Дурные дети Перестройки Шаманов Кир

Глава 8

Кадило

Дима Беккер, голубоглазый юноша брюнет, с выраженным еврейским носом, коричневыми разводами на зубах, громким голосом и походкой Буратино. Впрочем, я не уверен, как правильно пишется его фамилия, кажется, то ли Беккер, то ли Бейкер, примем оба варианта. По ряду причин Дима в моей памяти неожиданным образом ассоциируется со множеством запахов, в основном, отвратительного характера.

Познакомились мы у входа в наш районный кинотеатр «Максим», году в 89-м. В кинотеатре в тот день давали «Кинг Конг жив!». Народу было на нём немерено – Америка, Hollywood, «запретный плод». Совок пёрся с этого по полной. Мы с Бекой были вообще-то знакомы, но как-то заочно, а тут объединились общей проблемой, «впиской», как стали говорить позже. Ему было тогда семнадцать, что ли, лет, супротив моих четырнадцати. Билетов не было аксиоматически, денег тоже, но было испепеляющее, неудержимое и необузданное желание попасть внутрь.

Типовые кинотеатры, как наш «Максим», который некогда был первый и экспериментальный, строились по всей стране, знаете, такие комоды со стеклянным выносом вперёд. Отрыжка конструктивизма в постмодерн. Схемы «прохода» в них тоже были типовые: пройти по билету одному и открыть засов на двери выхода для остальных, залезть с тыла в окно или уболтать бабок билетёрш, сделав бровки домиком. Но на «Кинг Конге» был такой переаншлаг по всей стране, что власти стреманулись массовых беспорядков и выделили наряды ментов для охраны кинотеатров, это сильно усложняло дело проникновения внутрь.

Беккер перед каждым сеансом заправлялся самодельной брагой. Варил он её дома и выдерживал в подвале в украденном алюминиевом бидоне. После десятки поварёшек в нём появлялось нечто похожее на опьянение, Дима как будто веселел, его начинало тянуть на приключения и подвиги. Несколько раз он был оторван добровольными дружинниками от окон второго и третьего этажей кинотеатра, в которые пытался влезть. Потом он пытался пробиться через бабок, как через блокпост, укреплённый ментами:

– У меня там мама! Билеты у неё! Ну пустите, ну пустите, пожааалуйста, ну пустииииите! – Не вышло.

Потом пытался ломать дверь выхода, но она огромная, на гигантском засове внутри, опять не вышло. Дима взбесился и, после того как его вышвырнули очередной раз из парадного входа, остервенел и пошёл на принцип. Зря они его довели, в невминозе Дима был страшен. Его молнией осенило гениальное в своей простоте и безумии решение. Он разбежался метров с пятнадцати и, аки муха туалетная, уебался со всей дури в огромное лицевое витринное стекло кинотеатра. Пробив первый слой стекла, Дима уже в падении уебался на остаточной инерции во второй такой же, установленный сантиметров через пятьдесят, по ГОСТу. Пробив и его, под грохот бьющихся осколков, он, весь в кровище, кубарем ввалился в импровизированный ботанический сад фойе кинотеатра, сразу опрокинув несколько керамических композиций с кактусами, пальмами и тропическими папоротниками. Стекло огромное, размером три на пять метров и с палец толщиной, рухнуло вниз десятком гильотин, многие из которых могли бы отрубить Диме голову или, при удачном раскладе, показать нам всего Диму или какую-то его часть в разрезе. Наверное, к счастью, отрубило Диме только круглый кусок скулы на лице, который упал на пол ботанического сада и который Дима мгновенно поднял и без комплексов приклеил на место.

Под массовый общественный ахуй переаншлага внутри фойе и стоящей на улице толпы безбилетников, обливаясь кровью из скулы и порезанных рук, раздвигая тропические кактусы, субтропические пальмы и зевак, оставляя за собой русскую зиму, холод и разрушения, упитый самодельной брагой, Дима рвался, как тот Кинг Конг, в зрительный зал. Его попытку, естественно, тут же пресекли менты, приехала скорая, и Дима под конвоем был отправлен в травмпункт, я в шоке ретировался. Кинг Конгов на сегодня было достаточно.

На следующий день, тем не менее, я снова оказался там, снова толпа народу, разбитое стекло пока не заменили, и окно заколочено фанерой. А рядом с ним, в бинтах и со сложной композицией из пластырей на лице, стоит Дима!

– Привет!

– Привет! А я из больницы съебал! Всё нормально, скулу прилепили на место. Весело было, – смеётся. – А я сегодня «Конга» уже посмотрел один раз, – улыбается. – Меня теперь все бабки и менты знают и пускают бесплатно. Только надо подойти к самому началу, если хочешь, я и тебя проведу, – дыша знакомым перегаром, сказал вполне довольный жизнью Дима.

– Пошли браги попьём? У нас целый час до начала.

– Пошли.

Признаюсь сразу, более отвратительного говна, чем бейкеровская брага, я не пробовал никогда. Однако, каким-то образом, по молодости и неопытности, борясь с рвотными спазмами, я продегустировал поварёжечку. Наиболее точным определением, которым можно описать этот «напиток», пожалуй, является словосочетание «жидкая блевотина». Именно на блевотину бейкеровская брага была неотличимо похожа и, может быть, даже более похожа, чем блевотина бывает похожа сама на себя. Больше про неё добавить почти нечего, ну, разве что она была густой и отвратительного розоватого цвета, с вкраплениями кусочков свёклы и комков дрожжей. А запах! Пф!

Как потом выяснилось, Беккер брагу готовить, собственно, не умел. В спизженный в магазине около дома шестидесятилитровый алюминиевый бидон он перемолол в мясорубке несколько килограммов свёклы, как-то проварил и высыпал в полученный раствор весь запас семейного сахара, который был тогда дефицитом и продавался по талонам. Полученный раствор он поставил в подвале на горячую трубу – бродить типа. И брожение завязалось, но терпежу-то нет, начал снимать сливки уже на второй день. Я отведал, кажется, пятидневной выдержки, бидон к тому моменту уже был наполовину пуст, но наполовину всё-таки ещё полон! Дима строил коммерческие планы по перегонке браги в самогон с последующей реализацией самогона по рыночным ценам местным алкашам. За разговором Беккер бухал поварёшки одну за другой, опустошая бидон с великолепными скоростью и аппетитом.

– Дима, ты же эту брагу выбухаешь раньше, чем из неё будет смысл гнать самогон.

– А когда этот бидон кончится, я новый поставлю, и с ним уже точно всё правильно сделаю, этот пробный. А на остатках этой браги как раз самогонный аппарат настрою.

– Нихуя себе! У тебя и самогонный аппарат есть?

– Ну, у меня есть все трубки и скороварка, надо только спаять всё, но у меня знакомый есть, водопроводчик из нашей жилконторы, он такие самогонные аппараты за пару часов паяет.

– Ясно. А как ты вчера из травматологии-то съебался?

– Да они меня с ментом держали, у дверей, а когда выпустили из кабинета, его не было. Он, кажется, поссать уходил, ну я и свалил. Они родокам звонили уже, я сказал, там не было никого, вот я и ушёл.

– Слушай, а сколько сахара надо на такой бидон?

– У меня у родителей запас есть, я оттуда взял килограммов пять, но они пока не заметили. Вчера как увидели меня, батя сразу орать начал, а потом позвонили из травмы, он начал кружками кидаться, не до сахара им.

Я, честно говоря, стремался и по улице-то ходить с поддатым перебинтованным Димой, настолько нетипичной была его повязка и поведение. А когда стали подходить к кинотеатру, я, вспомнив вчерашнее, разволновался.

– Это опять я! – приветливо помахав рукой улыбающимся ментам и билетёршам, поздоровался Дима.

– Это со мной, – по-хозяйски указал он на меня.

– Проходи-проходи, только не задерживай, самоубийца, садитесь на пустые места, – промямлили улыбающиеся менты и бабки.

Мест не было, но и на ступеньках балкона мы прекрасно получали свой заряд голливудского синематографа. Кинг Конг рвал и метал, девка в белом платье верещала, а потом убийство Конга на знаменитых Башнях-близнецах с вертолётов – пиу-пиу-пиу! Короче, хеппи-энд, если не считать нетипичного круглого шрама на Димином лице. Я был сильно потрясён общением со столь выпуклым харизматиком, и после этих событий случилась большая пауза в нашем знакомстве.

Однажды июньским солнечным утром из своего окна я увидел столб чёрного дыма, горело что-то в соседнем дворе на Ланском, где раньше был спортивный магазин. Мгновенно собравшись, через пару минут я уже был там. Воспламенилась трансформаторная будка, и пожарные, по инструкции для тушения объектов под электрическим напряжением, щедро заливали её белоснежной пеной. Собралась свойственная таким мероприятиям толпа зевак, многие дети уже по уши сидели в неожиданном «летнем снегу», весь двор был бел. В толпе я заметил знакомое лицо с овальным шрамом. После приветственных формальностей Дмитрий сразу огорошил меня вопросом:

– Нужна трава? – Трава на тот момент нужна была перманентно и огненно, но хронически не хватало на неё денег, да хули там, денег не было совсем.

– Ну, надо попробовать, посмотреть, – неопределённо ответил я, прощупывая обстановку.

– Пойдём ко мне в гости, попробуем!

Ланское шоссе – квартира хрущёвка-распашонка, в те времена по совместительству с родовым домом Беккеров в ней на цокольном этаже работал советский овощной магазин, и, чтобы попасть в Димину парадную, нужно было пройти по лабиринту пустых бочек из-под солёных огурцов, штабелей ящиков, поддонов или через наваленные кучи некондиционного «товара» – месива гниющей плодово-овощной органики, с копошащимися в ней червями и старухами. Естественно, прямо на всю эту картину выходили три окна Диминой квартиры.

Димина парадная, в которой я потом проводил много времени, ужасала. Вокруг дома как дома, парадные как парадные, и только у Димы постоянно валил пар из подвала, были выбиты почти все окна и вырваны с корнем батареи. Контингент в ней был соответствующий.

Дома тогда никого не было, родители на даче, мы зашли на кухню. В окне видна фура, из которой мясники по дорожке из картонных коробок таскают огромными стальными крюками замороженные свиные, говяжьи, бараньи туши, и тут же на деревянной колоде идёт их разделка, а на скамейке неподалёку уютно бухают алкаши. Прямо на пустом столе Диминой кухни, с падающим на него трогательным солнечным лучиком солнца, стоит гранёный стакан, до краёв наполненный травой, рядом лежит пачка папирос.

Набили, дунули, рассказывает в водевильном стиле, периодически то запевая, то переходя на рэп:

Я говорю ему:

– Это всё понятно, а остальная-то трава где?

– Да везде тут, – говорит Дима и начинает вытаскивать кульки со стаканами из-за книжных полок, колонок и даже из бюста Ленина, величественно взиравшего на наши дискуссии, выскочили два стакана травы.

Набили и покурили ещё, включили Einsturzende Neubauten – Штуцер, как для удобства называл его Дима, весь вечер слушали «Киа! Киа! Киа!». Беккер стоял с косяком на балконе, где в детстве зелёным написал крупно – «KISS», закрасив пикселями квадратики кафельной плитки. Возвышаясь над кишением двора с анклавами ящиков и бочек, в аутентичной майке с символом Олимпиады-80, он представлял себя Сталиным-Брежневым-Черненко-Громыко-Андроповым-Зайковым-Слюньковым-Косыгиным-Горбачевым и другими товарищами на Мавзолее, принимающим парад. Махал рукой композициям из поддонов и ящиков, марширующим под Neubauten как танки; а потные мясники и грузчики, как заводные гладиаторы, разрубали туши и скармливали демону магазина. Я взял на реализацию три стакана.

Начиналось лето.

В течение двух месяцев из Диминой квартиры валил дым, начала вещание наша собственная радиостанция. Мало кто знает, но если обычный магнитофон через звуко-усилитель врубить в радио-розетку, можно вести вещание на радиус два-три километра, чего в многонаселённых кварталах вполне достаточно. Наша станция каждый раз называлась по-новому, но каждый раз мы исправно и много матерились и ставили в основном: «Бликсу», Ника Кейва, Sex Pistols, Dead Kennedis, Ramones, Нину Хаген, каких-то трешеров-сатанистов, из русских авторов «Гражданскую оборону», «Автоматических удовлетворителей», «Ноль». Группу «Мираж», которую постоянно пытался впихнуть Дима, я тогда ещё не понимал, только гораздо позже я стал преклоняться перед их творчеством, дошло. Многие слушали нас и звонили «в студию», в смысле Диме, если узнавали его голос, что было нетрудно. Поступали заказы на всё более извращённую музыку, Freedom, Psiho-TV, Front 242, постоянно велась открытая пропаганда наркотиков и асоциального поведения. Станция закрылась из-за Диминой паранойи и мании преследования, как-то раз ему показалось, что менты узнали, что мы ведём наркообзоры и открыто рекламируем продажу травы, которую некуда было девать.

Я замутил с Сандрой, тёлочкой с Комендани, а Диме досталась Курица. Как-то накурились мы этой «милковской» травы и потерялись в районе спортплощадки на Поле Дураков. Сандра ловко увлекла юного меня ночевать в гости к подружке, а Дима начал потрошить Курицу прямо на теннисном столе.

Утром, когда мы с Сандрой увидели место «происшествия», я понял, какая ужасная проблема женские дни, особенно при отсутствии в СССР индустрии тампаксов и прокладок. Теннисный стол был залит густыми подтёками крови, вокруг в огромном количестве раскидана окровавленная марля и бинты. А если учесть то, что мы увидели всю композицию в момент, когда трое мальчиков китайской процессией проносили над головами вокруг стола длинный кровавый бинт, подцепив его палочками на манер того, как китайцы носят хвосты своих драконов… Наших голубков, естественно, не было.

Весёлое лето с халявной травой быстро закончилось, и к Диме явился мажор-фетишист Милок. Заматеревший и поднаторевший за лето в фарцовых темах у Петропавловки по замесу значков на жевачки туристам, «вах ту мерики пурукума», он бойко начал требовать бабок, угрожать знакомыми спортсменами и даже попытался «включить счётчик».

Так уж получилось, что я пока прокуривал эту траву, узнал некоторых ребят от Петропавловки и от Эрмитажа. Точнее знал ребят, которые со мной занимались спортом, и их знал тамошний фарцовый пипл, а я их всех несколько раз накурил, и у них же обменял эту траву на Levi’s-ы. Я сразу понял, что стаф прокурили мы с Димой вроде бы как вместе, вместе и отдавать придётся. Но ребята эти наезжать на меня-то не будут, а Диму вот, дурачка, могут подвинуть по полной, он на меня обидится, плакать будет и нервничать. Дима все-таки неопытный кидала, не сориентировался… Вот вроде бы взял у лошбана тему, промотал, и какая разница, на реализацию или так кинул, а нихуя, когда «на реализацию» – пациент запоминает, «на скока» ты его кинул, то есть возникает цифра «сколько ты должен», а когда просто шваркаешь, то это всего лишь пополняет список его общих обид – психология жертвы. И вот, придя как-то к Беке, я застал там Милка, который жутко наезжал на Диму:

– Ты теперь должен с процентами, и если не отдашь через три дня, то будет капать счётчиком три процента в день… – услышал я, пока поднимался по лестнице, речи Серёжи, который продолжил пугать Диму и меня какими-то Васями и Петями. Я знал Васю и Петю, поэтому, скинув его вниз с лестничного пролёта, потоптал немного ногами. «Счётчик» сразу выключился, и Милок ушёл. Петя и Вася бить Диму не стали, но попросили всё отдать, что осталось. Осталось немного, вместе со стаканом брусничного листа еле набиралось три стакана из десяти, на том и порешили.

Когда приходила питерская осень-зима-весна, в смысле зима, и у Димы приезжали родители, начиналась подвально-подъездная жизнь. В те несколько парадных, которые мы облюбовали, после прихода Димы обычно вызывали милицию, так как он не только был крайне говорлив, но и совершенно не умел разговаривать тихо. Каждый раз, когда приезжали менты или выскакивал какой-нибудь взбешённый сосед с ножом или ружьём, над этим местом проводилось ритуально мщение. Дима всегда был заводилой в таких делах.

Например, в аптеках до сих пор иногда продаётся набор для сероводородных ванн, мало кому известно, что это за дрянь и до чего может додуматься пытливый ум. Если всё содержимое высыпать в литровую банку, то банка начинает булькать и активно выделять пахнущую тухлыми яйцами вонь – газ сероводород. Стоил набор, кажется, 12 копеек. Когда ингредиенты попадали внутрь банки, Дима хватал её и скрывался в глубине подвала, спрятать – чтобы подольше искали. Димины глаза щипало от концентрации газа, и в горле стоял комок блевотины, но он надёжно прятал банку в дальний угол под трубы и с энтузиазмом маскировал её. Всё оформив, мы садились на скамейку у соседнего дома и наслаждались «мщением». Сначала возникала группа желающих зайти у одной из парадных, потом у всех. Появились первые заблёванные и полуобморочные, начинало пованивать и на улице. Потом приезжали пожарные, газовая служба и скорая, приезжали менты и даже люди в чёрной машине, никто не мог понять – что происходит? Во всех подъездах и подвале стоит страшная вонь: думали, что из-под земли пробило то ли канализацию, то ли какой-то вулканический газообразующий процесс. Дима активно тёрся вокруг жильцов, всё расспрашивал – что да как, что случилось, как это так получилось? Предлагал посильную помощь, пытался знакомиться с девушками. Пожарные, прочесав в противогазах вдоль и поперёк весь подвал, нашли-таки банку с выдохшимся через часик-другой раствором. Жертв не было, геологического выхода газа обнаружено не было, впрочем, тусовки в этих парадных обычно прекращались.

Димону до дозняка вообще-то было похую, чем сдвигать себе башню, но особенно ему полюбился циклодол. К тому же, именно циклодолу он обязан первыми попаданиями в дурдом – школу его жизни, кузницу таланта.

Трудно, глупо и наивно, вспоминая те времена жизни наших героев, обойтись без описания циклодола.

Поехали как-то Беккер с уже знакомым нам Гришей на свалку в Горской. Туда со всего города мусор привозят, в том числе и с заводов, и надо же, так удачно попали – что почти сразу набрели на брак с фармакологической фабрики! Который выглядел как неровно нарезанные и зажёванные упаковочной машиной ленты пластинок Циклодола Великолепного! Наши ребята тут же набили по рюкзаку и паре пакетов и закинулись по двадцаточке. И как они потом рассказывали, с этого момента они почти ничего не помнили, на несколько месяцев ребята ушли в глубокий психиатрический, галлюцинаторный транс. Бывало, что за раз Гриша съедал более 70-ти таблеток, Дима всегда говорил, что ест не больше 50-ти. Чтобы было понятнее, объясню: обычно для многочасового мрачного галлюциноза хватало и пяти таблеток, которыми большинство даже тяжёлых наркоманов брезгует. В какой-то момент они оба потерялись совсем.

Очнулся Дима в дурке под капельницами, и тут же – о чудо! – в соседней палате обнаружился Гриша. Диму отправил папа за то, что Дима постоянно ночью с кем-то разговаривал и кричал. А Гришу сдала мама за то, что тот неотступно ходил за ней и молча смотрел в глаза. С того времени они особенно сдружились. И снова удивительно счастливое совпадение, в какой-то момент, сразу после аминазина, галоперидола и серы, в лечении начал появляться наш старый знакомый циклодол! Не в полюбившихся нашим ребятам дозах, конечно, но они собирали нужные им таблетки с других «дураков», и несколько проведённых вместе месяцев были потрачены друзьями к собственному удовольствию, хотя они, конечно, были гораздо осторожнее. После этих психиатрических мероприятий Гришина мама очень невзлюбила Диму и, когда он приходил к Грише, била его как-то даже сковородкой, а потом специально для Димы у двери стала держать ножку от журнального столика.

Несмотря на такое сильное влияние на их судьбы циклодола, если быть честным, их дружба с Гришей началась не с циклодола, а с простой мальчишеской любви к технике. Гриша был «рокер», тогда так называли мотоциклистов-хулиганов. Он купил себе разъёбанный мотоцикл «Восход», а Дима носился за ним на приделанном к велику «дэшнике», «как шакал Табаки за Шерханом» – метко подметил Стенич.

Однажды мы с компанией панков, сидя в глубине сквера, на месте, где грохнули Пушкина, услышали странное то ли жужжание, то ли стучание.

– Что это стучит?

– Вроде не машина и не мотоцикл? – Возникло оживление.

И тут из дворов на улицу выскакивает Бейкер на какой-то неведомой мотоблохе.

– Так вот оно что! Это Бейкер! Это Сердце Бейкера стучит, – пошутил Стенич. Неведома зверюшка с колёсами в двадцать сантиметров в диаметре, оранжевым бензобаком и длиннющими рулевыми дугами тут же получила прозвище – Сердце Беккера. Дима был в восторге от доставшейся через тройной обмен магнитофонами, доплатами и книгами техники, и стук его Сердца доносился на протяжении недели изо всех районных дворов и успел сильно подзаебать.

Очередной раз прогуливаясь накуренной панк-компанией почти в том же месте, где был впервые услышан стук Сердца, мы очередной раз уловили знакомое «биение». Дима мчался по направлению к нам, мы его окрикнули, и он, пересекая двойную сплошную, резко метнулся в нашу сторону, и вдруг «BANG-BANG!», по встречке как раз мчались синие «Жигули» и врезались прямо в Диму, сидящего верхом на Сердце. Дима отброшен в кювет, вскакивает, очень много раз подряд повторяет: «Ой блядь, ой блядь»… Однако, на самом деле, у Димы была только немного содрана кожа на локте, и Дима таким образом психологически деморализовывал водителя «жигулей», чтобы оценить ситуацию. Разборки закончились не начавшись, поняв, что он не прав и придётся чинить поцарапанную «Жигу», а мопед, и без того уже еле ездивший, разбит неисправимо, Дима просто… съебал. Сердце Бейкера, разбитое и всеми покинутое, брошенное на произвол судьбы, осталось лежать в кювете. Когда мужик, проматерившись, уехал, из дворов тут же появился Дима. Он плакал и стенал, как восточные женщины по безвременно ушедшему мужу. Осколки Сердца собирали потом в радиусе двухсот метров, позвали Гришу, но мопед не подлежал реконструкции.

Последним техническим романом Димы была история с автомобилем, о котором он мечтал с детства. Мечтой оказался «ушастый» запорожец, который Дима купил у Серёжи Абрамова – «Абрама», их с Гришей друга рокера, с которым они познакомились, когда Дима ещё не имел Сердца и ездил с Гришей на заднем сидении мотоцикла в голубых вельветовых джинсах по ночам пить кофе в аэропорт «Пулково».

История возникновения «запорожца» такова. Абраму папа купил иномарку, но тот её продал и купил «девятку», лишние бабки проторчал с Димой и Гришей на ширеве; потом продал «девятку» и купил «запорожец», деньги проторчал; потом папа купил Абраму новую тачку, и Абрам обменял «запорожец» Бейкеру на грамм герыча.

Тачка не была зарегистрирована, на ней не было номеров и глушителя, а у Беки не было прав и был билет из дурдома. Громко тарахтя и чихая, Дима, стараясь передвигаться максимально незаметно для милиции, ездил только объезжая оживлённые трассы и взрывая авто-гетто-бластером местные дворы, даже пошли разговоры, что «Сердце Беккера» снова начало биться, чтобы наказать всех насмешников. Но, в основном, тачка стояла в разных местах для того, чтобы биомасса внутри могла при помощи простейшей механики впрыскивать в себя кубические сантиметры опиесодержащей органики и, закатив глаза, просто сидеть и рубиться внутри, периодически студёнисто булькая в процессе обмена денег на порошки.

Когда тачка уже совсем померла и не бегала, а торчащий Дима не мог найти деньги на ремонт, её чудесным образом умудрились угнать из-под Диминых окон. Он, кажется, испытал облегчение, так как продать её всё не решался и окончательно сфокусировался на главном – героине.

Среди друзей Димы был один замечательной судьбы пацанчик, назывался он Витя Петрович. Восемнадцати лет от роду, Петрович, проходя мимо станции метро «Пионерская», с командой несовершеннолетних гопников – «кирзачи и телага», решили отобрать у пьяного мужика шапку. Накинулись на него, как стая мальчишек-пираний на бразильском пляже, натиск, град ударов, грабёж из всех карманов и в стороны. Мужик, понятно, начал сопротивляться, Витя с друзьями оттеснили его за ларьки – и давай пинать сапогами. Ну, попиздили, взяли шапку и ушли, но потом выяснилось, что мужик помер. А ребята, прогуливая бабки, растрындели о своём подвиге девочке, в гостях у которой тратили добытый кэш.

Начитавшись детективов и наслушавшись рассказов про воровские понятия, они поняли, что повязаны кровью и ненужный свидетель только один, их подруга. Хули делать, в «умном детективе» сказано – «свидетелей надо убирать». Пришли к ней в гости, она их чайком напоила, посидели в шахматы поиграли, а потом Петрович взял шнурок от телевизора, попросил друзей подержать её и задушил. Ребят приняли через три дня, и пошёл Витя паровозом, с бандой малолеток за собой, как «организатор». Сначала по двойному убийству, но потом, после вскрытия мужика, выяснилось, что он умер не от побоев, а от сердечного приступа. Дали десятку, за девочку. Петрович исчез с радаров.

Однажды Дима внезапно, один, поехал в город Лугу Ленинградской области, погулять. И попал там в поистине бойсовскую историю из серии «Я люблю Америку, Америка любит меня». У него в Луге не было никого, но ему стало интересно, что это за город, никто типа не ездит, а я «на тебе», взял и поехал. Может ограбить кого-то хотел? В электричке он подрался с мужиком из-за того, что хотел вытащить у него из сумки маску для плавания – зачем она ему понадобилась, достопримечательности смотреть? – непонятно. Но по приезду он сразу оказался в привокзальном отделении. Трое суток его держали там в обезьяннике, а после суда, на который никто не явился, Диму отпустили – менты сами посадили его в обратную электричку, отправив домой. Так Дима побывал между делом в Луге.

У Димы, с детства потреблявшего алкоголь и пробовавшего всё от политуры и плодово-овощных вин до коньяка «Арарат» трёхлетней выдержки, была уникальная способность определять стадии опьянения человека. Стадии делились по очень витиеватому принципу из, кажется, семи состояний: принявши, подвыпивши, выпивши, пьяный, бухой, бухой в хлам и бухой в говно. Он метко и скрупулёзно подмечал стадии опьянения окружающих и всегда следил, чтобы люди применяли терминологию правильно. Чтобы если человек «подвыпивши», не говорили, что он «пьяный», и не путали «в говно» и «в хлам», потому что когда человек «в хлам» – то он ещё в остатке сознания, тогда как человек, который «в гавно» – уже бессознателен и не подаёт признаков жизни. Дима всегда шумно возмущался: «Почему люди этого не понимают, ведь это так очевидно!»

С приходом тяжёлых наркотиков Дима стал постоянно отличаться безумными поступками неприятного характера, связанными с клептоманией кайфа, это начало сильно напрягать. Общение с ним пришлось ограничивать, однако, он постоянно оставался звездой всех районных сплетен. Памятна ситуация, когда Дима и Гриша, пытаясь убить двух зайцев одновременно, ширялись водкой. Хотели нажраться поэкономнее и с ломки сняться, типа нахуя водку пить, если она лучше по вене вставляет. Сначала по кубику внутривенно – нихуя, а потом по двадцаточке и даже по ещё одной – опять нихуя, допили и успокоились.

Но по большому счёту начиналось всё с марцефали, или «белого», и, как неизбежность, с поисков волшебного «Солутана», капель от кашля, «банок» то бишь. Когда его находили, Дима всегда нервничал больше всех, истекая слюнями, постоянно вмешиваясь в процесс приготовления, в мандраже и нахлобучке, он почти всегда разливал какую-то часть драгоценного раствора. Мы-то на «белом» в основном с Веней зависали, но Беккер всегда каким-то чутьём узнавал про наши заседания и либо крушил кайф своим присутствием и дестроем, либо устраивал истерики под окном и у двери. Однажды он пролил раствор на ковёр и пытался вырезать эту часть, проварить и вмазаться полученным в результате этих манипуляций раствором. Терпеть его не было уже никакой возможности.

Мне пришла идея посмотреть на всю эту историю с марцифальной варкой со стороны, не нахлобучиваясь и не подключаясь к всеобщей озабоченности. Варили у алкоголиков в Диминой парадной – за пузырь. Боря Билл принёс несколько банок и приволок ширять целую толпу малолеток, тёлочки-гопницы и несколько мальчиков-заводил – «мыхотимпопробоватьвжизнивсё!». Предполагалось наширяться «белым» и ебать девочек, кои давно не целки и в курсе. Мне стало интересно, что за девушки, и я, прихватив дудку, решил пронаблюдать процесс. Вдруг какая-то понравится, тогда и я присоединюсь, а может, аки принц, спасу её от негодяев – с этим-то проблем не предвиделось. Варил Дима и чисто случайно, хе-хе, влил в готовый раствор чашку воды, и раствор стал очень жидким, ребятам пришлось ширяться десятикубовыми боянами со сменкой.

Ширяться со сменкой – это когда иголку в вене оставляешь, а баяном хап ещё раствора и обратно в иголку вставляешь, в нашем случае – потом хап ещё и ещё, и тогда как будто нормально один раз – спасибо Диме! Я от этого эксперимента сразу отказался, но тёлки мне понравились: кажется, там была Света Лулу, с которой мы курили пару раз траву. Дима на нервяке делал такой экшен, что невозможно было разогнуться от смеха над идиотизмом происходящего. Сделав под ногами по луже тёмной венозной крови, Диме и Боре удалось немного расширить себе зрачки. То ли на приходе, то ли в петушении перед бабами, Дима стянул с себя футболку и начал стирать ею следы своей и Бориной крови с пола, а по сути просто размазывать кровь по полу. «Раствора» было «много», начали ширять мальчика, у Димы и Бори так тряслись руки, что они не могли легко и приятно дефлорировать его вены, просили меня, пробуя отвлечь от скучавших девочек, но я накурился и начал глумиться над всей компанией:

– Нахуй вам это вообще надо? Вылили бы лучше этот запоротый раствор в унитаз!

Но и ребята, и один особо активный парень оказались упорные, с грехом пополам попали ему веняк, и понеслась сменка – пока Дима набирает новый баян, из парня вытекает кровь и падает крупными тёмными каплями на засиженный тараканами пол алкоголической квартиры. Я вспомнил, как с полгода назад я испытал тут глубокий марцефальный приход под струи текущей в кране воды и сигарету «Монте Карло» в мягкой пачке, которая доставалась с особым кайфом и пахла черносливом. У моего восприятия в тот день была очаровательная зернистость, а теперь мне хотелось от этого всего блевать, особенно медицинская вонь с привкусом апельсинов, которая так раньше нравилась, теперь как-то особенно отвратительно выворачивала. Пока ширяли пацанчика, решили догнаться сами, и давай включать второй цикл.

Девочки, когда заглянули в кухню, начали дрожать, мальчики насупились, я подавился смехом на грани блевотины от вони. Дима и Боря, проливая если не литры, то десятки и сотни граммов крови на пол, усиленно вливали в себя десятки и сотни граммов субстанции из большой чашки. Засралась иголка, с руки висят сопли свернувшейся комками крови, кровь затекает в рукав, но двигать рукой нельзя – можно сбить сменку, и тогда придётся искать вену заново… Напряжение и сосредоточенность на лицах, высочайшая концентрация всей композиции в одной точке. Димина футболка промокла полностью и валялась на полу как ветошь. Меня начала пугать отрешённость ребят и то, что кухня стала похожа на место жуткого преступления, если не на декорации фильма ужасов, а с нами куча малолеток. В какой-то момент я подумал, что если бы они вскрыли себе вены, крови было бы меньше.

Моё прощание стало поводом для Светы с подружкой увязаться со мной; пока курили на лестнице, они мне рассказали, что там, наверху, бывший парень одной из них. Оказалось, Лена и Света в меня почти влюбились, они взяли манеру мне звонить по чётным и нечётным. И как-то вдвоём, когда в кои-то веки мои родители уехали к кому-то на дачу, позвонили мне в дверь в два часа ночи, якобы убежали из дома и, вынося мне мозг, прятались и ебались у меня пару дней. Они не читали феминистской литературы, просто были большие подруги и, объясняя, что у них всё должно быть общее, жгуче мастурбировали друг дружку во все дырочки. Пожалуй, именно тогда я многое понял и прочувствовал про женщин такого, чего до этого и представить не мог. Меня это вдохновило.

Стоит отметить, что с Димой… То есть Дима постоянно проживал у родителей – тихой мамы и иудейского отца. Папа был неоднократно замечен за похищением пакетов с травой и последующим появлением в семье с красными глазами и в явно изменённом состоянии сознания. Отношения между домочадцами и Димой, и без того далёкие от безоблачных, окончательно испортились после истории с «кадилом». Камнем преткновения стало фамильное семейное серебро, которое Димин дед, Абрам Беккер, привёз с собой, когда бежал из коричневеющего Берлина, ещё в тридцатых – такова была семейная легенда, с которой Дима вырос.

Сначала Дима начал продавать книги из семейной библиотеки, которую папа кропотливо составлял застойными десятилетиями, сдавая полученные по почте газеты и журналы в макулатуру и покупая дефицитные книжки по талонам. Железная Димина логика – две книжки – пакет травы, снимала интеллигентские предрассудки. Когда папа обнаружил пропажу первой сотни томов, он закрыл оставшиеся книги в диван на навесной замок, который сам прикрутил к секции для белья, и спал на остатках растерзанной семейной библиотеки как дракон. Дима тогда, правда, научился вынимать стекло в закрытую комнату, и несколько раз раскручивал винты из уключин, на которых висел замок, брал книги и ловко прикручивал винты обратно, вновь и вновь нарушая заветы отца.

С серебром же вышла и вовсе водевильная трагикомедия. Однажды утром Дима зашёл ко мне, по-особому сияя и искря своими голубыми кристально ясными глазами. И молвил:

– Мы едем мутить два стакана дудок! – Волшебным ключиком, который откроет нам тайну клада, станет – «Фамильное Кадило из Чистого Серебра», которое Дима принёс в старушечьей авоське из узорчатой синтетики. «Чистого» повторялось с нажимом.

– Делалось в старину и такое чистое, что на нём даже клейма нету! О как!

Мне-то чего, ну кадило и кадило, хотя при рассмотрении оно, на самом деле, оказалось лампадкой для масляной свечки. Я не понял, откуда у Димы в еврейской семье «фамильное» православное серебро, но серебряное и серебряное – пошли менять. Приходим на ПарХач, общежитие на Пархоменко, к айзерам. Дима, оп-па, навострился, включил еврейскую жилку, так, мол, и так:

– Кадило серебряное за два стакана дудки мешаем.

– Кадыыыло? – недоумённо повторили хачики.

– Ну, это такая хуйня, которой попы на службе размахивают. Вот так, – толмачит Дима, доставая фирменным жестом кадило из авоськи, берёт его за цепочки и начинает махать им, аки пастырь ладаном.

– А, попы?!!! Ха-ха-ха!!! Дай-ко посматрэт, как им махат? – Хачик берёт и куражится с кадилом перед друганами.

– Кадило нэ, нахуй не нужно за два стакан, давай адын стакан, беру как серебряный лом.

– Нет, только два стакана, это фамильная вещь! Мой дед Абрам Бейкер привёз из Берлина в 1937-м.

– А вэт вай-вай-вайна в сыорак пиатом закончылосъ?

– Он еврей, от фашистов бежал, – гордо вскидывая голову, обиженно пробубнил Дима.

– Еслы он еврэй, зачэм ийэму православный кадило, он что, попа ограбыл? Что там ещё? Подстаканник? Ну, один стакан за всё!

– Давай полтора!

– Нет.

И Дима обиделся, национальная и семейная гордость не позволили ему отдать реликвии какому-то азербайджанцу всего за какой-то несчастный один стакан травы.

Поехали на «Фрунзенскую», там, как выяснилось в «Жёлтых страницах», был специализированный магазин, в котором принимали серебро на лом, определяли его состав и могли выяснить старину вещи. Дима датировал «кадило» семнадцатым, ну восемнадцатым веком, и цена в его понимании никак не могла быть ниже двух стаканов травы, «а то и килограмма!».