Пражские сказки Полянская Наталия
Стоит позволить – и душевное спокойствие, которое, конечно, у актера никакое не спокойствие, а вечное волнение, вечный зов – так вот, весь этот тщательно культивируемый личный пруд с драгоценной ряской всколыхнется, расплещется, лягушки брызнут во все стороны, и собирай их потом по кустам.
Матвей Тихомиров очень любил своих внутренних лягушек.
В самом деле, каждого к пруду не позовешь. Кто-то пластиковую бутылку кинет, кто-то ноги ополоснет, кто-то просто подойти побоится, так как ни плавать, ни любоваться природой не умеет. А значит, забор с красноречивой надписью «Achtung! Minen!»[2], колючая проволока по периметру, а надо всем этим пустить порхать бабочек и рядышком бегать пушистых котят, чтобы никто не заподозрил, как оно там внутри. На деле выходило по-другому. Мины ставились плохо, так как Матвей продолжал любить людей и видеть в них лучшее. Вот котята и бабочки получались удачно. А иногда хотелось плюнуть на все да и открыть калитку – заходите, люди добрые, мои лягушки вам рады, вон как слаженно хором поют. На деле это приводило обычно к тому, что он снова наталкивался на чужой непонимающий взгляд и калитку поспешно захлопывал.
А хуже взгляда – еще и стандартные варианты развития ситуации.
От этой, только что возникшей, он не ждал ничего хорошего.
Хотя вот обидно! Гримерша Дарья ему нравилась. Во-первых, она была неглупая и добрая, а может, тоже талантливо умела рисовать котят на заборах. Но невозможно, невозможно так удачно работать с людьми, если их не любишь. Во-вторых, она была симпатичная. Эти короткие волосы, выкрашенные в оттенки пепла и шоколада, и глаза – зелено-голубые, прозрачные, и полные губы. Она все время таскала что-то яркое – шарфик, браслет, подвеску; всплески цвета и света привлекали сорочий интерес Матвея, болезненно внимательного к мелочам. И в-третьих, что было немаловажным аргументом, – она перед ним не заискивала.
Матвей терпеть не мог этих остекленевших глаз и глупых улыбок, хотя и понимал хорошо, как на людей, не имеющих отношения к искусству вообще и к кинопроизводству в частности, может действовать общество человека, чего-то на сей ниве достигшего. Он не презирал своих фанатов – наоборот, относился к ним исключительно доброжелательно, черпал вдохновение в их восхищении и никогда не считал великим трудом перекинуться с ними парой слов и подписать протянутые фото. Родители еще в детстве объяснили Матвею одну простую вещь: если ты сделал добро людям, дай им возможность выразить тебе благодарность, и в свою очередь будь благодарен им за нее. Это вечный круг, который всем приносит только хорошее.
Но случалось так, что общение длилось дольше минуты-двух – и вот тогда давление могло стать сильным. Человек, видевший своего кумира на сцене или экране, зачастую не ведал границ, которых не следует переступать. Вечная иллюзия: доставил удовольствие – не можешь уйти просто так. Обычного «спасибо» недостаточно. Кто-то желал почувствовать себя поближе к знаменитой персоне, кто-то жаждал близкого знакомства, и это, к сожалению, распространялось на подавляющее большинство людей. К счастью, работавшие в киноиндустрии таким обычно не страдали, однако случалось, случалось. Матвей четко осознал в какой-то момент, что многие статистки, гримерши и костюмерши порой начинают заниматься своей работой не потому, что их кино влечет, а потому, что рассчитывают найти себе «звездного» и богатого мужа. На Западе эту ситуацию он почти не наблюдал, а в российском шоу-бизнесе – запросто.
А Даша ничего от Матвея не хотела, старалась сделать свою работу и нанести грим наилучшим образом. Она трудилась, шутила и рассказывала про алкоголика с грустным котом. Но она, наверное, слишком женщина, чтобы устоять перед искушением, когда экранный красавец спрашивает, что случилось. Все реакции Матвей знал наизусть, и это вызывало тупую скуку.
Даша не стала вещать о своих бедах, гордо отворачиваться, чтоб уговаривали, или убегать в слезах. Она глубоко вздохнула и сказала:
– Не думаю, что вам действительно есть до этого дело, Матвей Александрович, и я не хочу вас нагружать своими проблемами. Они мои, и я буду их решать. Спасибо, что посочувствовали. Вот я рубашку вашу испортила – это и ваша проблема.
– Вот как, – сказал Матвей и поднялся. – Ну ладно.
Он был немного зол на себя. До чего докатился – подозревает уже всех, даже эту милую девочку.
Она ни в чем не виновата. Не она спровоцировала его на подобные взгляды, и уж точно не она…
А, к черту все.
– Давайте отдадим рубашку костюмерам, – предложил Матвей. – Они клялись мне в вечной любви и обещали стирать все, что я запачкаю. Пусть доказывают.
– Я разберусь, – сказала Даша и тоже встала. Она стояла очень близко теперь, и Матвей отступил на шаг, создавая комфортную дистанцию. – Вы за ней пришли?
– За паспортом, он во внутреннем кармане.
– Его я вроде не заплакала, – задумчиво протянула Даша, пошарила в комке вельвета и извлекла паспорт. – Вы решили сбежать от нас, потому он вам так нужен?
Она пыталась пошутить, хотя голос еще звучал неровно. Матвей оценил.
– Я параноик, – объяснил он, забирая паспорт и засовывая его в задний карман джинсов, – в том, что касается документов и кредитных карт. Ничего бы с паспортом не случилось, конечно, но я бы всю ночь о нем думал. А я ночью спать хочу.
Даша улыбнулась, положила скомканную рубашку на диван, обошла Матвея и открыла гримерный чемодан. Тихомиров смотрел, как она вытирает влажными салфетками щеки и ненакрашенные глаза, как берет со стола мобильный телефон и, не глядя, сует в сумочку. Говорить было, в принципе, не о чем. Паспорт найден, пора в гостиницу, читать завтрашний сценарий, спать…
– Ладно, – сказал Матвей, ненавидя себя за комплекс спасителя, – вы не желаете сказать, что случилось, – это ваше право. Но позвольте исправить вам вечер. Хотите в центр?
Даша посмотрела на его отражение в зеркале, перестав по второму разу елозить салфеткой по щекам, и довольно сухо спросила:
– Зачем?
– Если вы не ужинали, я угощу вас. Вкусная еда исправляет настроение.
– Я имела в виду – вам-то это зачем?
Хороший вопрос. Ответа на него Матвей не знал.
– Вы работали весь день, – Даша, наконец, повернулась к нему, бросив скомканную салфетку в мусорное ведро. – Вам работать завтра и еще много-много дней, и работать лицом. Я, конечно, могу замазать вам синяки под глазами. Но ведь дело не в этом, правда? Вы очень добры ко мне, и я ценю, правда, но, пожалуйста, не стоит ради вежливости идти на жертвы.
Матвей ухмыльнулся. Вдруг стало весело, и подозрения, и смертная скука куда-то делись – ухнули в глубь пруда, качнулась ряска, и нет ничего.
– Это вы меня так отшиваете, Дарья?
– Это я себе уменьшаю количество работы. – Она вдруг улыбнулась, уже искренне, без слез, шмыгнула носом – по инерции. – И освобождаю вас от благородных порывов. Все говорят, какой вы благородный. Вы правда такой.
– Слушайте, Даша, – сказал Матвей, – поехали, ладно? Не потому, что я такой благородный. Просто так.
Она постояла, посмотрела на него, а потом вдруг сказала:
– Поехали.
7
– Вот что, друзья, – сказал он им в один прекрасный день. – У меня осталось всего три монеты.
Семь бед – один ответ. Отправимся-ка мы сейчас в город, закатим себе хороший ужин, а там видно будет, что-нибудь придумаем.
Такси, на котором Матвей приехал в студию, благополучно дожидалось его у ворот.
– К Староместской, пожалуйста.
Пражские чехи, особенно работавшие в сфере обслуживания, прекрасно понимали по-русски. Матвей знал несколько слов на чешском, но использовал их, только когда хотел послушать, что ему скажут в ответ. Интонации, акценты – все это важно. Как же, богатая внутренняя война, тайная актерская жизнь.
Иногда ему казалось, что он из роли так и не вышел, что его роли прилепились к бытию, как ракушки к днищу парусника, и он никогда больше не станет самим собой – так и останется частью чужих личностей. Иногда это пугало, иногда забавляло. Вот как сейчас: будто это не он, Матвей Александрович, едет в центр Праги вечером с хорошенькой девушкой, а вампир Далимир тащит куда-то будущую невинную жертву. Матвей даже поймал себя на Далимировом жесте: пальцы сложены «шатром», глаза прищурены, локти острые – красавчик! Он опустил руки, прибрал локти.
Надо же – сто лет не смущался. Вроде совсем не мальчик, и вроде поклялся себе, что больше никогда. Впрочем, с Дашей вряд ли когда-нибудь, она – не романтический интерес, она – спасенная по пути принцесса, существо почти нереальное. Символ, мираж, мечта.
– Спасибо, – сказала вдруг принцесса, минут пять уже смотревшая в окно.
– Пожалуйста, – ответил Матвей с той же интонацией.
– Я опасаюсь, что вам совсем не ко времени со мной возиться.
– А я опасаюсь, что вы многого опасаетесь. Расслабьтесь, Даша. Мне хочется погулять с вами по Праге вечером, просто так, и я нахожу удовольствие в том, чтобы отблагодарить моего любимого гримера ужином. Такая версия вам подходит?
– Мне любая подойдет, если это вам не доставляет беспокойства.
– На том и порешим.
Прага ночью, когда не нужно готовиться к роли и стоять под софитами, – это совсем другое дело. Янтарный свет старинных фонарей на улицах разгонял теплую тьму; если в ней и таилось что-то недоброе, то сегодня оно ушло в отпуск. Такси по просьбе Матвея остановилось на улице, ведущей к Староместской площади; Тихомиров расплатился, вышел и успел открыть Даше дверь. Людей вокруг было немного, откуда-то долетал громкий смех и музыка, двери баров были открыты.
– Идемте, – сказал Матвей, – я знаю прекрасное местечко здесь неподалеку.
Местечко он обнаружил года два назад, с тех пор часто туда захаживал и почти никому не сдавал. Но Дарье, наверное, можно.
Шли недолго – кабачок «У Ладислава», расположенный в темном дворе старинного дома, да еще и в подвале, находили только те, кто знал. Вывеска над входом еле светилась, но это не значило, что заведение закрыто. Пан Ладислав, шеф-повар заведения, ежедневно потчевавший гостей умопомрачительно вкусной едой, считал, что кому надо – тот его кабачок найдет, а кому судьба не велит – тот пройдет мимо. Глубоко философская позиция.
– Осторожно, тут ступеньки, – предупредил Матвей, придерживая перед Дашей массивную дубовую дверь.
– Ух ты!
Кабачок нравился всем и сразу. Подвальные своды, высокие, местами покрытые копотью, служили вместилищем для двух десятков столов, пышущего жаром камина и разгоряченных ужином чехов; иностранцев здесь почти не наблюдалось, и те были «свои».
– То пан Матоуш, о! – К парочке уже шел официант – пожилой, веселый, похожий на бравого солдата Швейка. – Вчера приходил, позавчера, сегодня девушку привел! Великолепная пани, как звать?
– Дарья. – Она тут же заулыбалась, подалась вперед – в ней словно лампочка включилась, и Матвей подивился про себя: как он это видит в тусклых свечных отблесках? Электричество пан Ладислав признавал только на кухне, а ресторанный зал освещался свечами в специальных нишах, камином и свечной же люстрой.
– Дарушка, ах, хорошо, – сказал официант и даже головой покачал от восхищения. – Что пожелаете, красавица с паном Матоушем?
– Столик нам найди, Томаш, пожалуйста.
– Ай, пан Матоуш, видите, сколько народу? Все хотят есть свининку, что приготовил сегодня пан Ладислав! Но для прекрасных пана и пани стол найдется. Мал, да удал, так говорят?
– Так, Томаш.
Довольный собой и произведенным впечатлением, официант повел гостей куда-то в угол, пробираясь между громогласными посетителями. Стол действительно был невелик, как раз на двоих, и, усадив Матвея с Дарьей на грубые деревянные стулья, Томаш ушел, пообещав вскорости доставить «маленьки закусочки».
– А меню не будет? – удивилась Даша.
– Это такое место, где принято есть то, что готовит пан Ладислав, – объяснил Матвей. – Но готовит он много, поэтому не бойтесь разочарования. Или вы вегетарианка? Тогда простите великодушно, у чехов с вегетарианством не очень.
– Ой, нет, боже упаси. Я люблю животных, но не настолько.
Даша сидела напротив, водила ладонями по столешнице, словно поглаживала старый дуб, и оглядывалась.
– Прага такой популярный город. Я думала, тут везде полно японских туристов.
– Их, конечно, много, но заполонить все не хватит. Пивные – это неотъемлемая часть местной культуры, тут раньше жизненно важные вопросы решались, даже политики заседали. Чехи любят гостей, но свою культуру они никому в обиду не дадут. Все эти популярные туристические места, вроде пивной, где бывал Швейк, – народ устремляется туда, а истинные ценители отходят от проторенных троп и ищут заведение в закоулках.
– Как вы?
– Как я. Я сюда приехал… в смутном состоянии души, и мне требовалось побыть одному или среди людей, говорящих на другом языке. И каким-то чудом нашел этот кабак. Меня здесь так накормили, что я еле уполз.
– Звучит угрожающе.
– Погодите, вот Томаш вернется.
Официант и вправду вернулся быстро, неся на огромном подносе несколько тарелочек, с которых восхитительно пахло, и две литровые кружки пива. При виде кружек Даша округлила глаза.
– Ого! И нам надо с этим справиться?
– Как справиться? Начать, начать, пани! – возмутился Томаш, ловко расставляя тарелки. Пена в кружках стояла колом, как накрахмаленный воротничок буфетчицы. – То ж наше пиво, как не пить – много, с удовольствием!
– Это вызов? – сказала Даша и засмеялась.
– А, что вызов? Нет, предложение! От самого пана Ладислава, ему не откажешь!
– Придется, Дарья, пить, – сказал Матвей, веселясь. – Справитесь?
– Я постараюсь. Но завтра же работать!
– Работа ждет, пиво – нет! – назидательно провозгласил Томаш и удалился.
– Что скажет Юрьев… – пробормотала Даша.
Пиво было холодное, плотное и очень вкусное; от него делалось хорошо в горле и щекотно в животе.
– Да не пейте вы до дна, – сжалился над спутницей Матвей. – Томаш вас разыгрывает, заставлять не станет. Он все понимает. Попробуйте вот лучше – конвертики из свинины со спаржей, отличная закуска. И колбаски.
– Никаких диет, – пробурчала Даша с набитым ртом.
Она была какая-то… не искусственная, вот. Настоящая. Реальная женщина, которая не рисуется перед тобой, а просто сидит и ест, потому что ей хочется. Не клюет листик салата, не рассуждает о вреде свинины для организма, не стесняется – жует себе колбаску.
– Что нужно делать, чтобы в незнакомом городе наткнуться на такой ресторан? – спросила Даша, перетаскивая к себе на тарелку следующий свиной конвертик. – Научите.
– Во-первых, смотреть, куда местные ходят. Это главное. Во-вторых, за туристами не ходить. И в-третьих, заглядывать в закоулки. Но местные – это главное, они всегда знают, где лучшие места.
– А как их отличить от туристов? Как вы поняли, что тут чехи заседают, а не американцы, к примеру?
– Как понял? – удивившись, переспросил Матвей. – Но это же очевидно! Они сидят по-другому, спину по-другому держат! – Он мгновенно скопировал позу пожилого чеха за соседним столом: чуть ссутуленные плечи, локти широко расставлены, а подбородок приподнят. – У представителей всех национальностей свои жесты и мимика, нас этому еще на втором курсе института учили. Ну и, к тому же, – добавил он, превращаясь обратно в самого себя, – они тут очень громко орали по-чешски.
Даша засмеялась.
– Вы очень хороший актер, Матвей.
– А, так я уже не Александрович?
– После пива – нет.
– Может быть, Дарья, мы с вами это отметим следующей стадией и перейдем на «ты»?
– Не думаю, что это удобно, – поморщилась она. – В нашей среде лучше держать дистанцию, вам так не кажется? Сразу пойдут сплетни, особенно если кто-то нас с вами увидит в неуставное время.
– А вы боитесь сплетен?
– Мне уже все равно.
Это «уже» интриговало, но Матвей не стал спрашивать, догадываясь, что она не ответит.
– Как насчет компромисса: в нерабочее время будем говорить друг другу «ты», а в рабочее все сохранится на прежнем уровне? Нам только в Праге снимать три недели и в Москве еще долго, глупо зарекаться, тем более что пиво вам понравилось. Мы ведь можем теперь случайно столкнуться здесь.
– Ой, одна я это место вряд ли найду.
Матвей улыбнулся.
– Я вам помогу.
– Ладно…
Томаш торжественно принес тарелку, на которой покоилась благоухающая душистыми травами свиная рулька, окруженная нескромными горками капусты, подсунул Даше блюдо с картофельными кнедликами, и Матвей подумал, что предполагавшийся скучный вечер внезапно задался.
После ужина они вышли… вернее, вывалились на улицу. Туристы разбрелись, хотя бары еще работали; Матвей услышал, как куранты на Староместской площади бьют полночь.
– Красиво как! – протянула Даша, оглядываясь. – Спасибо огромное еще раз, что меня вытащил и не дал пропасть во цвете лет! Это просто здорово.
Где-то на второй половине кружки пива Дарья уже вполне сносно говорила Матвею «ты», что он посчитал удовлетворительным прогрессом.
– Прогуляемся? – Тихомиров сделал руку калачиком, и Даша за нее уцепилась. Хотя на ногах стояла твердо, он отметил.
– Только недолго. Ты ведь тоже, как и я, начинаешь в раннюю смену.
– Если опять будет туман, то нет. Сергей хочет красивый рассвет над мостом и первую сцену с Далимиром и солнцем.
– Это когда он решился и все-таки выпил ту адскую смесь?
– Угу.
– Ты извини, что в первый день я в тебе усомнилась, – сказала Даша. – Из тебя получился прекрасный вампир, раздираемый противоречиями.
– Ну спасибо на добром слове.
Но ему и вправду было приятно.
– А где это мы?
– Совсем рядом с рекой, только ее не видно. Это Клементиум. – Матвей притормозил у стены барочного здания. – Тут был большой центр подготовки иезуитов, они умели выбирать хорошие места, чуть ли не лучшие в городе. Говорят, что в подвалах по-прежнему спрятана часть сокровищ ордена, которую иезуиты оставили тут, когда орден расформировали. Видишь? Это астрономическая башня, днем туда можно подняться и посмотреть на открывающийся вид.
Клементиум – комплекс зданий неподалеку от Карлова моста, существовавший с XVI века и окончательно достроившийся в XVIII. Проводятся ознакомительные экскурсии. Часы работы: в ноябре – марте 10.00–16.00, в апреле – октябре 10.00–17.00. Цена билета: взрослый – 220 Czk, детский – 120 Czk.
– По-моему, с Пражского Града вид лучше.
– Зато здесь ближе. Там внутри еще библиотеки и математический музей. Глобусы старинные, красиво.
– Жалко, что не попасть, – посетовала Даша. – Нужно будет потом еще раз сюда приехать. Хотя, – усмехнулась она, – я так про многие города говорю, а потом работа, работа, что-то новенькое, а затем хочется поваляться в деревне на травке и никуда не ездить… Ты сказал, что тот кабачок пана Ладислава нашел, когда приехал в Прагу в смутном состоянии души, – вдруг вспомнила она. – Ты… развеяться приехал?
– Нет. – Матвей стронулся с места, увлекая Дашу за собой. Тихие улочки жили своей жизнью: бабочками, вьющимися у фонарей, шастающими в темноте кошками и тихим скрипом незакрытого окна. Брусчатка блестела, словно покрытая лаком; на маленькой площади рядками стояли припаркованные на ночь автомобили – дрыхли бессовестно. Отсюда было совсем недалеко до отеля, где поселили ведущих актеров, однако Матвей вот сию секунду туда не собирался. – Прага для меня – это убежище, куда я сбегаю всегда один. У кого-то убежище – квартира, у кого-то – дача, а у меня – город.
– Не думала, что такому, как ты, нужно убежище.
