Пражские сказки Полянская Наталия

12

Это был самый страшный удар из всех, что могли ее постигнуть. Но что она могла сказать?

Никого при этом не было, никто не знал что правда, что ложь.

Съемки на Златой улочке могли начаться только вечером, когда закрывались все магазины и уходили туристы, а до тех пор группа работала в Пражском Граде недалеко от дворца, у которого сменялся караул. Народу посмотреть на камеры, актеров и киношную суету набежало видимо-невидимо, однако удалось отгородить часть площади так, чтобы можно было снимать. В сцене не предполагалось слов, лишь физическая подготовка: днем наемные убийцы затевают с Матвеем драку при солнечном свете, однако ему удается уйти невредимым. Юрьев требовал в кадре разлетающихся голубей, и подвезли две клетки утробно воркующих прирученных сизарей, с крупными блестящими глазами и крепкими крыльями. Матвей смотрел на клетки и почему-то вспомнил рассказы Сетона-Томпсона. Точно, там был один, о почтовых голубях.

Он думал о голубях, чтобы не думать о Даше, и все равно видел ее постоянно – и думал.

Вот, друг мой, обращался к себе Матвей Тихомиров (он часто говорил с самим собою насмешливо-иронично, чтобы не зазнаваться), – вот, друг, ты и влип. И ты уже знаешь, что влип, и трепыхаться бессмысленно, так что клюй свои зернышки и воркуй, как можешь.

Матвею очень хотелось спасти принцессу.

Не ту, что лежала в гробу сегодня, тихая и чудесная в непрерывающемся сне, а ту, что беспокоилась за спящую красавицу и готова была все окрестности перевернуть, лишь бы ее найти.

Матвей смотрел на Дашу – и понимал, что либо все, либо ничего.

Но «всего» не бывает, это он тоже знал прекрасно.

«Все» – выдумка удачливых рассказчиков, зарабатывающих себе на хлеб. «Все» – извечный маркетинговый ход, существующий еще с тех времен, когда австралопитек, оживленно рыча, выписывал круги рядом с австралопитечкой, потрясал дубиной, и казалось ему, болезному, что это – любовь. Что эта женщина будет с ним всегда, что она выбирает его, потому что ей нравится его волосатая грудь и могучие мышцы, – а она выбирала его потому, что у него самая большая пещера, самая крепкая дубина и единственная шкура мамонта в поселении.

Матвей вырос в артистической семье, с раннего детства бывал за кулисами и выучил накрепко, что правила – неизменны, из них бывают исключения, но очень редко, и везет немногим. Например, его родителям повезло. А ему – уже нет.

Родители начинали с нуля и всего добились сами. Отец, сын известного ученого, пошел по актерской стезе вопреки воле семьи, и его приняли снова, только когда на его спектаклях начались аншлаги. Отец познакомился с мамой еще на первом курсе института, и с тех пор они не расставались. Нельзя сказать, что они жили без ссор, гладко и легко, как в романе в мягкой обложке. Случались ссоры, случалось непонимание; однако не было ни измен, ни упреков о потраченных лучших годах, ни лжи. Мама всегда стояла за отца, отец защищал маму.

Они пытались научить Матвея тому же. И вначале он, кретин, поверил. Тогда он еще не знал о том, что правила любви, прописанные в книгах и исключениях, не совпадают с правилами жизни.

Он встречался с девушками, а потом обнаруживал, что привлекает их как подающий надежды актер и сын своих известных родителей.

Матвей завел роман с актрисой, находившейся, казалось бы, в том же мире, что и он, – и через полгода еле выпутался из той паутины обмана, недоговорок и требований, куда она его завлекла.

Однажды он опустился до того, что завел роман с поклонницей, а она тут же растрезвонила об этом в блоге, и на некоторое время Матвею житья не стало. Родители тогда, впрочем, только посмеялись, а вот он ко всем своим романам относился исключительно серьезно.

Он искал.

Потом ему показалось, что нашел. Да что там – показалось! Матвей был абсолютно в этом уверен.

Ее звали Марианна, она была из интеллигентной питерской семьи, длинноногая, обаятельная, умная девушка в стильных очках. Матвею очень эти очки нравились, особенно как она поправляет их, – безотчетно кокетливым жестом, так иные женщины трогают волосы. Настоящая женщина к обычным очкам может прикоснуться так, что мужчина хочет заполучить ее сразу, здесь, немедля. Марианна, или Мари, как ее звали подружки, была настоящей женщиной.

И Матвею показалось – вот оно. Он не спешил, смаковал, приглядывался. Никаких тревожных признаков не наблюдалось. Мари не заводила речей о доме и быте, о грядущей свадьбе и детях и не строила далеко идущих планов. Она была вроде доступна – и неуловима, что лишь разжигало охотничий азарт. И Матвей вышел на охоту, и победил, и добыл ее себе, и все равно она до конца ему не принадлежала.

А потом он узнал почему. Отец сказал.

Отец вызвал Матвея на разговор и, поставив на стол бутылку водки и две рюмки, сказал:

– Пей.

Матвей послушно выпил.

– Я не должен бы, – сказал отец, тоже махнув рюмку и оглянувшись на кухонную дверь – не пришла бы жена не вовремя! – Я не должен бы лезть в твои отношения. Но я случайно узнал. Встретил старого питерского друга, похвастался тобою и Маришкой, гордился. А тот мне возьми и скажи – как, такая-то и такая-то Марианна? Она ведь любовница нашего олигарха, уже несколько лет, вы не знаете?

Матвей не стал больше пить водку. Он поставил рюмку, молча поднялся, вышел. Как-то завел машину, поехал домой.

Дома ждала Марианна, переехавшая в тихомировскую квартиру недавно, и Матвей, не разводя церемоний, с порога спросил ее – правда?

Девушка даже не встала с дивана, на котором расположилась, читая книгу. Она лишь посмотрела на Матвея поверх очков и спросила холодно:

– Это имеет значение?

Потом она обстоятельно, как на уроке, объяснила Матвею, что он серьезно не прав. Что он существо неясное, изменчивое, актер, – ясно же, поклонниц в гримерку водит постоянно. Разве он может быть уверен, что кто-то полюбит его просто так, разве таких, как он, вообще можно любить просто так? Нет – это все престиж, власть, положение, амбиции. Не Матвею, на чьей шее мечтает повисеть половина женского населения России, осуждать Марианну. Да, у нее есть любовник, он богат и давным-давно женат, и это не те отношения, которые годятся для статуса. А он, Матвей Тихомиров, для статуса вполне годится, – и он должен ценить Марианнину жертву. Марианна ведь закрыла глаза на все измены, бывшие и будущие. Она его даже не ревнует, вот какое благородство.

Под ее взглядом он чувствовал себя глупым мальчишкой, и чем дольше она говорила, тем гаже делалось у Матвея на душе.

Когда Марианна умолкла, ожидая, что Матвей скажет, ему удалось произнести только: «Чтобы завтра здесь тебя не было», – и уйти. Руки чесались, он сам себя опасался.

Как ни странно, она уехала. Видимо, нечто в тоне Матвея, во всем его виде подсказало Марианне: в этом пруду рыбку ловить больше не стоит.

Родители сочувствовали Матвею так сильно, что он не выдержал этого сочувствия и уехал в Прагу, один, на несколько дней. В первый же вечер нашел кабачок пана Ладислава, засиделся там до закрытия и напился пива так, что Томаш провожал Матвея до гостиницы. Как ни странно, это помогло. Внутри по-прежнему было пусто и тухло, словно в бочке из-под гнилой рыбы, однако боль понемногу отступала. Матвей и не подозревал, что так сильно влюбился, пока Марианна не ушла.

Он даже подумал как-то – не уйти ли на покой, не оставить ли кино и театр, от которых столько, оказывается, хлопот. Но бросить актерскую работу он не мог. Не мог лишить себя единственного шанса некоторое время не быть человеком, с которым произошло такое… разочарование. Жизнь расставила свои приоритеты, сказав ему: прими это, мальчик, тебя никогда не полюбят просто так, ни за что, всегда будет – за что-то. За твое смазливое лицо, за твой талант, в котором люди видят свои несбывшиеся мечты и сочиняют себе новых героев, за известность, за состоятельность. Прими это, научись с этим жить, и тебе полегчает.

Жизнь не обманула – действительно, полегчало. Мифической любви Матвей больше не верил, и стоило глупой, наивной надежде проснуться при знакомстве с милейшей девушкой, – он отворачивался и уходил. Так проще.

Родителям это не нравилось. Родители решили, что предпринять меры будет не лишним, и начали Матвея знакомить. Сначала он посмеивался, потом разозлился. Ему было это не нужно, во всяком случае сейчас.

Год назад мама пригласила его на обед. Сидели в хорошем ресторане, вчетвером: мать, отец, Матвей и симпатичная девушка Ольга, дочка старых друзей семьи. Мама с папой были само совершенство, вели приятный разговор, изо всех сил стараясь представить Ольгу в выгодном свете. Умом Матвей понимал, что ни родители, ни девушка ни в чем не виноваты, однако новые правила жизни говорили другое. И он сам это понимал и общался с ней, придерживаясь той убийственной границы сарказма, ощутив которую, девушки начинают считать тебя полным козлом.

Ольга держалась довольно долго, но перед десертом встала.

– Спасибо, я пойду.

– Может быть, все-таки останетесь? – осведомился Матвей, втайне и радуясь, что снова освобожден от необходимости соответствовать социальным программам, и стыдясь своего поведения.

– Нет, Матвей Александрович, – сказала она и улыбнулась, хорошо так, совсем без обиды. – Я ведь вижу, что вам это не нужно. Зачем мы будем продолжать?

Родители, конечно, сразу принялись его ругать. Отец заявил, что воспитанный человек так не поступает. Мама добавила, что и невоспитанный мог бы постыдиться. И почему он, Матвей, не хочет приложить усилия, и почему бы ему…

Тогда он не выдержал. Холодно сказал, что его жизнь принадлежит только ему, и он сам решит, что с нею делать. Что он ненавидит воспитание такого рода, не применяемое к взрослым людям, несущим ответственность за свои поступки, и пора бы перестать обращаться с ним как с маленьким мальчиком. Что если он захочет обзавестись женой, то озаботится этим рано или поздно, и сделает это не для счастья родителей, а для себя самого. И просто подло, невыразимо подло ломать жизнь девушке, которая ни в чем не виновата, – только потому что папа с мамой захотели, дабы сынок был пристроен.

Много чего, короче, наговорил.

Мама расстроилась, отец разозлился. Они тоже встали и ушли, а Матвей, кипя праведным гневом, расплатился и поехал на ток-шоу. У них у всех оставалась работа: отцу вечером предстояла деловая встреча с режиссером, мама играла в спектакле, а Матвея пригласил канал НТВ, и предстояло целый час сверкать американской улыбкой и отвечать на вопросы ведущей о дальнейших творческих планах.

Он поехал на шоу, где его быстро загримировала симпатичная девушка Даша с легкими руками, сел перед камерами, ответил на все вопросы, а когда вышел и включил телефон, ему позвонили.

Мама после спектакля зашла за кулисы и упала. Медики сказали – тромб. Еще сказали, что это не предугадать, и ничего нельзя было сделать, и…

Это было так похоже на кино, так нереально, что Матвей долгое время не верил. Как же могло произойти: вот он поссорился с родителями, из-за ерунды, из-за несходства во взглядах, и мама ушла расстроенной, а теперь ей нельзя позвонить и извиниться? Маме ведь всегда можно позвонить! Так не бывает, не бывает никогда, все это выдумывают бездарные авторы, ничего, ничего не понимающие в настоящей жизни!

Отец поседел, ссутулился. Матвей на месяц отправил его в санаторий, и Александр Тихомиров, известный бузотер, поехал, не сказал ни слова. По возвращении он выглядел лучше и нашел в себе силы поговорить с Матвеем.

– Конечно, вы с матерью нехорошо расстались, – проговорил отец тяжело, однако без враждебности и упрека, – но ты себя не вини. Она лекарства пила, да разве предскажешь… Это судьба, Матвей, так Бог решил, не нам противиться. Я знаю, что ты упрямый. Знаю, почему нам возражал. В чем-то есть она, эта твоя правда… Я тебя в общем понимаю, и извини, что давили. Не стану тебя заставлять, не стану о чем-то просить, кроме одного: ищи. А пока не найдешь, брысь с глаз моих.

Матвей подозревал, что отец переживает гораздо больше и сильнее, чем хочет показать; но Александр Тихомиров, чье упрямство Матвей унаследовал, предпочитал все переживать в одиночестве. А может, отцу хотелось запереться в своей скорби и довести ее до абсурда, чтобы узнать, как дальше жить.

На сцену он вышел только несколько месяцев спустя; Матвей же на время оставил театр, где контакт со зрителями был слишком интимным, слишком близким и живым, и снимался в кино. Прошел год, что-то изменилось, боль стала меньше, грусть – больше. С отцом Матвей виделся нечасто, но приезжал все-таки в старый дом на Чистых прудах, чтобы посидеть вместе, поговорить о вещах общих и распрощаться. Отец ничего Матвею больше не советовал, только смотрел выжидающе.

Ищи, как же. Найдешь тут. Ведь лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Но вот – время идет, снова Прага, которая не подводила никогда, и девушка со звонкими желтыми браслетами на запястьях, и майский воздух, щекочущий горло, и принцессы, и вампиры, и… чертова, глупая, ненужная, как вода необходимая – сказка.

13

– Отпустите вы меня и не тревожьтесь, что я пропаду в огромном мире.

Меня ведет любовь и будет хранить во всех моих скитаниях.

Даше казалось, что она уже вечно живет в теплых пражских сумерках. Это – самое магическое время, когда солнце уходит за горизонт, погружая землю в очарование недосказанности, и никому не дано узнать, какой станет следующая ночь. А за нею – следующий день… Нет, конечно, график съемок никто не отменял, скептически подумала Даша. Завтра нужно снимать, как сегодня и вчера. Но ведь никто ее не осудит, если она втайне насладится сумерками просто для себя, правда ведь? Если, как и раньше, возьмет у Праги эту частичку волшебства?

Матвей, которого Даша перекрашивала для вечерней сцены, сказал, почти не двигая губами, чтобы не нарушать процесс:

– А знаешь, этот маленький домик – на самом деле замок?

Даша оглянулась на дом, рядом с которым развернули свой передвижной штаб гримеры. Злату улочку уже перегородили, туристов вежливо попросили прийти в другой раз, на дежурство заступила полиция, наблюдая, чтоб ничего не произошло. Команда осветителей устанавливала свою технику вдоль улицы, помощники оператора быстро разворачивали рельсы, по которым поедет камера, а гримеры вот… гримировали. Рядом Марь Иванна творила нечто утонченное с лицом Галахова, который должен был представлять согласно сценарию «Могильного Князя во всем ужасающем величии».

– Какой же это замок? – спросила Даша, вновь повернувшись к Матвею и продолжая делать свое черное дело – то бишь затенять Тихомирову уголки глаз. Хоть без жидкой подводки обошлось, но это лупоглазому белобрысому Стасику она нужна, а у Матвея ресницы – закачаешься. – Это просто домик. Домик с магазинчиком.

– А вот и нет, – усмехнулся Матвей. – Слушай же, моя девочка, сказку. Однажды, давным-давно, в этом домике поселился человек, купивший его у обедневшей вдовы. Люди не знали, чем занимается их новый сосед, только он редко показывался на улице, а из трубы часто валил темный дым. Судачили, конечно, о ком не судачат… Шли годы, сосед состарился, и вот однажды днем выбежал на улицу, громко крича, что он теперь богат и ему удалось получить золото. И радость его была так велика, что он… – Тут Матвей запнулся почему-то, однако продолжил сразу: – Он схватился за грудь, упал и умер. Сердечный приступ.

– А в чем мораль истории?

– А мораль, Дарья, такова. Представители властей обыскали домик и нашли там пачку документов, вызвали сына этого человека. Оказалось, что странный сосед был довольно богат, но ему в голову пришла безумная идея, что он должен обеспечить своих наследников и добыть им еще большее богатство, чем у них уже есть. Отговаривать, сама понимаешь, такого человека бесполезно. Ну, а каким образом можно добыть много золота за короткий период?

– Вложить деньги в «МММ»? – предположила Даша. – В «Форекс»? Ограбить банк?

– Не угадала. Заняться алхимией.

– Боже, что ж это я не знала, – пробормотала она, аккуратно кладя Матвею под глаза белесые тени. – Давно бы озолотилась.

– Старик тоже так считал. Но дома ему не давали ставить опыты, и он сбежал от родственников, прихватив алхимические книги. Жил в домике на Златой улочке, экспериментировал, и в конце концов ему показалось, что добыл золото. Но, боюсь, все-таки не добыл… А после его смерти один из местных жителей сказал: «Ведь у него был замок здесь!» – вот почему этот милый маленький домик называется замком.

– Поучительная история, – вздохнула Даша, – не стоит вкладывать все деньги в «МММ».

– В следующий раз я расскажу тебе о колдуне Жито. Там без морали.

– Без морали не бывает. – Она докрасила Матвею глаза и отстранилась. – Все, готов. Сейчас колдовать сам будешь.

– Из меня плохой колдун, – сокрушенно заметил Тихомиров, прихватывая со столика сценарий. – Меня победят.

– Зато ты в конце всех победишь, – весело сказала Даша ему вслед.

– Относительно.

Финал сериала еще даже не маячил впереди, к тому же ходили слухи о некоторых изменениях в сценарии, поэтому актеры еще не знали – возможно, Юрьев в самый последний момент решит повернуть колесо фортуны и распределит печальную кончину между персонажами по-другому. Сергей Дмитриевич славился своими нестандартными решениями, и если он вдруг поймет, что материал получается с несколько иным уклоном, чем изначально прописывалось, и это гораздо лучше, – все изменит, не постесняется. Никто не застрахован.

Как и в реальной жизни – никто не застрахован от смерти…

Даша вспомнила лежащую в гробу Лику и вздохнула. О шутнике пока ничего не выяснилось, но еще только полдня прошло, и на студию не возвращались. Даша знала только, что Анжелику не увезли в больницу, оставили в студийном лазарете. Значит, опасность действительно невелика…

А Матвей, обронив загадочные слова о поимке злоумышленника, больше об этом не говорил и весь день Дашу смешил. Рассказывал ей истории, забавные в основном. О раввине Лёве и золотой лампе, о пакостниках-гномах и жадных пекарях, о водяных и привидениях, о танцовщице с Озерова (последняя история, впрочем, была страшновата). Тихомиров так старался, что развеселил не только Дашу, но и всех гримеров, и всех, кто оказался в зоне поражения. В нем словно бил ровный, теплый источник света, лившегося, как вода, и в нее можно было окунуть руки и постоять так, пока настроение не исправится.

Может, это и есть сияние таланта?

Или обычная человеческая доброта?

…Злату улочку для съемок выбрали не случайно: ведь именно здесь согласно роману Майринка «Голем» возле стены у последнего фонаря существует порог в другой мир. Конечно, туристический аттракцион отменный, да и портал в иное измерение можно увидеть только в туман, однако вечером, на съемках вампирского сериала, тут тоже было весьма тревожно. Маленькие домики, когда-то построенные для стрельцов и прижимавшиеся к городской стене, позже ставшие обиталищем ювелиров и алхимиков, зловеще посверкивали темными окошками. Съемочной группе повезло: в прошлом году улицу еще реставрировали, и ничего снять бы здесь не удалось. Конечно, чешские умельцы (да и российские, если бы понадобилось) могли бы возвести декорацию в павильоне, однако Юрьев, известный фанат натуры, на такое пойти не мог.

И Даша его понимала: даже не окутанная туманом, освещенная со всех концов мощными лампами, Злата улочка производила нужное впечатление. Тут должна была развернуться битва между подручными Могильного Князя и ренегатом Далимиром, с колдовством, спецэффектами и неизбежным поражением отступника. Из спецэффектов присутствовал только дым, который должны были в определенный момент выпустить дым-машины, а все остальное создадут на компьютере. Видимо, немало спонсорских денег получила компания от господина Шумкова. Спецэффекты и съемки на такой натуре стоят дорого.

Развернуться на Златой улочке, конечно, было тяжело – очень узко. Тем не менее старики-профессионалы работали отлично: и камера могла ездить туда-сюда, и приборы стояли где надо, и еще люди помещались. В окнах домиков зловеще висели невинные сувенирные цветочки, похожие на детские поделки, – милая мелочь, которая сыграет зловещей деталью и вызовет безотчетное чувство тревоги у зрителя. А когда зритель вовлечен в процесс и сопереживает главному герою, фильм имеет успех.

Даша подтащила столик и кисточки поближе к месту съемок, чтобы, как всегда, сидеть наготове. Завибрировал мобильник в кармане джинсов, и Даша так задумалась, что автоматически вытащила его, не посмотрев на экран.

– Да!

Короткое зловещее молчание, а затем холодный голос произнес:

– Наконец-то.

Даша обмерла. Все чудеса, окружавшие ее только что, лопнули со звоном, словно на стеклянную вазу уронили кирпич.

– Что молчишь, красавица? – продолжали в трубке. – Не хочешь со мной говорить, да? А я с тобой хочу! Какая неразговорчивая фифа, а!..

Даша молча нажала на кнопку сброса вызова. Экран погас, голос исчез, но остался звучать в голове – насмешливый, жесткий, наглый. Она хотела избавиться от этого голоса если не навсегда, то на три коротенькие недельки, но не получилось…

Придется возвращаться.

– Даша! Даша, эй! – Лена дергала ее за рукав. – Тебе Тихомиров машет, подойди к нему!

Ничего не понимая, не осознавая, при чем тут Тихомиров, кто он такой и где она вообще, Даша двинулась в указанном направлении.

– У меня парик немного сбился, поправь, пожалуйста, – сказал Матвей, вгляделся в лицо своей гримерши и уже совсем другим тоном, резким и деловым, спросил: – Дарья, что случилось?

– Все в порядке. – Даша поправила ему парик, не понимая, хорошо поправила или плохо, поморгала, чтобы прийти в себя и спрятать подступившие слезы, и сосредоточилась. Плохо поправила – прядка вон торчит. Даша потянулась к парику снова, но Матвей перехватил ее руку.

– Я вот этого отчетливого вранья, – сказал он еще резче, – не терплю. Хватит, один раз я не настаивал, но во второй такого не будет. Я за то, чтоб все было честно. Ты расстроена. Что произошло?

– Матвей! – Юрьев за камерой тоже начинал терять терпение. – Ты навел красоту или нет? Дарья, убирайся из кадра!

– Извини, – сказал Тихомиров, смягчая тон, – не хотел на тебя кричать, но я… не люблю этого, действительно. Чем тебе помочь?

Даша, высвободив руку, все-таки поправила ему прядку, улыбнулась и шепнула:

– Сыграй лучше всех.

Он прищурился, наклонил голову набок, как любопытный ворон, подумал, поймал снова Дашину ладошку и поцеловал тыльную сторону.

На виду у всех.

Под прицелом камер, под взглядом Юрьева, рядом с маячившим неподалеку «Могильным Князем во всем его ужасающем величии» (смотреть страшно – постаралась Марь Иванна, ничего не скажешь!). Матвей Тихомиров поцеловал Даше руку (звякнули браслеты) и проговорил угрожающе-весело:

– Ну ладно.

И от этих ничего особого вроде не значивших слов Даше вдруг сделалось спокойно.

Ни разу еще ни один мужчина не говорил ей «ну ладно» так, словно закрывал от пуль.

– Ого, – сказала Юлечка Терехова, когда Даша возвратилась на свое место, бегом вылетев из кадра. – Что это Тихомиров такой с тобой галантный, а?

– Ничего, – пробормотала Даша. Щеки пылали.

– Ага, как же. Небось любовь на Карловом мосту загадала, теперь сработало? – поддела ее Юля.

– Нет, – вздохнула Даша, – не любовь.

Она просила у Яна Непомнуцкого ясности пути и возможности разобраться, однако пока святой не слишком-то хорошо ей помогал.

Или помогал все же?

Она смотрела, как Матвей ушел в дальний конец улицы, как Галахов встал напротив него, как заняли свои места члены съемочной группы, каскадеры, статисты… Короткое «Мотор!» – и сцена оживает, и Матвей идет по улице, а навстречу ему выходят убийцы, от которых теперь не уйти.

Даша смотрела, ей казалось, что она уже видела это когда-то: один против всех, победить нет возможности, но он все равно идет, потому что деваться ему некуда. В десятке фильмов она такое видела. Лица и декорации меняются, а герой, по сути, нет.

Он все равно идет…

Именно в этот момент, на старинной Златой улочке, где когда-то алхимики проводили ночь над колбами и алкали золота, Даша по уши влюбилась в Матвея Тихомирова.

Она не знала, что так бывает. Словно что-то сдвинулось внутри, сложилось: и звонок, и эта сумасшедшая поездка, и свиная рулька у пана Ладислава, и дурацкий, дурацкий гроб, и загаданное в тумане желание, и это последнее, многозначительное «ну ладно». Однако внутри у Даши словно раскрылся цветок, с шорохом выпустив тугие прохладные лепестки, и все стало понятно, довольно просто и ужасно сложно.

Матвей сказал: он за то, чтоб все было честно.

Даша врала ему и всем врала.

Это надо исправить, хотя бы наполовину.

Больше не хотелось плакать, телефон она отключила, руки не дрожали. Она подбегала к Матвею и Диме Галахову в перерывах, делая свою работу, улыбаясь им мимолетно, и Тихомиров все смотрел на нее – о, как он на нее смотрел!..

Даше казалось, что, когда он раз за разом идет по Златой улочке, чтобы в энном дубле проделать с каскадерами те же элементы драки, – он идет к ней. Улицу заволокло дымом, сломался вентилятор, Юрьев то ругался, то восторженно восклицал: «Ах, мерзавцы, хороши-то как!» – и Могильный Князь стучал о брусчатку красивым витым жезлом. А Матвей шел, шел, снова и снова, и смотрел в Дашину сторону, но все никак не мог дойти.

Когда через два с половиной часа режиссер сказал заветное «Снято!», все с ног валились: сцена далась неожиданно тяжело. И дело не в большом количестве трюков, исполняемых актерами, не в узком пространстве и не в дыме, который все заполонил, а во внутреннем напряжении. Уж Даша его ощущала в полной мере.

Она разгримировала сначала Галахова, искусно подпорченного во время битвы (храбрый Далимир без боя не сдался), а потом Матвея. За актерами пришла отдельная машина, чтобы отвезти их в отель, однако Тихомиров покачал головой:

– Я поеду в студию. Хочу узнать, что с ассистенткой.

Только тут Даша вспомнила про Лику – вот ведь неблагодарная, забыла почти!

– Можно позвонить и узнать, – предложила Лена, но Матвей покачал головой и от легкого пути отказался.

Они с Дашей не разговаривали, пока не сели в автобус, оказавшийся вовсе не местом для приватных бесед: на сей раз «Мерседес» ехал битком набитый. Матвей огляделся, обронил очередное «ну ладно» и негромко спросил:

– Итак?

– Матвей, – сказала Даша, почему-то очень волнуясь, – ты не обижайся, но я сейчас ничего рассказывать не буду. Не здесь. Если ты действительно хочешь что-то от меня услышать… если тебе интересно… давай после того, как проведаем Лику, уйдем в тихое место, и я скажу, в чем дело. Это не очень просто. Ладно?

– Святый боже, какие глаза у пани! – протянул Матвей, превосходно имитируя чешский акцент. – Колдовские глаза! Пани совсем меня приворожила, я готов делать, что она скажет!

Даша засмеялась, и дальше ехали молча. Матвей достал из сумки плеер и слушал музыку, откинув голову на спинку кресла – устал, видать, – а Даша смотрела в окно, за которым проплывала лучистая вечерняя Прага. Было одновременно хорошо и страшно.

Хорошо – потому что она хоть кому-то скажет. А страшно – потому что неизвестно, как Матвей отреагирует.

«Чтоб все было честно». Как это трудно, святый боже…

На студии разгрузились, разложили все по местам, и только после этого Лена, Даша и Матвей пошли в лазарет. Юля и Марь Иванна тоже хотели пойти, но Янаева их отговорила, сказав, что большому количеству посетителей чешские медсестры точно не обрадуются.

В студийной больнице, насчитывающей аж четыре койки, действительно было очень тихо. И дежурила тут не медсестра, а медбрат, с широким добрым лицом и абсолютным незнанием русского. Зато по-английски он говорил хорошо, и Лена с ним быстро объяснилась. Сначала господин Коуба не хотел впускать поздних гостей, однако Лена сумела убедить его, что это важно. Тем более – как уловила Даша – подопечная все равно не спала.

Лика лежала на уютной, широкой койке за занавеской, слабенькая, но вполне живая. Медбрат Коуба что-то спросил у Лики, и она вдруг ответила ему:

– Декуи, вэлми добрже![4]

– Это болезнь на тебя так повлияла? – спросила, улыбаясь, Даша. – Ты по-чешски заговорила?

– Ой, как хорошо, что вы пришли, – Анжелика приподнялась, села, и медбрат, убедившись, что с ней все нормально, ушел. – Меня не отпускают, и из книг только старый-старый разговорник. Я там вычитала…

– Анжелика, мы рады, что вы идете на поправку, – прервала ее сбивчивую речь Лена, – но мы должны знать, что произошло. Мы изрядно переволновались.

– Ох, простите. – Лика порозовела и затеребила край одеяла. – Я не хотела никому доставить неприятностей… Извините…

– Все в порядке, – успокоила ее Даша, – просто мы хотим знать, что произошло. Ты была в городе с нашими, так?

Анжелика кивнула.

– Мы гуляли и танцевали…

– А что было потом?

Лика помолчала, отвела взгляд, потом снова взглянула на посетителей.

– Вы мне не поверите…

– Анжелика, – сказал Тихомиров, – мы вас сегодня днем нашли спящей в гробу. Давайте, попробуйте удивить нас еще сильнее. Как вы там оказались?

– Меня туда положил вампир, – еле слышно прошептала ассистентка.

Даша почувствовала себя героиней абсурдной драмы. Сценаристы где-то явно перегнули палку – а может, курили марихуану, потому и получился полный бред.

– Вампир? – переспросила она. – Лик, что за ерунда?

– Я… танцевала в клубе, а потом я плохо помню. Глотнула из бокала, который мне дали, и там оказался коктейль. И я просила больше мне не давать, ни за что… Помню еще, что меня кто-то вез, что-то спрашивал, и было так весело, но не помню – почему. А потом только – я лежу, надо мной склоняется вампир, и все… Я очнулась уже здесь…

– Так, – сказал Матвей, – очень, очень интересно.

– Я ничего не понимаю, – произнесла Лена беспомощно. Она опустилась на стоявший у кровати стул, потерла ладонью глаза, и стало видно, что помреж очень устала. – Кто-то в костюме вампира положил вас в гроб?

Лика беспомощно пожала плечами. Ей было стыдно и неудобно, однако Даша видела, что девушка не врет.

– Как он выглядел, твой вампир?

– Я плохо помню, Дарья Игнатовна… Он был красив, но это не воспоминание, а ощущение. И мне с ним было хорошо.

– Так, погодите, – прервал ее Матвей, – то есть до того, как вы видели его нависшим над вами, он провел рядом некоторое время? Это с ним вы ехали на студию?

– Я не помню… Мне нельзя алкоголь пить. А я пила.

– Вам дал выпить этот человек?

– Это был не человек, а вампир, – вдруг заупрямилась Лика. – Я запомнила.

– Почему вы сочли его вампиром? У него зубы были острые, он пребывал в стадии разложения, или что?

– В стадии разложения – это зомби, – пробормотала Даша, – вампиры – красавчики.

– Нет, я просто знала, что он вампир. Черный принц.

– Техника гипноза доведена до совершенства. – Матвей скрестил руки на груди. – Понятно. Вызванные алкоголем галлюцинации – это чудесно, но меня больше волнует то, что в итоге мы имеем реального человека, с которым мадемуазель приехала в студию. А значит, это кто-то из наших. Но охрана вас не вспомнила заходящей в неурочное время, поэтому либо вы приехали с какой-то компанией, либо зашли незаметно, что не так и просто. Либо вас провезли в багажнике. Тоже не исключается.

– Матвей Александрович, вы предполагаете преступный заговор? – изумилась Лена.

– Не мистику же, – произнес Матвей, пародируя голос и интонации Юрьева, – мистику предполагать нельзя – все разбегутся! Больше ничего не можете вспомнить, Анжелика?

– Нет, простите. – Она отвела взгляд.

– Поня-атно, – протянул Тихомиров, – все мне понятно. Спасибо, что объяснили нам произошедшее, Анжелика, и выздоравливайте.

– Что врач сказала? – поинтересовалась Даша.

– Ой, Дарья Игнатовна, мне еще завтра нужно отдохнуть, а потом я снова работать буду, честное слово! Я бы и завтра, но она…

– Я справлюсь, не беспокойся.

Они распрощались и ушли, кивнув медбрату, невозмутимо читавшему чешский журнал для девочек-подростков. В коридоре Лена сказала:

– Ничего не понимаю.

– Ну, Елена, тут и понимать нечего, – усмехнулся Матвей. – Анжелика проводила время с кем-то из наших, и скорее всего, его помнит, но покрывает – не хочет, чтобы у него были неприятности. Воспоминание о вампире несколько меня смущает, это не выдумка, девушка не врала. Кто именно ей примерещился в роли вампира, непонятно. Черный принц! Ваша Анжелика просто воплощение императрицы Элизабет, того и гляди, стихи писать начнет[5].

– Вы просто Шерлок Холмс, Матвей Александрович. – Лицо у помрежа было совсем серым – выдохлась, бедная. – Но, если с девушкой все в порядке, отложим выяснение обстоятельств до лучших времен. Завтра напряженный день. Я настоятельно рекомендую вам поехать в гостиницу и выспаться. Вы поступили очень чутко, проведав Анжелику, однако моей обязанностью как помощника режиссера является… – тут она прервала официальную речь и закончила неформально: – загнать вас в кровать, чтобы вы спали, а не расследованиями занимались!

Матвей вздохнул и вопросительно посмотрел на Дашу.