено не меньше десятка стволов, однако в присутствии Ламеха никто не осмеливался открыть стрельбу. Тот хоть и скрежетал от ярости зубами, но на людях старался сохранять величие, приличествующее его высокому сану.

— Ты почему грабку в карман засунул? — спросил он зловеще-строго.

— Да так… проголодался… — Лева почистил о рукав извлеченный из потайного кармана сухарик и принялся грызть его, что было весьма кстати — помогало маскировать нервное клацанье зубов.

Маразматическое поведение Левки запутало Ламеха. Он просто не мог взять в толк, что имеет дело не с хитро продуманным планом действий, а с отчаянием дилетанта, утратившего путеводную нить своих замыслов.

— Что ты там такое про оружие плел? — спросил Ламех. — То оно есть, то его нет…

— Дайте вспомнить… — Левка попытался изобразить на лице крайнюю степень задумчивости, но получилось нечто такое, что вызвало сочувствие даже у закоренелого каиниста Ламеха.

— Может, ты, приятель, ширнулся? Или колес наглотался? Тут в некоторых местах такая дрянь попадается, что от глюков целый месяц спасения нет.

Цыпф в ответ промычал что-то неопределенное. Все его планы, в равной мере геройские и дурацкие, разом рухнули. Надо было срочно выдумывать что-то новое, но в голову, как на грех, ни одна толковая мысль не лезла — сказывалось душевное потрясение, вызванное пропажей запала. Как это он не догадался взять с собой несколько штук и по разным карманам рассовать? Правильно говорил Смыков, что запас задницу бережет.

— Похоже, он голос потерял, — пожал плечами Ламех. — Вояка… Эй там, кто-нибудь, тряхните его!

Детина, стоявший к Левке ближе всех других аггелов, очевидно, страдал тугоухостью, иначе чем еще можно было объяснить его действия, определяемые отнюдь не понятием «тряхнуть», а скорее — «трахнуть».

— Это тебе за козлов рогатых, — тихо сказал он, дуя на свой правый кулак.

— Извиняюсь, — вежливо произнес Левка, вставая на ноги. — Я совсем в другом смысле… Знаете, как говорят: свинье Бог рог не дал. Значит, свиньям рога не положены. А козлам положены. По чину. Ну и вам, естественно.

— Засунь своего Бога знаешь куда? — вновь осерчал Ламех. — Где оружие?

— Вот я про это и хотел сказать, — Левка, слегка контуженный ударом, затряс головой. — Нету его пока… Доступа не имею… Но постараюсь… Через денек примерно…

(Шальная надежда вдруг овладела им — а вдруг поверит, а вдруг отпустит? На сковородку, уже полностью подготовленную к делу, он старался не смотреть.)

— Ни хрена не понимаю, — Ламех оглянулся по сторонам, словно выискивая кого-то в толпе аггелов. — Позовите Циллу, да побыстрее.

Кто-то из молодых шустро кинулся во внутренние покои виллы и уже спустя минуту вернулся вместе с женщиной, которую Левка Цыпф считал своей сестрой.

Мельком и без особого интереса глянув на незадачливого братца, она обратилась прямиком к Ламеху:

— Звал? Что случилось?

— Ты посмотри на этого придурка. — Ламех ткнул в сторону Левки пальцем. — Пришел безо всякого вызова и несет какую-то туфту… Это ты ему велела оружие раздобыть?

— Кто же еще… Ты сам меня об этом просил.

— А он, понимаешь ли, пустой явился… Не нравится мне такой коленкор.

— А что, если его дружки сейчас какую-нибудь пакость против нас затевают?

— высказалась Соня-Цилла.

— Нет, у них все спокойно. Недавно доклад от дозорных был.

На протяжении этого краткого диалога Цыпф во все глаза рассматривал сестру. В отличие от прошлых встреч она вела себя сейчас абсолютно спокойно и на заложницу, озабоченную своей судьбой, совсем не походила. Даже всемогущий Ламех разговаривал с ней не так, как с другими аггелами, а как с равной себе.

— Нам можно поговорить наедине? — Соня, — растерянно позвал он.

— Зачем? У меня от своих секретов нет, — взгляд ее был совершенно равнодушен, ни огонь бдолаха, ни наигранная жалость к самой себе больше не оживляли его.

— Соня… хочешь узнать, зачем я пришел сюда?

— Вот это действительно любопытно.

— Я пришел сюда для того, чтобы на глазах у вашей братии покончить с собой. Понимаю, что этот поступок можно назвать малодушием, но иного выхода для себя я не вижу. Дело в том, что я стал опасен. Как для тебя, так и для моих друзей. Выбрать что-то одно я не могу. Моя смерть избавит тебя от участи заложницы, а их — от потенциального предателя.

— Почему же ты не выполнил своего плана? — еле заметно усмехнулась Соня-Цилла. — Струсил, как всегда?

— Не вышло… Хотя моей вины здесь нет. Причиначисто техническая.

— Те псы, которых ты называешь друзьями, знают о твоих намерениях?