– Иногда, очень редко, в смутные времена. Здесь мне хорошо думается, здесь я планирую, размышляю, оцениваю. Отсюда можно непредвзято посмотреть на все то, что остается в Москве. Прага для этого идеально подходит, со всеми ее туристами и привидениями.
– Иногда очень сложно отличить одних от других, – сказала Даша.
Они побродили еще полчаса, пока Матвей не увидел, что спутница украдкой зевнула, и не остановил такси. Дарья поблагодарила за ужин и прогулку, улыбнулась на прощание, села и уехала – впрочем, через несколько часов все равно придется встретиться.
Возвращаясь в отель, Матвей поймал себя на том, что насвистывает. Он даже наподдал ногой по валявшейся на мостовой пластиковой бутылке, и та неожиданно звучно заскакала по камням. Матвею стало совестно, однако не слишком. Чтобы искупить вину перед вселенной, он нагнал бутылку и выкинул в ближайший мусорный ящик.
Не стоит гневить город в такую дивную ночь.
8
Бедняжка так плакала и рыдала, что сбежались все домочадцы.
Прибежал и пан, в страхе стал спрашивать, что случилось.
После ночной прогулки Даша как убитая спала три часа, после чего, зевая, выползла из-под одеяла, под мелким дождичком дотащилась до студии, чтобы узнать, что весь график перекроили. Капризная весенняя погода все-таки подвела, и натурные съемки заменили на теплоту и уют павильона, где романтических рассветов пока не давали, зато давали сцены в подземельях, аутентично украшенные гробы и прочую вампирскую атрибутику.
Вместо того чтобы вдумчиво накрасить одного Матвея, пришлось помогать коллегам и быстро гримировать мальчиков и девочек из массовки, которых костюмеры споро обряжали в условно вампирские шмотки. По идее Юрьева, в старинных прикидах приходилось расхаживать вампирам постарше, а те, кто играл молодняк, придерживались в одежде более современных вкусов. Впрочем, когда будут сниматься сцены в обычных ресторанах, на улицах и в театре, даже Могильный Князь облачится в дорогой костюм делового человека – не шастать же на виду у всех в подбитом алым плаще, как Понтий Пилат.
Марь Иванна уже закончила с Флит и теперь занималась Стасом Каргальским, которого подавляющее большинство звало попросту Стасиком. Эта звезда молодежных сериалов, в отличие от Шумковой, уже успевшей продемонстрировать непростой характер, отличалась некоторым раздолбайством и небольшим умом. Но талант у мальчика имелся. Даша уже видела его на съемках вчера и была впечатлена: оказавшись перед камерами, Стас преображался, да и Юрьев его хвалил.
Марь Иванна наносила грим, а Стасик пощелкивал зубами.
– Вот прикольно, что они не отваливаются и своим зубам вреда нет!
– Будешь клацать – и отщелкаешь, – пригрозила тетя Маша.
– Да ну, не отщелкаю, не. – Стас осклабился, глядя на себя в зеркало. – Класс.
– Я тебя очень прошу, Каргальский, закрой рот, – сказала Марь Иванна. – Иначе я тебя выкрашу под хохлому, в национальном колорите. А режиссер завитушек пририсует и начистит тебе характеристику. Усек?
Имея детей-подростков, главная гримерша умела общаться с молодым поколением на понятном им языке.
– Ага, – вздохнул Каргальский.
Пробегавший мимо только что упомянутый режиссер притормозил, бросил взгляд на Стасика, отражавшегося в зеркале, и крикнул:
– Эй, тетя Маша! Ты ему почему глаза не накрасила?
– А надо? – философски уточнила Марь Иванна.
– Угу.
– Эй, эй, – заволновался Стасик, – зачем красить глаза? Я же буду похож на этого… нетрадиционной ориентации.
Юрьев медленно вернулся задним ходом.
– А потому что я так сказал, – сладко объяснил он, – потому что я тиран, самодур и извращенец. Тебя это устраивает?
– Это, конечно, все объясняет, – пробормотал Стасик, – но совершенно не устраивает.
Режиссер кротко вздохнул, словно Иисус, в пятый раз втолковывающий апостолу Андрею, как ходить по воде.
– Во-первых, надо книжку было прочитать. Автор утверждает, что твой персонаж был с кругами под глазами, как будто – цитирую! – вечный сон его миновал, но настиг вечный недосып.
– Так то с кругами, а то!..
– А во-вторых, – продолжал Юрьев, не обращая никакого внимания на Стасиковы попытки отстоять брутальность образа, – я из тебя, дурачка малолетнего, сделаю звезду национального масштаба. Чего вы, дурачки, как раз и хотите. Хочешь, чтобы девочки бросались к тебе, визжа от восторга, и подставляли для подписей маркером неоперившиеся… гм… ладно, сформировавшиеся нежные перси?
– Ну… хочу, – кивнул сбитый с толку Стасик.
– Тогда слушай меня, мальчик мой, – провозгласил режиссер тоном Дарта Вейдера и похлопал актера по плечу. – Фан-сервис – великая сила. О тебе будут сочинять рассказы, иные – весьма неприличные, вешать твои портреты над постелью и проливать горючие слезы. Ты ослепнешь от вспышек фотоаппаратов и оглохнешь от восхвалений. Цена этому счастью – жидкая подводка и пять минут позора. Крась, тетя Маша. Крась.
И, величественно покивав, Юрьев удалился. Марь Иванна, усмехаясь, придирчиво выбирала подводку из десятка вариантов.
– Теть Маш, – жалобно произнес Стасик, – а это правда… ну…
– Что подведешь глаза – и сголубеешь? – хладнокровно уточнила Марь Иванна. – Нет.
– Да не это же. Правда, что поклонницы для росписи будут… ну… попу подставлять? Они действительно так делают?
– С чего ты взял?
– Так он же сказал… перси…
Скрючившаяся от смеха Даша уронила кисточку и обернулась – вовремя, чтобы увидеть, как Марь Иванна, утробно хохоча, недрогнувшей рукой наносит жидкую подводку на веки будущего кумира молодежи.
Все это, а также хорошее настроение после вчерашней прогулки с Матвеем, не давало раскиснуть, и Даша в конце концов решила, что не сдается. Телефон периодически начинал вибрировать, и на экранчике высвечивалось ненавистное имя, но Даша стояла насмерть и трубку не брала. Стоит один раз поддаться – все, тогда точно не миновать скандала, а так того, кто ей названивает, будто бы и нет. А телефон вибрирует потому, что поломался.
Следующие три дня пролетели как на крыльях; снимали и на пражских улицах, и «в цеху». Юрьеву удалось заснять не дававшийся ему поначалу рассвет, и этот эпизод Даша запомнила лучше других: залитый розоватым сиянием зари Карлов мост, Матвей в своем «историческом» наряде, сначала прижимающийся спиной к парапету в тени статуи, а затем решившийся протянуть ладонь под солнце – и восходящее солнце его не трогает. И тогда он осторожно выходит сам, жмурится, словно только что проснувшийся кот, и лицо у него такое, что у Даши комок в горле встал. Красиво получилось.
А потом началась чертовщина.
Снимали в павильоне, причем время шло к полуночи. В этот день смена началась в девять, все выспались, были бодры и веселы, а потому, когда Юрьев пообещал сверхурочные, никто не ушел. Да, по идее, в девять вечера режиссер должен всех отпустить, но на деле так случается редко: кто откажется от дополнительных денег, тем более когда силы еще есть? Потом меньше пахать придется.
Даша припудривала лоб Галахову (снимали разговор Далимира, Могильного Князя и великолепной вампирши Эстеллы, которую играла Флит), слушала, как Марина своим глубоким, хорошо поставленным голосом рассказывает Матвею байку с прошлых съемок, как Лена что-то быстро объясняет Юрьеву… Ничто, как говорится, не предвещало.
Некрасивый, почти ультразвуковой женский визг разорвал мирную атмосферу, и все дернулись, а Даша уронила кисточку Галахову на колени – к счастью, не испачкала звезду.
Визжала Элеонора Шумкова, которую минут десять назад разгримировали и благополучно отпустили в отель: ее работа на сегодня была закончена. Звездочка, облаченная в блестящее ультракороткое платьице и сиреневое пальтецо, влетела в павильон, не переставая визжать, затем плюхнулась на ближайший свободный стул и зарыдала.
– Так, – сказал Юрьев, быстро подходя, – Эля, в чем дело?
Немногие оставшиеся в павильоне люди сгрудились вокруг; Даша тоже пошла, вслед за Галаховым, который Шумкову даже приобнял – а та зарыдала еще пуще.
– Там… там… в коридоре…
Прошло минуты три, прежде чем у Элеоноры выпытали, что случилось. Оказывается, в коридоре, ведущем вдоль соседнего павильона к автостоянке, Шумкова увидела вампира.
Сначала все посмеялись.
– Ну, Элечка, – сказал развеселившийся режиссер, – вампиров тут повсюду много, да? Мы сериал про них снимаем вообще-то…
Шумкова внезапно перестала шмыгать носом, подняла на Юрьева полный неземной тоски взгляд (все-таки она была хороша!) и сказала нормальным, не истеричным голосом:
– Сергей Дмитриевич, вы совсем меня за дуру не держите. Я еще соображаю, что происходит. Я шла по коридору, была одна, и вдруг лампы замигали и погасли. Я не особо испугалась, так как темноты не боюсь, к тому же впереди лампочка светила… И тут услышала сзади шорох. Думаю, кто-то пошутить хочет и подкрадывается, повернулась, хотела врезать ему сумочкой… А там он стоит. Лицо еле видное, странное, капюшон накинут, балахон какой-то, и воняло от него, как из погреба с картошкой. Начал тянуть ко мне руки, а ногти у него мерцают, и длинные. Я заорала, шарахнулась и побежала назад. Это точно не кто-то из наших, я бы лицо узнала даже под гримом.
– Веня, сбегай, посмотри, – велел Юрьев одному из ассистентов.
Галахов, вздыхая, пользовался случаем и гладил Шумкову по безукоризненной спине.
– Эля, ты уверена, что это не актер? – спросила Флит.
– Какой актер? – ответила Шумкова зло. – Тут никто, кроме нас, не снимает, а мы тут одни уже три часа.
– Это правда, – пробормотала Лена.
– К тому же актера должен кто-то загримировать, – продолжала Элеонора.
– Никто не гримировал, – доложила Даша. – Я осталась и Марь Иванна, но она…
– Такими глупостями заниматься не будет, – закончила Лена. – Хотя я спрошу, конечно. Эля, вы успокойтесь, пожалуйста, скорее всего, это чья-то глупая шутка. Настя, принеси чаю, пожалуйста.
– Этого, конечно, нам всем и не хватало, – вполголоса произнесла Флит.
– Вы о чем, Марина, свет души моей? – осведомился Юрьев.
– О том, что если пошла на съемках чертовщина – не отвяжется, – заявила актриса. Она выглядела сейчас прекрасно: клыки сверкают, образ неупокоенной демоницы как нельзя кстати. – Знаете, что у группы «Ночного дозора» творилось? Все болели, родственники умирали…
– А на съемках «Мастера и Маргариты» вообще… – начал кто-то.
– Так, – сказал Юрьев тоном, который всех мгновенно заставил умолкнуть, – вот этого я не допущу. Суеверия оставим. Испугались? Так перенесите это на экран, а раздувать тут мистику я не позволю. Марина, вы что, всерьез? Давайте все успокоимся и продолжим работу.
Вернувшийся ассистент Веня доложил, что лампочки в коридоре светят исправно и никаких следов неприкаянного вампира нет. Элеонора снова зашмыгала носом.
– Вы мне не верите…
– Верим, – успокоила ее Лена. – Давайте Веня вас проводит к машине, чтобы такого больше не повторилось, а мы постараемся выяснить, что именно произошло.
В итоге все возвратились на рабочие места, а Шумкову, напоив чаем и успокоив, отправили в отель. Даша снова припудрила Галахова, прошлась кисточкой по невозмутимому лицу Матвея и спросила его тихо:
– А вы в вампира не верите?
– Мы завтра захоронение снимать будем, – прошептал Тихомиров в ответ. – Кто их знает, вампиров местных, может, им это не понравится.
И подмигнул.
9
Одели ее в дорогое платье, положили в золотой гроб и похоронили в семейном склепе.
Читать бесплатно другие книги:
