Странный сосед Гарднер Лиза

Глава 7

22 октября 1989 года неизвестный мужчина в маске похитил, угрожая оружием, мальчика по имени Джейкоб Уэттерлинг. Больше Джейкоба никто не видел. В 1989 году мне было три года, так что когда я говорю, что не делал этого, можете мне поверить. Но именно из-за того, почти двадцатилетней давности, похищения вся моя взрослая жизнь изменилась раз и навсегда. Дело в том, что родители мальчика основали Институт Джейкоба Уэттерлинга, благодаря деятельности которого в 1994 году был принят Закон Джейкоба Уэттерлинга о преступлениях против детей и регистрации сексуальных преступников. Таким образом родители мальчика помогли создать самую первую базу данных сексуальных преступников.

Знаю, что вы думаете. Я – животное, да? Такова в наше время общепринятая точка зрения. Сексуальные преступники – это чудовища. Нам не только отказано в любых контактах с детьми – нет, мы должны быть подвергнуты остракизму, прокляты и вообще принуждены жить в нечеловеческих условиях, где-нибудь под Флоридским мостом. Посмотрите, что случилось с Меган Канка, похищенной соседом-насильником из ее собственной спальни. Или возьмем Джессику Лансфорд, которую выкрал из дома сексуальный преступник, живший со своей сестрой в стоявшем на другой стороне улицы трейлере.

Что я могу сказать? По словам моего надзорного инспектора, в Соединенных Штатах на учете состоят почти шестьсот тысяч сексуальных преступников. Понятно, что некоторые из них ведут себя не слишком хорошо, а из-за них наказывают всех – даже таких, как я.

Я встаю, иду на работу, посещаю собрания, ни во что не вмешиваюсь. Я – образец успешной работы системы. Однако, когда в пять часов вечера я заканчиваю работать, то прежде всего жду, что за мной придет полиция.

В пятнадцать минут шестого, когда по улицам все еще не мчатся с включенными мигалками патрульные машины, я отправляюсь домой. Прокручивая мысленно события уходящего дня, стараюсь удержать под контролем растущее беспокойство. Утром, заметив переходящих от дома к дому полицейских, я не поддался панике и отправился на работу. Рано или поздно они меня найдут, а когда найдут, главной темой разговора станет вопрос о том, где я был и что делал со времени исчезновения миссис Джонс. На данный момент за мною числилось получасовое опоздание с ланча, когда я разговаривал с мистером Джонсом. Это обстоятельство, конечно, привлечет внимание, но тут уж ничего не поделаешь. Мне нужно было с ним встретиться. Оставалось надеяться лишь на то, что они арестуют его вместо меня.

Я подхожу к крыльцу. Пока что никаких признаков присутствия людей в синем – или, что более вероятно, спецназовцев в бронежилетах. С опозданием вспоминаю, что сегодня четверг, и если только я не потороплюсь, то вполне могу опоздать на собрание. Еще одно отступление от графика недопустимо, так что приходится подсуетиться. Влетаю в спальню, пять минут на душ и переодевание, выскакиваю из квартиры, ловлю такси, называю адрес местного психиатрического центра. Нас, зарегистрированных сексуальных преступников, восемь человек, и наши еженедельные встречи проходят отнюдь не в читальном зале ближайшей библиотеки.

В 17.59 я уже у двери. Это важно. В соглашении есть пункт, согласно которому мы не вправе опаздывать даже на одну минуту. Старший нашей группы поддержки в этом вопросе очень строг. Миссис Бренда Джейн – лицензированный соцработник с внешностью шестифутовой блондинки-с-обложки и характером тюремного надзирателя. Она не только проводит собрания, но и контролирует нашу частную жизнь во всех ее аспектах – начиная с того, что пить, а что не пить, и заканчивая тем, с кем встречаться, а с кем не встречаться. Половина из нас ее ненавидит. Другая половина крайне ей благодарна.

Собрания растягиваются примерно на два часа и проходят раз в неделю. Первое, что узнает каждый состоящий на учете сексуальный преступник, – это работа с бумажками. У меня есть целая папка, набитая такими документами, как «Программа для сексуального преступника», «План безопасности для будущего благосостояния», с полдюжины «Правил для групповых собраний», «Правил для свиданий/отношений» и других. Сегодняшнее собрание в этом смысле исключением не стало. Каждый из нас начинает с заполнения еженедельного отчета.

Вопрос 1: Какие чувства вы испытывали на этой неделе?

Первая мысль – чувство вины. Вторая – я не могу это написать. В группе поддержки такого понятия, как конфиденциальность, не существует. Однако же отчет – это всего лишь бумажка, и каждый должен написать что-то и прочитать. Что бы я ни сказал сегодня или в какой-то другой день, это может быть использовано против меня в суде. Еще одно дополнение к тому ежедневному парадоксу, каковым является жизнь каждого сексуального преступника. С одной стороны, мне нужно работать над улучшением навыков по части откровенности. С другой, меня могут в любое время за эту же самую откровенность наказать.

Пишу второй пришедший в голову ответ: страх. Тут полиции придраться не к чему, так ведь? Пропала женщина. Я – зарегистрированный сексуальный преступник, проживающий в том же квартале. Мне есть чего бояться.

Вопрос 2: Какие пять вмешательств вы использовали на этой неделе, чтобы избежать опасных ситуаций?

Легкий вопрос. В первый же день, когда вы только попадаете в группу, вам дают список из примерно ста сорока «вмешательств» или идей относительно того, как разорвать порочный круг. Большинство из нас поначалу смеются. Сто сорок способов не сбиться на кривую дорожку? Включая такие перлы, как «позвонить в полицию» или «принять душ». Мой любимый – «прыгнуть в океан посреди зимы».

Пишу обычное: «Не оставался наедине с детьми», «держался подальше от баров», «не катался бесцельно на машине», «не ждал от себя слишком многого» и «щелкал резиновой лентой».

Иногда я включаю пункт «избегал жалости к себе», но на этой неделе обошлось без него. «Не ждал от себя слишком многого» – вполне удачная замена. Я уже давно ничего от себя не жду.

Вопрос 3: Какие пять вмешательств вы использовали на этой неделе, чтобы способствовать здоровому образу жизни?

Здесь тоже рутинный ответ: «Работал, занимался физическими упражнениями, избегал наркотиков и алкоголя, много отдыхал и придерживался обычного распорядка». Ладно, может, я сегодня и не придерживался обычного распорядка, но это лишь один день из семи, а отчет, если уж подходить формально, включает всю неделю.

Вопрос 4: Опишите неуместные или опасные желания, фантазии или сексуальные мысли, возникавшие у вас на этой неделе.

Пишу: «Представлял, как занимаюсь сексом со связанной по рукам и с кляпом во рту взрослой женщиной».

Вопрос 5: Объясните, почему, на ваш взгляд, эти фантазии возникали.

Отвечаю: «Потому что я неженатый мужчина, мне двадцать три, и я чертовски сексуально озабочен».

Смотрю, думаю, стираю «чертовски сексуально озабочен» и пишу «на пике сексуальной активности». Миссис Бренда Джейн, старшая нашей группы, следит, чтобы мы на собраниях выражались подобающим образом. Ни у кого в группе нет членов, приборов или хозяйства. У всех нас пенисы. Точка.

Перехожу к шестому вопросу. Надо описать эмоциональное состояние до, во время и после мастурбации. Тут речь пойдет о напряжении, которое все нарастает, нарастает и нарастает, пока уже деваться некуда, и с этим надо что-то делать. Некоторые пишут, что потом плачут. Чувствуют себя виноватыми, испытывают стыд, острое одиночество – и все из-за того, что они поточили свою шишку.

У меня ничего такого нет, так что и писать не о чем. Я – автомеханик, и ощущения у меня соответствующие. Я не стравливаю пар, а всего лишь удостоверяюсь, что все блоки в должном рабочем состоянии.

Вопрос 7: Какую взаимную сексуальную активность вы испытали на этой неделе?

Здесь мне докладывать не о чем.

Вопрос 8: Какие соответствующие возрасту отношения (несексуального характера) возникали у вас на этой неделе?

Тоже прочерк.

Вопрос 9: В случае контактов с детьми, пожалуйста, укажите имя и возраст ребенка, его отношение к вам, тип контакта и имя присутствовавшего при этом взрослого опекуна.

Никаких контактов.

И так далее. Еще один недельный отчет. Еще одно собрание группы поддержки.

Знаете, чем мы занимаемся на этих собраниях? Мы рационализируем. Родитель, спавший с дочерью, делает вид, что он лучше священника, переспавшего с пятнадцатью мальчиками-служками. Парень, удовольствовавшийся ласками, притворяется, что он лучше того, кто пошел дальше. Соблазнители, заманивающие жертв обещаниями сладостей, любви или каких-то дополнительных привилегий, доказывают, что они лучше тех чудовищ, которые обращаются к насилию, а эти последние утверждают, что причиняют меньший вред в сравнении с теми, кто заставляет жертв чувствовать себя соучастниками преступления. Государство свалило нас в одну кучу, а мы, как любая организованная группа, отчаянно стремимся провести разграничительные линии.

Знаете, почему эта система работает? Потому что никто не обнаружит лжеца лучше, чем другой лжец. И в этом, надо признать, мы все здесь профи.

Первые тридцать минут собрания отданы зачитыванию отчетов, а потом, впервые за несколько месяцев, я беру слово.

– Думаю, меня арестуют.

Все разговоры мгновенно прекращаются. Миссис Бренда Джейн прокашливается и поправляет лежащий на коленях блокнот.

– Эйдан, вы, кажется, хотите что-то обсудить.

– Да. На моей улице пропала женщина. Думаю, если ее скоро не найдут, то обвинят меня.

Выходит сердито, что меня и самого удивляет. До сих пор я считал, что смирился с судьбой, но, может быть, какие-то ожидания еще остались. Ловлю себя на том, что щелкаю резинкой – верный признак беспокойства. Надо остановиться.

– Ты ее убил? – спрашивает Уэндел, жирнющий белый парень с аккуратно подстриженными черными усиками и бородкой. Образованный, состоятельный. Голос такой, будто идет из шара с гелием. В играх с рационализацией он настоящий мастер, а на самом деле несчастный эксгибиционист – много показухи, но ручки за спиной. Сам факт того, что Уэндел оказался в одной группе с такими, как мы, доказывает, насколько негуманна система уголовной юстиции.

Так ли уж он безвреден на самом деле, я не знаю. В принципе, во время приема в группу поддержки для сексуальных преступников каждый представляет полную автобиографию с описанием всех своих «свершений» и потом проходит проверку на детекторе лжи, за которую надо заплатить сто пятьдесят долларов. (Добавлю, что платим мы сами, причем до тех пор, пока не выполним тест.)

Лично я считаю, что Уэндел – чокнутый психопат. Бедненький, незадачливый эксгибиционист – как же!.. Он всегда выбирал в качестве жертвы какую-то специфическую группу. Любил, например, приходить домой к каким-нибудь старичкам и демонстрировал свою жирную белую задницу несчастным, которым и отвернуться-то сил недоставало. Или мог приехать в детскую поликлинику и помахать своим инструментом перед потрясенной малолеткой, которая только-только узнала, что беременна. Но больше всего ему нравилось объявиться возле клиник для изнасилованных и, обнажившись, пугать и без того напуганных женщин.

Последняя его жертва пришла домой и повесилась. Но сам Уэндел будет убеждать вас, что он не такой плохой, как мы, остальные.

– Я ее не трогал, – отвечаю я, не обращая внимания на хитроватую ухмылку Уэндела. – Я ее даже не знал. Но это неважно. Полиция пройдется по базе данных и тут же наткнется на мое имя. Меня арестуют просто так, из принципа, и под залог, думаю, не отпустят. Возьмут – и мне конец.

Я снова щелкаю резинкой. Вижу, что Бренда Джейн наблюдает, и заставляю себя остановиться.

Я уже знаю, что она думает: «И как вы чувствуете себя при этом, Эйдан Брюстер?»

Как в западне, хочу я крикнуть. Как в западне, из которой нет выхода.

– Женщина пропала? В Южке? И когда это случилось? – подает голос еще один член группы, Гэри Провост. Гэри тридцать семь, он инвестиционный менеджер и алкоголик. Попался на том, что в неподходящий момент лапал двенадцатилетнюю дочку своего друга. Жена ушла от него, забрав обоих сыновей. Родственники с ним до сих пор не разговаривают. И тем не менее он еще на что-то надеется. Во-первых, потому, что не опустился и выглядит как вполне уважаемый член общества, а не осужденный извращенец. Во-вторых, он, похоже, по-настоящему раскаивается в содеянном и твердо стоит на новой для себя позиции трезвенника. Гэри – серьезный парень. Тихий, спокойный, но умный. Из всех собравшихся в этой комнате он, наверное, единственный, кто почти нравится мне.

– Женщина пропала прошлой ночью.

– В новостях ничего такого не было.

– Не знаю, – я пожимаю плечами.

– Сколько ей? – спрашивает Уэндел, сразу переходя к сути дела.

Я снова пожимаю плечами.

– У нее ребенок, так что лет двадцать с чем-то. Где-то так.

– Сильно давить не будут, – вставляет Джим. – Взрослая и все такое. Да и склонности к насилию за тобой не замечено.

Говоря это, он улыбается. В нашей группе только у него уровень III, так что именно его государство боится больше всего. У эксгибициониста вроде Уэндела может быть более высокая степень рецидива, но настоящий монстр, бука под кроватью, – это именно такой закоренелый педофил, как Джим. По собственному признанию Джима, его привлекают исключительно восьмилетние мальчики, и за почти сорок лет у него были отношения с тридцатью пятью детьми. Начал он в четырнадцать, когда подрабатывал бебиситтером. Теперь ему пятьдесят пять, тестостерона поубавилось, так что Джим уже не тот попрыгунчик. К тому же врачи держат его на сильных антидепрессантах, побочный эффект которых проявляется в подавлении либидо.

И все-таки даже на групповых обсуждениях изменить сексуальность очень трудно. Можно пытаться учить кого-то желать взрослых, но трудно «изъять» объект желания из сексуальной ориентации, или, другими словами, научить того же самого человека не вожделеть детей.

У Джима привычка надевать свитера типа «мистер Роджерс»[8] и сосать ириски. Уже по этим вещам можно догадаться, что он все еще пребывает в фантазиях о мальчиках препубертатного возраста.

– Не уверен, что это примут во внимание, – говорю я. – Преступник есть преступник. Думаю, они сначала арестуют, а вопросы будут задавать потом.

– Нет, – вмешивается инвестиционный менеджер Гэри. – Сначала они обратятся к твоему надзорному инспектору. У них это так делается.

Мой надзорный инспектор. Я удивленно моргаю. Совсем про нее забыл. На условно-досрочном я уже два года, отмечаюсь ежемесячно и настолько вошел в колею, что собраний почти не замечаю. Для меня они просто дополнительная бумажная работа и своевременное заполнение бланков. Для таких, как я, все укладывается в восемь минут. Переписываю корешки зарплатных чеков, передаю письмо от своего консультанта, подтверждающее, что я оплачиваю еженедельные консультации, и мы расстаемся на очередные тридцать дней.

– И что, по-твоему, скажет надзорный? – спрашивает, щурясь, Уэндел.

– Что доложить особенно нечего.

– Вы ходили сегодня на работу? – осведомляется миссис Бренда Джейн.

– Ходил.

– Никакой выпивки, наркотиков, Интернета?

– Работаю. Гуляю. Ни во что не вмешиваюсь.

– Тогда все должно быть в порядке. Конечно, у вас есть право на адвоката, так что, если почувствуете себя неуютно, попросите, чтобы пригласили меня.

– Думаю, это дело рук мужа, – слышу я свой голос. Причин для такого вывода нет. Еще одна рационализация. Я ведь не монстр. Монстр – он.

Группа на моей стороне, все кивают.

– Да, да, – говорит один.

– В таких случаях всегда замешан муж, разве нет? – поддерживает другой.

Уэндел самодовольно ухмыляется.

– Ну, ей ведь не четырнадцать… – начинает он.

– Уэндел, – обрывает его миссис Бренда Джейн.

Тот изображает саму невинность.

– Я только хочу сказать, что она же не какая-то блондиночка-малолетка.

– Мистер Харрингтон…

Уэндел поднимает мясистую ладонь – мол, да-да, виноват, молчу. Но потом, в последний момент, поворачивается ко мне и наконец-то изрекает кое-что полезное:

– Слушай, пацан, ты ведь все в том же гараже работаешь, так? Считай, повезло, если эта пропавшая не отдавала туда свою тачку на обслуживание.

В этот момент я представляю, как Сандра Джейн – ее длинные блондинистые волосы убраны за уши – стоит перед серым металлическим прилавком и с улыбкой передает ключи Вито: «Конечно, мы можем забрать ее в пять…»

И еще я понимаю, во второй раз в жизни, что уже не пойду домой.

Глава 8

Что делает семью семьей?

Я размышляла над этим вопросом всю жизнь. Мое детство прошло в типичном южном клане. Мама никогда не работала, но зато всегда выглядела холеной и идеально ухоженной, как и ее образцовый розовый сад. Папа пользовался всеобщим уважением. Основав собственную юридическую фирму, он трудился не покладая рук с одной лишь целью: обеспечить двух своих «милых дам». У меня было дюжины две кузенов и кузин и бесчисленное множество тетей и дядей. Когда родственники устраивали ежегодный семейный сбор в нашем огромном доме с раскинувшейся на несколько акров зеленой лужайкой и широкой верандой, это походило не столько на летнее барбекю, сколько на три цирковых арены под одним куполом.

Первые пятнадцать лет я только улыбалась послушно, когда пухлые тетушки щипали меня за щеки и говорили, что я пошла в мать. Когда я вовремя сдавала домашнюю работу, учителя в школе гладили меня по голове и говорили, что отец может гордиться мною. Я ходила в церковь, нянчилась с соседскими детьми, работала после занятий в местном магазине и улыбалась, улыбалась, улыбалась – так, что щеки начинали болеть.

Потом я шла домой, собирала раскатившиеся по деревянному полу пустые бутылки из-под джина и делала вид, что не слышу доносящихся из холла маминых пьяных причитаний: «Я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю кое-что, чего не знаешь ты…»

Когда мне было два года, мама заставила меня съесть лампочку, а потом отвела к врачу, чтобы показать, какая я нехорошая, упрямая девочка. Когда мне было четыре, она приказала мне положить палец на дверной косяк и держать его там, а сама несколько раз хлопнула дверью, чтобы показать потом врачу, какая я капризная и отчаянная. Когда мне было шесть, она накормила меня отбеливателем, чтобы показать докторам, как трудно быть моей матерью.

Мама била меня раз за разом, и никто никогда ее не остановил. Значит ли это, что мы были семьей?

Я знала, что мама нарочно делает мне больно. Знала, что она хочет сделать больно папе. Я знала, но никому не говорила. Значит ли это, что мы были семьей?

Изо дня в день продолжалось одно и то же. Каждый вечер начинался с того, что мама подавала приготовленный по всем правилам обед, и каждый вечер заканчивался тем, что она швыряла в кого-то из нас жареного цыпленка или, чего доброго, хрустальный стакан. В конце концов папа уводил ее в спальню, укладывал в постель и давал сладкого чаю с джином.

– Ты же знаешь, какая она, – говорил он тихо, то ли оправдывая ее, то извиняясь передо мной.

Остаток вечера мы проводили в гостиной, читая вместе и делая вид, что не слышим мамины пьяные бормотания: «Я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю кое-что, чего не знаешь ты…»

Когда мама умерла, я перестала задавать вопросы. Я думала, что война наконец-то закончилась, что мы с папой свободны. Что теперь мы будем счастливы.

Через неделю после похорон я сломала ее драгоценные розовые кусты и размолотила их деревянным молотком. В тот день папа так плакал над этими проклятыми цветами, как никогда не плакал из-за меня.

Вот тогда я стала понимать кое-что насчет истинной сути семьи…

Оглядываясь назад, я думаю, все шло к тому, что я забеременею, выйду замуж за незнакомца и буду жить в штате, где все опускают «р»[9]. Ни дня за всю жизнь я не оставалась одна, и, разумеется, едва пустившись в самостоятельное плавание, я воссоздала то единственное, что знала: семью.

Схватки перепугали меня до смерти. Девять месяцев беременности позади, а я все равно была не готова. Чернила на брачном свидетельстве только-только высохли. Мы еще не успели обустроиться в нашем новом доме, крошечном уютном бунгало, которое легко поместилось бы в передней гостиной родительского дома. Я не могла быть матерью. Я еще не поставила детскую кроватку. Не дочитала книжку о воспитании детей.

Я не знала, что делаю, что буду делать. Меня никто этому не научил.

Помню, как, ковыляя к машине, подумала, что чувствую запах драгоценных маминых роз. Меня тут же вырвало на траву. Джейсон похлопал меня по спине и спокойным, сдержанным голосом пообещал, что все будет хорошо. Затем поставил в машину мою больничную сумку и помог забраться на сиденье.

– Дыши, – говорил он снова и снова. – Дыши, Сэнди. Просто дыши.

В палате, пока меня выворачивало наизнанку, мой учтивый муженек держал ведерко. Потом он поддерживал меня саму, пока я кряхтела и отдувалась в родильной ванне. Он не убирал руку, и я исцарапала ее ногтями, тужась и выталкивая из себя самый большой в мире шар для боулинга.

Медсестры смотрели на него с нескрываемым восхищением, и, помню, я подумала тогда, что мама была права – в мире полным-полно стерв, и я всех их поубиваю. Если только смогу подняться. Если только смогу перетерпеть боль.

А потом…

Моя дочь, Кларисса Джейн Джонс, выскользнула в мир, объявив о своем явлении громким протестующим криком. Я помню, как ее положили мне на грудь – горячее, липкое, сморщенное тельце. Помню прикосновение малюсенького рта, ищущих и наконец приникших к соску губок. Помню то непередаваемое ощущение соединения двух тел, питающего и кормящегося. Помню, как слезы текли по лицу.

Краем глаза я заметила Джейсона. Он стоял в сторонке – руки в карманах, лицо, как всегда, непроницаемое. И тогда до меня дошло.

Я вышла замуж, чтобы убежать от отца. Значит ли это, что мы были семьей?

Джейсон женился на мне, потому что хотел моего ребенка. Значит ли это, что мы были семьей?

Кларисса стала нашей дочерью, потому что родилась посреди всей этой сумятицы. Значит ли это, что мы были семьей?

Может быть, каждый просто должен начать с чего-то…

Я протянула руку. Джейсон подошел ко мне. И очень, очень осторожно дотронулся пальцем до щеки Клариссы.

– Я вас защищу, – пробормотал он. – С вами не случится ничего плохого. Я обещаю вам это. Обещаю, обещаю.

Джейсон сжал мою руку, и я почувствовала истинную силу его эмоций, темную силу всего того, о чем он никогда не говорил, но что, как я понимала, таилось за внешним спокойствием.

Он поцеловал меня. Поцеловал, склонившись над лежащей между нами Клариссой. Поцеловал крепко, уверенно, по-хозяйски.

– Я никогда тебя не оставлю, – снова прошептал он. Его щека коснулась моей щеки, и наши слезы смешались. – Обещаю тебе, Сэнди. Я никогда тебя не обижу.

И я поверила ему.

В 17.59, когда Эйдан Брюстер пришел на еженедельную встречу группы поддержки, Джейсон Джонс ставил кино для своей дочери и начинал паниковать.

На работу он, сказавшись больным, не пошел, и что делать дальше, не представлял. Наступала ночь. От Сэнди по-прежнему ничего. Полиция не появлялась. Ри проснулась днем в том же настроении, что и раньше, молчаливая и притихшая. Они поиграли в «Конфетную страну», «Горки и лесенки» и «Ушел на рыбалку». Потом посидели за рабочим столиком, перед цветными картинками Золушки из любимой книжки-раскраски Ри. Мистер Смит не появился волшебным образом на крылечке, и дочка уже не спрашивала больше ни о нем, ни о матери. Она только смотрела на Джейсона большими и серьезными карими глазами, и этот взгляд уже начал его преследовать.

После обеда – тефтельки, паста «волосы ангела» и огурец – он включил кино. В предвкушении редкого удовольствия Ри уселась на зеленый диванчик, прижимая к груди Крошку Банни. Джейсон, сославшись на стирку, поспешно спустился в подвал. Не находя покоя, он прошелся из угла в угол и, едва начав, уже не смог остановиться…

Вернувшись с работы и обнаружив, что Сандры нет дома, он растерялся и, наверное, даже забеспокоился. Потом сделал то, что представлялось очевидным: проверил подвал, чердак, старую пристройку. Набрал номер сотового и услышал, как тот зазвонил в сумочке Сандры на кухонном столе. Перебрал для очистки совести ее содержимое, пролистал записную книжку, как будто там могла обнаружиться запись о полуночном свидании. Через полчаса, удостоверившись в том, что жена не планировала сбегать из дому, он прошелся по участку, тихонько, вполголоса, как если бы искал кота, произнося ее имя.

Ее не было в машине. Ни в одной, ни в другой. И домой она не вернулась.

Джейсон сел на диванчик и постарался все тщательно обдумать.

Когда он пришел, дом был заперт на замок и на запоры. Значит, Сэнди выполнила весь свой вечерний ритуал. Присутствие проверенных ученических тетрадей на кухонном столе означало, что, уложив спать Ри, она занялась обычным делом.

Что же пошло не так?

Жена не была совершенством. Джейсон знал это не хуже других. Сэнди была молода, и за спиной у нее осталась бурная юность. Сейчас, в двадцать три года, она растила ребенка, привыкала к новой работе и жизни в незнакомом штате. С началом учебного года Сэнди отдалилась; первые месяцы была неестественно тиха, потом, с декабря, так же неестественно дружелюбна. Именно из-за этого переменчивого настроения, из-за того, что она стала… другой, Джейсон и начал подумывать о том, чтобы сделать передышку, взять в феврале отпуск и уехать куда-нибудь.

Он не сомневался, что Сэнди скучала по дому, особенно зимой, хотя и не признавалась в этом. Наверное, ей хотелось бы чаще выходить на люди, стряхивать бремя обязанностей, чувствовать себя молодой. Порой он спрашивал себя, сколько еще она выдержит семейную жизнь, хотя, опять-таки, никаких жалоб от нее не слышал.

Джейсон уже скучал по ней. Привык, приходя домой, видеть ее свернувшейся в постели, спящей в той самой позе, которую странным образом копировала теперь их дочь. Привык к ее тягучему южному говору, к ее пристрастию к «Доктору Пепперу», к ее улыбке, от которой на левой щеке появлялась ямочка.

В минуты и часы покоя от нее веяло мягкостью и добротой, что всегда действовало на него успокаивающе. Когда же она вдруг прыскала от смеха, играя с Ри, его встряхивало, словно между ними проскакивал электрический разряд.

Ему нравилось наблюдать, как она читает дочери. Нравилось слушать, как она мурлычет что-то, занимаясь делами в кухне. Нравилось смотреть, как падают ее волосы, накрывая лицо золотистой волной, как она краснеет, перехватывая его взгляд.

Джейсон не знал, любит ли она его. Не смог определить. Но по крайней мере на какое-то время он был ей нужен, и ему этого хватало.

Она ушла от меня. Эта мысль выскочила первой, когда он сидел в три часа ночи в их пустой гостиной. Джейсон попытался кое-что исправить в феврале, но тогда попытка обернулась катастрофой. И вот теперь Сэнди ушла от него.

Но уже секундой позже он отбросил этот вывод. Сэнди могла двойственно относиться к браку, но ее чувства к Ри были однозначны. Следовательно, если бы Сэнди ушла из дома добровольно, она забрала бы с собой дочь. И, по крайней мере, не оставила бы сумочку. Логика вела к другому выводу: Сэнди ушла не по своей воле. Здесь, в его собственном доме, случилось что-то плохое. И когда это случилось, их дочь спала в своей комнате наверху. Что же произошло?

Джейсон был человеком сдержанным, даже замкнутым, и сам это признавал. Эмоциям он предпочитал логику, предположениям – факты. Собственно, благодаря этим качествам он и стал хорошим репортером. Просеять вал сведений и выдать самородок ценной информации – это он умел лучше многих. Джейсон не позволял себе вязнуть в трясине злости, возмущения и печали. Он не полагался на предвзятые мнения и знал истинную цену жителям Бостона и человечества в целом.

Случиться могло что угодно и когда угодно. Даже самое плохое. Такова жизнь, и это непреложная истина. Исходя из этого, он вооружил себя арсеналом самых разнообразных фактов, полагая – может быть, без достаточных на то оснований, – что знания помогут ему обеспечить безопасность, что его семья не пострадает, что его дочь не подвергнется опасности.

Но здесь и сейчас он столкнулся сразу с несколькими неизвестными и уже чувствовал, что начинает терять контроль над ситуацией.

Полицейские ушли почти шесть часов назад; оставался только один, в машине напротив дома, сменивший коллегу около пяти. Вечером Джейсон думал, что пребывание в доме чужих людей будет действовать на нервы, но теперь вдруг осознал, что их отсутствие куда хуже. Чем занимаются детективы? Что думает обо всем этом сержант Ди-Ди Уоррен? Клюнула ли она на подброшенную им наживку? Отреагировала на сигнал насчет соседа или по-прежнему считает главным подозреваемым его самого? Получили они уже ордер на компьютер? Могут ли вышвырнуть его из дома, насильно доставить в участок? Какие именно улики им нужны?

И самое плохое. Если его арестуют, что будет с Ри?

Снова и снова ходил Джейсон вокруг кофейного столика, сужая круги. От этого кружения разболелась голова, но остановиться он не мог. Родственников поблизости не было, близких друзей – тоже. Свяжется ли полиция с отцом Сэнди? Отправят ли Ри в Джорджию или пригласят Макса сюда? И если Макс приедет, что он может сказать или сделать?

Нужна стратегия, чрезвычайный план на случай непредвиденных обстоятельств.

Чем дольше отсутствует Сэнди, тем хуже ситуация. Полиция будет копать глубже, жестче ставить вопросы. Рано или поздно информация выйдет наружу, слетятся репортеры. Коллеги набросятся на него, как каннибалы; его лицо увидит весь мир. Джейсон Джонс, муж пропавшей женщины и главный подозреваемый в продолжающемся расследовании…

Рано или поздно кто-нибудь узнает это лицо. Узнает и соединит разрозненные факты.

А если полиция получит в свое распоряжение его компьютер…

Джейсон прибавил шагу и ударился коленом об угол стиральной машины. Боль стрельнула в бедро, заставив остановиться. Подвал пошел кругом, и Джейсону пришлось опереться о крышку стиральной машины.

Когда мир остановился, а боль стихла, первым, что он увидел, был бурый паук-крестовик, висящий на тонкой ниточке-паутинке прямо перед его глазами.

Джейсон инстинктивно отпрянул, ударился голенью о край стола и едва не вскрикнул от боли. Ничего. Боль можно терпеть. И он ее стерпит, если только перед ним не будет висеть этот паук.

На какое-то мгновение крохотное, безобидное насекомое словно толкнуло его в то темное место, где из мрака, сгустившегося в углах подвала, за ним наблюдали неподвижные светящиеся глаза. Крики из этого места улетали вверх и проникали сквозь стены. Из этого места шел запах смерти и гнили, заглушить который не мог даже аммиак.

В это место отправляли на смерть маленьких мальчиков и больших девочек.

Джейсон сунул в рот кулак, впился зубами в костяшки пальцев и почувствовал вкус крови. Теперь она помогла ему взять себя в руки.

– Я не раскисну, – пробормотал он. – Нет. Я устою.

Наверху зазвонил телефон. Джейсон облегченно выдохнул и поспешил подняться.

Звонил Фил Стюарт, директор школы, в которой работала Сэнди.

– Сандру можно? – с нехарактерной для него растерянностью спросил он.

– Ее сейчас нет, – машинально ответил Джейсон. – Что ей передать?

Долгая пауза.

– Джейсон?

– Да.

– Она дома? Я имею в виду… полиция уже нашла ее?

Значит, они опрашивали коллег Сандры. Понятно. Вполне логический шаг. Проверили здесь, проверили там. Конечно. Надо сказать что-то умное. Сделать какое-то заявление, которое обобщило бы всю нынешнюю ситуацию, обойдя детали личного плана.

Но на ум ничего не приходило. Ни мысли, черт возьми, ни слова.

– Джейсон?

Он откашлялся и бросил взгляд на часы. Пять минут восьмого. Получается, Сэнди нет уже… сколько? Восемнадцать, двадцать часов? Первый день заканчивается, второй вот-вот начнется.

– Э… она… она… ее нет дома.

– Ее все еще нет, – констатировал директор.

– Да.

– Что вы об этом думаете? У полиции есть какой-то след? Что вообще происходит?

– Прошлой ночью я работал, – ответил, ничего не придумав, Джейсон. – Когда вернулся, Сандры дома не было.

– Господи… – Фил тяжело вздохнул. – Но что случилось? У вас есть какие-то догадки?

– Нет.

– Думаете, она вернется? Я к тому, что ей, может быть, просто понадобился перерыв или что-то в этом роде…