Вайдекр, или Темная страсть Грегори Филиппа
У меня перехватило дыхание.
— Я хочу видеть эту корзинку, — приказала я.
Страйд кивнул и вышел. Холод от фарфоровой совы, казалось, пронизывал меня до костей. Я прекрасно понимала, кто послал мне этот подарок. Искалеченный изгнанник — все, что осталось от красивого парня, который подарил мне живого совенка четыре года назад. Ральф отправил мне этот зловещий подарок в виде предупреждения. Но что он хотел этим сказать? Я не понимала. Дверь обеденного зала отворилась, и вошел Джон.
— Ты слишком устала, — сказал он мне. — Что так расстроило тебя?
— Ничего, — едва выговорила я пересохшими губами.
— Иди присядь, — предложил он мне. — Тебе принести нюхательную соль?
— Да, — сказала я, только чтобы он ушел. — Она в моей спальне.
Он внимательно глянул на меня и вышел. Я села и стала ждать Страйда с корзинкой из ивы.
Наконец он явился и подал ее мне. Разумеется, это была работа Ральфа, крошечная копия той корзинки, что я подняла на нитке через окно в свой пятнадцатый день рождения. Ивовая лоза была свежей и зеленой, значит, корзинку сделали всего несколько дней назад. Может быть, даже из ивы, что росла на берегу Фенни. У меня вырвался стон ужаса. Но я прикусила щеки изнутри, как делала всегда, стараясь сдержаться, и постаралась принять спокойный вид, чтобы не тревожить Джона. Он смотрел на меня обеспокоенными глазами, но не задавал вопросов.
— Ничего страшного, — уверила я его. — Я слишком много танцевала для своего положения.
Больше я ничего не стала говорить.
Я не хотела дать Джону повод остаться дома. Поэтому я спрятала свой страх глубоко внутри и упаковала его чемоданы с радостной улыбкой. Потом я долго стояла на ступеньках и махала ему, пока экипаж не скрылся из виду.
Только после этого я оперлась о стену и застонала в страхе от мысли, что Ральф ездит или, что еще хуже, ползает недалеко от стен моего дома и даже осмеливается напоминать мне о том, что случилось четыре года назад.
Но у меня не было времени на размышления, и я благословила мою работу, которую я должна делать, и мою усталость, которая заставляла меня крепко спать по ночам. Во время моей первой беременности я много отдыхала в последние недели, но сейчас, когда я постоянно должна была притворяться, что мой срок на полтора месяца меньше, я не могла себе этого позволить. Поэтому я ходила легкими шагами, работала целый день и со стоном хваталась за поясницу, только когда за мной закрывалась дверь спальни и я оставалась один на один со своей болью.
Я ожидала рождения ребенка в конце мая, но наконец последний день месяца миновал, и утром первого июня я проснулась очень довольная. Все-таки, что ни говори, это было уже лучше. Сидя за столом, я подсчитала недели на пальцах и поблагодарила Небеса за то, что они позволили мне переходить срок моих родов. Но едва я потянулась за календарем, боль пронзила мое тело с такой силой, что я застонала и комната поплыла у меня перед глазами.
Я почувствовала теплую влагу на бедрах, и это означало, что ребенок начал свой путь.
Выйдя из-за стола, я придвинула стул к высоким книжным полкам, где хранились толстые фолианты, описывающие первое появление Лейси на этой земле семьсот лет назад. Я только боялась, что мне будет трудно встать на стул и дотянуться до верхней полки, и оказалась права. Задыхаясь от боли, я доставала книги, но вот уже сцена готова, и она довольно убедительна. Я бросила на пол три или четыре толстых тома, слезла со стула и живописно разбросала их по полу, а затем уронила стул. Сама я тоже легла на пол и закрыла глаза.
Моя горничная, убиравшая комнаты наверху, услышала шум и прибежала ко мне. Ахнув, она стала звать на помощь. Напуганные слуги осторожно перенесли меня на кровать, и я со слабым стоном открыла глаза.
— Не бойся, — говорила мама, держа меня за руку. — Бояться не нужно, дорогая. Ты упала со стула в своем кабинете, и это вызвало преждевременные роды. Но мы уже отправили за акушеркой, и сейчас Гарри посылает за Джоном. — Она нагнулась и промокнула мой влажный лоб надушенным платком. — Слишком рано, моя девочка. Ты должна подготовить себя к разочарованию на этот раз. Но у тебя еще вся жизнь впереди.
Я ухитрилась улыбнуться.
— Все в руках Бога, мама, — лицемерно произнесла я. — Это очень больно?
— О нет, — ответила она. — Тебе не будет больно, моя храбрая девочка. Ты ведь у меня такая отважная. К тому же недоношенные дети бывают очень маленькими.
Я закрыла глаза, так как знакомая боль вернулась ко мне.
— Мама, не приготовишь ли ты мне лимонаду, как в детстве, когда мы с Гарри были маленькими? — попросила я, как только боль прошла.
— Конечно, моя дорогая, — отозвалась мама и поцеловала меня. — Я сейчас же приготовлю его. Если я тебе понадоблюсь, ты можешь позвонить, да и Селия будет рядом с тобою. Миссис Мерри, акушерка, уже здесь, и мы послали грума за доктором Смитом в Петворд. Так что все необходимое у тебя будет. Отдохни, если можешь. Это продлится еще долго, долго.
Я улыбнулась. Это не продлится долго. И мистеру Смиту следует поторопиться, если он хочет получить гонорар. Вторые дети всегда рождаются быстрее, и я чувствовала, что боль накатывает все чаще и интенсивней. Селия села рядом со мной и взяла мою руку, как она уже это однажды делала.
— Все будет как с Джулией, — успокаивала она меня, и я видела, что ее глаза полны слез. Она была глубоко взволнована родами, эта добрая, бесплодная женщина. — Ты тогда так хорошо со всем управилась, дорогая, и я знаю, что сейчас ты все сделаешь еще лучше.
Но я уже не могла ни о чем думать, кроме как о борьбе, происходящей внутри меня. Внезапный приступ боли заставил меня громко закричать, и я услышала, как кто-то уронил старинную кроватку в коридоре около двери. Все слуги крутились в детской, стараясь приготовить ее получше для первого в этом поколении ребенка, рождающегося в Вайдекре.
Боль уже перестала быть болью и превратилась в страшное сверхчеловеческое напряжение, будто вы тянете веревку или толкаете тяжелогруженую телегу. Миссис Мерри уже была в комнате, но я едва обратила внимание на то, как она, суетясь, завязывала дальний край простыни. Я даже огрызнулась на нее, когда она предложила мне держаться за простыню. Старушка совсем не обиделась, напротив, улыбнулась мне всем своим сморщенным, мудрым лицом и, оглядев мою выгнувшуюся спину и напрягшиеся конечности, сказала:
— Все идет хорошо. Уже скоро…
И она села в ногах кровати, ожидая, когда я позову ее. На это не понадобилось много времени.
— Миссис Мерри! — протяжно простонала я.
Селия вспорхнула с места, чтобы взять меня за руку, но мои глаза искали понимающую улыбку старой женщины.
— Уже готова? — спросила она, засучивая свои нечистые рукава.
— Это… это… — Я задыхалась, как выброшенный на сушу лосось, мне казалось, что мне на живот сел какой-то грифон и держит меня в своих когтях.
— Тужьтесь! — завопила миссис Мерри. — Я вижу головку.
Спазма превратилась во что-то невыносимое, но тут же отпустила меня. Еще один позыв, и я почувствовала, как опытные пальцы шевелятся во мне, помогая ребенку покинуть мое тело. Последнее нечеловеческое усилие мускулов, и ребенок появился на свет. Тоненький жалобный плач заполнил комнату, и я услышала взрыв восклицаний прямо за дверью, где, очевидно, собралась вся наша прислуга, ожидая развития событий.
— Мальчик, — произнесла миссис Мерри, схватив новорожденного за лодыжки, как цыпленка, и без церемоний положила его на колышущийся холмик моего живота. — Мальчик для Вайдекра — это хорошо.
Простодушные глаза Селии не отрывались от младенца.
— Как хорошо! — воскликнула она, и ее голос был полон любви и непрошеных слез.
Я взяла младенца в руки и почувствовала сладкий, незабываемый запах рождения. И внезапно неудержимые, жгучие слезы хлынули из моих глаз. Я рыдала и рыдала. Его волосики были такие черные, а глаза такие темные, что я в своей чрезмерной усталости решила, что дала жизнь ребенку Ральфа. Но тут миссис Мерри забрала его у меня и, завернув во фланель, передала Селии.
— Ну-ка, оба, марш из комнаты, — велела акушерка. — Я приготовила миссис Мак-Эндрю горячий поссет,[15] это сейчас для нее лучше всего. Пускай выплачется, лучше раньше, чем позже.
— Беатрис плачет! — произнесла мама с изумлением, входя в комнату и останавливаясь при виде меня, зарывшейся в скомканные простыни.
— Слишком много для нее, — мягко сказала Селия. — Но взгляните на маленького. Это просто чудо! Давайте снесем его вниз и вернемся к Беатрис, когда она захочет.
Дверь за ними закрылась, и я осталась наедине с остроглазой старой миссис Мерри.
— Выпейте-ка это, — велела она, и я послушно выпила стакан поссета, который пах мятой, лавандой, но больше всего джином.
Когда я осушила кружку, слезы сами перестали течь.
— Семимесячный ребенок, а? — спросила она, хитро сощурившись.
— Да, — ровно произнесла я. — Он родился преждевременно, так как я упала.
— Довольно крупный ребенок для семи месяцев, — продолжала миссис Мерри, нимало не смутясь. — И довольно быстро шел для первого раза.
— Какова ваша цена? — спросила я, слишком обессиленная, чтобы хитрить с ней, и слишком умная, чтобы пытаться лгать.
— А, бросьте, — отмахнулась она. Ее лицо сморщилось улыбкой. — Вы расплатились со мной уже тем, что пригласили меня. Уж если жена молодого умного доктора обращается к старой повитухе, то тогда половина леди в графстве станут делать так же. Они не поспешат тревожить мистера Смита, если узнают, что вашего ребенка принимала я собственноручно.
— Вы знаете, что я во всем придерживаюсь дедовских обычаев, — с улыбкой произнесла я. — И мое слово в Вайдекре — закон. На моей земле всегда найдется домик для вас и место на кухне. Я не забываю друзей… Но я ненавижу сплетни.
— Вы их не услышите, — твердо заявила миссис Мерри. — Да и никто не сможет поклясться в точном возрасте ребенка. Даже ваш умный муж не сможет узнать его. Особенно если он вернется не раньше чем через неделю. Хоть в Эдинбурге он учился, хоть где.
Я кивнула и откинулась на подушки, пока она опытной рукой переменила мои простыни, не потревожив меня.
— Принесите мне сына, миссис Мерри, — вдруг сказала я. — Принесите, пожалуйста. Он мне нужен.
Акушерка кивнула, тяжелыми шагами вышла из комнаты и вернулась со свертком одеял, небрежно прижимая его к плечу.
— Ваша мать и леди Лейси хотели видеть вас, но я сказала, что еще рано, — улыбнулась миссис Мерри. — Вот ваш парень. Я оставлю вас познакомиться получше, но, чтобы вы спокойно лежали в постели, я скоро приду за ним.
Я едва слышала ее. Глаза моего ребенка смотрели на меня не отрываясь. Личико было смешным и бесформенным. Его единственной характерной чертой была шапка густых черных волос и пронзительные темно-синие глаза. Я откинула одеяло и ступила на холодный пол с ребенком на руках. Его тельце было легким, как у куклы, и хрупким, как пион. Я распахнула окно и полной грудью вдохнула пряный, ароматный, свежий воздух Вайдекра. Прямо передо мной сад весь сиял розовыми, малиновыми, белыми цветами в темной зелени кустов. Позади него расстилался выгон, блестящий от изумрудной, высотой по колено травы. А дальше виднелись медные стволы буков, уходящие своими темно-зелеными кронами прямо в небо. А обрамляла все это великолепие, так высоко, как только можно было себе вообразить, далекая гряда холмов, что была границей Вайдекра.
— Видишь это? — Я поднесла маленькую, покачивающуюся головку малыша к окну. — Видишь? Это все мое, и настанет день, когда это станет твоим. Пусть другие думают, что это принадлежит им, они ошибаются. Вайдекр мой, и я завещаю его тебе. И я буду бороться за то, чтобы ты один обладал всем этим. Потому что ты — сын сквайра и ты — мой сын. Больше того, это должно быть твоим, потому что ты узнаешь и полюбишь нашу землю так же, как люблю ее я. И через тебя, даже когда меня уже не станет, эта земля будет принадлежать мне.
Я услышала тяжелую поступь миссис Мерри в коридоре, быстро захлопнула окно и скользнула в кровать, как непослушная школьница. Я ощутила приступ слабости, когда легла, но со мной был мой сын, мой любимый сын. Тут вошли мама и Селия и забрали его, а я осталась в блаженном сне и мечтах о будущем, которое вдруг показалось мне полным опасностей, но от этого еще более притягательным.
ГЛАВА 13
Следующая неделя прошла для меня в вихре нескончаемых материнских радостей и чувственного восторга, как у кормящей кошки. Я грезила наяву, и только одна мысль не оставляла меня — как бы заставить Гарри признать моего сына наследником Вайдекра, не открывая при этом ему истину. Я знала своего щепетильного братца достаточно хорошо, чтобы понимать, что мысль о плоде кровосмесительной связи будет ему отвратительна. Даже мой собственный прагматический ум старался избежать ее, и я чувствовала, что всякий намек на правду вызовет возмущение и разрушит мои планы и надежды. Но я должна, я просто обязана найти путь, чтобы дать моему второму ребенку — моему сыну, моему мальчику — равные права с первым ребенком — Джулией. Вся эта мешанина мыслей была единственной помехой моему счастью. Но и от нее я отвлекалась, напевая, мурлыча и укачивая моего сына, моего великолепного сына.
Его ноготочки были совершенно очаровательны. Каждый крохотный пальчик заканчивался настоящим ноготком, даже с беленькой лункой. А его маленькие ножки, такие пухленькие, а между тем в них чувствовалась каждая косточка! А так сладко пахнущие складочки его шеи, а его крошечные закругляющиеся в виде раковин ушки, а великолепный цветок его ротика! Когда он бывал голоден и жадно тянулся к моему влажному соску, его личико искажалось и круглый ротик становился треугольничком. А если он принимался сосать, его верхняя губка превращалась в сплошной молочный пузырь от такой усердной работы.
Мое сердце таяло от счастья, когда в жаркие июньские дни я разрешала малышу лежать голеньким на моей кровати, пока я припудривала или мазала маслом его влажную после купания кожу. И я настаивала, как до меня делала Селия, чтобы его маленькие ножки болтались на свободе, а не заворачивались, скрюченные, в противные пеленки. Сейчас весь Вайдекр вращался вокруг двух маленьких тиранов: великолепной Джулии и великолепного Ричарда.
Да, я назвала его Ричардом. Почему это имя вдруг пришло мне на ум, я никогда не узнаю, разве что потому, что имя Ральфа начиналось на ту же букву. Странная небрежность для меня, ведь я никогда не допускала таких совпадений. Но милый Ричард делал меня неосторожной. Я думала только о нем, и на какой-то момент я утратила всю гневную, лживую, напряженную настороженность. Я имела глупость ни к чему не готовиться. Я понятия не имела, что я скажу, если кто-нибудь спросит о его возрасте. Он был пухлым, здоровым ребенком, которого исправно кормили каждые три или четыре часа, и совсем не напоминал худосочного недоноска. Селия ничего не говорила. Да и что она могла понимать? Однако прислуга знала, как знают все слуги, и, значит, Экр тоже знал — для меня это было ясно.
Но мы жили в деревенской местности. В нашей приходской церкви редкая невеста не имела к свадьбе хорошего круглого живота. Ибо что это за невеста, которая может оказаться бесплодной женой? Конечно, в знатных семьях все происходило по-другому, но тогда муж рисковал получить такой же подарок, как Гарри, — бесплодную жену и никакой надежды на наследника. Так что я была уверена, что все в Экре, тем более в усадьбе, и даже в графстве, решили, что мы с Джоном стали любовниками до свадьбы, и ни о ком из нас не судили от этого хуже.
Только мама осмелилась осведомиться об этом тривиальном грехе.
— Он такой крупный ребенок для своего возраста, — заявила она, глядя на нас обоих, нежащихся в моей постели после кормления: маленькое личико малыша просто сияло от удовольствия, а глазки сомкнулись в блаженной дремоте.
— Да, — рассеянно отозвалась я, разглядывая своего младенца.
— Ты не ошиблась в своих подсчетах, дорогая? — тихим голосом спросила мама. — Он выглядит таким пухленьким и хорошо упитанным для ребенка, рожденного преждевременно.
— Ох, оставь, мама, — лениво проговорила я. — Ты должна все прекрасно понимать. Мы с Джоном зачали его, когда были помолвлены. Ты же знаешь, что я придерживаюсь старых обычаев.
Мамино лицо выразило неодобрение.
— Для тебя нет ничего святого, Беатрис, — гневно проговорила она. — Если твой муж не имеет возражений, то, конечно, не мое дело сердиться. Но это неудивительно при твоем деревенском воспитании. Мне и во сне не снились такие вещи. Но я очень рада, что уже не несу ответственности за тебя.
С этими словами она выплыла из комнаты в глубоком возмущении, оставив нас с Ричардом, его — спящим, а меня — смеющейся.
Выдумка, что он был зачат Джоном до нашей свадьбы, казалась мне такой убедительной, что я даже не беспокоилась о возвращении мужа и о том, что он может подумать. Я мало что знала о детях и считала, что три недели в младенчестве не имеют никакого значения. Я едва помнила первые дни жизни Джулии, и мне казалось, что она мало изменилась до нашего возвращения в Англию. И я не видела оснований, чтобы мой муж, каким бы умным и опытным врачом он ни был, заметил небольшую разницу между ребенком, рожденным в срок, и ребенком, родившимся за три недели до срока. Еще несколько дней, и он вообще ни в чем не сможет быть уверен.
Но как раз этих нескольких дней мне не хватило.
Он вернулся очень скоро. Гораздо скорее, чем мы ожидали. Он несся домой, погоняя лошадей, как дьявол, не останавливаясь ни днем ни ночью. И вот однажды в полдень, через неделю, под окном раздался оглушительный стук колес, и Джон ворвался в гостиную, грязный, пахнущий виски, обросший бородой. Мама сидела за фортепиано, Селия держала на коленях маленькую Джулию, а я примостилась на подоконнике, склонившись над колыбелькой, в которой тихо спал малыш. Джон застыл, с каким-то недоумением оглядываясь вокруг, будто не веря в существование такой надушенной гостиной, этого домашнего рая. Но тут его красные от недосыпа глаза остановились на мне.
— Беатрис, любовь моя, — выговорил он и упал на одно колено подле меня, припав пересохшим ртом к моим губам.
Дверь за ним тихо скрипнула — это мама и Селия поспешили оставить нас наедине.
— О господи, — произнес Джон с глубоким, усталым вздохом. — Я воображал, что ты умерла, или лежишь больная, или истекаешь кровью. А ты здесь, спокойна и прекрасна, как ангел. — Он поднял изучающие глаза к моему лицу. — Ты действительно в порядке? — спросил он.
— О да, — подтвердила я, нежно и тихо. — А вот твой сын.
Он с легким восклицанием обернулся к колыбельке, и улыбка изумления воспарила было на его усталом лице, но тут же исчезла. Он наклонился к ребенку, и его взгляд внезапно стал тяжелым.
— Когда он родился? — холодным тоном спросил он.
— Первого июня, десять дней назад, — сказала я, пытаясь говорить ровно и чувствуя себя, как человек, переходящий реку по тонкому льду.
— На три недели раньше срока, так получается? — Его голос был острым, как осколки треснувшего льда.
Я почувствовала, что начинаю дрожать от подступившего страха.
— Две или три, я не помню точно…
Опытными, бесстрашными руками Джон вынул Ричарда из кроватки. Не обращая внимания на мои притворные протесты, он развернул ребенка так мягко и осторожно, что тот даже не вскрикнул. Он бережно выпрямил его ножки, затем ладошки, пощупал животик. Его чуткие пальцы врача потрогали запястья малыша и пухлые коленки. После того он запеленал ребенка и осторожно опустил его обратно в колыбель, придерживая головку. И только потом он выпрямился и взглянул на меня. Увидев его взгляд, я почувствовала, что лед подо мной треснул и я стремглав проваливаюсь в черную холодную бездну.
— Этот ребенок родился в срок, — сказал он, и в его голосе послышался звон разбитого стекла. — Ты уже была беременна им, когда имела дело со мной. Ты уже была беременна, когда выходила за меня замуж. Без сомнения, ты сделала это по понятной причине. Ты, оказывается, шлюха, Беатрис Лейси.
Он замолчал, я открыла было рот, чтобы что-то сказать, но слова не шли с языка. Я только чувствовала, как внезапно что-то заболело у меня в груди, будто я тонула в ледяной воде.
— И не только это, — продолжал он бесцветным голосом. — Ты еще и дура. Я любил тебя так сильно, что все равно женился бы на тебе и принял твоего ребенка, если бы ты попросила этого. Но ты предпочла лгать и обманом украсть мое доброе имя.
Я вскинула руки, как бы защищаясь. Я погибла. Мой сын, мой бесценный сын погибал со мной. И я не могла найти ни одного слова, чтобы защитить нас.
Джон повернулся и тихо вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Мои нервы напряженно ждали звука открываемой двери в наших комнатах. Но было тихо. Только скрипнула дверь в библиотеку. Весь дом погрузился в молчание, как будто льды моего греха убили само теплое сердце Вайдекра.
Я сидела не двигаясь, глядя, как тоненький луч солнца медленно обегает комнату по мере того, как проходил день. Из библиотеки не доносилось ни звука. Слышно было только мирное тиканье часов в гостиной и вторящее ему позвякивание дедовских часов в холле.
Не в силах больше ждать, я тихо подкралась к двери, ведущей в библиотеку, и прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука, но комната была полна присутствием Джона. Я чувствовала его, как олень чувствует присутствие гончей. Я стояла совершенно неподвижно, с расширившимися от ужаса глазами. Мой рот пересох от ужаса… Но в конце концов, я была дочерью своего отца. Как бы я ни боялась, я предпочитала встретиться с опасностью лицом к лицу. Я повернула ручку двери, и она тихо скрипнула. Я в страхе замерла. Но ничего не произошло, и я приоткрыла дверь и заглянула в комнату.
Джон сидел в кресле, положив ноги в грязных верховых сапогах на бархатные подушки подлокотника. Он держал стакан одной рукой, а бутылка виски стояла рядом, в глубине кресла. Она была почти пуста, он пил всю обратную дорогу и сейчас был пьян. Когда Джон повернулся, чтобы взглянуть на меня, его лицо было сплошной маской боли. По обеим сторонам рта пролегли морщины, которых я никогда не видела, глаза окружали темные тени.
— Беатрис. — Его голос звучал надтреснуто. — Беатрис, почему ты не рассказала мне?
Я шагнула чуть ближе и протянула к нему руки ладонями вверх, как бы говоря, что мне нечего сказать.
— Я бы все сделал ради тебя. — Его глаза блестели, а на щеках виднелись следы от пролитых и уже высохших слез. Морщины вокруг рта были глубокими, как раны. — Ты должна была довериться мне. Я же обещал, что буду любить тебя.
— Я знаю. — Мой голос прервался рыданием. — Но я не могла заставить себя рассказать тебе это. Я так люблю тебя, Джон.
Он застонал и откинул голову на подушки кресла, будто моя любовь усилила его боль.
— Кто его отец? — глухо спросил он. — Ты была с ним близка после нашей помолвки?
— Нет, — сказала я. — Нет, не была.
Я не могла выдержать его взгляда и уставилась в пол. Я различала каждую нитку ковра. Белые нити походили на шерсть ягненка, а синие и зеленые были цвета крыла зимородка.
— Это что-нибудь, касающееся китайской совы? — резко спросил он.
Я даже вздрогнула от его проницательности.
— Это связано с моряком на берегу, контрабандистом, которого мы видели в тот день? — требовательно спрашивал Джон.
Его глаза сверлили меня. У него в руках были кусочки головоломки, но он не знал, как их правильно сложить. Я тоже не знала, как склеить осколки нашего счастья и нашей любви. Только сейчас, в этой холодной комнате, у погасшего камина, я поняла: все, что я имею, — это его любовь, и я бы многое отдала, чтобы вернуть ее.
— Да, — выдохнула я.
— Это главарь банды? — спросил он так тихо и осторожно, будто разговаривал с тяжелобольным пациентом.
— Джон… — умоляюще прошептала я.
Его острый ум подстерегал меня на дороге лжи, и я уже не знала, где нахожусь. Я не могла сказать правды.
— Он взял тебя силой? — очень осторожно спросил Джон. — Он имел какую-то власть над тобой, возможно, это связано с Вайдекром?
— Да.
Я взглянула в его лицо. Он выглядел так, будто его пытали.
— О Джон! — вскричала я. — Не смотри на меня так. Я пыталась избавиться от ребенка, но он не умирал. Я чуть не загнала свою лошадь, чтобы она сбросила меня. Я принимала ужасные лекарства. Я не знала, что мне делать! Как жаль, что я не смогла рассказать тебе!
Я рухнула на колени рядом с мужем, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, как простая деревенская женщина рыдает у смертного одра. Я даже не осмеливалась коснуться его руки.
Внезапно я почувствовала самое мягкое и доброе в мире прикосновение. Это была его рука. Он погладил мою низко склоненную голову. Я оторвала лицо от ладоней и посмотрела на него.
— О Беатрис, любовь моя! — сокрушенно произнес он.
Я чуть передвинулась так, чтобы прижаться мокрой щекой к его руке. Он повернул руку ладонью вверх и обхватил мое лицо.
— Сейчас уходи, — мягко проговорил Джон, в его голосе не было гнева, но в нем слышалась вся скорбь мира. — Я ужасно устал и слишком пьян, чтобы нормально думать. Мне кажется, что наступило светопреставление, Беатрис. Но я не хочу говорить об этом, пока у меня не будет времени подумать. Уходи, пожалуйста.
— Ты не пойдешь в свою комнату? — Я волновалась о его удобстве, меня так пугали складки страдания и боли на его лице.
— Нет, — ответил он. — Я буду спать один. Только попроси их не беспокоить меня, я хочу побыть один.
Я кивнула и поднялась с колен. Джон не прикоснулся ко мне на прощание, и я медленно, медленно пошла к двери.
— Беатрис, — мягко окликнул он меня, и я сразу обернулась. — Это правда? Это правда был контрабандист и он силой взял тебя?
— Да. — Ибо что еще мне оставалось сказать. — Бог свидетель этому, Джон. Я не по своей воле обманула тебя. Если б я могла, я бы так не сделала.
Он кивнул, будто моя клятва могла помочь нам перебраться через реку горя. Больше он ничего не сказал, и я тихо вышла из комнаты.
Я накинула шаль и с непокрытой головой ушла из дома. С болью в сердце я шла по розовому саду, затем прошла через выгон, лошади приветствовали меня радостным ржанием и наклоняли головы, ища в моих карманах лакомство, и спустилась к Фенни. Я шла не останавливаясь, волоча подол нарядного шелкового платья по мокрой траве и не обращая внимания на то, что мои тонкие атласные башмачки стали мокрыми и грязными от глины.
Я шла, высоко подняв голову и сжав кулаки, а слезы высыхали на моих щеках. Я шла бесцельно, будто просто вышла подышать воздухом, наслаждаясь счастьем благополучного возвращения обожаемого мужа. Моих благ было не счесть: здоровый первенец, муж, спешивший ко мне как сумасшедший, прекрасный, надежный дом. Но я не считала мои блага, я хоронила мои потери.
Ибо я любила Джона. Я любила его, как равного мне по происхождению, я никогда не имела этого счастья с Ральфом, сыном цыганки. Я любила его как равного мне по уму, я никогда не имела этого счастья с Гарри, которого книги, казалось, отучили думать. Мой преданный, любимый, остроумный муж, победивший мое тело и разум, давший мне счастье, о котором я никогда не мечтала. А сейчас оно повисло на тонкой нити, и дуновение правды могло разорвать ее. Покой и Вайдекр опять уплывали от меня, хотя я сделала все, что может сделать женщина, чтобы завоевать их. Мой муж разоблачит меня, и меня изгонят с позором. Или он увезет меня отсюда, и я умру от горя.
Я уже не могла идти от боли, все сильнее стучавшей в мои ребра. Застонав, я прижалась головой к огромному каштану, а затем повернулась и оперлась на его ствол. На фоне вечернего голубого неба матово светились его цветы, похожие на огромные свечи.
— О Джон, — грустно произнесла я.
Больше я не проронила ни слова.
Из всех людей на земле меньше всего я бы хотела обидеть Джона. Он может бросить меня. Я не могла даже представить, что это я причинила ему такую невыносимую боль. Я не верила, что между нами все кончено. Мое лицо еще хранило тепло его поцелуев. Я еще помнила силу его объятий. Это произошло совсем недавно, только что, он не может перестать любить меня.
Я тихо стояла под раскидистым деревом и чувствовала, как шелковые лепестки, падая, скользят по моим волосам и щекам подобно слезам. Я почти решилась оставить Вайдекр, — дом и землю — ради этого чудесного человека, любившего меня. Почти.
Напрасно я ждала того успокоения, которое обычно приносил мне лес. Закрыв глаза, я прислушивалась к воркованию лесных голубей и далекому зову кукушки.
Но прежняя магия земли не приходила ко мне. В библиотеке я оставила человека, который предпочел напиться и уснуть, лишь бы не видеть меня и моего ребенка. А я так надеялась, что он полюбит малыша. Мне оставался единственный путь к его сердцу — громоздить ложь на ложь, призвав на помощь весь свой ум и хладнокровие. И я повернула домой, с сухими глазами и спокойным лицом, но с душой, готовой разорваться от боли.
Неторопливо проходя через сад, я сорвала одну из самых ранних роз, белую как молоко, с темными глянцевыми листьями. Пока горничная причесывала мои волосы, роза лежала на туалетном столике. Когда же я спустилась к ужину, царственная как королева, я держала розу между пальцами, и каждый раз, когда слезы подступали мне к горлу, я, чтобы удержать их, до крови колола свои пальцы ее шипами.
Мама и Селия стали расспрашивать меня, почему за столом нет Джона, Селия велела приготовить его любимую дикую утку в лимонах. Но я просила не дожидаться его и оставить для него порцию.
— Он сильно устал, — объяснила я. — Путешествие оказалось очень долгим, и у него не было другого попутчика, кроме бутылки виски. Его камердинер остался в нескольких перегонах позади, а багаж еще даже не достиг Лондона. Он скакал слишком быстро и слишком долго. Я думаю, лучше будет оставить его отдыхать.
Весь ужин роза лежала рядом с моей тарелкой, и я не могла отвести глаз от великолепного контраста глубокой зелени, молочной белизны самого цветка и желтого пламени свечей. Беседа лениво текла между Гарри, мамой и Селией, я только изредка вставляла случайное слово. После ужина мы долго сидели в гостиной подле камина, Селия музицировала, мама шила, а мы с Гарри рассеянно следили за языками пламени.
Когда был подан чай, я пробормотала извинения и вышла из комнаты. Джон все еще спал в библиотеке. Он придвинул свой любимый стул к окну и поставил столик со стаканом и бутылкой виски так, чтобы они находились под рукой. Со своего места ему было видно, как я ходила в лес, и он мог многое понять по моим ссутулившимся плечам и необычно медленной походке. Бутылка скатилась со стола, несколько капель вина оставили пятна на персидском ковре. Голова Джона запрокинулась на подушки, и он храпел. Я накрыла его ноги ковриком, который принесла из холла, и подоткнула складки вокруг него так осторожно, будто он был смертельно болен. Убедившись, что Джон не проснулся, я встала рядом с ним на колени и прижалась щекой к его грязному, небритому лицу.
Больше я была не в силах ничего сделать.
Мое сердце болело.
Затем я выпрямилась, надела на лицо спокойную, удовлетворенную улыбку и вернулась в освещенную свечами гостиную. Селия читала вслух, и это избавило меня от необходимости говорить. Затем, когда часы в холле и гостиной прозвонили одиннадцать, мама вздохнула и оторвалась от бесконечного шитья.
— Доброй ночи, мои дорогие, — сказав это, она поцеловала Селию, присевшую перед ней, уронила поцелуй на мои волосы и потрепала по щеке Гарри, открывшего перед нею дверь.
— Доброй ночи, мама, — произнес он.
— Ты тоже идешь спать, Селия? — поинтересовалась я.
Будучи женой уже в течение двух лет, Селия хорошо выучила свое место.
— Мне уйти? — спросила она, обращаясь как бы ко всем присутствующим.
— Ступай согрей мою постель, — улыбнулся ей Гарри. — Мне нужно поговорить о делах с Беатрис. Но я не задержусь.
Она поцеловала меня и коснулась веером щеки Гарри, когда он открывал перед ней дверь.
— Дела? — Я удивленно подняла брови.
— Едва ли. — Он улыбнулся. — Я думаю, что ты уже вполне оправилась после родов, Беатрис. Мне пришла на ум наша комната наверху.
Величайшая усталость нахлынула на меня.
— О нет, Гарри, — сказала я. — Только не сегодня. Я чувствую себя хорошо, и мы скоро встретимся, но не сегодня. Джон — дома, и Селия ждет тебя. Возможно, мы пойдем туда завтра.
— Завтра Джон отдохнет и ты будешь занята им, — возразил Гарри. Он выглядел как избалованный ребенок, которому отказывают в любимой игре. — Сегодня самое подходящее время.
Я вздохнула от изнеможения, меня раздражала настойчивая и эгоистичная похоть Гарри.
— Нет, — повторила я. — Это невозможно. В комнате холодно, там сегодня не топили. Мы увидимся очень скоро, но не сегодня.
— Тогда здесь! — нашелся Гарри, и его лицо загорелось. — Здесь, перед камином. Я не вижу причин, почему бы нам этого не сделать, Беатрис.
— Нет, Гарри. — Я говорила с возрастающим гневом. — Джон спит в библиотеке, но он может проснуться. Селия ждет тебя наверху. Ступай к ней, она хочет тебя.
— Но я сегодня хочу тебя, — настаивал Гарри, и я увидела упрямую складку вокруг его мягкого рта. — Если мы не можем подняться в ту комнату, тогда займемся этим здесь.
Меньше всего я хотела бы завершить этот долгий одинокий день возней с Гарри на каминном коврике, но этого, казалось, было не избежать.
— Поди сюда, Беатрис. — Нетерпеливый как щенок, он опустился на колени подле меня и, обняв меня одной рукой за талию, другой забрался под мои юбки.
— Хорошо же, — сердито сказала я, — но оставь, Гарри, ты помнешь мне платье.
Я быстрыми пальцами подняла юбки и легла на пол. Унять его было невозможно, и я решила, что самый быстрый путь разрешить проблему — это уступить. Гарри был сильно возбужден, и наши упражнения не могли продлиться больше чем несколько минут. Уже сейчас, при одном взгляде на меня, он тяжело дышал и его лицо налилось кровью. Он быстро оголился ниже пояса и прижался ко мне.
— О Беатрис, — простонал он, и я мрачно улыбнулась, радуясь, что он предпочитает мое с трудом вырванное согласие любящим поцелуям Селии.
Постепенно, по мере того как его движения становились все быстрее, во мне родилось желание, я подняла бедра, чтобы помочь ему проникнуть в меня глубже, затем я забыла о своем сопротивлении, мое тело поймало ритм его толчков, и волны тепла пробежали по нему до самых кончиков пальцев. Меня захлестнуло наслаждение, как всегда ослепляющее и оглушающее.
Но каким-то краем сознания я уловила далекий посторонний звук; это не были задыхающиеся стоны Гарри или мои легкие вздохи, это был звук открывающейся двери… Щелчок, и затем… Слишком, слишком поздно, на сотню лет слишком поздно, я заметила, что дверь гостиной отворилась и в ней, беспомощно уронив руки, стоит моя мама.
Произошла немая сцена. Мои глаза открылись так неторопливо, будто на веках лежали тяжелые медные монеты. Мой брат еще лежал на мне и продолжал свои телодвижения, когда я встретила взгляд ее глаз.
Мама замерла у двери, и свет из холла осветил представшую ее глазам картину беспощадно ярко. Двигающиеся полные белые ягодицы Гарри и мое бледное лицо, молча взирающее на нее из-за его коричневого от загара плеча. Несчастье наплывало на нас медленно, как солнечный рассвет.
— Я оставила здесь мой роман, — глупо произнесла она.
Гарри замер. Он все еще лежал на мне, но повернул голову к матери, его глаза замигали, а лицо покрылось потом.
— Я пришла захватить мою книгу, — еще раз произнесла мама и опрометью кинулась в холл, как будто это зрелище могло убить ее.
Гарри охнул, будто из него выпустили весь воздух, но ко мне вернулись силы и вырвали меня из транса. Я, правда, двигалась все еще медленно, как в кошмарном сне, будто тонула в зеленых водах Фенни подо льдом. Выскользнув из-под Гарри, я опустила юбки и зашнуровалась.
— Натягивай скорей брюки, — прошипела я Гарри, возвращая его к жизни.
Он вскочил на ноги и, путаясь в одежде, стал приводить себя в порядок. Я бросилась к двери и чуть не споткнулась о маму, которая лежала, неловко подогнув ноги, прямо на полу. В ярком свете холла она выглядела не то что бледной, а просто зеленой, как утопленница. Я попыталась нащупать ее пульс, затем приложила ухо к ее сердцу.
— О господи! — неверяще произнесла я. Затем резко крикнула: — Гарри! Помоги мне перенести ее в постель!
Гарри, без парика и с расширенными глазами, поднял тело матери. Я со свечой в руках освещала его и его страшную ношу. Он опустил маму на кровать, и мы в каком-то оцепенении стояли рядом, не сводя с нее глаз.
— Похоже, она очень плоха, — сказал Гарри. Его слова доходили до меня как будто издалека.
— Думаю, ее сердце остановилось, — холодно отозвалась я. — Я не слышу, как оно бьется.
— Мы должны позвать Джона. — И Гарри двинулся к двери.
Я инстинктивно протянула руку, чтобы удержать его.
— Нет, Беатрис, — твердо сказал он. — Как бы то ни было, но мы должны подумать о здоровье мамы.
Я издала долгий, леденящий душу смех.
— Тогда ступай, — сказала я. — Иди выполняй свой долг, ты, трехгрошовый сквайр.
И я отвернулась от него с отвращением.
Пока они не явились, я стояла как статуя, глядя в лицо мамы.
Гарри почти внес Джона на руках. Тот был в невменяемом состоянии от усталости и вина. Хоть Гарри облил его водой, он все еще не мог очнуться, и двигала им исключительно его профессиональная выучка. Его мастерство светилось, как факел, в его полуразрушенном «я». Видит бог, что это правда, и к тому же очень странная правда: я больше всего любила Джона в эту минуту, когда он, выныривая из моря усталости, опьянения и несчастья, всматривался в мамино зеленое лицо и дрожащими пальцами искал ее пульс.
— Выйди, Гарри, — сказал он. Его дыхание отдавало перегаром, но никто не осмелился бы ослушаться его.
Мы с Гарри выскользнули из комнаты, как воры. Он бросился в гостиную, чтобы привести там все в порядок, я — в западное крыло за сумкой Джона. Вернувшись, я застала ужасную картину: мама металась головой по подушке и повторяла снова и снова: «Гарри, Гарри, Гарри!»
С холодной ясностью я поняла, что она все знает, что она все поняла, что ее надтреснутый голос зовет ее сына из преисподней, из темного мрака греха, из объятий его сестры, из его взрослой жизни, обратно в его безгрешное невинное детство.
— Гарри, — простонала она. — Гарри, Гарри, Гарри!
В паническом ужасе я взглянула на Джона. Его глаза были пусты и безучастны. Он еще не сосредоточил свой отточенный опытом ум на ее словах.
— Гарри! — монотонно повторяла мама. — Беатрис!
Глаза Джона были пустыми, но я знала, что это продлится недолго. Он проложит путь к смыслу ее слов. Я выбрала этого умного, незаурядного человека, поскольку еще не встречала таких, как он, его разум поразил меня, но теперь я направила силы его ума против меня самой. И я не могла предугадать, где его пытливость захочет остановиться.
— Я хотела только мою книгу, — произнесла мама, как будто это все объясняло. — О, Гарри! Беатрис! Нет!
Но Джон не думал о том, что она говорит, он прислушивался к ее дыханию, следил за движением рук на простыне.
— У нее был шок, — сказал он мне, словно сообщал диагноз студенту Королевского университета. — Он оказался слишком силен для нее, но я пока не понимаю, отчего это произошло. Она очень травмирована. Если ее отвлечь от этих мыслей, чем бы они ни были вызваны, хотя бы на два-три дня, она выживет.
Читать бесплатно другие книги:
