Дурные дети Перестройки Шаманов Кир
И вот, дело к декабрю, Валера с большим трудом, так как он всё это время, семь лет, жил со справкой из крестов, выправил себе обычный российский паспорт. Так как предыдущий его загранпаспорт остался навеки в американской тюрьме, с большим трудом и большими мамиными тратами, выправил и загранпаспорт. Но за неделю до отъезда Валеры мама неожиданно заболела и куда-то пропала с радаров. То есть она, когда приезжала, что-то такое Валере говорила, что нездорова, но Валера не придал этому значения. А тут её положили в Детройте в больницу, и с ней резко нарушилась связь. Почему-то брат, который был в это время с мамой, не хотел переводить Валере какие бы то ни было деньги вообще, не то, что две тысячи долларов на билеты в Таиланд.
Валера, естественно, разнервничался, раскапризничался и, хоть до этого побухивал, тут совершенно отпустил всякие рамки своего поведения, опять же, приближался Новый год, начал употреблять всё подряд, но мама почему-то опять не позвонила.
И вот первого января, в Валерин день рожденья, у него звонит телефон, американский номер, мама. Он снимает трубку, законно ожидая не только поздравлений и подарков от мамы, но и извинений за долгое молчание, но в трубке мужской голос, звонит брат:
– Валера, это ты?
– Да.
– Это Стас… Мама умерла.
– Да? Как это?
– Вот так, у неё уже три года был рак, она же тебе сказала, когда была в России.
– Да, я не помню, кажется, что-то… И что, её больше нет? – растерялся Валера.
– Валера, послушай меня внимательно. У нас совершенно разная жизнь, мамы больше нет, дом заложен, все деньги она потратила на лечение и на тебя. Я тебе помогать, как ты понимаешь, не буду, справляйся сам, тебе уже 33 года. И больше не звони мне и не приезжай. Я буду очень рад, если никогда тебя не увижу больше. Прощай.
Такого крутого поворота Валера, конечно, не ожидал, все планы шли прахом, и в перспективе замаячила какая-то новая, страшная угроза, о которой не хотелось и думать. Но почему-то тяжёлые мысли не развеялись ни когда он вмазался, ни когда бухнул. В голове постоянно мелькали то слова мамы, которые теперь он понимал совершенно иначе, то слова оптинского старца, обещавшего в новом году необратимые изменения.
– Последний раз наверное видимся, сыночек. – стояла перед ним картина. Как он много раз слышал эти слова за то время, пока мама собиралась приехать в Россию и за последний её приезд. Он-то думал, что это обычные причитания и сожаления, что она просто переживает, что они вынуждены жить столько лет раздельно, хочет его вернуть в Америку, домой.
– Да, собственно, как будто и раньше она так говорила, или не она, а она про кого-то тогда рассказывала. Я и не думал, что всё может быть так. А старец этот?! «Всё изменится в новом году, иди и не греши», мудак. Что же теперь будет? – Делился он, растерянный, прихлёбывая виски из маленькой стеклянной фляжки и ковыряя пол своим раздолбанным Найком десяти цветов в «Бургер Кинге».
– Ну как что, теперь ты будешь жить как все, без ежемесячного гранта из Америки, работать пойдёшь или искусством торговать будешь. – Я посмеивался, поскольку у меня с искусством дела шли всё лучше, я засветился на нескольких обложках газет и журналов и периодически что-то продавал, ездил за границу и вставал на ноги после собственного ада, которого Валера никогда не замечал. Мне теперь даже не надо было проситься ночевать к друзьям или девушкам и искать уютные чердаки, поскольку бабка наконец-то умерла и оставила мне квартиру.
– Всё равно я поеду в Тайланд! Теперь тем более поеду, тут всё дорого, а там… Я всё посчитал, даже с проститутками…
– Да ты заебал с этими проститутками!
– Ну неважно, короче, получается всего триста баксов в месяц. У меня туда знакомые едут, я, наверное, поеду за ними на год или два, или навсегда, если понравится, всяко лучше чем здесь.
– А где ты бабки возьмёшь?
– Попробую насобирать в интернете.
Жалостливые друзья и малознакомые с ним девушки иногда присылали Валере суммы от пятисот рублей до тысячи, но он тратил их понятно на что. И вот Валера как-то стоял в Сбербанке в очереди в кассу за получением такого перевода на пятьсот рублей, в мыслях решая, где бы ему раздобыть денег на самолёт в солнечный рай с голыми островитянками и жаждущими его страсти трансвеститами. И тут, как бы невзначай, стоящая прямо перед ним старушенция, прямо перед его алчными глазами, сняла со своего счета сто двадцать тысяч рублей. Валера побледнел и чуть не подавился слюной, пока смотрел, как бабка заворачивает деньги в авоську и засовывает под плащ. Получил свой чахлый кэш и на онемевших ногах вышел из банка прямо за ней.
На улице было темно и мерзко, бабка скользила между лужами разъедающего снег и лёд реагента. По черным ледяным надолбам, нашпигованным собачьим дерьмом, прощупывая себе дорогу палочкой, она направилась в сторону близлежащей группы аляповатых домов. Валера тёмной тенью Родиона Раскольникова, бесшумно двинулся за ней стороной улицы, не освещённой фонарём. Бабка зашла за угол, где её и её похоронные накопления как коршун настиг наш милый, хрупкий, ранимый, тонко чувствующий мальчик. Выверенным движением показал ей нож и, забрав пачку денег из-под плаща, растворился в ночи как Зорро. А потом сразу же, пока кредиторы не выстроились в очередь, действительно улетел в Тайланд.
Пару месяцев в интернете появлялись его счастливые фотографии на море, а потом он снова пропал. Скоро пришло очередное слёзное письмо:
– Сижу в тайской тюрьме за то, что поймали с наркотиками. Все деньги, что были, отобрали, документы забрали, пришли денег, сколько можешь, чтобы спасти друга!
– Валера, дорогой, я же не ребёнок, пиши это одиноким девушкам от пятнадцати до тридцати девяти. Мой тебе совет: напиши хорошо, тщательно одно письмо, скопируй его и разошли им всем. Но внимательно, не забывай вставлять в письмо соответствующее имя.
Он ответил:
– Спасибо.
И действительно, потом практически все наши общие знакомые, и особенно телки, меня спрашивали:
– Привеет! А что там с Валерой? Он мне писал, что он сидит в ужасных условиях в тайской тюрьме, ему грозит смертная казнь! Как ему помочь? Может быть, выслать ему немного денег? Он написал, что они ему очень нужны!
– Я не посылаю, он всё равно проторчит.
Однажды в интернете мне написала его бывшая поклонница Саша, которая активно пыталась ему помогать, когда его последний раз положили в наркологическую больницу на Васильевском. Разговорились и среди прочего она спрашивает:
– Кир, а ты знаешь, что значит, если на обложке Валериной медицинской карты стоит красный штамп «ВИЧ+»?
– ЧТО?!!
– Ну, я когда ходила к Валере в больницу, видела его медкарту, и там вот так. Ты не знал?
– Данунахуй, это значит, что у него он есть! Ты с ним ебалась?
– Ну, да.
– Давно? С гондонами?
– Нет, он говорил, что он с гондонами не любит. С полгода назад, перед его отъездом, пару раз.
– Бляяя… Иди проверяйся.
– Да я уже три раза проверилась, сразу после и сейчас недавно, вроде ничего не нашли. Там вроде не обязательно с первого раза заражаешься.
«Вот ведь какой мудак! Интересно, мама знала?» – подумалось мне тогда.
Давно зная Валеру, я, хотя и опекал его и ему подобных и занимался с ними контр-наркотической терапией, но всегда держался на расстоянии. Ясно было, что он неуправляем и совершенно не понимает, в каком мире находится, кому и какую боль может причинить. А поскольку я сам только приходил в себя, и пришёл ли полностью сейчас, сказать твёрдо не могу до сих пор, такие ребята как Валера часто попадали «в границы». Так говорят в «Анонимных наркоманах», когда какие-то люди и места в общении не показаны и исключены.
Всегда удивлялся людям, которые дают Валере ключи от квартир и оставляют его одного у себя дома, доверяют ему деньги или ценные вещи, трахаются с ним или планируют общие дела. До какой-то поры его друзья не верили мне, и я слыл желчным, злоязыким придурком, но позже, когда увидели Валеру в действии, многие оттаяли и переменились кардинально.
По логике своей жизни Валера конечно должен был, пьяный и упоротый, утонуть в бассейне, или быть растерзанным кайманами в балийской канаве, или сгнить в тамошней тюрьме на худой конец. Однако, после полугода интернет попрошайничества и гей-проституции, подвернулась хорошая тема с перепродажей наркотиков русским туристам. Ребятам из Москвы нужно было всё, одна из девочек, кажется, была знакома с Валерой по Фейсбуку, и ему дали тысячу долларов, чтобы он всё принёс.
– Возьми травы на половину, а на остальное таблеток.
– Да, пацаны, понял. Давайте деньги, ждите здесь, только никуда не уходите. Я скоро приду. – сказал Валера, допил остатки пива и отправился в авиа кассы, где немедленно купил билет на ближайший самолёт и улетел в Москву. Не прощаясь и бросив все шмотки в норе с сороконожками, которую он снимал за тридцать батов в день.
Прилетев в Москву, уже пообтёршись без мамы, Валера понял, насколько суров этот мир, и что для того, чтобы выжить в нем, «нужно уметь лаять и кусаться», как он как-то прочитал в каталоге одной из выставок Олега Кулика. Кажется, это единственная книга, что он вообще когда-то читал, кроме, может быть, лекций Лакана, подаренных ему директором Петербургского музея сновидений Зигмунда Фрейда. В любом случае, он их так и не дочитал.
Итак, для того чтобы быть художником, выходить в интернет и окучивать тёлок, а это именно то, чем Валера намеревался заниматься, ему срочно нужен был ноутбук или планшет. Для начала, по новой таиландской памяти, Валера решил немного заработать гей-проституткой.
Пришёл к памятнику героев Плевны в Москве и живописно устроился на его ступеньках. Его глаза быстро нашли контакт и начали перемигиваться в сети активно перемигивающихся. Денег у него не было ни копейки, хотелось пить и есть. Его поманил один из вроде бы упакованных мужиков. Валера подсел и быстро договорился на вполне устраивающую его после дешёвого Таиланда сумму, но чувак не хотел платить за отель. Решили пойти на один из чердаков и сделать всё там, ушлый мужик, как оказалось, знает рядом подходящий. В одном из домов неподалёку действительно был открыт чердак, Валера вошёл в дверь первым, и всё сразу же померкло.
Он очнулся на чердаке со спущенными штанами, в кармане не было даже последней алко-нокии. По боли в затылке он догадался, что мужик ударил его по голове сзади, по боли в заднице – что мужик также бесплатно надругался над его телом, тут и там забрызганном спермой. Вокруг никого не было, была только глубокая ночь и сталактиты голубиного говна на чердаке.
Утром, стараясь не терять остатков оптимизма, он накрутил себя на решительность и геройство. Пришёл в компьютерный магазин, а там девочка с мамой как раз покупали себе такой, как нужно Валере, планшет. Горящие глазки, румяные щёчки, новый долгожданный дружок у ребёнка.
– А как к нему подключать вай-фай? – Выясняла у консультанта девочка.
– А не дороговато ли за такую игрушку? – Выясняла у девочки мама.
Опасный Валера подкараулил их на выходе и вырвал новый планшет прямо у неизвестной девочки из рук, прямо в новом пакете из магазина, и убежал. Так и жил то в Наркомфине, то у очередной подружки. Периодически приезжал в Петербург, где, как известно, наркотики дешевле и возил отсюда плитки гашиша и кокаин в Москву.
Однажды поиздержавшись в столице, он сошёл с поезда на Московском вокзале, и отправился в центр мобильной связи получить новую, петербургскую сим-карту. А там подпитый мужик покупает новый мобильник и засветил заманчивый пресс денег в кошельке. Валера ждёт на выходе и идёт за ним. Мужик зашёл в подворотню и углубился в проходные дворы – то, что надо. Валера, взяв кусок асфальта, догнал мужика и решительным движением опустил асфальт ему на затылок. Быстро забрав кошелёк и новый телефон, он развернулся и начал стремительное удаление. Однако мужик, придя в себя и неожиданно быстро сориентировавшись в ситуации, взял брошенный Валерой кусок асфальта и кинул ему вслед. Так получилось, что асфальт с поразительной меткостью попал Валере прямо в голову, и он потерял сознание.
Когда Валера пришёл в себя, он уже был в наручниках, и ему вяло оказывали медицинскую помощь. Менты оформляли дело, мужика в скорой повезли в больницу, а его, залепив пластырем голову, отвезли в отдел. В отделе всё понятно, грабёж, самооборона, поличное, заява, терпила и обвиняемый типок, не хватает только признания Валеры – и полный ментовской флеш-рояль для суда. Отпираться бессмысленно, Валера идёт с повинной и едет сначала в Кресты, а потом в Выборг, там хорошая, большая тюрьма.
Передач почти не было, от пары его бывших девочек иногда приходили деньги. Байки все американские поистрепались, а по виду Валера был больше похож на исторченного бомжа педераста, а не на американского проходимца. Уже не тот, конечно, авторитет, ВИЧ, но на самое днище его не спихнули, камеру ему выбрали умеренную. Америка его знает, может, впряжётся кто, третья полка не у окна.
Отсидев полочку и соскочив на условно, Валера вышел из тюрьмы в Выборге, с проходной позвонил мне, по справке об освобождении бесплатно приехал на электричке в город и зашёл в гости. Бледный и тощий от недостатка витаминов и ультрафиолета после тюрьмы на свежем воздухе всё равно источал энтузиазм и энергию. За время путешествия на электричке уже с кем-то выпил, и я быстро его выставил из дома. Бодрый и оптимистичный Валера буквально на минуту залез в интернет, списался с какой-то девицей, которая была онлайн, и полетел к ней.
– Валера, а почему ты не говорил никому, что у тебя ВИЧ? Давно он у тебя?
– Года два-три, меня проверяли на последней реабилитации и не было, а потом, в больнице когда был, снова проверили, и вот, нашли.
– Ну понятно, слушай, а вот ты едешь к телке после тюрьмы и наверное будешь её ебать? Она это знает? Про ВИЧ?
– Да надо просто осторожно.
– Ты гандоны-то купил? Может тебе денег дать?
– Я не ебусь с гандонами, мне не нравится. Давай денег.
Ушёл и оставил открытыми свои профайлы у меня на компьютере. Я сразу же залез к нему в переписку. Девочка, к которой он поехал, девятнадцати лет, жила одна без родителей в Петербурге. Училась в Университете технологии и дизайна на дизайнера украшений, не красавица, но тоже вроде бы человек. Решил написать ей со своего профиля.
– Привет! Я друг Валеры, извини, что пишу так, но я знаю, что он поехал к тебе, и надеюсь, ты в курсе, что он только что освободился из тюрьмы и скорее всего инфицирован ВИЧ.
– Ээээ… Да ладно!
– Ну ты во всяком случае спроси сама у него, чтобы потом не жалеть, что не спросила.
Все понимали, рано или поздно с ним должно было что-то случиться. То, что Валера любил обтарчиваться до потери признаков первичной эволюции и смешивать всё это с алкоголем, не было секретом ни для кого. И вот через пару дней после освобождения Валера пришёл к своему любимому барыге Эдику, с которым он начинал торчать ещё в путяге, замешивать новенький телефон. Перистальтика его трещала и хрустела после тюрьмы, в душе было смятение и сладкая боль предвкушения долгожданной раскумарки после почти года нар и допросов. Хотя, кажется, в тюрьме он тоже несколько раз ставился.
Раскумаренный, но грустный, Валера выплыл из подъезда и по пути до метро купил бутылку водки и воды, он всегда только запивал и никогда не закусывал, берёг фигуру. Встав напротив метро «Проспект Просвещения», Валера понял, что у него есть водка, есть героин, а идти ему с этим всем совсем некуда, только тоска, печаль и пепел кругом, никто не ждёт его такого, и никуда не хочется. Покружил по району и вернулся к другу-барыге.
Выпили водочки, приятель пошёл на улицу по своим делам. А Валера решил поставиться ещё. С ним сыграли дурную шутку простые законы физиологии. Обычно, когда он валялся в невменяемом состоянии алкогольно-наркотического перебора, все жидкости вытекали из него на пол произвольно, и все было в порядке. Но тут он вырубился в кресле и с запрокинутой головой, так бывает иногда с наркоманами. Когда приятель вернулся, по обнаруженной картине сразу догадался, как обстояло дело. Валера догнался, откинулся без сознания на спинку кресла и начал умирать. Его могучий организм, сопротивляясь, стал отторгать принятые излишества, но рвота, вырываясь из пищевода наверх, попадала в дыхательные пути, говоря грубо, парень захлебнулся собственной блевотиной и стремительно синел, надо было срочно спасать ему жизнь.
– Так и сидел, с баяном из руки не вытащенным, и блевотина по шее за воротник стекает. – Описывал потом Эдик увиденную картину.
– И ты прикинь, мне этому заблёванному пидарасу пришлось искусственное дыхание делать! Рот в рот! Чтобы это говно не сдохло у меня на хате! Обоссался на кресле и заблевал всё, ублюдок! – В отчаянии вещал Валерин друг детства.
Валера закашлялся и, очухавшись, начал плакать. Заблёванный, в обоссаных штанах, с новой справкой из следственного изолятора, лежа на балконе восьмого этажа на крайнем севере Петербурга, Валера с телефона барыги набрал Соню, его старую знакомую, ту, которая как будто бы была его девушкой до того как он потерял девственность, и немного после этого, и просто стал плакать в трубку, говоря, что он только что чуть не умер и никому не нужен, и мама умерла.
Соня уже несколько лет не торчала, хотя начинали они вместе, у неё тоже был ВИЧ, может быть, он её и заразил? Она давно любила Валеру-дурачка, ещё со школьной скамьи, и пару раз присылала ему деньги в Тайланд и в тюрьму, была, что называется, девчонкой с района, но жила давно за городом, на даче. Рыдания Валеры разорвали ей сердце, и она на машине, с чистыми штанами, выехала по адресу, чтобы эвакуировать умирающего лебедя из наполненного смертельными соблазнами мира и приютить на первое время. Кажется Валера у неё прижился, вроде как, действительно, нашли друг друга, кажется, даже скоро откроет выставку. Неутомимый.
Глава 19
Армейская, дополнительная
Армия жизни, дети могил…
Поскольку торчал я сызмальства, все мои знакомые к заветным восемнадцати годам уже по несколько раз отлежали в дурке или наркологии, многие сидели, слыхал и про таких, кто поступал в ВУЗы, но я, как всегда – ни то не сё. Забрать меня могли в любой момент, но я с детства страдаю несколькими болезнями, такими как нейродермит и аллергия, в связи с чем никогда не ем некоторые важные продукты, например, рыбу. Собственно, если я съедаю кусочек, то начинаю распухать, как Пьер Ришар после укуса пчелы в каком-то своём очередном идиотском фильме, – распухать и срывать с себя лоскуты кожи. Довольно быстро я задыхаюсь от отёка дыхательных путей, если не вогнать мне в глотку специальную трубку, не дать пригоршню таблов, не наколоть специальными лекарствами и сыворотками. В связи с этими печальными обстоятельствами на повестки из военкомата я реагировал спокойно, проводя с ними всегда один и тот же ритуал, а именно, вытирая ими задницу.
Первые проблемы начались с семнадцати лет, это был девяносто второй год. Я торчал, а моя бабка настояла, чтобы я встал на учёт на бирже труда, и там потребовали приписной листок из военкомата. Это какая-то бумажка, которая выдаётся призывнику за год-два до отъятия от мамкиных титек и припадания нежными юношескими устами к кирзовому сапогу. Я по причине не целевого использования повестки и презрения, смешанного со страхом, не явился на какую-то там комиссию и сего жизненно важного листка не имел. Собственно, особых проблем с этим и не испытывал, кроме того, что бабке не давали какой-то мешок с немецкой тушёнкой и галетами из гуманитарной помощи, и она по этому поводу непрерывно на меня пиздела, к чему я давно привык.
История зависла до лет девятнадцати. Военкомат периодически снабжал меня туалетной бумагой, и я уже порядком привык к её жестковатой фактуре, научился мастерски разминать желтоватые листочки для мягкости. Но однажды в почтовом ящике обнаружилось аж целое письмо в конверте, подписанное не кем иным как… полковником Исаевым! Он оказался не телевизионным персонажем актёра Тихонова Штирлицем, а руководителем моего районного военкомата или и тем, и другим, и третьим в одном лице.
Это письмо, в котором мне разъяснялась моя уголовная ответственность за неявку, произвело на меня впечатление. Я решил-таки сходить в военкомат объясниться и возможно отлежать в больнице на обследовании, чтобы армия отъебалась от меня навсегда, а бабка получила-таки свою справку с тушёнкой и сменила пластинку.
Военкомат наш находился на Петроградской стороне, на улице Шамшева в доме 8. С трудом разлепив после ночного дознячка и косячка перед сном глаза, я, изнурённый нищетой и наркоманией, притащился туда.
Лабиринт дворов-колодцев… В одном из переделанных под парадный черных ходов на цокольном этаже, под лестницей обнаружилась невысокая дверь, это был наш районный военкомат. В свои девятнадцать лет и сорок пять килограммов веса я вёл уединённый образ жизни, почти не выходя из дома, уже несколько лет практиковал бытовую наркоманию в стиле дней, месяцев и лет сурка и только собирался поехать в тайгу на спасение или хотя бы излечение.
Отворив дверь этого полуподвала, я оказался в поистине удивительном месте. Сразу же за дверью начинался длиннющий коридор, по правую руку которого в мелкую нарезку располагались крашенные белой краской по стеклу двери в кабинеты, идентичные по стилистике Кабаковскому «Туалету». Но самое трогательное – всё это пространство было нашпиговано полностью обнажёнными семнадцатилетними мальчишками, пришедшими получать тот самый приписной на медкомиссию. Их было человек сто, и среди них, жмущихся по стенам, одетых было только двое: я и медсестра в белом халате на голое тело.
В поисках комнаты номер 23 я вынужден был пройти весь коридор, обтираясь и обжимаясь с ребятами, стоявшими около кабинетов врачей, но коридор закончился аккурат на комнате номер 22. Майор, который сидел в двадцать второй, сообщил мне, что заветная двадцать третья, в которой меня ожидает штандартенфюрер Исаев, находится в другом месте, а именно – в комендатуре по адресу: улица Шамшева дом 9, через дорогу. Я напрягся, шутки в сторону.
Дом девять стоит прямо напротив бывшего магазина «Океан», в нём находился городской офис Сбербанка. Но если зайти через двор и подняться на четвёртый этаж, на двери из карельской берёзы элитной дореволюционной квартиры с пятиметровыми потолками можно было легко обнаружить заветную табличку «Комендатура военкомата Приморского района».
Часы приёма совпадали, сердечко забилось в груди как пойманный воробей. Моих сил и массы едва хватило, чтобы надавить на огромную бронзовую ручку, и, напрягшись изо всех сил, я сдвинул на несколько сантиметров гигантскую дверь. Образовавшейся щели мне как раз хватило, чтобы пропихнуть внутрь своё субтильное тельце, после чего я тихонечко прикрыл дверь и обернулся…
Беззащитный и истощённый, я оказался в циклопических размеров прихожей, с потолками в три раза выше потолков моей хрущёвки, у меня за спиной была дверь высотой метра четыре, справа, слева и прямо напротив меня было ещё три таких же двери. Все они были открыты и вели в одинаковые комнаты, в которых стояли одинаковые, огромные столы, покрытые одинаковым зелёным сукном. За каждым столом сидели одинаковые полковники в одинаковых зелёных форменных пиджаках, которые мгновенно устремили на меня взоры своих одинаково ледяных глаз. Я вспомнил сказку про солдата и огниво.
Их почти идеально прямоугольные тела с бульдожьими головами и идентичной обстановкой кабинетов создали у меня эффект троения в глазах. Мне показалось, что если я сделаю ещё шаг, то потеряюсь в зеркальном лабиринте этого психоделического портала «в армию». Заглянув в глаза каждому из полковников по очереди, в полном молчании я осознал, что говорить мне с этими людьми решительно не о чем, и, собрав все свои сэкономленные на общении с ними силы, выдавил в двери новую щель и вытек оттуда на лестницу. Молча, с радостным ускорением, я запрыгал шариком ртути вниз по лестнице, преследования не последовало.
После описанных событий повестки почему-то перестали приходить. Видимо, моё дело потерялось в сюрреалистическом Зазеркалье комендатуры.
В двадцать шесть лет я поступил учиться на медиа-художника в Институт «ПРО АРТЕ», что в Петропавловской крепости, контора не государственная, военной кафедры не было, и я активно начал добиваться первых успехов на поприще современного искусства. В частности, когда мне исполнилось двадцать семь лет, и один из скандинавских фондов, который возглавляет шведская королева, выдал мне грант на поездку в Швецию как молодому и перспективному художнику, остро возникла проблема заграничного паспорта, который выдают в России только по предъявлении военного билета. Я был в розыске, и даже обычный паспорт имел ещё от СССР. Надо было срочно что-то делать.
Сначала я пришёл к «Солдатским матерям», и они подтвердили мои лучшие надежды – мне было двадцать семь, и срок военной обязанности я уже прогулял. Потом я пошёл в паспортный стол, где меня тут же посадили в аквариум как скрывающегося от армии, долго что-то обсуждали по телефону с военкоматом, но все-таки, скрипя зубами, выдали мне паспорт и отпустили. Оставалось только прийти в военкомат и просто получить военник.
Военкомат к тому времени из полуподвала на Шамшева перевели на Чёрную Речку и после потока оскорблений в справочном:
– Явился! Дезертир! Уклонист! Предатель Родины! – меня-таки заставили пройти медицинскую комиссию. Снова голые мальчишки и новое, более утончённо художественное их восприятие. Терапевт записал, что я аллергик, окулист обнаружил, что зрение хорошее, единица и ноль семьдесят пять сотых, невропатолог постучал по коленочке. А вот с психиатром, тёткой лет восьмидесяти, состоялся долгий разговор с чаепитием.
– Где вы всё это время были, Кирилл Михайлович?
Я красноречиво достал справку из наркологического диспансера, в котором я принудительно состоял на учёте в течение года, после ментовки.
– Торчал. Мне уже двадцать восемь лет, военный билет нужен для загранпаспорта. Сказали, надо медкомиссию пройти.
– Вы что же, за границу собираетесь?
– Да, в Швецию еду на несколько месяцев, искусству учиться.
Она обнаружила во мне хорошего собеседника и начала разводить меня на разговоры, типа, что как из наркотиков воздействует, и на этой основе выяснять мои склонности.
– Ну и что же, вот вы употребляли, и что, сейчас не хочется? Вам же это нравилось?
– Ну, хочется иногда, но сейчас есть чем заняться.
– И что, после этого никаких отклонений? Да быть не может!
– Да до хрена отклонений: нервы, психоз, паранойя, тяга… Раньше было, но сейчас уже третий год трезвости пошёл, уже отпускает немного. – А после рассказа про современное искусство и международный грант она наконец-то растаяла и пожелала мне успехов.
Через пару недель я получил военник, в котором написано, что я годен к нестроевой: в войну буду копать или пушечным мясом в пехоте.
Несколько тысяч евро из Швеции пришли быстро, и туристическое агентство мигом склепало мне заграничный паспорт, железный занавес рухнул на русско-финской пограничной Торфяновке. А когда мы с моей тогдашней doping-girl Ирочкой сидели в Стокгольме в открытом кафе и попивали кофе из огромных чашек, мне казалось, что я смотрю на всю эту историю с документами, ментами, медицинскими комиссиями в перевёрнутый бинокль – настолько несопоставимы кабинеты военкомата и это кафе в Старом городе.
За границей, помимо ощущения, что кончилась война, и чистоты на улицах, которой мне, неожиданно для самого себя, сильно не хватало в СССР и России, выяснилось, что у меня очень быстро формируются привычки и вкусы среднего европейца. По собственной инициативе я вставал утром, завтракал дома или на встрече, работал пару часов на компьютере и отправлялся в магазин за свежими фруктами. Так мы прожили несколько недель и, казалось бы, я был готов жить всю жизнь, жаль, грант был не бесконечен.
В преддверии двухсотлетнего юбилея Ганса Христиана Андерсена мы решили на выходных из Гётеборга, где мы обосновались в местечке Кунстэпидемия, съездить в Копенгаген. Благо от нас до него было три часа на автобусе. О датской столице у меня были самые примитивные представления, мне приходили на ум три вещи: принц Датский, Ганс Христиан – в особенности его сказка «Снежная Королева», и хипанская Мекка – Христиания.
В «Information» нам сказали, что Андерсен жил не в Копенгагене, а в небольшом городке рядом, и переориентировали на памятник Русалочке, как на главное андерсоновское место в городе:
– Только её на месте сейчас нет, она на реставрации, её этой ночью взорвали.
Из газет по пути в Христианию мы узнали, что акция с Русалочкой сделана руками местных феминисток, протестующих против «сексистского», по их мнению, памятника. Они не первый раз взрывали Русалочку, а однажды даже отпилили ей голову. К нашему удивлению оказалось, что Ганс Христиан Андерсен до сих пор находится на пике общественной дискуссии, примерно как у нас Достоевский, кстати, современник Андерсена.
Вообще, Копенгаген после Гётеборга показался в чём-то очень похожим на Петербург. Как будто в 1918-м году из Петербурга столицу не переводили, и не было коммунистических семидесяти лет, а были те же семьдесят лет, но вполне благополучных, европейских.
Христиания, названная в честь Иисуса Христа, представляла из себя район бывших казарм, которые в семидесятых захватили сквоттеры-хиппи. Надо отдать должное местным сквоттерам, по энергии они не уступают феминисткам и умудрились оттяпать целый кусок города у правительства и даже легализовать на этой территории продажу лёгких наркотиков. Хотя атмосфера там оказалась кислая, самое оживлённое место – это рынок. Для меня было приятным шоком увидеть несколько десятков лотков, заваленных килограммовыми брикетами гашиша со всего света по сходной цене. Осознав это и посидев в гостях в кафе у местных аборигенов, мы отправились посмотреть на останки Русалочки.
В живописном парке, в месте, где он изогнутой косой врезается в воды пролива, на натуралистичной каменной композиции должна сидеть Русалочка. Но её нет, к нашей, общей с группой японских туристов, печали её взорвали феминистки. И вот я, к восторгу всех присутствующих, увенчал каменную композицию своей очаровательной спутницей, эффектно обскакав парочку долго пытавшихся оседлать камень шведов-молодожёнов. Японские туристы пришли в экстаз и запестрили бриллиантовыми вспышками своих фотоаппаратов. Мы улыбались друг другу, и даже индустриальный пейзаж на другом берегу, на который вынуждена вечно любоваться Русалочка, скорее акцентировал свободу гигантских ветряков, расставленных там повсюду, чем унылые промзоны питерского Парнаса. Вопрос «быть или не быть Русалочке?» решался однозначно в пользу юной и прекрасной девочки, сердце твердило с пылающей убеждённостью:
– Русалочке быть! И никаких гвоздей! И к черту этих идиотских феминисток!
Для меня, как для обычного советского школьника, Копенгаген и Андерсен навеки связаны со сказкой «Снежная королева». К тому же получилось так, что мы с Ирочкой прибыли в город с севера, точно по обратному маршруту Герды, это нагнетало острый романтический аспект. В голову полезли параллели с Достоевским, и в особенности с «Преступлением и наказанием».
Отношения Раскольникова и Сони Мармеладовой, как оказалось, имеют глубинные параллели с отношениями Герды и Кая. Каю-Раскольникову попадает в сердце «осколок зеркала/идея». В результате чего он «черствеет» и «совершает жестокое преступление/уезжает со злой снежной королевой». А Герда-Соня идёт за ним в «Сибирь/на Север», чтобы растопить в его сердце поселившийся там «холод», так я рассказывал Ирочке. Впрочем, все эти совпадения должны быть интересны литературоведам, а на нас тогда они навевали тень светлой печали и остроты жизни на фоне сентябрьского скандинавского пейзажа.
Когда мы из Дании ехали назад в Швецию, автобус прошёл подробный контроль на наркотики. Двое ребят-норвежцев, которых утром мы видели на рынке, поимели проблемы, но всё вроде обошлось штрафом. Позже я узнал, что на этом переезде недавно поймали с половиной килограмма марихуаны Богдана Титомира.
После двух месяцев в Гётеборге, где после отъезда Иры я ещё месяц жил один, почти ни с кем не общаясь, так как не знал языков, как помесь молчаливого буддийского монаха или педантичного немца, я подчинил свою жизнь распорядку и был рад поехать наконец-то домой. Ехал на автобусе из Гётеборга и в Стокгольме оказался в шесть утра. Стоял октябрь, и туман был такой плотный, что если вытянуть руку, она была не видна. Оставив багаж в камере хранения, по памяти, сверяясь с картой, решил побродить в этом молоке по старому городу, у меня было время до часа дня, когда отходил мой паром в Хельсинки, начинало светать…
Я бродил по узким улочкам в бейсболке и клёшах, впервые за два месяца пообщался с русскими туристами, бегающими сворой, привязанными к автобусу, как сторожевые собаки к будке. В этот день в Ратуше было вручение Нобелевской премии, но никто не думал перегораживать там движение, несмотря на то, что месяц назад сумасшедший серб эмигрант убил в магазине премьер-министра Швеции Анну Линн.
Встало солнце, и, отланчевав в очаровательном еврейском ресторанчике, я отправился на автовокзал. Переходя один из мостов, невольно заметил, как навстречу мне едет Rolls Royce с двумя мотоциклистами по бокам. Стёкла в нём были прозрачные, и вот так запросто я увидел Её Величество, она ехала на вручение премии по математике. В какой-то момент мы находились всего в паре метров друг от друга. Жгучая, моложавая брюнетка с карими глазами, представительница испанских голубых кровей оглядела меня с ног до головы поставленным взглядом опытной женщины. Увиденным, надеюсь, осталась довольна, а может из политкорректной вежливости, её губы и глаза расцвели в улыбке.
Водитель моего автобуса, холёный гомик лет пятидесяти, с синим сапфиром в правом ухе, в синей рубашке и с небесно-голубыми глазами, помог мне погрузить рулон с работами из камеры хранения и одного довез на Сити Терминал. Он же помог всё выгрузить и погрузить на тележку к другому ослепительно улыбчивому гомику, который закатил все мое хозяйство на паром. Швеция, небо, море, глаза и серьга водителя улыбались мне на прощание огромным количеством здоровых зубов, переливаясь всеми оттенками синего
Читать бесплатно другие книги:
